— Не узнала — богатым будешь.

— Неплохо бы, — сказал Митя.

— Я тебе звонила пятнадцать минут назад, — сообщила Настя. — Ты как сегодня?

— Я? — Митя растерялся. Полминуты назад он хотел ехать мириться с женой. Но у него нет ключа, и Вика куда-то запропала, и вообще рядом с креслом стоит его сумка с вещами! — У тебя есть какие-то предложения?

Настя рассмеялась.

— Какое у меня может быть предложение по такой хреновой погоде? Поскорей залезть в постель с любимым Митюшей.

От Настиных слов Митя покраснел и вспотел. Он почему-то подумал, что Крошка Цахес может подслушать их разговор и даже заозирался по сторонам, выискивая глазами уходящий в соседний кабинет телефонный провод, но потом сообразил, что телефон на кафедре один.

— Да, я тоже хотел бы, — слукавил Митя, еще больше краснея. — Я это… Мне тут должны по делу позвонить.

— Какие могут быть дела у аспиранта! — возмутилась Настя. — Если через час не приедешь, я обижусь!

— Ну, ладно-ладно, сейчас только созвонюсь, — Митя вздохнул — погибнет он от своей нерешительности с этими девками!

— И тортик купи, — сказала Настя.

— А что, сегодня праздник? — Митя сразу подумал о дне рождения. Нет-нет, у нее в начале марта.

— Подумай как следует! — Настин голос стал строгим.

Митя наморщил лоб, старательно вспоминая октябрьские праздники. На ум шла какая-то Конституция и Ленинский комсомол, хотя он совершенно не был уверен в датах.

— Эх ты! — произнесла Настя с обидой. — Четыре месяца нашего близкого знакомства.

— Блин, точно! — запоздало вспомнил Митя. Теперь-то уж он точно не мог не поехать.

— Толстокожие вы, мужики, — вздохнула Настя.

— Все, уже лечу на крыльях любви, — Митя положил трубку и полез по карманам в поисках денег. На торт и на шампанское хватало. Для очистки совести он еще раз позвонил Вике, но никто не ответил.

Митя вышел с сумкой в коридор. Танька, прищурившись, читала стенгазету радиофака.

— Ну что, полетел к любимой девушке с чистым бельем? — язвительно спросила она.

— Ага, полетел, — кивнул Митя. — Он взмахнул руками и прокричал громко: — Кар-кар! Кар-кар!

Настя сладко потянулась в постели, нащупала под рукой пульт от музыкального центра, нажала на кнопку. Из колонок полилась нежная романтическая музыка.

— Эй, юбиляр, принеси, пожалуйста, попить! — крикнула девушка, делая звук потише.

Появился Митя с мокрыми волосами — только что из ванной. Вокруг его бедер было обернуто полотенце. Он подал Насте стакан морса, чмокнул в щеку. Девушка нечаянно капнула на одеяло.

— Ну, блин! Не отстирается! — досадливо сказала Настя, затирая пальцами пятно. — Будем считать, что первая брачная ночь в семье Киреевых прошла успешно. — Она выпила морс, поставила стакан на пол и, прибавив громкости, запела фальшиво, не попадая в ритм. — Ля-ля-ля! Ля-ля-ля-ля-ля-ля!

Митя открыл дверь кабинета Зои Павловны. Огляделся. Из-за плотных штор свет едва проникал в комнату. На лампе, на письменном столе, на стульях, на книгах, на диване — на всем был толстый слой пыли. Складывалось впечатление, что Настя уже несколько месяцев не прикасалась к вещам в этой комнате, боясь что-то потревожить, погрузиться в паутину грустных воспоминаний.

Митя включил настольную лампу. На столе лежала папка с незаконченной монографией Зои Павловны. Он положил ее сюда в начале августа, и никто, судя по всему, ее не трогал. Митя, брезгливо морщась, концом диванной накидки осторожно отер пыль со стула, стола и папки, опустился на краешек сидения, дернул завязки. Он принялся быстро листать страницы. Помнил, где-то там должна быть интересующая его глава. Ну да, вот она, родимая, откуда взял он обоснование для темы своей диссертации! Если совсем чуть-чуть — буквально одно слово — изменить название, то она попадает в приоритетные для гранта. Митя вооружился карандашом и стал делать заметки на полях монографии.

За работой он не заметил, как быстро пролетело время. В кабинет неслышно вошла Настя. На ней был шелковый халат. Она подошла к нему, обняла за плечи.

— Ты чего тут делаешь?

— Да так, пишу кое-что, — смутился Митя. — Для коллективной монографии надо. Хотим издать мамину работу.

— Неплохо бы. Уже одиннадцатый час, — сказала она, потрепав его за волосы.

— Одиннадцатый? — изумился Митя. Вика наверняка звонила его матери! — Черт возьми, меня потеряли! — он соскочил со стула, заметался по комнате. — Слушай, я могу позвонить жене? Ты не обидишься?

— Да звони кому хочешь! Хоть тысячам жен и любовниц! Я тебе не цербер! — Настя уже обиделась и вышла, хлопнув дверью.

Митя набрал телефон матери.

— Мам, Викуша звонила?

— А что у вас случилось? Вы поссорились? — с тревожным любопытством принялась расспрашивать его мать.

— С чего ты взяла? Так звонила или нет?

— Звонила-звонила, очень уж у нее расстроенный голос сделался, когда узнала, что тебя здесь не было. Где ты шляешься допоздна, интересно знать?

— Все, мать, пока! Потом поговорим, — Митя повесил трубку и тут же набрал свой домашний номер.

— Викуш, я тебя на кафедре ждал — ждал, а потом срочно понадобилось Маркуше халтуру заменять… — затараторил он себе в оправдание.

— Эх ты, даже сегодня не смог сдержать свое слово! — брезгливо сказала Вика. — Можешь оставаться у нее, сколько захочешь.

— Я сейчас! Я сейчас! Через двадцать минут! — закричал Митя в трубку, но в ответ ему раздались короткие гудки.

Митя побежал в спальню одеваться. Запрыгал по комнате в одном носке. Настя, дуясь, смотрела телевизор.

— Настюха, ну что же ты!? Я ведь всегда уходил! — Митя глазами искал второй носок.

— Ну и иди, Можно подумать, тебя кто-то держит! Иди-иди! И не забудь свою сумку с бельем, а то твоей женушке сегодня спать будет не на чем.

Митя наконец-то отыскал носок, напялил его, чмокнул Настю в макушку — при этом она брезгливо дернула головой — и побежал в прихожую.

Уже спустившись в лифте на первый этаж, он вспомнил об оставленной на столе монографии с пометками на полях. Через два дня он должен отдать для прочтения Крошке кусок. Как минимум тридцать страниц. Значит он должен царапать по пятнадцать страниц в день. Сегодняшний день псу под хвост. А еще все надо придумать, а еще по четыре часа заниматься с корейцами, а еще печатать, а еще бабам внимание уделять… Митя заколебался. И какого черта ему сейчас ехать домой? После столь крутого телефонного разговора Вика наверняка опять не пустит. Как вчера ночевать в подъезде на ступеньках, обнявшись с сумкой? Ну и ничего страшного — завтра с женой разберется! Он снова вызвал лифт…

Настя приоткрыла дверь. Лицо у нее было заплаканным.

— Что-то забыл? — поинтересовалась она сухо.

— Да, забыл сказать самое главное: с Викой мы поссорились, она меня выгнала.

— Ну да, и попросила сходить в прачечную за бельем, и вернуться не позже одиннадцати, — усмехнулась Настя.

— Да нет же! Я к матери должен был ехать, Здесь мои вещи! — Митя открыл сумку и достал из нее стопку рубашек.

— Врешь, да? — тон Настиного голоса изменился.

— Когда я тебе врал? — Митя виновато улыбнулся. — Давай, я вообще больше никуда не поеду, а?

— Ладно, посмотрим на твое поведение, — Настя неопределенно пожала плечами и распахнула дверь.

Ранняя утренняя электричка медленно подползла к платформе, покрытой девственным снегом. По обеим сторонам от платформы плотной стеной стоял притихший лес. Из вагонов вышло четверо: трое мужчин и девушка — Лина. Мужчины торопливо сошли с платформы и разбежались в разные стороны по едва заметным среди деревьев тропкам. Лина помедлила немного у края платформы, закурила, убедившись, что рядом не осталось ни души, пошла своей дорогой.

Путь до деревни был не близкий — три с половиной километра. Девушка шла быстро и не оглядывалась. Где-то звонко застучал о ствол дятел, с легким шорохом осыпалась с ели хвоя. Девушка глубоко вдохнула свежий воздух и рассмеялась тому, что в лесу так хорошо и спокойно.

Тропа вывела ее на дорогу. За просветом между деревьями уже был виден густой белый дым из труб, послышались голоса брешущих собак. Лина прибавила шагу.

На окраине деревни ей попалась баба с пустыми ведрами. “Черт, примета плохая!”— подумала Лина. “Здрасьте”, — приветливо кивнула она, зная, что с деревенскими всегда надо здороваться.

— Вы Федора Ивановича внучка? — поинтересовалась баба.

— Нет, не Федора Ивановича, — покачала головой Лина.

— А похожа. Ладно, увидите, привет от Мариши передавайте, — баба отправилась к колодцу, переваливаясь и гремя ведрами.

“Странная какая-то. Что за Федор Иванович?”— подумала Лина, глядя ей вслед. Она зашагала по улице под пристальными взглядам деревенских стариков.

Лина отворила калитку и вошла во двор. На нее, загремев цепью, молча кинулась огромная овчарка -“кавказец”. “Ай, мамочки!”— Лина побежала назад к калитке, поскользнулась, повалилась в снег, инстинктивно закрывая лицо руками. “Кавказец”, натянув цепь и хрипя, рвался к непрошенному гостю.

— Фу-фу, нельзя Мухтар! — дверь скрипнула, и на крыльце появился худой бородатый старик. Он схватился за цепь, потянул собаку на себя. — Девушка, вставайте, не бойтесь, я его держу!

Лина поднялась, испуганно косясь на “кавказца”, бросилась к дому. Уже в сенях она отряхнула с себя снег.

— Иван Федорович, — представился старик, протягивая огромную жилистую руку. — А вы, наверное, Лина, так? Быстро нас нашли?

— А чего тут искать? Бадаев все подробно по телефону описал.

— Мне о вас Алеша очень много хорошего рассказывал.

— Так, — кивнула Лина, вспомнив про бабу с пустыми ведрами. Что это Бадаев мог про нее хорошего рассказать? — Вам привет от Мариши.

— А! — заулыбался старик. — Как же, как же, замечательная женщина, я у нее всегда парное молоко беру.

— Она меня почему-то за вашу внучку приняла.

— Ходит ко мне тут одна молодка, — старик хитро прищурился. — Чтоб не болтали, я ее внучкой представил. А что я вас в сенях-то держу? Проходите.

В горнице было накурено, пыльно, душно. Воздух был такой спертый, что Лина даже закашлялась. На грязном, усыпанном хлебными крошками, столе валялись пустые упаковки из-под полуфабрикатов, стояли пивные бутылки. На столе сидел рыжий жирный кот и доедал какие-то объедки.

— Брысь, поганец! — замахнулся на кота Иван Федорович. — Извините за бардак! — виновато улыбнулся он. — Работаем, некогда убраться.

— Да уж, — покачала головой Лина. — Мужиков одних даже на неделю нельзя оставить. А где Алексей?

— Работает, — Иван Федорович ткнул пальцем в пол.

— А мне можно туда?

— Пожалуйте, — старик откинул половик, поднял крышку погреба. Лина по лестнице спустилась вниз. Отделанный деревянными панелями подпол, был ярко освещен. Тихо гудели лампы дневного света. В отличие от горницы здесь царили чистота и порядок. На большом металлическом столе стояли два плексигласовых бокса с небольшими отверстиями для перчаток и мощный микроскоп. Над микроскопом склонился Бадаев. Он изучал какую-то какую-то миросхему.

— Садись! — приказал он Лине, не отрываясь от окуляров.

Лина опустилась на стул рядом с лестницей. Закончив с микросхемой, Бадаев обернулся, сверкнув стеклами очков. — Привет! Привезла?

— Вы что тут, пьете? — спросила Лина, доставая из сумки полиэтиленовые пакетики.

— Иногда пьем, иногда работаем, — отозвался Бадаев. Он подошел к Лине, дежурно поцеловал в щеку, забрал пакетики. В пакетах были микросхемы — крохотные невесомые пластинки со множеством позолоченных концов. Бадаев надел очки помощнее, принялся через полиэтилен изучать маркировку на пластинках.

— И зачем было забираться в такую глухомань? — поинтересовалась Лина, разглядывая подпол.

— Иван Федорович, все равно, никуда бы отсюда не поехал. Он — сыч. Сама знаешь, если гора не идет к Магомеду… Схемы где?

— Забыла, — Лина вынула из сумки бумажки с ксерокопиями схем, протянула Бадаеву. — А он кто, колхозник?

Бадаев рассмеялся.

— Ага, фермер! Пасеку держит. Золотые пчелы ему мед приносят. Иван Федорович, Линочка, ученый, каких на всю страну, может, больше и не сыщешь. Доктор технических наук, почти академик. Три года назад большой кафедрой заведовал, пока на пенсию не ушли. Знаешь, сколько у него изобретение и открытий? Ты ему шкалик поставь, он тебе сам похвастается.

— Алкоголик, значит?

Бадаев пожал плечами.

— Раньше был, это да. А сейчас навряд ли. Трудоголик, как какой-нибудь японец. Тот за деньги корячится, а этот за идею. Трясется, как работать хочет. Сутками может сидеть. Ничего вокруг не замечает. Наивный человек. Всему и всякому с полуслова верит. Я ему предложил поддержать престиж науки на международной арене.

— Дуешь, значит, старикана?

— Не то болтаешь! — рассердился Бадаев. — Я ему столько плачу, сколько он в своем сраном университете за десять лет заработать не сможет! Его государство опустило до нищенского состояния, выпнуло из системы, хоть с сумой по миру иди, а я ему помогаю. Он тут в деревне без работы загибался: кур пас, пчел доил. Не знал, куда руки приложить. Думаешь, если он старый, ему ничего не надо? Знаешь, сколько у него детей?

— Не знаю, — пожала плечами Лина.

— Пятеро. И внуков — вагон и маленькая тележка. Раньше на шее сидел, а теперь гордый ходит. Приедут к нему в гости, а он так небрежно бабки отстегивает. Сам видел. Мол, примите от щедрот моих, опять я людям нужен стал! Еще любовница у него молодая. Он как запрется с ней в каморке, всю ночь спать не дает!

— Знаю я, — сказала Лина. — Старик — стариком, а глаз горит. Меня тоже всю оглядел. Слушай, Бадаев, а не слишком ли много народу здесь пасется? Какая-нибудь дрянь случайно поинтересуется.

— Не поинтересуется. Они здесь люди не любопытные, в чужие дела нос не суют. На вот тебе еще заказ, — Бадаев порылся в бумагах на столе и протянул Лине бумажку, на которой были записаны характеристики микросхем.

В подполе появился Иван Федорович. Он сиял, как начищенный самовар.

— Ребятки, я тут сбегал за маленькой. Давайте уж за Линин приезд. Не каждый день бывает.

Они поднялись из подполья в горницу. За то время, пока Лина была в подполе, комната неузнаваемо преобразилась: стол был застелен белой скатертью, пол подметен, пивные бутылки испарились, будто их и не бывало. Первым делом Иван Федорович выставил на стол бутылку “Перцовки”, затем стопки, а уж потом закуски в банках, хлеб и прочую снедь. Он разлил водку и произнес в честь Лины длинный и витиеватый тост, что, мол, для него нет большей радости, чем видеть в своем доме столь прекрасную и очаровательную барышню.

Бадаев был прав, подвыпив, Иван Федорович стал рассказывать о себе, какой он заслуженный и маститый ученый. На столе появились сертификаты, дипломы, свидетельства.

— Видите, даже японцы меня признали, а у себя я никому, кроме Алеши не нужен. Такая беда! — говорил Иван Федорович, тряся большой бумагой с золотым тиснением.

— Я с ним в Японии и познакомился, — шепнул Лине Бадаев. — Тогда еще понял — голова у мужика золотая, да дуракам досталась.

Бадаев с Линой почти ничего не пили, а Иван Федорович довольно быстро “накидался”, раскраснелся, разгорячился и каждые пять минут стал подсаживаться к Лине с предложениями остаться на ночь. Мол, в тесноте, да не в обиде.

— Я уж лучше в Москву поеду, — отнекивалась Лина. — А то еще ваша внучка заявится, греха не оберешься. Волосы повыдергает, глаза выцарапает.

— Да что нам внучка! Мы и сами еще ничего! — бил себя в грудь Иван Федорович.

С трудом отделавшись от назойливого старика, Лина с Бадаевым вышли на крыльцо. Мухтар натянул цепь, грозно рыча, но Бадаев прикрикнул на него, и пес успокоился.

— Ты вот что, Линочка, технология технологией, дело тут потихоньку движется, а займись-ка ты покупателем. В позапрошлом месяце он должен был поступить на склад. Шучу. Близко к нему не подходи. Знаю я все эти прибамбасы — сам работал. Если он хоть раз промелькнул в “оперативке”, значит за ним есть постоянный хвост, и для нас он опасен. И ты тоже на“крючке”. Найди лучше нейтрального человечка из тех, что находится с ним в контакте вне подозрений, и через него работай. Если будет жарко, придется от него отказаться. Будем другую мазу искать. Что Александр Антонович, не с его ли молчаливого согласия Борьку ребятки порешили?

— Тайна, покрытая мраком, — сказала Лина. — Но пока тише мышки, в “контору” не стучит.

— Вот именно — пока. Волчара он, надо будет — съест. Пока у нас ничего не готово, он может понадобиться, а потом… — Бадаев замолчал.

— Линочка, Леша! Ребятки-козлятки, я вас жду! — раздался пьяный голос Ивана Федоровича.

— Иди! — приказал Бадаев. — Если что-то изменится, я тебе отзвоню.

Лина кивнула и зашагала к калитке. Бадаев провожал ее взглядом до тех пор, пока она не скрылась за пригорком, потом вернулся в дом, из которого доносились пьяные крики Федора Ивановича, почти академика.

С Маркушей Митя теперь старался не встречаться и здоровался сквозь зубы, несмотря на формальную примиренность, а вот с Рашидом они после того случая с малолетками подружились. После работы частенько “ударяли” по паре пива или чего покрепче и посмеивались над тем, как Рашид полез разбираться через забор с наркоманами. В подпитии Рашиду первому Митя и признался, что ушел из семьи и живет теперь у Зоиной дочки Настеньки. Рашид приложил палец к губам, давая понять, что никто ничего об этом не узнает, и ободряюще похлопал по плечу, произнеся поговорку на арабском, которая полностью соответствовала русской: “Все, что не делается, все…”

— К черту! — добавил Митя, смеясь. — А у тебя как с бабами? — спросил он излишне фамильярно.

— По всякому бывает, — смутился Рашид. — Сейчас холостой хожу. Да и некогда мне, диссертацию надо писать.

Митя понял, что нечаянно задел больную струну, и больше этой темы не касался.

Они еще трижды посещали “соломенную вдову” Эдгара Рахимовича Веру, пили чай, ели пироги, играли с мальчишками. Рашид клялся и божился, что обязательно вытащить ее мужа из тюрьмы, потому что дело от начала до конца сфабриковано, взятка подстроена, а у него двоюродный брат в ОБНОНе, и так далее и тому подобное. Только с третьего посещения Митя наконец-то “въехал”, что Рашид в Веру попросту влюблен, но не решается предпринять какие-либо шаги, боясь все испортить. Будет вот так все время ходить, делать подарки, вздыхать и мучаться. Нет, Митя не смог бы так. Ему надо сразу все точки над “i”, быка за рога… А такая тайная любовь — это не для него. И его-то Рашид брал с собой только для того, чтобы не оказаться в нелепой ситуации! Поэтому, когда он в очередной раз предложил Мите отправиться к Вере на “Бабушкинскую”, Митя вежливо отказался.

Однажды после “пивняка” Рашид предложил зайти к нему домой. Он сказал, что его мама, Гюзель Андреевна, очень хочет познакомиться с Митей, потому что он ей много про него хорошего рассказывал. А сегодня у него как раз праздничный плов и бутылка хорошей водки.

Митя колебался недолго. Они сели в метро и поехали на “Белорусскую”.

— Митя, Рашид мне про вас все уши прожужжал! — встретила его Гюзель Андреевна — толстая маленькая женщина с добродушным лицом и голубыми глазами, кажущимися маленькими из-за очков с двойными линзами. Она крепко пожала его руку. — Вы очень принципиальный и честный человек. Такое в наше время — большая редкость.

— Ничего я не принципиальный, — смутился Митя.

— Ну, Рашид-то рассказывал, как вы дали отпор этому кафедральному пьянице Маркуше. Он мне все рассказывает. Проходите в комнату, располагайтесь. Сейчас я на стол накрою, — Гюзель Андреевна, тяжело переваливаясь, направилась на кухню.

Митя прошел в гостиную, всю увешанную и застеленную дорогими коврами. В остальном же комната мало чем отличалась от виденных Митей московских гостиных: мягкая мебель, журнальный столик, телевизор, пианино, старинная горка с инкрустацией, уставленная хрусталем. На коврах висели фотографии в рамочках.

— Мама с папой? — поинтересовался Митя у Рашида, кивнув на портрет мужчины с женщиной, прижавшихся друг к другу щеками.

— Да, они, — кивнул Рашид.

— А папа где?

— Погиб, — насупившись ответил Рашид.

— Извини, пожалуйста, я же не знал. Я вот своего никогда не видел, матушка меня, как говорится, в подоле принесла. Говорит, летчиком был международным. Врет, наверное.

— Не говори так о матери, — попросил Рашид. Он улыбнулся. — Ничего, сейчас пловчик сообразим. Повеселей будет. Настоящий, с барбарисом.

— Так он еще не готов? — спросил Митя, глянув на часы.

— Готов-готов, — подмигнул Рашид. — Маленькие детали. Сиди пока!

Рашид отправился на кухню помогать матери, а Митя стал разглядывать фотографии родственников. Какие-то совсем старинные, с заломанными углами, пожелтевшие, и новые, цветные, красочные. Вот он, его братан-обноновец, чем-то похожий на Рашида, в форме капитана милиции.

Скоро стол ломился от закусок. Первый тост подняли за новое знакомство.

Митя, проголодавшийся за день, принялся уминать вкусные домашние салаты и язык с хреном. Рашид просил его не усердствовать, обещал плов минут через двадцать — вместе с пальцами съешь. Гюзель Андреевна расспрашивала его о кафедре, интересовалась Игониной.

— С ней надо ухо востро держать и не высовываться, показывая, что умней ее, — сказал Митя. — Иначе слопает, как Зою Павловну. Что поделаешь, любит тетенька власть. Готова за нее любому глотку перегрызть. Она ведь не может и дня прожить, чтобы с кем-нибудь не поссорится. Сама себе врагов придумывает. Боится, что с ней поступят также, как она в свое время с Зоей поступила. То Рашид у нее в немилость попадет, то Анечка, то Маркуша, то еще кто-нибудь. Меня пока бог миловал.

— По дереву постучи, — сказал Рашид.

Митя стукнул костяшками по ножке стула.

— Тут вы с Рашидом совпадаете во мнении, — сказала Гюзель Андреевна. — Вы, Митя, кушайте-кушайте, не стесняйтесь. Если надо, я еще салатиков положу.

— Гюзель Андреевна, может, это и невоспитанно, так спрашивать? Почему а почему у вас отчество такое русское?

— Чего же тут невоспитанного? — засмеялась мама Рашида. — Папа мой был русский. А мама — наполовину азербайджанка, наполовину турчанка. В Баку они познакомились во время какого-то там антисоветского мятежа. Тогда еще НКВД было. Там он и служил. Сейчас этого многие стыдятся, скрывают. Вроде как против собственного народа боролись, а я своим отцом горжусь. Он воевал. Всю войну прошел. И не в заградотрядах, как пытаются сейчас представить НКВД на войне, а в нормальной действующей армии. Да вот он, — Гюзель Андреевна ткнула пальцем в портрет усатого мужчины в форме. Вся его грудь была увешена орденами. — Вот и папа у Рашида тоже в органах служил, погиб при исполнении. А брат двоюродный сейчас уже майора получил…

— Мам, неси плов! — сказал Рашид, разливая водку по рюмкам.

Гюзель Андреевна посмотрела на сына.

— Вот только Рашидик династию нарушил — подался в преподаватели. Несу-несу, милый, — Гюзель Андреевна торопливо заковыляла на кухню.

— Фу, что-то я пожадничал. Боюсь, плов уже не полезет, — сказа Митя, поглаживая себя по животу.

— Ничего, пройдись, протрясись, покури. Плов надо обязательно попробовать.

— Кстати, где у вас тут курят? — спросил Митя.

— Маму травить не будем. Ко мне в комнату пошли.

Рашид провел его в свою комнату, открыл форточку. Отправился на кухню за пепельницей. Комната Рашида была вся заставлена книжными полками. Кроме полок был здесь еще допотопный шифоньер с поцарапанным зеркалом и раскладывающийся диван. Митя подошел к книжным шкафам посмотреть книги. Половицы под его ногами громко скрипнули. Одна из створок шифоньера со скрежетом открылась. Митя подошел, чтобы прикрыть ее. Его взгляд упал на перекладину, на которой были вешалки с костюмами и рубашками. В углу к перекладине была привязана канареечного цвета кобура. Митя оглянулся и протянул руку, ощупывая ее. В кобуре был пистолет. “Наверное обноновского братана, — подумал Митя. — Странно, почему он его здесь хранит. А может и папаши. Именное оружие”. Его так и подмывало расстегнуть кобуру, посмотреть оружие, но он побоялся, что его за этим занятием застукает Рашид. Соблазну Митя не подался, закрыл створку шифоньера, опустился на диван.

Рашид принес пепельницу, и Митя с удовольствием затянулся хорошей сигаретой.

Плов оказался, действительно, замечательным, Митя умял его полторы тарелки, хотя еда уже стояла где-то около горла, и даже попытался запомнить рецепт приготовления. Гюзель Андреевна не переставала нахваливать Митю, говорила, что он настоящий русский интеллигент и принципиальный парень, и что Рашид всегда восхищается его воспитанностью и тактом, и прочее-прочее-прочее. Теперь ее слова не смущали Митю. Он понимал, что, наверное, вот так, в соответствии с восточной традицией, принято у них в доме нахваливать гостей.

Было уже поздно, и Митя засобирался к Насте. Гюзель Андреевна пыталась его оставить ночевать, но он наотрез отказался.

— Нет-нет, метро еще ходит, в крайнем случае машину поймаю, — они поцеловались с Гюзель Андреевной, обнялись с Рашидом, и Митя ушел совершенно довольный сегодняшним вечером.

Игонина была мрачнее тучи. Она сидела за своим столом, крутила в руках карандаш и смотрела на притихшую кафедру. Экстренное заседание было созвано по случаю очередного запоя Маркуши.

— Почему вы, господа преподаватели, никак не можете повлиять на Маркова? Вы — коллектив, или так — пришли сюда только зарплату получать? У него не только работа, семья рушится. Жена с ребенком уехала к матери жить. Неужели нельзя с ним не пить? — она посмотрела на мужчин. Миша-маленький, Рашид и Митя сидели, опустив головы.

— Ольга Геннадьевна, бесполезно все. Не будешь с ним пить — он себе на стороне собутыльников найдет. Если человеку очень хочется, ничто его не остановит, — сказал Рашид.

— Значит, если хочется, пускай погибает, так по-вашему, Рашид Бектемирович? Неужели нельзя поговорить с ним по душам. Можно и кулаком по столу стукнуть.

— Да, ему стукнешь. Он сам кого хочешь стукнет, — вздохнул Митя, вспоминая глаза Маркуши.

— Сложиться, в конце концов, на кодировку, — продолжала Крошка Цахес. — Конечно, у него сейчас денег нет. Откуда? Скоро последнюю рубашку пропьет. Поймите, я одна тут ничего сделать не смогу. Вы мне должны помочь. Проще всего выгнать Маркова с кафедры, отвернуться от него. Тогда он окончательно погибнет, можете не сомневаться. Ну так что?

— Сложимся на кодировку! — разом загалдели все. — Надо вытащить мужика! Узнать, сколько это стоит! Нельзя бросать человека!

— Вот мы Дмитрию Алексеевичу это и поручим. Сегодня же съездите в наркологический центр, узнайте стоимость лечения.

— Съездить-то я съезжу, — сказал Митя. — А кто теперь будет с нулевиками-корейцами заниматься? По шесть часов каждый день тянуть? У меня, между прочим, всего полставки.

— Да, это верно. Вам нужно как можно скорей представить диссертацию. Кого бы вам дать? — Крошка обвела взглядом кафедру.

— А можно Рашида Бектемировича? — спросил Митя.

— Да, можно меня? — поддакнул Рашид.

— У Рашида Бектемировича и так нагрузка большая. Впрочем, если он сам хочет… — Игонина сделала на бумаге какую-то пометку. — Возьмете всю корейскую нагрузку Маркова. Ну что, не бросим человека в беде?

— Не бросим! — хором ответила кафедра.

Митя с Рашидом поднялись к корейцам. Митя позвонил в дверь. Открыл, как всегда, мистер Чанг.

— Здравствуйте, здравствуйте, — заулыбался он, завидев незнакомое лицо.

— Здравствуйте, Чанг. Георгий Васильевич, к сожалению, заболел. Вести занятия вместо него будет Рашид Бектемирович.

— Можно Просто Рашид, — Рашид крепко пожал руку корейца.

— Приятно познакомиться, — с трудом произнес кореец. — А Георегий Василиевыч опять?… — Чанг щелкнул себя пальцами по горлу.

— Нет, что вы, Чанг! На этот раз у него сильный грипп. Думаю, через месяц поправится, — сказал Митя.

Александр Антонович гнал “Волгу” по Тучковскому шоссе на большой скорости. Ольга Геннадьевна сидела рядом, упершись ногами в пол. Ей всегда было страшно, когда Саша садился за руль, но она помалкивала. Уж очень он сердился, когда ему под руку что-нибудь говорили.

Сегодня был редкий день, когда они могли быть вместе. Игонина оформила себе командировку в Воронеж, а Александр Антонович якобы поехал с друзьями на рыбалку — в багажнике машины лежали зимние удочки, ящик и прочие принадлежности, без которых не может обойти ни один рыбак. А рыбаком Александр Антонович был отличным и таскал из Москва-реки лещей до трех килограммов. Но не сейчас, не сейчас… Ехали он в сторону Игнатьева под Тучковым. Там Александр Антонович каждый год снимал у одной женщины по имени Тамара на лето дачу. Дача представляла собой добротную избу — пятистенок, обшитую сверху рейкой. В комнатах всегда было сухо и прибрано. Большая русская печь всегда оказывалась по-живому теплой, топила исправно, без угара, да и вообще: было здесь тихо, хорошо и спокойно. Летом прямо под окнами струилась полноводная река, зимой по льду мела поземка, чем-то тоже напоминая сказочную молочную реку с кисельными берегами. Правда, дом был всем хорош, вовсе не заслугами хозяйки, а ее сына Кирилла. Сама Тамарка жила в соседнем крохотном домишке, пила горькую и частенько забывала, как зовут ее постояльцев. Сын — человек богатый и солидный — приезжал к ней, увещевал матушку, даже пытался лечить ее в городе. Но ничего не помогло — хозяйка сорвалась, как только почувствовала, что не умирает после рюмки водки. Деньги за дачу она, конечно, все пропивала с тучковскими друзьями, да потом еще приходила занимать к постояльцем. Человеком, однако была добрым, отзывчивым и всегда говорила: приспичит зимой приехать, милости просим! Только рада буду, а то здесь тоска!

— Ты на Тамарку внимания не обращай, — учил Игонину Александр Антонович. — Наврать она может с три короба, а потом утром все равно ничего не вспомнит. Если уж она мою жену вспомнить не может…

— Так что же, мне за твою жену сойти? — язвительно спросила Ольга Геннадьевна.

— А надо будет, так и сойдешь! — резко оборвал ее Александр Антонович. — Что, ломает тебя побыть моей законной пару деньков?