Борис Степанович Житков
      Орлянка
      Еще вчера, вчера утром, вывезли матросы убитого товарища и положили его под брезентовым тентом* на пункте Нового мола.
      ______________
      * Тент - навес.
      Офицер его застрелил.
      Сносчики, мастеровые, гаванский люд толпились около брезентового шатра, глухо гудели. А бескровный лик покойника непреклонно отвечал одно и то же: он требовал возмездия.
      Старый портовый стражник с медалями под рыжей бородой ровнял народ в очередь. А люди подходили, смотрели и снова заходили в хвост, чтоб еще раз спросить покойника. Подходили посмотреть и укрепиться.
      Народу все прибывало, и вот торжественная жуть, как тревожный дым, поползла от порта к веселому городу. Все это было вчера, и как месяц, как год прошел до утра.
      Какие-то люди стали разбивать казенный груз с водкой, - они не давали заводским бросать его с пристани в море. Какие-то люди стали зажигать пакгаузы, деревянную эстакаду. Они заперли в складе тех, кто не давал громить и жечь, и сожгли их, живьем сожгли в этом пакгаузе под рев пламени, под пьяное "ура".
      Огневым поясом охватила порт горящая эстакада. С треском, с грохотом рвались гигантские дубовые балки.
      Затлели пароходы, стоявшие у пристани. Горели постройки, и плотным удушливым дымом потянуло от штабелей угля.
      И за треском пожара люди не слышали треска стрельбы: это из города пехотный полк обстреливал порт. Полк привели из провинции. Молодые безусые солдаты. Ночью на ярком фоне пламени черная толпа металась по молу. Ее стегали залпами вперекрест. Она выла и редела.
      А штиль, мертвый штиль, не уносил дыма, и он стоял над портом обезумевшим и возмущенным духом. Военный корабль спокойно густым колоколом отбивал склянки. Он считал время и молчал. Его уже не боялись на берегу, не ждала от него помощи метавшаяся в огне толпа. И годы протекали от склянки до склянки.
      Наутро смрад стоял над пожарищем. Пахло гарью, и ноздри разбирали среди чада этот особенный запах горелого мяса.
      На уцелевшем каменном быке эстакады стоял патруль: ефрейтор и два рядовых-новобранца.
      Востроносый прыщавый ефрейтор Сорокин с высоты быка осматривал пожарище и пустую улицу: безлюдную, с мертвыми воротами. Как очки на слепом, темнели стекла окон.
      Рябой белый солдат, курносый, без ресниц - Рядков, надо же такое Рядков! Рядков смотрел на пожарище - дым еще шел от угля и складов - и лазал солдат в карман - по локоть запускал руку. Вынимал семечки: с махоркой, с трухой. Тощие последние подсолнухи.
      Утро было теплое, летнее, парное. Но после бессонной ночи казалось свежо, и все трое ежились.
      - Которые проходящие - тех бить; никого чтоб не выпускать! - это говорил ефрейтор Сорокин, не глядя на рядовых. Служба на лице и серьез. Сильный серьез: ефрейтор не глядел на рядовых, а все осматривался по сторонам. Дельно и строго.
      Рядовой Гаркуша верил, что все сгорели и никто не явится. Хоть и было жутко: а вдруг какая душа спаслась. Бывает.
      Рядков еще раз обшарил карман, и стало скучно.
      И вдруг ефрейтор Сорокин крикнул:
      - Стреляй!
      Рядков дернулся. По приморской улице, шатаясь, шла фигура. Кто б сказал, что это человек в этом сером утре? Серый шатается вдоль серой стены. Угорел или с перепою? Как травленный таракан, еле полз человек, спотыкался, шатался, чуть не падал, но шел. Упорно шел, как мокрый таракан из лужи.
      - Паль-ба! - скомандовал ефрейтор.
      Рядков дергал затвором и выбрасывал нестреленные патроны наземь.
      - Деревня! - сказал Сорокин, - сопля! Пройдет... Почему пропустили? Бей!
      И Сорокин сам вскинул винтовку.
      Человека плохо было видно. Можно б и не заметить.
      - Взял винтовку, что грабли! - огрызнулся Сорокин на Рядкова и приложился приемисто, как в строю, - показать дуракам, а они отвернулись.
      Бах! Глянули. А он все идет, спотыкается, а идет.
      - А то стоит! Шлея деревенская, - со зла сказал Сорокин.
      - Промазал, - шепотом с обиды сказал Рядков.
      - Что? - крикнул Сорокин и зло глянул на Рядкова. - Я по движущейся... - и щелкнул затвором, как жизнь захлопнул.
      У ребят сердце упало. Не отрываясь глядят на прохожего. Сорокин целит, не дохнет. Трах! Прохожий споткнулся, зарыл носом. Лег на панель, не дрыгнул. Но это было далеко - четыреста шагов.
      Солдаты смотрели. А он - не поднялся. Посмотрели минуту и молча отвернулись.
      - Чтоб и птица не пролетела! Так сказано! - хрипло сказал Сорокин.
      Рядков попробовал думать, что вовсе его и не было, серого прохожего. Почудилось, а стрелял ефрейтор в белый свет. Глянул - нет: лежит. Гаркуша сворачивал цигарку. Наспех. Просыпал махру и рвал бумажку.
      - Он там и лежал... горелый, - сказал Рядков. Тихо через силу.
      - Усе одно, не встанеть, - буркнул Гаркуша. Зло обкусил бумажку и плюнул.
      - Бей! - вдруг крикнул ефрейтор остервенело. Как звал на помощь.
      Гаркуша зло вскинул винтовку.
      Той же дорогой шел человек. Без шапки. Чуть синела рубаха на серой стене. Он тоже шатался, как и прежний. И вдруг стал за два шага перед трупом. Увидал.
      Теперь и Рядкову не хотелось пропустить.
      Гаркуша выплюнул цигарку, оскалился, зашипел:
      - А... таввою мачеху!
      Замерла винтовка. Трах! Синяя рубашка метнула вверх рукавами, и навзничь рухнул человек.
      Теперь все знали, что уже никого не пропустят мимо этих двух.
      И когда выполз третий, то Рядков со второго раза положил - проклятый чуть не убежал. Он упал ничком, и ефрейтор сказал:
      - Решка!..
      Гаркуша осклабился ртом:
      - Давай зато курить усем.
      И Рядков вынул махорку.
      Пятого бил в очередь Сорокин. Шло полкварты водки. Разметав руки, прохожий лег навзничь.
      - Орел! - в один голос крикнули и Гаркуша, и Рядков.
      А они вылезали из щелей, из-за штабелей, мешков, выползали откуда-то из дыму. И теперь на солнце их хорошо было видно.
      Орел! Решка!
      Решка! Орел!
      Гаркуша продул две дюжины пива, злился и мазал.
      Он бил в бородатого взлохмаченного человека, который шел будто ничего не видя. Спотыкался об убитых и балансировал руками. Гаркуша переменил патрон и выстрелил третий раз.
      Человек повернулся и пошел. Пошел прямо на солдат. Он поднял вверх руку. Конец ее шатался на каждом шагу. Оттуда широко шла кровь.
      Гаркуша выпалил.
      Человек шел. Он приближался и рос в глазах солдат. Он смотрел прямо на солдат и все шел, не опуская руку.
      Все трое приложились вдруг быстро. Руки дрогнули. Они выстрелили разом залпом. А он шел. Они отбежали от края и все трое легли наземь, на середине быка, где их нельзя было видеть снизу.