Борис Степанович Житков
      Компас
      Было это давно, лет, пожалуй, тридцать тому назад. Порт был пароходами набит - стать негде.
      Придет пароход - вся команда высыпет на берег, и остается на пароходе один капитан с помощником, механики.
      Это моряки забастовали: требовали устройства союза и чтоб жалованья прибавили.
      А пароходчики не сдавались - посидите голодом, так небось назад запроситесь!
      Вот уже тридцать дней бастовали моряки. Комитет выбрали. Комитет бегал, доставал поддержку: деньги собирал. Вполголода сидели моряки, а не сдавались.
      Мы были молодые ребята, лет по двадцать каждому, и нам черт был не брат.
      Вот сидели мы как-то, чай пили без сахара и спорили: чья возьмет?
      Алешка Тищенко говорит:
      - Нет. Не сдадутся пароходчики, ничто их не возьмет. У них денег мешки наворочены. Мы вот чай пустой пьем, а они...
      Подумал и говорит:
      - А они - лимонад.
      А Сережка-Горилла рычит:
      - Кабы у них с этого лимонаду пузо не вспучило. Тридцать дней хлопцы держатся, пять тысяч народу на бульваре всю траву задами вытерли.
      А Тищенко свое:
      - А им что? Коров на твоем бульваре пасти? Напугал чем!
      И ковыряет со злости стол ножиком.
      Тут влетает парнишка.
      Вспотелый, всклокоченный.
      Плюнул в пол, хлопнул туда фуражкой, кричит:
      - Они здесь чай пьют!..
      - Лимонад нам пить, что ли? - говорит Тищенко и волком на него глянул.
      А тот кричит бабьим голосом:
      - Они чай пьют, а с "Юпитера" дым идет!
      Тищенко:
      - Нехай он сгорит, "Юпитер", тебе жалко?
      - С трубы, - кричит, - с трубы дым пошел!
      Тут мы все встали, и Сережка-Горилла говорит:
      - Это не дым идет, а провокация.
      Парнишка плачет:
      - Черный! Там дворники под котлами шевелят. Пошли!
      Выскочили мы, пошли к "Юпитеру".
      Верно, из пароходной трубы шел черный дым, а кругом - и на сходне, и на пристани, и на палубе - кавалеры в черных тужурках. Рукава русским флагом обшиты, и на поясе револьверы. Не подойти.
      - Союзники русского народа, - объясняет парнишка.
      Будто мы не знаем, что такое "союз русского народа" - полицейская порода.
      Когда мы на бульвар пришли, только и разговору, что про "Юпитер". Стоит народ, и все на дым смотрят.
      Взялся капитан с дворниками в рейс пойти, сорвать матросскую забастовку. Капитан - из "русского народу", и охрану ему дали: двадцать пять человек. Дворники не дворники, а уголь шевелят здорово. На руль помощников капитан поставит, в машину - механиков...
      - Очень просто, что снимутся, - говорит Тищенко, - а в Варне заграничную команду возьмут - и пошел.
      Сережка вдруг оскалился, говорит:
      - Не пустим!
      - Ты ему соли на корму насыпь, - смеется Тищенко.
      - Знаем, как насолить, - говорит Сережка. - Пойдем... - И толкает меня под бок.
      Вышли мы из толпы.
      Сережка мне говорит:
      - Ты не трус?
      - Трус, - говорю.
      Он помолчал и говорит:
      - Так вот, приходи ты сегодня в одиннадцать часов на Угольную, я около трапа тебя ждать буду. И никому - ничего.
      Пальцем помахал и пошел прочь.
      Чудак!
      Прихожу в одиннадцать на Угольную пристань. Фонари электрические горят, и от пристани на воду густая тень ложится - ничего не видать под стенкой. Дошел до трапа, на ступеньках сидит Сережка-Горилла. Сел я рядом.
      - Что, - спрашиваю, - ты, дурак, надумал?
      - Полезай, - говорит, - в тузик вон у плота, дорогой обмозгуем.
      Рассмотрелся, вижу плот и тузик.
      Пошел я по плоту, - не видать, где плот кончается. Ступил на воду, как на доску, и полетел в воду. Самому смешно: шинель вокруг меня венчиком плавает, и я - как в розетке.
      А вода весенняя, холодная.
      Я в туз. Пока вылез, хорошо намок.
      Разделся я до белья - и холодно и смешно. Стал грести, согрелся.
      - Ну, - говорит Серега, - начало хорошее. А сделаем мы вот что: я на "Юпитере" путевой компас из нактоуза выверну и тебе в мешке спущу.
      - А как подойдем? Трап ты спросишь у охранников?
      - Нет, - говорит, - там угольная баржа о борт с ним стоит, какого-нибудь дурака сваляем.
      - Сваляем, - говорю.
      И весело мне стало. Гребу я и все думаю, какого там дурака будем валять. Как-то забыл, что "союзники" там с револьверами.
      А Сережка мешок скручивает и веревку приготавливает.
      Обогнули мол. Вот он, "Юпитер", вот и баржонка деревянная прикорнула с ним рядом. Угольщица.
      Гребу смело к пароходу.
      Вдруг оттуда голос:
      - Кто едет?
      Ну, думаю, это береговой, - флотский крикнул бы: "Кто гребет?"
      И отвечаю грубым голосом:
      - Та не до вас, до деда.
      - Какого деда там? - уж другой голос спрашивает.
      А на такой барже никакого жилья не бывает, никаких дедов, и всякий гаванский человек это знает.
      А я гребу и кричу ворчливо:
      - Какого деда? До Опанаса, на баржу, - и протискиваю туз между баржой и пароходом.
      Сережка окликает:
      - Опанас! Опанас!
      С парохода помогают:
      - Дедушка, к вам приехали!
      Залез я на баржу, с борта прыгнул на уголь и пошел в нос. А нос палубой прикрыт.
      И говорю громко:
      - Дедушка, дедушка, это мы. Какой вы, к черту, сторож! Вас палкой не поднять, - и шевелю уголь ногой.
      Смотрю - и Сережка лезет ко мне.
      Чиркнул спичку. А я стариковским голосом шамкаю:
      - Та не жгите огня, пожару наделаете, шут с вами.
      Сережка, дурак, смеется. А с парохода говорят:
      - Да, да, не зажигайте спичек, мы вам фонарь сейчас дадим.
      И затопали по палубе.
      Сережка говорит мне:
      - А дурак ты, дедушка, ей-богу, дурак!
      Я выглянул из-под палубы. Смотрю, уже фонарь волокут.
      Я скорей к ним.
      К мокрому белью уголь пристал - самый подходящий вид у меня сделался, это я уже при фонаре заметил.
      Сидим мы с фонарем под палубой и вполголоса беседуем.
      Я все шамкаю.
      - Лезь, - шепчет Серега, - в туз, а как уйдут с борта - стукни чуть веслом в борт.
      Я полез в туз.
      Вдруг Серега громко говорит:
      - Так вода, говоришь, у тебя в носу оставлена, дедушка?
      А я знаю, что он один там, и отвечаю из туза:
      - В носу, в носу вода!
      - Так заткни, чтоб не вытекла! Не тебя спрашивают, - говорит Серега.
      На борту засмеялись. А Серега зашагал по углю в корму. Потом вернулся. Опять прошел на корму, и все смолкло.
      Смотрю - один только человек остался у борта.
      - Эй, - говорит, - фонарь-то потом верните.
      И отошел. Стало тихо.
      Я подождал минут пять и стукнул веслом в баржу.
      Бережно, но четко: стук!
      И тут заколотилось у меня сердце.
      Я прислушивался во все уши, но, кроме сердца своего, ничего не слыхал.
      Глянул вверх - через щели в барже светит фонарь.
      Прошел человек по палубе.
      Перегнулся через борт и спрашивает, как начальник:
      - Это что за лодка?
      А я чувствую, что скажу слово - голос сорвется. Молчу.
      Он опять. Крикнул уже:
      - Что это за лодка? Эй, ты!
      Тут ему кто-то из ихних ответил:
      - Это сюда, на баржу, к старику, свои приехали.
      - Ага, - говорит и отошел.
      Опять стало тихо. Я уж вверх не гляжу, смотрю по борту парохода.
      Вдруг что-то вниз ползет серое по черному борту.
      Я замер. Дошло до воды - стало.
      Мешок.
      Вся сила ко мне вернулась.
      Не брякнул я, не стукнул. Протянулся тузом по борту вперед, ухватил мешок - здорово тяжелый - и осторожно опустил в туз.
      В это время туз качнуло; глянул - Сережка уже стоит на корме.
      Он по той же веревке слез, на которой и мешок опустил.
      Я взялся за весла и стал потихоньку прогребаться вперед.
      В это время с парохода кто-то крикнул:
      - Эй, дед, фонарь давай! Заснул?
      И мы слыхали, как кто-то спрыгнул на баржу.
      Я чуть приналег посильнее.
      Фонарь стал метаться по барже.
      На пароходе закричали, заголосили.
      Бах, бах! - щелкнули два выстрела.
      - Эх, навались!
      Мы уже огибали мол.
      Сережка оглянулся и сказал:
      - Шлюпка за нами - навались!
      Я рванул раз, два - и правое весло треснуло, я повалился с банки.
      Вскочил, смотрю - Сережка гребет по-индейски обломком весла; как он успел на таком ходу ухватить обезьяньей хваткой обломок весла - до сих пор не пойму.
      Мы завернули за мол в темную полосу под стенкой и забились между большим пароходом и пристанью, как таракан в щель.
      Мы видели, как из-за мола вылетела белая шлюпка.
      Гребли четверо. Гребли вразброд, бестолково.
      Орали и стреляли.
      Через полчаса мы прокрались под стенкой к своей пристани.
      Наутро пришли мы с Серегой на бульвар.
      Еще пуще раздымился "Юпитер".
      - Снимается, снимается анафема, - говорит Тищенко. - Капитан там аккуратист - все уж в порядке.
      А тут сбоку подбавляют:
      - Лиха беда начать - все пароходы вылезут. Наберут арапов, охрану поставят - и айда. Завязывай!
      Тут какой-то вскочил на скамейку и начал:
      - Товарищи! Не надо паники. Сотня арапов весны не делает, - и пошел и пошел.
      А мы с Сережкой переглядываемся.
      Снялся "Юпитер". Вышел из порта.
      Ну, думаю, через полчаса пойдет капитан курс давать, глянет в путевой компас...
      Погудел народ и приуныл. Сели на землю и трут затылки шапками. Всем досада.
      Мы с Сережкой ушли, так никому и слова не сказали.
      Зашли в трактир, чаем пополоскались.
      Дружина прошла строем, что на охране парохода была.
      Серьезно идут, волками по сторонам смотрят.
      Часа три прошло.
      Вдруг вой с бульвара, да какой! Ну, думаем, полиция орудует на бульваре.
      Бросились бегом.
      Смотрим - все стоят, в море смотрят и орут.
      А это "Юпитер" идет назад в порт. Увидал его народ, вой поднял.
      А Серега мне говорит:
      - Смотри же, ни бум-бум, чтоб никто ничего!
      Я так до сего времени и молчал.
      Ну, теперь уж и сказать можно...