— Есть-то есть, — покачал головой шорник, — да красный товар не каждому на глаза выпускают, не каждый оценить может.
      — А покажи, хозяин! — обрадовался мужик, поглаживая бороду. — Глядишь, и сторгуемся…
      — Не покажу.
      — У вас товар, у нас купец… Как без показу-то?
      — Не покажу.
      — Ай, покажи, покажи товар! Покажи, хорошую цену дам.
      — Не покажу, — отмахнулся шорник. — Не уговаривай, человек торговый, не покажу.
      — Покажи, покажи, сосед, — принялись уговаривать Севара уже односельчане.
      — Не покажу!
      — А купцу нашему редкостному покажешь? — сделал хитрый и неожиданный ход мужик.
      — Купцу вашему?.. — надолго задумался хозяин, а потом резко и размашисто махнул рукой. — И-эх, была не была. Привози купца своего завтра к полудню, покажу товар редкостный, товар красочный, товар дорогой! Покажу!
      — А теперь, гости дорогие, — выступила хозяйка. — Не желаете ли угоститься с дороги, чем богаты?
      — Отчего же не угоститься, — поднял шапку мужик и нахлобучил обратно на голову. — Вижу, мастерица хозяюшка. У доброй хозяйки не угоститься — грех…
      Сваты пошли в дом, а деревенские собрались у навеса, живо обсуждая, как лихо гость выпил хмельной мед. Впрочем, кто-то тут же заявил, что и он так может, ему предложили попробовать — и парни, продолжая задорно перекрикиваться, двинулись со двора. Ясно, к вечеру все до единого лежать будут. Разве в таком споре одной корчагой дело обойдется?
      Поняв, что представление закончилось, Олег пошел к себе в баню, но, приоткрыв дверцу, вдруг услышал тихое всхлипывание.
      — Кто здесь? — шагнул он внутрь и увидел на нижнем полке Даромилу, прижавшуюся лбом к стене. — Эй, ты чего, красавица? Что случилось?
      Девушка не ответила, только накинула на голову платок, чтобы закрыть лицо.
      — Тебя кто обидел? Кто, скажи? Ну же, Даромила, ответь. Что случилось? — Олег подступил ближе, присел рядом, гадая, можно ли ему обнять девушку, чтобы утешить, или лучше руки не распускать. — Скажи, может, сделать чего? Помочь? Хочешь, голову обидчику снесу или порчу напущу на все его колено?
      В ответ доносились только всхлипывания. Середин немного поколебался, взял ее за плечи:
      — Да скажи хоть что-нибудь, милая моя. Ответь. Я ведь пред тобой в долгу. За волхва, что позвала вовремя, за заботу. Могу расплатиться, чем скажешь. Ну, Даромила, что случилось-то?
      — Ты чего с ней сделал, чужак?! — как обычно, в самый неподходящий момент сунулся в баню лишний свидетель — все та же голубоглазая туземка. — Даромила, что он с тобой сделал? Он снасильничал, да?
      — Отстаньте от меня! — первой не выдержала девушка, отпихнула Олега, пробежала мимо туземки и выскочила наружу.
      — Ты чего с ней сделал, негодяй? Чужак нерусский, нелюдь болотная!
      — Можешь звать меня просто боярином, коли имени упомнить не способна, — ответил Середин. — И хватит голосить, как воробей из навоза, не трогал я ее.
      Туземка осеклась, то ли переваривая услышанное, то ли думая над достойным ответом, и ведун воспользовался паузой:
      — Слушай, красотка, а почему Даромила в кокошнике ходит? Это ведь замужних женщин наряд, а она вроде как при отце с матерью живет.
      — Так замужем она, боярин, — всплеснула руками туземка. — Неужто не знаешь? Еще четыре года назад ее Сваролюб из того же Засосенья сосватал. Всё чин по чину, да токмо за десять ден до свадьбы он с другами двумя на лодке ставень проверять поплыл, да и не вернулся боле никто. Ни лодки, ни молодцев никто так и не встретил. Живы ли, утопли — неведомо. Так и осталась Даромила соломенной вдовой. Ан и вдовой ли… Всякое ведь случается. Хотя в любом случае — кто же ее теперича за себя возьмет? И года не те, и кто она пред богами — неведомо. А хоть бы и вдова: разве ж на них женятся? После смерти, вестимо, все мужья и жены опять вместе сходятся. Коли на вдове женишься — она к мужу своему первому уйдет, а ты един, как перст, останешься.
      — Кого же гости сватали?
      — То среднюю, Умилу. Когда старшая замужем, можно и остальных дочерей выдавать.
      — Вот стало быть, отчего она вся в слезах… — наконец сообразил Середин. — Свою, стало быть, неслучившуюся свадьбу сегодня вспомнила. Да, жалко девчонку. Красивая ведь, молодая. Жить да жить, детей рожать, мужа любить. Как же она теперь?
      — А ты, коли такой жалостливый, взял бы да женился на ней. А, боярин? Бери Даромилу за себя, и не станет у нее никаких несчастий. А? — с плохо скрываемым злорадством предложила туземка. — Все вы такие жалостливые, пока от вас ничего не надобно. А самим лишь бы под подол залезть, да убечь опосля поскорее!
      Выстрелив гневной тирадой, туземка гордо вскинула голову и выбежала наружу. Впрочем, даже без ее ответа Олег мог себе представить дальнейшую судьбу Даромилы: останется она до конца дней своих при отцовском доме. Будет ходить в старых девах, чужих детей и внуков нянчить, по хозяйству помогать. Может, так и останется доброй тетушкой. А может — бегать к ней, голодной на ласку, деревенские мужики станут. Бабы все проклинать начнут, мужики же, хоть и бегая, всё равно с презрением «гулящей» нарекут. И детей принесет она не на радость мужу своему, а «в подоле», отцу на позор. И станут детишки невинные зваться байстрюками, а мамочку их, совершенно запросто, еще и прочь погонят. И из дома отцовского — от позора, и из деревни — от ненависти общей бабьей…
      — Тьфу, нечистая сила, — тряхнул головой Олег, отгоняя темные мысли.
      Горе, радость Даромилы — это всё же не его беда. Не повезло девушке, ополчились на нее боги за что-то. За что — и сама, может статься, не знает. Да только всех девок несчастных за себя не возьмешь. И не при его образе жизни о семье думать. Опять же, коли семью создавать — то по любви, а не из жалости. Всех не пережалеешь.
      — Тьфу, пропади! — усилием воли опять отогнал ведун думы о случайной, в общем-то, знакомой, забрался на полок и завернулся в медвежью шкуру, пытаясь заснуть. Отдыхать нужно, пока возможность есть, а не над чужой судьбой несчастной голову ломать!
      К вечеру Даромила «потухла». Ужин гостю принесла уже не броская красотка, а бледная деревенская девица в выцветшем потертом платье.
      — Долго мне еще тут взаперти сидеть? — поинтересовался Середин, принимая у нее кулеш с салом. — Чего волхв говорил?
      — Ничто не сказывал, — пожала она плечами. — Ушел просто, и всё. Но батюшка без его дозволения тебя в дом не пустит. Лихоманки боится, что в тебе затаиться может.
      — На нет и суда нет, — отмахнулся ведун. — Всё едино я здесь уже обжился. Могу и в бане спада воды подождать.
      Правда, к следующему дню его мнение успело поменяться. Ходить из угла в угол прискучило довольно быстро, греться на солнышке можно час, ну два — а потом тоже надоедает. Устав валять дурака, Середин смазал кузнечный инструмент и оружие салом — чтобы не ржавело, — перетряхнул вещи. А то ведь подмокнет тряпица всего чуть-чуть — а за пару месяцев вся одежда рядом с ней в труху перепреет. Вычистил своих лошадей — хотя особой нужды в этом, в принципе, и не было. Так день и прошел. К вечеру ведун поклялся, что завтра пойдет гулять по городу, что бы там местный волхв ни говорил. Осмотреться, с людьми познакомиться, на торгу погулять. Если на торгу никого нет — то хоть по мастерам местным походить, посмотреть, чем богаты, что умеют. Подарок Даромиле приглядеть. Он ведь действительно перед ней в долгу. Могла ведь и не побеспокоиться о чужаке, никого к нему не звать. Чувствовал Олег себя совершенно здоровым, а сидеть взаперти — так он не тать какой-нибудь, чтобы в порубе жить.
      Правда, новое утро началось с развлечения: во дворе шорника загодя начали собираться соседи, друзья. К полудню явились сваты. В этот раз они прибыли без болтливого рыжебородого мужика, зато между ними шел парень с еще только пробивающимися усиками, но уже широкоплечий, крепкий. Кафтан из замши, доходящий до колен, был расстегнут на груди, демонстрируя цветастую атласную рубаху, перепоясанную широким матерчатым кушаком. На шее поблескивала серебряная гривна, на запястье — жемчужный браслет.
      — Мир этому дому, — поклонился крыльцу один из сватов. — У вас товар, у нас купец. Выходите, хозяева, на торг. Расставляйте прилавки, выкладывайте свое добро.
      На крыльце появился Севар, низко поклонился:
      — Нашему товару ни прилавки, ни зазывалы ни к чему. Он и сам себя покажет, собой все слова скажет…
      Олег подумал, что сейчас опять начнется долгое словоблудие, однако на крыльце появилась девочка лет пятнадцати, хрупкая, как тростинка, но с розовыми щеками и плохо скрываемой улыбкой на губах. Она старательно смотрела вниз, в шаге перед собой, но время от времени не выдерживала и коротко стреляла взглядом вперед, на своего жениха. Она была вся в красном: красное платье, красная шапочка, похожая на низкий поварской колпак, красные туфельки время от времени выглядывали из-под длинной юбки. Жених выступил из-за сватов, двинулся навстречу. Молодые люди почти сошлись, но промахнулись друг мимо друга примерно на шаг, прошли еще немного вперед, развернулись по небольшой дуге, опять прошли мимо, опять развернулись. Неожиданно жених вытянул руку — невеста подняла свою, и Середин увидел, как блеснули у нее на пальцах жемчужины браслета.
      Тут местные так заорали, словно любимая команда забила гол заезжим чемпионам, и жених с невестой рванули в разные стороны. Ведун закрутил головой, надеясь найти того, кто объяснит смысл происходящего, углядел в нескольких шагах туземку, подошел к ней, наклонился к самому уху, шепотом спросил:
      — Ну, и что теперь?
      Она вздрогнула от неожиданности, оглянулась, кивнула:
      — Как что? Раз подарок не уронила, теперича к жениховым родичам на смотрины ее повезут. Ну, а уж там про приданое да хозяйство рядиться станут.
      — А если бы уронила?
      — Плохая примета. Если невеста подарок от жениха роняет, то, стало быть, и свадьбе не бывать. Дидилия против, коли под руку толкает.
      — Добрый у тебя товар, хозяин, да всякому ли по нраву придется? — начали заранее известную речь сваты. — Не дашь ли у нас дома посмотреть, соседям на зависть, нам для разуменья?
      — Отчего не дать, — кивнул шорник. — Наш товар без изъяну, нам стыдиться нечего. Приезжайте послезавтра, сам его к доброму дому и провожу…
      Деревенские тем временем уже расслабились, начали болтать между собой, кое-кто потянулся со двора. Видимо, самым напряженным для всех был именно момент передачи подарка, и более никто ничего интересного не ждал.
      — Постой, красивая, — двинулся следом за туземкой Середин. — Ты мне не подскажешь, что у вас девушкам дарят, когда замуж зовут?
      — А тебе зачем? — моментально встрепенулась туземка. — Ужель глаз на кого положил.
      — Ни на кого я ничего не клал! — мотнул головой ведун. — Просто интересно.
      Между тем вопрос был отнюдь не праздный. Обычаи в разных местах разные, и зачастую самое невинное подношение может оказаться не знаком обычной благодарности за оказанную помощь, а недвусмысленным предложением, связывающим человека по рукам и ногам. Вроде как в Древнем Риме подарить девушке ключ или в Европе двадцатого века — кольцо. Потом не отбрыкаться будет.
      — Ты ведь, боярин, со двора севаровского и не выходил вовсе. Окромя Даромилы и не видел никого… Ужель и вправду ее взять решился? Запал на нее, да, боярин? — Туземка закрутила головой. — То правда, она у нас девка справная, в теле, хозяйственная…
      Олег открыл рот, надеясь вставить хоть слово в стремительный монолог девицы, потом закрыл, так и не найдя подходящего мгновенья.
      — …а рукодельница, просто чудо какая. Вышивает — глаз не отвести! Пироги печет — вся Чернава слюнки глотает. Красна собой, словно лебедь белый. А сердце чтобы открыть, ты ей платок подари ситцевый, с рисунком красным, и пусть квадратики в рисунке будут, вроде как дом общий, и цветы, как в душе расцветают…
      «Оп-паньки! — мысленно порадовался своей предусмотрительности ведун. — А ведь я ей совершенно запросто платок мог подарить! Вот тогда бы точно ни в жизнь не отбрехался».
      — Ой, торга-то у нас и нет ныне… Ну, так хочешь, боярин, к бабе Северии тебя отведу? Платки она сама не ткет, зато узоры набивает, глаз не отвести!
      — Нет!!! — испуганно вскинул руки Олег. — Нет, не нужно! Не сейчас!
      — И верно, — на удивление легко согласилась туземка. — Ныне сватов все смотреть выбрались, не застать никого но дворам. Где ж Даромила бродит? И не знает поди ничего!
      — Только ей ничего ляпнуть не вздумай, туземка. — Олег почувствовал, как его пробил холодный пот. — Я ни на ком жениться не собираюсь, понятно? Бродяга я бездомный, мне жены не положено.
      — Ага, — кивнула девица, шаря глазами по двору.
      — Ты меня слышишь, туземка? — тряхнул ее за плечо Середин. — Я жениться ни на ком не собираюсь. Не вздумай ничего Даромиле говорить!
      — Значит, на ней всё-таки?
      — Тьфу, — сплюнул ведун. — На колу висит мочало… А ну, клянись Велесом, что не скажешь ей ничего! Клянись немедля!
      — Хорошо, не скажу, — вроде бы стали наконец доходить до разума туземки его слова. — А как ты меня кликал-то всё время, боярин?
      — Никак, — отпустил ее плечо ведун.
      — Обознался ты. Желаной я наречена.
      — Ничего никому не говори, Желана, — еще раз напомнил Олег. — Я жениться не собираюсь. Скорее наоборот, понятно?
      — Угу… Где же она прячется? Опять, что ль, плачет? — Девушка задумчиво потерла подбородок, а потом двинулась к небольшому сарайчику за домом.
      Ведун же, с облегчением вздохнув, подался в другую сторону — к воротам и на улицу. Свежим воздухом подышать, осмотреться.
      Сперва он из любопытства прошелся вдоль вала, поднялся наверх. Прочный тын из бревен в половину обхвата толщиной поднимался на высоту в полтора роста, примерно на высоте пояса находился узкий помост в три жерди. Внизу между многими кольями имелись щели в три пальца шириной — аккурат, чтобы стрелу пустить или пику просунуть; с интервалом в два-три метра стену подпирали бревна толщиной уже в обхват.
      Дабы не вызывать лишних подозрений, долго разглядывать укрепления ведун не стал. Глянул сверху, где в деревне имеется просвет, сбежал с вала и двинулся туда.
      На краю площади стоял идол Макоши — щекастой женщины в старательно, со всеми складочками, вырезанном платке, из-под которого выглядывала толстая коса. Перед идолом слабым дымком курилась кучка каких-то благовоний. Хотя, возможно, это были остатки жертвенного костра. Справа и слева от богини, покровительницы богатства, тянулись дощатые прилавки. Все, как и предупреждала Желана, пустые. Половодье, ледоход, заторы-зажоры. Ладьи не плавают, проезжие не показываются. С кем торговать? А свои, коли что понадобится, и так знают, на какой двор за чем идти.
      В этот миг до Середина донесся мерный звон молота, и ведун, встрепенувшись, пошел на звук.
      Для кузнеца, известное дело, сезонов нет. Хоть с града, хоть зима, а работа завсегда найдется. Стучать в темные, подгнившие снизу, ворота Середин не стал — кто же его в таком звоне услышит? Толкнул створку, шагнул во двор, кивнул кормящей кур женщине и сразу повернул вправо, к кузне, что стояла в конце огорода, подальше от прочих строений.
      Сбыслав в толстых кожаных штанах, замаслившихся от долгой носки, и в кожаном фартуке как раз отбросил на землю ручник, прихватил подкову клещами и кинул в горн. Взялся за рукоять меха.
      — Неужто не готова еще?
      — Дыры под гвозди надобно пробить, — покосился на него кузнец. — А, это ты, чужак. Никак обратно в Сураву собрался?
      — Куда там обратно, — отмахнулся Олег. — Вода, вон, поднимается только. Спадать и не думает.
      — Дык, на лодке, — пожал плечами Сбыслав и ухватил другую заготовку, раскрасневшуюся до ярко-алого оттенка.
      — Помочь? — предложил Олег.
      — Сам управлюсь.
      — Да я денег не спрошу. Так, от нечего делать подсоблю. Бери пробойник.
      Олег перехватил у хозяина клещи, сдвинул заготовку к отверстию на наковальне. Не заставив себя уговаривать лишний раз, Сбыслав ухватил заточенный стержень, ручник и, быстро переставляя пробойник, шестью сильными ударами пробил шесть отверстий.
      — Куда?
      — В вошву кидай, пусть подкалится.
      Вода в деревянном корыте зашипела, забурлила, по поверхности поплыла окалина и белая зола. Середин развернулся к горну, поворошил клещами угли, нашел еще одну красную подкову, перекинул на наковальню. Вместе они закончили работу всего за несколько минут. Сбыслав снял фартук, присел на брошенное возле входа бревно, поднял с земли большую крынку, молча протянул гостю. Олег присел рядом, отпил несколько глотков чуть терпковатого пива, крякнул, вернул кузнецу. Тот тоже сделал несколько глотков, поставил на землю, отер бороду:
      — Ну, и как тебе? Я для него бражку поперва с рябиной настаиваю, а уж потом перевариваю, да хмель кладу.
      — Непривычно. Но нравится, — кивнул Середин и за похвалу получил еще несколько глотков.
      — Чего же пришел, коли назад не собираешься, чужак? Видать, нужда в чем появилась?
      — Да вот, спросить хотел. У вас в Чернаве украшения какие женские купить можно?
      — Какие-никакие — всякие, — усмехнулся кузнец. — Проще сказывай, чего именно ищешь?
      — Сам не знаю, — пожал плечами ведун. — Подарок хотел девице сделать. Не очень дорогой, но чтобы память добрая осталась.
      — От оно как… — для лучшего мышления Сбыслав хлебнул еще изрядно пива. — Ну, платков, сам понимаешь, у меня нет. Ан колец пара лежит. Балуюсь иногда с желтым металлом, коли работы мало. Дочка, чай растет. Скоро красоты захочется. На, допивай. Сейчас принесу.
      Олег от угощения отказываться не стал, а ухватил крынку за широкое горлышко и привалился спиной к стене. К тому времени, когда глиняная емкость опустела, как раз вернулся хозяин, протянул ведуну небольшой сверток, сам вошел в кузню, чем-то там загремел. Середин развернул тряпицу и восхищенно цокнул языком: это были крупные височные кольца из желтой меди со спиральным рисунком из серебра и небольшим отверстием посередине, в котором покачивались жемчужинки. Похоже, с речным жемчугом в здешних местах проблем не было — пихали его куда только можно.
      — Великолепно! — не стал скрывать впечатления ведун. — Я такой красоты даже на Новгородском торгу не встречал.
      — Да? — высунул голову из-под полога Сбыслав. — Я чеканку мыслил лаком покрыть али эмалью, да зелья нигде узнать не смог. Оттого и решил серебро вбить.
      — Блеск! Так оно даже лучше получилось. Жаль, тебе они самому, наверное, нужны.
      — Моей малой еще десяти весен нет, — засмеялся кузнец. — Я ей еще не одни смастерить успею. Куда краше этих будут. В Рязани буду, еще раз тайну лака ювелирного вызнать попробую.
      — Не пробуй, — покачал головой Середин, сворачивая тряпицу с кольцами. — Сколько хочешь за товар свой изящный?
      — Согласись, сорок белок будет совсем не много.
      — У меня нет беличьих шкурок.
      — Тогда девять кун.
      — И куниц нету. Я же не промысловик, чай сказывал
      — Чем де тогда платить хочешь?
      — Серебром, Сбыслав. Думаю, ты не считаешь, что серебро хуже мехов?
      Кузнец скользнул беглым взглядом по пальцам гостя, и ведун улыбнулся уголками губ. Большинство обитателей этого мира больше привыкли считать деньгами не содержимое кошелька, а то, что человек носил на себе. Заплатить за покупки кольцом, перстнем, шейной гривной, монетой с монисто или серебряной пластиной с собственного боевого пояса, золотой пуговицей, пряжкой, наконечником шнурка считалось в порядке вещей. Оттого-то и ходили многие разукрашенными, как попугаи, коли казна позволяла. Не красоты ради — а для демонстрации платежеспособности. Ну, и приобрести если чего захочется — капитал всегда при себе. Точнее — на себе. У Олега же сохранились старые привычки: он сунул руку в карман косухи, достал вышитый кисет и подбросил его в ладони, позволив монетам негромко, но весомо звякнуть.
      — Персидское?
      — Новгородское. Чешуя.
      — Ну, — прикинул кузнец, — две чешуйки в чеканку я точно вбил. И металла еще на две потратил. Жемчужины по чешуе, не меньше стоят. Стало быть, шесть…
      — Шесть так шесть… — Поскольку работу Сбыслав почему-то включать в счет не стал, Олег решил не торговаться, развязал кисет и отсчитал монетки. — Спасибо тебе, мастер. Золотые у тебя руки.
      Ведун вернулся на двор к шорнику, закрылся в бане и запалил печь. Коли делать нечего — так хоть на огонь полюбоваться…
      Перед самыми сумерками Даромила принесла большую глиняную миску со щами, большой ломоть хлеба, поставила на лавку кувшин:
      — Батюшка пива свежего сварил. Коли сговорится со сватами-то, пивом заливать надобно. После пива уговор уж не рвут. Ты попробуй. К сватам ведь за стол не пустят.
      — Спасибо, хозяюшка. Балуешь…
      Олег перевернул одну из шаек, сел перед лавкой, на которой был устроен простенький стол, вынул из чехла ложку. Покосился на девушку. Та почему-то не уходила — слонялась по бане и заглядывала в углы, словно видела их в первый раз.
      — Жарко тут у тебя, боярин.
      — Так ведь волхв сказывал, лихоманка жара боится. Вот и стараюсь.
      — Ох, жарко… — присела на нижнем полке девушка, уронила на пол мягкие черевики и заболтала ногами. — Прямо дышать нечем.
      — Приходится терпеть. — Середин отвернулся к щам и принялся за еду.
      — Как же ты живешь так, боярин? Без жены, без дома, без земли.
      — Живу, — пожал плечами Олег. — Оно ведь, с другой стороны, и спокойнее. Коли нет ничего за душой, то оно и бояться нечего. Потому как нечего терять. Коли в сечу иду — не боюсь, как жена без меня жить станет, на кого хозяйство останется, кто на землю позарится. Я и сабля — и нет для меня в бою иных дум. Очень, кстати, полезное состояние.
      — Но как же без супруги-то?.. — не поняла она. — Кому семя свое отдашь, кто детей тебе родит, кто род твой на земле оставит?
      — Ну, я же не говорил, что моя жизнь идеальна… — усмехнулся ведун.
      — Коли детей нет, зачем живешь? Для кого голову кладешь, как дедам в очи смотришь?
      — Не смотрю, — повернулся к ней Олег. — Я же говорил: нет у меня за спиной ничего. Ни детей, ни родителей. Один я.
      — Бедный ты мой, — покачала головой девушка. — Сирота.
      Ведун вздохнул. Изливать свою душу случайной знакомой он не имел ни малейшего желания. Объяснять, как оказался в этом мире — тем более. Между тем, Даромила явно ждала ответа.
      «Интересно, чего это она сегодня такая обходительная да заботливая? — подумал он и тут же сам и ответил: — Желана… Ну, как баба может при себе хоть что удержать! Конечно же, упредила подругу, что от гостя сюрприза ждать нужно…»
      — Да, хотел перед отъездом, но чего тянуть? — буркнул он себе под нос и достал сверток. — Возьми, Даромила. Это тебе. Красивая ты девушка, и добрая. Вот и решил подарок от себя оставить.
      Она приняла сверчок, неуверенно посмотрела на Олега, на подарок. Потом осторожно отвернула край и ахнула:
      — Какая красота!!!
      Девушка вскинула кольца к вискам, но тут же спохватилась, шагнула к гостю, крепко его поцеловала, опять подхватила украшения, метнулась в одну сторону, в другую, попыталась заглянуть в котел — ничего, естественно, не разглядела, выскочила наружу. Олег притворил за ней дверь, отпил из кувшина пивка, кинул на лавку косуху, штаны и забрался наверх. Поставив пиво на расстоянии вытянутой руки, он распростерся на мягкой шкуре, глядя на близкий прокопченный потолок.
      Да, простые нравы в этом мире, простые и понятные. Дети, дом, семья. Семя свое оставить — вот она, настоящая цель жизни. Главный след мужчины на земле — это род свой. А всякие высшие идеи: наука, философия, литература, слава ратная… Кому она, и вправду, нужна, если детей нет, что все это унаследуют?
      — Боярин! — постучали в дверь.
      Олег промолчал, и девушка постучала громче:
      — Боярин, дай миску забрать.
      Середин спрыгнул с полка, подошел ближе, отпихнул ногой подпирающее дверь полено. Улыбающаяся Даромила скользнула мимо, подобрала пустую посудину, смахнула на пол крошки, повернулась:
      — Ну, пошла я, боярин. Спокойно тебе в тепле почивать.
      Олег посмотрел в ее совершенно черные в сумерках, бездонные глаза, шагнул ближе, обнял и крепко впился ртом в мягкие горячие губы.

* * *

      — Ей, боярин, не беспокою? Пироги снедать станешь?
      Олег вздрогнул. Похлопал рукой рядом с собой: никого. Он протянул руку еще дальше, нащупал кувшин, вылил остатки хмельного угощения в рот и тряхнул головой:
      — Забористую тут бражку варят, однако. Причудилось, что ли?
      — Нешто спишь, боярин?
      Середин сел на полке, прикрыв низ живота шкурой, глянул на дверь:
      — Так открыто же! Заходи.
      В баню вплыла Даромила, неся на деревянном подносе пару расстегаев и несколько мелких пряженцев, поставила на лавку, крутанулась, подхватила пустой кувшин:
      — Сыта опосля принесу, пока рукоделья моего отпробуй.
      — Сегодня, что ли, пекла? — удивился ведун.
      — А когда же? Пробуй, горячие еще!
      «Стало быть, и вправду причудилось, — понял Середин, наблюдая за девушкой. — Когда бы она всё успела, если бы ночь тут провела?»
      Даромила выглядела совсем как накануне вечером: платок на волосах, старый выцветший сарафан, но… Что-то в ней изменилось. Теперь она словно вся светилась изнутри, и порхала легко, как по воздуху.
      — Вставай, боярин! Всё лето проспишь! — Она выскочила наружу.
      Олег поднялся, сунул палец в котел на печи, потом зачерпнул оттуда шайкой воды и вылил себе на голову. Удобно это всё же порой — в бане пожить. Наклонился к пирогам, выбрал румяный пряженец, сунул в рот. Он оказался с жареной капустой и яйцом, чуть недосоленный, но всё равно удивительно вкусный.
      — Вы поднялись? — заглянула внутрь Даромила. — Или только ты, боярин?
      «Не приснилось…» — сообразил ведун.
      Девушка поставила на лавку снова наполненный кувшин — только пахнущий уже не хмелем, а медом, — пальцами пробежалась, как по флейте, по мужскому Олегову достоинству. Оно немедленно откликнулось, а Даромила, чуть прикусив ведуну ухо, шепнула:
      — Давай скорее, а то батюшка чего подумает. Мне еще скотину надобно напоить.
      К ночи Середин уже в точности знал сельский трудовой распорядок. Скотину напоить, корму задать — четверть часа перерыв. Птицу накормить, воды в кадки от колодца натаскать, чтобы грелась, бурду для поросят запарить — еще перерыв. Потом гостя обедом попотчевать — тут уже полчаса времени выкраивается. Опять вода, дойка коровы и трех коз, чистка хлева — перерыв. Затопить печь в доме, кашу протомить, корм скотине запарить, золу развести, дабы тряпье завтра постирать — опять передышка. Потом дело к вечеру подходит, а стало быть — Олегу ужин нести пора. И торопиться в темноте уже некуда…
      Проваливаясь в спасительный сон, Середин уже не знал, кто за этот день устал сильнее: Даромила — на работе, или он — не вылезая из-под шкуры.
      Новое утро началось непривычно — с ласкового прикосновения сухих мягких губ к глазам, потом к кончику носа, к губам.
      — Даромила… — пробормотал Олег, возвращаясь к реальности, попытался поймать ее за руку, но девушка отстранилась:
      — Смотри, как красиво…
      Ведун открыл глаза: Даромила в расшитом праздничном сарафане крутанулась вокруг своей оси. Под краями кокошника на ее височных кольцах блеснули ярким светом серебряные спирали, окаймляя чуть розоватые жемчужины.
      — Класс! — вскинул большой палец Олег. Значения этого слова и жеста девушка знать не могла — но поняла, что ее хвалят, зарделась, подбежала, поцеловала гостя в губы и выскочила из бани. Середин усмехнулся: приятно всё-таки доставлять людям удовольствие! Поднялся, выпил принесенного чуть сладковатого сыта, пироги трогать не стал — не чувствовал пока голода.
      Учитывая праздничные ожидания деревенских, Олег надел синюю шелковую рубаху, что была куплена в Белоозере уже так давно — и не вспомнить, опоясался саблей, собрав лишнюю ткань рубахи на спине в одну складку. После небольшого раздумья накинул на плечи не престижный, по местным меркам, бобровый налатник, а изрядно потертую косуху — неудобно всё-таки без карманов обходиться. В правом, как всегда, лежал тяжелый серебряный кистень с выведенной наверх петлей, в левом — кисет с оставшейся новгородской «чешуей». Пригладив волосы, ведун вышел во двор, где опять собралось изрядно соседей, присел на чурбачок на солнышке. И почти сразу услышал шепоток:
      — Идут! Идут…
      Середин встал, подобрался поближе. Любопытство, как говорится, не порок — особенно если делать ну совершенно нечего! За оградой показались неспешно топающие вдоль вала сваты, которые, словно преданные телохранители, окружали жениха. У ворот они остановились, поклонились па все четыре стороны, шагнули во двор и… И ведун ощутил, как примотанный к запястью крест отозвался на их приближение теплом.
      — Может, заговоры какие охранные используют? — пробормотал он себе под нос, но поверить в подобное предположение не мог. Ведь сваты приехали уже в третий раз — и до сего освященный крестик никакой магии в гостях не отмечал. — Электрическая сила, что же это происходит?
      — Здравствуй, хозяин, и пребудут долгими года твоей жизни, да наполнятся до краев твои амбары, и да будет твое пиво пенным, а стада — тучными, — поклонился один из сватов. — Прибыли мы на твой двор, дабы получить товар дорогой, товар сладкий, товар редкостный, да отвести к хранилищу прочному, в коем отныне он от чужих глаз храниться станет…
      Слова были обычные — уважительные, витиеватые, как и полагалось для торжественного случая, доброжелательные. Вот только чересчур витиеватые для сватов, что прежде вели себя не так… старательно. И крест — крест пульсировал на запястье жаром, чуть не крича: «Здесь появилось нехристианское колдовство!».
      — Ох, и высмеют меня, как последнего идиота… — пробормотал Середин.
      Отступив назад, он за спинами наблюдающих за встречей деревенских быстрым шагом прошел к навесу, к своим вещам, подобрал щит, кинул его за спину. Петлю кистеня выпустил из кармана наружу, развязал узел кисета.
      — Ох, не в свое ведь дело опять лезу…
      У крыльца Севар уже ответил сватам столь же витиеватым приветствием, вывел за руку дочь, голову которой покрывал тонкий, почти прозрачный льняной платок, а плечи — подбитая лисой шуба. Сам шорник ради такого случая нарядился в высокую горлатную шапку и слегка потертый малиновый зипун с шелковыми шнурами. Как же иначе — впервые в дом к будущим родственникам собирается! И свое достоинство уронить нельзя, и невесту надобно лицом показать.