- Ух, брат, здорово как! Ай, Кипиани! - Санька с восторгом, с завистью смотрел на белую повязку. Из нее, как из рыцарского шлема, глядело лицо; прямой чертой шла на лбу повязка.
      - Пропала папаха, - махнул рукой Кипиани. - Такой сволочь, прижал конем, тут забор. Я под низ, - Кипиани присел, глянул в Саньку черным блеском.
      Санька откинулся - вдруг прыгнет пружиной.
      - Шапка упала, он нагайкой, я под низ и лошадь ему раз! раз! Сел лошадь! - Кипиани сел совсем на пол и оттуда глядел на Саньку. - Вот! - И Кипиани встал. Дышал на всю комнату, обводил товарищей глазами. - Тут вот! - и Кипиани резанул рукой у себя под коленками.
      Минуту молчали, и шум, недавний гам стоял у всех в головах. И вдруг резкий женский вскрик - как внезапное пламя. Санька узнал голоса - бросился в двери.
      В конце коридора, в передней, Анна Григорьевна держала кого-то, будто поймала вора. Санька узнал Надину шапочку.
      И вот через мамино плечо глядит - протянула взгляд через весь коридор и так смотрит, как будто уезжает, как будто из вагона через стекло, когда нельзя уж крикнуть последних слов. Санька двинулся рывком. Но Надя вдруг вырвала шею из маминых рук.
      - Ну, оставь, ну, довольно. Цела, жива, - и Надя повернулась, пошла, не раздеваясь, в свою комнату.
      - Я сейчас! - крикнул Санька товарищам в двери, старался беззаботно стучать каблуками, шел к Наде.
      Надя сидела в пальто и в шапочке на своей кровати.
      Анна Григорьевна стояла перед ней, вся наклонилась вперед, с кулачками под подбородком. Она шевелила губами и капала слезами на пол.
      Надя вскинула глазами на Саньку.
      - Ну и пришла. И ничего особенного, - говорила Надя. - И чего, ей-богу, мелодрама какая-то. И ты туда же.
      Надя снова взглянула на Саньку. Она резко поднялась, прошла в прихожую.
      - Дайте мне умыться спокойно, - говорила Надя, с досадой сдергивала пальто.
      - Ну, цела, и ладно, - сказал веселым голосом Санька, - а ты не стой, - обернулся он к Анне Григорьевне, - как Ниобея какая, а давай чаю.
      Анна Григорьевна перевела глаза на сына: "улыбаться, что ли". И улыбка побыла на лице и простыла. В Надиной двери щелкнул замок.
      Анна Григорьевна топталась, поворачивалась около Надиной двери.
      - Ей-богу, - сказал Санька сердито, - вели ты ставить самовар, и нечего топтаться.
      Анна Григорьевна повернулась к кухне.
      - Вот и все, - крикнул на ходу Санька. Из своей комнаты Санька слышал горячий крик. Кипиани даже не оглянулся, когда открыл двери Санька, он наступал на товарища, он наступал головой вперед и вскидывал ее после каждой фразы, как бодал:
      - Почему, говоришь, Рыбаков? Почему социал-демократ не может? Кипиани боднул воздух. - Социал-демократ не может в деревне? Не может? Скажи, Рыбаков, почему?
      - Да уж говорил, - и недовольно отвернул лицо в сторону. - Да! - вдруг обернулся он к Саньке. - Мы ведь к тебе сказать...
      - Ты ерунду говорил, - Кипиани дергал Рыбакова за борт шинели.
      - Да! - и Рыбаков двинулся к Саньке. - Завтра в час в столовке сходка, летучая. Будет один...
      - Один! - передразнил Кипиани. - Не знаешь кто? Батин, - сказал Кипиани тихим голосом, сказал, как угрозу. - Знаешь? - Кипиани снизу глянул на Саньку, нахмурился и выставил кулак. - Ух, человек! - глухо сказал Кипиани и вдруг вскинулся и улыбкой ударило во все лицо. - Я тебе про него расскажу! Рыбаков, Рыбаков! Ай что было! Ты говоришь, в деревне! - кричал Кипиани. - Слушай оба, - он дернул Рыбакова, поставил рядом с Санькой, слушай! Он в одной деревне, понимаешь, заделался писарь. Волостной писарь. Никто не знает, понимаешь, - и Кипиани поворачивал лицо то к Саньке, то к Рыбакову.
      - Ну? - и Рыбаков пустил равнодушно дым и глядел, как он расходится.
      - А ну! - крикнул Кипиани, нахмурился. - Что ты "ну"? Он рабо-та-ет, понимаешь? Он...
      В это время в дверь постучали; громко, требовательно. Все оглянулись.
      Санька открыл. Андрей Степанович стоял в дверях. Он глядел строго и не переступал порога.
      - Можно? - Андрей Степанович чуть наклонил голову и шагнул в комнату. - Сейчас было заседание в городской Думе. Рыбаков кивнул головой.
      - Ага, понимаю.
      - Одним из гласных, - Андрей Степанович наклонил голову и потряс, был поставлен вопрос, вопрос вне очереди, о событии, попросту избиении, этими словами и было сказано, - об избиении студентов перед университетом. Было предложено немедленно отправить депутацию к генерал-губернатору.
      - Да постучи ты хоть ей, - вдруг плачущим голосом ворвалась Анна Григорьевна, - может быть, она тебе откроет. Господи, мука какая!
      Андрей Степанович секунду глядел на жену, поднял брови.
      - Сейчас! - резко сказал Андрей Степанович; со строгим лицом обернулся к студентам: - К генерал-губернатору. Сейчас, сейчас! - вдруг раздраженно прикрикнул Андрей Степанович и, топая каблуками, вышел.
      Кипиани сел на Санькину кровать, глядел в пол, и видно было красное пятно на белой макушке. Он вытянул вперед руку мимо уха, держал, ни на кого не глядя.
      - Де-пу-та-ция... - и Кипиани зашевелил двумя пальцами, как ножками, в воздухе. - Ну а что? - вдруг поднял лицо Кипиани и развел руками. - Идем!
      Кипиани вскочил и стал насаживать фуражку на забинтованную голову.
      - Два слова! - Рыбаков тронул Саньку за плечо. - Слушай, нельзя у тебя того, - говорил Рыбаков шепотом, - рубля занять? Только, ей-богу, не знаю, когда отдам, - говорил он Саньке вдогонку.
      Санька шел по коридору к отцу. Андрей Степанович стоял около Надиной двери.
      - Да ну, Надежда! - говорил Андрей Степанович. - Да покажись же! - и стукал легонько в дверь.
      - Сейчас, причешусь, - слышал Санька Надин голос.
      - Ну-ну! - веселым голосом ответил Тиктин и повернулся к Саньке.
      - Дай рубль, - сказал Санька. - Рубль, рубль, ровно рубль, - говорил Санька, пока отец, хмурясь, доставал из глубокого кармана портмоне.
      - Сейчас, сейчас! - отвечала Наденька на голоса из коридора.
      - Ты, кажется, родителя своего... - начал Рыбаков и смеялся шепотом.
      - Да брось, не последний, да бери же, - совал Санька рубль. - Вот Кипиани, понимаю, - и у Саньки глаза распялились, он глядел на Рыбакова с ударом, с упреком.
      Рыбаков поднял плечо и голову скосил.
      - Чепуха это!
      - А ты б сделал?
      - Зачем? Смысл? - Рыбаков встряхивал, будто что весил на руке.
      - Да чего там смысл! Сделал бы? Говори?
      - Да он на паровоз с ножиком кинется, я ничуть не спорю. А смысл? - и Рыбаков опять сделал рукой.
      - Что ты ручкой трясешь, - кричал Санька. - Смысл! Смысл! Сто двадцать смыслов будет, а тебе не полезть... Да и мне тоже! - и Санька топнул ногой. - Вот ручкой, ручкой, - и Санька передразнил Рыбакова, - ручкой мы помахивать будем, а коли б все, как Кипиани...
      - Так что? - Рыбаков глаза прищурил на Саньку. - Так не нагайками, а пушками.
      - А мы... а мы и на пушке верхом, да, да - во весь карьер от зайца. И Санька заскакал, расставив ноги. - Что смеешься? - И Санька сам рассмеялся. - Верно же говорю.
      Саньке смех все еще разводил губы.
      - Да нет, ей-богу, что за к черту деятельность? Что вы, спросят, делали? А нас, видите ли, били! - И Санька расшаркался перед Рыбаковым. -А что, мол? Недополучили, что ли? - Как пожалуете! - кривым голосом выводил Санька.
      Рыбаков пускал дым, улыбался.
      - Знали ведь, что бить будут! Знали? - Санька нахмурился, напирал на Рыбакова. - Ну? А вышли? А почему?
      - Ну почему? - и Рыбаков откинул голову назад и, сощурясь, глядел на Саньку.
      - Я почему? - Санька вытаращился на Рыбакова. - Я вышел потому, задыхаясь, говорил Санька, - потому, что, значит, боюсь, что вот казаки, нагайки.
      - А я вышел потому и думаю, что и другие... и, если хочешь, ты тоже... - с разумительным спокойствием начал Рыбаков и вдруг оглянулся на дверь.
      - Да просто хочу узнать, чего он орет, - в дверях стояла Наденька. Можно? Рыбаков поклонился.
      - Да Господи, просто хочу послушать, - Надя оборачивалась назад к Анне Григорьевне. - Ну, хочу тут побыть, что ты как тень... никто меня не съел и не съест. - И Надя уселась боком на стул, закинула локоть за спинку. - О чем это такая громкая дискуссия? - Наденька насмешливо глядела на Рыбакова.
      Рыбаков по-гостиному улыбался Наденьке.
      - Ну? - сказала Надя, глянула на свои часики, вскинула ногу на ногу и уставилась выжидательно на Рыбакова. - Ну?
      - Да какое тебе к черту дело! - говорил, роясь в табаке, Санька. Учительницей какой уселась: экзамен, подумаешь!
      - Да вопрос, собственно, поставлен, - с легонькой улыбкой говорил Рыбаков, кивнул на Саньку.
      - Да собственно и не собственно, а какое тебе к черту дело! Санька ломал о коробку спички одну за другой.
      - Да чего ты это ершом каким, - начала Наденька с насмешкой и вдруг покраснела. - А впрочем, черт с вами, - она вскочила, стул раскатился назад. Прямыми шагами она прошла в дверь, толкнула на ходу Анну Григорьевну.
      - Куда ты, Наденька, куда ты? - слышал Санька из коридора плачущий шепот Анны Григорьевны. - Ну Надя, Надя, Надя! Надя же! Наденька!
      Санька высунулся в двери. Он видел, как Наденька, уже одетая, порывисто прошагнула переднюю и хлопнула дверью.
      Анна Григорьевна бросилась вслед.
      - Tiens! Tiens!* - крикнул Андрей Степанович, он быстро натягивал пальто. - Я иду!
      - Она ведь в слезах пошла, в горе вся! - говорила Анна Григорьевна. Да иди ты, иди! Да без калош, Господи!
      - Сейчас! - Андрей Степанович не попадал в калошу.
      -----------------------
      * Постой! Постой! (фр.)
      К черту!
      АНДРЕЙ Степанович бежал вниз по лестнице, едва успел застегнуть нижнюю пуговку пальто, застегнул криво, и пальто стояло на груди кривым пузырем. В ушах еще стоял и настегивал голос Анны Григорьевны: "Да скорей, скорей, ради Бога!"
      Тиктин оглянулся вправо, влево, но уже замела все уличная суета: спины, шапки, воротники. Андрей Степанович взял вправо и уж в уме досадливым голосом отвечал жене: а то никуда, что ли? Это на случай, если не догонит.
      Тиктин широко зашагал, круто отворачивал вбок палку. Он шел, глядя вперед; расталкивая взглядом прохожих впереди, целясь в далекие лазейки, вон чья-то знакомая спина вихляется - высокая, как пальто на щетке.
      Андрей Степанович наддал ходу, он не замечал, что задыхался. Нагонял.
      - А черт вас, как вас там, - Андрей Степанович стукнул палкой по плечу.
      Прохожий обернулся.
      - Ну все равно, Башкин, что ли! - Андрей Степанович сделал нетерпеливую мину. - Не попадалась вам тут Надежда наша?
      - А что, потеряли Надежду? - хихикнул Башкин и сейчас же сделал услужливую обеспокоенную физиономию. - А что, она сейчас вышла? Вы ищете? Нет. Во всяком случае она могла только туда, - Башкин мазанул рукой вперед, - только туда пройти, а то я ее встретил бы. А что, ее вернуть?
      - Да, да! - Андрей Степанович шел вперед, не глядя на Башкина. Встретите, скажите, чтоб сейчас же вернулась, с матерью...
      - А, нехорошо? Понимаю, понимаю, догоню. Найду, - говорил уж Башкин на ходу. Он зашагал вперед, болтаясь на ходу.
      Андрей Степанович видел с минуту еще его голову над толпой. На втором перекрестке Тиктин остановился, одышка забивала дыхание.
      "Ну куда? - озирался Тиктин. - Бессмыслица. Почти никакого вероятия!" - Тиктин топнул палкой.
      - Э, черт! - сказал Андрей Степанович и зашагал тише. "Извозчика, что ли, взять? Болвана этого для чего-то остановил", - злился Андрей Степанович на Башкина.
      Андрей Степанович сел на первого извозчика, не рядясь.
      - Прямо поезжай! - Андрей Степанович перевел дух. Заметил, что пальто горбом. Перестегнул. Поставил палку между ног, положил обе руки.
      Глядел на тротуары, далеко вперед. Моросило. Андрей Степанович насупил поля шляпы.
      - А этот идиот, - шептал Андрей Степанович про сына, - как жилец, квартирант какой-то, - и до слез обидно было, чего сын не выскочил и не побежал - "я в одну, он в другую сторону". А эта с ума сходит.
      - Направо! - зло заорал Андрей Степанович на извозчика. Кое-кто с тротуара оглянулся. Тиктин насупил брови. Глянул на часы. Половина пятого. В шесть у генерала Миллера, у генерал-губернатора и командующего войсками округа.
      "Значит, в половине шестого надо быть в Думе. Даже раньше. Я этот вопрос поставил, - крепко выговаривал в уме Тиктин и в такт словам поматывал головой, - и пускай ерунда, но мы обязаны исчерпать все законные возможности. И тогда - руки развязаны".
      Андрей Степанович тряхнул головой и смело глянул в верха домов.
      - Стой! Куда! Объезжай!
      Извозчик осадил. Смолкла трескотня колес, стал слышен мутный гомон. Не пропускали мимо Соборной площади. Андрей Степанович приподнялся. В сером свете, через туман, он видел - в сером вся площадь.
      - Куда прикажете? - обернулся извозчик и тихим голосом добавил: Кавалерия стоит на площади.
      - Объезжай по Садовой.
      "Куда я еду?" - Андрей Степанович отдернулся назад и сдвинул брови и вдруг крикнул извозчику:
      - На Дворянскую!
      "У ней только, у Танечки этой, спросить. А то ведь бессмыслица..." - и Андрей Степанович поднял плечи. С поднятыми плечами он вошел в парадную. "Только разве здесь, если вообще есть смысл".
      "Даже комично" - он почти улыбался, когда звонил к Танечке в дверь.
      - Простите, Бога ради! Здравствуйте, - Андрей Степанович улыбался в передней. - Я, понимаете...
      Танечка не пускала руки Андрея Степановича, отстранилась назад и пристальным взглядом секунду рассматривала лицо Тиктина. Андрей Степанович осекся и растерянно глядел, что это она? И вдруг сильно потянула его к себе, обхватила свободной рукой за шею и крепко поцеловала в щеку над ухом. Пустила руку. Андрей Степанович подымал и опускал брови.
      - Ну, раздевайтесь! - сердито сказала Таня. Потом улыбнулась вниз и ушла в двери.
      Андрей Степанович остался один. Он секунду стоял с палкой на отлете.
      - Сюда идите, сюда! - звала Таня из гостиной. Андрей Степанович встрепенулся, заторопился. Таня сидела в углу дивана, поджав ноги.
      - Сюда! - она похлопала по сиденью рядом, как звала собачку. - Сюда!
      А глаза были серьезные, строгие. Таня поежилась плечами. Тиктин сел.
      - Вы простите, - Тиктин полез в карман. Таня следила строгими глазами за рукой. - Вот какой случай, - Тиктин достал свежий платок. - Надя приходила...
      - Ну? Успокоилась старуха? То есть Анна Григорьевна, я говорю, - и Таня уставилась на Тиктина.
      - Да дело в том, - Тиктин обтер бороду, пожал плечами, - через полчаса удрала. Таня кивнула головой.
      - И Анна Григорьевна там с ума сходит - ведь не ночевала она. Таня опять серьезно кивнула головой.
      - Ну... и вообще... - Тиктин посмотрел в колени. - Да хоть наврала бы чего-нибудь, нельзя же так! Анне Григорьевне не пятнадцать лет... - Тиктин попробовал нахмуриться и с напором глянуть на Таню. Но Таня все так же пристально глядела в зрачки Тиктину, чуть сдвинув брови.
      - Ну?
      - Так вот послала меня искать. Я вот к вам. Таня все глядела.
      - А у меня вот, черт возьми, - через час надо быть у генерал-губернатора. По поводу избиения.
      Тиктин увидал, как дернулась вверх губа у Тани, и все красней, красней делалось лицо.
      - Мы, то есть Дума, - Тиктин заговорил солидно, твердо, глядел в угол, - предложим объяснить нам...
      Андрей Степанович почувствовал взгляд ярый, накаленный и глянул.
      - И камнем, камнем, - Таня заносила кулак, зажатый в комок, - камнем, - шепотом выворачивали губы слова, - кирпичом каким-нибудь в темя... в лысину самую, - и дрогнул кулак, - раз!
      Андрей Степанович откинулся назад, глядел, как поднялась губа, как сдавались белые зубы, и чувствовал - сверху надвигается взгляд - и силился не попятиться. На миг почудилось, что опустела голова и больше не придут слова. Он с испугом ловил последние, простые же какие-нибудь, еще здесь!
      - Это... - сказал Андрей Степанович и обрадовался, - это, - тверже повторил Тиктин, - не дело... - он нахмурился в пол, - депутации.
      - А если б сыну вашему выхлестали глаза, - Таня крепко скрестила руки на груди, - или голову бы размозжили...
      - Вопрос тут не о моем сыне... - начал хмуро Тиктин.
      - Да, да! Обо всех! - крикнула Таня. - Что просто топчут конями, Таня вскочила, - и бьют, - Таня резанула рукой в воздухе, - нагайками со свинцом, да! Безоружных людей!
      - Да кто же это защищает? - Тиктин поднялся.
      - Ваших детей! - крикнула в лицо Таня.
      - Опять вы...
      - Да! А не китайцев! - кричала Таня. - Сто китайцев месяц еще назад! На кол посадили! Что? Не знали? Я читала. Простите. - Таня вышла.
      Тиктин смотрел в дверь.
      - Не вижу логики, - громко сказал он в пустой гостиной. - Эх, черт! Что я делаю! - Тиктин с досадливой гримасой вытянул часы.
      Старуха спешно прошлепала на звонок в переднюю.
      Дорогой заглядывала в двери на Тиктина злыми глазами.
      - Я! Я! Пустите, - слышал Тиктин из-за дверей женский голос. Он весь подался вперед. Надя быстро вскочила в дверь.
      - Ну вот, - говорила Надя из передней и раздраженно рванула вниз руку. - Правда, значит, ты сказал этому болвану, чтоб искал? Да? - говорила Надя с порога. - Еле отвязалась! Идиотство какое!
      Надя отвернулась, стала снимать калоши, рвала нога об ногу.
      - Идиотизм форменный! - И Надя, не взглянув на отца, быстро прошла мимо старухи в комнаты.
      Старуха ставила калоши под вешалку. Пошла за Надей, на ходу она снова глянула на Андрея Степановича и губами в себя дернула.
      - Тьфу! - и Андрей Степанович решительными шагами пошел в прихожую. Он все еще держал в руке вынутые часы.
      Тиктин тычками вправлял руки в пальто. Он боялся хлопнуть дверью, осторожно повернулся, запирая.
      Таня смотрела на него с порога комнаты.
      - Не смейте злиться! - крикнула Таня и топнула ножкой. Андрей Степанович заметил слезы в глазах. Он успел кивнуть головой и захлопнул дверь.
      Андрей Степанович все еще видел Танино лицо, пока спускался по тихой лестнице. И все казалось, что еще и еще говорит ему, и блестят глаза от слез - выговаривает ему и держит со всей силы слезы. С площадки лестницы Андрей Степанович глянул на Танины двери, остановился на минутку. Что-то шаркнуло внизу. Андрей Степанович взглянул через перила - запрокинутое вверх лицо глянуло на него снизу в узком пролете лестницы. Внимательно прищурены глаза. Андрей Степанович секунду не узнавал Башкина. - Да, он! отвернулся, нахмурился Андрей Степанович. Лицо было как раз под ним. Андрею Степановичу хотелось плюнуть сверху, метко, как дети. Но он громко, выразительно кашлянул в гулкой лестнице и стал спускаться, торопливо, деловито. Внизу никого не было. Андрей Степанович вышел и сердито глянул в одну сторону - раз! и в другую - два! Но в обе стороны - пусто.
      Мелкий дождь сеял вслепую, без надежды.
      - Извозчик! - крепким голосом крикнул Тиктин прямо в улицу. И вдали лениво стукнули колеса. Андрей Степанович твердым шагом перешел тротуар и стал на обочине. Улица щурилась в мелком дожде. Мокрую клячу подстегивал извозчик.
      - В Думу! Полтинник.
      Извозчик задергал вожжами, зачмокал. Лошадь не брала. Извозчик стегал, лошадь лениво дрыгала на месте, будто представляла, что едет.
      - Да гони! - крикнул Тиктин и вдруг глянул на окна, - может быть, смотрит она - это уже смешно прямо!
      Андрей Степанович встал с пролетки и размашистым шагом пошел вверх по улице. "Опоздаю! Скандал!"
      Андрей Степанович надбавлял шагу. Он слышал, как сзади трещала пролетка - извозчик вскачь догонял.
      - К черту! - крикнул Андрей Степанович и злыми ногами топал по мокрой панели. - К черту! - и размашистей разворачивал вбок палку. Андрей Степанович никогда в глаза не видал этого генерал-губернатора. Генерал какой-нибудь. - И к черту, что генерал! Вообще, черт знает что такое! Кирпичом, действительно! Скажу. - И Андрей Степанович полной грудью набрал воздуху, и воздух камнем встал в груди, и в нем все слова - вот это и скажу. И Андрей Степанович вот тут в груди чувствовал все слова сразу.
      Шпоры
      АНДРЕЙ Степанович, запыхавшись, подходил к стеклянным дверям Думы. Решительным махом распахнул дверь. Депутация одевалась, швейцар из-за барьера подавал пальто. Две керосиновые лампы стояли на барьере - тускло поблескивал хрусталь на электрической люстре, и тускло шуршали голоса.
      - А мы думали, - услышал сдавленный шепот Андрей Степанович.
      - Так идем! - громко на весь вестибюль сказал Тиктин, как скомандовал, он держал еще ручку двери. Глянули швейцар на голос - на вытянутых руках пальто. Городской голова вздернул толстые плечи и голову набок.
      - Все, кажется? - сказал он осторожным голосом, как будто спали в соседней комнате или стоял покойник. - Все пятнадцать? - оглядывал полутемный вестибюль голова.
      - Не рано? Ведь тут через площадь всего, - спросил тугим голосом серый старик в очках и сейчас же достал платок, cтал сморкаться старательно. Многие полезли за часами, подносили к лампам.
      - Я предлагаю, - общественным голосом начал Тиктин, но в это время часы на Думе ударили железным стуком.
      - Неудобно опаздывать, господа, - упрекающим тоном сказал голова, легким говором, будто шли с визитом.
      - Идем! - ударил голосом Тиктин и рванул дверь.
      Он шагал впереди. Городской голова, семеня, нагнал его.
      - Мы тут посовещались, - он наклонился к самому уху Тиктина, - вас тут все ждали, говорить постановили мне
      Андрей Степанович мрачно и решительно кивнул головой.
      - Формулировку и кратко вполне, - продолжал голова и заглянул в лицо Тиктину, - кратко, но с достоинством и твердо.
      - Ну, формулировка, формулировка? - и Андрей Степанович шагал все быстрее.
      - Разойдитесь, господа, - вдруг услыхал он сзади.
      Городской голова круто повернулся и бегом поспешил назад. Андрей Степанович остановился, глядел вслед. Он разглядел около темной кучки гласных серую шинель. Медленно ступая, Тиктин приближался на гомон голосов.
      - А все равно, куда угодно, что за хождения... толпой! - кричал квартальный.
      - Я городской голова.
      И городской голова быстро расстегивал пальто, откуда засветлела цепь.
      - А я еще раз прошу, - крикнул квартальный в лицо голове, - не вмешивайтесь в распоряжения полиции.
      - Ваша фамилия! - крикнул Тиктин и вплотную надвинулся на квартального. В темноте вблизи Тиктин узнал - тот самый, что обыскивал, и Тиктин нахмуренными глазами уперся ему в лицо.
      - Никаких фамилий, а разойдись по два! - квартальный обернулся к кучке гласных. - Проходи по два!
      Трое городовых напирали, разделяли, выставляли черные твердые рукава.
      - Сполняйте распоряженье, - говорил городовой, оттирал Андрея Степановича, - а то усех в участок.
      - Господа, надо подчиниться, - громко сказал голова. - Раз такой порядок...
      Уже три пары спешно шагали через площадь. На той стороне через дождь ярко светили двери дворца командующего войсками. Городской голова подхватил под руку Андрея Степановича.
      - Фамилию ему надо, - услыхал вдогонку Андрей Степанович, - на дуель, что ли, вызвать.
      Андрей Степанович резко повернулся; городской голова что есть силы прижал его руку, тянул вперед.
      - Да бросьте, бросьте!
      - Болван! - крикнул Тиктин на всю площадь. Спешные шаги послышались из темноты. Тиктин упирался, но городской голова почти бегом тащил его через площадь. Вот два часовых у будок, жандарм распахнул дверь. Короткий свисток остался за дверью.
      Чинный ковер на мраморных ступеньках; тихо шептались гласные у вешалки, учтиво позвякивали шпоры; полевые жандармы вежливо снимали пальто, брали из рук шляпы, зонты.
      Канделябры горели полным светом. Белая лестница упиралась в огромное зеркало и расходилась тонно на два марша, как руки в пригласительном жесте.
      Старик-лакей в ливрейном фраке стоял перед зеркалом и беглым взглядом смотрел сверху на сюртуки.
      - Доложить, что из городской Думы! - произнес вверх жандарм.
      Лакей, не спеша, повернулся. Гласные оправляли сюртуки, лазили в карманы и ничего не вынимали. Как будто пробуя походку, подходили боком к зеркалу, проводили по волосам. Андрей Степанович смело шагал из конца в конец по мраморным плиткам, он глядел в пол, сосредоточенно нахмурясь.
      Жандармы недвижно стояли на своих местах вдоль стен вестибюля.
      Так прошло пять минут.
      Старик уж перестал протирать платком очки. Он последний раз, прищурясь, просмотрел стекла на свет. Лакей не возвращался.
      - А как же, голубчик, у вас электричество? - вполголоса спросил жандарма голова.
      Жандарм шептал, никто не слышал ответа, городской голова одобрительно кивал головой.
      - Ого, ну да, своя военная станция, резонно, резонно. Гласные потихоньку обступили городского голову.
      - Ну да, - слышно говорил голова, - совершенно самостоятельная станция.
      Андрей Степанович вдруг остановился среди вестибюля, вынул часы и кинул лицом, где стоял голова.
      Голова поднял плечи.
      - Я думаю, - громко сказал Тиктин, - можно послать справиться. Может быть, мы напрасно ждем, - и Тиктин стукнул оборотом руки по часам.
      Голова сделал скорбную гримасу. Тиктин отвернулся и снова зашагал.
      - Просят! - сказал сверху старик, сказал так, как выкликают номер. Никто сразу не понял. Гласные стали осторожно подыматься по лестнице. Лакей жестом указал направо
      Растянутой группой стали гласные в зале. Три лампы в люстре слабо освещали высокие стены и военные портреты в широком золоте. Городской голова поправил на груди цепь, кашлянул, готовил голос. Скорбное, серьезное лицо голова установил в дверь; оттуда ждали выхода. Все молчали. И вдруг насторожились на легкий звон: шпоры! Звон приближался. Депутаты задвигались - смотрели на дверь. Молодой офицер сделал два легких шага по паркету и шаркнул, кивнул корпусом, улыбнулся:
      - Его высокопревосходительство просил вас минутку подождать, господа. - Он обвел улыбкой гласных и прошел через залу вон. - Присядьте, - кивнул он вполоборота с порога. Никто не шевелился. Шпоры растаяли. Стал слышен за окнами простой уличный треск пролеток из-за высоких белых штор.
      - Я предлагаю... - тихо, но твердо сказал Тиктин, все опасливо оглянулись в его сторону, - через пять минут всем уйти отсюда. Сейчас без пяти минут семь. - И слышно было, как брякнули ногти по стеклу циферблата.
      Легкий шепот дунул среди гласных.
      - Во всяком случае я ухожу отсюда ровно через пять...
      Но в этот момент твердые каблуки стали слышны с тупым звяком шпор. И в тот же миг деловой походкой вошел генерал. Он смотрел с высокого роста, чуть закинув голову.
      Его еще не успели рассмотреть.
      - Генерал Миллер. Чем могу служить? - уж сказал, будто хлопнул ладонью, генерал. Он стоял, отставив ногу, как будто спешил дальше. - Ну-с! - и он чуть вздернул седыми усами.
      Гласные молчали. Голова глядел в генеральские блеклые глаза, слегка прищуренные.
      Голова сделал шаг вперед:
      - Ваше высокопревосходительство! Генерал глядел нетерпеливым лицом.
      - Мы все, городская Дума, были глубоко потрясены событием, то есть случаем, имевшим место перед университетом...
      - Это со студентами? - нетерпеливо перебил генерал, чуть дернул лицом вперед.
      - Да! - всем воздухом выдохнул голова и поднял голову. - Мы...
      - А вы бы лучше, - перебил генерал, - чем вот отнимать у меня время на представления разные, вот этак бы всей гурьбой пошли б к вашим студентам, да их бы вот убедили депутацией вашей, - и генерал провел ладонью, как срезал всех, - депутацией вашей! Не устраивать стада на улицах и не орать всякой пошлости! А заниматься своим делом! Честь имею кланяться! И генерал, не кивнув, повернулся и вышел, топая по паркету, и брякали шпоры, будто он шел по железу.
      Геник
      ВСЕВОЛОД Иванович спал в столовой. Укрылся старым халатом, уронил на пол старую газету. Снились склизкие черви, большие, толстые, саженные, в руку толщиной, с головами. Черви подползали, выискивали голое место, присасывались беззубыми челюстями к телу, у рукава, в запястье. Всеволод Иванович хватал, отрывал. Но черви рвались, а голова оставалась, чавкала и смотрела умными глазками, и больше всасывалась, и еще, еще ползло больше розовых, толстых, склизких, и они живо переглядывались и хватали, где попало, за ухом, в шею, и Всеволод Иванович рвал, и весь в головах, и головы чавкали, перехватывали все глубже, глубже, и никого нет кругом, и новые все ползут, ползут. Всеволод Иванович хочет крикнуть, но за щеку уж держит голова и жадничает, чмокает, сосет. И вдруг стук. Всеволод Иванович сразу очнулся - стучало по мосткам за окном на улице. И голоса. Всеволод Иванович сразу вскочил. Под окном топала лошадь, верховой кричал:
      - Гони в кучу! - гулко у самого стекла. Загораживал, не видно улицы. Всеволод Иванович бросился к другому окну, прижался к стеклу. Толпа людей чавкала ногами по грязи, и крики:
      - Куда! Куда! Пошел! Пошел!
      И людской гул рокотом стоял в улице, и как с испугу вздрагивали стекла.
      Всеволод Иванович бросился в сени, сунул ноги в калоши и, как был, кинулся во двор. Пес оголтело лаял на цепи - ничего не слышно, и Всеволод Иванович махал в темноте на пса, привычной рукой отдернул задвижку. Ветер дернул, распахнул калитку. Густая толпа шла серединой улицы. Городовой пробежал мимо по мосткам. С револьвером, кажется, что-то руку вперед тычет.
      - В кучу, в кучу все! - кричал городовой. - На запор! - вдруг в самое ухо крикнул, и Всеволод Иванович увидал - прикладом на него занесся. - Крой на запор!
      Всеволод Иванович отскочил во двор.
      - Крой! Растуды твою бабушку!
      Ветер резал прямо в ворота, Всеволод Иванович напирал на калитку. Вдруг кто-то мигом комком рванулся в щель, кинулся пес на цепи. Всеволод Иванович с напору хлопнул калиткой и дернул задвижку.
      Кто-то схватил Всеволода Ивановича за рукав, меленько, цепко.
      Всеволод Иванович вздрогнул, дернулся.
      - Я, я! Тайка!
      Не узнал в темноте, еле расслышал за лаем, за гомоном Всеволод Иванович.