Хозяйка тихонько высыпала щепотку миндаля на клеенку, смотрела в стол. Хозяин что-то быстро говорил по-еврейски, перебирал банки на подоконнике. Только мальчик от дверей лавочки глядел Коле в лицо.
      - У меня папу арестовали! - вдруг на всю комнату заговорил Коля, все оглянулись, все глядели на голос. - А папа почтовый чиновник. А мама дома не знает, плачет. Я хотел узнать на почте, а надзиратель...
      - Ца-ца-ца! Ммм! - закивал головой еврей. - Ай-ай! Что с людьми делают. Ой! - он выдохнул весь воздух.
      - Так заходил городовой, - быстро зашептала еврейка, - так спрашивал за вас. Я ему говорю: вы с ума сошли?
      - А шинель что? Пропала? Там есть что? - Хозяин сморщил брови, совсем нагнул лицо к Коле. - Вы говорите! Важное есть там?
      - Так он же не имел в руках шинели! - перебила хозяйка. Мальчик влез коленями на стул и через стол тянулся, поднял брови на Колю.
      - В шинели ничего...
      - А где мама? - трясла за плечо Колю хозяйка. - Мамочка ваша где? Она же за вас не знает. Ой, где вы живете, где? Где? Во вунт ир? - говорила она по-еврейски.
      - Здесь, сейчас, на Елизаветинской, - и Коля показывал вбок рукой.
      - Что ты хотела? Что ты хотела? - вдруг набросилась хозяйка на девочку. - А! Ним! - и она скинула миндаль на пол. - Так надо иттить, надо скоро!
      Она быстро заговорила с мужем.
      - Я пойду! - Коля двинулся.
      - Халт! Халт! - хозяйка перегородила рукой дорогу и схватила с кровати шаль, заспешила по коридору.
      - Она посмотрит, или не глядит кто, - и хозяин мотнул головой вслед жене.
      Все молчали, слушали. Слышно было только, как кусала миндаль девочка под столом.
      - Он тебе не бил? - чуть слышно прошептал мальчик. Коля затряс головой.
      - Нет? - и мальчик сполз со стула.
      Толком
      САНЬКА не верил, что пустят в столовку: закроют "впредь до особого распоряжения", и взвод казаков будет мимо ездить, по мостовой шагом, взад да вперед. Столовка "Общества попечения", и губернаторша председательница. Санька спешно мылся утром - посмотреть скорее, как? закрыта? нет? казаки? Он слышал, что Андрей Степанович пьет уже чай в столовой, сморкается на всю квартиру. Не затеял бы разговаривать, рассуждать. Вопросы, паузы. Без чаю идти, что ли? Прошел мимо столовой: Андрей Степанович сидел один, как будто брошенный, и глянул на Саньку - выходило, что если уйти без чаю, то, значит, уж нарочно, и взгляд, хоть достойный, но с надеждой. Санька с самым спешным видом влетел в столовую, за стакан, к самовару, криво сел, боком спешу! Андрей Степанович молчал, взглядывал. Санька изо всех сил вертел ложечкой в стакане. Налил на блюдце, стал дуть.
      - Куда это ты так? - осторожным голосом сказал Андрей Степанович, и укоризна в глазах: скорбная укоризна.
      - В столовке... собранье, - Санька прихлебывал из горячего блюдца.
      - Так! - Тиктин внимательно стал набирать на ножик масла. - Это что же? Общественный протест? - Тиктин не спеша намазывал хлеб. - Резолюции?
      - Один говорить будет... - Санька не глядел на отца, налил второе блюдце.
      - Вот вчера, - голос у Тиктина стал на ноту, на общественную ноту, он повернулся и говорил в буфет, - вот вчера тоже один говорил и... пятнадцать человек молчало. Пятнадцать холуев! - вдруг крикнул Тиктин, обернувшись к Саньке.
      Санька от блюдца, снизу, глядел в нахмуренные брови, и усы приподнялись, ненавистная горечь здесь, у ноздрей. Санька глядел не шевелясь.
      - Холуев! - крикнул на Саньку Тиктин ругательным голосом. - Честь имею представиться, - и Тиктин ткнул горстью себя в грудь и поклонился над столом.
      Санька выпрямился, сделал серьезное, осторожное лицо.
      - Да, да, - на всю квартиру говорил Тиктин, - в числе подлинных холуев его превосходительства.
      Анна Григорьевна в капоте вошла, она глядела то на Саньку, то на Андрея Степановича, мерила глазами: кто на кого?
      Горничная на цыпочках прошла по коридору.
      - Fermez la porte!* - сказал Андрей Степанович, кивнул на дверь.
      ----------------------
      * Закройте дверь! (фр.)
      Санька быстро вскочил, запер дверь, сел на место.
      - Ты это про вчерашнее? - тихо спросила Анна Григорьевна.
      - Это сегодняшнее! - снова криком сказал Андрей Степанович. Сегодняшнее! Вчерашнее! Трехсотлетнее! А там, - Тиктин тыкал со злобой большим пальцем за стену, - там идиоты помещичьим коровам языки режут!
      Анна Григорьевна глядела в поднос.
      - Чего глаза таращишь! - кричал Андрей Степанович. - Да, да! И жгут хлеб! Жгут дома! Красный петух. Дребезг.
      Андрей Степанович обвел весь стол яростными глазами и перевел дух.
      - А тут они, - Тиктин кивнул на двери, - они ведь в солдатских-то шинелях. Они тебе же башку прикладом разворотят.
      - В Николаеве, говорят, не стреляли, - Санька глядел, как вдруг всем телом задохнулся отец.
      - Говорят! - Тиктин весь красный спешной рукой полез в боковой карман. - Авот! Очевидцы! - И Тиктин совал через стол прямо в Саньку развернутый листок бумаги. - Пожалуйста-с!
      Санька взял листок, бегал глазами по лиловым расплывчатым буквам.
      - Вслух читай! - крикнул Тиктин.
      "Товарищи рабочие! - прочел Санька. - Вчера 11 числа на Круглой площади..."
      - Одним словом, баррикада, стрельба, и трое наповал! - перебил Тиктин. - Дай сюда! - Он потянулся, вырвал листок у Саньки. - И когда мерзавец в генеральских погонах тебя выпроваживает за уши, - Андрей Степанович с шумом переводил дух, - то действительно ты знаешь... что за спиной у тебя...
      Горничная приоткрыла дверь.
      - Александр Андреич, к вам это.
      Все смотрели на дверь, Санька вскочил, и в это время в дверь постучали.
      - Войдите! - приказательно крикнул Тиктин.
      - Я же не одета! - сказала Анна Григорьевна, но Санька уж открыл дверь. Ровно посреди дверей стоял в пальто, вытянувшись во весь рост, Башкин. Он стоял колом, притиснул руки к бокам, запрокинулся весь назад. Санька держал за ручку открытую дверь, хмурился, нетерпеливо вглядывался в Башкина.
      Минуту все молчали. Башкин смотрел по-солдатски прямо перед собой и не двигался.
      - Что за аллюры? - наконец крикнул Тиктин и вскинул назад голову.
      - Вы сами, - начал выкрикивать Башкин, - просили меня разыскать вашу дочь Надежду.
      - Теперь уж... - зычно перебил Тиктин.
      - Теперь уж, - еще выше крикнул Башкин, - теперь уж она не там, где вы думаете.
      - Да, да! - вдруг встала Анна Григорьевна, стул откатился, стул стукнулся в буфет. Анна Григорьевна прижимала к груди недопитый стакан. Ну! Ну! - Анна Григорьевна короткими дышками ловила воздух.
      - Вы что же, - привстал Андрей Степанович, - шпионили, что ли? - он свел брови и вставил в Башкина взгляд.
      - Это вы про лестницу? - Башкин все стоял в солдатской позе и рапортовал, лаял. - Я догонял ее по вашей сильной просьбе и в те двери не вхож. Если вам не угодно, - выкрикивал без остановки Башкин, - я ухожу. - И он повернулся на месте.
      - Стойте, стойте! - как вспыхнул голос у Анны Григорьевны, и Санька рванулся, дернул Башкина за плечо, и он, раскидывая ногами, вкатился в комнату. Он ухватился за стол, чтоб не упасть.
      - Что за гадость! - кричал Санька.
      - Господи, Господи! - повторяла Анна Григорьевна, она бросилась к Башкину.
      - Молчать все! - и Андрей Степанович стукнул ладонью по столу. Стало на миг тихо. Башкин выравнивался. Андрей Степанович взял его крепко за пальто за грудь.
      - Без кривляний и фокусов можете вы говорить? - и он коротко тряхнул Башкина за пальто.
      - Пустите, пожалуйста, - обиженным голосом заворчал Башкин. - Я никак не хочу говорить. Пустите, пожалуйста, мое пальто, я хочу отсюда уйти. Что за манеры в самом деле?
      - Брось, - задохнувшимся шепотом сказала Анна Григорьевна. Она отвела руку мужа. - Идемте, идемте! - и Анна Григорьевна за рукав стремительно потащила Башкина прочь, вон из комнаты, дальше по коридору. Она втащила его в Надину комнату и на ходу захлопнула дверь.
      - Ради Бога, скорей, скорей! - Анна Григорьевна обоими глазами поднялась к Башкину и старалась раньше высмотреть все, что он знает, пока не сказал. Она пробиралась дальше, дальше в глаза Башкину, и Башкин не мог поглядеть в сторону. - Ну? - выдыхала Анна Григорьевна.
      - Арестована она, - обиженным голосом сказал Башкин.
      - Где? - Анна Григорьевна не отцеплялась от глаз Башкина.
      - Не знаю. - Башкин оторвал глаза, глянул вверх, и глянул грустно, раздумчиво.
      - Где? - Анна Григорьевна держала его за лацканы пальто, тянулась вверх. - Где?
      - Да серьезно же не знаю! В участке каком-нибудь, - говорил вверх Башкин, - а может быть, в тюрьму повели. Кто их знает, какой там у них порядок.
      - Как узнать? Говорите! Башкин! Я вас умоляю! Ну-ну-ну!
      - Ну, милая! - Башкин поднял брови, и оттопырились губы. - Ну кто же может? Товарищи ее, что ли. У них там ведь все известно... передачи там всякие... Да, у товарищей, у товарищей! - Башкин смотрел добрыми глазами и мягко кивал головой.
      - Кто же, кто же! Ведь я их не знаю! - Анна Григорьевна судорожно трясла головой. - Я ничего, ничего про нее не знаю, не знаю. Говорите, говорите! - шептала она и глядела в глаза Башкину - по ним плавала, раскачивалась доброта. Сочувственная. Теплая. - Говорите, - вдруг крикнула Анна Григорьевна, сильно дернула Башкина вниз. И тяжелые шаги по коридору заспешили на крик. Башкин вывернулся. Он в дверях прошел мимо нахмуренного Андрея Степановича.
      - Что такое? - раздраженно спрашивал Андрей Степанович. Легонько щелкнула входная дверь.
      - Надю арестовали, Надю арестовали, - говорила Анна Григорьевна, она прорывалась в коридор мимо Андрея Степановича.
      - Толком говори, толком! - удерживал ее Тиктин. Анна Григорьевна искала глазами Башкина.
      - Да говори же толком, - поворачивал ее к себе Андрей Степанович.
      - Саня, Саня где? - озиралась Анна Григорьевна; она нашла глазами вешалку: ни шинели, ни Санькиной шапки не было. - Иди, иди сейчас же! говорила Анна Григорьевна и притоптывала ногой. - Да иди же! Иди! - вдруг зло толкнула Тиктина Анна Григорьевна. - Сейчас же! Да иди же ты! - и вдруг повернулась и бросилась к вешалке. Она сорвала свое пальто. Андрей Степанович, подняв брови, топтался возле.
      - Да скажи, ей-богу, толком же...
      - Убирайся! - оттолкнула его Анна Григорьевна.
      Разойдись!
      ВИКТОР проснулся среди ночи: очень больно врезался в шею воротник, а снилось, что кто-то обнимал, давил шею, и нельзя было вырваться. Спустил впотьмах ноги с постели, и стукнулся об пол полуснятый ботфорт. И Виктор нахмурился, по-деловому. Потом глядел в темноту. Зубки вспомнились, такие остренькие, ровненькие, и будто прикусила что и держит и радуется. И Виктор в темноте вдруг оскалился, стиснул прикус, и поскрипывали зубы. И головой затряс, будто рвет что. Виктор захватил на бедре кожу и сжал до боли, сколько сил, повернул. И сам не заметил, как зубами хрустнул.
      - А дрянь какая! - дохнул шепотом Виктор и ткнулся головой в подушку, закинул ноги на кровать, и сразу прильнуло усталое тело к постели, и жарким кругом пошла голова, и теплой водой подмыл, закачал сон.
      И вдруг звонок, настоящий звонок. Ну да! Виктор вздернул голову. Застучало в кухне, Фроська идет отворять. Виктор вскочил, дохромал до двери, нашарил выключатель. Свет мигом поставил вокруг всю комнату, стол с портфелем.
      - Кто? Кто? - вполголоса спрашивала в двери Фроська. Виктор со всей силы рвал на место ботфорт. Фроська же отворяла двери. Виктор высунулся. Фроська, в пальтишке внакидку, жалась, пропускала грузного городового.
      - Здравия желаю, - тихим басом сказал городовой.
      - Что случилось? - шепот хрипел у Виктора. Городовой подымал и опускал брови.
      - Приказано... приказано, - шептал городовой и присунулся к самому лицу Виктора, - что всем надзирателям сейчас собраться до господина пристава.
      - А что? Не слыхал? - Виктор спрашивал шепотом.
      - Не могу знать, а распоряжение есть. И коло вокзала, слышно, дела, и городовой тряхнул головой. - Дела, одним словом. А не могу знать.
      И городовой отступил полшага.
      - Стой, сейчас! - и Виктор стал снимать с вешалки шинель. Городовой схватил подать. Виктор видел, как из темного коридора белела Грунина голова, плечи, и слышал, как звала:
      - Витя! Витя!
      - Ну пошли, пошли, - громко заговорил Виктор, затоптал сапогами на месте, пока городовой заправлял ему портупею.
      - Витя! - громко крикнула Груня.
      - Что? Ни минуты, моментально надо, - уж повернувшись, говорил Виктор и шумно возился с замком, отворял двери. Он слышал, как сзади шлепала на бегу туфлями Груня.
      Виктор чуть не бегом выскочил на улицу, заспешил ногами по тротуару. Городовой топал на полшага за плечом.
      - Чего это у них спешка такая, - говорил, запыхавшись Виктор, загорелось вдруг?
      - Да пока все соберутся, поспеете, - городовой пошел рядом, - теперь пятый час, должно. К шести всех, не раньше, сберут.
      - Стой! - вдруг крикнул Виктор и стал на месте. - Я ж портфель забыл на столе. В кабинете у меня. - Виктор сделал шаг назад. - Нет, ты беги, нагонишь меня.
      Городовой прихватил рукой шашку и тяжелой рысью побежал в темноту. Виктор шел спешной походкой. Улица была совсем темная. Белесым пятном маячила мостовая. И одни свои шаги слышал Виктор, и в такт позвякивала шашка.
      "Теперь он там, - думал Виктор про городового, - наболтает еще, дурак. Сказать было, чтоб молчал, наглухо".
      Виктор топнул ногой и стал. Слушал. Достал папиросу, шарил по карманам, не находил спичек и грыз и отрывал, выплевывал картонный мундштук папироски. Хлопнула вдали железная калитка, и зашагал, зашагал. "Не успел, не болтал", - думал Виктор.
      - Ну, скорей! - крикнул Виктор в темноту; глухим камнем стукнул голос в улице. Шаги быстро затопали.
      - Вот-с, - городовой подавал портфель, - и записочка от супруги. Велели вручить.
      Бумажка белела в воздухе. Виктор схватил и сунул в карман шинели.
      - Ты там ничего не говорил? - спросил Виктор через минуту.
      - Никак нет. Чего же говорить? Нема чего говорить В участке желтым светом горели окна - одни во всей улице. Двое городовых ходили по панели, и слышно было, как хлопали двери вверху. Виктор остепенил походку и твердым шагом подымался на крыльцо.
      На верху лестницы через двор Виктор услышал крик, обрывистый, ругательный. Виктор распахнул дверь. Пристав, прежний помощник, с черными крепкими усами, стоял среди дежурной, весь красный, а перед ним Воронин и еще какой-то новый надзиратель, в очках, замухрышка, и пристав пек их глазами.
      - А по-вашему, по-дурацкому, - кричал пристав, - так значит и надо! Да? да? Я спрашиваю! - и пристав топнул ногой, будто гвоздь пяткой заколотил. - В шею всех тогда гнать! Всех нас к чертовой рваной бабушке. Войска! А вы кто? Бабы недомытые? Это что же, полиция, выходит, и караул кричать? - Пристав шагнул было прочь, но вдруг круто повернул назад: - Мне чтоб во! - хриплым шепотом говорил пристав. Он засучил кулак и по очереди подносил в самое лицо и Воронину, и плюгавому. - Во! Мне чтоб во как! - и красный пристав аккуратно подошел к Виктору и под самым носом с судорожной силой потряс кулаком. - Во мне как! Рви вашу тещу - бабушку. Свистоплюи! Всех на свалку! Подобрать мне слюни! - крикнул пристав. - И через пять минут чтоб готово. Марш!
      Пристав повернулся и широко затопал в темную канцелярию, к себе в кабинет.
      - Тьфу! - плюнул Воронин и выругался матерно. Виктор осторожно подступил:
      - А что такое?
      - А идите все к чертям собачьим! Тьфу, якори ему в душу, в смерть, в гроб черта-матери... - и Воронин хлопнул за собой дверью. Плюгавый моргал под очками, шевелил губой с рыженьким волосом, он шагнул следом за Ворониным.
      - Стойте, - шепотом сказал Виктор, взял его за рукав.
      - Да я прикомандированный, - бабьим голосом говорил плюгавый. - Да вот не знаю, выступать, говорит, - и он обиженно кивнул на кабинет пристава, на свет за матовым стеклом. А оттуда вдруг послышалось, как вертят телефонную ручку, и плюгавый быстро распахнул дверь на лестницу.
      Виктор шел за ним по лестнице и слышал на ходу:
      - В депо вооружились... все с револьверами... солдат бы туда, а он сами. Пальба там... косят, говорят, прямо.
      Они уж входили во двор. В темном дворе глухо гудели люди. Слышно было, как Воронин кричал:
      - С резерва всех, всех гони сюда, сукиного сына, гони! гони! всех!
      Вавич протолкался через городовых, наглядел, где суетилась серая шинель Воронина, мутно летала среди черных городовых.
      - Куда вести? - ловил он Воронина за рукав. - Давай, я построю.
      Вдруг Воронин на миг остановился. Он в темноте приглядывался.
      - А, ты! Да чего суешься, ты ж откомандирован. В Соборный же. - И Воронин махнул рукой, повернулся. - Выходи, выходи, на мостовой рассчитаешься. Ну, ну, сукиного сына, а ну, жива! Глушков! Глушков! Где?
      Плюгавый совался, не поспевал за Ворониным.
      - Здесь я, здесь.
      - Здесь, здесь, запел тоже рыбьим голосом, - ворчал Воронин.
      На мостовой городовые молча строились в две шеренги, и рогатый штык берданки шатался возле каждой головы. С крыльца сбежали еще двое квартальных. Воронин шлепал вдоль черного фронта - глухим голосом считал ряды. Старший городовой черной горой шатался сзади.
      Виктор стоял на тротуаре. Он в досаде сверлил панель каблуком. "Эх, мне бы" - и хотелось крикнуть - он даже откашлялся - "по порядку номеров рассчитайсь!.. на первый и второй рассчитайсь!"
      Воронин вышел из-за фронта, он шел к крыльцу и стал, повернулся, поглядел на Вавича. Вдруг быстрым шагом подошел вплотную.
      - Иди, дурак, домой, иди скорей, сукиного сына, сейчас пристав придет, - зашептал Воронин. - Иди, тут такое будет... и черт его знает.
      И Воронин махнул рукой и быстрым шагом зашлепал к крыльцу.
      Городовые стояли недвижно, и шепота не слышно было.
      Как черный забор стояли черные спины. И стало слышно, как треск лучины: где-то загоралась и затухала стрельба. Среди темной тишины.
      Виктор повел плечами. Наверху хлопнули двери, и шевельнулись черные спины. Громко было слышно, как спускались по лестнице.
      "Сейчас, сейчас", - подумал Виктор и задышал часто. Шаги стали. Виктор не оборачивался. Прошла секунда.
      - А это что за франт? - крепко ударил в воздух голос пристава. - Марш в строй, нечего торчать! Виктор скачком шагнул с тротуара.
      - Смирна! - скомандовал пристав. Городовые замерли, придавились друг к другу.
      И тонко-тонко звенел вверху в участке в открытую форточку телефонный звонок. Прерывисто, тревожно, требовательно. Все слушали.
      - Ряды! - произнес пристав.
      И вдруг затопали сверху сапоги, не бежали, враскат катились вниз, и вот городовой размахом летел с крыльца.
      - Что случилось? - крикнул пристав.
      - Господин полицмейстер к телефону, чтоб немедленно, - запыхавшись, крикнул городовой.
      Пристав злой походкой заспешил в участок. Люди зашевелились, легкий гул пошел над головами. Воронин подошел к крыльцу, стал боком, поднял ухо. Махнул серым рукавом на людей. Стало тихо.
      - Слушаю. Виноват, как говорите? Только резерв? - слышно было в форточку.
      Люди зашептали, загомонили глухим гамом, и только выкрики без слов долетали из форточки.
      Воронин махал рукой, чтоб молчали, чтоб дослушать, но ровным гулом стоял говор.
      - Смирно! - крикнул Воронин. Гул оборвался. Но сверху не слышно было слов. Воронин ждал. Люди замолкли. Опять стало слышно, как потрескивала стрельба вдалеке и где-то совсем близко прокатился воем по улице ружейный выстрел. Старший городовой подходил осторожными шагами, как по болоту, он стал в трех шагах, глядел на Воронина, на завернутое к форточке ухо. Прошло минут пять. Воронин не шевелился.
      И вдруг:
      - Разойдись!! - будто ахнуло что сверху и разбилось вдребезги. Люди не двинулись, замерли. Минуту молчали.
      - Ну пошли! - глухо сказал Воронин. Он быстро затопал к крыльцу, приподнял спереди шинель, шагал через две ступени. Вавич спешил следом. Воронин толкнул дверь и тем же ходом зашагал к светлому матовому стеклу, к пристанской двери. Он схватился за ручку и на ходу буркнул: - Разрешите?
      - К чертям! - как выстрелил пристав. Воронин отдернул руку, как от горячего.
      - Что за е... ерунда, - шептал Воронин и в полутьме глядел на Вавича.
      Иди
      САНЬКА запыхался, расстегнул шинель для ходу - вон оно, крылечко, столовка. Нет, кажется, нет городовых. Никто не идет в столовку - опоздал, или закрыта. Санька вбежал на крылечко, еще ступеньки, еще дверь. Не поддается. Нет, вот туго пошла. Приоткрылась. Глядит в щель в папахе. Впустил. Битком. И вон по колено над всеми, оперся локтем в колонну, подпер рукой голову, в очках - Батин, наверно. Батин, насупясь, строго глядел очками - темными, может, нарочно. И волосы прямые косо висят на лбу. Вот, не спеша, говорит учительным усталым баском:
      - ...завтра, может быть, товарищи, меня уж не будет меж вами, - провел по лбу, откачнул волосы и строгими очками поводил кругом, - но я прямо вам говорю, что вовсе не близок победы час, и не голыми руками берут победу. Нет победы без жертв. И боя нет без крови. Заря взошла - в крови горизонт. Самодержавие не сдается даром.
      Батин встряхнул вбок нависшую желтую прядь.
      - Нет, товарищи! Бастовать сложа руки и отсиживаться по домам, когда там, - Батин вытянул руку над людьми и острой ладонью потряс вперед, - там люди, которым нечего терять, кроме жизни, люди эти вышли против штыков, вышли на смерть, на погибель, вышли умереть за лучшую долю...
      Батин секунду молчал.
      - ...они погибнут, и мы ответственны за их гибель и смерть. И напряженный вздох прошумел над головами и летел к Батину.
      - Но уж колеблются штыки...
      И холодом, стальным вороненым холодом пало слово на все головы. Батин откашлялся. И пристальными зрачками глядела на него тысяча глаз.
      - Товарищи, - вдруг новым голосом сказал громко Батин, - мы вышли на революционную дорогу и отдали руку, - Батин вскинул руку, - рабочему классу!
      И снова опустил брови, и одни очки блестели из лица.
      - И завтра же нам придется быть в бою... ни на шаг позади, - совсем глухо сказал Батин.
      Он замолчал и медленно обводил взглядом лица.
      - Прощайте, товарищи, - еле слышно сказал Батин, он слез вниз, и голова его потонула в толпе. Все молчали, и тогда стало слышно возню у дверей. И вдруг загудели, заплескали голоса. Все глядели на двери, как они распахнулись, - вошло несколько человек студентов. Санька стоял на подоконнике, он глядел туда, где стоял Батин, тряс головой.
      - Героем каким, - шептал Санька. - А, может быть, настоящий. - И зависть горячей кровью бросилась в грудь, в лицо. - Сделать такое что-нибудь, чтоб прямо... и язык потом ему показать. Нет! А просто не посмотреть. - Санька слезал с подоконника, среди гула голосов кто-то выкрикивал резким голосом:
      - ...освобождения арестованных...
      - ...до Учредительного...
      Санька пробивался к двери.
      Санька сбежал с крыльца, глядел под ноги, круто повернул влево и быстрым шагом заспешил прочь.
      "И тужурка у него, - думал Санька, - поверх русской рубахи, волосы, очки... рисуют таких. "Ничем не жертвуете!" Наверно, чем-нибудь пожертвовал и теперь уж назидательно". - Санька греб ногами землю все жарче и жарче. "Кого арестовали, сидят теперь героями; потом выйдут и будут по домам ходить и все с почтением. Ах, подумаешь, какой! К нам - "ах" - пришел. А он этак недоговаривает, чтоб подумали. А его в куче забрали, на углу стоял". Санька шел все дальше, куда несли ноги. И все резкий, крепкий тенор этот стоял в ушах: "бастуем до Учредительного"... - и это уж затвердил как дьячок... Санька вдруг круто повернул назад. Он почти бежал назад к столовке. Студенты сплошной струей валили с крылечка. Санька, красный, голова потная и зубы сдавлены, пробивался сбоку перил против густого хода. Еле вломился в дверь, вскочил на стул, губы дрожали чуть - черт с ними, с губами. Санька злыми глазами, запыхавшись, обвел кругом - все глянули, и видно, как тревога ударила во все лица.
      - Товарищи! - крикнул Санька. Все стихли, ход в дверях застыл. - Вот вы... мы то есть, все, - выкрикивал Санька со всего голоса и видел, как все потянули головы к нему, на спешную, на орущую ноту, - все ведь подымали руки - бастовать до Учредительного собрания? Да?
      Санька глядел на всех и на миг было совсем намертво тихо.
      - Так почему же бумаги ваши в университете? Чего ж бумаги не взять всем! из канцелярии! Документы! Заворошились голоса.
      - А чего? - кричал Санька с силой, с злобой. - Ведь коли всерьез, а не для слов, для красных, так чего там! Коли до Учредительного собрания, так ведь оно всех обратно примет! В первую голову!
      А гул уж громко пошел волнами, выше, и Санька спешил докричать:
      - А если не берете бумаг, так значит ерунда одна! Хвастовство! Санька уж рвал голос и знал, что не перекричать толпы - "лазейку! да! трусы! хвастуны! тьфу!" - Санька плюнул на этом себе под ноги и соскочил на пол, его вжала в себя струя, что уж снова прожималась в двери. Санька ни на кого не глядел и знал, что сейчас такая у него рожа, что всем видно. И черт с вами, глядите - до самого Учредительного собрания. Санька вырвался из толпы, перешел сразу на другую сторону и не знал даже, шел ли он, будто без ног двигался, свернул в улицу, студентов попадалось меньше, Санька обгонял их. Городовой, отворотясь, смотрел вбок. Вон квартальный в воротах, в глубине, не высовывается, глядит, поднял брови. Санька уж шел по Дворянской. Он сбавил ходу, застегнул шинель, хоть был весь мокрый. Наладил дыхание. Он видел, что идет к Танечкиному дому, прогнал себя мимо - "Что это вдруг с бою, подумаешь" - он уже дошел почти до угла и вдруг повернул и спешным ходом пошел прямо к Таниной парадной.
      - Чего лезу, спрашивается? - шепотом, задыхаясь, говорил Санька и шагал через две ступеньки. Около двери он стал. Старался надышаться. Постою и назад! - Санька нахмурился, смотрел в порог. И вдруг легкий шум за дверью, клякнул замок, и тотчас распахнулась дверь, и Анна Григорьевна чуть ткнулась в Саньку. Она быстро шептала - назад, а сзади над ней Танины глаза, и ровно, не мигая, во весь взгляд глядит Таня, как будто знала, что он тут стоит. И лицо серьезное какое, твердое.
      Анна Григорьевна повернулась.
      - Ах, ты это! Как это? Да, да! Знаешь что...
      Санька закивал головой, понял - случилось и с Надей. Танечка не выходила из дверей, чуть нахмурилась. Санька оттолкнул мать, он не успел покраснеть, а Таня держала в передней его за лацкан шинели, глядела в самые глаза и говорила тихо и раздельно, как человеку спросонья:
      - Надю арестовали. Ничего не известно. Найди Филиппа и узнай все. Иди! - и она повернула его за лацкан к двери.
      Санька прошагнул мимо матери, и ноги покатили вниз по ступенькам. Не оглянулся, знал, что смотрят в спину. И в груди высоко встал воздух, и только на улице выдохнул его Санька. Ручка осталась Танечкина на лацкане, как держала она, как зажала в кулачок. И Санька не трогал лацкан, не застегивал шинели, украдкой нагибал голову и глядел. Настоящая - без перчатки еще. Санька нес ее и обходил прохожих, чтоб не задели за то место, не обтерли, не дернули. Санька шел прямо на Слободку. Он не видел лиц прохожих, они черными тенями мелькали мимо, как живые деревья в лесу, а он шел тропкой, и вилась тропка, что меж деревьев, чтоб не толкаться. И воздух, сырой и свежий, шел в лицо, шел сам, как будто первый раз заработал внимательно, ласково воздух. Вот уже деревянные мостки стучат под ногами. Санька легко спрыгивал, давал дорогу встречным. Вон церковь стоит, присела в голых тополях и длинной колокольней высматривает из веток. Какой-то человек и хмуро и пристально глядит на Саньку вон у ограды, и Санька почувствовал, будто щипнул его человек глазами, а человек уж отвернулся и полез в карман, вытянул табачницу, тихонько зашагал. Санька все смотрел на его сутулую спину и уж шел посреди мостовой через площадь, а человек скручивал на ходу папироску, медленно шагал у ограды. Санька был уже в трех шагах, человек стал, оглянулся злым, опасливым взглядом.
      "Надо что-нибудь..." - и Санька быстро полез в карман брюк. Он увидал, что на мостках кое-кто стал, глядят, а человек вобрал голову в плечи, откинулся чуть назад и взглядом уперся в Саньку и чуть выставил папироску вперед. Санька вытянул из кармана портсигар, и прохожие на мостках двинулись дальше.
      - Позвольте прикурить, - Санька достал папиросу. Человек не сводил глаз с Саньки, доставал спички. Лицо готовым кулаком глядело на Саньку. Он ничего не говорил и торкал спички, как отталкивая Саньку. Санька чиркнул и с папиросой в зубах через затяжки бурчал: - Шел бы домой... торчишь... как шиш... на юру... все видят. Бери спички-то, - сказал Санька громко. Работник!
      Человек молчал и короткими пальцами ловил спички, глядел куда-то Саньке через плечо. Санька оглянулся. Человек пять парней кучкой стояли сзади. Человек двинулся.
      - Стой! - крикнул парнишка. - А нам закурить! Я думал, что-сь будет, сказал он Саньке и мотнул подбородком. - Что же ты текаешь? - крикнул он человеку вдогонку.
      Городовой медленно шел к ним через площадь. Парнишки пошли вбок к мосткам. Санька двинул дальше - куда же я иду? Он слышал, что городовой зашагал крепче, шире. Над головой вдруг ударил колокол, раз и еще и еще. Санька свернул в ворота ограды и быстро прошел в церковную дверь. В церкви было пусто, две нищих старухи крестились у стенки да два белых платочка. И вот один у клироса, справа. Санька сразу узнал сутулую спину. Староста глядел из-за свечного прилавка. Санька крестился и серьезно глядел в иконостас. Перестали звонить. Пономарь вошел, шептался со старостой. Санька перекрестился широко три раза и тихо вышел на паперть. И вот слева дверка, должно, на колокольню. Санька оглянулся и тихонько вошел. Каменная лестница, Санька поднялся до поворота. Глядел вниз, притаившись. Он поднял руку, взялся за борт шинели.
      - Да чего ж я дремлю-то! - и Санька топнул о каменную ступеньку, и гулко побежал звук по узкой лесенке, и дернулись ноги, Санька сбежал и вышел вон без оглядки прямо из ограды. - К чертям, - говорил громко Санька, - ко всем чертям!