– Они спешиваются, Менги-нукер.
      – Вижу, – кивнул Алги-мурзе русский.
      Что же, стрельцы поступали вполне разумно. Какой смысл кидаться в атаку и терять людей в сече, если окруженные в заснеженной степи враги не имеют никаких припасов? Немного терпения, и они сами передохнут от холода и бескормицы. А захотят вырваться из кольца – пусть сами кидаются под свинцовый жребий, напарываются грудью на бердыши, подставляют дурные головы под острую сталь.
      Женщина подошла к голове коротконогой глиняной фигуре, присела рядом с тем местом, где должно находиться ухо, прошептала что-то одними губами – и отскочила в сторону. В глиняной куче произошли изменения. Некое странное, невидимое глазу, но ощутимое душой превращение. Появилась та неуловимая разница, которая позволяет отличить снятую с овцы шкуру – от шкуры живой овцы, клык оскалившегося волка – от выпавшего зуба, спину затаившейся куропатки – от мертвого камня.
      – Где Девлет-Гирей? – русский затянул тряпицей рану на руке, и указал в сторону выстраивающихся между взгорками, ниже по ручью, стрельцов. – Их нужно отвлечь!
      – Халил, Аяз, Таки! – послышался крик. – Разворачивайте свои сотни! На коней!
      Оказывается, его услышали. Да и не удивительно: пятьдесят сотен воинов сгрудились вокруг глиняной фигуры – своей последней надежды на спасение. И поэтому ни один из них не шелохнулся, пока русский не ткнул вытянул в сторону голема своим пальцем, и не скомандовал:
      – Вставай!
      На протяжении нескольких мгновений ничего не происходило. Потом вязкие, истекающие ледяной водой руки приподнялись и разошлись в стороны.
      – Ва-алла! – послышались радостные возгласы. Души воинов снова наполнились отвагой, а тела обрели новые силы. Татары устремились к скакунам, твердо зная: еще немного, один хороший натиск, и они победят.
      – Вставай, – повторил Тирц, протягивая руки к голему: плоть от плоти, кровь от крови своей. – Вставай!
      Глиняный ребенок послушался – перевалился на живот, оперся о землю руками, поднялся на короткие ножки. Остановился, немного склонил голову набок, словно пытаясь осознать происходящие внутри изменения.
      – Иди туда, – показал Тирц в сторону обошедшего татар с севера отряда стрельцов. – Убей их всех!
 

* * *

 
      Между тем, пришедшие из-под Тулы городовые стрельцы неспешно обустраивали бивуак – расседлывали коней, снимали с их спин сумки, отгоняли скакунов в сторону, дабы катыши свои между людей не валились. Дьяк Петр Иванович Шермов вполне резонно полагал, что татары, которых гнали два дня напролет, просто не имеют сил для натиска на свежий отряд, а потому, отрезав степнякам пятью сотнями воинов пути отхода на юг, и еще пятью сотнями оборонив будущий лагерь, спокойно располагался на длительную стоянку.
      Мысленно он прикидывал, что еще одна ночевка в холодной степи без костров и еды лишит врагов последних сил, и завтра он сможет взять их хоть голыми руками, продав полонян в Ельце или Донцове, а хана и его мурз самолично доставит пред царские очи.
      Однако в те самые мгновения, когда он, самолично отпустив коню подпругу, кинул повод холопу, взял из его рук медную чарку и опрокинул в горло столь приятную на холодке можжевеловую водку, отерши губы бородой, сотники Девлет-бея Халил, Аяз и Таки уже вели телохранителей Гирея в стремительную атаку. Татары не обнажали клинков – они мчались вперед, торопливо опустошая свои колчаны, выбрасывая одну за другой стрелы в сторону ненавистных красных кафтанов.
      Стальные наконечники резали толстое сукно, подбитое паклей, ватой и конским волосом, стучали по широким лезвиям бердышей, застревали в длинных полах, иногда вонзались в лица, заставляя людей вскрикивать от боли либо замертво падать в снег. В сотне шагов от ровного стрелецкого строя степняки начали заворачивать коней – но тут кованые стволы пищалей с оглушительным грохотом выплеснули клубы белого дыма и несчетное количество тяжелых свинцовых капель.
      Картечь хищно врезалась во взмыленные бока лошадей и человеческие тела – сразу несколько десятков скакунов неожиданно закувыркались по земле, давя своих всадников.
      Еще пять или шесть коней не успели перескочить неожиданно возникшее препятствие и тоже слетели с ног. Послышалось жалобное ржание, болезненные крики людей.
      Стрельцы, понимая, что начавшие разворот татары сейчас на них не навалятся, опустили пищали прикладами на землю, и принялись рвать патроны, высыпая порох в стволы, накрывая его пыжом и прибивая прикладами. Сверху сыпанули жребий – крупнокалиберную дробь, тоже прижали пыжом. К тому моменту, когда ветер начал развеивать дым, почти все воины были готовы к новому залпу.
      Как ни странно, но татары не воспользовались возможностью, чтобы преодолеть залитую кровью полосу между собой и пешими врагами, пока те перезаряжают оружие. Они гарцевали на расстоянии полета стрелы и явно чего-то ожидали, наблюдая, как стелется над заснеженным полем горячий пар, возникающий над вытекающей из множества ран кровью, как один из их сородичей – пышноусый, в островерхом русском шлеме, пытается, зажимая живот, уползти в сторону, дабы его не затоптали свои же во время следующей атаки.
      – Ну же, идите сюда! – со смехом крикнул один из молодых стрельцов. – Идите, у нас свинца на всех хватит!
      В ответ прилетела и вонзилась в землю у его ног длинная тонкая стрела. Потом еще одна.
      – Мало каши ели! – помахал рукой стрелец. – Али баранина ночью холодной была?! Свинину ешь, тогда сила появится!
      Не выдержав оскорбления, от татарского отряда отделился всадник, помчался вперед, торопливо выпустив одну за другой сразу три стрелы – но в цель не попал и рванул правый повод, заворачивая коня. Стрелец, опустив пищаль на ратовище бердыша, нажал большим пальцем спуск. Полыхнул порох на полке, вытянулась в сторону тонкая игла уходящего вглубь ствола пламени, оглушительно грохнул выстрел. Однако за то время, пока огонь успел добраться от фитиля до заряда в стволе, всадник успел промчаться несколько шагов, и ни одна из полутора десятка картечин не достала ни до него самого, ни до его лошади.
      Тут же выскочил на поле и помчал вдоль стрелецкого строя, на расстоянии сотни саженей, другой лихой воин, громко выкрикивая:
      – Русские, сдавайтесь! Погибнете все! Сдавайтесь!
      Следом за ним с теми же криками помчался другой татарин. Для пищали, да еще снаряженной картечью, сто саженей – почти три сотни шагов, было далековато и по степнякам никто не стрелял.
      – Скачите, скачите, – покачал головой один из стрельцов. – Скачите, пока сила есть. Завтра на карачках ползать станете...
 

* * *

 
      Дьяк Шермов, услышав выстрелы, недовольно поморщился – нетерпеливые татары рушили все его планы. Они собирались погибнуть сегодня, вместо того, чтобы сдаться завтра. Теперь нужно было либо поднимать стрельцов обратно в седло и бить степняков в спину, коли они навалились на дальний отряд слишком сильно, либо продолжать ждать, если вороги кидаются из стороны в сторону просто в отчаянии и сильной опасности пяти сотням сторожевой заставы нет.
      – Салих, еще горячего! – крикнул боярин, поправляя сбившийся с плеча бобровый налатник.
      Купленный три года тому назад в Твери узкоглазый холоп понимающе кинулся к суме, наполнил чарку из объемистого бурдюка, поднес барину. Петр Иванович выпил, передернул плечами, привычным жестом промокнул губы кончиком длинной окладистой бороды. Потом, переваливаясь с боку на бок, начал подниматься на ближний пологий холм. Прежде чем решить, как следует поступать, поперва следует своими очами на поле брани взглянуть. Однако с вершины он увидел не степь и перемещающихся по ней воинов, а нескладную коротконогую фигуру, кое-как слепленную из сырой глины, и поднимающуюся навстречу, оставляя за собой мокрые следы.
      – А это еще чего? – боярин даже не удивился, увидев голема. Зрелище оказалось столь невероятным, что он просто не поверил своим глазам и отчаянно пытался понять, откуда могло взяться столь странное явление.
      Голем тоже остановился, медленно сжал руку в кулак, поднял его над собой и аккуратно опустил на макушку государева дьяка. Склонил голову набок, отвел руку в сторону, с любопытством созерцая исковерканное тело, а потом двинулся дальше.
      – Свят, свят, свят... – испуганно закрестились при виде жуткого чудища стрельцы.
      Молчаливый глиняный человек, забавно перебирая толстыми короткими ножками, устремился к ним.
      – А-а-а!!! – некоторые из воинов, бросая оружие и забыв про стреноженных неподалеку коней, сразу бросились бежать. Кое-кто, торопливо запаливая фитили, стали укладывать пищали на бердыши.
      Загрохотали беспорядочные выстрелы – за холмом сидящий на потнике Александр Тирц скривился и зашипел от боли.
      Но причиняя боль отцу голема, пули и картечины не наносили никакого видимого вреда самому монстру. Свинцовые шарики со звучным чмоканьем входили в глину – и просто оставались в ней, а уродливый гигант лихорадочно шлепал кулаками по суетящимся вокруг маленьким существам, калеча и убивая недругов.
      Самые храбрые из стрельцов пытались рубить ноги глиняного человека бердышами, отхватывая крупные ломти мертвой плоти – но каждый удар бесчувственного гиганта истреблял их десятками, а потому вскоре выжили только те, в сознаниях которых укоренилась лишь одна-единственная мысль: бежать!
      – Ко мне... – прошептал, тяжело дыша, Тирц. Боль, мучившая его последние несколько минут, наконец-то отпустила. Это значило, что схватка за холмом закончилась, и голема пора отправлять в другую сторону. Физик не кричал. Он прекрасно знал, что глиняный человек услышит его в любом случае.
      – Что ты говоришь, Менги-нукер? – отодвинув шаманку, склонился к русскому Алги-мурза, охранявший его с двумя полусотнями воинов из своего рода.
      – Ты, татарин, – схватил его за ворот халата русский, – гони стрельцов. Они бегут. Гони их и руби всех!
      Отпустил Алги-мурзу, Тирц улыбнулся, закрыл глаза и мысленно обратился к своему ребенку:
      – А ты иди вдоль ручья и убей всех людей в красных одеждах, кого только увидишь.
      Спустя несколько минут, многотонная махина, с хрустом давя раскиданный возле русла лед, прошагала мимо потника, заставив шаманку пригнуть голову и затаить дыхание. Тирц откинулся на спину и закрыл глаза, приготовившись к новой волне боли.
 

* * *

 
      – Русские, сдавайтесь! – выкрикнул очередной лихой татарин, и помчался вдоль русского строя с разбойничьим посвистом. Кончики граненых стволов медленно повернулись вслед за ним, но никто опять не выстрелил.
      – Русский, в плен иди! На сестер своих посмотришь! Обрюхатить дам! – вконец обнаглевший степняк на этот раз даже не пустил коня вскачь, думая, что находится на безопасном расстоянии – но он не знал, что тяжелая свинцовая пуля летит, может, и не так далеко, как стрела, но зато почти вдвое дальше картечи. И что многие из стрельцов закатали в стволы вместо жребия именно пули.
      Б-бах, ба-бах! Два выстрела громыхнули почти одновременно, и наглый татарин не просто рухнул на землю – он вылетел из седла и шмякнулся в снег почти в пяти шагах за крупом коня.
      – Не слышу! – По русским рядам прокатился довольный смешок. – Ближе подъезжай! Не слышу, что говоришь!
      В воздухе опять запели стрелы. Но боевой припас степняки, видимо, бросили в разгромленном лагере, имея с собой от силы по колчану, а потому стрелы берегли. Вместо густого смертоносного ливня на русский строй падали лишь отдельные вестницы смерти. Опять зазвякали под ударами наконечников бердыши, опять послышалась ругань и болезненные выкрики – но длиннополые тегиляи уберегали людей от тяжелых ран. Сблизиться на расстояние прямого выстрела, когда целишься врагу точно в грудь, а не метаешь навесные стрелы на пределе дальности, степняки боялись.
      – Эй, татарин, сюда иди! Тут кто-то золотой потерял. Хватай, не то подберу.
      Неожиданно конница всей массой резко качнулась вперед, подалась в стороны, и вдоль ручья к стрельцам зашагал, перекачиваясь с боку на бок, словно детский бычок по наклонной дощечке, несуразный уродец. Короткие ноги, похожее на бочку туловище, длинные, едва не волочащиеся по земле руки. Вот только росту в этом уродце было никак не меньше пяти человеческих.
      – Господи, спаси помилуй и сохрани грешного раба твоего... – начали креститься стрельцы, но тут послышался уверенный голос сотника:
      – В грудь цельтесь нехристю, в грудь! Все вместе готовьтесь! Пали!
      Рядырусских воинов жахнули огнем – и странное чудовище, взмахнув своими нелепыми руками, опрокинулось на спину.
      – Ур-ра-а-а!!! – радостно закричали воины, отбрасывая пищали и хватаясь за бердыши: – Бей татар! Москва-а-а!!!
      Они дружно, в едином порыве ринулись вперед, готовясь опрокинуть, разогнать рыхлую усталую конницу, но тут чудище, опершись руками о землю, село, а потом поднялось на ноги.
 

* * *

 
      – Мы разгромили их, Менги-нукер! – бей Девлет из рода Гиреевых от полноты чувств натянул поводья, поднимая жеребца на дыбы. – Мы перебили всех! Аллах свидетель – Алги-мурза со своими сотнями гнал стрельцов едва не до Сейма и порубил не меньше тысячи! Одних коней тысяч десять взяли!
      Распластавшийся на попоне Тирц глухо закашлялся, зажимая ворот на груди. Татарин осекся, потом вспомнил:
      – У русских мы две палатки тряпичные нашли. Я велел одну для тебя поставить. Туда иди, отдыхай. Что еще пожелаешь? Все сделаю!
      – Кровь он опять отдавал, – ответила за хозяина шаманка. – Еды ему нужно горячей. Мяса.
      – Хочешь, я вырву для тебя сердце русского воеводы?!
      – Обойдусь бараниной, – хрипло ответил Тирц, усаживаясь на попоне. – Нукеры твои целы?
      – Меньше полусотни перед стрельцами полегло, – усмехнулся в усы бей. – Про такую победу самому султану отписать не стыдно.
      Про десять тысяч воинов чужих крымских родов, попавшихся в западню в зимнем лагере, Девлет-Гирей уже и не вспоминал. То была битва давнишняя, еще вчерашняя, а вот сейчас они перебили тысячи русских, потеряв всего полсотни нукеров.
      – Мяса ему нужно, – перебила бея шаманка.
      – Сейчас, распоряжусь. У русских в котомках наверняка что-то есть, – пнул Гирей пятками своего арабского жеребца. Он был слишком рад победе, чтобы заметить грубость рабыни. А может, предпочел сделать вид, что слишком рад. Все-таки, некие слова на ухо глиняному человеку шептала именно она.
      На следующее утро Тирц проснулся от холода. Нутряного пронизывающего холода, от которого не могли спасти ни тонкие белые стены палатки, ни две попоны и медвежья шкура, брошенные на снег, ни такая же шкура, лежащая сверху, ни шаманка, вытянувшаяся рядом с ним. Рабыня поступала так почти всегда, когда ему приходилось отдавать свою кровь – грела своим телом. Рабская преданность...
      На самом деле, конечно, ей просто некуда было бежать. Она не могла вернуться в свой род, где ее сразу найдут. Да запуганный тамошний мурза сам первый притащит назад взятую десять лет назад грязную колдунью!
      Куда еще могла податься шаманка? Шляться бездомной, вечно голодной побирушкой? Сколько месяцев она так протянет? Скорее всего, только до осени – до первых холодов. Как только в степи ударят заморозки – она околеет ближайшей ночью. Уж лучше спасаться от холода...
      Тирц с внезапной ясностью осознал, что все его мысли возвращаются к одному и тому же, резко встряхнулся, откинул край шкуры и выбрался из палатки наружу.
      Светало. Солнце, пока еще скрытое в искрящейся морозной дымке, только-только выбиралось из-за горизонта. Изо рта, тут же оседая на ворсе малахая мелкими капельками, вырывался густой пар, чуть вдалеке бродило два пегих коня. А может – лошади. Хотя, скорее всего, мерина – жеребцов татары недолюбливали. Во всяком случае – в походы на них не ходили. Разве только Девлет-Гирей выпендривался, да еще один-два мурзы. Впрочем, какая разница? Главное, что вчера степняки разорили русские чересседельные сумки и вдосталь насыпали своим скакунам золотистого ячменя – приговаривая, впрочем, что это очень вредно для лошадиного брюха. Колики от чистого зерна у них случаются.
      Поежившись, Тирц двинулся к ручью, вокруг которого вчера разгорелся смертный бой. Холодная ночь заметно изменила казавшийся ввечеру страшным пейзаж: почти черные и неимоверно парившие лужи крови стали просто бурыми пятнами, скорчившиеся в предсмертной муке люди превратились в подобие изваяний – выпученные зрачки покрылись изморозью, на бровях и ресницах осел иней. Никто не ползал, не выл, не молил о смерти, как о последней милости: все подернулось мирной благодатной тишиной.
      Впрочем, физика интересовали не люди. Пересеча вчерашнее поле боя, он остановился за спиной голема. Тяжело вздохнул.
      Разумеется, как ни был массивен глиняный человек, как долго он ни сохранял свою изначальную температуру – но мороз добрался и до него. Влажная глина превратилась в камень, в единый прочный неподвижный монолит. Нет, голем не умер – да и как может умереть и без того мертвая глина? Но теперь до самых оттепелей он стал безнадежно неподвижен. Замерз – а вместе с ним неистребимые муки холода испытывал и его отец.
      Может, вместо того, чтобы мучиться еще не меньше полумесяца, испытать однократную, но короткую боль?
      Тирц развернулся, направился к стрельцам.
      Разумеется, татары успели собрать у них все оружие. В том числе и пищали. Сами степняки подобным оружием не пользовались – лук легче, дальше стреляет, да и с коня с него бить удобнее. Но европейские купцы в Балык-Кае, Кырык-Оре и Солхате охотно покупали боевое оружие всех видов. Почти три тысячи пищальных стволов – целое богатство. А вот берендейки с патронами грабителей не заинтересовали – куда их девать?
      Русский открыл одну берендейку, выкатил на ладонь четыре бумажных свертка с пороховым зарядом и свинцовыми пулями. Потом заглянул в другую, третью... И махнул рукой: чтобы собрать порох для хорошего взрыва пришлось бы разворошить патроны всего стрелецкого отряда. Тирц заподозрил, что весна с неизбежными оттепелями наступит раньше.
      Он повернул обратно, и вскоре вернулся в лагерь.
      Здесь уже наступало утро: татары поднимались, отряхивались, ходили проверять коней, резали солонину, обильно присыпая ее трофейной солью с перцем. Сотники отправляли разъезды сменить ночную стражу. Дымком пахло только от палаток – двух на весь лагерь. Это нукеры пытались согреть воду для бея и шаманка запекала для своего хозяина шмат лошадиного мяса.
      – Рад видеть тебя, Менги-нукер, – Девлет-Гирей вышел из палатки одетым только в тонкие шелковые шаровары и овчинную душегрейку. – Ты ходил на поле боя?
      – Да, – кивнул Тирц. – Увидеть его вчера мне не удалось.
      – Это была великая битва, Менги-нукер! Теперь нам не стыдно возвращаться в Крым. Есть чего показать Кароки-мурзе, чем похвалиться перед беями, что сменять у купцов на звонкое серебро.
      – Это потом, – покачал головой физик.
      – Что “потом”? – не понял татарин.
      – Хвастаться будем потом. Март на дворе, весна. Скоро посевная. Пора идти на Россию.
      – Да у нас... У нас даже обоза нет, – развел руками бей. – Ни шатров, ни повозок.
      – Возьмем в русских землях.
      – Мои нукеры устали.
      – Они успеют отдохнуть в пути.
      – У нас мало сил!
      – Вполне достаточно, чтобы разогнать русских по лесам и крепостям.
      – Но зачем?! Мы одержали победу и взяли достаточно добычи, чтобы с честью вернуться назад!
      – Ты и Кароки-мурза обещали мне, что каждую весну и каждую осень бы будем ходить в набег на Россию, – холодно напомнил Тирц. – Весна наступает.
      – Но почему не пропустить одну весну? Что от этого изменится?
      – Русские смогут посеять хлеб. И смогут собрать хотя бы часть. И тогда они избавятся от голода.
      Менги-нукер смотрел не на бея, а куда-то ему за левое ухо, отчего татарин чувствовал себя очень неуютно.
      – Ты говоришь это уже десять лет! – повысил голос бей. – Ты обещал, что через десять лет Московия рухнет, а я сяду на своем законном русском троне. Ну и где обещанный трон?!
      – Ты хочешь, чтобы русские принесли его тебе прямо сюда? – поморщился Тирц. – Россия уже качается и вот-вот упадет. Достаточно хорошего, сильного удара. Ее нужно бить постоянно, иначе она оправится за один-два года.
      – Со мной осталось всего пять тысяч всадников, Менги-нукер, – покачал головой бей. – Они храбрые воины, но их не хватит для такого сильного удара, чтобы покорить Московию...
      – Мы все равно пойдем туда, – отчеканил Тирц, глядя Гирею прямо в глаза, – мы станем ходить туда осенью и весной, даже если из всей армии останусь я один!

Глава 2
ДЫХАНЬЕ ИМПЕРИИ