– Дальше, – коротко приказал царь.
– Чтобы покорить страну, наскакивать на ее рубежи и тут же убегать бесполезно. Нужно собирать войско и идти громить вражескую армию. Значит, коли крымский хан поверит, что способен покорить Русь и сесть в Кремле на трон, он будет должен собрать все свои силы и идти на Москву. Не бежать от сражений, а сам давать битвы, чтобы разгромить русскую рать и укрепиться в новых землях. Так?
– Дальше.
– Дальше? Дальше нужно будет заманить собранные все вместе татарские отряды, все их силы поглубже в наши земли, окружить и вырезать всех до последнего шакаленка. Чтобы в Крыму не осталось не то что мужчин, оружие держать способных, чтобы там даже баб брюхатить некому было! Пусть тогда султан сколько хочет на свои земли любуется, они никому и на фиг ненужны будут. Нет татар, нет проблем. А что касается обид или претензий – какие претензии? Сами пришли, сами по кумполу схлопотали. Первым их никто не трогал. Можно мило улыбаться и уверять в своей полнейшей дружбе. Дескать, мы за набег не в обиде. Всякое бывает.
– Собрать всех вместе, заманить и прихлопнуть, – задумчиво повторил царь. – Навсегда.
– Хорошо бы так, государь? – вопросительно сказал Андрей Толбузин.
– Хорошо… – кивнул Иван Васильевич и принялся задумчиво пережевывать верх гусиного пера. Молчал он минут десять, потом сломал перо и откинул в сторону: – План твой, Константин Алексеевич, кажется мне исполнимым. Что нужно тебе для него? Золото? Отряды стрелецкие? Должность в Посольском приказе?
– Золото лишним не бывает, – согласился Росин, – но в деле сем большой пользы от него не станет. Перво-наперво ты, государь, изо льва грозного и могучего трусливым и больным прикинуться должен.
– И как ты собираешься это сделать?
– Думаю, для начала надлежит послам, что в Крым и Стамбул ездят, наказать, чтобы вели себя пожалостливее, оскорбления терпели, про набеги ужасающие и разорительные плакались. Отписать королям европейским, что татары разорили вконец, что сил никаких не осталось и о помощи старательно просить, всякие блага и уступки обещая. Приюта спрашивать на случай, коли неверные большим походом пойдут и из страны выго…
– Да как ты смеешь, боярин! – взорвался гневом опричник. – Государя нашего перед правителями европейскими опозорить хочешь?! Что они подумают?!
– Да начхать с высокой колокольни, что в этой вшивой Европе про нас думать станут, – безразлично пожал плечами Росин. – Какая разница? Нам не о них, а о себе заботиться надо.
– Европейские государи почти все родня мне кровная, – сообщил царь.
– И много пользы от той родни видеть доводилось? Хоть какую помощь они оказывали, окромя стрихнинчика, что в стакан то и дело подсыпать норовят?
– Я потомок древнего рода Рюриковичей, – поднялся со своего кресла царь. – Предкам моим сам император византийский дань платил, от имени их все пределы земные дрожали, а ты славу всю единым махом псам смердящим на потеху отдать желаешь?! Да как только ты измыслить такое посмел?!
– Я про дело думаю. Про крепость рубежей русских, про покой жителей ее. А что слова? – пожал плечами Росин. – Слова – это дым. Коли ты трус, то сколь храбрецом не называйся, отважней не станешь. А если для обмана врагов своих глупцом и трусишкой выглядеть полезней, то почему бы и нет? Что от этого в сердце твоем изменится?
– Что изменится от того, что весь мир станет считать меня трусом? – приподнял брови царь, и в серых глазах его ощутился ледяной холод.
– А какой прок от пустого хвастовства? От похвальбы и гордыни что за выгода?
– То не слова пустые! – рявкнул Толбузин. – Наш государь не раз в атаку первый мчался, жизни своей не жалея, в Казани…
Царь вскинул руку, и опричник моментально смолк.
– Скажи, Константин Алексеевич, – ласково поинтересовался русский правитель, – не спрашивала ли супруга твоя, Анастасия, про родичей своих?
– Про тех, что в заговор против тебя затевали? – глядя царю в глаза, уточнил Костя. – Нет, не спрашивала.
– Это хорошо, Константин Алексеевич, – кивнул правитель. – Потому, как после слов твоих думы всякие бродить начинают.
– Заманить и уничтожить, – повторил Росин. – Уничтожить всех и навсегда. Скажи, государь, что дороже тебе: слава твоя великая, или крепость земли русской? Стоит ли слава сломанных судеб человеческих? Позор страшнее смерти – но что, если именно им победы добиться можно? Страну спасти? Ты же правитель, царь. Подумай! Слова – пыль. Россия – вечна.
– Ступай, Константин Алексеевич, – отвернулся царь. – Боярский сын Толбузин тебя проводит. Андрей, дьяка Данилу Адашева найди и ко мне пришли. Славы мне не надо, но гибели стрельцов татарам не спущу. Пусть в новый поход готовится.
Глава 3
Змеи крови
В этот год половодье доставило обитателям усадьбы немало страха. Вода в Осколе поднялась неожиданно высоко и плескалась под самыми стенами. Но Бог миловал, и до ворот земляной крепости вешние волны не дотянулись. Второй бедой была извечная опасность татарского набега – и задолго до подхода земских сторожевых разъездов боярин Варлам выслал в еще сырую степь десяток своих оружных смердов, разбив их попарно, а сам с холопами засел возле Изюмского шляха.
Однако и эта беда обошла стороной. Сказывали потом заплаканные беглецы, что по южному берегу Сейма басурмане все-таки прошлись своей разбойничьей лапой, да местами переправились по бродам на эту сторону, попугав пахарей под Рыльском и Обоянем, но близко к Осколу не подходили, явно страшась засевших в крепости боярских детей.
Пока Батов со своими воинами сторожил границы поместья, Юля вполне успешно посадила на землю сразу семь семей, перебежавших вместе зимой из недалекого Польского королевства. В усадьбе их приняли, оставив до весны, из милости кормили без всяких спросов, а ляхи рассказывали совершенно невероятные для русских смердов ужасы про барщину по шесть дней в неделю, про то, что земли своей покидать нельзя вовсе, что шляхтич волен любой суд над пахарем чинить по своему усмотрению, и даже продать может, ако бессловесную скотину.
Как снег начал сходить, боярыня предложила всем семьям пойти в закуп на десять лет, пообещав взамен по две лошади из зимней добычи на семью, соху, земли, сколько захотят, посевное зерно, небольшой припас на первое время и три года без оброка и барщины. Ляхи согласились сразу – подобные условия показались им райскими. Особенно осознание того, что отдав долг они снова станут вольными людьми, и что дети остаются вольными не смотря на то, что родители продаются в крепость. Эмигранты даже не захотели переселяться на западный берег Оскола, на свободные государевы земли, которые Иван Васильевич дозволял распахивать любым охотникам. На вольных землях сам за себя отвечаешь. А крепостному – от опасности в усадьбе укрыться можно, при недороде или беде какой барин завсегда из закромов своих поддержит, сирот приютит, от станишников отобьет. Хороший хозяин смерда гнобить не станет, на смердах все хозяйство держится.
И бывшая член сборной Союза по стрельбе, не моргнув глазом и начисто забыв свое безупречное комсомольское прошлое, заставила новых крепостных целовать крест, что они выполнят весь уговор без утаек и хитростей.
За прошедшие годы хозяйство переселенцев из Северной Пустоши заметно окрепло, и ныне Юля уже не ходила к реке поправлять загородки верши или вынимать рыбу – подворников посылала, да мальчишек из смердов, что Мелитинии помогали. Однако это вовсе не означало, что хлопот по хозяйству стало меньше. Скорее, наоборот: для большего числа обитателей усадьбы и припасов требовалось куда как больше, скотный двор расширять пришлось, птичник отдельный рубить, погреб и ледник копать новые. Каждый день решать приходилось, чем ораву всю кормить, что себе на стол поставить. Помнить, с кого и какой оброк назначен, когда подвезут, где забрать потребуется. Она же назначала уроки крепостным смердам, распределяла на работы дворню, следила за запасами дров и хлеба, а так же – за огненным припасом к пятнадцати пищалям, наконечниками для стрел, рогатин, копий и прочим оружием на случай татарской осады.
Без Юлиного разрешения даже приказы самого боярина никто не исполнял. Потому, как дело его мужское: чуть что – сам умчится шайку какую перехватить из Дикого поля в поместье забредшую, государь али воевода исполчит, на земское собрание уедет да на неделю-другую пропадет. И кто тогда за хозяйство в ответе? Кто смердов вооружит, коли отсиживаться за стенами придется? Кто накормит всех, напоит, спать уложит? Кто знает, что из содержимого погребов для чего и на какой срок предназначено?
Хозяйству рука хозяйская постоянно нужна, а потому с ранней весны и до поздней осени у Юли не оставалось времени даже на любимое развлечение – охоту. Только зимой, когда на лугах и полях наступает блаженный покой, ненадолго отлучиться и можно.
– Мама, мама, там дяденьки с оружием пришли! Много!
Сердце неприятно кольнуло, и Юля, уронив крышку сундука, повернулась навстречу Стефании.
– Какие дяденьки? – она прижала к животу дочку, одетую в полотняный, с красной вышивкой на груди сарафан. Взять на руки сил уже не хватало: восемь лет девчушке, маме до плеча успела вымахать.
– Не знаю, незнакомые.
– А отцу сказала?
– Он с ними ужо разговаривает.
На душе сразу стало легче: коли говорит, значит не татары подступили. Значит, кто-то из бояр оскольских мимо проезжает или в гости нагрянул. Хорошо, когда муж дома. И за спину его кольчужную всегда спрятаться можно, и к груди горячей прижаться.
Юля подошла к окну, приоткрыла ставень. С высоты второго этажа были отчетливо видны десятки вьючных коней, что собрались кучей за стенами, насколько оружных мужчин рядом с ними. Во дворе стоял только один воин, совершенно лысый – разве только под тюбетейкой какие-то волосики прятались, в ширококольчатой байдане, шестопером на поясе и саблей в ножнах. Варлам стоял рядом вовсе безоружный и спокойно разговаривал, а дворня уже разошлась и занималась обычными делами. Стало быть, гость не тревожный.
– Стефания, Юра и Михаил где?
– На сеновале братья играют, – кивнула девочка. – Мама, а можно я бусы одену, что дядя Сергей на рождество подарил?
– Тогда и платье одевай синее, парчовое.
– В нем жарко будет, мама.
– Или все, или ничего, – покачала головой Юля. – К сарафану жемчужные бусы одевать – это безвкусица. И платок мой шелковый подай.
Привыкшая к тренировочной одежде, она по-прежнему предпочитала носить татарские одежды, благо в здешних местах это никого не удивсяло. Но платок подвязывала по общему обычаю: на Руси для женщины меньше позора вовсе голой по улице пройти, нежели с непокрытыми волосами показаться. Спустилась на первый этаж:
– Мелитиния, ковш квасу налей.
– Сей час, боярыня, – вдова, помогавшая барыне по хозяйству с самого дня строительства усадьбы, сняла со стены красивый резной ковш и побежала к бадье с еще шипящим, не до конца перебродившим напитком.
– Сны какие снились?
– Ничего не снилось, боярыня, прости Господи, – остановившись, перекрестилась женщина, и Юля окончательно успокоилась.
После того, как татары зарубили ее мужа, Мелетинию стали посещать вещие сны, большей частью тревожные. А коли ничего не снится – то и страшиться нечего.
Боярыня взяла у нее полный до краев ковш, и вышла наружу:
– Здравствуй, гость дорогой. Вот, испей с дороги, – Юля с легким поклоном поднесла угощение воину.
– Благодарствую, хозяюшка, – приложив руку к груди, низко, до пояса, поклонился ей гость, затем принял корец, выпил квас и перевернул деревянную чашу, показывая, что осушил до капли.
– То дьяк государев, Юленька, Даниил Федорович Адашев, – представил боярина Варлам. – А это жена моя, супружница.
– Наслышан, наслышан, Варлам Евдокимович, – кивнул дьяк, блеснув на солнце лысиной. Юля увидела множество черных точечек, и сообразила, что голова просто гладко выбрита. Говорят, обычай такой в Москве у служилых людей. – А у меня к тебе письмецо.
Боярин Адашев повернулся к воротам, махнул кому-то из своих людей, и к нему стремглав кинулся холоп в простой белой косоворотке, шароварах и коротких сапожках с обвязанным по ноге голенищем. В руках у него было не просто письмо, а довольно объемный сверток.
– Ого… – не удержалась от возгласа женщина, когда гость, забрав сверток от холопа, протянул его Юле. – Это все мне?
– Не знаю. Боярский сын Толбузин сказывал, то Зализа Семен Прокофьевич ему передал. Просил с оказией супруге боярина Варлама Батова завести. Вот, – пожал воин плечами, – привез.
Юля, не удержавшись, тут же развязала тесемки, откинула тонкую замшу, зашелестела желтоватыми бумажными листами, выхватывая то один, то другой, пробегая глазами несколько строчек, засовывая обратно и хватая другой лист.
– Варлам, да это же письма… От ребят… Да они мне все по письму написали! Господи, Варлам, мы должны к ним съездить. Хоть раз! Хоть ненадолго… Ты смотри, а Игорь, оказывается, женился! И даже двух дочек родить успел. И Серега… И Юра… Да они все такие! И дети у всех! От Зализы тоже письмо… Варлам, ты представляешь, оказывается у Кости Росина поместье под Тулой! Здесь недалеко совсем! А мы и не знали. У Саши Качина трое сыновей и дочь еще! Про мельницу пороховую что-то пишет.
– Ну, я задерживать вас не стану, – поклонился дьяк, и Юля наконец-то спохватилась, превратившись из взбалмошной девчонки двадцатого века во властную боярыню шестнадцатого:
– Ни в коем разе! Пока не попотчуем, баню не стопим, пока не поспите перед дорогой, никуда не пущу! Онисим, брось вилы, иди ворота запирай!
– Ну что ты, боярыня Юлия, – только и развел руками гость. – У меня же там полусотня детей боярских, и холопы.
– Онисим, стой! Всех бояр, что за стеной стоят, сюда зови. Пусть коней распрягают, брони снимают. У нас стены крепкие, покой защитить смогут. Ермил, Звяга, бросайте дрова, завтра поколете. Столы под навес выносите, все одно сена больше нет. И бычка Ваську выводите, хватит ему свеклу попусту есть, пора службу свою добрым людям сослужить.
– Не отпустим, Даниил Федорович, – с улыбкой покачал головой Варлам. – Не надейся…
По счастью, остановиться на отдых воину на так уж быстро: нужно расседлать скакунов, снять вьюки, вычистить лошадей, и только после этого можно отпускать их на луг пастись, если можно так выразиться – четвероногие отнюдь не щипали травку, а с громким ржанием носились друг за другом, кувыркались, катались на спине, тряся в воздухе всеми конечностями, словно призывающая к себе хахаля молодая кошка. Казалось, они не переход долгий только что выдержали, а застоялись в конюшне за долгую зиму, и не знают, куда силы девать.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.
