Мой опыт, знание обстановки; правда, самое важное я ему уже рассказал. Значит, меня нужно сделать полезным, а мне признать его превосходство. Это во-первых. Так мы, пожалуй, еще сможем понять друг друга. А Сид? Сиду тоже надо внушить эту мысль, пусть спорит со мной сколько угодно, не в этом суть. Сейчас же надо поговорить с Сидом, помочь Мату. Если он увидит, что я ему помогаю, что способен помочь... Крайне необходимо установить взаимное понимание, крайне. Чтобы он видел не только ошибки и неотесанные углы. В конце концов, ведь он - это я. Успех обеспечен.
      Гилл вызвал лифт, но он оказался занят, а потом остановился на уровне жилого отсека. Еще нажим кнопки, опять безрезультатно. Очевидно, Мат заблокировал автомат, лифт не поднимался. Не беда, пойдем по лестнице.
      На повороте третьего отсека он увидел Мата. Мат стоял, повернувшись к нему лицом, и держал в руке лучевой пистолет. Медленным движением он поднял оружие на уровень груди.
      - Сожалею, Гилл, но это должно случиться. Ты знаешь и сам.
      - Мы могли бы вам еще во многом помочь. И я, и Сид...
      - Сида уже нет. Успокойся, он даже не подозревал, что его ждет. Так я собирался поступить и с тобой. Очень жаль, что ты пришел сам...
      - Послушай, Мат! Я признаю твое главенство, ты более совершенен. Но я помогу тебе во всем, что касается опыта, которого тебе недостает...
      - Мне недостает только одного, но и это имеет чисто теоретическое значение...
      - Чего же? Я охотно поделюсь с тобой... - "Пока я могу удержать его словом, ничего не произойдет. Отнять силой? Безнадежно. Расстояние четыре метра, даже если его рефлексы медленнее моих, слишком далеко. Говорить, говорить, объяснять, убеждать, что я ему нужен..." Существует множество незаметных, несущественных мелочей, Мат. Я объясню их тебе, и наша жизнь будет легче. Все оборудование "Галатеи" я знаю отлично; кроме того, мы будем ходить на охоту с Шариком. Поверь, я превосходный охотник, нет такой дичи, которую бы... - Гилл замолчал. Взгляд Мата выражал бесконечное терпение и полное равнодушие. - Что ты хочешь знать, скажи?
      - Это не так легко сформулировать.
      Мат тоже молчал, глаза его поднялись к потолку, но ствол пистолета не сдвинулся ни на сантиметр.
      - Ну что же, попробую, - заговорил он опять. - Скажи, были ли какие-либо причины, соображения, мысли, иными словами, была ли у тебя мотивировка, пусть даже самая мелкая я вздорная, чтобы избрать и посадить под консоциатор первым именно меня, а не кого-то другого? Что было причиной - моя внешность, тип человека, возраст со всеми вытекающими последствиями? Или такие, труднее поддающиеся определению категории, как, скажем, симпатия, эмоциональное начало?..
      Гилл ощутил, как все мышцы его напряглись. Он не станет лгать, даже если от этого ответа зависит его жизнь. Но свое знание он унесет с собой, он не скажет Мату ничего.
      - Нет, - хрипло сказал Гилл. - Ни о какой мотивации не может быть речи. Ты был лишь одной из семи возможностей. Без имени, без прошлого, объект для эксперимента, и только. Таким же, как остальные шестеро. Ты помнишь о великолепном выводке белых мышей, шедевре селекции? Еще там, в институте. Принцип был один - никаких мотиваций. Это мешало бы эксперименту.
      Мат по-прежнему не смотрел на Гилла, но лицо его передернулось. "Так, прямое попадание, - возликовал Гилл. - Нанесем еще один удар, последний..."
      Он знал, что не почувствует боли. Последнее, что он увидел, был красный глазок сигнала, вспыхнувший на пистолете.
      Наступившая ночь обещала быть спокойнее предыдущих. Еще в полдень он наткнулся на обломки геликоптера, и это укрепило в нем уверенность, что он идет в верном направлении. В окрестном кустарнике не было никаких признаков или следов вездехода, и тогда он, набравшись храбрости, заглянул в разбитую кабину. Увидев там кости скелетов Эора и Рэ, добела объеденные термитами, он успокоился окончательно. Все послеобеденное время он занимался тем, что поодиночке расшвыривал эти обглоданные кости, стараясь забросить их подальше. Ярость, питавшая его до сих пор, нашла для себя прекрасный выход. Затем он попытался сложить разбросанные вокруг обломки кабины; ему удалось кое-как связать опорные кронштейны, две огромные щели он заткнул остатками лопастей, подобранными поблизости. Получилось убежище получше любой пещеры, которую ему так или иначе пришлось бы искать для ночлега, без надежды на успех в этом равнинном краю. И уж, конечно, во сто крат удобнее гущи кустов или сени деревьев. Но потом он догадался, что работа пропала даром. Отсутствие следов вокруг свидетельствовало о том, что только у термитов достало смелости приблизиться к кабине. Эта догадка вновь вызвала приступ гнева, но он слишком устал для того, чтобы разрушать свое сооружение, над которым трудился до темноты. "Терпение, Эдди, терпение, - сказал он вслух. - Отложи злость на завтра, сохрани ее для дела, тебе же лучше". Он давно привык разговаривать сам с собой вслух на том языке, которого никто из его соплеменников не понимал. Это единственное неопровержимое свидетельство его превосходства начало приобретать для всех остальных столь же важное значение, как таинственная и грозная сила лучевого пистолета. Вот и сегодня он долго ругал Гилла и Сида, кричал во все горло, хотя стены кое-как слепленной кабины геликоптера никак не могли служить подходящей для этого аудиторией. Но поскольку один из языков, на которых он бранился, еще не мог, а второй уже не мог выразить всех оттенков обуявших Эдди злобы и ненависти, он угрюмо замолчал. Впрочем, так заканчивались эти тирады и раньше.
      "Нет, они не одержали надо мной победы, - уверял он себя, искренне желая в это поверить. - Ведь я был не только хитер, но и предусмотрителен. В лучевом пистолете еще много энергии, и, если они не впустят меня в "Галатею", энергии хватит, чтобы выжечь наружный люк. Ну, а при менее интенсивном режиме пистолет послужит еще долго. С его помощью я мог бы уничтожить не только этих двух недоумков, а и все племя. И я оказался достаточно умен, чтобы не дожидаться у моря погоды. Роботы меня пропустят, а если нет, пяти секунд действия луча на одного из них хватит... Но не больше, надо экономить. Главное, люк нижнего отсека...
      Впрочем, обойдемся и так, люк наверняка будет открыт. Если я незаметно проберусь между роботами, на корабле не будет причин ожидать моего визита именно завтра. Они не явились к геликоптеру, значит, махнули на меня рукой. - Эдди удовлетворенно хихикнул. - А я вот нет. Я ничего еще так не желал, как завтрашнего свидания. Какой меня ждет прием, это не вопрос, потому что я и спрашивать их не стану. Мне нужна только "Галатея", вся, целиком. Спорить мы тоже не будем. Та минута, когда я увижу вас - надеюсь, это произойдет вне стен "Галатеи", станет первой и последней в нашем свидании. Для вас, разумеется. Я человек экономный, по одной секунде на каждого довольно за глаза. А потом будет время подумать, что делать дальше. Увести с собой Шарика или другого робота, а может, всех сразу? Неплохая мысль: запустить роботов и с их помощью пригнать все племя обратно к "Галатее". Глупые скоты! Тогда уже никто из вас не усомнится в моей вечной и всесильной власти! Кажется, до сих пор никто в ней не сомневался. Но так ли это?"
      Он, Эдди, убил Дау, и страх, овладевший племенем, дал ему в руки такую власть, о которой можно только мечтать. Но он остался ненасытным, и жажду власти, которая мучила его день ото дня все сильнее, не могли удовлетворить ни истребление соседних племен, ни великолепные охоты с горами трупов травоядных животных, которые он милостиво дарил красным охотникам. Его окружали ужас и слепое поклонение; но чем больше он выказывал свою мощь, тем теснее смыкалось вокруг него невидимое, как стекло, кольцо страха. Он пытался обучать и просвещать своих соплеменников, но они жадно искали в каждом его слове и жесте только приказ, невыполнение которого немедленно несло за собой еще одну смерть. Правда, он был нетерпелив, и в этом его беда. Но можно ли иметь терпение, если все твои объяснения пропадают даром? Он удивлялся красоте Меи с тех пор, как помнил себя; он всегда ревновал ее и завидовал Рэ, находя в нем те качества, которых не находил у себя. Рэ погиб. Ему стоило лишь поманить пальцем, и Меи стала принадлежать ему. Однако и это обернулось для него изнанкой. Зная, что Гаим страстно любил Меи, Эдди обнимал женщину и холодно размышлял о том, с какой дикой радостью насладился бы еще одним убийством. Но ради кого, ради Гаима или ради самого Эдди? В конце концов, теперь не так уж важно. Он убил и Меи. Но даже ныне, спустя почти год, не мог решить, почему он это сделал.
      Остатки племени, которые он покинул там, на севере, представляли собой теперь обленившийся и мягкий, как воск, материал. К сожалению, слишком избалованный обилием пищи для того, чтобы сохранить хотя бы внешние формы организации на те несколько дней, пока он отсутствует. Но он вернется к ним, и все будет по-другому. Да, он снова приведет этих людей сюда, к "Галатее", и попытается их изменить. Пока он не знает как, детали еще не ясны. Впрочем, детали не так уж и важны. Главное - действовать; действие, движение - вот единственное, во что можно и стоит верить. Эдди почувствовал усталость. Мысли утомляли его, он отвык думать.
      Утром, едва рассвело, он проснулся с чувством голода. Накануне он тоже ел плохо, не желая расходовать энергию пистолета на дичь. Отыскал в земле несколько съедобных кореньев, затем спугнул с гнезда какую-то птицу, жадно сожрал еще не оперившихся, тянущихся к свету птенцов. Хорошо бы найти еще одно-два гнезда и пару кореньев, но Эдди не решился терять времени, опасаясь не дойти до "Галатеи" засветло. "А ты должен успеть, Эдди, должен. Не потому только, что кореньями не насытишься, но и потому, что тебя ждут.
      Ждут, как добыча ждет клыков хищника, дерево - удара молнии, огонь - струю воды, как покорно склоненная, умоляющая о пощаде жертва ждет удара топора. Перед тобой твоя задача, Эдди, и никакая воркотня пустого желудка тебя не остановит. Сегодня пошел двадцать третий день, как ты покинул свое племя, ты не можешь больше задерживаться в пути. Пришло твое время действовать. И это будет сегодня".
      Он шел и шел, пробираясь сквозь кустарник, все дальше продвигаясь к юго-западу, проклиная цепкие колючки, от которых отвык в северных лесах. "Обратно я поеду на вездеходе, - решил он. - Погружу роботов и вперед. Безумием было бы еще раз проделать этот путь пешком после того, как я стану хозяином "Галатеи".
      ...Если бы желтый убийца не объелся накануне, то не ошибся бы в прыжке. На этот раз у Гаима оказалось преимущество в десятую долю секунды, чтобы отклониться чуть-чуть в сторону и усвоенным еще в детстве змеиным движением скользнуть в гущу зарослей. Но желтый был больше рассержен, чем голоден, и, грозно ворча, искал смельчака, посмевшего нарушить полуденный покой в самом центре его охотничьих владений. Зверь прыгнул во второй раз и еще висел в воздухе, когда позади него свечой вспыхнул зеленый кустарник. Откуда было ему знать, что он, властелин джунглей, играет со смертью у себя дома? Гаим промахнулся и вновь вынужден был нырнуть в кусты, не успев выключить луч пистолета. Из поросшей травой земли ударил огненный вулкан, пламя полоснуло Гаима по боку, по руке. От дикой боли он заорал благим матом, в воздухе запахло паленой кожей. Зверя смутил на мгновение незнакомый звук, а также запах гари. Огонь... Желтый залег и насторожился. Левая рука Эдди безжизненно повисла вдоль тела, одной правой он не мог быстро поднять тяжелый прибор, чтобы прицелиться.
      - Ну иди! - Оскалив зубы, он звал зверя. - Иди же!
      "Если он прыгнет, я упаду навзничь. Тогда он наверняка попадет под луч и рухнет на меня уже мертвым". Но желтый убийца продолжал принюхиваться, и Эдди, скрипнув зубами, повел пистолет в его сторону. Пламя вспыхнуло в двух метрах от его лап, впилось в землю и, разбрасывая раскаленные комья, полыхнуло до вершины деревьев. Зверь мгновенно сморщился в черный, смердящий комок под рухнувшими на него испепеленными кустами, но для Эдди этого было уже недостаточно. Он двинулся вперед, продолжая кромсать труп смертоносным лучом, пиная босыми ногами дымящиеся куски мяса.
      - Вот тебе, вот! - хрипел он, в беспамятстве топча останки хищника до тех пор, пока не подкосились ноги. Упав на траву, Эдди с трудом перевел дыхание, руки и ноги не повиновались. "Приди в себя, соберись, Эдди, ты должен спешить". Он сел, придвинул к себе, ощупал пистолет. Взгляд его упал на шкалу. Ледяная волна отрезвления прокатилась по телу. Стрелка стояла всего за два-три деления от нуля. Нижний люк "Галатеи"... Конец всему.
      Но нет! Он их выследит, подождет, пока они выйдут из корабля. Прежде, бывало, целыми днями оба мотались по окрестностям, отчего бы им менять свои привычки? Значит, выползут. Нужны только терпение и осторожность.
      Вскоре после того, как Эдди, страдая от боли в обожженном боку хорошо еще, что ноги остались целы, - поднялся на гребень какого-то холма, под ноги ему попалась глубокая яма. Он едва в нее не свалился. Края уже заросли ползучей травой, но яму он узнал. Значит, роботов сияли с дозорных постов, и уже давно. Зачем? Неважно, потом узнает. Одним препятствием - уже предпоследним - стало меньше, это хорошо. Спасибо за сюрприз, Гилл. Я отблагодарю сполна.
      Во второй половине дня он почувствовал слабость; голова кружилась, желудок сжала боль. Он с трудом ковылял от куста к кусту. Между меркнущим светом дня и убывающими силами Эдди словно была какая-то связь. Только бы выдержать, дойти, осталось совсем немного... Дозорные роботы находились в шести километрах от "Галатеи". Или в пяти? Все равно половину пути он уже преодолел, даже больше. Осталось перебраться через гребень одного холма, потом второго, а с вершины третьего уже виден нос "Галатеи", устремленный в небо и освещенный лучами заходящего солнца. Он уже не собьется с пути и устроит засаду.
      Спускаясь по склону второго холма, он споткнулся, упал на обожженный бок и взвыл от боли. Долго лежал, закрыв глаза и стиснув зубы, боролся с жестокой мукой. "Нет, я не сдамся. В двух шагах от цели я сумею выдержать. Еще немного, и я увижу "Галатею".
      Подъем на последний, третий, холм оказался круче, чем спуск с предыдущего. Не обращая внимания на саднящую боль в ладонях, он опустился на четвереньки и пополз, хватаясь за траву.
      Сумерки между тем торопились опустить на утомленную зноем землю свое мягкое серое покрывало, а из долин и оврагов уже подымалась густая чернота. Глаза Эдди почти ничего не различали в быстро сгущавшемся мраке, но чутье Гаима уверенно вело его вперед. Еще два подъема и два спуска, уже небольших, курс все тот же... Кустов не стало видно, но их нижние ветки хлестали по рукам, как бы подтверждая правильность избранного направления. Коробку с лучевым пистолетом он сдвинул на спину, так было удобнее и менее чувствительно. Ночная прохлада придавала сил. Осталось преодолеть всего один холм, забраться на его гребень. "Внимание, Эдди, ступай осторожнее. Только не обнаружь себя. Они могут услышать в тишине хруст от твоих шагов. Осторожно, так... Еще немного".
      Наконец он достиг вершины последнего холма. Присел на землю, чтобы сердце не выпрыгнуло из груди. "Спокойно, Эдди, ты у цели, путь окончен. Теперь ты дождешься, пока поредеет туман и зажгутся звезды, их скудного света вполне достаточно для глаз охотника. Самые яркие уже подмигивают с высоты, еще минут десять, заблестят и остальные. Будь у тебя желание, ты мог бы назвать их одну за другой, ведь ты хорошо изучил звездную карту этой галактики. Но они тебе не нужны, ты никогда уже не полетишь к ним, какая польза на них любоваться? И "Галатея" навеки останется здесь, чтобы служить тебе. Тебе одному".
      Притаившись в ночной тишине, он ждал того заветного момента, когда на фоне усыпанного мерцающими точками неба возникнет наконец силуэт корабля. От напряжения перед глазами начали вращаться разноцветные круги. Эдди опустил веки, долго тер кулаками, потом замер в неподвижности, считая секунды, и снова открыл. Круги исчезли, но долина перед ним была пуста. В глубине сознания зашевелился страх, но он тут же подавил его, не дав родиться. Приходить в отчаяние из-за того, что ошибся, считая холмы? Обычное дело, если человек страстно стремится к чему-нибудь, он всегда ошибается в счете, и всегда в свою пользу. "Значит, перед тобой еще один холм, Эдди, а может, и два. Но если и на этот раз ты не увидишь "Галатею", не беда, подождешь рассвета. Вероятно, еще вечером в лесу ты где-то сбился с маршрута. Ну, конечно, после того случая с желтым убийцей. Утром все станет на свои места, ты спокойно, не торопясь разберешься с ориентирами. А может, и в этом не будет нужды? Сверкающий на солнце корпус "Галатеи" сам выведет тебя к ней. Он виден издалека сквозь редкие деревья". Эдди поднялся на ноги и начал спускаться в долину.
      Под ногами вдруг хрустнула обуглившаяся ветка, потом еще одна, еще... Он не придал этому значения. Звезды светили уже ярко, когда он вышел на просторную, почти круглую полянку. По ту сторону отливала серебром листва низкорослых кустов. Пройдя еще шагов двадцать, Эдди остановился. Что это? Необходимо призвать на помощь всю логику и трезвость рассудка, оценить то, что он увидел. Оценить и действовать. Пальцами голой ступни он разгреб рыхлый и толстый слои пепла - под пеплом была сожженная, спекшаяся в камень земля, твердая, как гранит...
      Чтобы направить холодный ствол лучевого пистолета себе в горло, ему пришлось задрать голову и увидеть звезды. С удивлением смотрел он на мерцающие далекие миры, будто только в эту минуту увидел и понял их впервые в жизни.
      Дие отправилась на кухню, и Грон, как это бывало с ним обычно, едва удержался, чтобы не окликнуть ее, не попросить остаться. Но распорядок был неумолимо строг. Каждый четвертый и двенадцатый час времени своего бодрствования Дие обязана была отправляться на кухню, а еще через сорок минут никак не позднее, возвращаться назад в командный салон. Сейчас она принесет пищу для Грона, а в следующие сорок минут - для Эви и Мата. К тому времени Грон будет уже спать. Ровно восемь часов, ни минутой больше; затем пробуждение, завтрак, и опять все сначала. В первой половине дежурства возле него сидит Дие, во второй - Эви и Мат. Едва продрав глаза, Мат принимается за контроль всех систем; если нужно, к нему присоединяется Эви. Когда очередь доходит до осмотра двигателей, с Матом идет Грон, а Эви садится за пульт, на его место. Но последнее случается редко; Грон точно не помнит даже, когда в последний раз они спускались в нижние отсеки. Там царствуют роботы. И хотя Грон их недолюбливает, все же интереснее возиться с ними внизу чем сидеть за командирским пультом в одиночестве.
      Самое неприятное - это те сорок минут, когда он остается один и ждет ужина. Два раза он уже обманывал Мата; чтобы не отпускать Дие на кухню, сослался на то, что у него нет аппетита. Но от командира не скроешься, он быстро разгадывает все секреты; Мат пригрозил ему строгим наказанием. С тех пор Грон старается хоть как-нибудь выдержать эти сорок минут одиночества. Правда, оно длится всегда меньше, потому что Дие добрая и не засиживается на кухне. И все-таки так тягостен этот режим, кажущийся вечным. Никакого просвета. Приборы на доске поблескивают холодно и враждебно; ну а стены, даже не столько они, сколько то, что находится за их пределами... Об этом даже лучше не думать. А ведь было время, когда, освоив, какой прибор что показывает, он относился к ним с симпатией и доверием, даже полюбил все эти стрелки, цифры и указатели. Как обнадеживающе, бывало, они подмигивали: все в порядке, мы на страже, мы охраняем тебя, сиди себе спокойно. Только уже много позже, неизвестно откуда явилась к нему эта проклятая мысль, он до сих пор проклинает тот день и час, что в любой следующий - именно в любой! - момент они могут показать нечто совсем другое. Опасность может возникнуть в тысяче ликов. Вот она уже таится в каком-то кабеле, реле, трансформаторе или внезапно ворвется снаружи, из бездонного и темного космоса, лишь кажущегося пустым, а на самом деле битком набитого роковыми неожиданностями. Там, за стенами, живет смерть. Он почувствовал бы это, если бы его даже не учили, что такое мировое пространство. А эти стены вокруг - теперь он знает это сплошной обман; их полусферические своды как пальцы огромной ладони, медленно и постепенно сжимающиеся в смертельной хватке, чтобы в какой-то миг тебя раздавить.
      Грон пробовал размышлять, закрыв глаза. Это не запрещено, потому что световой сигнал об аварии или опасности всегда сопровождается еще и звуком. Но и такой способ ничего не изменил в направлении мыслей, не принес успокоения. "Почему?" - сразу же возникал вопрос, стоило Грону вызвать в памяти ту или иную картину событий за минувший год, и число этих мучительных "почему" все росло. Напрягая силы рассудка и памяти, обычно он находил какой-то ответ на первую или вторую часть вопроса, но тогда другая часть оставалась нераскрытой, а то и сама рождала целую вереницу новых вопросов. "Там, на берегу у моря, все всегда было ясно и хорошо", - думал Грон, мысленно вздыхая. Мат сейчас спит и, пожалуй, во сне не узнает, о чем он сейчас размышляет. Потому что это запретная, даже преступная мысль. Один только Арро осмелился однажды высказать ее вслух, еще до старта "Галатеи", но жестоко поплатился. Нет, так ставить вопрос нельзя. Слишком туманно, слишком неопределенно. Невозможно протянуть ниточку, связавшую бы то, о чем сказал Арро, с тем, что он делает сейчас. Мат тоже сделал вид, что не расслышал слов Арро, расплата наступила потом, уже после взлета корабля. Арро резко изменился, но Грон узнал об этом от Эви в конце второго или даже третьего цикла. Каждый цикл - это четыре недели работы плюс четыре недели сна. Так что он вообще никогда не встречается с Арро. Когда одна бригада сменяет другую - во второй навигатором работает Опэ, а инженером по двигателям Арро, - внутренний распорядок не нарушается. Вот и получается, что, когда Грон садится в кресло перед пультом, Арро спит уже целых восемь часов из очередного месячного "сонного отпуска". Таким образом, только от Эви он мог узнать, что Арро просыпается и встает каждый раз все с большим трудом, а Опэ, последние восемь часов вахты которого смыкаются с дежурством Грона, добавил, что Арро сильно исхудал, потерял аппетит, а порой становится просто невменяем. Сидит как истукан и смотрит перед собой в одну точку.
      Странно, ибо если говорить о нагрузках, то первым должен был бы сломаться Мат. Он не имеет четырехнедельных "сонных отпусков" с тех пор, как они взлетели; он работает шестнадцать часов, а затем спит восемь и опять работает без устали. Однажды Грон, проснувшись, увидел, что Мат находится в особенно хорошем настроении, и рискнул спросить его о причине такой железной выдержки. Сам он со сна еле ворочал языком, так что свежесть и бодрость командира казались ему тем более неестественными. Мат рассмеялся и дал следующее объяснение:
      - Вы проживете дольше, чем я, только и всего. По меньшей мере на столько месяцев больше, сколько вы проспали в пути. А на самом деле гораздо дольше, потому что делаете перерывы в работе, изнашивающей организм. Не считай меня, пожалуйста, героем, Грон, и не благодари. Я поступаю так не ради вас.
      Хотя репрограмма не избавила Грона от его природной искренности, в своей новой жизни он скоро познал суровую истину: не хочешь неприятностей - молчи. Он ничего не ответил Мату, но потом часто и мучительно раздумывал над словами командира. "Вы будете жить дольше..." Воспоминаний о безвозвратно потерянном прошлом, если он осмеливался их оживлять, причиняли острую боль; настоящее страшило и казалось невыносимым, в особенности в минуты одиночества, но то, что сказал Мат, будило кромешный ужас. Жить дольше. Дольше, чем он. Это значит, во-первых, дольше тянуть теперешнее существование, а что потом? Что ждет их потом, в конце этого уже заученного и привычного, хотя и нудного распорядка полета? Грон знал о том, что репрограмма, которую он получил по милости Гилла, с которым ни в коей мере не желал себя отождествлять, имеет множество пробелов. Но тот запас информации, которым он располагал, был достаточен для того, чтобы страшиться своей будущей жизни на Земле. В лучшем случае он мог надеяться на то, что найдет там берег и лагуну, похожую на ту, которую он уже никогда не увидит; очень похожую, это важно, и его оставят в покое. Ловить рыбу. Пожалуй, они совершили достаточно подвигов, чтобы рассчитывать на такую благодарность от земного человечества, которое... Далее следовала зыбкая трясина, и Грон в страхе останавливался у ее края. Не из-за того, что сказал Мат, а из инстинкта самосохранения. Наверное, Арро тоже терзал себя подобными мыслями. И себе же делал хуже. Но разве такое неизбежно?
      Как ни ужасен был тот, уже далекий, самый первый шаг, Грон всякий раз к нему возвращался. Казалось странным, но именно та первая минута, когда он, еще не вполне очнувшись от шока, оказался в одном из кресел командного салона "Галатеи", представлялась единственным опорным пунктом, отталкиваясь от которого, можно размышлять. Салон выглядел точно так же, как сейчас, только еще не стало страшно стен. Он увидел лишь склонившихся над ним Мата и Дие, а высоко под потолком вогнутую поверхность полусферы консоциатора. Он уже тогда знал, что это за штука, но никак не мог увязать с присутствием Мата и Дие. Что касается увязок, то и впоследствии у него долго не ладилось это дело. Интересно, именно Мат во многом помогал ему преодолеть трудности. И не только ему, другим тоже, причем весьма оригинальным способом: Мат вовсе не старался ничего объяснить. Все члены экипажа знали, вынуждены были знать, что все мысли, которые отныне являются их собственными, исходят от некоего существа по имени Гилл, несравненно более высокого по уровню интеллекта; но в то же время Мат настоял на том, чтобы каждый из них сохранил свое прежнее имя. Они переступили из одного слоя сознания в другой так, словно пересели из одной зыбкой лодки, качающейся на волнах грозного и глубокого моря, в другую, такую же. Этот переход нес с собой неуверенность, грозил неведомой опасностью, а только что оставленная посудина казалась то бесконечно родной, то надоевшей и отвратительной, то вновь желанной и прекрасной.
      Один только Мат был другим, чем они все. Они могли бы догадаться об этом сразу, начиная с первой минуты, никто из них ни разу не слышал от него окрика, он никого не подгонял. Между тем Мата ни в малейшей степени не интересовало, что они о нем думают. После Грона последним под колпак консоциатора положили Арро, на нем и завершилось преобразование бывших рыбаков. "Преобразование" - именно так называл эту операцию Мат, чему они, наследники каждый своей части разума Гилла, искренне удивились. Прошло несколько дней, и Арро ощутил в себе достаточно сил, чтобы восстать против деспотической воли Мата. Никто толком не знал, как это произошло, поскольку у Арро не хватило ума сделать это в присутствии свидетелей. А может быть, сам Мат устроил так, чтобы взрыв произошел с глазу на глаз. Во всяком случае, Арро потерпел поражение в первый раз в жизни. "Наверное, и в последний", думалось Грону. Мат нещадно избил Арро, и тот три дня не показывался из своей спальни. Очевидно, между ними произошло не только это. Грон вдруг почувствовал, что на этот раз ожидание Дие он заполнит не только беспредметной умственной гимнастикой. В самом деле, именно тогда Нуа вдруг заявила, что не желает больше ради удобства Арро спать на полу. Мат ограничился коротким замечанием, что если есть свободная кабина, а она была, то он не вправе препятствовать кому-либо ее занять. Подобная уступчивость была несколько необычной для человека, который каждую минуту бодрствования членов экипажа подчинял без остатка своей воле. Впрочем, даже не себе, а выполнению задачи. Сверхзадачи...
      Грон невольно вздрогнул. Стоило о ней подумать, как все остальное бесследно исчезало; стоило отбросить ее, и исчезал он сам. Он хочет ее перепрыгнуть, но падает, словно зацепившись за туго натянутую веревку; впрочем, это больше похоже на рыбачью сеть, поплавки которой уже замкнулись в круг на гладком зеркале воды. И вырваться из нее невозможно. Более года они верно служили ей, этой сверхзадаче, там, на поляне, посреди чужого и угрюмого леса, куда привезли их на ракетоплане два несчастных полудиких на вид человека. А если иногда и возникало желание тем же способом возвратиться на милый сердцу берег лагуны, то не смели о ней заикаться... Грон продолжал размышлять. Что-то очень важное он хотел продумать, но его подавила сверхзадача. Но что? Кажется, он уловил какую-то взаимосвязь, но какую? "Если каждый раз сверхзадача будет заслонять все на свете, мы все сделаемся идиотами, - подумал он со злостью. - Ненавижу! Нет, нет, об этом нельзя даже думать".
      Грон взглянул на часы. Дие ушла на кухню уже более двадцати минут назад. Теперь она может вернуться каждую секунду. Счастливый, он глубоко вздохнул. В прошлой, навсегда и безвозвратно ушедшей жизни он только любил Дие. Теперь он восхищался ею и завидовал одновременно. Ведь все, что произошло с ними, было для нее так естественно. Дие не прошла той бесчеловечно строгой школы у Мата, как четверо мужчин, и все-таки - он часто чувствует это - она лучше них знает, в чем суть дела. Дие единственная из всех, кто отваживается иногда спорить с Матом, и Мат с улыбкой это терпит. А улыбка на губах Мата редкое явление. Но Дие это мало заботит; когда-то она рта не раскрывала в лодке, а теперь атакует Мата, трещит как сорока, и Мат улыбается...
      Он поднял руку и быстро сжал пальцы, словно поймав что-то. Вот оно! Вторая половина той мысленной фразы, которую он начал и позабыл докончить. Что улыбается порой не только Мат, но и Нуа. Погоди-ка, что это сказал о Нуа недавно Опэ? Грон не встречается с ней по той же причине, что и с Арро, и сам ничего не знает. Опэ сказал: Нуа скалит зубы. Экий невежа! Человек не должен так выражаться, говоря о жене старшего брата, даже если он произносит это не на родном языке. Но сейчас не об этом речь. Речь о том, что существует какая-то связь между улыбчивостью Нуа и... Теперь безвозвратно ускользнула от него другая, то есть первая, часть начальной мысли. Черт знает что! Когда приходит первая, теряется вторая и наоборот. Пожалуй, надо продиктовать ее на магнитофон, в свой дневник. Или еще лучше, найти в библиотеке свободный кристаллик памяти, вставить ее в компьютер, записать, а потом спрятать. Нет, это безнадежно. Что скажет Мат, если обнаружит подобную крамолу, прослушивая дневник? Или, того хуже, заметит, что кто-то без дела шляется в библиотеку?