Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Окна Александра Освободителя

ModernLib.Net / Альтернативная история / Жоров Алексей Андреевич / Окна Александра Освободителя - Чтение (стр. 1)
Автор: Жоров Алексей Андреевич
Жанр: Альтернативная история

 

 


Алексей Жоров

Окна Александра Освободителя

Пролог

Реальная История(РИ). Российская Федерация(РФ).
Май 2001.

«Они не могут так поступить! И вообще, все эти слухи чушь они, они… ЭйБС, Джей, Скотт, Шон, Рич… Они не могут вот так просто уйти и нас всех бросить! Только, только 15 исполнилось, первые дискотеки, со вставками их незабываемой музыки, этот чёртов аппендицит, лечение, а вот теперь они уходят… Ненавижу!»

Девочка аккуратно стряхнула тонкий налёт пыли с настольного фото Эйбса Брина, взяла в руку трубку сотового и обзвонила всех подруг, сообщив им о преприятнейшем известии, забила стрелки через час у неё, пока нет предков. А пока надо первым делом сходить на их русскую страничку. Девочка сильно спешила, она не обратила особого внимания, что в комнате у её отца, профессора кафедры кристаллографии КГУ, мигает огонёк какого-то работающего прибора.

Открылось окно и она увидела, наконец, пятёрку своей мечты.

Глава 1

Альтернативная История(АИ).Российская Империя(РИ).
Май 1837.

Мне страшна моя раздвоенность от невероятности увиденного, мне сняться зимняя дворцовая площадь, поджигатели, цареубийцы или, на худой конец, предатели. Внешне, на людях, я веду себя как прежде, а все шероховатости в общении свита списывала на поездку, что так же имеет место быть. Я пишу отцу то, что он желает прочесть, говорю то, что от меня хотят услышать окружающие, улыбаюсь, когда полагается, но у меня появились две новые черты, это полная скрытность и желание держать заряженное оружие в пределах досягаемости, даже под подушкой. Если я не сошёл с ума, то будущее черно, если сошёл, то тем более. Этот сон, сделавший меня юродивым в душе, лучше бы его не было, но обо всём изложу по порядку.

2 мая, по полудни, мы выехали из Царского Села, лёгкие коляски и тяжёлые дорожные кареты-дормезы, тройки для фельдъегерей и магазин-вахтёра, весь этот поезд растянулся по дороге до Новгорода, для того, как говаривает мой Наставник, чтобы я мог поверхностно прочесть книгу, именуемую Россией. Экипажи мчались как вольный ветер, но именно ветер с воли привёл к тому, что я в первый же день слегка взбрыкнул, и кто знает, может быть посетившее меня во сне видение, это лишь кара божья за отступление от родительского повеления. На одной глухой станции, в ожидании лошадей я немного отступил от указаний посещать лишь самые лучшие дома, тем паче вне непосредственной воли всемогущего родителя мне потребовалось сделать лишь три шага в сторону, чтобы оказаться в доме наихудшем. Ни кто не посмел меня одёрнуть, да и приказов таких никто не имел. Я спросил распростёршегося ниц крестьянина, что ест его семейство, он ответил *Щи*, я приказал подать мне миску и снятою крестьянином с полки деревянной ложкой, изволил попробовать сие блюдо. Осилив несколько ложек и отставив недоеденное, я взглянул этому любителю постной пищи в глаза и повелел пожаловать ему 100 рублей ассигнациями. Так же я заметил в деревне следы недавнего пожара и вручил 120 рублей погорельцам. Любовь народная, она сродни безумию, это случилось в Новгороде, весь я был переполнен впечатлениями и тело отказывалось угомониться и заснуть. Сон пришёл, незаметно соткавшись из тьмы, был он необычен.

Я сидел в хорошо освещённой, явно богатой комнате, потому как одну стену её украшал ковёр, а другую стеллаж с книгами. Но не это в первую голову привлекло моё внимание, а вся остальная обстановка, буквально дышащая бесовщиной. Неправильными были так же руки, которыми я опирался на стол, сам же я сидел на мягком кресле со спинкой. На одном из пальчиков было изящное серебряное колечко, явно женское. Пока я пребывал в онемении, одна из этих рук, без моего ведома, поднялась и нажала на что-то боку одного из металлических ящиков, стоявших на столе. Он был на небольшой круглой подставке и с одной стороны стеклянный, а за стеклом загорелся свет. Затем на стекле, внезапно, загорелись большие буквы на английском, составив слово *Окна*. Я уже думал, что нахожусь в английском аду, но тут на улице, за окном, послышался весёлый гомон ребят на чистом русском, затем смех, затем плач. Я подумал, что это очень странный ад, ещё меня насторожили цифры в правом нижнем углу, 1985—2000.

От этих дум меня отвлёк новый щелчок правой не подчиняющейся рукой по странному катающемуся предмету, а на стекле картина изменилась. В центре было лицо молодого человека, примерно моего возраста, очень хороший портрет, явно пират, о чём говорила серьга в ухе, сверху была надпись Five, а снизу портрета ABS. Я уж было подумал, что ошибся, это наверное не пират, а принц, но хоть убейте не мог вспомнить среди наследников ни какого Эйбса Пятого в знакомых мне наизусть геологических древах. Раздалось ещё два щелчка подряд и ещё один ящичек справа от меня с надписью Acorp 56000, вдруг пронзительно, но мелодично, как испорченная музыкальная шкатулка, запищал. Переливы длились с полминуты, затем последовали новые щелчки и появились надписи на русском.

Сразу оговорюсь, что язык, на котором сие было написано, был не правильным, но легко узнаваемым. Пара букв отсутствовала, *ъ* применялся редко и не там где надо, но я начал продираться сквозь написаное. *Группа Five распадается*, когда я стал читать более мелкий шрифт, изображение заволокло, это у меня, ни с того ни с сего из глаз потекли слёзы, и вдруг я разобрал в своей голове мысли другого человека, это всё, и мысли и чувства, было не моим и обрушивалось на меня водопадом. Затем правая рука нажала на ещё один аленький ящичек с надписью Volume и раздались звуки музыки и песня на английская, непонятно рваная:

– Если вы хотите танцевать. это ваш шанс.

– Если вы хотите танцевать, давайте, рискуйте.

Нет, я точно в аду, этот ритм бил мне по ушам, песня сменялась песней, и так продолжалось полчаса, самое ужасное, что кто-то в моей голове этому радовался! Но тут моё второе я будто о чём-то вспомнило и приглушило музыку, ко мне пришла такая знакомая мысль *ну вот, опять уроки*! Щелчок, вместо непонятно одетой пятёрки пиратов возникла надпись наверху – *Странник*, опять на английском, а затем мои или не мои руки прощебетали по буквам на плоской дощечке на столе, там на отдельных квадратиках были буквы на русском и английском. Я увидел, как после каждого щелчка под надписью *Rambler* возникала русская буква складываясь в слова *Николай Второй*. Какой второй, простите, пронеслось у меня в голове, когда у нас первый правит? Картинка сменилась, теперь по левой стороне шёл столбик имён. Сначала была надпись Цари-реформаторы, первым шло имя Петра Первого. Имя Николая второго было в самом низу, над ним стояла надпись, цари жертвы, там были ещё имена, но страница светилась не полностью, часть на стекло не попадала. Моё второе я навело стрелочку на Николая и щёлкнуло. Затем руки достали бумажный лист и карандаш и стали записывать слова с экрана. Волосы, от прочитанного, становились дыбом, а несколько картин повергли в шок, прав, тысячу раз прав отец, Царь, боящийся пустить дурную кровь взбесившейся толпе якобинцев, рискует бросить свой народ в смуту. Семью расстреляли, а ведь могли так же и со мной, победи в 1825 бунтовщики. Дата на картинах была внизу, 1918-й год. Нет, это не ад, это просто сон, точно сон! Но вот карандаш закончил порхать по бумаге, и указка на стекле стала двигаться просто со скуки. Пара щелчков и, среди других имён, я разобрал *Николай Первый*. Сон, не сон, а душа рванулась туда, захотев увидеть написанное об отце. Моё второе я удивилось желанию, но подумав. решилось, навела на имя стрелочку и щёлкнуло. Неохотно, потому как опять вспомнило об Эйбсе Пятом. Возник текст, я впился в написанное глазами, но вот всё закончилось, донеслась мысль *сейчас они придут!*. Несколько щелчков и свечение в ящике погасло, затем, позади меня раздалась соловьиная трель, и я, вскочив и чуть не опрокинув стул, бросился вон из комнаты к двери. Пробегая мимо оленьих рогов, на которых красовались головные уборы, я оглянулся на большое зеркало. Ноги мои заплелись, и я врезался в прочную дверь, сознание погасло с мыслью, что в аду я стал особью противоположного пола пятнадцати лет от роду. За сим я проснулся.

Встав, я сначала не мог вспомнить сна, помнил только, что это был кошмар. Лишь в дороге, ближе к обеду меня будто обожгло, дальше несколько дней прошли как во сне, и монастырь и Тверь остались на поверхности, разве только громкий выкрик молодой барышни с балкона над толпой – *ах, какой Ангел!* и запомнился. Мысли ангела были далеко от Твери и юной красотки в пространстве, да и во времени. 1848, мы осчастливили Габсбургов, подперев их трон своими штыками, затем тявканье Турции, подпираемое флотом Англии и Франции. Их пароходы у наших берегов, смерть от отравления отца под наглые ухмылки Франца-Иосифа в ответ на наши просьбы о помощи. Змеиное нежелание этого пруссака-еврея Нессельроде принять к исполнению дерзкий план отца о разжигании революции на турецкой земле.

8-го, в Вятке, я немного отошёл, кое как одумался и стал более осмысленно разбирать пророческий бред, приняв его всё же не за сумасшествие, а больше за предостережение, отец, мне надобно спасти отца от ранней смерти через два десятилетия, господи, вразуми меня, что мне делать, кому открыться? Рассказать? Кому? Василий Андреевич слишком добр, и доброго совета как идти против жестокости не даст. Другим? Сочтут Юродивым, так и называть в спину, втихую будут. Если я хочу спасти государя от смерти, а отечество от позора, мне нужно стать достойным его, молчать, молчать о том, что увидел и думать. Что-то предпринимать, невзирая на недоверие окружающих, не ведающих главной цели. Вечерами, устало опускаясь на постель, я ломал себе голову до мозговых конвульсий, зная, что в четыре утра придётся вставать, не выспавшись толком, но веря, что решение ко мне придёт.

Фортуна меня не обманула, и я вспомнил одну из картинок, украшающих биографию отца. Там, где горят наши корабли, все сплошь парусные, а вражеские пароходы посылают в них залп за залпом. Пароходы! Строить пароходы и картина будет другой! Почему у нас не строят пароходов, как у этого американца, у Фултона. И опять же, эти * пароходки* надо делать самим, без помощи англичан. Строит сейчас Царско-Сельскую железную дорогу опять же прусак, почто сами не можем? А *пароходки* Стефенсон поставляет, англичанин, главный враг, что делать, как делать?

12-го мая проехали Суздаль, я весь в думах.

13-го прибыли в Кострому и именно тут, при посещении приготовленного для нас *музеума* меня осенило. Я задержался у стенда с непонятными мне машинами, в ухо сразу стали нашёптывать, что сие дело рук купца Красильникова, самоучки-механника великого дара. Вскоре ко мне подвели и самого виновника данных чудо-изысков и я понял, что мне нужны люди, умные и преданные, то есть и те и другие. Передо мной сейчас стоял один из первых, тех кто понимает в машинах и деньги надо отдавать именно таким, а не бедным, ибо сие капля в море, и не богатым или чиновникам, ибо разворуют со свистом. Вот мой ответ пророчеству и я спросил у этого ответа, понимает ли этот тёзка что-либо в пароходах? Нужно, мол, чтобы быстрей любого аглицкого плавал, в ответ он на пару минут задумался и изрёк, что, мол, надо почитать, а так, дело не хитрое. Вот тогда я и спросил его, не желает ли он почитать в дороге, в моей карете, коя всегда открыта для лучших сынов России. После моей похвалы отказаться ему было решительно невозможно, ибо кто не желает быть лучшим?

16-го, уже в дороге, тёзка наконец-то оттаял и рассказал о себе. Отец его, набожный и оборотистый купец, торговал *суровским товаром. да представился рано, когда Александру только-только двадцать минуло. Деревянный дом отцовский, о двух этажах, он сломал и построил одноэтажный каменный с мизенетом. При безбрачии своём он отдался весь науке и изобретательству, никогда не учась, делал вручную замечательные приборы. Он сам устроил во дворе перед своим домом обсерваторию, для неё так же всё сделал своими руками. Он делал камер обскуры, микроскопы, песочные часы и астролябии, всё спорилось в его руках. Он оказался ещё и архитектором, его дом и одну из местных колоколен строили полностью по его проекту.

Напряжение от сна-предсказания спадало и стал опять радоваться жизни и свободе от родительского догляда, не забывая, впрочем, об увиденном.

20-го на Воткинском заводе, как и моему великому предку Петру Алексеевичу, удалось мне помахать молотом., при изготовлении якоря. Якоря того завода были на трети наших линейных кораблей и нарекания не вызывали, а вот этот, похоже уже никуда отправлен не будет, а станет местной достопримечательностью.

23-го мая показалась Пермь. Наш поезд проехал мимо окраинных деревень ещё вечером 22-го, было темно, но весь город блистал тысячами плошек и фонарей, казалось весь собор, вся набережная, были заполнены огнём, сполохами отражающимся в тихих водах могучей Камы. У казанской заставы нас встретил сам городской голова. Наша исполнительнейшая и верноподданническая власть на местах всегда была не на высоте. Даже при встрече Наследника продумать всё не смогли и поэтому, после вручения мне градоначальником рапорта, по его просьбе мы поехали по улицам медленно. Именно тогда и вскрылся принеприятнейший недочёт, мостовую надобно было увлажнить, а так… А так я, городской голова Ваигель и Красильников задыхались от пыли, поднятой ногами шедшей за каретой многотысячной толпы. Я был в сантиметровом слое пыли и решительно отказался от предложенного распорядка встречи. передвинув приём ванной на первое место. Сие было в доме у губернатора и, сияя чистотой, с иронией похвалил хозяина дома за дороги, которые, надо сказать, были в очень хорошем состоянии, так что шутил я лишь отчасти. Не его вина, что пыль, а градоначальник сам себя и наказал.

Как всегда, вышел к открытому окну и долго кланялся народу на улице, затем отправился в спальню и рухнул мёртвым сном. Утром я надел мундир гвардейского кирасира, но без ленты и шпаги, затем под колокольный звон отбыл, через площадь, в кафедральный собор. Литургия была уже окончена и Архиепископ, со свитой, встречал меня на крыльце. После краткой, но красноречивой речи, мы осмотрели летний и зимний соборы и Крестовую церковь. Красильникова я представлял всем, как доверенного купца и он был всё время в свите всюду сопровождающей меня. Его я подчёркнуто дружелюбно представил голове местного купечества Любимову и озвучил мысль, что Красильников будет строить для нашей совместной компании речные пароходы и ходить на них по волге не за 110 дней, а за 50. Я намекнул, что через год и он, Любимов, сможет купить таковые на заводе в Петербурге для использования на Каме. Мои слова были встречены с некоторым недоверием, но такие же предложения я сделал и другим старшим купцам, кои являлись друзьями-конкурентами головы, так что думать о моём предложении он всяко будет.

Оговоренную отцом сумму я раздал бедным через епископа и градоначальника, в общем более 10000 рублей ассигнациями. Порадовал мореходными знаниями отставной майор Голенищев, оказавшийся здесь проездом с Камчатки, но он был не сильным сторонником пароходов, посему отнёсся я к нему с прохладцей к концу беседы.

27-го, В Нижнем Тагиле, осмотрел карьер с огромной малахитовой глыбой, был так же на заводах Выйском и Гороблагодатском. Вот только Демидовы на меня в душе будут гневаться. но ничего не попишешь. В местную пароходку я глазами впился и ощупал всю, испачкав мундир. видя мой интерес, мне тут же продемонстрировали грузовую машину поболе и понеказистее. велел я подать сюда изобретателя. им оказались Мирон и Ефим Черепановы. Приказав доставить сюда их семьи, которые были, в отличие от мастеров, ещё в крепости, я отправил их в сопровождении одного из офицеров в Петербург, с ними и Красильникова. Составил я паевой договор будущего товарищества, где доля принадлежала Черепановым, доля Красильникову, а две оставшихся мне. Компания должна была, кровь из носа, к моему приезду сделать два паровых двигателя, один для парохода речного, другой для пароходки, что будет ездить по рельсам Царско-Сельской дороги. На это дело дал я им 50000 и вольные для членов семей, подписанные мной лично.

Управленцы демидовских заводов за отбор у них лучших мастеров были мною втихую недовольны, но перечить в открытую не смели. Я же, при них и свите написал письмо, лично Демидову в Италию, с просьбой отпустить Черепановых со службы, а их семьи передать в крепость мне, за что обещал быть ему в будущем другом и покровителем. Сообщил ему так же об образовании мной компании *Черепановы и Красильников*, о распределении в ней доходов и, пообещав одну из первых *пароходок* подарить Демидову. Перечёл письмо ещё раз вслух. запечатал и передал в руки фельдъегерю. Разумеется, отец прочтёт, но отказать, как и Демидов, в такой малости не должен. Но воля отца чуется мне и здесь, особенно во время балов, где мне по его повелению приходиться ограничивать себя в танцах, всё более вальсируя с почтенными матронами.

Глава 2

РИ. РФ.
Июнь 2001.

Я, наверное, шизофреничка, ну если нет, то истеричка точно. Ужу месяц не подхожу к компьютеру, боюсь, что опять руки мои заживут своей жизнью, а от выражения своего лица буду падать в обморок. Я в тот раз минут пять в прихожей пролежала, отходняк ловила, подружки уже уходить собрались, благо на лавочке перед подъездом тормознулись с пацанами потрепаться. Когда я им рассказала, что сознание теряла, все всполошились, решили, что у меня швы разошлись послеоперационные. Мама меня даже в больницу возила, рентген там, то да сё, но нет, всё в ливере соответствует своему назначению. Ну всё, месяц отбоялась, пора и честь знать, ну подумаешь рука пару раз дернется, от меня не убудет, а надо мной уже в классе смеются, ладно месяц в больнице, но за месяц дома можно было в чат выйти! Такое воздержание до добра не доводит, так моя старший товарищ сверху, Света Терская, меня учит. Так что сегодня, кровь из носа в нет, на Five зайду, доклад, опять же найти надо, и так тянула сколько, мыло проверю, в курене посижу. Нет, не надо бояться, я девочка взрослая, выдержу, так что *от винта*!

Альтернативная История. Российская Империя.

Июнь 1837.

31 мая прибыли в Тюмень, сильный дождь, но люди его не замечали, толпились, как везде, но город не большой, так что в сравнении с другими и толпа не толпа. Вот только через реку местную, Туру, долго переправлялись, половодье. Встречал хлебом-солью голова местный Иконников. Наставник хотел в первый же день представить мне местных декабристов, но я был изрядно вымотан и пошёл спать, а ночью опять накатило. Как и ранее детские руки на неизвестном устройстве из, по-видимому, будущих времён, светящийся ящик с необычным русским шрифтом. В этот раз я встретил всё гораздо спокойнее, почти как данность. Да, именно так я и решил, что это будущее, или так, или я сумасшедший. Вот детская рука пробежала по буквам на коробочке – С-Т-А-Л-И-Н. Странное имя, а может фамилия, но каких только родов на Руси не было, значит, есть и Сталины. Странник мигнул и выдал новый лист, вот это да! Из народа, своим горбом на трон! Сколько, сколько? Да у нас в России столько и не живёт, как же можно столько убить? Так, подробности, из декабристов следующего века, соратник тамошнего Пестеля, любимый ученик, с мясом выдравший бразды правления революционными массами из холодеющих рук предшественника, натравил тамошнее Северное общество на Южное, а потом расстрелял выживших. Великий человек! Если бы у моего отца был такой сын, он бы им гордился. А декабристы опасны, очень опасны, дай им волю, всех перебьют ради своих идеалов. Гноить надо, без права на жизнь, и чиновников, которые государство до февраля довели, но этих исключительно в тихую, эти крысы очень живучи и топить их надо очень аккуратно, предварительно найдя замену, а на их место честных и преданных. Нет, это я не серьёзно, даже отец находит только преданых, но отнюдь не бессеребряников. Надо искать, нашёл же я Черепановых и Красильникова, так, постепенно, помаленьку, там человечек, тут полчеловечка

Что это она опять нажимает? Картинки битв, вот это сражения! Вот это оружие, понимаю Сталина, ради обладания таким оружием и миллионов не жалко! Но если можно поберечь солдат, то нужно сокращать потери, а декабристов и чиновников по России тысяч сто наберется, а не миллионы, как пишет Сталин, незаменимых людей нет. Система ГУЛАГ, вот это каторга, вот это размах! Строительство массовое железных дорог, вот на картинке впереди паровоз с краном укладывает шпалы. Этак Царско-Сельскую за месяц можно было бы построить! Оружие, ну набери слово ОРУЖИЕ, ну пожалуйста! Не слушает, впечатление такое, что слышит, а набирать надобное не хочет, руки дрожат почему-то. Щелчок, встаёт из-за стола, идёт в другую комнату, наливает кружку горячей воды из прозрачного сосуда. Берёт отливающий металлом пакетик на котором написано – 3 в 1, высыпает его в воду. Так это же кофе, только вкус странный. Примерно так отличается мясной суп во дворце от пустых щей у того бедного крестьянина, которому я пожаловал 100 рублей. Так, дорогуша, взбодрилась? Теперь на место и набери мне оружие, хорошая девочка, хорошая, идём. Успокоилась, вернулась, села, стала перелистывать страницы этой светящейся книги, туда, туда. Стоп, явно оружие, туда, Оружие 19-го века, середина. Револьверы? Кольт? Биография, ну пусть будет биография. Вот порадовала! Опять нервничает, вернулась к Сталину, затем от него перешла к местному бородатому Пестелю-Ленину, тот похож на слегка опустившегося педагога-холерика. Так, вот что они с дворянством сделали. Опять Николай 2-й, затем Александр 3-й, сын? А вот и я, взорвали, паскуды, без ног оставили, лучше уж канделябром, опасные, жутко опасные, вешать, вешать и еще раз вешать.

С этими мыслями я и проснулся, утром привычная программа, а вот потом повздорил с Наставником. Василий Андреевич показал мне ссыльных, рассказывал мне о их нелёгкой судьбе, но сон был ещё свеж, так что разжалобить, как обычно, он меня не смог. В пику этому направил с фельдъегерем тут же написанное письмо, вот строки из него: *Мне было бы чрезвычайно приятно, милый папа, если возможно, чтобы принесть этим разбойным людям более надлежащее применение, с большей полезностью, ибо дух их ещё не сломлен и только тяжёлая работа вылечит их от глупых мыслей!* С Жуковским, которому я прочёл письмо, жутко повздорили. На мои высказывания, что поощрять новых Пестелей, а верёвки, как-нибудь, научусь и покрепче делать, чтобы не рвались не вовремя, Учитель опять стал давить на чувства и на мнение Европы. Но умирать безногим от взрыва или в тёмном подвале быть расстрелянным с семьёй почему-то жутко не хотелось. Простой народ царя пока ещё любит, вот его преданность и надо беречь.

Там дыша благоговеньем

У святого Алтаря,

Все молились с умиленьем

За наследника царя.

Ну разве декабрист или чиновник такое написать может, что мне слепец местный сочинил? Ему за сердечность его и душевность я денег дал и перстень за тысячу рублей на руку надел. Бедным так же надо помогать, но лучше не рублём. а работой. А к лихим людям любого сословия жалости не мочь, ибо они сами такого не ко мне, не к мирным труженикам, испытывать неспособны.

Так храни воспоминанье

О Царевиче Тюмень

И его здесь пребыванье

В тридцать первый майский день.

Вот ради таких заслуженных слов от народа своего стоит жить, творить и убивать, то есть быть ему царём-батюшкой. И буду я Цезарем, и отца не посрамлю, хоть и сложно сие будет.

5 июня прибыли в Златоуст. Местный голова, он же Заводоначальник, он же главный изобретатель, в лаборатории своего завода, наверное вскричав *Эврика*, выковал русский булат. Подарки мне и свите – отличные клинки из булатной стали. Не индийский булат, не дамасский, а наш, родной! Отослал всех, Василия Андреевича так же, и с заводским головой по душам поговорил. Павел Петрович Аносов был человеком разносторонним и смекалки недюжинной, конно-желнзная дорога местного масштаба у него была от Миасских приисков, но целый час я убеждал его в преимуществах пара на этом участке работ. Рассказал о предприятии организованном мною совместно с Черепановыми и Красильниковым. Договорился с ним о таком же партнёрстве, но между мной и им, внёс 70000 рублей в счёт строительства нового завода, *Златоустовский Завод Паровиков*, так решили назвать. Паровые двигатели и пароходки из прочной стали, затем проложить рельсы, для убыстрения нарисованным мной способом до ближайших рек, а там развить речное паровое судоходство, ибо нашего купца убедить в пользе новинок может убедить только большущая прибыль. Чтобы подстегнуть, как мог, описал картинки из будущего, сказав, что, мол, всё отдадим супостату, ибо против пара парус лишь тряпка. Спорили до хрипоты, даже придя к согласию о несомненной выгоде паровиков и продаже готовых изделий, а не стальных листов. Предметом преткновения было то, что он мечтал опубликовать свои труды в научных журналах, а тем паче в виде отдельной книги. Видишь ли, мировая практика того, что каждый хранит свои процессы изготовления стали в секрете, его не устраивает, необходима открытость. Я же стоял только за пользу для России, в крайнем случае открывать секреты производства лишь тем, кто строит в нашей державе нужные производства, читай те же паровики, один завод, один технологический секрет, вот это ещё более менее равноценно. В пылу спора, говоря от имени России-матушки, чуть не стал перед ним на колени, говоря, что дарит он русские пушки ворогам, а они подарков не понимают, они понимают лишь язык пушек.

Объяснил и кое-как по памяти зарисовал Павлу Петровичу виденную мной во сне схему револьвера Сэмюеля Кольта, коряво, конечно, и не полно, но общую идею он ухватил. Обещал заняться безотлагательно и не в ущерб остальному, пошутив, что сон ему теперь будет только лишь сниться. Аносову выделил Фельдъегеря, задачей коего стало, находясь на государевой службе, поддерживать связь между Златоустом и Будущим Петербургским заводом Черепановых и Красильникова. Велел механизировать и увеличивать выплавку золота, наверх отсылая лишь старую норму, на сэкономленные деньги в чрезвычайно сжатые сроки привлекать и покупать новых работников с окрестных городов и весей, если что откроется в таких делах, то я пообещал в столице перед отцом взять вину на себя. Аносов поделился так же идеей отливки пушек, чем встретил моё полное одобрение и понимание, но я просил все проекты двигать побыстрее, ибо опоздания потомки нам не простят. Говорили мы о многом, он рассказал кое-что из своего прошлого, о своей мальчишеской мечте создания булата. О том, как чуть не сжёг училище, уснув в кресле со свечой в руках, сидя перед заграничным булатным клинком, всматриваясь, до рези в глазах, в его узоры.

На следующий день забрались, по примеру деда, бывшего здесь в 1824-ом, на Александровскую сопку, правда, из-за недостатка времени не на самый гребень. Юрьевич, из свиты, нарвал, чтобы отправить супруге, гелиотропов, колокольчиков и удивительной красоты нарциссов. Нет, вид с высоты был наикрасивейший, что за прелесть в сих местах уральские горы! Потом стреляли в карты из подаренного Павлом Петровичем изукрашенного оружия, хорошо повеселились. Василий Андреевич изволит дуться на меня, опять не спал, всю ночь переписывал свои черновики, выгораживая перед отцом декабристов. Мол, ради пользы России и сохранения хотя бы видимой гуманности русской монархии, деспотичность которой уже стала нарицательной в Европе. Видите ли, никогда случай, подобный теперешнему, не представиться Государю для облегчения действий его благости. Утром он передал запечатанный пакет фельдъегерю, вот только вручено тому было и моё послание, уже не первое из тех, где я резко выступал с критикой Учителя, ссылаясь на Французскую революцию. Как говаривал об этом историческом событии Наполеон, она стала возможной исключительно благодаря нерешительности Монарха всея Франции. Интересно, как папА воспримет оба этих письма, прочитав их одно за другим? Посмеется, не иначе.

Василий Андреевич, облегчив душу, повеселел, я был рад этому, и про содержание второго письма тактично промолчал, пусть старик порадуется. Наставник в этот день действительно стал веселее, создал среди свиты партии *чаистов* и *простоквашников, а после того, как поделил среди них всех спутников, создал партию *пирожкистов* и тут же возглавил её, выбрав сам себя на сей ответственный пост. Покончив с партийным строительством, стал увлечённо рисовать красоты неспешно проносящейся мимо природы, оттеняя их хлёсткими названиями. *Огромный Камень, посреди равнины, как вершина погребальной горы* или *Взволновавшаяся и окаменевшая пустыня*, *Горы, как лев или крокодил, лежащие поперёк. По спине их дорога*. Да, Василий Андреевич, определённо, в возвышенных материях сегодня витает.

7 июня были в Челябинске, промелькнул незаметно.

От Челябинска до Оренбурга сопровождал нас по этим прекраснейшим местам отряд казаков, ибо рядом были земли немирных киргизов и калмыков.

11-го прибыли в Оренбург, в городе жарко, лишь на берегу Урала было хоть немного, но полегче. Василий Андреевич уединился, почти по приезде, с *Казаком Луганским*, автором замечательнейших сказок, нёсшим службу при здешнем губернаторе. О чём они говорили, сидя вдвоём на берегу не ведаю, было сие сугубо приватно. Но, вероятно, вспоминали Пушкина, ибо оба присутствовали при его кончине, ловили его последние слова и дыхание. Нет, Пушкин, всё же был велик, а смерть подняла его ещё выше. Его слова, точны как стрелы, а это тоже оружие и не стоит об этом забывать. Но вот то, что Дантеса в солдаты не определили, как требует закон, это не порядок, Василий Андреевич любил поэта, как сына. Надо сделать себе узелок на память, ибо обижать моих преподавателей ни кто посторонний права не имеет, это лишь отец может себе позволить. Так что пусть пока полежит в кармане узелок-француз. Устроил нам на следующий день Василий Алексеевич Перовский, местный губернский голова, знатнейший праздник. Всюду он меня сопровождал неотступно, так что на час мы полностью удалили свиту и я, вкратце, рассказал о моих предыдущих предприятиях. Намекнул, что лишняя поддержка в Петербурге лишней быть не может по определению, и проезжий гость тоже может быть ревизором, я заверил, что видел вокруг одно лишь хорошее. Но как смотрит уважаемый Василий Андреевич на то, что на берегу появиться новая транспортная компания *Перовское Уральское Пароходство*.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16