VII

Неприятности всегда происходят не вовремя. Если вовремя, то это не неприятности, а плановые мероприятия вроде ремонта.

Герман рассчитывал сегодня же встретиться с Кругловым, закрыть тему и завтра утренним рейсом вернуться в Канаду. Задержка из-за непогоды поломала все его планы. Можно было расслабиться. В ресторане Мурманского аэропорта он выпил водки, плотно пообедал, в самолете сразу заснул и проснулся только перед самой Москвой.

Гроза ушла, закатное солнце удлиняло тени, блестел мокрый асфальт Ленинградского шоссе, по нему двигались крошечные, словно игрушечные машины.

Как водитель, проезжая по дороге, на которой у него случилась авария, всегда невольно вспоминает эту аварию, так и Герман, подлетая к «Шерметьево-2» и глядя на желтеющие поля, извилистые равнинные речки и золотые березовые перелески, вспомнил, как он первый раз прилетел в Москву из Канады — уже не как москвич, возвращающийся домой, а как житель Торонто, получивший право постоянно жить и работать в Канаде по программе «бизнес— иммиграции». Это программу приняла палата общин для привлечения в страну квалифицированных специалистов и активных предпринимателей. Герман стал одним из первых экономических иммигрантов, потянувшихся в Канаду со всего мира, и самым первым — из СССР, доживающего последние месяцы, о чем тогда никто не догадывался.

Как и все крутые повороты в его жизни, решение переехать в Торонто было предопределено интересами дела. Мысль об этом, мелькнувшая в те дни, когда он ожидал возвращения Берга из Гонконга, очень быстро превратилась в практическую задачу. Главным было понимание того, что невозможно вести серьезный бизнес в Москве из самой Москвы. Его можно вести только из-за границы, где ты надежно защищен от экспроприаций и национализаций, на которые так падки большевики. Это со своими можно делать что хочешь, а поди тронь западного бизнесмена, неприятностей не оберешься. И чем больше Герман об этом думал, тем явственнее вырисовывалась необходимость иметь на Западе человека, в котором можно быть уверенным на все сто процентов.

А таким человеком был только он сам.

Решение было принято. Узнать условия получения права на жительство и работу в Канаде не составило труда. В офисе департамента по делам гражданстве в Монреале Герман получил весь пакет документов и поговорил с молодым компьютерщиком-филиппинцем и геологом из ЮАР, только что получившими документы. Обязательные требования к претенденту: образование, знание языка

— французского для Квебека или английского для провинции Онтарио, имущественный ценз — не менее трехсот тысяч канадских долларов, доказательство их легальности, бизнес-план. Документы можно оформить в любом из консульств, но обязательно за рубежом Канады.

Образование у Германа было, английский он знал, деньги были. Загвоздка оказалась в том, где оформлять документы. Филиппинец ждал приглашения на интервью одиннадцать месяцев, геолог из ЮАР — девять. Столько Герман ждать не хотел. Москва отпадала. Хотя Герман не работал в МВД уже около года, могли возникнуть проблемы: как старший оперуполномоченный УБХСС он имел допуск к секретным материалам, в основном регламентирующим нормы и методы работы органов внутренних дел Советского Союза. Да и не известно, захочет ли канадский консул в Москве впустить в свою страну бывшего офицера московской милиции, структуры, представляющей часть репрессивного коммунистического аппарата. В разговоре филиппинец сказал, что его товарищ прошел интервью в Бельгии, из которой в Канаду никто не иммигрирует. Это заняло у него всего несколько дней.

Герман вылетел в Брюссель.

Беседа Германа с бельгийским консулом Канады продолжалась три часа. Консул знал одиннадцать языков. Русским владел в совершенстве, говорил практически без акцента. Его очень интересовала ситуация в СССР, взбаламученном горбачевской политикой перестройки. Как и все дипломаты его ранга, он профессионально, как опытный разведчик, владел методами политического зондажа. Отвечая на его вопросы о жизни СССР, Герман словно бы видел, как к общей картине в его сознании добавляются мозаичные детали.

Готовя документы для интервью, Герман испытывал большой соблазн умолчать о своей службе в милиции. Но решил, что не стоит. Если у консула возникнут какие-нибудь сомнения и будет послан запрос в Москву, это откроется и вызовет отказ в разрешении на иммиграцию. Он оказался прав. Служба в УБХСС привлекла внимание консула, Герман объяснил, что за этой аббревиатурой скрывается экономический департамент Министерства внутренних дел, не имеющий никакого отношения ни к политике, ни к преследованию инакомыслящих. Объяснение консула удовлетворило, к этой теме он больше не возвращался. В то время русские, ходатайствующие об им миграции в Канаду, были большой редкостью, а по бизнес-им миграции вообще не было никого. В появлении в СССР таких предпринимателей, как Герман, заработавших даже по западным меркам большие деньги законным путем, консул видел новую тенденцию в развитии советской России и пытался понять, что это: случайность или закономерность, с которой придется считаться при определении отношений СССР и Канады. Советский Союз ежегодно покупал у Канады по сорок миллионов тонн пшеницы твердых сортов. При том, что это была далеко не главная статья канадского экспорта, консула интересовало, не приведет ли проводимая Горби перестройка к возрождению сельского хозяйства России и не сократится ли вследствие этого экспорт канадской пшеницы.

— Не приведет, сэр, — заверил его Герман. — Экспорт может сократиться по другой причине: за пшеницу нечем будет платить.

Этого консул понять не мог. Огромная страна, богатейшие ресурсы: нефть, газ, цветные металлы, золото, алмазы. Горби разрушил Берлинскую стену, Горби сокращает расходы на гонку вооружений, освобождаются колоссальные средства. Куда же они пойдут, если не на повышение благосостояния населения?

Герман всегда считал, что имеет полное представление о политической и социально-экономической системе Советского Союза, но только теперь обнаружил, что это представление о муравейнике муравья, живущего внутри муравейника. Он прекрасно знал, куда пойдут средства, высвободившиеся от сокращения гонки вооружений. В черную дыру социалистической экономики. А остатки разворуют. Но как объяснить это канадскому консулу? И при этом чтобы не выглядеть отъявленным антисоветчиком, от каких на Западе уже давно угорели, а остаться в образе молодого энергичного предпринимателя, того самого «полезного иностранца», в которых так заинтересована Канада.

Консул проявил живейший интерес к тому, как живут москвичи. Герман воспользовался этим, чтобы уйти от общих вопросов. Он мог долго рассказывать, как живут москвичи. Очень кстати вспомнилась эстафета в детском саду и приз победителю — пачка гречки.

— Гречка? — переспросил консул. — Что такое гречка?

— Крупа, — объяснил Герман. — Из нее варят кашу. Гречневую.

— Не понимаю. Почему она приз детям? Приз детям — шоколад, игрушки. А крупа? Ее можно купить в магазине.

— В том-то и дело, что нельзя. Ее не продают в магазинах. А когда выбрасывают, выстраивается очередь в полкилометра.

— Выбрасывают? — удивился консул. — Почему? Она непригодна к употреблению?

— Это образное выражение, — терпеливо объяснил Герман. — Это когда товар привозят в магазины. И кладут на полки. Сразу. Выбрасывают, — повторил он и обеими руками изобразил широкий жест, каким как бы вываливают на полки товар.

— Такое впечатление, что мы говорим на разных языках, — заметил консул. — Хотя оба говорим по-русски.

— Мы употребляем одни и те же слова, но они имеет разное значение, — уточнил Герман. — Как для эскимоса с Аляски и туземца из Сахары. Белое для туземца песок, а для эскимоса снег.

— Да, мы принадлежим к разным мирам. Поразительно, как далеко идеология разводит людей. Но этой эпохе приходит конец. Горби вернет вашу страну на путь цивилизованного развития. Я верю в вашего лидера.

— Я тоже, — поддакнул Герман.

— Чем вы намерены заняться в Канаде? — спросил консул, вспомнив наконец, с какой целью в его кабинете появился этот молодой русский предприниматель.

К ответу на этот вопрос Герман был готов. Он знал, что канадцы гордятся своей фармацевтической промышленностью, и решил на этом сыграть:

— В Советском Союзе очень многого не хватает. Не хватает лекарств. У меня есть планы вложить средства в производство лекарств и поставлять их в Россию. Но сегодня для Москвы гораздо актуальнее обувь.

— Обувь в Москве тоже выбрасывают?

— Хорошую выбрасывают, плохая лежит на прилавках, — ляпнул

Герман, с ужасом понимая, что снова погружается в беспросветные пучины русского языка и в еще более беспросветные пучины советской действительности. К счастью, консул не обратил на это внимания.

— Благодарю вас, мистер Ермаков, за весьма содержательную беседу, — не без торжественности произнес он. — Я плохо разбирался в русских делах. Сейчас не разбираюсь совсем. Но мой ответ на ваше прошение: да. Такие молодые энергичные люди, как вы, принесут пользу моей стране. И вашей тоже. Канаду и Россию связывают давние связи. Я уверен, что вы и такие, как вы, будете способствовать их укреплению и развитию.

И лишь после этого, когда добро консула было получено,

Герман с беспокойством задумался о том, как его решение воспримет Катя.

Первой реакцией Кати на все глобальные начинания мужа почти всегда было «Нет». Герман иногда шутил: «У нас в доме, как в старом анекдоте. Жена решает мелкие вопросы — какую мебель купить, куда поехать в отпуск. А муж — крупные: нужно ли принимать Китай в ООН». Гости смеялись, Катя сердилась. Но так оно и была: любую идею, исходившую не от нее, она первым делом принимала в штыки, и Герману часто приходилось исподволь внушать ей, что это не его, а ее идея, только ее. Иногда это забавляло его, иногда сердило, особенно на первых порах, когда она пыталась давать ему советы насчет его бизнеса. Еще в пору своей работы в кооперативе «Континент» она однажды выступила на приеме, где были западные банкиры, на инвестиции которых Герман очень рассчитывал. Если учесть, что все ее познания были почерпнуты из университетских лекций по социалистическому планированию производства, выступление произвело сильное впечатление безаппеляционностью и полнейшим непониманием существа дела. Герман попытался объяснить Кате специфику дела, но вникать в хитросплетения бизнеса ей было скучно, и этот повод для ссор вскоре исчез из их отношений.

Герман не стал ничего придумывать, сказал что есть: дела складываются так, что им нужно переехать в Канаду. Катя растерялась. На ее лице появилось озадаченное, по-детски жалобное выражение, всегда вызывавшее в нем прилив пронзительной нежности, растерянно захлопали ресницы, раскрылись полные, яркие от природы губы, которые он ненавидел, когда Катя в ссорах поджимала их в струнку, и которые до душевной боли любил, когда они были доверчиво распахнуты, будто для поцелуя.

— А наша квартира? — спросила она по чисто женской привычке думать о мелочах, когда сознание не в силах охватить проблему в целом.

— Она и останется нашей.

— А мебель? Она совсем новая!

— И мебель останется, все останется.

— А мама и папа? — сделала она шаг к вершине проблемы. — Илюшке нужно общение с ними, для воспитания это важно. Когда ребенок общается только с родителями и сверстниками, он растет однобоко.

Герман помедлил с ответом. Из всех вопросов этот для него был самым неприятным. Ну никак не улыбалось ему тащить в Торонто тестя и особенно тещу.

С тестем у него не было никаких отношений, потому что сам тесть был никакой, ни рыба ни мясо. Разве что внешность у него была представительная: красивые русые волосы, правильные, даже тонкие черты лица (лицом Катя пошла в отца). Отслужив срочную в Северном Казахстане, он вне конкурса поступил в физико-технический институт в Долгопрудном, рядом с домом, после первого курса был отчислен за глухую академическую неуспеваемость, устроился в институте лаборантом и дорос до должности исполняющего обязанности инженера. Обязанности его заключались в том, чтобы по разнарядке райкома зимой ездить на овощебазы, а летом на сельхозработы в подшефный совхоз. Герман позвонил однажды в институт и попросил позвать к телефону Евгения Васильевича. В ответ услышал: «Какого Евгения Васильевича? А, Женьку! Сейчас подойдет». В пятьдесят лет он все еще оставался Женькой.

Самым ярким жизненным впечатлением тестя была поездка на шабашку в Сибирь, где он заработал за сезон тысячу рублей. Эту историю он всякий раз начинал рассказывать в застолье после двух рюмок водки, но под недовольным взглядом жены покорно умолкал. Человек он был безвольный, безобидный, никаких проблем у Германа с ним не было.

Тон в семье задавала теща, маленькая, тихая, но это был как раз тот случай, когда в тихом омуте водятся мелкие, но очень противные черти. Она сразу дала понять Герману, что Кате он не ровня, и должен почитать за честь, что принят в их семью. Почему он, сын доктора наук, широко известного в узких кругах авиаконструктора, не ровня дочери недоучившегося инженера, Герман решительно не понимал, но не обращал на это внимания. Как все молодые люди с их стремлением к самостоятельности, он считал свою женитьбу сугубо личным делом, не задумываясь, что в его браке, как и в любом браке, сходятся семейные роды с уходящими глубоко в прошлое корнями и традициями, которые обязательно дадут о себе знать подобно тому как при слиянии двух рек каждая привносит в новое русло свой норов.

Родом теща была из-под Перми, в свое время окончила факультет журналистики МГУ, но в Москве остаться не удалось, ее распределили в районную газету в Целиноградской области. Там она познакомилась с Евгением Васильевичем, женила его на себе и получила московскую прописку, открывавшую ей дорогу к журналистской карьере. Но с карьерой не вышло, она с трудом устроилась литсотрудником в ведомственный журнал «Мясомолочная промышленность» без всяких надежд на продвижение. Это предопределило ее страдательное отношение к жизни. Она страдала от того, что приходится тратить по полтора часа на дорогу в один конец, но искать другую работу категорически не желала. Она страдала от того, что дочь растет и требует все больше расходов. Потом страдала, что Катя решила выйти замуж за мальчишку-студента без профессии и положения в обществе, и еще больше страдала, когда выяснилось, что Герман в состоянии обеспечить Кате безбедную жизнь, и дочери она теперь не нужна.

Когда страдать было не о чем, повод придумывался.

Постоянным поводом были сельскохозяйственные заботы. У деда Кати по отцовской линии было хозяйство в деревне возле Наро-Фоминска, пятьдесят соток земли под картошку. Весной сажали, летом окучивали, осенью убирали. Герман однажды вызвался помочь. Поехали на старом 412-м «Москвиче» тестя. На «семерке» Германа ехать было нельзя, так как новые «Жигули» зятя не сопрягались с его статусом облагодетельствованной сиротки. Выехали ночью, часа в три. Герман думал — чтобы начать работать с утра пораньше. Но теща объяснила: «Евгений Васильевич нервничает, когда на дороге много машин». В деревню приехали в начале шестого утра. И сразу легли спать. На поле вышли только к обеду. Герман, у которого каждый час был на счету, лишь головой покачал от такой дури, но ничего не сказал. Сама Катя относилась к родителям с нескрываемым пренебрежением, но Герману никакие замечания в их адрес не позволялись.

Картошки собирали до ста мешков. Ее складывали в подполье в деревне, а зимой тесть перевозил ее в гараж — по два мешка за рейс. Герман однажды посчитал, во что обходится эта картошка. Сто пятьдесят километров туда, сто пятьдесят обратно — сорок литров бензина. Плюс время. Плюс амортизация машины. Картошка в гараже гнила, приходилось регулярно перебирать, гниль выбрасывали. К весне на помойке оказывались три четверти урожая. Получалось, что дешевле покупать картошку на рынке. Но теща сказала: «Герман, мы сами знаем, как жить». И поджала губы. Она не могла признать правоту зятя. Потому что не о чем бы стало страдать.

С тещей у Германа не заладилось сразу. Так же, как у Кати со свекровью. После свадьбы он с Катей жил в кооперативной родительской квартире, в небольшой комнате, примыкавшей к коридору. Герман и раньше знал, что две хозяйки на одной кухне — это не есть хорошо. Но такого все же не ждал. Мать, с полнейшим равнодушием, как казалось Герману, воспринявшая его женитьбу, сразу начала поучать невестку, как той следует вести хозяйство и обихаживать мужа. Но не тут-то было. У матери был характер-кремень, Катя ей в этом не уступала. Если верно, что мужчина всегда подсознательно ищет жену, которая сутью своего характера похожа на мать, то в этом смысле Герман попал в точку. Любая ерунда становилась детонатором ссоры. Мать обвиняла Катю в том, что она транжира, в ее понимании это было страшное преступление. Катя в ответ заявляла, что мать берет их продукты из холодильника. Начался коммунальный ад.

Герман и раньше, особенно после смерти отца, чувствовал себя в семье чужаком. Территория его жизни всегда была вне дома. Теперь, с появлением Кати, она переместилась в дом. Поэтому он сразу взял сторону Кати. Мать кричала:

— Она тебя не уважает! Она не уважает отца, она не может уважать мужа!

— Она моя жена, — возражал Герман. — Я ее люблю.

— Любовь! — презрительно фыркала мать. — Да что ты об этом знаешь! Гормоны это, а не любовь!

Уже через неделю Герман понял, что мирное сосуществование невозможно. Нужно было срочно искать жилье. По счастью, в их доме освободилась восьмиметровая комната в двухкомнатной квартире. Во второй комнате жила мать-одиночка с взрослой дочерью-инвалидом, от рождения страдающей энурезом. Квартира намертво провоняла мочой, поэтому охотников на комнату не находилось. Герману не из чего было выбирать. В правлении кооператива разрешение дали сразу, но оформление в исполкоме было делом небыстрым, а совместная жизнь с матерью стала совершенно невыносимой. Она вызывала милицию, требовала выселить Катю, так как та проживает на ее площади без прописки. А потом наняла рабочих, и те выломали стенку, отделяющую клетушку Германа от коридора. Спальня молодоженов оказалась в проходной комнате.

Тогда-то Герман и спросил тещу, нельзя ли им с Катей пожить у них в Долгопрудном, пока оформляются документы. В ответ ему было сказано твердо и не без злорадства:

— Это твои трудности. Тебя никто не заставлял жениться на Кате.

Герман поехал на квартирную биржу в Банном переулке, снял первую предложенную комнату, но запомнил поджатые губы тещи и особенно ее злорадный взгляд.

Говоря о том, что сыну полезно общение с дедом и бабкой, Катя сильно преувеличивала их участие в воспитании внука. Сама она к ним не ездила, теща иногда приезжала. Чаще — в отсутствие Германа. О том, что она была, Герман узнавал по настроению Кати. Она спрашивала:

— Ты правда не берешь взятки? Скажи. Только честно!

— Не беру. Не дают, поэтому не беру, — хмуро отшучивался он, понимая, чем вызван ее вопрос. Это была любимая тема тещи. В ОБХСС все взяточники, посадят твоего Геру, трудно тебе будет одной с ребенком. Но ты не расстраивайся, мы поможем. Второй ее темой было падение нравов современной молодежи, из-за чего рушатся все молодые семьи и дети остаются сиротами.

Герман по горло был сыт и этими разговорами, и страданиями тещи. Терпеть ее и в Торонто? Боже сохрани. Но Катя настаивала, требовала ответа:

— Как же быть? Мы уедем, а они останутся?

— Мы же не навсегда уезжаем, — уклончиво объяснил он. — Будем приезжать. Мы к ним, они к нам.

— Значит, мы эмигрируем? — наконец ухватила она суть вопроса. — И станем гражданами Канады?

— Нет, гражданства менять не будем. Просто мы на время переезжаем в Канаду.

— На какое время?

— Посмотрим. Как пойдут дела.

— А где мы будем там жить? — спросила Катя, и Герман с облегчением понял, что самый трудный перевал пройден.

— Купим дом. Нет проблем, мы же миллионеры.

Он не сказал, что дом уже купил, и сейчас в нем идет ремонт. Он предвкушал, как будет радостно поражена Катя, став хозяйкой не трехкомнатной квартиры на Фрунзенской набережной, считавшейся хорошей только по московским меркам, а целого особняка, хоть и не в самом респектабельном пригороде Торонто.

Через месяц они переехали, и почти сразу же Герман вылетел в Москву по делам новорожденной акционерной компании «Терра», зарегистрированной в Торонто. Самолет приземлился в «Шереметьево-2» ранним туманным утром. Германа встретил Иван Кузнецов, взъерошенный и злой, как разбуженный посреди зимней спячке бурый медведь. Даже не поздоровавший, заорал:

— Какого … ты прилетел? Быстро у….вай! Быстро, некогда репу чесать!

— Почему? — удивился Герман.

— Потому! С часу на час перекроют границы!

— Да в чем дело-то?

Иван схватил его за локоть, выволок из зала прилета и с высокого пандуса показал на шоссе:

— Вот в чем!

По шоссе шли танки.

Было 19 августа 1991 года.

Герман лукавил, когда сказал канадскому консулу о своей уверенности в том, что Горбачев вернет Советский Союз на путь цивилизованного развития. Не верил он в горбачевские декларации. Никуда он Советский Союз не вернет. Даже если захочет. Не дадут.

В университете Герман внимательно читал ленинские работы — не для экзамена по диамату, а чтобы понять, в каком государстве живет. Понял главное: никогда и ни при каких условиях коммунисты не уступят никому даже малую толику власти. А допустить в экономику частный капитал, робкие попытки к чему предпринимал Горбачев, — это и значит утратить власть. Все это уже было. Задавили НЭП. Свели на нет реформы Косыгина — именно потому, что во вводимой им экономический системе реальная власть переходила от обкомов и райкомов в руки хозяйственных руководителей. Так будет и теперь — чуть раньше или чуть позже. Поэтому Герман сразу поверил в серьезность происходящего.

В свое время он с особым вниманием штудировал теоретическую работу Ленина «Государство и революция». Это была никакая не теория, а практическое руководство по организации государственного переворота. Первоочередные задачи: захват почты, телеграфа, вокзалов, банков. Международных аэропортов в то время не было, поэтому они не упоминались. Теперь вспомнят. А потом будут разбираться, кого выпустить, а кого нет. Но главное — банки. Все счета будут немедленно заморожены. А у молодой компании «Терра» на корреспондентском счету во Внешторгбанке лежало ни много ни мало два с половиной миллиона долларов, аккумулированных для возврата банковских кредитов и проведения неотложных платежей.

— В Москву! — скомандовал Герман.

— Двести баксов, — объявил водитель такси, правильно оценив кредитоспособность и возбужденный вид пассажиров. — Катит?

— Триста — за скорость! — рявкнул Иван. — Гони!

Ленинградское шоссе было перекрыто — шли танки. По Дмитровке к кольцевой подтягивались бронетранспортеры и колонны армейских грузовиков. Над низинами, как туман, стелилась дымка отработанных газов. В Москву Герман и Кузнецов добрались только через два с половиной часа. И то лишь потому, что таксист попался опытный, знал все объездные пути.

В здании Внешторгбанка на Кузнецком мосту шла мирная утренняя жизнь. Средних лет сотрудница отдела внешнеторговых операций, подтянутая, в строгом деловом костюме, типичная преуспевающая «бизнес-вумен», как стали называть таких дам позже, с удивлением посмотрела на взмыленных посетителей и еще больше удивилась, услышав от Германа, что он хочет срочно вернуть деньги на счет своей фирмы в Торонто:

— В чем срочность? Вы не предоставили никаких контрактных оснований для перевода валюты.

— Ситуация изменилась, — попытался объяснить Герман. — Вы радио слушаете? ГКЧП!

— Мало ли что по радио болтают. У них семь пятниц на неделе. Сегодня ГКЧП, завтра что-то другое. Дайте основания, перечислю.

Герман не успел ответить. Из-за окна донесся визг тормозов, отрывистые звуки команд. Гулко захлопали двери, по коридору загрохотали сапоги. Сотрудница выглянула и обомлела:

— Солдаты! Что происходит?

Герман объяснил:

— Государственный переворот. Основание?

— Господи! Только этого нам не хватало! Быстро давайте документы! Быстро, быстро!.. Государственный переворот, — бормотала она, оформляя перевод. — Все играются, играются, никак не наиграются. Хоть бы немного дали спокойно пожить!..

Деньги ушли. Герман перевел дух. Иван с медвежьей грацией облапил бизнес-вумен и влепил ей в щеку благодарственный поцелуй:

— Мадам, вы наша спасительница!

— Да ну вас, — отмахнулась она. — Лучше идите-ка, мальчики, отсюда. А то как бы чего не вышло.

В концах коридора и на лестничных клетках стояли офицеры и солдаты с «калашниковыми». Германа и Кузнецова они проводили волчьими взглядами, но не остановили.

— На Краснопресненскую, к Белому дому, — бросил Герман водителю такси, зажатому между двух тентованных армейских «Камазов».

— Не, мужики, не катит, — наотрез отказался таксист. — Танки там. По радио сейчас сказали. Я тачку недавно в аренду взял. А если что — с чего жить?

— Поехали ко мне, я переоденусь, а ты позвонишь, — предложил Иван. — Катерина там, наверное, не знает что думать.

Герман возразил:

— Связь наверняка отключили.

Но автоматическая международная связь, как ни странно, работала. Катя взяла трубку после первого же гудка:

— Ты?! Наконец-то! Тебя не арестовали?

— Нет, почему меня должны арестовать?

— По телевизору передают, что в Москве путч. Я вся извелась. Ты не звонишь. Я позвонила маме. Она сказала, что тебя скорее всего арестовали. Говорит, сейчас арестовывают всех богатых людей. По спискам.

— Дура твоя мама! — не выдержал Герман.

— Не кричи, — попросила Катя. — Пожалуйста, не кричи. Гера, я боюсь. Если с тобой что-нибудь случится… Гера, я тебя люблю, помни о нас.

Злости на тещу сразу как не бывало.

— Со мной ничего не случится, — сказал он. — Я тебя люблю. Не волнуйся, все будет хорошо. Пока мы любим друг друга, все будет хорошо.

Из спальни появился Кузнецов — в ладно пригнанном камуфляже, в спецназовских ботинках с высокой шнуровкой. На груди красовались афганские награды — медаль «За отвагу» и орден Красной звезды.

— Поговорил?

— Поговорил.

— Что-то не так? — обеспокоился Иван, глядя на необычную, как бы растерянную улыбку на лице друга.

— Все в порядке. Все так. Лучше редко когда бывает.

— Тогда поехали разбираться с этими говнюками, — заявил Кузнецов. — ГКЧП. Мы им, блядям, покажем ГКЧП! Они, суки, не знают, с кем связались!

— Поехали, — решительно кивнул Герман. Иван сразу включился в организацию обороны Белого дома, мелькал в окружении вице-президента Руцкого, а Герман вместе со всеми катал деревянные бобины из-под кабеля, таскал арматуру на баррикаду, и все время его не оставляло ощущение какой-то глубинной неправильности происходящего. Телефонная связь с заграницей не прервана. Внешторгбанк захвачен, но как-то странно, наполовину. Ельцин не арестован. Подтянутая к Белому дому бронетехника как встала, так и стоит.

Стемнело, пошел мелкий дождь. С наступлением ночи тревога усилилась. Но ничего не происходило. На рассвете возле костра, у которого грелся Герман вместе с другими защитниками Белого дома, появился Иван Кузнецов, возбужденный, с автоматом Калашникова на плече, объявил:

— Все, мужики! Пиздец котенку, не будет больше срать! А что я говорил? Они не знают, с кем связались!

— Они не читали работу Ленина «Государство и революция», — высказал Герман предположение, которое зрело в нем всю эту ночь.

— Как?! — поразился Иван. — А ты читал?

— Читал.

— На …?!

— Чтобы знать, что делать, если решу устроить государственный переворот.

— А они, выходит, не читали?

— Выходит, не читали.

Кузнецов захохотал, от восторга даже бил себя по ляжкам:

— Во, блин! А туда же! А я все думаю: чего они ни хера не делают? А они Ленина не читали!

Всю следующую ночь они раскатывали по Москве на такси, поили водкой солдат и офицеров, пили сами, пьяные не от водки, а от переполнявшего их чувства победы, молодости и свободы.

Попытка государственного переворота, предпринятая ГКЧП, хоть и закончившаяся ничем, укрепила Германа в правильности его решения переехать в Канаду. Эти Ленина не читали. Найдутся те, кто читал. И хотя после развала СССР стало ясно, что обратного хода уже не будет, Россия погрузилась в такую неразбериху, что только идиот мог планировать возвращение в Москву.

Потом Илюшка пошел в школу. Потом родился Ленчик. По настоянию Кати забрали к себе тестя и тещу. Герман согласился с условием, что он снимет для них квартиру, и они будут жить отдельно. Семья укоренялась в Торонто, как саженец в благодатной почве. И не успел Герман оглянуться, как обнаружил, что прошло уже двенадцать лет после его первого прилета в Москву.

Но воспоминание о тех днях так и осталось в самых глубинах его сознания, как озноб после долгого пребывания на морозе. Прилетая в Шереметьево, он первым делом машинально смотрел на шоссе: не выползают ли из тумана танки. И даже как бы принюхивался: туман это или чад солярки от дизелей бронетехники.