– Ты, козел старый, во всем виноват! – повысил голос бритый. – Ты Изекиля Черного в Круг впустил, ты нас всех повиноваться ему заставил! Ты из каждого клятву клещами вытягивал. Чего ради, Великий Славутич? Теперь плату за это с нас же взять пытаешься?
      – Вы, дети мои, мною обманутые, плоть от плоти Руси нашей, душа и сила ее. Дни судьбу Отчизны нашей решают, а может, и часы последние. Может быть, ошибся я, принял грех тяжкий на душу свою, за коий мир весь ныне расплачивается. Но не хочу я жить без земли своей… – Славутич обошел прямоугольник, встал к бритому спиной, глядя на вращающийся почти у самого лица шар. – Убей меня, Всадник. Под общей защитой мы живем, а потому спасти меня от твоего удара не сможет никто. Убей и похорони Отчизну общую нашу. Убей. Убей – или встань рядом! И отдай все, что только сможешь.
      – Убью, – пообещал Всадник. – Убью при первой возможности. Но кровь твоя не в грязь никчемную пролиться должна – на землю русскую. От крови предателей она только крепче становится. Умрешь, когда грех искупишь…
      Колдун запахнул куртку, подошел к Славутичу, презрительно сплюнул ему под ноги и взял за руку. Следом от стены отделилась худощавая барышня лет двадцати, поправила на носу очки в тонкой металлической оправе, подошла к Всаднику:
      – Извините, пожалуйста… – и взяла его за руку.
      – Всякий иногда ошибается, – кашлянул дородный священник в монашеском клобуке. – За ошибки каяться надобно, искупать. Но и исправлять тоже.
      Он подошел к шару и встал слева от Славутича.
      – Влипли мы все, – в тон ему добавил пожилой мужчина со шрамом через лицо. – Но исправлять, кроме нас, некому.
      – Надеюсь, Круг завтра же не переломает то, что мы сегодня делаем, – добавил другой, в длинном драповом пальто.
      Посвященные один за другим отделялись от стен и сходились к шару. Ближний круг сомкнулся меньше чем через минуту, и каждый следующий чародей клал руку на плечо впереди стоящего. Вскоре вокруг низкой емкости с водой образовалось нечто, похожее на солнце с пятнадцатью расходящимися лучами.
      – Именем Сварога, прародителя нашего, – зашептал Славутич, – именем Исуса , бога нашего, именем Словена, основателя нашего. Прими, земля, силу живую, прими свет ясный, растопи холод нутряной, разгони погань черную, смой грязь смертную. На море-океане, на острове Буяне живут три брата, три ветра: один северный, другой восточный, третий западный. Унеси, ветер северный, сухоту и ломоту, усталость и леность. Унеси, ветер восточный, горе-печаль, слезы тяжкие, думы долгие. Унеси, ветер западный, дурной глаз, дурное слово, дурное дело. Унеси, откуда принес, положи, где взял. Проснись, земля русская, встань под небом синим, очистись солнцем жарким, пробудись воздухом сладким…
      Славутич поднял голову и сделал глубокий вдох, потом другой, третий, стремясь пропустить воздух до самой дальней клеточки, разбудить всю свою силу до последней искорки. Собравшиеся в пещере колдуны стремились попасть с ним в такт – и скоро все «солнце» дышало одним ритмом, одной силой, словно единое, цельное существо.
      «Двадцать три, – мысленно отсчитывал Славутич, – двадцать четыре, двадцать… Пора!!!»
      Он, подавая пример, вскинул руки, упершись в колышущийся совсем рядом шар – а следом в сферу уткнулись еще четырнадцать кулаков. И огромная фигура из полных сил, опытных, умелых чародеев в едином порыве ударила всей имеющейся у них энергией в сгустившийся над Россией мрак, выплеснув ее в едином дружном призыве:
      – Вста-ань!!!

Гиперборея, Ледяной край (будущие Соловецкие острова).

3815 год до н. э.

      Ветер дул с моря, неся с собой холодные, как ночной песок, капли, насквозь пробивающие ткань и растекающиеся по телу. Озноб стал обычным состоянием для почти полутора сотен гребцов, строителей и воинов, отправившихся сюда по воле Мудрого Хентиаменти для сооружения самого северного из лабиринтов Ра, что должны напитывать силой земли вокруг усыпальницы Нефелима. И хотя на берегу неподалеку от вытащенных на берег кораблей непрерывно полыхали огромные костры, что сожрали за двадцать дней половину леса, ухитрившегося вырасти на безжизненных скалах, согреть людей не могло ничто.
      Изекиль зябко передернул плечами, плотнее запахнул шерстяной плащ. Хотя и влажная, шерсть уберегала его худое тело от холода. Однако прочие путники, по дикости своей считавшие одежду жрецов Небесного храма нечистой, тряслись в тонких льняных накидочках без всякой надежды на облегчение. И все они, все до единого были обречены. Силы, накопленные смертными за годы детства, юности, зрелости, тратились с невероятной стремительностью, и восстановить их не могли ни горячие напитки, ни обильная пища, ни обряды, что каждый день проводил учитель, Мудрый Себек. Отворачивая их от врат Дуата и весов Анубиса, главный служитель Аментет мог только отсрочить неизбежное – но никак не отвратить его.
      Впрочем, теперь это уже не имело никакого значения. Лабиринт был готов. Узкие высокие валы, застеленные золотой фольгой; освященные полуденными знаками камни, выложенные поверху; извилистые ходы, призванные втянуть в себя и направить в глубь земли свет и тепло, что льются с небес, даруя жизнь. Один из многих, он будет стоять многие века, превращая просторы вокруг усыпальницы Великого в один огромный алтарь света и жизни. Для того, чтобы в Сошедшем с Небес сохранилась жизнь. Чтобы он проснулся не в мертвой пустыне, а среди лесов и садов.
      Изекиль отвернулся от сверкающего, подобно золотой ладье Амон-Ра, сооружения, обогнул торчащие выше его роста бурые скалы, по вытоптанной за два десятка дней дорожке дошел до лагеря, остановился перед костром, протянул к нему свои белые руки. Жаркое пламя обожгло кожу, но жрец не шелохнулся, и уже через пару мгновений над плащом заклубились клубы вонючего пара. Буквально на глазах ткань высохла, служитель богини смерти развернулся, подставляя огню спину – и наткнулся взглядом на взгляд отважного Саатхеба, обнаженные руки которого посинели от холода.
      – Иди сюда ближе, номарий, – предложил Изекиль. – Если ты не позаботишься о своих конечностях, они почернеют и отвалятся. Как тогда станешь служить Великому?
      – Великому более не нужна моя служба, – угрюмо ответил воин, однако сделал пару шагов к костру. – Великий ушел. Его больше нет. Зачем теперь руки? Зачем теперь нужен я?
      – Ничто не вечно, отважный Саатхеб, – возразил жрец. – Не могло быть вечным его правление, не станет вечной и его смерть. Он проснется, номарий, можешь мне поверить.
      – Когда?
      – Не скоро, номарий, – покачал головой Изекиль. – И не один раз за это время сердце твое успеет лечь на весы справедливости, еще не раз Анубис будет возносить над ним руку, выбирая для него путь. Может – на поля блаженства. Может – в пасть непобедимой Амамат. А может – обратно сюда, в этот мир. Чтобы ты смог заслужить право на вечность. Хочешь, я избавлю тебя от этих испытаний? Всего один обряд – и я назову твое имя самой Аментет. Ты шепнешь ей свое желание, и она проведет тебя тайными тропами туда, куда пожелаешь. Правда, сначала тебе придется умереть.
      – И чего ты хочешь за свою мудрость, жрец Небесного храма?
      – Неужели ты сам не понимаешь, что нужно моей богине? – усмехнулся Изекиль. – Ты отдашь мне две жизни, я открою для тебя тайные врата. Разве это не справедливо?
      – Я не боюсь весов Анубиса, – холодно ответил воин. – И приму его волю, как свою.
      – Воля Анубиса, – кивнул жрец и многозначительно добавил: – Но вот мир… Мир мертвых принадлежит Аментет. И нет в нем исключений ни для раба, ни для великого Ра, дарующего жизнь.
      – Изекиль, мальчик мой, иди сюда…
      Услышав голос учителя, жрец моментально сник: сдвинул вперед плечи, опустил голову и быстрым шагом заспешил к кораблям. Ему навстречу в высоком цилиндре из пробкового дерева, в плотной пурпурной накидке с длинными просторными рукавами, двигался по широким сходням верховный жрец Небесного храма; старик с бесформенным лицом, кожа с которого свисала крупными складками, опирался на посох из покрытой лаком и украшенной яшмой вишни. Запястье служителя Аментет украшали массивные золотые браслеты, украшенные символами смерти, иероглифами «3» самого разного размера и начертания, переплетающиеся между собой. С шеи свисало изображение Амамат, пожирательницы Дуата – с крокодильей пастью, львиной гривой, кошачьими когтями и ногами носорога.
      – Слушаю, Мудрый Себек, – приблизившись к учителю, низко склонил голову жрец.
      – Возьми… – Старик отдал посох ученику и дальше пошел, опираясь на его плечо.
      Изекиль знал, куда они направляются – к широкому бурому гранитному валуну, лежащему меж скал. Верховный жрец проводил тут много времени, особенно перед закатом. Он даже повелел строителям высечь на обеих скалах по знаку богини – после чего смертные начали сторониться этого места.
      Путь в три сотни шагов занял немного времени. Верховный жрец тяжело опустился на камень, прикрыл глаза и глубоко вздохнул:
      – Как я устал, мой мальчик, как я устал.
      – Прости меня, Мудрый Себек, – облизнув губы, склонил голову Изекиль. – Но мне кажется, что ты тратишь слишком много своих сил на поддержание смертных. Ты сам учил меня обрядам извлечения сил смерти. Почему бы не пожертвовать парой гребцов или строителей? Их сила смогла бы поддержать тепло в границах лагеря и дать возможность отдохнуть остальным. Ты спасаешь всех, Мудрый, но и ослабевают тоже все.
      – Жаль, жаль, судьба не дает мне возможности закончить твое обучение, – сморщился старик. – Я возлагал на тебя большие надежды. Когда я узнал, что ты попытался получить бессмертие, я понял, что ты способен мыслить по-своему, мыслить не как все. И подумал, что, может быть, ты станешь наилучшим продолжателем нашего дела, займешь мое место. Жаль. Если бы ты прошел весь путь мудрости до конца, то не задавал бы таких вопросов. Но я могу попытаться ответить тебе кратко. Дело в том, что сила копится в человеке годами, а тратится в один миг. Используя эту силу, мы станем истреблять смертных быстрее, нежели они успеют родиться и вырасти. И мир превратится в пустыню, в которой никому не понадобятся знания и тепло, полученные таким образом. Мы не должны использовать такое знание всуе. Наоборот, наш долг применять мудрость во имя того, чтобы силы мертвого мира помогали живым.
      – Но если делать это хотя бы изредка, когда условия становятся и вовсе невыносимыми?
      – Нет, мой мальчик, – отвечал старик. – Достаточно переступить черту только один раз, и после этого уже не остановишься. Впрочем, я позвал тебя не для пустых споров. Я хочу сказать тебе, служитель Изекиль, что в нашей судьбе настает великий момент. Мы наконец сможем лицезреть всесильную Аментет, припасть к ногам ее и произнести слова восхищения.
      Жрец вскинул голову, внимательно вслушиваясь в слова учителя.
      – Да, Изекиль, для нас пробил великий час. Я говорил сегодня с Черным Псом, который закончил алтарь Амон-Ра над усыпальницей Великого. Дабы придать лабиринтам силы, завтра, с первыми лучами утра, мы инициируем алтари. Все, одновременно. Ты знаешь, как это делается. Но ради освящения, ради покоя Сошедшего с Небес пролить кровь и взять силы жизни не станет большим грехом. И еще. Дабы не погрузить в Хаос землю без присмотра Великого, Мудрый Хентиаменти решил, а все мы одобрили… Мы заберем у смертных знание, которое принес нам Нефелим. Оно слишком велико, чтобы оставлять его без присмотра Великого. Завтра с первыми лучами все алтари здешних земель инициируют Мудрые. Мы все одновременно уйдем к весам Анубиса и спасем покой мира, оставив его слишком слабым, чтобы уничтожить самого себя.
      – Не делай этого, Мудрый Себек, – упал перед стариком на колени Изекиль и с мольбой схватил его за руку. – Не делай этого! Ты вместо отца мне был все эти годы. Моя мудрость – твоя мудрость, моя жизнь – твоя жизнь. Не уходи к госпоже нашей. Подумай, Мудрый Себек, если все верховные служители уйдут к весам Анубиса, то кто сможет сравниться знанием с нами, служителями всесильной Аментет?! С нами останется все знание мира, вся его сила и могущество! Только от нас смертные будут получать блага этой жизни, только Аментет будут они молиться, только ей воздвигать храмы и приносить жертвы! Такой возможности не появится у нас никогда более во все века! Молю тебя, Мудрый Себек, согласись со мной! Сделай это!
      – Мой мальчик… – Верховный жрец отнял у Изекиля свою руку и погладил его по голове. – Мой мальчик, я не ошибся в тебе. Если бы ты занял мое место, ты поднял бы значение Небесного храма на высоту, недоступную прочим Мудрым. Ты обеспечил бы всесильной Аментет величие, несравнимое даже с почитанием сияющего Ра или Амона Сокровенного. Но судьба… Судьба против такой удачи. Завтра на рассвете ты совершишь обряд инициации алтаря, окропив его камень моей кровью и произнеся заклинание укрощения силы. Ты и только ты – ибо ты самый способный и любимый из моих учеников. А затем ты окропишь эту землю своей кровью, ибо знание твое очень велико. Хотя ты еще не получил посвящение и не сравнялся знанием с Мудрыми, но тебе все равно слишком опасно оставаться среди смертных. Капли твоего знания будут подхватываться ими тут и там и становиться оружием и властью. Ты должен уйти к госпоже нашей, всесильной Аментет и укрыть свою мудрость у ног ее.
      – Но почему, почему?! – вскочил Изекиль. – Почему ты не хочешь вознести славу нашего храма, нашей богини, раз у нас появляется такая возможность, Мудрый Себек?!
      – Остановись, мой мальчик и послушай своего учителя, – приподнял палец правой руки старик. – Ты чтишь нашу богиню и готов ради нее на все, и это хорошо. Но ты забываешь, что главное в нашем мире – это не храмы, а порядок. Великий Правитель, Сошедший с Небес и Напитавший Смертные Народы Своей Мудростью, создал этот мир и простер над нами руку, чтобы люди не проливали ничьей крови, а строили города и засевали поля, чтобы рыли шахты и возвеличивали храмы. Мудрость всесильной Аментет – лишь часть общей мудрости, и в ней нет смысла, если рухнут прочие храмы и исчезнет рука Великого. Мы должны сделать этот мир прекрасным, чтобы в тот час, когда братья и сестры Великого спустятся с небес, их сердца бы преисполнились радостью. Чтобы в смертных они нашли честных слуг и почитателей, а не злобных убийц, готовых вцепиться в ближнего своего. Во имя величия Небесного храма и по воле Нефелима принесли мы порядок на берега Жемчужного и Зеленого морей, на острова великих океанов, в дальние земли к истокам Нила. Наше служение всесильной Аментет – лишь часть общего служения, мой мальчик. В нем нет смысла, если Великий спит, а прочие Мудрые скрыли до его пробуждения свое знание. Мы обязаны поступить точно так же, дабы не допустить перекоса силы и мудрости, дабы не допустить Хаоса… Жаль, жаль, я не смог отдать тебе всего, что успел познать за свою жизнь. Ты бы понял сам. Но теперь мне не сделать этого уже никогда. Нам с тобой остался всего один рассвет, мой мальчик. Последний рассвет.
 
      Утро выдалось тихим и безоблачным, словно дикие земли затаились в ожидании таинственного обряда. Море замерло глянцевой гладью, подобно полированному граниту, листва деревьев безжизненно обвисла, бабочки и мухи затаились в их коре и расщелинах скал, и даже кузнечики, что постоянно стрекотали со всех сторон, ныне замолкли, словно их никогда здесь и не бывало.
      – Пора, – разорвал тишину Мудрый Себек и поднялся с камня. Изекиль тоже выпрямился, взял посох верховного жреца, но тот покачал головой: – Не нужно, мой мальчик. Мне он больше не понадобится.
      Старик оперся на плечо ученика и медленно побрел вслед за ним. Они вместе ступили в лабиринт, не торопясь прошли всеми его позолоченными изгибами и к тому моменту, когда небо начало светлеть, остановились возле выпуклого алтарного сердца. Мудрый Себек снял с шеи амулет с пожирательницей Дуата – символ своей власти в Небесном храме, – протянул его ученику. Затем вынул из-за пазухи плоский нож из прочной розовой вишни, с острейшими обсидиановыми вставками по краям лезвия, поцеловал:
      – Друг мой верный. Много раз служил ты мне в жизни и обрядах всесильной Аментет. Не подведи меня и сегодня.
      Старик протянул ритуальный нож ученику, подобрал полы накидки, опустился на колени, поднял глаза к безбрежной выси. Небо продолжало медленно, очень медленно светлеть – не то что в родном Кемете, где рассвет наступает почти мгновенно. Мудрый Себек терпеливо ждал, но Амон-Ра никак не желал подниматься над горизонтом, и верховный жрец не выдержал:
      – Я устал, мой мальчик, – тихо произнес он, закрывая глаза. – Сделай это. Пора.
      Изекиль положил левую ладонь ему на лицо, закрывая рот и нос, дабы души не выскользнули из тела раньше времени, и быстрым движением резанул учителя по горлу. Тот вздрогнул, вскинул было руки, но справился с собой и вскоре безвольно обмяк. Жрец наклонил тело вперед, окропляя кровью алтарное сердце, а когда парной поток иссяк, положил старика на камень лицом вниз, разведя ему руки и ноги в стороны, придав телу звездообразную форму. Послышался низкий хрип – это души покидали мертвую плоть, наполняя лабиринт Ра божественной силой.
      Служитель богини смерти, выложившись во время обряда до последней капли, сел рядом прямо на землю, уронил нож и закрыл лицо ладонями. Только что из его жизни ушел учитель, передавший ему бесценные знания. До этого он лишился Великого, что многие века направлял волю земных народов, указывал пути строительства Кемета, учил смертных жить и трудиться. Да и сама родина осталась где-то далеко на юге, в неведомой дали. Еще никогда, никогда в жизни Изекиль не ощущал внутри себя столь огромную, безнадежную пустоту. Рука опустилась вниз и нащупала ритуальный нож. Зачем теперь жить? Ради чего?
      В этот миг грудь его ощутила легкий удар. Изекиль скосил глаза вниз и увидел золотую Амамат, пожирательницу Дуата, что свисала с левого запястья. Символ власти верховного жреца Небесного храма. Служитель богини смерти внезапно сообразил, что отныне он стал самым обученным и высшим по званию жрецом храма. Более того, если несколько мгновений назад все Мудрые истратили свою кровь и силу на освящение десятков алтарей на разных островах вокруг усыпальницы – то он, верный слуга всесильной Аментет, становится самым мудрым и образованным смертным на земле!
      – То есть я могу сделать культ богини Небесного храма высшим и единственным для людей! – Изекиль поднес амулет верховного жреца к глазам, полюбовался им, а затем повесил на шею. Отныне этот символ принадлежал ему по праву. Жрец поднял нож и направился к выходу из лабиринта. – Спасибо тебе, великая! Ты подарила мне этот мир, и я брошу его к твоим ногам. Пройдет десяток лет, и никто не вспомнит имен иных богов, кроме тебя.
      Однако, выйдя на поросшую низкой травой полянку перед алтарем, служитель богини смерти увидел два десятка копейщиков во главе с отважным Саатхебом. Здесь же стоял и номарх Ипувер – начальник маленькой флотилии, ушедшей от усыпальницы Нефелима к самым северным островам.
      – Почему ты вышел, жрец? – хмуро спросил номарий. – Мудрый Себек упредил нас, что никто из жрецов Кемета не переживет этого утра.
      – У меня есть важные дела, смертный, – положил Изекиль руку себе на грудь, на символ власти.
      – Ты не исполнил своего долга перед Великим, – холодно ответил номарий.
      – Какой еще долг, Саатхеб? – поморщился служитель Небесного храма. – Ты что, не понял? Отныне я, Мудрый Изекиль, являюсь верховным жрецом. А теперь собирай людей и садитесь на корабли. Мы отплываем.
      – В тебе нет ни совести, ни чести, – прищурился номарий, – и ты недостоин носить звание жреца какого бы то ни было храма. Кроме того, Мудрый Себек указал, что ни один из служителей богов не должен пережить этого утра.
      Воин отвел руку в сторону, и один из копейщиков с готовностью вложил в нее свою пику.
      – Что ты задумал, отважный Саатхеб? – мгновенно осипшим голосом спросил Изекиль, но номарий не собирался произносить более ни слова. Он подошел ближе, резко выбросил вперед бронзовый наконечник.
      Жрец увернулся, ловко отклонившись, но в тот же миг прочное древко ударило его с другой стороны в висок. Изекиль опрокинулся на спину, и в это мгновение тяжелая пика ударила его в грудь. Номарий выждал немного, после чего выдернул оружие, развернулся и зашагал к своим воинам.
      Изекиль простонал от острой, обжигающей боли, сомкнул веки, готовясь увидеть свою всесильную, любимую богиню, снова открыл глаза, глядя в сухое, бледно-синее небо. Ничего не происходило. Боль оставалась, сердце перестало биться – но дыхание сохранялось, воздух, перемешанный с кровью, срывался со скривившихся от боли губ.
      «Получилось, – с огромным удивлением понял Изекиль. – У меня получилось! Значит, я не зря сжег тех трех пленников, забирая их силу. Я больше не могу умереть!»
      И он, застонав, начал подниматься на ноги. Копейщики загомонили, указывая на жреца руками. Номарий обернулся, покачал головой, вновь приблизился к Изекилю и, когда тот выпрямился, вонзил пику ему в живот.
      – Умри же ты наконец! – пробормотал он.
      – Вот тебе! – Нанизанный на древко служитель богини смерти взмахнул рукой и вогнал ритуальный нож номарию в шею сбоку. – Я никогда не умру! Понял? Никогда.
      Саатхеб застонал, стремительно теряя силы.
      – Ты хотел убить меня, Мудрого Изекиля? – прошептал жрец, глядя ему в глаза. – Не будет такого. Никогда. Я проклинаю тебя, воин. Не будет тебе покоя, пока я живу в этом мире. Ты будешь рождаться здесь снова и снова, и снова будешь биться со мной. Но никогда, никогда твоя хваленая честь и доблесть не смогут победить моего знания и обрядов Небесного храма. Ты будешь умирать раз за разом. И да будет так вечно!
      Служитель всесильной Аментет выдернул из шеи воина нож – и тот рухнул на землю. Затем жрец вытянул копье, отбросил его и, кривясь от боли, хрипло захохотал. Несколько копейщиков, в ужасе бросив оружие, кинулись бежать.
      – Куда?! – схватился за боевой топорик номарх. – Куда бежите?! Вперед, убейте эту тварь! Уничтожьте порождение Дуата!
      Из двадцати копейщиков лишь семеро решились двинуться вперед, выставив щиты и опустив пики. Изекиль, продолжая смеяться и покачиваясь, раскинул руки, воздев лицо к небесам:
      – Тебе посвящаю, всесильная Аментет!
      Его ударили в живот – он шагнул навстречу, нанизываясь на копье. Рванул щит за край и вонзил нож воину в глаз. Тут же еще она пика вошла под мышку, вылезя с другой стороны – Изекиль схватил копейщика за руку, дернул к себе, полоснул ножом по шее. Увернулся от третьего копья, ударил…
      Поняв, что убить жреца невозможно, остальные враги бросились в стороны.
      – Куда? Куда бежите?! – орал Ипувер, не в силах загнать трусов в бой.
      Большая часть воинов убежали в лес или к стоянке, еще несколько упали на колени и молились. Тогда номарх быстро подошел к жрецу, вытягивающему из себя копья, с размаху рубанул в основание шеи. Изекиль и не подумал уворачиваться, вонзив в ответ нож противнику в живот. Потом выдрал топор и бросил на землю.
      Он оставался жив! Он действительно стал бессмертным! Правда, все тело разрывалось от боли, из многочисленных ран текла кровь. Жрец сделал несколько шагов – и вдруг ноги его подкосились, он упал, больно ударившись скулой о торчащий камень.
      «Я слабею… – понял Изекиль. – Я бессмертен, но силы мои не бесконечны. Я рискую ослабеть настолько, что не смогу шевелиться. И останусь лежать здесь… Навечно…»
      Однако воля жреца оказалась сильнее плоти, он заставил себя подняться, а ноги – дойти до ближнего молящегося воина.
      – Отдай… – прохрипел он, опрокидывая голову смертного, и впился в его рот губами, одновременно нанося удар ножом в грудь. Глубокий вдох позволил вытянуть из смертного, впитать все его силы. Жрец почувствовал себя лучше, двинулся дальше.
      – Нет, нет… Не надо! – Второй копейщик откинулся на спину, попытался уползти, отталкиваясь от камней трясущимися руками. Изекиль упал на него сверху и впился в губы, колотя жертву ножом в бок.
      Третий воин не посмел ни убегать, ни сопротивляться. Стоя на коленях, он только закрыл глаза, смирившись с неизбежным. Изекиль наклонился, сделал глубокий вдох – и мертвое тело осело на землю. Жрец на миг удивился – ведь он не успел нанести жертвенного удара. Но тут же сообразил: он, служитель Небесного храма, сильнее. А потому он смог вытянуть из смертного и силы, и души. А разве может плоть существовать без того или другого?
      Теперь служитель всесильной Аментет чувствовал себя достаточно уверенно – хотя тело продолжала пронизывать непереносимая боль.
      – Надо придумать обряд, который сделает тело неуязвимым, а не просто сохранит его существование, – пробормотал жрец, направляясь к стоянке кораблей. – Не то я могу остаться живым, но с отрубленной головой или ногами.
      Здесь строители и гребцы то ли почувствовали что-то неладное, то ли до них успели добежать копейщики – но лагерь был пуст. Огромный костер догорал, превратившись в высокую, по пояс, груду дышащих жаром углей, пустые палатки полоскали на ветру парусиновыми пологами. Тут и там валялись забытые второпях глиняные тарелки, кувшины. Корабли стояли тихие и неподвижные, с убранными сходнями. Но жрец Небесного храма знал, чувствовал – на бортах прятались люди. Распластавшись на палубах, укрывшись за бортами или в кладовых, они рассчитывали остаться незамеченными, нетронутыми.
      – Смертные! – громко и требовательно произнес служитель Небесного храма. – Я, Мудрый Изекиль, верховный жрец всесильной Аментет, повелеваю вам спустить сходни, принять меня на борт и приготовиться к отплытию.
      На судах не произошло ни малейшего шевеления, словно никто и не услышал слов нового повелителя. Жрец криво усмехнулся и, заметно понизив голос, сказал:
      – Немедленно спустите сходни, смертные, или я обрушу на вас гнев всесильной богини смерти.
      Люди все еще надеялись остаться незамеченными – никто не шелохнулся. Изекиль сложил ладони, потер их одну о другую, готовясь выполнить заклинание огня, взмахнул руками в сторону ближнего корабля. Пламя вспыхнуло сразу на половине корпуса, с треском взметнувшись едва не до уровня мачты. Тут же на палубе заметались заживо испекаемые люди. Кто-то молил богов о пощаде, кто-то прыгал за борт, в воду, обжигающую холодом не менее страшно, чем карающий огонь. Изекиль, уже успевший сегодня испить немало человеческой силы, всем телом ощущал, как из превращающихся в угли тел вытекает живительная, исцеляющая раны сила, как она, накопленная за долгие, долгие годы, выплескивается в единый миг – и с наслаждением впитывал ее, наращивая свое могущество, чувствуя, как ослабевает и отступает боль, а тело становится все более крепким и послушным.
      Вскоре поток силы иссяк, пламя опало, разбившись на десятки отдельных огоньков, и жрец перешел к следующему судну.
      – После того, как всесильная Аментет покарала самых отъявленных отступников, я, Мудрый Изекиль, снова вопрошаю вас: готовы ли вы, смертные, исполнить волю мою? Немедленно спустите сходни, примите меня на корабль и приготовьтесь к отплытию!
      На борту послышалось шевеление. Появились взлохмаченные головы двух гребцов, а затем на влажный гравий упали широкие сходни с набитыми поперек тонкими рейками. Жрец презрительно усмехнулся, поднялся наверх, окинул взглядом палубу. Два десятка гребцов прятались под своими скамьями, затравленно глядя на него из-под сосновых досок; на корме еще несколько человек пытались скрыться за пологом навеса, который под лучами поднявшегося солнца просвечивал насквозь. Смертные, прах земной. Сосуды с силой, которые можно использовать на усмотрение всесильной Аментет или ее жрецов; инструменты, способные понимать приказы и действовать по воле хозяина без его постоянного присмотра.
      Изекиль повернулся к острову, на котором оставался освященный алтарь Амон-Ра, десяток трупов и несколько десятков ослушников, посмевших противиться его воли, перевел взгляд на третий корабль, потер руки, взмахнул. Взметнувшееся пламя вновь вызвало дикие крики боли и волну живительной силы, испускаемую погибающими людьми. Жрец Небесного храма, закрыв от удовольствия глаза, уже привычно впитал исцеляющие волны, полностью избавившись от боли и усталости, затем взмахнул рукой:
      – Отплывайте от берега! Мы возвращаемся в Кемет.
      Судьба прочих человечков, оставшихся среди безжизненных ледяных скал, жреца не интересовала. Раз они ослушались его – пусть сгинут, как позабытый в пустыне мусор. У Мудрого Изекиля впереди было слишком много важных дел, чтобы отвлекаться на подобные мелочи.
      Между тем гребцы, выбираясь из-под скамей, побежали на корму. Та просела в воду, нос поднялся над гравием, и судно начало медленно дрейфовать назад. Но слишком медленно – и потому один из смертных, с опаской пробравшись мимо жреца, поднял со скамей весло, оттолкнулся от берега. Корабль двинулся веселее, и, когда он отошел на десяток шагов, гребцы начали расходиться на свои места, рассаживаться, выкладывать в прорези борта весла. Послышалась команда кормчего – смертные дружно налегли на рукояти, и за бортом зажурчала вода.
      – Куда нам держать курс, Мудрый? – громко поинтересовался кормчий – широкоплечий нубиец с многочисленными шрамами на плече и неестественно вывернутой ступней.
      – Назад, в Кемет.
      – Но как туда доплыть, Мудрый? Курс нашим кораблям всегда указывал номарх Ипувер, да окажется его сердце легче перышка.
      – Разве ты ее не запомнил, смертный? – грозно поинтересовался Изекиль.
      – Прости, о Мудрый, – навалился на рулевое весло нубиец, – но я лишь прах у ног твоего раба. Я слишком глуп, чтобы помнить все, и потому не смог подняться выше кормчего. К тому же мы правили по очереди с Сабом Рыжим и потому давно запутались, в каком направлении идем. Он не раз поворачивал, пока я спал, и я поворачивал, пока…
      – Умолкни, несчастный! – оборвал излишне болтливого моряка Изекиль.
      В отличие от простых гребцов, он имел некоторое представление о том, где они находились и в каком направлении оставалась родина. Если верить карте, выложенной из драгоценных камней на стене дворца Нефелима в Небе, эти места напоминали собаку, что лежит на боку, вытянув лапы. Северный алтарь строился где-то у собаки под хвостом. Путей домой имелось два. Короткий – через многочисленные извилистые реки этого холодного края. Другой – вокруг «собаки» и всей земли за Зеленым морем к проливу в это самое море, а по нему – к Великому Нилу. Без подробных знаний, унесенных номархом в черный Дуат, разобраться в лабиринтах рек, озер, проливов и проток было совершенно невозможно. Другое дело – открытое море, в котором не существует тупиков, водопадов и порогов. Даже если он промахнется на сотню-другую стадий, то всегда можно высадиться и разобраться, куда они попали.