— И как поживает мой друг Кроче? — перешел на английский язык мурза, крутя конверт перед собой, но не торопясь его вскрывать.
      — Он решил основать новый торговый дом, собирается перебраться в Милан. — Англичанин отступил немного назад, не решаясь сесть без приглашения. — Заказанную каравеллу продал семье Гальдони прямо со стапеля, свой старый неф отдал мне.
      — Отдал? — приподнял брови мурза.
      — Продал в долг, с отсрочкой на три года, — уточнил Вильсон.
      — Наверное, ты очень понравился Франческо, если он не содрал с тебя три шкуры, причем вперед, — рассмеялся хозяин дома. — И это прощает многое. Но только почему ты являешься к друзьям своих друзей со столь внушительной охраной? Так можно потерять расположение даже самых хороших товарищей.
      — Это не охранник, — поспешил оправдаться купец. — Этот наемник хочет служить султану. Точнее, он хочет подружиться с крымским ханом и вместе с ним уничтожить Московию.
      — Русский, что ли?
      — Да, о мудрейший паша.
      — Просто удивительно, как много предателей рождает московская земля, — удивленно покачал головой хозяин дома. — И каждый стремится смешать свою родину с грязью и уничтожить как можно скорее. И еще: не нужно называть меня пашой. Я — мурза великого султана, милостью его получивший чин наместника Балаклавы, и не желаю ничего большего. Наш род служит Великой Порте двести лет и никогда не искал званий и почестей.
      — Простите, Кароки-мурза, — понятливо кивнул гость.
      — Так ты хочешь вступить на службу нашему всемилостивейшему и мудрейшему султану Сулейману Великолепному? — перешел мурза на русский язык, обращаясь к Тирцу.
      — Нет, — мотнул головой воин, положив руку на меч. — Я хочу найти Девлет-Гирея и вместе с ним за десять лет полностью разгромить и покорить Россию.
      — А почему именно Девлета? — задумчиво почесал нос уголком конверта мурза.
      — Потому, что он крымский хан, — пожал плечами русский.
      — Милостью султана Сулеймана крымским ханом является Сахыб-Гирей. — Мурза наклонился вперед, подобрал с одной из ваз большую сочную грушу и вонзил в нее редкие желтые зубы.
      — В тысяча пятьсот пятьдесят первом году султанским фирманом он смещен с ханского престола и вместо него назначен хан Девлет-Гирей, — уверенно отчеканил Тирц.
      — Может быть, вам, русским, этого и хочется… — с ухмылкой начал мурза, как вдруг его гость взревел дурным голосом:
      — Я не русский! — выхватил меч и шагнул вперед.
      — Андрей! — завопил хозяин дома и швырнул в воина грушу, которую тот резким движением меча прямо в полете рассек на две половинки. В стороны брызнул сладковатый липкий сок.
      — Магистр! — кинулся на своего «дракона» англичанин, но рослый кандидат наук, не один десяток лет любовно оттачивавший мастерство рукопашного боя и рубки на мечах, легко стряхнул его в сторону, перебросил меч из руки в руку и сделал еще шаг.
      — Андрей!
      Привратник влетел в комнату, с ходу огрел русского по спине своей палкой, потом вцепился в нее зубами, рванул, и в руках у него оказался длинный тонкий клинок.
      — Кацап!
      — А-а, — обернулся на звонкий удар по кирасе воин, по-звериному зарычал и спрятал в ножны меч. — Жмудин?
      — Х-ха! — резко выдохнул однорукий, приседая в длинном выпаде, но русский просто подставил под укол левую ладонь. Клинок пронзил ладонь, войдя в нее на всю длину, и Тирц сжал кулак, зажимая в нем руку врага вместе с эфесом потайного оружия. А потом принялся мерно бить привратника кулаком по лицу.
      Тем временем мурза, с неожиданной для оплывшего тела резвостью, на четвереньках отбежал к стене, выковырнул из-под ковра лук, несколько стрел, быстрым движением воткнул большой палец в наперсток и выпрямился во весь рост, изготовившись к выстрелу. Ощущение в руках оружия несколько успокоило хозяина дома — даже одышка исчезла, — и он, вместо того, чтобы выстрелить, всего лишь окрикнул распоясавшегося гостя:
      — Отпусти моего раба!
      — А-а? — Русский отпустил обмякшее тело и, не обращая внимания на капающую с руки кровь и на нацеленный в грудь граненый наконечник стрелы, двинулся на хозяина дома.
      — Не смей! — опять кинулся вперед и повис на русском купец. — Стой, не то не получишь письма к Гирею!
      Угроза подействовала. Воин остановился, оглянулся на измочаленного однорукого, прокашлялся и хрипло заявил:
      — Извините, погорячился.
      — Он совсем безумен, Вильсон? — не опуская лука, по-итальянски спросил мурза. — Почему ты позволяешь, чтобы он ходил с мечом? Как ты не побоялся взять его на корабль?
      — По дороге я показывал его в портовых кабаках, — осторожно отступил от воина англичанин, — и за все время на нас не рискнул напасть ни один пират, и на судно не пролез ни один воришка.
      — Я бы тоже не полез, — кивнул мурза, поводя по тетиве наперстком. — Он больше не кинется?
      — Нет, — покачал головой англичанин. — Насколько я понял, прежде чем наняться ко мне на корабль, он пересек Ливонию в облачении крестоносца. А местные жители крестоносцев очень не любят. Кажется, пару раз его пытались зажарить живьем в доспехах, потом пробовали заморозить, поливая в стужу водой, забивали оглоблями, травили собаками. Я не стану предполагать, сколько тамошних сервов он перебил, чтобы выйти из лесов к порту, но он почему-то твердо уверен, что во всем виновата Московия, и намерен ее уничтожить.
      — Как ты его называешь, если от слова «русский» он лишается рассудка?
      — Ему нравится, чтобы его называли Магистром. У меня на корабле все так и поступают.
      — Оно понятно, — кивнул мурза, опуская лук и переходя на русский язык: — Андрей жив, Магистр?
      Тирц наклонился, пощупал окровавленной рукой привратнику пульс на шее, потом утвердительно кивнул:
      — Жив. Я ему даже ничего не сломал.
      — Зря! — зло выдохнул хозяин дома. — Он не должен пропускать в дом гостей с оружием.
      — Расслабился…
      — Сбрось его вниз, — приказал мурза.
      — Покалечится.
      — Только смотри, чтобы на розовые кусты не упал, помнет.
      Они встретились глазами: холодный взгляд безумного русского и злой, хищный — османского ставленника. На этот раз отступил гость:
      — Дело ваше, — пожал он плечами, быстрым движением запустил пальцы привратнику под пояс шаровар, отступил к двери, крякнул, поднатужившись, и одной рукой перебросил того через перила балкона.
      — Отойди в угол, — сипло приказал мурза, указывая Тирцу на дальнюю от дверей сторону комнаты.
      Русский послушался. Хозяин дома бочком пробрался к выходу, выглянул наружу. Раб лежал точно на дорожке, между кустами цветущих желтых роз и голубым треугольником васильков. Оставалось загадкой — то ли безумец заранее прикинул, куда попадет, то ли слишком полагался на свою удачу.
      Однако веселых гостей присылает к нему в дом друг Франческо! Если кто-нибудь еще заявится с письмом от давнего товарища — нужно будет сразу посадить на кол.
      Впрочем, мурза все еще не мог решить, как поступить с этими — что устроили кровавую драку у него во дворце, но тем не менее называются друзьями. Может, напоить бриллиантовым кофе? Или приказать без лишних хитростей отрубить головы? А вдруг Франческо обидится? Может, у жадного, хитрого итальяшки имелась какая-то скрытая мысль, которую он, старый обленившийся толстяк, не удосужился разгадать?
      — Фейха! — громко крикнул мурза во двор. — Поди сюда. И прихвати чистую тряпку. И мох сухой!
      Он вернулся в комнату и наконец-то указал гостям на стол:
      — Присаживайтесь, угощайтесь, — а сам открыл конверт.
      Письмо оказалось пустым. Франческо просто писал, что помнит его, что желает счастья и здоровья, что надеется основать новый торговый дом, и если получится — пришлет вестника и попросит помощи в основании представительства в Крыму и Стамбуле. Писал, что молодой капитан Артур напоминает его в молодости, — но кто знает теплую и податливую Бетти, он вполне может оказаться и чужим семенем. Это означало, что за посаженного на кол купца Кроче и вправду может обидеться. А что касается русского…
      Кароки-мурза оторвался от письма, стрельнув глазами поверх листа: плечистый гость жадно поглощал персики вперемешку с грушами и виноградом, но взгляд его оставался холодным и безразличным, словно душой тот находился в другом месте и ином мире.
      По балкону затопали босые ножки, и к комнату вошла молодая черкесская невольница в полупрозрачных шароварах тонкого китайского шелка и большой грудью, выпирающей из-под широкой атласной ленты, перекручивающейся впереди.
      — Перевяжи ему руку, — кивнул хозяин на русского.
      Невольница опустилась перед гостем на колени, прикоснувшись грудью к его ноге, осторожно приподняла раненую ладонь, наложила на кровоточащее отверстие пук лечебного болотного мха, осторожно примотала длинной полотняной лентой. Англичанин не мог оторвать похотливого взгляда от смуглой спины рабыни, расширяющейся в крутые бедра, а вот русский… Для русского ее словно не существовало вовсе. Взгляд его не дрогнул и не потеплел ни на мгновение, рука не шелохнула в ответ на ласковые прикосновения ни одним пальцем.
      — Так каковы ваши планы, дорогой Артур? — Голос хозяина дома заставил англичанина вздрогнуть.
      — Я? — Он испуганно схватился за виноградную гроздь, облизнул алые губы. — Я хочу продать здесь привезенные из Испании ткани, купить русских мастеровых и перепродать их на север Италии. Надеюсь, выручки и накоплений за прошлый год хватит, чтобы заменить мой старый неф на что-нибудь более крепкое.
      — Понятно, — шумно втянул воздух мурза. По мере того, как он успокаивался, к нему возвращалась старческая одышка. — Понятно. Жаль только, мой дорогой, хороших невольников в Балаклаве нынче не купить. Не купить…
      Он надолго задумался — потом, встрепенувшись, продолжил:
      — Я думаю, разгрузив судно, вам следует отойти и встать на якорь. Тогда не придется платить за стоянку. А самому тем временем отправиться в Мангуп-город. Туда ногайцы после прошлогоднего набега на Дон много невольников отогнали. Там и цена ниже окажется, и выбор больше.
      — Так ведь гнать придется, — развел руками англичанин. — Одному не уследить.
      — Тут я помогу, — кивнул хозяин дома. — Я, может, и не бей, но несколько мурз в Кара-Совских степях мне в преданности поклялись.
      — Я буду искренне благодарен вам, Кароки-мурза.
      — Скажи мне, Магистр, — повернул мурза голову к русскому, — почему ты так уверен, что сможешь уничтожить Московию? У тебя есть армия, у тебя есть преданные друзья или тебе известен заговор возле царя?
      — У меня есть знание, — бросил, словно выплюнул, гость.
      — Ты великий колдун или алхимик?
      — Нет, я просто умный, — оскалился воин. — Я знаю, как победить Москву. Знаю слабое место.
      — Не ты первый, — со вздохом покачал головой Кароки-мурза. — Немногим больше десяти лет назад в Бахчисарае сидел князь Бельский Семен Федорович и говорил то же самое. Обещал довести до самой Москвы и посадить на трон, дань наложить на всех от мала до велика и казну царскую выгрести досуха. И что? Только до Оки и добрались.
      — Князь Бельский — выродок, предатель и идиот, — отмахнулся русский. — Все, на что хватало его мозгов, так это набрать толпу побольше, да забежать с неожиданной стороны. А мужик русский — он как медведь: с какой стороны ни забегай, а когтистую лапу схлопочешь. Россию не нахрапом брать надо, ее сперва вымотать потребно, чтобы сама потом упала. Чтобы сама смерти захотела, и оставалось подойти только, да добить.
      — Это каким образом? — Мурза окончательно успокоился и наконец-то отложил лук. Но не далеко, на расстояние руки.
      — Вот Девлет-Гирея встречу, ему все и расскажу.
      — Боишься, как бы Московия не пострадала?
      — Отчего? — не понял русский.
      — Как отчего? — усмехнулся хозяин дома. — Ты только что говорил, что гибели Московии хочешь. А секрет ее живучести бережешь. Почему? Уж не боишься ли, что, узнав тайну, кто-нибудь и вправду уничтожить ее сможет?
      — Тайну… — Воин отмахнулся от невольницы, облизнул пересохшие губы. — Тайну? Хорошо, коли сами готовы все сделать — так черт с вами, делайте. Только до конца дело доведите…
      — Фейха! — Мурза понял, что сейчас прозвучит нечто, совершенно излишнее для посторонних ушей. — Ступай отсюда. На кухню иди.
      Русский проводил ее холодным отрешенным взглядом, видя перед собой не человека или красивое тело, а всего лишь возможного соглядатая.
      — Тайна… Тайна погибели московской проста, как батон за тринадцать копеек. На Россию нужно ходить набегами. Два раза в год, лет десять подряд, без передышек и послаблений. Один раз — ранней весной, во время посевной, чтобы не дать посадить хлеб. Второй раз — осенью, во время уборочной, чтобы не дать собрать то, что посадить-таки удалось. И на следующий год точно так же, и на следующий. В первый год, может, голода и не начнется. Но на второй или третий — наверняка. К четвертому-пятому русские начнут пухнуть и дохнуть, станут сами выбегать навстречу татарским коням и проситься в рабство. К десятому году они просто вымрут. Мы приедем туда теплой весной, пустим коней пастись на заросших травой пустых городских улицах, выберем себе лучшие дворцы и просто останемся там жить.
      Англичанин громко сглотнул и принялся жадно пожирать яблоки, словно голод уже наступил. Мурза задумчиво сунул в рот уголок письма и заелозил им между зубами. Покачал головой:
      — Ранней весной, после стаивания снега, земля сырая, размокшая. Войску по степи не пройти, завязнет. Осенью, после летнего жара, трава пересыхает, горит, как порох, коням есть нечего.
      — А кто говорил, что будет легко? — рыкнул русский. — Для того армия и придумана, чтобы делать то, что нужно, а не то, что проще. Командир прикажет — и зимой, через снежную степь должны пойти.
      — Лошади перемрут…
      — С собой припас возьмите. Готовиться к походу нужно, а не просто так вперед чесать! — Гость внезапно остыл и махнул рукой: — Чего я тут распинаюсь? С Девлет-Гиреем говорить нужно, вам-то что…
      — Вымотают такие походы конницу… — Мурза, спохватившись, сунул письмо за пазуху. — Каждый год по два раза, да в самое плохое время.
      — Так воевать-то им не придется! — хлопнул ладонью по столу русский. — Никаких великих сражений и кровавых побед! По землям, главное, рассыпаться, рубить тех, кто зазевался, разгонять по лесам, кто удрать успеет. Не дать мужикам к сохе встать. Пусть по схронам и лесам посевную пересиживают. А коли еще и добычу татары прихватят — так то и лучше.
      — Ну, полон какой-никакой всегда попадется, — кивнул мурза. — Найдут чего пригнать. Но вот время… — Он мотнул головой. — Ладно, тут подумать нужно, так сразу и не решишь. Послезавтра сюда приходите. Как разгрузку закончите и неф на якорную стоянку уведете, тогда, милостью Аллаха, может, поймем, как с вами поступить следует.
      — Благодарю вас, Кароки-мурза, — поднявшись, поклонился купец.
      Русский просто выпрямился, прихватив с собой яблоко, и покровительственно кивнул:
      — Значит, до послезавтра?
      — Да, — устало кивнул хозяин дома в ответ на грубость гостя. — До послезавтра.
      Когда странные визитеры ушли, мурза налил себе из кувшина холодного кофе, выпил небольшую чашечку, затем вышел на балкон:
      — Фейха! Коврик постели…
      К тому времени, когда он неспешно спустился вниз, толстый войлочный коврик уже лежал неподалеку от того места, куда дикий русский сбросил нерадивого привратника: между зарослями шиповника и ароматными розами, на дорожке, указывающей на Стамбул и находящуюся за ним Мекку. Андрея уже убрали, и мурзе мимолетно подумалось: интересно, остался ли тот жив после всего, с ним случившегося, или наконец добился для себя окончательного конца? Впрочем, сейчас у мурзы имелись дела поважнее, и воспоминание о покалеченном рабе быстро улетучились из его разума.
      Хозяин дома подошел к бассейну, в соответствии с заветами Корана тщательно умылся, после чего опустился коленями на коврик, наклонился вперед, слегка прикоснувшись губами к грубому ворсу:
      — Нет Бога кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его…
      Кароки-мурза свято исполнял все заповеди Пророка — хотя, может быть, делал это не столь рьяно, как положено истинному мусульманину. Пять раз в день он возносил молитву Богу — но делал это не каждые три часа, а утром и вечером: возносил две молитвы после рассвета и три — перед закатом. Он честно платил ежегодную очистительную милостыню — но отрывал от себя заметно меньше, чем мог. Разумеется, во время рамадана он с восхода до заката полностью воздерживался от еды, питья и красоток из своего гарема — но на святой хадж в Мекку так и не решился, раз за разом откладывая его на потом. Однако Господа, по всей видимости, вполне устраивало такое служение, поскольку именно во время молитвы султанского наместника в Балаклаве обычно и посещали наиболее удачные мысли.
      Вот и сейчас, произнося негромкие слова молитвы, Кароки-мурза думал. Думал о Московии.
      С этой далекой северной страной было связано само основание их нынешнего рода. Немногим более полутора веков назад его далекий предок, осевший на землях крымского полуострова обедневший генуэзский дворянин Крокко Виолетти, принеся вассальную присягу тогдашнему хану Мамаю, во главе одного из отрядов итальянской пехоты, вместе с армянскими, осетинскими и черкесскими ополчениями при поддержке ногайской орды отправился в далекую Московию защищать право хана на титул царя, ныне утративший всякий смысл и затасканный множеством мелких крымских и астраханских ханов. Но на далеком Дону, на Куликовом поле, мамаевскую рать едва ли не начисто стоптала русско-татарская конница, приведенная московским князем Дмитрием.
      Хитрый московский князь не просто разгромил своего законного сюзерена — он привел с собой посмотреть на это зрелище множество торговых людей как из южных стран, так и своих, русских. В результате, к тому времени, когда Мамай вернулся домой, здесь уже знали про его разгром — и не просто знали, а успели услышать в подробностях, с преувеличением бед в десятки раз. На недавнего правителя смотрели, как на чумного, поминутно боясь, что вот-вот прискачут закованные в железо московские или тохтамышские воины, и уволокут его на расправу пред грозные очи победителей.
      С поверженным господином остались только верный клятве Виолетти да несколько ногайцев. Итальянец сразу понял, что на родине Мамаю покоя уже не предвидится, и направил письмо османскому султану с просьбой предоставить убежище, но трусливые татары, опасаясь гнева Тохтамыша, ночью зарезали хана, о чем сами же с гордостью и заявили. Кто были эти предатели? История затерла их имена. А Крокко Виолетти остался предан господину и после смерти Мамая, не позволив тайно сбросить его в сточную канаву и устроив на остатки воинской казны пышные похороны, мало уступавшие по величию похоронам прочих родовитых правителей. Могильный курган поныне возвышается между Феодосией и Старым Крымом и носит гордое название «Шах-Мамай».
      Вопреки уверенности трусливых шакалов, Тохтамыш не покарал преданного мамаевского слугу и сохранил за ним владения вокруг Кара-Сова, а турецкий султан прислал соболезнования, кошель золота и приглашение на службу. Когда это было? Всего сто пятьдесят лет назад. В те времена владения османской империи составляли всего лишь узкую полоску на южном берегу пролива со звучным названием Дарданеллы.
      Подумать только: Османская империя тянулась вдоль пролива от Средиземного моря до Черного полосой едва не в сотню верст шириной! Мог ли кто поверить тогда, что спустя двести лет эта империя раскинется от Адриатического до Каспийского моря, выйдет к берегам Персидского залива, поглотив в себя Болгарию, Грецию, Венгрию, Молдавию, Крым, Грузию, Курдистан, Месопотамию, Египет, что ее землями станет все африканское побережье Средиземного моря, острова Кипр, Крит — да и все прочие почти по всем ближайшим морям.
      — Велик Аллах, всемилостивейший и всемогущий, велики его милости к преданным рабам его, — опять наклонился к коврику мурза.
      Крокко Виолетта, назло своим соотечественникам, предавшим память хана, принял ислам, а назло бесчестным ногайцам — принес клятву верности далекому султану.
      Именно это правило оставил он своим потомкам: преданно служить султану не во имя господина, а назло соседям. Завет предка принес свои плоды спустя сто лет, когда галеры Великолепной Порты вошли в бухту Кафы и генуэзские колонии покорно превратились в крымский санджак. К этому времени имя «Крокко» постепенно преобразилось в более привычное османскому слуху «Кароки», но Османская империя не забыла рода, преданно служившего ей несколько поколений, и один из представителей династии Кароки неизменно назначался султанским наместником в Балык-Кае.
      А вот московскому княжеству предательство на пользу не пошло. Его земли оказались надолго отрезаны от Черного моря владениями Литовского княжества и Астраханского ханства, и о его существовании напоминали только невольники, время от времени пригоняемые с Волги, да добыча лихих ногайских юношей, которые время от времени уходили в далекий поход через приволжскую широкую степь или Дикое поле, появившееся на месте бывших литовских владений.
      — Велик Аллах, мудрость и справедливость его не знает границ, деяния его праведны и назидательны, а милость приходит к воистину достойным благодати.
      Для Великолепной Порты Московии просто не существовало. Как не существовало Дании или Англии. Разумеется, мурзы знали про эти далекие земли, но какой в них смысл? Вот когда воины Оттоманской империи подберутся к городам этих стран — тогда и настанет пора про них узнать. А пока что сипахи и янычарский корпус доблестно перемалывали хвастливых немецких и французских рыцарей, храбрых, но неумелых венгров и литвинов, медленно и неуклонно сдвигая северные границы империи вглубь Европы, славянские вассалы и гази охраняли границу с Персией, не желающей смириться с потерей своих ближайших соседей, еще совсем недавно преданно плативших дань.
      Однако маленькая далекая страна внезапно показала зубы, напав на неоднократно заверявшее Великую Порту в дружественности Казанское ханство. Премудрый Сулейман — да будут долгими его годы, — даже приказал крымскому хану пойти казанцам на помощь. Но, перейдя через Дикое поле, татары уткнулись в высокие стены Твери, на них налетела русская кованая конница… И казанского ханства больше не стало. Теперь возопит о помощи Астраханское ханство — но непобедимая армия султана завязла сразу в нескольких войнах на далеких границах империи, а крымский хан сидит в Бахчисарае и вспоминает прошлые победы.
      Да, далекая Московия неожиданно превратилась в очень близкую головную боль. Если так пойдет дальше — то уже не янычары через несколько лет подойдут к границам России, как называл ее сегодняшний безумный гость, а русские сами появятся у рубежей империи. Впрочем, уже сейчас Османские владения отделяют от русских только Дикое поле да Ногайская степь. Падет Астраханское ханство — границы сомкнутся.
      Мурза вознес еще одну молитву. Лишнюю — хотя, конечно, молитва Аллаху лишней не бывает. Но, может быть, Всемогущий объяснит, почему русский так упрямо желает иметь дело именно с Девлет-Гиреем?
      — Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его…
      Девлета Кароки-мурза вспомнил далеко не сразу — да разве просто упомнить множество сыновей, рожденных в многочисленном ханском гареме? Девлет, словно назло Сахыб-Гирею, стремящемуся осадить кочевников на землю и даже построившему в степи несколько мечетей, вокруг которых предполагалось разрастание будущих городов, кочевал вместе с одним из ногайских родов, беем которых сделал его отец. Ходил в набеги. Сам — на черкесов, вместе с астраханскими ногаями несколько раз поднимался вдоль Волги и грабил московские земли. По приказу султана ходил на Тулу. Один из множества Гиреев, ничем не лучше и не хуже других.
      Хотя… Хотя невольников на крымских рынках стало маловато. Сахыб-Гирей, не запрещая подданным ходить в набеги на соседей, сам засиделся в столице, выбравшись из нее только дважды, когда отправлялся под рукой премудрого великого Сулеймана усмирять взбунтовавшиеся молдавские земли.
      Да, после купания в Оке Сахыб потерял интерес к военным походам. Десять лет назад, отправившись с князем Бельским покорять Москву, войско дошло до Оки, начало переправу. Но тут, непонятно откуда, появилась русская дружина — скорее всего, порубежный разъезд. Увидев исконных, ненавистных врагов, русские, не считаясь с их числом, ринулись в сумасбродную атаку, изрубили часть не ожидавших столь скорой сечи татар, а остальных загнали обратно в воду. Сахыб-Гирей, наравне с простыми воинами, переплыл Оку обратно, держась за гриву коня и благодаря Аллаха за то, что из-за жары не стал надевать доспеха, но все равно вдоволь нахлебался мутной воды.
      Татарская орда простояла тогда на своем берегу несколько дней. Русские воеводы за это время успели подвести еще несколько дружин, разбили воинский лагерь. А когда Сахыб-Гирей увидел, что они подвозят еще и пушки, — хан повернул назад.
      — Да падет гнев Господа на головы неверных, и да пребудут победы с войском великого султана…
      Да, после купания в Оке Сахыб-Гирей потерял интерес к походам, И он не станет вести войска через Дикое поле дважды в год в самую что ни на есть распутицу.
      План русского по разорению Московии казался мурзе вполне осуществимым. Более того, план этот всеми своими деталями полностью отвечал интересам Великолепной Порты. Он позволял избавиться от набирающего силу, крайне опасного империи врага, он не требовал присутствия султана и привлечения лишних войск. Этот план можно было бы осуществить силами крымского вассала, силами ханства…
      Кароки-мурза понял, что Аллах внял его молитвам и вложил в слабый разум нужную мысль: разорение и уничтожение Московии необходимо. Оно полезно Османской империи и угодно Богу. Мурза, кряхтя, поднялся и заметил, что одышка опять исчезла — значит, Аллах дарует ему силу для осуществления замысла. А голове по-прежнему роились мысли, постепенно укладываясь одна за другой в стройный план.
      Сахыб-Гирей неспособен вести долгую изнурительную борьбу против скрытого за Диким полем врага. Значит, нужен более молодой, энергичный и властный хан. Хан, у которого хватит терпения на протяжении десяти лет раз за разом упрямо поднимать татар и гнать их через раскисшую степь к московским рубежам. Делать это несмотря ни на что, настырно и безраздумно.
      Перед мурзой сразу появился образ русского, широкоплечего, ненавидящего, тупо устремленного к уничтожению Московии — и умеющего, надо сказать, отважно драться. Этот действительно станет раз за разом накатываться на московские земли, пока его не убьют или пока он не добьется своего. Он станет атаковать Московию, даже если ему придется идти через Дикое поле в одиночку. Что же, Сулейман Великолепный приветствует в мудрости своей привлечение на службу Блистательной Порте любых иноземцев, будь они хоть трижды иноверцами, лишь бы честно исполняли свой долг. Но вот татары… Татары могут не признать над собой власти русского, эти дикари не умеют чтить приказы и уважать волю султана. Им нужен правитель из наследных ханов…
      Мурза поймал себя на том, что по-прежнему стоит у молитвенного коврика и смотрит в сторону далекой Мекки. Он пригладил тонкую длинную бородку, повернулся и неспешно пошел к бассейну.
      Наследный хан… Помнится, русский хотел Девлет-Гирея? Хорошо, будет ему Девлет-Гирей! Власти султанского наместника в Балаклаве вполне хватит, чтобы заставить никому не известного степняка прислушаться к своей воле. Девлет-Гирей станет ханом, русский — калги-султаном. И посмотрим, чего им удастся добиться за ближайшие пару лет. Если ногайские орды не будут разбиты в ближайшие походы, тогда он, Кароки-мурза, лично отправится в Стамбул, припадет к ногам султана и изложит ему свой план, сразу похваставшись первыми успехами. И тогда, милостью Аллаха, он вернется назад с фирманом для Девлета на крымское ханство. Давно пора сместить обленившегося Сахыб-Гирея. И коли такое случится… Мурза зачерпнул из бассейна прохладной воды и ополоснул разом разгоревшееся лицо. Коли такое случится, то крымским пашой — наместником в Кафе, или Малом Стамбуле, как ее начали в последнее время называть, — то крымским пашой наверняка будет назначен тот, кто сможет более умело распорядиться своим постом, и сможет приумножить славу империи, действуя руками всего лишь одной из ее провинций.
      Кароки-мурза снова омыл лицо и поднял глаза к стремительно темнеющему небу. Наступала ночь — но одышка исчезла вместе с усталостью, а желания посетить гарем не возникало. Мурза понял, что не успокоится, пока не напишет несколько писем: охранную грамоту для безумного русского, подробное письмо с обещанием милостей в обмен на доверие к посланцу Девлет-Гирею, и еще одно письмо, которое русский отвезет Девлету сам. Кроме того, нужно вызвать Кара-мурзу и Алги-мурзу со своими нукерами из Кара-Сова. Пусть проводят русского до ногайских кочевников, не то он со своим больным разумом наверняка зарубит кого по дороге — устроит кровавую сечу, да и сам в ней пропадет. Нет, пусть выплескивает свое безумие на русскую границу — там ему и место. Как его звали? Магистр? Странное имя, странный воин.
      Сегодня же отпишет грамоты, утром разошлет их с гонцами, а потом останется только ждать…
      Кароки-мурза внезапно остро пожалел, что назначил визитерам встречу на послезавтра, а не на утро. Уж слишком сильно влияла на разум османского чиновника итальянская кровь — и ждать он очень, очень не любил.

Глава 2. Граница