Потусторонний объект

Настроение у Дмитрия Залесова было чудесное. Он шагал по университетским лестницам, перепрыгивая через ступеньки, и напевал себе под нос засевшую в голове песенку из прошлогоднего шлягера: “Давай вечером умрем весело, будем опиум курить. Давай вечером начнем с бабушкой по-французски говорить”. Некоторые слова из песни он не помнил и заменял на собственные, не менее веселые и замечательные. Восемь минут назад он сдал лохматым первокурсницам в кислотных куртках три “корабля” с чуйской травой, называемой в простонародье “зелеными штанами”, и даже “дунул” с ними пару затяжек, чтобы проверить качество товара. Качество было не ахти, потому что перед продажей он собственными руками подмешал к траве полусырого зеленого табака типа “махорка”. Однако зацепило его хорошо, и теперь, поднявшись на третий этаж, он вдруг увидел в конце коридора силуэт рогатого мужика в зеленоватом свечении. Захотелось догнать инфернального субъекта и ради смеха надавать ему по морде. Митя припустил по коридору, но мужик исчез за поворотом, а вместе с ним исчезло и желание бить кого-либо. “Вот скажу людям Марата, они быстро тебе рога пообломают”, — весело подумал Залесов. Марат у них был главным по траве. Выше всех, даже ректора. Говорили, он этих своих “зеленых штанов” даже пальцем не касается. Лежит где-то в укромном университетском уголке большой мешок с “чуйской долиной”, а рядом с ним басмачи с ружьями сидят, спичечные коробки наполняют — те самые “корабли”— пускают их в плаванье по длинным университетским коридорам. А там уж их штурманы типа Мити дожидаются, чтобы весело было лохматым первокурсницам в кислотных куртках. А Марат на персидских коврах лежит, пачки с деньгами линейкой измеряет. Большому кораблю большое плаванье, как говорится. Никто его в глаза не видал, но все знали: в случае чего, и долги выбьет с помощью своих крепышей, и на иглу посадит, а то еще что-нибудь похуже… Митя вспомнил о цели своего путешествия, взглянул на номер аудитории — как вовремя! — следующая дверь. Он замедлил шаг, вчитался в слова на табличке: “Кафедра русского языка для иностранных учащихся. Зав. кафедрой — доктор филологических наук, профессор Киреева З.П.” Митя постоял некоторое время перед дверью, обдумывая начало разговора, перекатывая на языке “здрасьте” на разный лад: с вызовом, с почтением, с подобострастием — ведь главное — понравиться этой бабе с первого взгляда, а там уж… Он потянул на себя железную дверь, за ней оказалась вторая, деревянная. Митя толкнул ее, но вторая дверь не подалась — она уперлась во что-то, чуть приоткрывшись. “Стул, что ли? Поди трахаются!” Митя толкнул дверь, послышался скрежет, он протиснулся внутрь. Перед его глазами что-то мелькнуло, со звоном лопнули, стеклянными брызгами разлетелись по полу лампочки. Железная лестница-стремянка перед дверью закачалась, норовя опрокинуться.

— Держи, сукин сын, держи! — раздался над его головой визгливый женский голос.

Митя торопливо схватился за стремянку, пытаясь ее удержать, глянул наверх, где под потолком, вцепившись в ступеньки и закрыв глаза, сидела бледная пожилая женщина. На ее полных ногах были старомодные лакированные туфли и плотные чулки.

— Извините, ради бога! — пробормотал Митя, смущаясь и краснея.

— Снимите меня немене… немедленно! — приказала женщина, не открывая глаз.

Митя на мгновение растерялся, потом схватил стул, приставил его к стремянке, взгромоздился на сиденье, подпер женщину снизу плечом, чувствуя дрожь в ее ногах.

— Руку, руку давайте! Я вас держу, не бойтесь!

Она протянула Мите руку.

— Давайте тихонечко, вот так, осторожно, осторожно! — он помог ей спуститься со стремянки. Только оказавшись на полу, женщина наконец-то открыла глаза. Она опустилась на стул, на котором только что стоял Митя, и облегченно вздохнула.

— Черт возьми, вы чуть не убили старуху! Вон там, вон там, — она показала рукой на стол около окна, на котором возвышалась большая хрустальная ваза с букетом роз, — в верхнем ящике валидольчик.

Митя залез в ящик, протянул женщине упаковку. Она сунула под язык таблетку.

— Этих чертовых электриков не дождешься! С утра поставили лестницу и поминай как звали! Не знаю, как вы, а я без света работать не могу. Кстати, вы не электрик? Что вам понадобилось на кафедре?

Митя достал из кармана рубахи лист бумаги, развернул его, протянул женщине. Она прищурилась, вчитываясь в содержимое.

— Ага, значит Дмитрий Алексеевич, — протянула ему руку. — Ну что же, на самом деле приятно познакомиться. Зоя Павловна Киреева, заведующая всей этой богодельней, — женщина обвела взглядом уставленную столами кафедру со шкафами по углам, набитыми книгами и бумагами, с портретами ученых по стенам, с цветами на подоконнике. — Как там ваш Виктор Андреевич, в добром здравии?

— Он сейчас в Сеуле. Контракт продлили еще на год. Так что… — Митя пожал плечами.

— То, что вы его ученик, о многом говорит. Но знаете, Дмитрий, — Зоя Павловна посмотрела на него строго и, как ему показалось, недоброжелательно, — ставок у меня свободных нет. С чего это Виктор Андреевич решил, что у меня будут места? Вуз технический, мы тут сбоку припеку, как Золушки в каморке. Того и гляди сокращать начнут.

Митя с тоской посмотрел на запылившийся портрет Ломоносова. Его научный руководитель предупреждал: вредная старуха, прежде чем взять, потешится вволю. Он бы и сам взял Митю к себе, но эти бесконечные командировки по загранкам, зарабатывание валюты для своих многочисленных семей, халтуры, суета, отсутствие времени на кафедральные дела — в общем, по большому счету, Виктору Андреевичу было на Митю наплевать — у него за пятнадцать лет профессорства этих учеников было, как котят в помойке. Можно подумать, Мите нужна эта их убогая ставка за триста целковых!

— … если только вы согласитесь поработать у нас лаборантом. Ну а что вы хотели? Все через это прошли. Я, например, два года на машинке у академика Виноградова стучала, и ничего, как видите, не развалилась. Ну что, согласны?

— Согласен, — кивнул Митя. Ему, честно говоря, было абсолютно все равно: хоть лаборантом, хоть ассистентом, хоть заварочным чайником на столе…

— Очень хорошо. Садитесь, пишите заявление. Ну а потом у нас через год один из сотрудников собирается в Камерун, и я смогу взять вас на его ставку, — неожиданно смягчилась Зоя Павловна. Мите показалось даже, что глаза у нее мгновенно изменили цвет — потеплели. Покладистость и смирение — необходимые лаборанту качества.

— В Камерун? — оживился Митя. — А что, есть такие возможности? — Он представил себе статуэтку страшного африканского бога, напичканного килограммами первосортного героина, а потом чемодан с долларами. Чемодан почему-то был фибровый, с какими ходят сантехники.

— Вы сначала защититесь, молодой человек, а потом будете про Африку рассуждать. Виктор Андреевич не рассердится, если вы будете писать диссертацию у меня?

— Навряд ли, — улыбнулся Митя. — У него теперь корейских Еноков и Ендоков полон рот — не до меня.

— Ну что ж, прекрасно. В таком случае надо нам с вами как следует обдумать тему, — Зоя Павловна решительно поднялась со стула, но ни сделав и шагу, тут же снова села. Ее лоб покрылся испариной. — Господи, ноги совсем ватные! Чуть не уморил ведь! Дмитрий, когда вы доживете до моих лет, поймете, какой это ужас — вкручивать лампочки на собственной кафедре, боясь грохнуться с лестницы. Вам придется вести старуху домой. Давайте заявление, я подпишу.

Митя подал листок, Зоя Павловна вывела на нем: ”Не возражаю” и расписалась. Он отодвинул от двери лестницу-стремянку, помог женщине подняться.

— Сумочку подайте! — приказала Зоя Павловна.

— А букет? — услужливо напомнил Митя.

— Вы женаты?

Митя смущенно кивнул. Он не любил, когда его спрашивали о семейном положении. Тут же пол университета будут знать, и никаких тебе производственных романов.

— Вот и прекрасно. Подарите его жене. А я предпочитаю цветы в горшках. — Зоя Павловна взяла Митю под руку и заковыляла к выходу.

“Сильная старуха”, — подумал Митя, чувствуя на локте ее руку.

Массивная дверь в приемную ректора отворилась. Секретарша Леночка подняла глаза от монитора, кивнула вошедшей яркой даме сорока с небольшим лет. На даме был деловой костюм. В руке она держала прозрачную пластиковую папку с бумагами. Секретарша кивнула на стул.

— Подождите пока. Калерий Самсоныч вас примет после совещания.

Дама кивнула, вынула из папки бумаги и принялась читать. Изредка бросала взгляды на дверь ректорского кабинета. Было видно, что она нервничает: ее унизанные перстнями пальцы теребили уголки бумаг, накрашенные губы подрагивали. Секретарша Леночка усмехнулась: правильно, правильно — Калерия Самсоновича все боятся. Почти все…

Ректор, развернувшись в кресле к окну, курил пахучую сигару и наблюдал за воробьями, которые скакали по веткам с молодой зеленью и возбужденно чирикали, радуясь первому летнему теплу. Проректор по хозяйственной части делал доклад о проделанной работе. Калерий Самсонович частенько слушал доклады, повернувшись к подчиненным спиной — так лучше воспринималось, а главное — нельзя было уследить за выражением его лица, нравится ему — не нравится, кто знает? Проректор слегка заикался и косноязычил.

— К сожалению, самым большим недостатком в моей работе можно назвать неиспользование лишних площадей. Полагаю, в этом смысле нужно хорошенько подумать насчет киосков и аптек.

— Вы что же, хотите у нас здесь целый аптечный городок открыть? — усмехнулся Калерий Самсонович, не поворачиваясь к проректору.

— Видите ли, торговля лекарствами — дело выгодное. Здоровье всем нужно. Можно ведь и собственную аптеку сделать. Тогда не только аренда будет, а прямой, можно сказать, доход.

На этот раз ректор развернулся в кресле, затушил сигару о дно пепельницы. Дно оказалось сырым, и сигара надсадно зашипела. Калерий Самсонович посмотрел на проректора по науке, Александра Антоновича. Тот чуть заметно помотал лысой головой.

— Ну что же, Эдгар Рахимович, большое спасибо за содержательный доклад. Думаю, в новом учебном году нам есть над чем поработать в этом плане, — ректор обвел взглядом своих заместителей. — Больше не смею вас задерживать, господа. Идите работайте. А вас, — он вдруг широко улыбнулся, вспомнив фразу из “Семнадцати мгновений весны”, — а вас, Александр Антонович, я попрошу остаться.

Александр Антонович подсел к ректорскому столу, вынул из кармана пиджака сигареты. Он оглянулся на дверь и сказал:

— Эдгар совсем оборзел.

— В смысле. Тебе не нравится его идея насчет аптечных киосков?

— При чем тут киоски? Это он придумал насчет заниженной арендной платы?

— Не помню. Наверное, — ректор пожал плечами.

— Он, он! Чтобы народ потянулся, был конкурс и все давали.

— Неужели не все дают? — усмехнулся Калерий Самсонович.

— Все. Но ведь эта собака ни хрена не делится.

— То есть как не делится? — лицо ректора тут же приобрело злое выражение.

— У нас был договор шестьдесят на сорок. Мы получаем максимум тридцать. Остальное у него вот где, — Александр Антонович похлопал себя по карманам пиджака.

— Да, но как же? — ректор даже растерялся от такой наглости Эдгара. — Мы знаем всех арендаторов, знаем, сколько они должны давать ежемесячно. Как же он укрывает от нас бабки?

— Во-первых, Эдгар втихую от нас увеличил поборы. Жалуется, что приходится делиться со всякими там инспекциями, проверяющими. Во-вторых, на одно арендное место он сажает двух торговцев и берет с них вдвое. В тесноте, да не в обиде.

— Откуда ты это знаешь?

— Сорока на хвосте принесла, — Александр Антонович глянул в глаза начальника и сказал уже серьезно: — Пожаловался тут один обиженный. Эдгара нужно убирать. Сегодня он от нас деньги прячет, завтра головы пооткусывает.

— Как? Мы же с ним вот, — и ректор сложил руки замком, изображая тесные отношения с Эдгаром.

— Громко. Чтобы опешил, сукин сын. С испугу он сразу язык прикусит. А не прикусит, пускай на себя пеняет. Обиженного на Эдгара и натравим. А насчет аптечных киосков — это неплохая мысль. Здоровье всем нужно. Пускай только этим другой человек займется.

— Ладно, ты все это дерьмо на себя возьми, а то у меня приемные на носу, то — се, пятое — десятое — в общем, сам знаешь… — Калерий Самсонович очертил рукой большой круг и замолчал, испытующе глядя на зама. Он слишком хорошо знал своего проректора — после столь щекотливого поручения последует какая-нибудь просьба.

— Кстати, насчет кадров. Вы позволите, я приглашу сюда одну очень приятную особу?

— Валяй, — кивнул ректор, улыбнувшись своей интуиции.

Александр Антонович поднялся, открыл дверь. Он оценивающе посмотрел на даму в приемной. Поманил ее рукой.

— Здравствуйте, — дама, войдя в ректорский кабинет, изобразила подобие улыбки.

— Позвольте представить молодую, симпатичную, — проректор ободряюще приобнял даму за плечи, подвел к столу Калерия Самсоновича, — Игонина Ольга Геннадьевна, новоиспеченный доктор филологических наук, но пока что, к сожалению, без кафедры.

— Оч-ч-чень приятно. — ректор первым протянул женщине руку, почувствовав металлический холод перстней на ее пальцах. — Такие молодые и симпатичные кадры нам всегда нужны. Садитесь, пожалуйста. Так в чем проблема?

— Зав. кафедрой русского как иностранного давным-давно пенсионерка, часто болеет, с работой, естественно, справиться не может. Реально кафедрой руководит Ольга Геннадьевна. У нее уже и авторитет, и опыт, и доверие коллектива. А тут как раз у… — проректор замялся припоминая фамилию заведующей.

— Киреева, — подсказала Ольга Геннадьевна.

— Ну да, у Киреевой переизбрание по должности. Вот я и подумал, что, может, пора уже юридически, так сказать, оформить сложившуюся ситуацию.

— Ну что же, я, конечно, не против. Молодым везде у нас дорога. Главное — университетский Ученый совет.

— В том-то и загвоздка, уважаемый Калерий Самсонович. Совет большей частью из таких же, как Киреева, старперов состоит. Голосовать будут однозначно против. Тут нужно как-то извне повлиять на их решение, — проректор зашел за спину Ольги Геннадьевны выставил большой палец, затем сцепил вместе указательные, показывая ректору — баба что надо, свой человек.

— А Вы, Ольга Геннадьевна, готовы взвалить на себя бремя ответственности? Кафедра не простая. Мужиков почти нет. Студенты — сплошь иностранцы. Престиж вуза, опять-таки — ректор посмотрел в глаза женщине, отметив про себя, что у зама вкус вовсе не дурен.

— Готова, — торопливо кивнула дама, потупив взгляд.

— Ну что же, тогда… — ректор снова очертил рукой круг и отвернулся к окну, к возбужденно чирикающим на ветках воробьям. Что “тогда”, он не произнес. “Свои” люди должны понимать друг друга без слов.

Зоя Павловна отперла дверь своим ключом. За время небольшой прогулки по свежему воздуху она ожила, порозовела и теперь выглядела вполне бодрой научной дамой.

— Проходите, не стесняйтесь, — пригласила она Митю.

Митя с плохо скрытым восторгом оглядывал старинную квартиру с лепниной на высоких потолках, широкими ковровыми дорожками на полах и огромными двустворчатыми дверями. Все было завалено книгами. Книги не только стояли на самодельных пыльных лакированных полках, в шкафах за стеклами, они стопками лежали на подоконниках, на стульях и даже на полу. Митя споткнулся об одну из таких стопок и потом долго извинялся.

— Это вы извините, Дмитрий, за крайний беспорядок. Мы с Настеной — дамы неаккуратные, любим, чтобы все было под рукой.

— Или под ногой, — пошутил Митя, подумав о Настене — кем она приходится старушке — дочкой, внучкой или внучатой племянницей?

— А вы бойкий молодой человек, — улыбнулась Зоя Павловна Митиной шутке. — Пойдемте на кухню пить чай с плюшками.

Вся кухня была уставлена цветочными горшками. Пахло землей и влажной зеленью. Из-за пышных кустов на подоконнике здесь было сумрачно и как-то душно.

— Ну что, нравится вам мое маленькое увлечение? — спросила Зоя Павловна, пытливо заглядывая Мите в глаза.

— Ничего, красиво, — кивнул Митя, усаживаясь за овальный стол, покрытый несвежей скатертью с желтыми пятнами.

— Ну вот, одной из ваших обязанностей как лаборанта будет уход за кафедральными цветами. Смотрите, не загубите мое богатство!

— Постараюсь, — вздохнул Митя — не успел устроиться, уже начались какие-то идиотские поручения!

— Эх, на это место барышню бы. Да где их взять? В вашем возрасте все по декретам, по замужествам, да и кого заманишь на лаборантскую ставку?

После чаепития с засохшими плюшками Митя был препровожден в кабинет и усажен на стул напротив заваленного бумагами и книгами письменного стола с зеленым сукном — началась долгая беседа по поводу его научных пристрастий. Честно сказать, никаких особых пристрастий у него не наблюдалось. Учился, правда, хорошо. Шеф хвалил его за аналитический ум и умение ясно, доходчиво излагать свои мысли. С тем и диплом защитил.

Зоя Павловна горячо убеждала его в необходимости работы над словарем для иностранцев. Говорила, что на этом можно сделать не только кандидатскую. Митя слушал ее невнимательно, больше разглядывал книги в шкафах, фотографии на стенах, витая где-то в травяных облаках. Его поразило количество книжек, на корешках которых значилась фамилия Зои Павловны. Шеф предупреждал — тетка из тех “зубров”— основоположников, которые большей частью повымирали, последний из могикан, готовых приплачивать, лишь бы им дали заняться наукой в свободное ото сна время, но чтобы навалять столько опусов по лингвистике — уму непостижимо! Из фотографий его внимание привлекла та, где Зоя Павловна снялась с пожилым мужчиной и коротко стриженной улыбающейся девчонкой лет шестнадцати. “Это и есть внучка Настена,”— сразу догадался Митя. Зоя Павловна перехватила его взгляд.

— Дмитрий, не отвлекайтесь, пожалуйста. Сейчас вы находитесь на службе, а не на смотринах. Итак, для ваших научных изысканий я могу предложить несколько книжек. А в моем учебнике вы найдете библиографию, которая вам тоже может пригодиться, — Зоя Павловна стала рыться в книжных шкафах.

Где-то хлопнула дверь. Митя прислушался, но недра огромной сталинской квартиры снова погрузились в тишину. Он снова посмотрел на фотографию и подумал о том, что девчонка ему нравится. Его так и подмывало спросить, сколько лет этой фотографии? Во всяком случае, Зоя Павловна на ней выглядела помоложе лет этак на пяток. Перед ним на столе росла стопка книг. Фундаментальные труды, учебники, монографии, брошюры, методички.

— Еще вот эту почитайте. Очень дельная книга по грамматике.

— Может, хватит на первый раз? — робко поинтересовался Митя. — У меня даже пакета с собой никакого нет.

— Пакет я вам дам, хоть дюжину. А с наукой вы не тяните. Сейчас как раз лето начинается, все уйдут в отпуска, так что времени у вас будет навалом. Сидите на кафедре, занимайтесь, готовьте обоснование темы. Осенью попробую вас в заочную аспирантуру пристроить.

Митя обернулся на звук открываемой двери. На пороге стояла Настена в ярком темно-синем купальнике с высокими вырезами на бедрах — стройная девица с красивыми ногами и великолепной фигурой. Солнечные лучи, падавшие из окна с полузадернутыми шторами, освещали ее всю, придавая девушке какую-то фантастическую красоту. Из-за солнца она не сразу заметила гостя.

— Мам, я тут одну штуку прикупи… — начала было девушка, но тут увидела Митю и издала такой пронзительный визг, что у него заложило в ушах. Девушка исчезла, оставив после себя сноп пыли и света. Запоздало хлопнула кабинетная дверь.

— Извините меня, ради бога, — пролепетал Митя, чувствуя, как щеки наливаются яркой краской.

— Да что вы! Это вы нас извините! — Зоя Павловна была смущена ничуть ни меньше его. — Настя у меня на юг собирается, вещи покупает. Она же не знала, что я тут с молодым человеком. Наша, кстати, коллега. Четвертый курс филфака МГУ.

— Да, — сказал растерянно Митя. Он все еще не мог прийти в себя от этого мимолетного сказочного видения. Поднялся, взял со стола стопку книг.

— Я пойду.

— Да-да, сейчас я вам пакеты дам, — засуетилась Зоя Павловна.

В дверях она протянула ему ключ от кафедры.

— Всегда закрывайте на три оборота и, пожалуйста, не теряйте — у нас там материальные ценности.

— Да-да, — пробормотал Митя, пряча ключ в карман рубахи.

В кабине допотопного лифта он закрыл глаза и снова попытался увидеть девушку в темно-синем купальнике. Но увидел только сноп света и пыли. Щеки все также горели, в висках пульсировала кровь, сердце бешено колотилось, будто он пробежал с километр. “Ничего себе дочка! И откуда только вся эта красота берется, куда потом девается?”— думал Митя, слушая скрежет кабины в шахте, глядя на мелькающие за стеклами дверных створок лестницы и перекрытия.

Александр Антонович запер дверь своего кабинета, подошел к окну, глянул во двор университета, где на служебной стоянке пылилась его “Волга”. Он отпер сейф, вынул из него картонную коробку, плотно набитую деньгами, стал считать купюры. Раскладывал их по двум стопкам. Это были арендные деньги, те самые, о которых они говорили с ректором. Александр Антонович лукавил: Эдгар делил “левую” аренду в соответствии с договоренностью — шестьдесят на сорок. По тридцать процентов им с Калерием, сорок — себе, из них часть уходила на инспекции, комиссии и прочих “доильщиков”. Александр Антонович во все эти тонкости не вникал. Кстати, идею сажать на одно место двух арендаторов подкинул Эдгару именно он — куда там тупому хозяйственнику! Теперь вот пригодилось. А главное, что Калерию никогда в голову не придет проверить достоверность информации — да и как можно проверить “черный нал”, по которому нет ни одной бумажки? Эдгар был чужаком. Он сел в свое кресло еще до прихода Калерия и, как ни странно, не слетел с него с переменой власти. И ведь воровал как следует, по мелочи не пачкался. Под чьей “крышей” сидел хозяйственник было неведомо. А вдруг ему придет в голову влиять на ректорские решения по своим каналам, в обход первого проректора, и Александр Антонович останется без поддержки? Страх — великая сила… Проректор закончил считать деньги. Одну стопку он сложил назад в коробку, в сейф, другую сунул в свой “кейс”. Набрал телефонный номер.

— Добрый день, мне Костика, пожалуйста. Костя, мы получили добро, вы можете действовать без сомнений. Всего доброго, — едва Александр Антонович положил трубку, как раздался звонок.

— Да, слушаю. Кто? — неожиданно лицо проректора приобрело плаксивое выражение, глаза испуганно забегали. — Да, я слушаю вас. Прямо сейчас? Через полчаса? Вторая скамейка справа от входа в парк Горького? Хорошо, я буду, — он бросил трубку на рычаг с таким видом, будто держал в руке змею или лягушку. Проректор отер выступивший на лбу пот, переодел обувь и поспешно покинул свой кабинет.

Вернувшись на кафедру, влюбленный Митя обнаружил, что дверь открыта. Внутри густой сизой завесой плавал табачный дым, на журнальном столике возле окна стояла початая бутылка водки, стаканы, рюмки, пепельница, полная окурков, лежал разломанный и раскрошенный батон. Митя в растерянности замер посреди кафедры. “Неужели электрики? Взяли ключ на вахте и устроили здесь пьянку, — тут же мелькнула в голове первая правдоподобная мысль. — Ну, я им сейчас за все вломлю, говнюкам!” Он уже настроился на “крутой” разговор и представил себе испуганных пьяных мужиков, торопливо убирающих со стола стаканы и рюмки, сметающих крошки в мусорную корзину — вы же чуть зав.кафедрой своей поганой лестницей не угробили! Пока Митя готовился излить свой гнев на несчастных электриков, в дверном проеме возник почти двухметрового роста бородатый мужчина в кожаной куртке и прохрипел басом: — Вам кого, молодой человек?

При виде здоровяка весь пыл у Мити мгновенно пропал.

— Я здесь лаборант, — произнес он испуганно.

— Лаборант? — мужчина захохотал. — Твою мать, лаборант! Новенький, значит? Ну, классно! А то мы совсем в бабском болоте закисли! — он протянул руку. — Гера по фамилии Марков. Добрые люди зовут меня Маркушей, злые — пьяницей и бабником, а я — ни тот, ни другой, я — действительный статский поэт милостью божьей, — он протянул свою огромную руку, и Митя с опаской ее пожал.

— Дмитрий Залесов.

— Ну, водку-то ты пьешь, Залесов? Или уже закодировался?

— Всяко бывает, — Митя неопределенно пожал плечами. — Можно чуть-чуть.

— Нужно, лаборант, нужно! Садись, не стесняйся. — Маркуша, взял Митю за плечи, усадил на стул. — Тут у нас все по-простому: работаем, пьем, трахаемся. Иногда бывает пани Зося навешает пилюлей по первое число. Ты познакомился со старушкой? Во баба! — Маркуша выставил большой палец. — Ей бы в разведку за языками ходить. — он полез в шкаф, достал из него еще одну рюмку. Из шкафа на пол посыпались какие-то бумаги. — Блин, всю кафедру засрала! До тебя тут одна сучка работала, в декрет ушла. Мужики, и то аккуратней бывают. — Маркуша разлил водку по рюмкам. — Поехали, Борменталь, за знакомство. Ничего, что я тебя так называть буду?

Митя кивнул и опрокинул в себя рюмку. Водка оказалась на редкость дрянной. Он с трудом заставил себя ее проглотить.

Маркуша с насмешкой посмотрел на несчастного лаборанта, протянул ему стакан с водой.

— Смотрю, Муртасик, нету у тебя боевой закалки.

— Откуда? — севшим голосом сказал Митя, слегка отдышавшись.

— Во, еще один говнюк приперся, — рассмеялся Маркуша.

Митя оглянулся. На кафедру, пошатываясь, вошел парень с всклокоченными волосами. Его взгляд блуждал по сторонам. Увидев Маркушу с Митей, он пьяно заулыбался, но никаких приветственных слов произнести не смог, плюхнулся в кресло заведующей и уронил голову на стол.

— Это у нас Миша-маленький. Большого, правда, нет, зато маленький свой собственный. Видишь, ассистент в Зосином кресле дрыхнет. Вот старуха-то не видит, она бы ему вставила, может, позвонить? — Маркуша хохотнул, разлил водку по рюмкам. — А вообще-то у нас не здесь не пьют и не курят. Ты это себе на носу заруби, Борменталь. Ну, вздрогнули за знакомство.

“Да, веселенькая, судя по всему, кафедра, и люди душевные — алкоголики, тунеядцы, — думал Митя, глотая очередную порцию водки — с каждой рюмкой спиртное шло все легче. Алкоголь растекался по телу приятным теплом, туманил голову, будя дневные воспоминания. Божественное видение — прекрасная Настена в купальнике — стояла перед глазами. — Забудь, дурак, профессорскую дочку. Вздорная, капризная, избалованная девица. Наверняка чуваков вокруг, как мух на сахаре. Свяжешься — отгребешь по полной программе. Сам признался мамаше, что женат. Она дочку в обиду не даст. Пинка под зад — и кончен бал! Простишься с наукой, карьерой, останется только“корабли” пускать”, — но чем больше уговаривал он себя так, тем больше хотелось вернуться в сталинский дом с лепными потолками, увидеть девушку, заговорить с ней, прикоснуться к ее коже, ощутить запах ее волос…

— Слушай, Борменталь, а чего это мы на кафедре киснем? Давай ради знакомства завалимся в общагу, телок снимем. Посвятим тебя в наш коллектив. Девки сейчас как раз экзамены зубрят — все по норам. Я тебе такую нимфу найду! Спид не спид, а райское наслаждение обещаю. Ну что, замазали?

Митя растерялся от столь откровенного предложения. Его прекрасное видение в миг очутилось в грязи пошлых слов. Он даже отодвинулся подальше от пьяного Маркуши.

— Меня жена дома ждет, — забормотал он в свое оправдание.

— Жена любви не помеха, — рассмеялся пьяный Маркуша. Он поднялся, сорвал шишечку кактуса, разрезал ее пополам ножом и принялся выедать сочную мякоть. — Для потенции, Борменталь. Мы, мужики, существа полигамные. У меня их три было, жены-то. А баб сколько! Если б я был султан, я б имел сто жен, — неожиданно запел он фальцетом и стал выделывать руками и ногами смешные па.

Митя тяжело вздохнул. Он подумал, что придется ехать. Не может же он с первого дня ссорится с коллегой — отказ наверняка обидит, а может, даже разозлит Маркушу. Человек-то он на кафедре явно не последний.

— А Мишу-маленького куда? — кивнул он на спящего.

— Мы его закроем — пускай спит. Проспится домой пойдет. Нас вообще на кафедре трое мужиков, теперь вот — четверо стало. Это при одиннадцати-то бабах! Но один совсем гнилой — Рашид Бектермирович называется. Ты от него подальше держись, а то он по своей мусульманской сути продаст тебя ни за грош. Ни пей с ним, ни болтай лишнего. Ты меня держись, Борменталь, я тебя на первых порах и с работой, и с диссером помогу, а потом на ноги встанешь, мы с тобой во кафедру будем держать! — Маркуша сжал кулак и зачем-то двинул им по столу. Рюмки и стаканы зазвенели.

— Ну ладно, по бабам, так по бабам, — вздохнул Митя, поднимаясь из-за стола. — Только не очень долго.

Александр Антонович сидел на скамейке в парке Горького, барабанил пальцами по “кейсу” и оглядывался по сторонам. Он провожал взглядами мужчин, щурился, пытаясь увидеть тех, кто входит в парк через главные ворота, весь напрягался и съеживался, заметив, любого, идущего по направлению к скамейке — по всему было видно, что волнение его нарастает с каждой минутой.

Вечернее солнце золотило первые высаженные на клумбы цветы. Народу, несмотря на обычный рабочий день, было много. Слышался визг детворы. Недалеко от скамейки расположился продавец воздушных шариков, он надувал их гелием из баллона. К нему подошла семейная пара с двумя девочками-близняшками лет семи. Девчонки, конечно, просили, шары. Продавец заулыбался, натянул шарик на конец трубы, повернул вентиль. Александр Антонович следил за тем, как растет, переливается серебряными звездами красивый шар. Раздался громкий хлопок — шар лопнул, девчонки завизжали. От неожиданности Александр Антонович вздрогнул.

— Неплохой сегодня денек выдался, — услышал он сбоку женский голос. Александр Антонович резко обернулся и увидел на краю скамейки девушку, одетую в строгий черный костюм, постриженные каре волосы девушки тоже были черны, они смоляно блестели на солнце. Глаза скрыты за темными очками. В руках она держала крохотную сумочку. Чуть поодаль от скамейки стоял плечистый мужчина с бычьей шеей. Он жевал резинку и в упор смотрел на Александра Антоновича. Проректору стало не по себе — к горлу подкатила тошнота. — Сейчас мы с вами встанем и под ручку немного пройдемся по парку, — сказала девушка, улыбнувшись. — Вы не возражаете?

— Извините, я чего-то не понял, — забормотал Александр Антонович. — Должен был подойти человек от Бадаева.

— Я не человек, что ли? — спросила девушка с вызовом.

Плечистый перестал жевать и приблизился к скамейке. Александр Антонович решил, что вопросов больше задавать не стоит. Он торопливо поднялся. Девушка встала и взяла его под руку. Они медленно пошли по дорожке. Девушка была почти на полголовы выше Александра Антоновича.

— Александр Антонович, нам нужна ваша помощь, — начала разговор девушка. — Надо срочно устроить одного человека на экспериментальную базу. Буквально через месяц.

— Что? — не понял Александр Антонович.

— Вы давно слух проверяли? На институтскую базу, во второй цех.

— Ваш Бадаев белены объелся, что ли? Там же режим, допуск нужен. Как минимум три месяца проверок через режимный отдел. Да и кто кого сейчас возьмет, когда только что было сокращение — зарплату нечем платить?

— Должность особого значения не имеет, можно и лаборантом. Через месяц я должна работать на базе.

— Девушка, вы чего-то, видимо, не понимаете, — Александр Антонович высвободил руку. — Я — проректор по науке, и все проверки ваших документов пойдут через режимный отдел, а не через меня. Будь вы мне родной дочерью, и то я ничего не смог бы сделать. Да и что за дурацкие просьбы! Делать мне больше нечего! Что мне ваш Бадаев? Начальник тоже, блин, нашелся!

— Бадаев предупреждал, что вы, скорей всего, начнете валять дурака, — девушка опять взяла его под руку, прижалась к Александру Антоновичу всем телом и произнесла на ухо громко, оглушая его: — У вас замечательная докторская диссертация. Особенно она понравилась японским милитаристам, готовящим захват северных территорий на Дальнем Востоке.

— Вы с ума сошли! — закричал Александр Антонович сердито. — Что за ахинея?

— Вы прекрасно знаете, что за ахинея, — сказала девушка спокойно и повела его по дорожке в сторону летнего кафе.

Да, он прекрасно знал. Более того, догадывался, что Бадаев рано или поздно припомнит ему его старые грехи, нанесет удар ниже пояса. В свое время, семь лет назад, когда он писал докторскую, в которой рассматривались проблемы защиты спутниковой электроники от жесткого излучения, у них в университете стажировался японский профессор. Переводчиком у профессора и был этот самый Бадаев. Естественно, был он не просто переводчиком и кроме основных функций исполнял еще и надзирательную, наверняка докладывая каждую неделю где-нибудь на Лубянке или в каком другом месте, что за научные разработки особо интересуют Ацуси Андо. Впрочем, тогда в тонкости общения с иностранными гостями Александр Антонович не вникал — был слишком поглощен своей наукой. С японцем он быстро сдружился, благо что оба имели общие научные интересы, довольно неплохо знали английский и ни в каких переводчиках не нуждались. Ацуси стал частым гостем в доме у Александра Антоновича, очень уж ему полюбилась русская кухня — то на пельмени, то на пироги заглянет — и однажды, в пылу научного спора, Александр Антонович совершил глупость, нет, не глупость даже — преступление, за которое до недавних пор можно было запросто схлопотать расстрельную статью, — он показал японцу схемы из второй главы диссертации. На черновиках, естественно, пока что еще не стояло грифа “сов. секретно”, они не были сшиты и скреплены печатью, все это появилось позже, когда материалы отдали в секретную часть для печати, но даже младенцу было ясно, что Александр Антонович глупо проболтался. Он быстро опомнился, убрал черновики, перевел разговор на другую тему, полагая, что япошка никому третьему не взболтнет, но через несколько дней Бадаев дал ему понять, что знает о случившемся. То ли он на профессора “жучков” понаставил, то ли хитростью выпытал у него о черновиках, Александр Антонович не на шутку испугался: он ждал ареста, обыска, крушения карьеры. Ничего. Профессор уехал. С Осакским технологическим институтом был заключен долгосрочный договор. Скоро на стажировку стали приезжать студенты и аспиранты. Их курировал опять-таки Бадаев. Мило общался с Александром Антоновичем. Пожимал руку, пошучивал и пил чай, никогда не напоминая о случившемся. Потом он куда-то исчез и больше не появлялся. Режим ослаб. Японцев допустили до некоторых рассекреченных технологий. Все эти годы, карабкаясь по крутой служебной лестнице, Александр Антонович помнил о случившемся, ждал, что случайно показанные схемы “всплывут” в специализированных журналах, а вместе с ними рано или поздно “всплывет” и Бадаев с какой-нибудь необычной просьбой. Помнил и ждал, ждал и помнил. Некоторые положения диссертации получили внедрение. Теперь технологические данные могли быть получены из других источников. Схемы так и не появились, Андо, скорей всего, забыл о них после второй рюмки водки с блинами. Но Бадаев все-таки “всплыл”. Дождался! Просьба была более чем странная. Неужели они не могут все сделать по своим каналам, тихой сапою? И к чему вся эта поспешность? Хотя с другой стороны — что тут особенного — пристроить безработную девушку в секретный цех, каких по Москве сотни — пускай себе сидит за компьютером, в игрушки играет. Все равно ничего важного узнать ей не дадут.

— Нужно три месяца, — упрямо сказал Александр Антонович.

— Нет, — покачала головой девушка. — Вы должны сделать все, чтобы через месяц я сидела на своем рабочем месте. Иначе — стоило бы к вам обращаться. Кстати, может быть, вы, как любезный кавалер, угостите девушку бокалом вина и ореховым пирожным?

Александр Антонович оглянулся на бугая, который плелся шагах в пяти от них. “Зачем он им сдался? Боятся, что бить их девку буду, насиловать? Убегу? Нет, здесь все нечисто”, — впервые Александр Антонович подумал о том, что тот, семилетней давности случай с японцем вполне мог быть классической подставой, и Андо с Бадаевым заодно, играют в один ворота. Вопрос — в чьи? И что за странная игра? Неужели все это -“эфэсбэшные” штучки в стиле дешевых американских сериалов? Если так, то Александр Антонович нужен им как специалист, его следует беречь, холить, лелеять и сдувать пылинки. Нет, но каково — семь лет выдержки! Проректор слегка приободрился и впервые посмотрел на свою спутницу с интересом — стильная девица. Ей бы не лаборанткой, а где-нибудь в “Интуристе” под богатыми клиентами работать.

Александр Антонович посадил девушку в пластиковое кресло, а сам отправился к прилавку. Себе взял пива, девице — бокал белого вина и пару пирожных. Бугай уселся за соседний столик и стал глазеть по сторонам.

— Ну ладно, если уж мне все-таки придется заниматься этим делом, как вас зовут?

— Лина, — сказала девушка, поднимая бокал.

— Очень приятно, — слукавил Александр Антонович.

В небольшой общежитской комнатке, разгороженной на две равные части платяным шкафом, стояли кровати и стол. Стол был накрыт клеенкой, уставлен пустыми банками из-под варений и солений, бутылками, стаканами. Митя сидел открытого окна, вдыхая аромат кремовых роз со стола зав.кафедры. Уже часа два Маркуша вел с с хозяйками комнаты — двумя простыми на вид девушками Мариной и Светой — душещипательные разговоры о загубленной жизни русского поэта, читал свои откровенно плохие стихи, постоянно переставляя и перевирая строчки, иногда пускал скупую мужскую слезу, бил кулаком по столу и матерился. Когда стихи кончились, он начал петь. Все из классического репертуара русской пьянки — “Черный ворон” и “Ой, мороз, мороз…” К девушкам Марине и Свете Маркуша поначалу вовсе не собирался. Он вел Митю к своей, как он говорил, бабе, которая готова пойти за ним в каторгу, в Сибирь, на эшафот, а еще у нее есть подружка, которую он тоже мечтал трахнуть, но нет-нет, он ее Мите отдаст, как лучшему другу… Маркуша минут пятнадцать ломился в дверь своей возлюбленной, пока, наконец, не вышли разъяренные соседи и не сказали, что девчонки, досрочно сдав сессию, перед практикой разъехались по домам — одна в Нижний, другая в Питер. Митя данному обстоятельству обрадовался и решил, что на этом похождения двух кафедральных ловеласов закончатся, но не тут-то было: Маркуша заявил, что у него куча запасных вариантов, и, действительно, на седьмом этаже, на кухне он выцепил Марину, которая готовила ужин и пригласила их к себе — “посидеть”. Знала бы она, во что все это выльется! Марина со Светой, хоть и были девушками приятными во всех отношениях — не носили “кислотных” курток, не курили ядреной анаши, желая показаться “крутыми”— никаких желаний у Мити не вызывали — пьют водку, ходят в домашних халатах, шоркая стоптанными тапками по полу — ну где им сравниться с прекрасным видением! Ему хотелось домой, к жене, и он все время уговаривал себя: “Еще две минуты и встаю. Все-все, встаю. Еще минута. До тридцати досчитаю и встаю…”

— О-о, спало-ось, и во сне привиделось… Э-э, девки, как там дальше? Налетели ветры буйны? — спросил Маркуша заплетающимся языком.

— Налетели ветры злые, — подсказала Марина. Неожиданно она запела красивым грудным голосом: — Налетели ветры злые, да с восточной стороны, и сорвали черну шапку с моей буйной головы… — Девушка, не отрываясь смотрела на Митю, ее глаза странно блестели.

Митя жестом показал, что ему надо срочно выйти. Оказавшись в коридоре, он пьяно помотал головой:

— Нет-нет, ухожу. Немедленно ухожу! — и направился к туалету.

— Привет! — услышал он чей-то голос и поднял голову. На подоконнике у открытого окна сидел длинноволосый парень в потертых джинсах. Он курил косяк и щурился. Острый запах анаши плыл по длинному общежитскому коридору.

— Привет, — машинально кивнул Митя, хотя не имел ни малейшего представления, что это за парень. — Рисковый кент, а вдруг какие-нибудь там “правильные” Светы с Маринами заложат? Уже дойдя до туалета, он вдруг вспомнил, что однажды они вместе брали у “басмачей” траву. Ну да, тогда его еще поразило, что у парня денег на тридцать “кораблей”. Если с таким товаром менты заловят, считай, что долгий путь от СИЗО к “зоне” ты себе уже обеспечил. “Он что, общежитский, что ли?” — удивился Митя.

Вернувшись в комнату, Митя обнаружил, что Маркуша мирно храпит прямо в ботинках поверх покрывала на Светиной кровати. Девчонки убирали со стола. Когда Света вышла из комнаты с посудой, Марина торопливо подошла к нему и обняла.

— Поцелуй меня.

Митя послушно выполнил ее просьбу — поцеловал девушку в губы. Она провела рукой по его спине, вызывая трепет. “Черт возьми, какая умелая!”— подумал Митя и тут же испугался, что не устоит.

— Я могу взять ключ от другой комнаты, где никого нет.

— Мариночка, милая, я бы с удовольствием, но не могу. У меня бабушка парализованная, за ней надо ухаживать, кормить, поить.

— Ну хорошо, если хочешь, можно поехать к тебе.

— Нет-нет, это исключено. У нас всего одна комната.

— Ух, какой ты гад, Митя! Оставайся! — простонала Марина и припала к его губам.

В коридоре раздался звон бьющихся стекол, какой-то грохот, затем истошный крик. Через несколько секунд послышался женский визг. Митя с Мариной выскочили в коридор. У подоконника, на котором недавно сидел парень с сигаретой, и рядом — у соседних окон — уже толпился народ. Все смотрели вниз и галдели. Митя подбежал к одному из окон, протиснулся вперед, тоже глянул вниз, хотя он и без того знал, что случилось. Длинноволосый лежал на тротуаре со странно подвернутыми ногами, освещенный фонарем общежитского подъезда. Он смотрел в ночное небо. “Седьмой этаж — это все!”— подумал Митя и оглянулся. В конце коридора он заметил утреннего мужика. Только теперь он не светился странным зеленоватым светом и не имел рогов. “Стоять!”— прошептал самому себе Митя, бросаясь вдогонку. Мужик шмыгнул на лестничную площадку.

Очутившись на лестнице, Митя на мгновение замер и глянул вниз, в проем между лестничными перилами. Нет, это было не видение, не глюк — кто-то торопливо спускался по лестнице.

— Стоять! — закричал Митя на этот раз. Он в два прыжка преодолел лестничный пролет, второй, третий. Гонясь за инфернальным субъектом, он ни о чем не думал и ничего не боялся. Это было похоже на охоту, в тот ее момент, когда ты уже видишь зверя, можешь “достать” его выстрелом, возбуждаешься и при этом забываешь обо всем на свете, азарт поглощает все другие чувства и инстинкты. “Сейчас я тебя сделаю, суку!”— Митя совершив очередной прыжок, резко развернулся на лестничной площадке. Боковым зрением он успел заметить, как что-то черное мелькнуло рядом с виском. Страшной силы удар отбросил его в сторону. Колени подогнулись, и он без сознания рухнул на ступеньки.

В себя Митя пришел через несколько секунд. Ему показалось, что он все еще слышит торопливые шаги, спускающегося по лестнице человека. Митя поднял голову и застонал — левую половину ломило так, будто в нее вогнали огромные гвозди. “Ну вот, додогонялся! — подумал Митя, с трудом поднимаясь на ноги. — Надо сваливать, пока не понаехало ментов!” Он знал, что милицейский наряд будет в общаге через минуту, максимум через две. За это время — при том, что голова идет кругом, в глазах синие круги — ему до вахты не дойти. Да и не нужна ему вахта. Вредная старуха, что сидит за стеклом перед вертушкой, наверняка “настучит” ментам, что вот только-только вышел тут один такой с разбитой мордой. Иди потом доказывай, что ты не верблюд. Перспектива провести всю ночь в отделении показалась ему отвратительной. Держась за перила, он спустился до второго этажа. Окно на втором этаже было открыто настежь. На подоконнике Митя увидел следы от ботинок. “Все понятно, мужик, мы с тобой пойдем одним путем!”— усмехнулся Митя, влезая на подоконник. Он уцепился за газовую трубу, проходящую под окном, повис на ней и легко спрыгнул вниз. Оглянулся, отряхнулся и быстро зашагал прочь от общаги. О пьяном, спящем у девиц на седьмом этаже Маркуше, которого наверняка “зацепят” оперативники, он старался не думать, и о парне, лежащем на асфальте с открытыми глазами — тоже. За что его: за наркоту, за долги? Или он все-таки сам по обкурке? А при чем тут мужик, которому не понравилась погоня? И ведь вырубил одним ударом! Просто боксер какой-то! А, может, это общежитский слесарь? Вывод прост: никогда не гоняйтесь за незнакомыми мужчинами… Митя улыбнулся тому, что ушел живым и невредимым. Почти невредимым. Он решил ехать “поверху” — в метро еще задержат в таком виде. Тут как раз к тротуару причалила “маршрутка”.

Жена Мити Вика купала дочку в ванной. Маленькая Дашка агукала, лупила ручонками по воде, гоняя пластмассовых гусей и бегемотов, весело смеялась.

— Ты моя лапочка, ты мой цыпленок! — ласково приговаривала Вика. — Ну, давай, доча, немного поплаваем.

Вика услышала, как щелкнул замок входной двери, взглянула на часы, которые лежали на стеклянной полке под зеркалом. Было без двадцати десять. Митя появился в ванной уже без рубашки. Глянул на свое отражение и горестно усмехнулся — левая половина лица опухла, будто рой диких пчел покусал. Он стал умываться в раковине. Дашка, увидев папу, заулыбалась, залепетала что-то по-своему.

— Судя по запаху, на работу ты устроился удачно, — сказала Вика.

— Не ругайся, — попросил Митя слабым голосом. — Я устал. Кроме того, за мной весь день гонялись какие-то потусторонние объекты. Видишь, — и Митя продемонстрировал опухшую щеку.

— Что, обкурился опять? — вздохнула Вика.

— Ну что ты! — Митя полез по карманам брюк, вытряхнул на стеклянную полку мятые купюры. — Вагон с сахаром разгружали. Умаялся.

— Смотри, я тебе не бедная Маша, чтобы передачки носить. Пока сидишь, замуж выйду.

— Но я ведь пока не сижу, Маша! — Митя полез к Вике целоваться. Она засмеялась, отпихнула его.

— Вот — ведь скотина, и куда мои глаза глядели?

— Наверное, в потолок.

— Помоги ребенка вытереть! — приказала Вика.

— О, ви, ма жэнераль! — козырнул Митя. Он взял мокрую агукающую Дашку на руки, и Вика стала вытирать ее большим махровым полотенцем.

— Иди укладывай, а я пока чего-нибудь погрею. Между прочим, ребенок без тебя не засыпает.

— Еще бы! — улыбнулся Митя, прижимая Дашку к себе. — Я тоже без вас заснуть не могу. Ничего не грей — только чай с вареньем попью.

— Ну да, с вареньем! Ты его от матери привез?

— Ладно, тогда без варенья, — послушно согласился Митя.

Он уложил Дашку в детскую кроватку и стал напевать колыбельную про “серенького волчка”. Дашка внимательно слушала, держа его за указательный палец. Скоро глаза у нее стали слипаться.

Позже, засыпая в постели в обнимку с Викой, Митя думал о том, что за сегодняшний день мысленно дважды изменил жене: с божественным видением в профессорской квартире и общежитской Маринкой в стоптанных тапках и старом халате. Лица обеих уже начинали стираться из памяти, будто кто-то смывал их водой. Только силуэт инфернального мужика все еще маячил перед глазами, заставляя сердце учащенно биться и вновь проигрывать опасную ситуацию. А что, если бы он его догнал, увидел лицо? Его сбросили бы, как того парня? Бедненький! Может, пойти в милицию и все рассказать? Ну нет, сам он никогда не пойдет — увольте. Он — не свидетель, он — трус. Пускай без него разбираются. Его там не было в тот вечер, он ничего не видел, тем более, что он, действительно, не видел. А ударился он виском о дверной косяк — пьян был. Вспомнив о мужике, Митя наконец-то запоздало испугался. Страх всегда приходил к нему позже, когда все было позади. Такой уж он “тормозной” — здрасьте!…

“Столб пыли в солнечном луче. Зачем мне все эти синие нимфы с чертями? Пропадите вы пропадом, сволочи! Вон у меня какие девки в доме! Все пройдет, все забудется, сгинет. Никогда больше не гоняйся за этими потусторонними. Видишь, какие они…”— его мысль оборвалась вместе с первым сном.

Данайцы и другие жители Земли

Эдгар Рахимович большим платком отер пот со лба. Несмотря на свое “южное” происхождение и жизнь в знойной Фергане до семнадцати лет, жару он переносил плохо, предпочитал легкий морозец, хорошую холодную водку и катание на лыжах с пологих подмосковных склонов. Привык, что тут поделаешь? Еще он привык к власти, пусть к маленькой, крохотной, второсортно — проректорской, не выходящей за рамки его неуютного, заваленного унитазами, раковинами, кафелем и линолеумом кабинета, но к власти: к тому, что с тобой здороваются первыми, тянут руки, кивают, улыбаются, любезничают и льстят, подчеркивая свое зависимое положение. А большего восточному человеку и желать грешно. Кем бы он был в своей благодатной ферганской долине, не уедь он тогда в свои семнадцать лимитчиком на ЗИЛ? Знатным хлопкоробом, плантатором, проректором Ферганского пединститута? Как бы ни так! Все их многочисленное семейство испокон веку ходило в батраках и кланялось баям в ножки. А значит судьба ему была уготована одна — от рассвета до заката гнуть спину на чужих полях и влачить нищенское существование, потому что не повезло ему с семьей. Не повезет с машиной — ее поменять можно, с женой — разведись да и все дела, но если тебе не повезло с семьей: с братьями, сестрами, с бабушками, дедушками и прочими предками, которые родились рабами — тут уж ничего не поделаешь — сколько не тасуй колоду, всегда выпадет шестерка. Остается только уехать куда подальше, забыв на время о сыновьем долге, отрезать корни и начать с чистого листа. Он так и начал. Вкалывал на заводе, потом поступил на заочное отделение. В России законы клановости нарушались: здесь все они — ферганские, ташкентские, бухарские — были земляками, бурно радовались случайным встречам и норовили друг другу помочь. Шестерка легко превращалась в туза. Было бы везение. Эдгару повезло: земляк замолвил за него словечко перед начальством технического университета, и скоро он стал заведовать сантехниками. Сначала сантехниками, потом электриками, затем гаражом. А через пять лет сделался заместителем проректора по хозяйственной части. Проректор видел в нем своего преемника — ему было под семьдесят, и он дохаживал последний срок. Главное — было вовремя подсуетиться. Эдгар по своей восточной наивности через голову начальства дал взятку. Может быть, и так получилось бы, и не надо было ничего давать. Однако страховка сыграла свою роль — кандидатура Эдгара прошла без сучка, без задоринки. Уже став большим начальником, Эдгар вспомнил о долгах, стал помогать родне: перетащил мать с отцом, младшего брата, двух сестер. Всех устроил на работу по хозяйственной части, помог с жильем. В семье им гордились и почитали наравне с Пророком. Эдгар и сам собой гордился. Ну, где его сверстники, что в детстве плескались с ним в арыках, с кем таскал он персики из колхозного сада? Все еще сидят в своих саманных лачугах, облепленные грязными, орущими детьми, едят пустой плов с горохом, завидуют ему черной завистью и ждут — не дождутся конца своим мучениям.

Эдгар с нежностью посмотрел на фотографию под стеклом. На фотографии была его жена Вера и двое сыновей. Они так походили на него -. просто вылитые Эдгары. Все трое сидели на лавочке, держа в руках эскимо, и хохотали. Ну да, дело было в Турции прошлым летом. Чем-то фотограф их очень рассмешил.

Раздался телефонный звонок. Эдгар взял трубку.

— Да, слушаю вас. Да-да, конечно, зайдите ко мне минут через тридцать, я подпишу. Будет вам краска на ремонт, — Эдгар вынул из ящика стола большую амбарную книгу, на отдельном листе крупно вывел две цифры — “шестьдесят пять” и “двенадцать”. Звонила директорша студгородка, просила эмали на двери и окна. На складе она распишется за семьдесят семь килограммов, а получит шестьдесят пять. Двенадцать останется за ним. Мало ли, кому еще придет в голову попросить краски? Не подмажешь — не поедешь. Дело-то житейское.

Секретарша сообщила, что к нему директор студенческого кафе “Переменка”.

— Как же, как же, давно поджидаю, — заулыбался Эдгар.

Кафе было одним из самых прибыльных университетских предприятий, особенно летом, когда перед наплывом абитуриентов оно перемещалось из подвала на улицу, в сад неподалеку от главного корпуса. Желающим столиков никогда не хватало. В этом году хозяин закупил оборудование — холодильники, тенты и прилавки — собирался открыть еще пару летних филиалов. “Доить” такое предприятие было вовсе не грешно.

— Привет, Костя. Двери закрой, пожалуйста. — Эдгар проследил за тем, как Костя — невысокий кудрявый мужчина в ярком пиджаке, чем-то похожий на цыгана, — запер дверь, протянул руку. — Как у тебя дела?

— Как сажа бела, — отшутился Костя. — Сами понимаете, Эдгар Рахимович, мне сейчас людей надо нанимать. А какую я им зарплату положу, когда еще неизвестно, как пойдет. У нищего студента должен быть твердый заработок, иначе какой ему смысл горбатиться?

— Костик, я в твои проблемы вникать не хочу, у меня своих — во, — Эдгар провел ладонью по горлу. — Ты за два месяца себе столько сделаешь, можно потом будет лет десять вообще не работать, на Канарских островах мандарины кушать.

— Вы тоже скажете, Эдгар Рахимович, — улыбнувшись, покачал головой Костя, он достал из внутреннего кармана пиджака конверт и выложил его на стол. — Сразу за лето не могу. Только июнь и июль.

— Да ты что, с ума сошел, милый? — Эдгар Рахимович сначала удивился, потом разгневался — чтоб какой-то поганец, мальчишка, которому по дружбе за аренду чистые копейки насчитали, смел хвост поднимать! — У тебя вместо одной теперь три точки будет, а ты тут начинаешь мне на уши лапшу вешать! Да любые бандиты с тебя впятеро бы за “крышу” взяли! Немедленно убери пакет и чтоб к концу рабочего дня принес все как положено — до сентября! Не забывай, Костик, я не один здесь сижу. Начальник скажет мне отказать неплательщику в аренде, я и откажу.

— Эдгар Рахимович, не губите! Дайте на ноги подняться! — запричитал Костя.

— Ты еще на руки поднимись! Будто я твоей прибыли не знаю — нашел дурочка. Я сказал — к концу дня! — Эдгар, не замечая лежащего на столе конверта, занялся какими-то бумагами.

— Без ножа режете, Эдгар Рахимович, лучше в Лужниках пирожками торговать, чем под вами тут… — Костя тяжело вздохнул. — Ладно, — вместо того, чтобы убрать конверт в карман, он вынул перетянутую резинкой пачку денег и положил ее сверху на конверт, придвинул все это к проректору.

Эдгар накрыл ладонью пакет с пачкой, заулыбался.

— Вот теперь другой разговор. Даже твои внуки у нас…

Про внуков он не договорил: дверь распахнулась, и в кабинет ворвались люди. Их было четверо. Один держал включенную видеокамеру, двое совали под нос проректору красные “корочки”, четвертый зазывал в кабинет понятых:

— Пожалуйста, пройдите сюда.

В кабинете появилась уборщица Валя. На руках у нее были резиновые перчатки, которые она пыталась вытереть о халат. Следом вошел какой-то незнакомый Эдгару седой мужчина с портфелем. Из-за их голов выглядывала секретарша. Она виновато улыбалась и хотела что-то сказать, но ее вытолкали за дверь. Все произошло в считанные секунды, даже быстрее. Эдгар запоздало убрал ладонь с денег. Он не понял, что случилось. Какая-то злая шутка, провокация. Ведь он сам видел, как Костик закрыл дверь кабинета на ключ!

— Кто вы такие? Что вам надо? Немедленно покиньте кабинет! — Эдгар Рахимович пришел в себя и сорвался на крик. Но его слова не произвели на посетителей должного впечатления.

— Пожалуйста, понятые, подойдите поближе. Только что оперативно-следственной группой во главе с капитаном Лапигиным зафиксирована дача взятки арендатором Хлумовым проректору Технического университета по административно-хозяйственной части Алихамедову в сумме трех тысяч долларов США. Так, Константин Иванович? — спросил один из оперативников, видимо, главный.

Костя кивнул. Он сидел, низко опустив голову, нервно крутил пуговицу на пиджаке. стараясь не смотреть на Эдгара Рахимовича.

— Ранее Хлумов сообщил органам о факте неоднократного вымогательства со стороны Алихамедова. В связи со вскрывшимися фактами прокуратурой даны санкции на обыск в кабинете и в квартире Алихамедова.

— Вы не имеет права! Это произвол! Я не знал, что в конверте деньги! Я ничего не вымогал! Меня ректор заставлял, я не хотел! — окончательно разнервничавшись, Эдгар, понес полную чушь, о которой потом, пожалуй, придется долго жалеть.

Оперативник оперся руками о стол, наклонил голову, глядя Эдгару прямо в глаза, сказал тихо, но так, чтобы все услышали:

— Слушай ты, боров узбекский, прекрати орать! Неужели тебе не понятно, что ты влип по макушку? Деньги помечены, поэтому заткнись и четко отвечай на вопросы, — оперативник открыл конверт, на стол посыпались купюры. — Деньги, которые сейчас лежат на столе, чьи?

— Не знаю, — пробормотал Эдгар, глядя на следователя, как кролик на удава. — Мои, наверное.

— Вот, теперь молодец, Алихамедов — подло улыбнулся следователь.

— Ах ты, скотина, Костик, падла! Я твой нюх топтал. Ананссцыгейн, кутак! — неожиданно разъярился Эдгар. Он схватил со стола деньги и швырнул их в лицо Хлумову. Деньги густым дождем разлетелись по кабинету. — Вот чьи это деньги! — Эдгар бросился на обидчика с кулаками и, прежде чем ему скрутили руки за спиной, надели наручники, успел-таки съездить обидчику пару раз по морде. У Хлумова пошла носом кровь.

Когда вспотевшего от ужаса Эдгара Рахимовича в наручниках сажали в машину, у крыльца уже толпился народ — худые вести не лежат на месте. Глазели на проректора кто с сочувствием, кто со злорадством, переговаривались, перешептывались, судачили. Директорша студгородка качала головой и тихонько подвывала, глядя вслед отъезжающей машине — она осталась без шестидесяти пяти килограммов эмали. Показательное шоу с неугодным Александру Антоновичу проректором по АХЧ удалось на славу. Пожалуй даже, слишком помпезно вышло.

Выпавший из окна общаги парень долго не шел из Митиной головы. Всюду чудился инфернальный мужик, подкарауливающий его, нечаянного свидетеля, в подъездах и подворотнях. Митя теперь двери открывал осторожно. Откроет, осмотрится, заглянет в темные углы, нет ли там чего подозрительного, а потом уж входит. Даже косяки перестал курить, чтоб не чудилось лишнее. И Вике приказал следить за Дашкой в оба. Хватит на его задницу приключений! Впрочем, недели через две страхи как-то сами собой рассеялись, растаяли, стерлись, забылись. Вике понадобились деньги на обследование, нужно было покупать ребенку комбинезон, тапочки, колготки, еще что-то по мелочи, да и неторопливая, спокойная кафедральная жизнь взяла свое. Рядом со своим рабочим местом он устроил пяток тайников для своих “кораблей”, так называемые “гавани”, чтобы не таскаться с товаром. Оставил клиентов где-нибудь в университетском холле в позе ожидания, а сам на кафедру, извлек из-под Зосиного кактуса, куда в жизни никто не догадается заглянуть, “корабль” — и в плавание. Не мог же он лишить страждущих студентов маленьких радостей в угоду собственным страхам! С Маркушей тогда в общежитии, слава богу, обошлось. Девчонки, до смерти перепугавшись случившегося, убежали на пятый этаж к подругам, заперев его одного в комнате, и сколько опера не стучались, добудиться доцента не смогли. Он проснулся только под утро от того, что страшно захотел по нужде, а так как ключа у Маркуши не было и дверь он открыть не смог, то полил деревья, кустарники и только что проснувшихся птиц прямо из окна. На следующий день он поймал Митю на кафедре, отвел в курилку подальше от лишних ушей.

— Ты слышал, там один обкуренный из окна выпал, когда мы в общаге куролесили?

— Даже видел, ну и что?

— Вот, то-то и оно. Давай договоримся, если спросят, нас там не было. Я дома сидел, видик смотрел. И тебе тоже ни к чему — устроился только что.

— Не было, — кивнул Митя, осторожно притрагиваясь к опухшей щеке. — А девчонки?

— Девок я на себя возьму. Ты только к ним больше не ходи, не светись. В общем, ты меня прикрываешь, я тебя — лады? — Маркуша хлопнул Митю по плечу. — Да не куксись ты, мы тебе в сто раз лучше девку найдем. Нахрен они тебе сдались, шлюхи общежитские?

— Я и не куксюсь, — сказал Митя. — Не нужны.

— Вот и ладненько. Я на тебя надеюсь, Борменталь Главное — не кури и не колись, — Маркуша подмигнул Мите и отправился восвояси.

Митя потихоньку осваивался на новом месте. Он перезнакомился со всеми кафедральными дамами. Они с ним любезничали, расспрашивали о семье, научных интересах и постоянно приглашали отведать чай из японского сервиза. Большинству дам было за сорок, и по всему было видно, что стервы, каких свет не видывал. Была, правда, среди них Анечка, которой едва исполнилось двадцать пять. Несмотря на столь юный возраст, она вышла на защиту диссертации, имела язвительный ум и двоих мужей, а в остальном ничем не отличалась от коллег постарше. Сервиз, подаренный в прошлом году студентами, был сделан из толстого японского фарфора и предназначался для многочасовых чайных церемоний. При желании Митя мог весь свой рабочий день превратить в сплошные церемонии, но кто бы за него стал поливать Зойкины цветы, печатать на компьютере разные бумажки и выдавать нерадивым студентам учебники и словари? Других обязанностей у него не было, да и какие, собственно говоря, обязанности за триста целковых? С Мишей-маленьким пришлось знакомиться заново — предыдущей встречи на кафедре он не помнил, и когда Митя сказал ему:”Привет, Миша — маленький!”, — глянул на него с неподдельным изумлением. Единственным кафедральным человеком, с которым Митя пока что не встретился, был Рашид. Он путешествовал с китайскими студентами по Золотому кольцу — страноведческая практика. Митя и сам с удовольствием попутешествовал бы. За глаза Маркуша называл Рашида то “чуркой”, то “урюком”, то “мусульманином”, то “Шариком”, то “Шарфиком”, то “Рашем” — все зависело от настроения и других, пока что не понятных Мите, обстоятельств. Вообще, за несколько дней работы он “въехал”, что кафедральная ситуация непростая: то и дело происходят мелкие стычки, отпускаются злые шуточки, идет тихая, но упорная и жестокая подковерная борьба между двумя, — а может их и больше — группами, группировками, кланами, направлениями — хоть горшком назови… Митя для себя решил ни в какие внутрикафедральные конфликты до поры до времени не лезть, держаться от бабских склок подальше и тихо заниматься своим делом — мышка я серая, живу здесь. А дальше видно будет…

Скоро состоялась и первая кафедра, на которой он был официально представлен коллективу как первый мужчина-лаборант. “Ну что же, может и к лучшему: наконец-то будет порядок, в декрет не уйдет, на больничный с ребенком не сядет. По всему видно — приятный молодой человек, ученик Виктора Андреевича,”— много хорошего услышал тогда Митя в свой адрес, но он-то прекрасно понимал — авансом. Тут же его назначили кафедральной пишбарышней — отныне он ко всему прочему еще должен был вести протоколы заседаний. Зою Павловну единогласно выдвинули на новый срок в качестве заведующей, потом обсуждали нагрузку на новый учебный год. Никто, конечно, лишней нагрузки не хотел, все ссылались на больных детей, бабушек и неотложные дела, в результате чего разгорелся небольшой скандал. Митя знал все эти неотложные преподавательские дела: халтуры, репетиторства, поездки по городам и весям, на которых в несколько дней можно заколотить столько, сколько на ставке в два месяца не заработаешь, чтение лекций для будущих абитуриентов: “Как хорошо написать плохое сочинение”, вдалбливание в двоечные головы орфографических правил за пятый класс. Насмотрелся на кафедре у шефа. Митя усердно записывал реплики разгоряченных спором дам, поглядывал на Маркушу, который подмигивал ему за спиной Зоси, строил рожи и каждые пять минут выставлял пальцы, мол, после драчки остограмимся — не грех. Зоя Павловна в споре не участвовала, но по всему было видно, что возникшая склока ей крайне неприятна, в конце концов, не выдержала и сорвалась:

— Товарищи, немедленно прекратите этот базар! — тут же воцарилась гробовая тишина. — Хоть бы своего молодого коллеги постеснялись, с чего он свою трудовую деятельность у нас начнет? — сказала Зоя Павловна уже спокойно. — Нагрузка будет утверждена в том виде, в каком она запланирована ученым секретарем кафедры Ольгой Геннадьевной. Ольга Геннадьевна, как вы полагаете?

— Да-да, я старалась уложить нагрузку в два — три дня. Но всем не угодишь, — закивала яркая дама, поднимаясь со стула.

— А мы и не будем угождать всем. Наша задача хоть как-то поддержать науку в то время, когда до нее никому нет дела, передать наши знания студентам, которые, между прочим, платят за обучение твердой валютой. Вы знаете, сколько за этот год мы заработали долларов для университета? — Ну да, если еще учесть, что добрую половину отобрало любимое государство, — язвительно вставил Маркуша.

— Георгий Васильевич, ну при чем тут государство? Вы же знаете, какая экономическая ситуация в стране! Нужно быть хоть немного патриотом…

“Да, зануда эта Зоя Павловна, каких поискать, — подумал Митя раздраженно. — И это каждый раз старушечий бред слушать? Занималась бы своей лингвистикой за письменным столом, не лезла на свет божий, не смешила людей! Извечный конфликт отцов и детей,” — вспомнил он фразу из учебника.

После пафосной речи заведующей все смолкли и стыдливо потупили взгляд — говорить больше не хотелось. Официальная часть закончилась сама собой. После была чайная церемония с бутылкой сухого вина и яблочным пирогом, который испекла специально для кафедры Вика. Дамы ели пирог и, как могли, расхваливали Митину жену. До того сконфузили лаборанта своей лестью, что он даже не успел попробовал Викиного пирога…

— Ну что, как насчет посидеть в забегаловке? — поинтересовался Маркуша, когда кафедральные дамы, наконец, оставили Митю в покое.

— Увы, — виновато улыбнулся Митя и соврал: — Мне сегодня Дашку из яслей забирать.

Через неделю состоялся университетский ученый совет, на котором все и началось. Митя сидел за компьютером и раскладывал пасьянс, когда на кафедру ворвалась разгоряченная Ольга Геннадьевна.

— Митя, немедленно выписку из протокола кафедры и характеристику Зои Павловны! Она их на столе забыла!

Митя соскочил с места, бросился к столу заведующий, принялся рыться в бумагах. Но на столе не было ни характеристики, ни выписки.

— Черт возьми, да я же сам их сегодня печатал! — удивился он.

— Старуха забыла их где-нибудь, с ее-то памятью… — сказала Ольга Геннадьевна, вздохнув.

Митя посмотрел на ученого секретаря с любопытством. Одно дело, когда Маркуша позволял себе называть Зою Павловной “Зосей” и “великой старухой” — в этой показной грубости было какое-то странное, неподдельное уважение, другое — любимица Киреевой, которая всегда ее поддерживала и заискивающе смотрела в глаза.

— Придется снова набирать. Быстренько-быстренько, Митя, ученый совет ждет! — закричала Игонина.

— Ольга Геннадьевна, вы не волнуйтесь, у меня все уже набрано. Только распечатать, — Митя поспешно “закрыл” свой пасьянс, нашел в редакторе нужные файлы.

Когда торопишься и нервничаешь, перестает получаться — таков закон подлости. Принтер зажевал бумагу с характеристикой, и Мите пришлось ее выковыривать из валиков.

— Митя, что вы копаетесь! — Ольга Геннадьевна все больше нервничала, и эта нервозность передалась ему.

— Сейчас, сейчас, одну минуточку! — извлекая клочки бумаги, он весь вывозился в краске.

Игонина убежала, и принтер, наконец, заработал. Через минуту бумаги были готовы. Митя положил их на край стола и стал ждать. Но Игониной все не было. Прошло десять минут, пятнадцать. “Что там у них случилось? А, впрочем, что могло случиться? Переизбрали без бумажек. “Поздравляю, Зоя Павловна. Ваша кафедра и дальше будет зарабатывать валюту для государства, только преподавателям ее не видать, как собственных ушей.”— съязвил он про себя. — Что за суета вокруг пустого места? Кафедру вам надо? Зачем? Покрикивать на подчиненных, портить себе настроение по пустякам? Конечно, большой прибыток, уважение седых стариков и льстивые речи,”— обычно философствовать он начинал не спроста — хотелось хорошего косяка в удобном кресле. Но нет, сейчас было нельзя. Придут возбужденные, радостные, заставят бежать за пирожками, кипятить чай. Праздновать будут… Митя стал считать доходы от “кораблей” за неделю — получилось совсем немного. Студенты, сдав сессию, разъезжались по домам, разбредались по практикам, оставляя после себя шпаргалки в аудиториях, надписи на партах, пивные бутылки в холлах и коридорах. Исчезали. Нервные, измученные книгами абитуриенты, которые скоро придут им на смену, заполнят весь университет в поисках подготовительных курсов, репетиторов и консультаций, — они ни клиенты, так — отстой — вздрагивают от каждого вопроса, пугливо смотрят, будто ты, по крайней мере, ректор, не зная, как себя вести. Если и найдутся среди них любители “чуйской долины”, то их будет немного, да и риск с незнакомцами большой… Митя подумал, что на лето должен подыскать какую-нибудь денежную халтуру. Может, податься на строительство коттеджей, штукатурить, малевать? Во время учебы он дважды ездил в стройотряды — выходило неплохо. Конечно, не так, как с травой. Но это уж на крайний случай, когда совсем есть нечего станет.

На кафедру вбежала Игонина. Ее прическа была растрепана, лицо раскраснелось. Митя сразу понял — случилось что-то из ряда вон…

— Дмитрий, вызовите, пожалуйста, “Скорую”. Зое Павловне плохо, — едва переводя дыхание, попросила она как-то жалостливо и плюхнулась на стул.

— “Скорую?”— не сразу поверил Митя.

— С сердцем, — сказала Игонина и сама схватилась за сердце. — Там в ящике валидол.

Митя дал Ольге Геннадьевне упаковку валидола. Она зажала ее в руке, тяжело поднялась со стула, направилась к двери. — В зал Ученого совета. Ей шестьдесят шесть, знаете, нет?

— Знаю, — кивнул Митя.

Он стал набирать “ 03”. Дозвонился сразу же.

— Ну, а кто же знал? — спросила Ольга Геннадьевна себя в дверях и вышла.

Ее волнение передалось Мите. Он заходил взад-вперед, мучаясь неизвестностью, накручивая себя. Что там у них, как? Вышел в коридор посмотреть, не идет ли кто. Хотел спуститься вниз, в зал Ученого совета, но потом решил, что не может уходить с кафедры. Ну а вдруг кто позвонит? Вернулся, открыл окно пошире, достал из тайника уже готовый косяк-папиросу со скрученным концом. Жадно затянулся. Горячий дым обжег легкие. Митя закашлялся. Он торопливо докурил косяк, побрызгал дезодорантом, чтобы перебить запах. Закружилась голова, и Митя опустился в кресло. Перед глазами замелькали цветные фигурки калейдоскопа. Он не знал, сколько времени прошло, ему казалось — время остановилось.

Дверь распахнулась, вошел Маркуша.

— Что там случилось? — спросил Митя.

В ответ Маркуша зарычал и стал колошматить кулаками по столам, потом с разворота ударил по стене. Портрет Ломоносова слетел с гвоздя и грохнулся на пол. Звякнуло стекло. Маркуша взвыл от боли и стал трясти отбитой рукой.

— Съели бабу, Борменталь, съели! Ну ведь сука какая, все тихой сапою, без мыла в жопу влезет! — рука не проходила, и Маркуша принялся дуть на кисть.

— Да что случилось-то? — переспросил Митя испуганно — таким Маркушу он еще не видел.

— Что-что? Эти хорьки скрипучие вместо Зоси Игонину предложили,. Старухе тяжело, болеет, не может справиться. Ты видел, как старуха через ступеньки скачет? Конь с яйцами. Болеет она, как же! Она еще нас всех переживет! А эта молодая да ранняя — на кафедре все подмахивала, поддакивала. Ну хочешь, так скажи! Нет, втихушку проще. Ой, блин, кажется, руку здорово отбил. Ломит, как бешенная. В общем, у нас новая начальница, Борменталь. Напиться надо, вот что!

— А что с Зоей Павловной? Что с сердцем?

— Вот что, ты съезди, пожалуйста, к Киреевой, скажи Насте, что мама в больнице. Аккуратно только, пожалуйста, я тебя очень прошу, не пугай девку. Может, обойдется еще все.

Митя положил характеристику с выпиской на стол Зое Павловны, торопливо направился к двери.

— В какой больнице, Гера?

— Да хрен его знает?! Они же не говорят! Кардиология. Ох, я им, сукам, устрою! Я до ректора дойду! Я в министерство поеду! Они еще увидят небо в алмазах, падлы!

— Тебе самому в травму надо, — сказал Митя, глядя на опухающую руку Маркуши.

— Иди давай уже! — закричал на него Маркуша. — Сам как-нибудь разберусь! Я Игонину ждать буду, все ей скажу, что думаю! Пускай отказывается от кафедры, стерва! Такой бойкот объявим, мало не покажется! Ей что, жалко еще пять лет под Зосей походить?

Митя закрыл дверь и торопливо зашагал по коридору. Он понимал, злые шуточки за спинами кончились — началась борьба. Не кафедра, а просто коррида какая-то!

Настя приоткрыла дверь на цепочке.

— Вы кто?

— Я это… Я мамин сотрудник, — растерялся Митя. — Лаборант.

— Лаборант? Что-то случилось? — спросила Настя, запуская его в прихожую.

На ней были драные джинсы и майка. Собранные в пучок волосы. Митя почему-то уставился на ее босые ноги с крашеными ногтями. Он вдруг испугался, что может сказать что-нибудь не то, не так. У Насти начнется истерика.

— Настя, вы только не волнуйтесь. Мама в больнице.

— Почему в больнице? Что случилось?

Если бы Митя стал рассказывать, что случилось…

— Да нет, ничего страшного. Легкий сердечный приступ.

— Боже мой, она, наверное, забыла взять лекарства! — Настя бросилась в кабинет, вернулась с каким-то пузырьком. — Конечно забыла! Сейчас, сейчас, сейчас едем! — Настя потерла виски, что-то соображая. — Подождите, я оденусь, — убежала, оставив после себя легкий запах духов.

Митя вздохнул, сердце тревожно и часто трепетало. Было ощущение внезапно свалившейся на голову беды.

— Настя, я не знаю, куда нам ехать! В какую больницу ее увезли! — крикнул Митя в темноту комнат.

— Сейчас, сейчас! — даже тембр голоса у Насти изменился. Она появилась в других джинсах с распущенными волосами, и Митя опять посмотрел на ее ноги — он боялся поднять глаза.

— У вас носки на ногах разные.

— Почему? — Настя в недоумении уставилась на свои ноги. Действительно, один носок был розовый, другой — желтый. — Извините, — она опять исчезла в темноте. — Звоните в больничную справочную. На мамином столе “Желтые страницы”. У вас деньги на машину есть? Я потом отдам.

— Найдутся, — Митя прошел в кабинет, нащупал на стене выключатель, зажег свет. Письменный стол был завален бумагами. Он выгреб из-под них справочник, стал листать, вспомнил, как впервые увидел Настю.

Она появилась в кабинете уже в кроссовках и ветровке.

— Ну что вы копаетесь? Ничего не умеете! — вырвала у него из рук справочник, стала торопливо перелистывать, разрывая тонкие страницы. Ее руки тряслись. Он наконец поднял взгляд и увидел ее безумные глаза с расширенными зрачками.

В приемном покое Настя бросилась наперерез первой попавшейся навстречу женщине в белом халате.

— У вас Киреева поступала? Киреева в кардиологию?

— Какая Киреева, девушка? — опешила от напора женщина. — Что вы кричите? Все в справочном, во втором корпусе.

Настя бросилась к выходу. Митя едва за ней поспевал.

— Подождите, там уже закрыто! — крикнула ей вдогонку женщина. — По телефону можно узнать, — она кивнула на висящий на стене телефон.

Настя стала лихорадочно накручивать телефонный диск. В справочном было занято. Женщина открыла дверь, собираясь скрыться в больничном коридоре, вдруг посмотрела на девушку как-то жалостливо. — Вы кто, дочь? Ладно, подождите здесь, я сейчас узнаю.

Женщина исчезла, а Настя опустилась на кушетку, откинула голову, коснувшись затылком холодной голубой стены, закрыла глаза. Из-под ресниц покатились слезы. Митя растерянно топтался рядом, не зная, что сказать.

Скоро дверь распахнулась. Женщина появилась с надкушенным яблоком в руке.

— Киреева Зоя Павловна? — спросила она Настю, хрустя яблоком.

— Да, — Настя, шмыгнув носом, отерла слезы.

— В реанимации. Операция прошла хорошо.

— Как операция? — лицо у Насти вытянулось. — Там ведь приступ. Я лекарства привезла.

— Обширный инфаркт. Да вы не волнуйтесь, девушка, все удачно. Вы слышите меня? Поезжайте домой, примите валерьяночки, отоспитесь.

— А мне можно в реанимацию? — спросила Настя.

— Да вы что, с ума сошли, какая реанимация? Мы в палаты не пускаем! Мужчина, заберите свою жену — еще истерик мне тут не хватало! — неожиданно рассердилась женщина.

Митя подошел к Насте, попытался ее поднять. Она оттолкнула его.

— Можно к маме? В реанимацию? — Настя уже ничего не слушала и не видела — слезы застилали глаза. — К маме можно?

— О, господи! — вздохнула женщина. — Здесь приемный покой, сюда больные поступают, понятно вам, девушка? Чтоб через пять минут духу вашего не было! — женщина доела яблоко, ловким броском отправила огрызок в стоящую в углу корзину и скрылась за дверью.

— Ой-ой-ой, как же это! У нее лекарства нет! — причитала Настя.

Митя сел рядом на кушетку, обнял девушку за плечи.

— Настя, давайте поедем, все равно не пустят. И отсюда выгонят.

— Да-да, вы поезжайте, я останусь, — Настя взяла себя в руки, немного успокоилась. — Я вам деньги потом отдам.

Митя взглянул на часы. Был одиннадцатый час. От Вики, конечно, достанется. Но что он мог поделать? Кто знал, что так сложится? Уговаривать Настю бесполезно. Она, как говорится, уперлась рогом, ничего не понимает, не отражает. К маме ей немедленно, лекарство… С места не сдвинешь. Надо бы с ней остаться, поддержать. А дальше что?

— Вы поезжайте, — повторила Настя. — Если что, я на улице подожду, там тепло.

Митя поднялся, потоптался на месте, снова сел.

— Нет, так нельзя. Я с вами.

— Не надо. Вас потеряют, попадет. Как вас зовут?

— Митя.

— Ну да, Митя. А я — Настя, мамина дочь. Вот так, — она протянула ему руку, и он ее пожал. — Столько времени потеряли. Спасибо вам за все!

— Да ладно, чего там, — Митя пожал плечами и понял, что не сможет остаться.

На улице, действительно, было тепло. Пахло зеленью и пылью. По дороге, светя фарами, неслись автомобили. Гуляли парочки. Митя немного прошелся, с удивлением, словно инопланетянин, глядя на людей и машины, пришел в себя. Поднял руку, голосуя.

Бугай выбрался из “БМВ”, открыл заднюю дверцу, подал руку, помогая девушке выйти. Лина посмотрела на часы над стеклянными дверями экспериментальной базы.

— Заедешь за мной без пятнадцати шесть, — сказала она.

— Удачи тебе, милая, — улыбнулся бугай на прощание.

— Да пошел ты со своей удачей, — огрызнулась девушка и застучала по асфальту каблуками.

Она толкнула стеклянную дверь и оказалась на проходной. Перед стеклянной будкой, в которой восседала усатая охранница в черной форме, на стене были укреплены панели с кнопками. Над каждой кнопкой значился свой номер. Лина подошла к одной из панелей, уверенно нажала на кнопку с цифрой “ 17”, направилась к вертушке. В будке из ячейки выскочил пластиковый пропуск с цветной фотографией. Охранница внимательно посмотрела на девушку, на фотографию, кивнула, выдавая пропуск. На турникете зажегся зеленый свет, разрешая пройти.

Лина вышла с проходной и зашагала к двухэтажному серому зданию с большими зеркальными стеклами. Из окон торчали допотопные кондиционеры.

При входе в цех была еще одна проходная, на этот раз — с вертушкой. Охранник кивнул ей и попросил отметить в журнале время.

Лина поднялась на второй этаж и открыла одну из дверей с табличкой “Начальник цеха”. Навстречу ей, улыбаясь, поднялся седоволосый усатый мужчина в добротном костюме, первым протянул руку.

— Здравствуйте, Лина Евгеньевна, очень рад, что все глупые формальности, которые сопровождают трудоустройство к нам, позади и вы сможете приступить к своим обязанностям.

— Да, я тоже рада, — кивнула Лина. — Пока к вам устроишься, поседеешь.

Начальник оценивающе глянул на блестящие черные волосы девушки и рассмеялся.

— Пойдемте, я вам все покажу.

Они зашли в комнату, разгороженную стеклянными перегородками на небольшие отсеки. В каждом отсеке стоял стол с компьютером и принтером, удобное офисное кресло. Все отсеки были пусты.

— Девчонки на испытаниях, — объяснил начальник, поймав недоуменный взгляд девушки. — Основное ваше рабочее место будет здесь, за машиной. Компьютерная обработка полученных при испытаниях результатов. Есть что обсчитывать — работаете, нет — вяжете, играете в игрушки, читаете книжки. С территории до конца рабочего дня ни шагу. Да вас и не выпустят. Александр Антонович говорил, с компьютерной грамотностью у вас все в порядке.

— Пожалуй, — кивнула Лина.

— Ну вот, она вам тут не понадобится — программы обсчета элементарные. Обезьяну можно научить. Кроме обсчета придется иногда участвовать в испытаниях на цеховых стендах. Там ничего сложного — надо просто снимать показания датчиков. Я думаю, быстро освоитесь. Подробности вам объяснит мастер участка. Дерзайте, — начальник легонько похлопал Лину по плечу, подбадривающе улыбнулся и вышел.

Девушка оценивающе оглядела комнату, села на рабочее место своей соседки — на спинке кресла висела вязаная кофточка, — заглянула в ящики стола. В ящиках валялись папки с бумагами. Лина просмотрела одну из папок, включила компьютер. Компьютер старчески зашумел, загудел и выдал надпись, что для доступа к информации нуждается в пароле. Лина вставила в дисковод дискету и быстро застучала по клавишам. На дискете была записана программа подбора паролей. На экране появилось окошко, в котором замелькали цифры и буквы. Наконец, компьютер отреагировал бодрым писком и начал загружать программу. Лина достала из сумочки записную книжку и на последней страничке, которая вся была исписана столбцами букв и цифр, написала еще одну строчку — пароль соседского компьютера. Ей еще предстояло вскрыть все “машины” в комнате. Лина выключила компьютер, подошла к зеркалу на стене. Показала себе язык. За дверью послышались шаги — это возвращались “девчонки” с испытаний. Было время утреннего чая.

Митя в накинутом на плечи белом халате быстро шел по коридору. В руке он нес пакет с фруктами. Вчера он позвонил с кафедры в больницу, и ему сказали, что Зою Павловну перевели из реанимации в общую палату — можно навещать. Митя увидел дверь с цифрой “ 527” и постучал.

— Да, войдите, — раздался из-за двери знакомый голос.

Палата была совсем крохотной, в ней, почти впритык друг к другу, стояли три кровати. Одна была пуста, на другой, отвернувшись лицом к стене, поверх покрывала лежала средних лет женщина в халате. Мите сразу бросились в глаза ее разноцветные вязаные носки. На третьей, у окна, лежала Зоя Павловна. Рядом с кроватью стояла металлическая стойка с капельницей.

— Здрасьте, — кивнул Митя.

— Проходите, Дмитрий, проходите, — подбодрила его Зоя Павловна. — Правда, у меня очень уютная палата? Лучше, чем лежать в каком-нибудь амбаре.

— Да, — подтвердил Митя, — лучше. Я тут вам принес яблок, апельсинов, кураги. Вика сделала пирог с черносливом. Вам можно пироги? — Митя стал выкладывать на тумбочку продукты.

— Митенька, вы с ума сошли! Зачем такие хлопоты? У вас семья, ребенок. Да и что у вас за зарплата. Уберите, уберите!

— Моему ребенку, все равно, ничего такого нельзя. Ешьте-ешьте, поправляйтесь.

— Ну, спасибо, Митенька. Это мой лаборант, — гордо сообщила Зоя Павловна соседке по палате. Женщина никак не отреагировала на ее слова. — Что там на кафедре? Как новая заведующая?

Митя заметил, как изменился голос Зои Павловны, когда она спросила про заведующую. Наверняка она спрашивала об этом каждого, кто ее навещал.

— Да ничего, шуршим помаленьку. Из Кореи факс пришел. Виктор Андреевич обещал трех тамошних студентов на новый учебный год. Сессию сдали. Китаец один, не помню, как зовут, в общаге с русскими драку устроил. Девочку какую-то не поделили. Следователь приходил, говорил, что, до суда дело может дойти. Наверное, денег хочет.

— Неужели опять Хой Ли набезобразничал?

— Точно, он, — кивнул Митя.

— Ой, господи, как не вовремя с этой болезнью! Пускай хоть Ольга Геннадьевна съездит, узнает все, а то ведь, и правда, посадят парнишку. Он такой талантливый! Грамматику лучше всех сдал. Вы сами ей ничего не говорите, а то она еще решит, что я вас против нее настраиваю. Я лучше Настю попрошу позвонить. Ну как, заведующая-то, кафедра довольна?

“Неймется ей никак! — с досадой подумал Митя. — Ведь нельзя волноваться, а нет, сама лезет!” Он вспомнил, как буквально на следующий день после Ученого совета Игонина провела кафедру, на которой прямо заявила, что никакой вины за случившееся за собой не чувствует, потому что Зоя Павловна — очень больной человек и совсем не справлялась со своими обязанностями. А то, что она в больнице, так это рано или поздно должно было случиться. Она говорила очень долго, а все сидели, потупив взгляд, и помалкивали. Маркуша тоже помалкивал, покачивая свою загипсованную руку — тот удар по стене оказался неудачным, и он сломал кисть. Судя по всему, с ударом он выплеснул всю накопившуюся злость, а теперь откровенно трусил, боясь за свое теплое доцентское место.

— Насчет довольна — не довольна, сказать не могу, меня в эти дела не посвящают. А так — руководит. Сказала, что научные интересы кафедры не изменятся — будем вести ту же тему — и что вы остаетесь профессором — консультантом, и ваш авторитет ничуть не пострадает.

— Да уж, не пострадает, — горестно вздохнула Зоя Павловна. — Уже пострадал.

— А вы — ничего, хорошо выглядите, — польстил Митя.

— Помирать не собираюсь, не дождутся! Ко мне тут девочки с кафедры заходили. Ольга Геннадьевна с ними записку прислала, в которой извинялась за все. Хочет отказаться от заведования.

“Во врет, сука! Черта-с два она откажется! Вон она как за кресло вцепилась, не оторвать!”— подумал Митя. — Значит, вы снова будете заведовать? Здорово! — Митя слегка переиграл, и Зоя Павловна это заметила.

— Да нет уж, ничем я больше заведовать не буду! Хватит с меня одного раза — мордой в грязь! Теперь у меня времени много — буду книжку дописывать, аспирантами руководить. Надеюсь, вы не откажетесь от своего руководителя?

— Да нет, что вы! — смутился Митя.

— Ну и хорошо. В библиотеку ходите, литературу к теме читаете? Я выпишусь, спрошу с вас за прочитанное.

Митя неопределенно кивнул. Пока что он не открыл ни одной книги. Некогда было.

— Митенька, я вас попрошу: у меня в столе лежит папка с надписью “Монография”, вы мне ее в следующий раз принесите, пожалуйста.

— Конечно, конечно, — кивнул Митя и посмотрел на соседку, та все также лежала лицом к стене и, кажется, спала. — Ну что, я, наверное, пойду. Вы не думайте ни о чем плохом, поправляйтесь побыстрей.

— А я, Митя, и не думаю. В моем положении остается надеяться только на лучшее, — Зоя Павловна протянула ему свободную от капельницы руку. Митя ее осторожно пожал. — Работайте, работайте!

Выйдя в коридор, Митя вздохнул. Выглядела Зоя Павловна после операции плохо: круги под глазами, отечность на лице. Какая-то неизбывная тоска в глазах. Даже голос изменился, стал старушечьим, дребезжащим. Уездили старушку своим Ученым Советом в один миг!

— Здравствуйте, товарищ лаборант, — услышал он за спиной.

Митя обернулся на приветствие. Задумавшись о чем-то своем, он часто не замечал людей вокруг. Настя! Бледная, уставшая, с осунувшимся лицом. На Насте был белый халат с короткими рукавами. В руке она держала точно такой же, как у него, пакет.

— Здрасьте, Настя. Вы меня извините, что я вас тогда тут бросил.

— Да что вы! Все в порядке. Меня все-таки пустили, представляете? Вышел лобастый мужик, какой-то их местный светило, да как забасит: “Что это за девка?”— а я — плакать. Плачу, что-то бормочу сквозь слезы. Он меня взял под локоть и повел куда-то. Дал успокоительное, посадил на кушетку в коридоре. Сиди здесь, говорит, мать очнется, я ей скажу, что ты рядом. Я на кушетке до утра и проспала. Это ведь очень важно, когда родной человек рядом, правда? Поэтому мама и поправляется быстро.

— Правда, — кивнул Митя растерянно. Ему было стыдно за прошлый раз. Он подумал, что Настя — наивная маленькая девчонка. Ему захотелось погладить ее по волосам, как какого-нибудь котенка. — Хотите, я вас внизу подожду?

— Хочу, — кивнула Настя. — А у вас есть время? Я долго. Буду маму кормить.

— Это ничего, мне некуда торопиться, сказал Митя.

Он вышел на крыльцо больницы, закурил. Рассеянно смотрел на прогуливающихся у корпуса больных и их родственников, думал о своем. Думал о деньгах, которые надо заработать, о том, что должен обязательно отправить Вику с Дашкой на юг. Пускай еще и тещу с собой прихватят. Прошлое лето жена просидела в пыльном городе, мучаясь от токсикоза, ничего вокруг не видя и не слыша. Нервничала, орала, придиралась по пустякам. Сейчас, после рождения Дашки она очень изменилась, стала спокойной и медлительной, как черепаха. Самое время отдохнуть, расслабиться. А он в их отсутствие пока займется Зойкиными книжками и учебниками — нельзя подвести старуху, тем более, в том положении, в каком она оказалась с этими перевыборами. Сука Игонина, а Маркуша — трус! Еще похлеще его трус — только орет много и руками машет.

Неожиданно яркое июньское небо затянула сизая туча, стал накрапывать мелкий дождь. Больные с родственниками заспешили к крыльцу. Митя поежился от нахлынувшей с дождем свежести. На крыльце появилась Настя. Она ему широко улыбнулась.

— Ну что, покормили?

— Да, все в порядке. Знаете, мама очень обрадовалась, что вы пришли. Вы ей нравитесь. Говорит, хороший мальчик, жалко, что женился рано.

— Ничего не рано! — Митя от смущения покраснел. Он кивнул на пелену дождя. — У меня зонта нет.

— У меня есть. Вот вам за машину, — Настя раскрыла сумочку, протянула Мите деньги.

Он отрицательно замотал головой.

— Не придумывайте, Настя, я все равно ничего не возьму.

— Возьмите, возьмите, так нечестно. Мы ведь договаривались, — девушка попыталась сунуть деньги ему в руку, но Митя отстранился.

Возникла неловкая пауза.

— Ну ладно, тогда я вас приглашаю в кафе. Жрать охота и вообще — у меня сегодня праздник — сдала последний экзамен по русской критике. Такая гадость! Надеюсь, ваша жена не будет ворчать, если вы задержитесь на пару часов?

— А чего ей ворчать? Она у меня все понимает, — сказал Митя, еще больше смущаясь.

— Вот и чудесно. Я знаю здесь поблизости одну уютную забегаловку, — Настя раскрыла зонт, подхватила его под руку и потащила за собой в пелену дождя.

Александр Антонович обедал в профессорском зале. Официантка принесла горячее — люля-кебаб с жареным картофелем.

— Без лука? — поинтересовался проректор.

— Конечно без, Александр Антонович, — улыбнулась официантка. — Кушайте на здоровье!

Он увидел, как в зал вошла Игонина, направилась к его столику. Александр Антонович нахмурился — сейчас ему вовсе не хотелось вникать в ее кафедральные передряги, тем более, после случившегося на Ученом совете слишком многие профессора на Ольгу Геннадьевну посматривали искоса.

— Приятного аппетита, Александр Антонович, — сказала Игонина, садясь напротив.

— Оля, ты не могла бы зайти в кабинет минут через тридцать — здесь неудобно.

— В кабинет я раз двадцать заходила. У твоей секретарши один ответ — недавно вышел. Ты что, бегаешь от меня?

— С чего ты взяла? Просто дел по горло. Как там у тебя на кафедре, поспокойней?

— Шутишь, что ли? Я даже за ее стол сесть не могу, не то что руководить — как на зверюгу смотрят. Хочу отказаться от заведования.

— Ты что, с ума сошла! В каком виде ты меня перед Калерием выставишь? Сначала просила, а теперь, при первых трудностях, в кусты? Не можешь характер проявить? Возьми всех этих преподов за шкирку, кулаком по столу ударь. Не хотят с тобой работать? Пожалуйста, скатертью дорога, хоть всей кафедре заявления подпишем. Других найдем. Кто там воду мутит?

— Не знаю, — Ольга Геннадьевна пожала плечами. — Долгышева, наверное. Она за Зоей, как за каменной стеной. Конечно, диссертацию за нее, за дуру, написала, на доцентскую ставку пристроила.

— Ну вот и поговори с ней с глазу на глаз. Предложи уволиться. Вообще, действуй тоньше, подходи индивидуально. Каждого вызови и спроси прямо: за или против. Люди в таких ситуациях, обычно, пасуют. Кто же знал, что со старухой случится такое?

— Да, это верно, сплоховала Зоя Павловна, — Игонина вздохнула.

— По-доброму, нам лучше, чтобы старуха больше не выздоравливала. Иначе кафедра может окончательно расколоться не в твою пользу. Поняла?

Ольга Геннадьевна кивнула.

— И что теперь делать?

— Ничего. Сиди на своем месте, хвост прижми. На все воля божья. А старушку следовало бы навестить. Поговори с ней ласково, без апломба. Подчеркни вклад в науку. Скажи, что зависишь от нее во всем. Ты ведь ее ученица? Раз ее мнение много значит, пусть она сама тебя на свое место посадит. Ладно, иди отсюда, дай поесть спокойно.

— Тяжело мне, Саша, — вздохнула Ольга Геннадьевна, вставая.

— А кому сейчас легко? — Александр Антонович на прощание ободряюще подмигнул Игониной и принялся за еду.

Митя почувствовал, как Вика провела пальцем по его носу, и открыл глаза. Яркое солнце заглядывало в окно спальни через щель между бежевыми шторами, слепило.

— Хватит спать, лаборант. Иди с дочерью гуляй, — сказала Вика.

— Сколько сейчас? — Митя сладко потянулся, пытаясь прогнать остатки сна.

— Почти одиннадцать.

— Ого! — он сел на кровати, поискал ногами тапочки, направился в туалет. — Я через час должен быть в библиотеке.

— В какой еще библиотеке? Сегодня суббота! — возмутилась Вика.

— Вот-вот, суббота. А когда мне еще наукой заниматься? — отозвался Митя из туалета. — На кафедре нагрузили — не вздохнуть. Вчера какой-то проспект для Крошки Цахеса печатал. В понедельник турков провожать. Зося требует отчета по литературе.

— Крошка Цахес, это кто? — поинтересовалась Вика, убирая постель.

— Наша новая заведующая. Ее так Маркуша прозвал.

— Хорошее имечко. А когда ты семьей займешься, ребенком?

Митя из туалета перекочевал в ванную.

— Завтра займусь.

— Слушай, ну это же свинство! Дашка скоро забудет, как выглядит ее папаша.

— Не забудет, — отозвался Митя. Из ванной послышался звук льющейся воды.

— Ну нет, этот номер у тебя не пройдет! — тихо сказала Вика. Она подошла к ванной, открыла дверь. Митя мылся под душем за занавеской. Вика быстро разделась, отдернула занавеску. — Куда ты там собирался, муженек? В библиотеку? — она залезла в ванну. — Будет тебе сейчас библиотека!

В детской заплакала Дашка.

— Ребенок ревет, — сказал Митя, покрывая тело жены поцелуями.

— А ты не знал, что все дети в этом возрасте ревут? — спросила Вика, крепко обнимая его. — От тебя вчера духами пахло.

— Не может быть! Это, наверное, Крошки Цахеса духи. Она ими всю кафедру провоняла.

— Не ври! — Вика прикусила его за нижнюю губу так, что он ойкнул. — Почему ты все время поздно?

— Вам же с Дашкой деньги нужны, — Митя стал слизывать капли с ее упругой, налитой молоком груди.

— Такие деньги нам не нужны.

— А юг? Кто хотел в августе на юг?

— Если ты собираешься нас выпихнуть туда с мамой, обломайся! Поедем вместе, понял? А то вся квартира духами провоняет.

— Что ты городишь? Мне другие бабы не нужны!

— Нужны, нужны! Всем вам, мужикам, что-нибудь эдакое надо, чего в доме нет! Смотри мне, если узнаю, убью! — Вика застонала от желания. — Ну что ты телишься, возьми меня скорей!

Через десять минут Митя, накинув Викин халат, выскочил из ванной, зашлепал босыми ногами в Дашкину комнату.

Ребенок стоял в кровати, взявшись за деревянную спинку, и отчаянно вопил. Митя подхватил дочь на руки, стал успокаивать.

— Ну что ты, Дашка, не понимаешь, что ли, у мамы с папой любовь-морковь! Ничего-ничего, не переживай, сейчас переоденемся и гулять пойдем.

Дашка поревела еще немного и успокоилась.

Митя катил коляску с Дашкой по тенистой аллее Измайловского парка. Ребенок вертел головой по сторонам и теребил привязанные к коляске погремушки. Митя с нежностью смотрел на дочь и вспоминал вчерашний вечер. А ведь Вика была права. Вчера, провожая Настю до дому после кафе, где они просидели больше трех часов, болтая о студенческой жизни, перемывая кости общим преподавателям, которые уже стали для Мити прекрасным прошлым, он не удержался, и поцеловал ее в кабине скрипучего допотопного лифта. Настя отстранилась, посмотрела на него с удивлением и сказала не без иронии:

— Молодой человек, мы с вами второй раз видимся. Ваше поведение более чем бестактно.

— Не второй, а третий, — улыбнулся Митя. — Третий.

— Третий? — удивилась Настя. — Не припомню.

— Ты хотела показать маме новый купальник, а в ее кабинете оказался нежданный гость.

Лифт замер на этаже.

— Черт возьми, так это ты! — Настя рассмеялась. — Свет слепит, я вижу — какой-то мужик сидит. Испугалась дико. Маме скандал закатила — предупреждать надо! Она сказала — ее ученик.

— Ну, в общем, верно сказала. Я буду у нее диссертацию писать.

— Точно — третий! Нет, но каков! — девицу в краску вогнал! Ладно, тогда можно, — Настя подставила щеку, но Митя поцеловал ее в губы. Следовало бы сказать какие-то нежные слова, но он не мог — от волнения перехватило дыхание.

Внизу кто-то забарабанил по металлическим дверям лифта.

— Эй, сколько можно ждать? Немедленно освободите кабину! — раздался старушечий голос.

Настя с Митей рассмеялись и выскочили из лифта, захлопнув дверь.

Он снова хотел ее поцеловать, но Настя приложила палец к его губам.

— Иди домой, к жене.

— Но Настя! Я ненадолго, только чайку попьем. Ты тогда в купальнике была такая!…

— Иди, я сказала, подхалим! Иначе я больше не буду с тобой встречаться.

— Все понял! — Митя поцеловал ей руку и стал быстро спускаться по лестнице.

У подъезда на скамейке сидела старушка с палкой. Она с ног до головы оглядела Митю.

— Это вы в кабине сидели, молодой человек?

— Ну я! — с вызовом сказал Митя. — А это вы по лифту палкой колошматили?

— Кому надо, тот и колошматил, — сказала старуха.

— Не стыдно: людей потревожили, а сами никуда не поехали. Зачем, спрашивается?

— А чтоб вы в кабине не сидели!

— Ну уж нет, бабуля, теперь я всегда у вас в лифте сидеть буду! — гордо сказал Митя и зашагал восвояси.

Вечером приехали тесть с тещей — навезли внучке подарков. Женщины секретничали на кухне, а Митя с тестем потихоньку попивали коньячок в гостиной, закусывали лимоном и обсуждали итоги футбольных матчей. В футболе Митя разбирался как свинья в апельсинах, но трансляции заставлял себя смотреть регулярно, чтобы при случае ловко “подыграть” родственнику, в конце концов, он должен быть им благодарен: полгода назад Викины родители отдали им свою квартиру, а сами переехали жить на дачу, верно решив, что дети не должны жить с родителями. Не должны — это точно. Митя знал, что тесть не одобряет его научной карьеры — нищенская зарплата, пользы людям никакой, разве что собственные амбиции потешить. Сам-то он всю жизнь проработал в Инторге, потом с друзьями создал собственную фирму. Предлагал после окончания МГУ работать у себя, но Митя отказался — весь день под неусыпным оком, да и потом, не дай бог, разозлится на что-нибудь. Тут уж никаких “кораблей” не попускаешь! А канал у Мити был надежный, второй год работал. Правда, неудовольствие свое тесть высказывал за глаза, Вике. Но, как говорится, муж и жена -… А куда ему еще с его специальностью? Переводчиком с английским? Их по всей Москве как собак нерезаных, не протолкнуться. В свободное плавание, на репетиторство, на курсы, на уроки? Ну, так он освоится на кафедре, и все у него потихоньку появится. Абитуриенты каждый год поступают, и всем надо сочинения писать. И потом на кафедре с иностранцами рано или поздно появляется возможность поработать за границей. В общем-то он любил своих родственников. Они в его семейную жизнь не лезли, уму-разуму не учили, а так — коньячку попить за приятной беседой — милое дело.

— Напился? — спросила Вика, когда родственники уехали.

— Да нет, ты что! — пьяно улыбнулся Митя. — Это мы так, по-родственному.

— А я тобой по-родственному курнуть хотела. А потом любовью заняться.

— Курнуть — это можно, — Митя полез в тайник на антресолях, достал из него фарфоровую трубку и жестяную коробочку с крошками гашиша. Раньше, еще до беременности, до свадьбы они с Викушей частенько на досуге баловались этим делом, но потом Вика отказалась, более того, запретила и ему, сказав, что он своим дурацким обкуренным видом будет плохо влиять на ребенка. Он не возражал, ушел в “подполье”. За год это была первая просьба жены, и она его удивила.

Они сделали всего по три затяжки, после чего, голодные и радостные, занялись любовью на паласе в гостиной, и Митя совсем перестал думать о Насте.

В понедельник он проснулся от пиликанья будильника, приподнялся на локте, нажал на кнопку, с удивлением посмотрел на пустую подушку рядом с собой. На улице монотонно шумел дождь. “Вика кормит Дашку, а на дворе дождь”, — подумал Митя, закрывая глаза. Он прислушался к себе и понял, что на душе как-то тягостно и нехорошо, будто с перепою. “Наверное, что-то случилось в этом мире, — подумал он. — Кто-то сбросил на город бомбу или застрелил собаку на помойке”. Когда по утрам на душе было неспокойно, он всегда придумывал какие-нибудь глупости и произносил их про себя. Иногда помогало. Сегодня — не сработало.

Он встал, умылся, позавтракал и пошел на работу. Сегодня Крошка Цахес по прозванию Ольга Геннадьевна, будет требовать от него рекламный проспект для иностранцев — хочет разослать его по заграничным университетам в надежде, что народ потянется. Может и потянется, но не скоро, потому что он его не допечатал — Зою Павловну ходил навещать. Нет, этого он ей, конечно, не скажет, он себе не враг. Лучше уж наврать, что в университете не было электричества.

Кафедра была открыта. Митя вошел и замер — за его лаборантским столом сидел незнакомый чернявый молодой человек с бородкой клинышком. Он разговаривал по телефону. Увидев Митю, он приветственно поднял руку.

“Наверное, это “чурка”, “урюк”, “мусульманин”, “Шарфик”, “Раш”, — сразу подумал Митя. Он не ошибся.

— Ну все, Верочка, — сказал молодой человек в трубку и положил ее на рычаг. Он встал и подал руку. — Рашид.

— Дмитрий. Столько уже наслышан, что не терпелось познакомиться, ничего, если сразу на “ты”?

— Ничего, — кивнул Рашид. — У нас, Дмитрий несчастье — Зоя Павловна умерла.

— То есть как это? — не сразу понял Митя. Он мотнул головой, думая, что ослышался, сел на стул.

— Ночью. Остановка сердца. Вчера ее все навещали. Я ходил, Игонина. Зося была в ударе. Шутила, смеялась, даже прогулялась с нами по коридору. Говорит, врачи велели. В общем, если хочешь, иди. Все равно сегодня никакой работы не будет. Я на телефоне, всех обзваниваю.

— Погоди-погоди, — Митя сглотнул набежавшую слюну. Новость все еще не укладывалась в его голове. — А где все?

— Я почем знаю? — пожал плечами Рашид. — Разбежались, как крысы. Занятий нет. Маркуша в запое, как обычно. Интересно, он когда-нибудь бывает в другом состоянии?

— Наверное, редко, — сказал Митя безразлично. — Что же теперь будет?

— Геннадьевна обещала подъехать. Надо какие-то деньги от университета выписывать. Венок заказать. Суета…

— Что же теперь будет? — повторил Митя. — Я должен поехать к Насте.

— К дочери? Валяй. Там уже какие-то родственники приехали. Бывший муж, сестры. Я туда звонил. Может, что надо?

— Да-да, — автоматически кивнул Митя. Он уже собрался выйти с кафедры, как вдруг вспомнил о просьбе Зои Павловны взять из ее стола папку. — Слушай, меня тут Зося просила взять кое-что.

— Бери, мне-то что? Дочери отдашь.

Митя порылся в столе, нашел папку с надписью “Монография”, сунул ее в сумку.

Он вышел с кафедры, двинулся по коридору, чувствуя себя каким-то пришибленным. Навстречу ему шел плечистый мужчина в рабочем комбинезоне. Завидев Митю, приветливо кивнул. Митя тоже автоматически кивнул, потом посмотрел мужчине вслед. “Это он, — подумал он, вспомнив инфернального мужика из общаги. — Точно он!” В другое время эта мысль зажгла бы его, и он тихонько пошел следом, чтобы проследить за подозрительным субъектом, который, вполне вероятно, припечатал его тогда в общежитии. Но теперь ему было на все наплевать. Даже если бы его сейчас толкнули в лестничный пролет, он не стал долго сопротивляться. Мужик скрылся за поворотом, и Митя отметил про себя, что все происходящее сейчас похоже на болезнь “дежа вю”.

Как истинный трус, он боялся туда ехать, но не поехать не мог. Еще в пятницу все было так замечательно, и Настя, сидя в кафе за столиком напротив, задорно смеялась над его шутками и пила сладкое вино, которое красило ее зубы в сиреневый цвет. Еще в субботу он думал о том, что сегодня они вместе с Настей навестят Зою Павловну — принесут ей первой южной клубники, которая так хороша для крови и сердца. Еще в воскресенье он видел сон, в котором ездил с Настей и Зоей Павловной в лифте вверх — вниз, не желая из него выходить…

Дверь ему открыла незнакомая женщина. Митя поздоровался и отметил про себя, что она чем-то похожа на Зою Павловну. “Сестра,”— догадался он. Женщина ни о чем его не спросила, а просто впустила в квартиру. Родственников, действительно, было много. Все они сидели в большой гостиной по периметру: кто на стульях, кто на диване. Митя сразу почувствовал запах каких-то лекарств. Дверь распахнулась, и из Настиной комнаты вышли врачи. Их было трое.

— Спать, спать и спать. Я вколол ей такую дозу, что она должна на ней продержаться до завтрашнего утра. То есть сутки гарантирую, а там — сами смотрите, если истерика будет продолжаться, вызывайте снова. Но вообще, чтобы снять симптоматику, нужен очень хороший психотерапевт. И работы тут надолго, — объяснял врач седому мужчине.

— Понимаете, я сам когда-то практиковал. Это уже четвертый укол. Нервная система не тормозится. Просто как сжатая пружина! Как бы не перекачать девочку!

— Ничего-ничего, это хорошее лекарство, а больше ничего делать не будем, — успокоил мужчину врач. — Держитесь! — он похлопал его по плечу, и бригада удалилась.

Через полуоткрытую дверь Митя смог увидеть Настю. Она лежала в кровати. Голова ее моталась из стороны в сторону, она что-то шептала опухшими губами. Волосы прилипли к вспотевшему лбу.

Седой мужчина прикрыл дверь.

— Здрасьте, — сказал Митя.

— Вы Настин друг? — поинтересовался седой.

— Да, Дмитрий. Может, можно чем-то помочь?

— Я ее папа, — мужчина пожал Мите руку. — Да, вот такое у нас горе, — он тяжело вздохнул. — Дмитрий, вы располагаете временем?

— Конечно, — кивнул Митя.

— В таком случае можно вас попросить съездить за деньгами? Зоя всегда была такая безалаберная!… Впрочем, ладно. Я вам напишу записочку и адрес. Здесь недалеко — на Электрозаводской. Вы ее просто отдадите, вам дадут деньги и вы привезете их сюда.

“Прямо как с маленьким разговаривает, или с умалишенным,”— подумал Митя.

Седой нацарапал записку на обратной стороне какой-то рукописи, Митя сунул ее в карман, и направился к дверям.

— Дмитрий, у вас глубокие карманы? — поинтересовался седой ему вслед.

— Ничего не вывалится, — пообещал Митя. Он был рад, что сразу нашлось поручение. Не дай бог, сидеть среди родственников, слушать их причитания и рассказы о доблестях покойной, боясь лишний раз вздохнуть или пошевелиться. Хотя разговор врача с папашей его очень встревожил. У Насти непрекращающаяся истерика, и ее накачали транквилизаторами. Вот если бы побыть с ней хоть немного, буквально сказать несколько слов. Не то, чтобы он был о себе высокого самомнения, но с женщинами Митя умел разговаривать в любых ситуациях и состояниях. Но кто бы его пустил к ней?

Чтобы потянуть время, Митя специально не стал брать машину, а поехал на метро. Он решил, что машину возьмет на обратном пути, когда будет с деньгами. Что имел в виду Настенин папаша, когда говорил о Зосиной безалаберности? Отсутствие денег? Ну, конечно. Это в старые времена завкафедрой могла получать пять — шест сотен, на которые можно было жить припеваючи и даже содержать семью в несколько ртов. А сейчас? Не могла же Зоя начать мотаться по каким-нибудь коммерческим курсам или командировкам. Она ведь ученый, а не халтурщица. “Была”. — добавил про себя Митя.

До “Электрозаводской” он добрался довольно быстро. Сверился с запиской, пару раз поинтересовался об адресе у прохожих, и скоро уже давил кнопку звонка на косяке бронированной двери.

Ему открыла довольно молодая и симпатичная крашеная под блондинку женщина — ей было тридцать с небольшим.

— Я вот, — Митя протянул записку, подумав, что должен был хотя бы узнать имя Настиного папы.

Женщина внимательно прочитала записку, повертела листок в руке.

— Он что, сейчас там?

Митя неопределенно кивнул. Его не проинструктировали, как отвечать на каверзные вопросы. А вдруг не надо говорить, что он там?

— Господи, когда же это все кончится?! — крикнула женщина и закрыла дверь перед его носом.

Митя понял, что влезает в какие-то непроходимые киреевские семейные дебри, в которых легко заблудиться. Все это было ему ни к чему. Своих хватало.

Дверь снова открылась, женщина протянула ему конверт с деньгами.

— Смотрите не потеряйте по дороге! — строго предупредила женщина.

— Я что, похож на Машу-растеряшу? — язвительно спросил Митя.

— Да нет, — слегка опешила от его реплики женщина.

— То-то, — сказал он и раскланялся.

Через двадцать пять минут он, опустив глаза, уже сидел в гостиной с родственниками и подслушивал их тихие разговоры — больше дел пока что не нашлось — ревниво следил, как Настин папаша то и дело шныряет в ее комнату. Что ему там надо? Пускай спит ребенок.

Так, в ожидании и ничегонеделании, прошло часа два. Самое неприятное было то, что Мите было не с кем даже поговорить — он никого не знал, он был чужой этой среди этих тихих людей. Теперь было точно известно, что похороны состоятся завтра, в десять утра, и он уже стал подумывать о том, чтобы уйти.

Был четвертый час. Седой попросил женщин приготовить что-нибудь по-быстрому — бутерброды, салаты из банок, консервы — накормить голодных и скорбных гостей. В общем-то верно — с утра никто ничего не ел. Митя решил сначала перекусить, а потом уже отправиться восвояси.

В гостиную принесли тарелки, бутерброды, чашки, чай в пакетиках и кофе. Все поднялись со своих насиженных мест, потянулись к столу. Получилось что-то вроде поминального фуршета. Митя положил на тарелку пару бутербродов, налил кофе.

Дверь в Настину комнату распахнулась. Девушка, в одних трусиках и прилипшей к телу майке, пошатываясь, вышла в гостиную, остановилась посреди комнаты. Она обвела мутным взглядом родственников и сказала каким-то незнакомым, севшим и осипшим голосом: — А, вот вы где все! Жрете, сволочи! Куда маму увезли, а? Ну-ка, отвезите меня к маме! Немедленно! Быстро! Я хочу к маме! Почему вы меня к ней не пускаете? — у Насти начиналась истерика.

В комнату вбежал Настин отец, бросился к ней.

— Нет-нет, не подходи, скотина! — замахала она на него руками. — Не подходи, убью! — она даже попыталась его пнуть, но не достала.

— Настя, Настя, я тебя умоляю: пойдем поспим! Надо поспать, моя хорошая. Утро вечера мудренее, — стал уговаривать ее отец, ходя вокруг нее.

— А вы чего не спите, а? Пожрать пришли? Пустите меня к маме, ну чего же вы, сволочи такие? — она побежала к родственницам в черных платках, стала их толкать.

— Надо ее немедленно уложить! Надо применить силу! Мужчины, что же вы?! — послышались возмущенные возгласы родственниц.

Неожиданно силы у Насти кончились, и она рухнула на пол. Митя первым бросился к ней, поднял на руки и бережно понес девушку в ее комнату. Голова Насти безжизненно свешивалась на бок.

— Лекарство подействовало! Какая сильная девка — вся в мать! — услышал он сзади себя чей-то шепот.

Митя бережно уложил Настю в кровать, перевернул подушку на другую, сухую, сторону, накрыл одеялом. Настин отец взял ее запястье, стал щупать пульс.

— Знаете, мне кажется, врачи ее как следует траванули своими транквилизаторами, — сказал Митя седому. — Это уже не просто истерика. Она совсем холодная.

— Мне тоже кажется, — кивнул Настин папа. — Я вызываю бригаду.

Он ушел звонить, а Митя сел на краешек постели, стал гладить ее по мокрым волосам.

— Настя, Настенька, Настька, Настена, — приговаривал он ласково. Настя попыталась открыть глаза.

— А, и ты тоже здесь, — произнесла она слабым голосом. — Это хорошо. это, на самом деле, очень хорошо, — Настя взяла его руку в свою. — Ты отвезешь меня к маме, ладно?

— Отвезу, — соврал Митя.

Она улыбнулась ему.

— Ты прости, что я такая.

— Ничего-ничего, все пройдет. Ты поспи, — сказал он обычным голосом, и девушка тут же послушно засопела, держа его за руку.

“Совсем как Дашка,”— подумал Митя.

Минут через пятнадцать появилась бригада токсикологов. Выяснив, какое количество транквилизаторов вкололи предыдущие “Скорые”, они сказали, что нужна срочная госпитализация. Митя спустился к машине за носилками, и они вместе с Настиным отцом отнесли спящую девушку вниз. Митя хотел поехать с бригадой, но врачи заявили, что он им не нужен — по дороге они будут ставить капельницы, промывать желудок.

Больше ему здесь делать было нечего. Митя взял сумку и ушел.

По дороге он думал о том, что завтра родственники похоронят Зою Павловну и разъедутся по домам, ну, может, кто-то еще останется до девятого дня, но потом — все равно разъедутся, папаша отправится к своей молодой, тридцатилетней, и Настя, выписавшись из токсикологии, останется совсем одна в огромной сталинской квартире. Ее уютный и спокойный мир рухнул в одночасье. На что же она будет жить? Поможет ли ей отец? Должен помочь. По всем людским законам — должен. Но кто его знает?

Он зашел в продуктовый магазин рядом с домом, купил бутылку водки. Открыв сумку, чтобы положить в нее бутылку, Митя обнаружил папку с рукописью и удивился — он совсем про нее забыл. “Ничего, теперь уже не к спеху, потом отдам,”— подумал он.

Вике он с порога рассказал о случившемся. Жена даже всплакнула. Вдвоем они помянули Зою Павловну, и Вика сказала, что завтра, на похоронах, он может напиться в зюзю, в стельку, в дым — она не будет его ругать.

Потом Вика ушла гулять с Дашкой, а он достал из сумки рукопись монографии, открыл ее на первой странице и стал читать.

Интересное предложение

На кафедре никого не было. Митя сидел за компьютером, играл в цветной “Тетрис”. Вошла Игонина. Митя нажал на кнопку “page down”, выключая игру, но было поздно — заведующая заметила. Крошка Цахес вообще не разрешала пользоваться компьютером для игр. Машина была куплена на деньги от какого-то американского гранта, и Крошка Цахес ею очень дорожила. Выиграли, конечно, благодаря Зое Павловне, но теперь об этом никто старался не вспоминать. Вообще-то Игонина должна была давным-давно уйти домой — сессия кончилась, кафедра была пуста.

Митя решил упредить “удар”.

— Извините, я тут работал, а потом решил немного расслабиться.

— Я вас попрошу стереть из памяти компьютера все игры, — сказала Крошка Цахес строго. — И никому не давать пароль. Не забывайте, что в техническом университете есть немало секретов, которые хотели бы узнать всякие подозрительные личности.

— Да я никому и не даю, — пожал плечами Митя. — Кроме меня только Рашид пользуется и Анечка.

— Вот-вот, — кивнула Крошка Цахес. — А вы как лаборант являетесь лицом материально ответственным. С вас и спрос, если что. Ладно, подсаживайтесь сюда, — Игонина опустилась в кресло рядом с окном. — Чай есть?

— Есть, — кивнул Митя и щелкнул кнопкой электрического чайника. — Сейчас будет, — он сел на стул напротив заведующей.

— Залесов, у меня для вас есть интересное предложение. За тот месяц, пока вы у нас, я заметила, что человек вы дельный, заинтересованно относитесь к кафедральной жизни, пытаетесь заниматься наукой. Похвально, очень похвально. Как раз таких людей нам и не хватает. Но не будете же вы всю жизнь сидеть в лаборантах!

— Да я всего месяц… — промямлил Митя, уже понимая, куда клонит Крошка Цахес.

— Ладно, не буду тянуть кота за хвост. К сожалению, Ирина Сергеевна Долгышева от нас уходит — нашла работу где-то за границей, в Словакии, кажется. Очень ценный работник, кандидат наук, доцент, но не могу же я ее держать насильно, сами понимаете. Освобождается место, которое я предлагаю вам. Заметьте, не кому-нибудь, а вам, человеку, который на кафедре без году неделя. Не доцентскую ставку, конечно, но ассистента могу сделать. Это значит, что я вам по-настоящему доверяю и надеюсь на взаимность.

— Да-да, конечно, — слова Крошки Цахеса Митю смутили. Щелкнул чайник. Он положил пакетик с чаем в чашку заведующей, налил кипятка.

— Спасибо. В таком случае — очень деликатный вопрос, Дмитрий: считаете ли вы, что я виновата в том, что случилось с Зоей Павловной?

— При чем тут вы? — еще больше смутился Митя. Ничего себе разговорчик! Он понял, что сейчас обязательно должен посмотреть ей в глаза. — Чему быть, того не миновать, Ольга Геннадьевна.

Крошка Цахес отхлебнула чаю.

— Хорошая заварка. Всегда такую покупайте. У вас еще остались кафедральные деньги?

— Да, двадцать тысяч, кажется.

Игонина залезла в сумочку, протянула ему купюру. — В кафедральный фонд. Я слышала, вы подружились с дочерью Зои Павловны. Это очень хорошо, не бросайте девочку в беде, помогите ей. Раз уж с вашим научным руководителем случилось несчастье, могу предложить вам писать у меня. Но учтите, требования очень жесткие: осенью вы обязательно поступаете в аспирантуру, а через год сдаете первую главу.

— Я и так хотел поступать… — начал было Митя.

— Не перебивайте, Залесов! В течение полутора-двух лет вы обязаны сделать работу и защитить ее! Мне нужны свои собственные кадры. Не справитесь — пеняйте на себя! И последнее, самое, пожалуй, для вас интересное в настоящий момент… — Игонина допила чай и поставила чашку на стол. Перстни на пальцах звякнули друг о друга. — Как ваша семья, не голодает? Лаборантской зарплаты, наверное, только на хлеб и воду хватает?

— Есть такое, — соврал Митя, уже совершенно растерявшись от посыпавшихся на него предложений.

— У вас есть детишки, которых вы готовите к поступлению в наш вуз? — поинтересовалась Игонина, доставая из сумочки сигареты и зажигалку.

— Да нет, откуда? — удивился Митя. — Мне никто и не предлагал.

— И не предложат. На нашей кафедре такие волки работают, не приведи Господь! Вы еще их не знаете. Подавятся от репетиторства, но не предложат. Ну ладно, на самом деле это очень хорошо, что вы не репетируете, иначе я не смогла бы включить вас в комиссию. В связи с тем, что Ирина Сергеевна от нас ушла, в приемке оказалось вакантное место. Я второй год являюсь председателем предметной комиссии, и уже включила вас в приказ, — Крошка Цахес сделала паузу, чтобы посмотреть, какое впечатление ее слова произвели на Митю, но Митя уже плохо отражал происходящее и выжидательно смотрел на заведующую. — Только учтите — никаких прыжков через мою голову! Если к вам будут подходить с просьбами подстраховать с сочинением, посылайте всех подальше и, ради бога, не берите денег! Всех не подстрахуешь, всем не накланяешься. Другое дело — ваши родственники, протеже. За день до экзамена у меня должны быть фамилии и номера групп. Своим преподавателям мы, конечно, всячески помогаем. Ну, а сколько это стоит — тема отдельного разговора. Все индивидуально. Одно дело — поступает ваша дочь, другое — внучатая племянница, седьмая вода на киселе. Ну вот, как видите, Залесов, слов я на ветер не бросаю, надеюсь, что и вы оправдаете мое доверие, — Игонина затушила недокуренную сигарету и поднялась.

— Да-да, спасибо вам большое, Ольга Геннадьевна, я постараюсь, — пробормотал Митя, вскакивая со стула.

— Вот-вот, старайтесь, Залесов. Кстати, прежде чем я переведу вас на преподавательскую должность, вы должны подыскать себе замену. Без лаборанта кафедра никак не может. Лучше, если это будет дама постарше, со взрослыми детьми.

— Я все понял, Ольга Геннадьевна, — Митя распахнул перед Крошкой Цахесом дверь.

— Да, а игры из компьютера немедленно сотрите, — напомнила Игонина на прощание.

Когда дверь за заведующей закрылась, Митя звонко хлопнул себя по ляжкам и стал кружиться по кафедре, размахивая руками. “Давай вечером умрем весело, будем опиум курить!”— запел он фальшиво и громко. Ну вот, а его тесть не верил в научную карьеру — бедолага! Всего-то месяц, и он и ассистент, и член комиссии, и без пяти минут аспирант! А что дальше будет? Да он еще горы свернет! Такими делами ворочать будет!… Митя перестал танцевать, выглянул за дверь, внимательно осмотрев пустой коридор, запер дверь на ключ и достал из тайника косяк…

После косяка безумно захотело пить. Чайник был еще горячий, и Митя, взяв пластиковую бутылку, из которой он обычно поливал кафедральные цветы, отправился в туалет за водой.

В темном закутке рядом с туалетами стоял человек в каком-то странном зеленоватом свечении. Митя вздрогнул и попятился, но потом, приглядевшись, понял, что это женщина. Ирина Сергеевна Долгышева нервно курила и вытирала слезы, размазывая тушь по щекам.

— Ирина Сергеевна, вы чего? — замер Митя.

— Идите, Дима, идите, не видите — я реву!

Митя набрал в бутыль воды из-под крана, вернулся к Долгышевой.

— Может, вам помочь?

— Нет, ты представляешь, какая сука! — неожиданно перешла на “ты” Ирина Сергеевна. — Я не справляюсь со своей работой! Это я-то? Да у меня в прошлом году и методички, и глава в учебник, и статей семь штук! Да я ее вдвое больше делаю! Или, говорит, по собственному уходите, или оформим статьей по проф. непригодности, нет, но какова дрянь! Это все из-за Зои, точно!

— Подождите, а разве вы не едете в Словакию? — удивился Митя.

— В Словакию? — Ирина Сергеевна закурила новую сигарету. — Должна была, не получилось с вакансией. Из МГУ девочку взяли. Дима, чего вы на меня так смотрите, очень красивая, да? — Долгышева вынула из сумочки зеркальце, глянула на себя. — Ну вот, а говорили — не течет. Ладно, морду умоем, слезы высохнут.

— А мне Крошка говорила…

— Да, она скажет! Она такое скажет! Вы ее всегда на сто делите, Дима. Это и будет ее суть. Ладно, идите работайте, нехрен вам на меня такую смотреть! — неожиданно разозлилась Ирина Сергеевна и направилась к женскому туалету.

Митя постоял некоторое время в растерянности, потом вспомнил, зачем сюда пошел, припал к бутылке. Холодная вода затекла ему за шиворот. и он поежился. Настроение было в миг испорчено, и никакой косяк больше не помогал. Ему бы, конечно, следовало сразу догадаться, что к чему: Долгышева всегда поддерживала Зосю и “наезжала” на Игонину. А вдруг Сергеевна узнает, что он на ее ставке? Наверняка узнает, и дня не пройдет! Вот тебе и первый враг! Лучше бы он сам ей об этом сказал. Но нет, он трус, он не может — будь что будет…

Из туалета Ирина Сергеевна вышла причесанная, аккуратная, без следов слез и туши. Сказала сухим и твердым голосом:

— Вот что, Дмитрий, во-первых, у вас мокрая рубашка, смотрите — простудитесь, во-вторых, хочу отдать вам своих пеньков.

— Пеньков? — улыбнулся Митя.

— Ну да, это мы так за глаза абитуриентов называем. На самом деле, девочки очень хорошие, умненькие. Я теперь им не помощница, а вас наверняка включат в приемку, сможете подстраховать.

— Уже включили. — вздохнул Митя.

— Не вздыхайте, Дима, не надо. Я — женщина сильная и не нуждаюсь в сочувственных вздохах. И то, что она вас на кафедру возьмет вместо меня, я тоже знаю. Голова-то, вот она, — Ирина Сергеевна постучала пальцем по виску. — Куда мысли девать? Не тушуйтесь. Вы молодой, вам карьеру делать надо. А я не пропаду. — Долгышева достала из сумочку блокнот и вырвала из него листочек. — Вот, здесь все три, и телефоны. Я им сегодня позвоню, вас представлю. Можно, кстати, прямо щас, — Ирина Сергеевна бодро зашагала в сторону кафедры. — А вы уже с ними конкретно договоритесь. осталось две недели. Можете настаивать на ежедневных занятиях. Да, берите не меньше двадцати долларов, и никаких демпингов, скидок на молодость, отсутствие опыта и прочее, прочее! У нас этого не любят.

Митя едва поспевал за Долгышевой. Она открыла дверь кафедры своим ключом, подняла телефонную трубку.

— Да, и старайтесь здесь поменьше курить анаши. Игонина труслива, и если почувствует в вас малейшую опасность, тут же вышвырнет к чертовой матери!

Митя стоял посреди кафедры и заворожено смотрел на энергичную сорокалетнюю тетку, которая еще пять минут назад выглядела полной размазней.

Начальник цеха вошел в свой кабинет, не зажигая света направился к сейфу. Вдруг в темноте сгущающихся сумерек он увидел за своим столом чей-то силуэт.

— Кто здесь? — спросил он намеренно громко.

— А чего это ты, Володя, в сейфе прячешь? — раздался знакомый голос.

— А, Александр Антонович, — рассмеялся начальник и зажег свет. В руке у него был сверток. — Заначка. Вобла к пиву. Хотите? — и он развернул сверток, демонстрируя довольно крупную вяленую рыбу.

— Нет, не хочу. А я думал, ты из своего секретного цеха электронику поворовываешь.

— Ну, как можно! — заулыбался начальник. — Тогда, может, чего-нибудь посерьезней?

— Да нет, я просто так зашел. Был в первом по делам, дай, думаю, к тебе загляну. Как там моя любимая племянница Лина?

— Ну, замечательная девушка, — расплылся начальник. — Все мужики в нее просто влюблены — проходу не дают.

— В этом-то я как раз не сомневался. А как с работой?

— Быстро въехала. Да у нас, честно говоря, ничего сложного. Сиди себе — щелкай циферки. Сами знаете, каждый лаборант обсчитывает только одну двадцатую результатов.

— Знаю, — кивнул Александр Антонович. — Значит, доволен племянницей?

— Вполне, — закивал головой Володя. — Эх, если б не жена, сам…

— Хорошо, я передам сестре, что все в порядке. А то она волнуется за дочь. Да, я хотел бы посмотреть на ее рабочее место.

— Пожалуйста, конечно. Если вы в смысле экологии, зря беспокоитесь — у нас все в полном ажуре: экраны, защита, ионизаторы. Следим!

— Давай, все-таки, посмотрим.

— Пожалуйста, — обиженно пожал плечами Володя. Он достал из кармана ключи, повел проректора по коридору к лаборатории.

— Вот, — показал он на отсек с компьютером. — Здесь ваша Лина юбки просиживает.

— Ладно, ты иди, а я здесь пока осмотрюсь, — сказал Александр Антонович.

— Да как-то не по-человечески проверяете-то, господин проректор! — окончательно обиделся начальник цеха.

— Иди-иди, и помалкивай, что я сюда заходил.

Когда начальник ушел, Александр Антонович запустил компьютер. Компьютер выдал надпись, что нуждается в пароле. Из кармана пиджака проректор извлек бумагу, на которой значились пароли всех компьютеров в цехе. Он сверился с инвентарным номером на корпусе, набрал код из цифр и букв. Скоро перед ним возникла таблица обсчетов испытаний. Некоторое время он изучал ее, потом записал на дискету. Он вышел из программы. Затем он пересел за другой компьютер, за третий… Александр Антонович переписывал результаты обсчетов испытаний.

Через три часа он постучал в кабинет начальника цеха. Володя сидел за столом. Перед ним стояло шесть пивных бутылок — пять были пусты, из шестой он отхлебывал пиво. На газете лежали остатки воблы.

— Иди, закрывай свою шарашку! — приказал проректор.

— Долго ты возился. Видишь, я тут почти все прикончил, — развел руками начальник цеха.

— Молодец, — улыбнулся Александр Антонович. — Я тоже. Лаборатория в порядке. За Лину я спокоен.

Каждый вечер после работы Митя теперь ездил к Насте. Она целыми днями сидела за письменным столом, разбирала мамины фотографии, обрезала их по размеру и наклеивала в большой альбом. После лекарств и токсикологии делала она все очень медленно, иногда застывала с ножницами или с фотографией в руке, глядя в одну точку на стене. Могла сидеть так несколько минут, потом, словно очнувшись, вновь принималась за свою монотонную работу. Мите иногда делалось страшно — он боялся, что у Насти “съехала крыша”. Лекарства и токсикология не прошли даром. Она подурнела: на щеках появились аллергические пятна, по утрам опухали суставы. Из токсикологии Настя сбежала через сутки, когда пришла в себя. Она очень испугалась, что ее определили в психушку — рядом какая-то наркоманка царапала ногтями стену и страшно выла. Собственно говоря, этот дикий вой и разбудил Настю. Из больницы она сбежала в тапочках и халате. Поймала частника и всю дорогу оглядывалась, боясь что за ней пошлют погоню. Только добравшись до дома, она почувствовала себя в безопасности и была безумно рада, когда сестра Зои Павловны Надя открыла ей дверь. Истерик больше не было. Вместо них — тупое безразличие ко всему происходящему в доме. После девятого дня все родственники разъехались — у них были свои дела и заботы, — и Настя осталась одна. К ней, правда, каждый день заходил отец, но ненадолго. Кормил дочь, разговаривал с ней, но уже минут через сорок начинал поглядывать на часы. Настя все прекрасно понимала и не удерживала его. Зато Митя с каждым днем задерживался все дольше и дольше. Он ходил за продуктами и помогал клеить фотографии в альбом. Настя рассказывала ему о своих воспоминаниях, детских и совсем недавних: как они в старые времена ездили в Анапу, где она сломала руку, выпав из беседки, как ели красную икру из трехлитровой банки, присланную родственниками из Магадана, как отец долго разводился с матерью — уходил, приходил, ругался, снова уходил, как она тихонько от матери и его новой жены навещала отца на работе. Митя не мог посмотреть на часы и сказать, что ему пора, он слишком хорошо чувствовал, как нужен ей сейчас. Смерть Зои Павловны их очень сблизила. Он ждал, что она его оставит и одновременно боялся этого. По вечерам ему было стыдно возвращаться домой к Вике. Он оправдывался тем, что с утра работал на кафедре, а вечером репетировал с абитуриентами, показывал честно заработанные доллары или рубли. На самом деле, он прекрасно занимался с долгышевскими девицами в свое рабочее время. Что делал до одиннадцати — двенадцати? Пил с Маркушей. В продуктовом рядом с домом Митя покупал чекушку, уже в подъезде открывал ее и прополаскивал водкой рот, чтобы пахло. Вика, конечно, догадывалась, что дело не чисто, и устраивала ему грандиозные скандалы. Орала, размахивала руками, обзывала алкашом, окончательно выйдя из себя, лупила по голове журналами. Ну да, он знал этот физический закон: если в одном месте все сложится хорошо, то в другом — обязательно полная жопа. В конце концов, то, что должно было случиться — случилось…

Настя протянула Мите большую пожелтевшую фотографию.

— А вот это мама со своим курсом на диалектологической практике под Архангельском. Узнаешь?

Митя ткнул в смеющуюся девушку в платке, телогрейке и шароварах.

— Правильно, она, — грустно усмехнулась Настя. — У тебя глаз наметанный. Даже я не сразу узнала. Хороший снимок, правда? — она взяла у него из рук фотографию, чуть-чуть подрезала обтрепавшиеся углы, намазала обратную сторону клеем.

— Ну вот, на этом и завершим нашу композицию, — произнесла Настя торжественно, приклеивая фотографию к месту. Она захлопнула альбом. — Он всегда будет лежать на мамином столе. Так ведь хорошо?

Митя послушно кивнул.

— Помоги мне! — приказала Настя. Она направилась в коридор, открыла кладовку. — Видишь лестницу? Бери ее и за мной!

Митя взял лестницу-стремянку, поплелся следом за Настей на кухню.

— Ставь сюда!

Он поставил лестницу рядом с дверью под кухонными антресолями.

— Вот, а теперь лезь наверх, открывай антресоли и доставай оттуда все! — командовала Настя.

Митя полез на лестницу. На антресолях стояли покрытые вековой пылью картонные коробки.

— Доставай, доставай! — приказала Настя.

Митя, ежесекундно чихая и брезгливо морщась, принялся доставать пыльные коробки. Настя желала ему здоровья, обтирала коробки мокрой тряпкой и составляла их на полу.

— Мамин архив, — объяснила она, когда процедура была закончена. — Здесь письма, документы, неопубликованные рукописи — много чего.

— И что собираешься с этим делать? — поинтересовался Митя.

— Разбирать потихоньку.

— Ты с ума сошла! Копаться в прошлом. Все время заставлять себя вспоминать. У тебя ведь была путевка, ты собиралась ехать… — он попытался обнять ее, но Настя отстранилась.

— Молчи, урод! Ты ничего не понимаешь! Я переживу это и успокоюсь. Иди лучше умойся.

Он отправился в ванную смывать с себя архивную пыль. Выйдя из ванной, Митя столкнулся в коридоре с Настей — она тащила одну из коробок в комнату. Коробка выскользнула из ее рук, упала, развалилась. По полу разлетелись старинные открытки и перетянутые резинками стопки писем. Настя села на корточки и стала собирать их. Халат распахнулся, открывая ее красивые ноги. Митя больше не мог сдержаться, он опустился перед Настей на колени, притянул ее к себе и стал целовать. Настя пыталась его отпихнуть.

— Она же смотрит! Что ты делаешь?

— Кто смотрит?

— Мама смотрит!

— Это не грех, не грех! — бормотал Митя, покрывая поцелуями ее шею. — Она только обрадуется этому. Мы же любим друг друга.

— Не ври! Я тебе этого не говорила.

— Говорила-говорила! Ты про себя говорила, я чувствую. У меня интуиция, — Митя подхватил ее на руки и понес в комнату, ударяясь локтями о дверные косяки.

Они лежали в кровати, и Настя, глядя в темноту, в потолок, накручивала его волосы на палец.

— Ну и зачем ты это сделал? — прошептала она.

— Так надо было, — сказал он.

— Тебе надо. Да, конечно, — вздохнула она. — А ты не подумал, что я теперь тебя никуда не отпущу, ни к какой-такой жене?

В одно мгновение в Митиной голове промелькнули варианты завтрашнего развития событий: Вика выкидывает ему на лестничную площадку сумки с барахлом; он стоит перед ней на коленях и просит прощения, ссылаясь на головную боль, — их с Маркушей ночью менты загребли в вытрезвитель; Вика колотит его “Метрополитеном” по голове, а потом плачет у него на плече.

— Ну и не отпускай! — сказал Митя.

— Ни за что не отпущу! — сказала Настя, прижимаясь к нему.

— А я и не уйду, — сказал Митя, а потом вдруг ужаснулся произнесенной фразы — в одно мгновение он сам все резко менял в своей жизни. Вдруг он рассмеялся.

— Ты чего?

— Лестница.

— Какая лестница.

— С твоей мамой я познакомился, чуть не уронив ее с лестницы на кафедре. А сегодня сам лазил на антресоли. Все, связанное с вашей семьей — лестница. Поняла?

— Не совсем, — честно призналась Настя.

— Это судьба, — вздохнул Митя.

В дверь кто-то позвонил коротким звонком.

— Черт, кто это? — встрепенулась Настя.

— Может, не откроем? — предложил Митя.

— Да как не откроем? А вдруг с отцом что-нибудь случилось! — Настя соскочила с кровати, принялась в темноте искать халат. — Чего разлегся, быстро одевайся!

Звонок повторился. Митя стал торопливо напяливать на себя одежду.

— Иду, иду! — закричала Настя.

— Ты только в глазок посмотри! — предупредил ее Митя. — Мало ли!

— А ты быстро кровать заправляй и садись в гостиной с книжкой, понял?

Митя накинул покрывало, выскочил в гостиную, включил свет, схватил первую попавшуюся книжку.

Настя припала к глазку.

— О, боже мой! — сказала она, открывая дверь. На пороге стояла сестра Зои Павловны. — Здравствуйте, тетя Надя, что же вы без звонка-то? А вдруг меня дома нет?

— Ты меня, Настюша, извини, старую! Из Рязани не догадалась позвонить, а тут ни карточки, ни жетона не оказалось. Решила, так сказать, на свой страх и риск. А то сижу дома, а у самой душа не на месте — как ты тут совсем одна? Сказала своим, а они говорят — поезжай, не мучайся, без тебя обойдемся. Я и рванула с “экспрессом”. Ничего, если я тут за тобой поухаживаю маленько? Приготовить чего, постирать, прибраться. Я тут зеленушечки привезла, огурчики ранние, — тетя Надя полезла в сумку, стала доставать из нее пакеты. — Варенье, правда, прошлогоднее.

— Ладно-ладно, вы проходите, не стесняйтесь, — пригласила Настя.

Увидев в гостиной Митю, тетка оторопела, потом поздоровалась.

— У, так у тебя тут кавалер сидит, — сказала она. — Ну вот, не дают девушке пропасть в одиночестве.

— Не дают, не дают, теть Надя, — Настя сделала Мите жест рукой, чтобы он немедленно уходил.

— А то, может, мне и не надо здесь? — с сомнением спросила тетка. — Ну, так ты скажи, я завтра же назад, к своим.

— Да что вы ерунду говорите, тетя Надя. Живите, сколько захочется. Я только рада буду.

— Ну ладно, я пойду, — Митя раскланялся с теткой и направился в прихожую.

Настя выбежала следом, прикрыв за собой дверь, рассмеялась. Обняла его крепко. — Но вот видишь, ничего жене придумывать не надо, — прошептала она. — Может, оно и к лучшему?

— Так мне завтра приходить? — тоже шепотом спросил Митя.

— Ну, если тебе интересно, чего мы тут про тебя с теткой наговорим, приходи. — засмеялась Настя. Пожалуй, впервые после смерти матери.

“Может, оно и правда, к лучшему?” — подумал Митя и надавил на кнопку лифта. Ведь он, как трус, не хотел ничего менять.

Ночь заканчивалась. Первые проблески зари уже пробивались сквозь плотные шторы кабинета. Свежий ветерок слегка покачивал их и с шорохом возил по паркету. Александр Антонович удобно расположился в кресле за компьютером. Он был поглощен работой и совсем не замечал всей прелести наступающего июньского утра. Данные обсчетов были сведены в одну таблицу, представляющую собой столбцы чисел. Александр Антонович бегал курсором по столбцам, выискивая закономерность. “Допустим, Лина “вскрыла” все машины в лаборатории и вытащила из них информацию об испытаниях. И что дальше? Она получила такую же таблицу, которая не дает ни малейшего представления о самом испытуемом объекте. Из таблицы можно вывести закономерности работы, функционирования, но не более того. И то нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы во всем этом разобраться. Уж на что он специалист в области электронных систем защиты и наведения, для него все эти цифры — темный лес. А специалист он, каких мало. Вполне вероятно, что “эфэсбэшники” скоро опять обратятся к нему за помощью. Нет, он обязательно должен во всем этом разобраться, обязан,”— так рассуждал Александр Антонович, щелкая по клавишам компьютера. Он вдруг подумал о том, что если иметь в руках сам испытуемый объект — электронную схему, микрокомпьютер в какой-нибудь там оболочке, тогда задача намного упрощается. “Уж у “эфэсбэшников”-то он наверняка есть! Но к чему тогда такие сложности с доступом к информации? Нет, здесь все-таки не чисто. И без консультации не обойтись, ”— пришел к окончательному выводу Александр Антонович. Он выключил компьютер и отправился спать под теплый бок к жене.

По припухшим векам жены Митя понял, что она плакала, и приготовился к худшему.

— Что, опять репетировал с девицами? — поинтересовалась Вика.

Митя запоздало вспомнил о дежурной чекушке.

— Нет, читал литературу по теме диссера, — он пригляделся к жене и понял, что дело вовсе не в его позднем приходе, а в чем-то, о чем он пока еще не знает. — Что случилось? На тебе лица нет.

— Иди поешь сначала, — Вика включила свет на кухне. — Будешь так поздно возвращаться, вообще готовить перестану.

— Ну ладно-ладно, — он приобнял жену сзади, чмокнул в ухо. — Так что, все-таки?

— У папы несчастье, — сказала Вика, накладывая еду в тарелку. — Он въехал в новую “Вольво”. Совсем как в анекдоте.

— В анекдотах фигурирует “Мерс” и “Запорожец”, а у твоего папаньки все-таки “девятка”, — заметил Митя, принимаясь за еду. — Что, в больнице? Надеюсь, ничего серьезного? Матери с ним не было?

— Да нет, мать на даче сидела. У него пара царапин. Так, йодом смазали. В общем, он поехал через “Планерную”, ну и на нерегулируемом перекрестке… Всегда там были светофоры, а тут вдруг кончились. Гаишники, конечно, сразу виноватого нашли.

— За рулем баба была?

— Ошибся, парень — мужик. Это ты у нас на баб заглядываешься.

— Ну ладно, сильный ущерб?

— На пятнадцать кусков. Причем злобный “вольвушник” обещал через неделю “на счетчик” поставить.

Митя присвистнул.

— Ну, со счетчиком, может, и понты, но пятнадцать тыщ!… — он почесал лоб. — Это надо нашу квартиру разменивать.

— Нет, тут ты можешь не дергаться — по миру нас родители пускать не собираются. Большую часть уже собрали: в фирме из “черной кассы” взяли, в шапку скинулись. Свои парни — в беде не оставят. В общем, не хватает двух с половиной тысяч. Ты у нас финансист хренов — не знамо где шляется — отвечай, можем мы помочь?

— Не тарахти, подумать дай, — Митя наморщил лоб, высчитывая доходы. — так, на репетиционных девках шестьсот набежало, минус двести ушло. Халтуры девятьсот. На два делим, семь на ум пошло. Короче, Викуша, в наличие штука, но тогда уже никаких для вас с мамой отпусков.

— Мало, — вздохнула Вика. — А занять — никак?

— Да что ты! Наши все бедны, как церковные крысы. Я тебе еще не сообщил, сколько получает кафедральный лаборант, все орешь, что я поздно возвращаюсь! Хотя… — Митя на мгновение задумался. — Есть один вариант, но он довольно рисковый.

— Что значит — рисковый? — не поняла Вика.

— Отдавать надо железно и в срок.

— Но ты же знаешь отца! Он сейчас сутками будет вкалывать, чтобы с людьми рассчитаться.

— Ну, тогда нет проблем. Спасибо, — Митя поставил тарелку в раковину. — Спать?

— Слушай, Митяй, давай дунем по паре затяжечек, а то я испсиховалась с этим лихачем-придурком, до сих пор трясет.

— О, вот это жена! — рассмеялся Митя, отправляясь за фарфоровой трубочкой.

Калерий Самсонович вынул из целлофана сигару, провел ее перед носом, сладостно вздохнув.

— Ну, много ли человеку для счастья надо, скажи?

— Немного, — согласился Александр Антонович, выкладывая на стол кожаную папку. — Мне, например, для счастья сейчас не хватает одной маленькой информации.

— Так ты че, по делу, что ли? Я-то думал, так — по-человечески. Покурить, о бабах поболтать. Как там твоя Оленька, обживается? Забыла все самое худшее в этой жизни?

— Калерий, я серьезно, — Александр Антонович открыл папку и вынул из нее листок с распечаткой. — Что за изделие сейчас испытывает второй цех?

— Ну, Сашенька! — ректор развел руками. — Ты же знаешь — государственная тайна. Давай науке хвост накручивай, пускай она на нашу базу изделия поставляет, на то ты и доктор технических наук, — он жестом подозвал к себе проректора, ухватил за шею, притянул к себе, шепнул на ухо: — Системы теленаведения ракет типа “Земля-Земля”, “Воздух-Земля”, “Земля-Воздух”. Совместный заказ ПВО, летчиков и Министерства обороны. Сам договор подписывал. Хорошие деньги.

— А полигонные испытания? — также шепотом спросил Александр Антонович.

— Нас это не трахает, Саша. Наше дело — стенд, уже громко ответил ректор. — И запомни — враг не дремлет.

— Да-да, — улыбнулся Александр Антонович. — Это верно.

Ну вот, кое-что с производственными интересами симпатичной Лики начинало проясняться. “Просто ФСБ “снизу” курирует важный заказ”, — подумал Александр Антонович с облегчением.

Митя сел за столик в дальнем углу кафе “Переменка”. Народу было немного. В летнее время большая часть страждущих посидеть в теплой компании с бутылкой пива или чашечкой кофе из подвала перемещалась на улицу — под тень деревьев университетского сада. Столик в дальнем углу был только для своих, поэтому на нем всегда стояла табличка “Администратор. Просьба не занимать.” Митя взял себе стакан апельсинового соку и стал ждать. Минут через пять к столику подвалил один из людей Марата — молодой лысеющий парень с серьгой в ухе.

— Ну че, сколько? — спросил он Митю.

— Сегодня у меня пикантное дело, шеф, -с людьми Марата Митя разговаривал совсем иначе, чем с кафедральным, домашними и прочими. Он знал, как, где и с кем разговаривать. На то и учился на филфаке.

— А поконкретней?

— Полторы штуки зелеными в долг.

— “Штанами” могу дать, “белым богатством” могу, зеленью — нет.

“Белым богатством” в их “тусовке” называли героин. Парень потер нос и прищурился.

— Цель скажи, чтоб я Марату донес.

— Тесть у меня “на счетчике” стоит. Дело святое, понимаешь?

— Понимаешь, — кивнул парень. — Ладно, жди. Переговорю — донесу ответ, он поднялся и быстро вышел из кафе.

Митя взял себе еще соку и пирожное. Взглянул на часы. Его обеденный перерыв давно кончился, но он не мог уйти, не окончив дела. “Если Крошка Цахес без меня заявилась, точно вставит по самые помидорки!”— подумал Митя, жуя пирожное.

Парень появился только через полчаса.

— Ты че, к Марату домой бегал? — спросил Митя.

— Занято было, братан. Ну вот, доношу, чтобы слышал: ты парень свой, “подсаженный”, поэтому велено дать до сентября. Родственники — дело святое. Как учиться пойдем, штраф тоже пойдет. Тогда тебе уже тесть помогать будет. Он сказал — я передал.

Митя был уверен — парень не добавил ничего своего — все это слова Марата, которого нельзя увидеть.

— Я согласен.

— Держи, — парень под столиком вложил в его руку свернутые трубочкой деньги и тут же исчез.

Митя торопливо сунул деньги в карман, допил третий стакан сока и заспешил на кафедру — работать. Скоро должна была подойти одна из его репетиционных девочек — до вступительных экзаменов оставалась неделя.

Капуста всех сортов

День не задался с самого утра. Началось все с автобусных контролеров, которые потребовали с него штраф за бесплатный проезд. Контролеров он этих на дух не переносил. Неделю назад, когда перевозили Крошку Цахеса (она разменялась с дочерью, которая недавно вышла замуж), они, залив глаза, ехали с Маркушей в автобусе, и на “Трансагентстве” в “Икарус” ввалились мужики с корочками и жетонами, стали трясти всех подряд, будто им детей кормить нечем. В другой раз он, может быть, просто показал проездной и отошел в сторону, но тогда, после трехсот пятидесяти грамм хорошей водки и тяжелого грузчицкого трудового дня, Митя был на взводе и потребовал от контролера “документы в развернутом виде”, стал вчитываться в фамилию и разглядывать печать на пожелтевшей фотографии. Контролер был уже не рад, что связался с пьяными, показав “корочки”, ретировался, но такое его поведение еще больше разозлило Залесова, и он пихнул невежу в спину. Контролер слетел со ступенек и чуть не угодил в большую лужу. Контролеры оказались не одни. С ними дежурил милицейский наряд, а рядом с “Агентством” стоял специальный автобус для подозрительных и безбилетных личностей, в котором они с Маркушей очутились через несколько секунд после падения контролера. Ночь они провели в отделении, им выписали по приличному штрафу, и Маркуша материл Митю последними словами. “Вот и не верь после этого в материализацию мыслей, — думал Митя, сидя в обезьяннике. — Совсем недавно врал Вике про вытрезвитель”.

— Ну, нету у меня сейчас денег, нету! Вот вечером будут, я вам хоть три штрафа заплачу, а сейчас нету! — горячился Митя, шаря по карманам.

— Пешком ходи, — произнес контролер дежурную фразу, но потом смягчился. — Ладно, вылезай. Но если у тебя и вечером денег не будет…

— Будут — будут, обязательно будут! — закивал Митя и выскочил из автобуса.

До университета было еще три остановки. Он глянул на часы и прибавил шагу. Занятия с очередным “пеньком” начинались через семь минут. Через полтора часа у него будут деньги, а еще через три с половиной часа денег этих станет вдвое больше — они будут плодиться, как каша в волшебном горшочке. Митя улыбнулся.

“Пеньком” была девочка Маша семнадцати лет. Она поступала на радиофак и приходила заниматься каждый день. Серьезная девочка. Он даже иногда побаивался ее — а вдруг задаст каверзный вопрос по пунктуации, на который он не сможет ответить? Митя, проверяя “абитурские” сочинения, иногда сам по невнимательности пропускал знаки, и председательша комиссии, Крошка Цахес, тыкала его, заставляя краснеть: “Ну что ты, Дмитрий! Разве здесь двоеточие?” Как бы с этой Машей тоже не пришлось краснеть и лепетать себе в оправдание что-нибудь по поводу “изменчивости пунктуационной нормы”!

Митя свернул с тротуара и по тропинке зашагал к решетке университетского парка — так было короче.

Стояла обычная июльская жара. Добрая часть московского населения жарилась на солнце по набережным реки и окрестным водоемам, плескалась в воде и жрала сочные шашлыки. Он к этой доброй части не относился — сейчас было время “капусты” всех сортов и видов. Деньги сыпались в карманы густым дождем, как из рога изобилия, только подставляй. Абитуриенты, взятки, консультации. Митя, помня о серьезном долге, старался деньги не тратить, нес их домой и складывал в “кубышку” — пока еще тесть раскачается!

Дорогу ему преградил охранник в камуфляже.

— Ваш пропуск, пожалуйста.

Митя, как это случилось несколько минут назад, стал шарить по карманам. Искал пропуск — маленький розовый клочок бумаги с печатью, фотографией и подписью председателя экзаменационной комиссии. Бумажки не было. Может, он ее оставил дома, а может выронил в автобусе, когда искал несуществующий проездной?

— Вот, пожалуйста, — он открыл удостоверение ассистента кафедры русского языка для иностранцев.

— Не годится, — мотнул головой охранник. — Только члены приемной комиссии.

— Так я и есть член! — возмутился Митя.

— На лбу у вас не написано! — охранник отвернулся к стайке абитуриенток в коротких юбках, которые совали ему под нос свои экзаменационные листы.

— Хамство какое! — Митя даже вспотел от возмущения. На кафедре его дожидается умная Маша, а он тут стоит, сам как “пенек”, и не может войти в университет.

— После двух часов, молодой человек, — язвительно улыбнулся охранник, закончив с абитуриентками.

— Ну уж нет! — Митя шагнул к вахтерской будке, где был телефон. — Можно от вас позвонить?

Вахтерша, узнав его, улыбнулась, пододвинула аппарат.

— Не пускают?

— Вообще маразм!

— Да, сейчас такие строгости! Ректор приказал. В приемной трудисся?

— Как пчелка, — Митя набрал номер кафедры. Трубку взяла лаборантка Таня. Он нашел ее три недели назад рыдающей под дверью кафедры.

— Вы чего, девушка? — спросил Митя, заинтересованно оглядев ее с ног до головы. Светловолосая, симпатичная, пухленькая. Он сразу вспомнил о замене. Конечно, это было вовсе не то, что просила Крошка. Ну а где он найдет другую за эти гроши?

— Математику завалила! — сквозь слезы произнесла девица.

— Это ничего страшного — все заваливают. Вы не плачьте. У меня для вас интересное предложение. Не хотите в университете поработать? А на следующий год безо всякого конкурса пройдете. Я вам гарантирую.

— Это правда? — девушка смотрела на него недоверчиво.

— Слово джентльмена, — и Митя приподнял несуществующую шляпу. — Вот здесь, на кафедре.

Девушка прочитала надпись на новенькой, сияющей золотом табличке, и кивнула головой.

Крошка Цахес скептически оглядела девицу, взяла с нее слово, что в течение учебного года она не выйдет замуж, не родит детей, и дала добро. Девица строчила на компьютере со скоростью пулемета, чем покорила всех кафедральных — вечно им нужно было печатать какие-нибудь методички или упражнения.

— Таня, привет, это я. Слушай, я пропуск посеял. У тебя там лишнего не завалялось?

— Сейчас, — лаборантка положила трубку на стол, и теперь Митя мог слышать знакомые голоса: Маркуши, Миши-маленького и Рашида. “Что это там мужики с утра пораньше делают?” Перед экзаменами пропусков у Таньки было завались — она их в “приемке” у секретарши выпросила, но все слишком быстро разошлись: знакомым-приятелям раздали, “пенькам” опять-таки, чтобы могли беспрепятственно проходить.

— Есть один, — сказала лаборантка.

— Хорошо. Поройся в моем столе, там должна быть пара фоток. Наклей и штампик поставь.

— Ладно, сейчас спущусь.

— Жду, — Митя повесил трубку, отер пот со лба.

— А у меня внук в этом году на технологический поступает, — доверительно сообщила вахтерша. — Башковитый парнишка, а вот с языком у него никак. У него мать — литераторша. И билась, и билась — как о стенку горох.

“Ну, так я и думал! — Митя слегка раздраженно кивнул головой, давая вахтерше понять, что попробует помочь. И как это все удивительно получалось! Еще полмесяца назад он спокойно ходил по улицам, ездил в транспорте, гулял с Дашкой по парку, и никто его не замечал — пустое место. А теперь, стоило только устроиться в приемку, как тут же в библиотеках, в метро, в собственном дворе, наконец, его стали останавливать малознакомые люди и после нескольких дежурных фраз по поводу здоровья жены и ребенка “подбивать клинья” насчет экзаменов. У одного дядя поступает, у другого сестра сводная, у третьего — родственник знакомых седьмая вода на киселе. У вахтерши вон внук выискался, хотя ей самой, наверное, и пятидесяти нет. Одному сочинение проверить, другому — на устном по математике подстраховать. Да он эту математику с двенадцати лет забыл — все контрольные у друзей списывал! Ну, у тебя же там знакомые, вы же там все вась-вась! Ага, вась-вась! Он ни математиков, ни физиков этих до сих пор в глаза не видел. У него все больше китайцы… — Ладно, пишу. Фамилия, имя, отчество, номер группы, факультет, — Митя достал блокнот и открыл его на страничке, где уже значилось с десяток фамилий. — Но, сами понимаете, никаких гарантий.

— Ты уж постарайся, а мы в долгу не останемся, — вахтерша подмигнула ему озорно.

Эти слова “в долгу не останемся” всегда значили одно — останутся, еще как останутся! Как только внучек поступит, вся любовь прочь. Дай бог, если коробку конфет шоколадных подарит, а то и вовсе здороваться перестают. Ему бы брякнуть сейчас: “Тыща баксов”, — вот тогда она репу начнет чесать, кряхтеть, ворочаться: “Ой, да вы что! Да у нас таких денег нету!”, — но, глядишь, и наскребут по сусекам, вручат потом с гнусной улыбочкой, а так — дохлый номер. Но нет-нет, с ней в такие игры нельзя… — вахтерша, она ректора каждый день видит, она со всяким начальством на короткой ноге. Если вдруг внук пролетит “как фанера над Парижем”, стуканет ради справедливости.

Он увидел Татьяну. На ней было открытое летнее платье, туфли на каблуке.

— Привет, — она протянула ему пропуск, и Митя, помахав им перед носом охранника, проник за кордон.

— Два дня сочинений нет. Игонина на дачу уехала, а Маркуша в запое, — доверительно сообщила лаборантка.

— Я уже догадался, — вздохнул Митя. Он подумал, что теперь надо искать аудиторию для занятий с Машей.

— Дмитрий Алексеевич, можно вас на минуточку? — услышал он за спиной знакомый голос и обернулся. Перед ним стоял зам. председателя предметной комиссии Найденов. На прошлой неделе, сославшись на Крошку, Митя попросил у него за двух девчонок, так он одной поставил четверку, а другой вообще вкатал трояк — помог называется! Да еще рассказывает на каждом шагу — вот, мол, молодежь наглая какая. И ведь к Игониной не пойдешь жаловаться на ее заместителя! А еще у Найденова есть присказка: “Мы взяток не берем, а вот выпить в хорошей компании — пожалуйста”. Ну да, коньяк армянский, литров пять.

— Добрый день, Алексей Михайлович, — он вяло пожал протянутую руку.

— Шкурный вопрос, молодой человек. Вы, наверное, знаете, у нас каждый год после окончания экзаменов полагается банкет для членов комиссии. Мужчины — спиртное, дамы — закуску всякую. Какие-то деньги, конечно, выделяются ректоратом, но…

— Лепту, короче, вносить?

— Ну да, вносите, — и Найденов выставил два пальца, показывая, какая должна быть лепта.

— Ладно, разбогатею, внесу, — пообещал Митя и обернулся. Татьяны уже не было.

— Ой, кто пришел! — заулыбался Маркуша. Он сидел, развалившись в кресле, и дымил сигаретой. На кафедре дым стоял коромыслом. У Маркуши блестели глаза, Миша-маленький уже дремал на стуле, только Рашид был трезв и спокоен.

— А где Маша? — спросил Митя, оглядев кафедру.

— Это такая пушистенькая? — Маркуша кокетливо провел по воображаемым волосам. — Нафиг она тебе сдалась? Она же малолетка. Пойдем лучше к Батону, вмажем по стаканчику.

— Нет, я серьезно, у меня урок сейчас, — начинал злиться Митя. Маркуша уже пропустил с утра несколько рюмок, будет теперь весь день куролесить, лезть во все дыры — ни дела, ни работы.

— Да отпустил он ее, — кивнул на Маркушу Рашид, щурясь от табачного дыма. — Ты опоздал немного, вот он ее и вытурил.

— Ага, завтра в это же время придет твоя пушистенькая, — Маркуша достал из кармана рубахи купюры и помахал ими в воздухе. — Твоя зарплата, Борменталь.

— Но ведь так не делается! Завтра придется четыре часа заниматься! — кипятился Митя. — У меня через два часа еще одна девочка.

— Видишь, девчонок как перчатки меняет, — рассмеялся Маркуша. — Ладно, не бзди — я тебя угощаю, — Маркуша поднялся, сунул Мите в карман деньги. — Пропустим по одной, зажуешь “Орбитом” и поработаешь на славу.

Митя не мог долго сердиться на Маркушу.

— Ну ладно, только по одной, — согласился он.

В забегаловке у Батона было пусто. Завсегдатаи еще не проснулись. Хозяин заведения — высокий носатый грузин приветливо кивнул им.

— Будем кушать? Шашлык свежий, вино вкусный.

— Как обычно сделай нам, — попросил Маркуша.

— Ты что, очумел, как обычно? Мне потом работать!

— Работа не волк, — Маркуша кивнул хозяину, мол, делай.

Обычно у Батона они начинали с двухсот грамм, но где двести, там и четыреста, а где четыреста — не работа, а только гульба по гостям, разбрасывание денег, растаскивание драчунов и всякая дрянь, от которой, кроме пустых карманов и пудовой головы, никаких воспоминаний.

— Анька тебя что-то хотела, — сказал Маркуша, закуривая.

— Да, знаю. Что там с нашим списком? Крошке отдал?

— Угу, — Маркуша кивнул. — Представляешь, вчера приходит на кафедру баба — тебя уже не было — вызывает меня в коридор и просит с ее сынком консультацию провести. Типа там сочинение на техфак. Ну, я разве против “капусты” подмолотить? Дорого, говорю, женщина, перед самым-то экзаменом консультировать. Она — не волнуйтесь, не волнуйтесь — и три сотни зелеными сует. Тут я понял, что баба — не баба вовсе, а сука драная — хочет за копейку свою сопливку протащить. Я глаза страшные сделал, спрячьте немедленно, шепчу, а то сейчас в ментовку сдам. Помнишь, как в июне Алихамедова круто подставили?

— Алихамедова? — Митя наморщил лоб, вспоминая.

— Ну, проректор по АХЧ. Баба перепугалась, позеленела вся — от стенки не отличишь.

Батон принес два стакана с водкой, томатный сок, пару шашлыков с соусом.

— Кушайте на здоровье!

— Спасибо, дарагой! — передразнивая, с грузинским акцентом произнес Маркуша. Пододвинул к Мите стакан с соком. — Покровавь немного Мери, Борменталь. Ну вот, сиганула она от меня, как от чумного. Ты смотри, на такую туфту не колись. Возьмешь на копейку, сядешь на срок.

Последняя фраза была найденовская. Это он, подвыпив армянского коньяку, любил повторять по поводу зоны и нищей жизни преподавателей. В том году купил сыну “двушку” в Чертаново.

— Ну, вздрогнули, Борменталь, — Маркуша двумя большими глотками выпил почти всю водку. Митя только пригубил. — Э-э, так не пойдет. Давай ровненько.

— Блин, ну работать же! — устало повторил Митя и стал есть шашлык.

— Ты про Таньку расскажи. У вас что, романчик?

— С чего ты взял? — Митя слегка посолил сок, отпил.

— Крошка болтает. Сам слышал, как она Таньку за шкафчиком наставляла: с женой живет, киреевскую дочку склеил, осторожней, мол.

— Черт, вот баба, язык, как помело! — Митю неприятно поразило, что о них с Настей уже болтают на кафедре. — Какого черта она свой нос в мои дела сует?

— Глупый ты, Борменталь. Женщине скучно без этого. А Танька-то на тебя с любовью глядит, положила свой карий глаз! — Маркуша подмигнул и расплылся в улыбке. — Вздрогнули!

На этот раз Митя отпил побольше и почти сразу же почувствовал, как зажглось все внутри, разлилось приятной теплотой.

— Сволочь ты, Маркуша, спаиваешь меня. Это и Вика говорит.

— Милый мой, да я же добрый. Лучше уж ее, огненную, чем то говно, которым студенты пробавляются. — Ты-то сам как — нет?

— Нет, — соврал Митя.

— Правильно. Не колись, Борменталь, погибнешь! — последнюю фразу Маркуша произнес намеренно громко, чтобы Батон услышал.

Митя обернулся. Грузин стоял за деревянной стойкой и смотрел телевизор, подвешенный на кронштейне к потолку забегаловки.

— Это как массовый психоз, и не лечится, — продолжал Маркуша. — Хотя я, может, и долбанул бы косяк по старой памяти. У тебя никаких на этот счет наметок? Достал бы чуток.

— Нет, — помотал головой Митя. Еще не хватало посвящать Маркушу в свой бизнес! Он в этом плане еще хуже Крошки — завтра же пол университета будет знать. Говоря про “старую память”, Маркуша имел в виду свой индийский опыт. Вместе с женой они проработали в одном из тамошних университетов четыре года — зарабатывали на квартиру. По словам Маркуши, в Индии трава росла под ногами, хоть закурись. По жаре много не выпьешь, вот они и баловались на досуге.

— А я думал — есть. Жалко, — вздохнул Маркуша и допил остатки водки.

“Одни стукачи кругом! — подумал Митя, глядя на друга. — Будто в большом микрофоне живем.”

Он вспомнил, как однажды во время занятий на военной кафедре видел рацию, на которой была лампочка с надписью “Противник подслушивает”. Все противники, и все подслушивают. Подслушивают, стучат, болтают, трекают, нашептывают, кричат. Ведь ни одной живой душе ни слова! Все было законспирировано, как у большевиков-ленинцев. Даже товар нельзя было из рук в руки получить. Университет почему-то казался ему большим средневековым городом. С рыночной площадью, с ратушей, с тесно прижатыми друг к другу домами, в которых ютился студенческий люд, со сточными канавами, с воровскими притонами и публичными домами. Теперь он обитал где-то посредине между центральной частью, где роскошествовала городская знать, и помойкой, около которой всегда клубился опустившийся, спившийся и сколовшийся народ. Он был посредником, проводником, и всякий раз, отправляясь на окраину, боялся оступиться на скользком склоне сточной канавы. Плавать в дерьме он не умел… Митя подумал, что надо быть осторожней и немедленно убрать с кафедры все тайники.

Он оглянулся. Незаметно забегаловка Батона наполнилась людьми. Появились привычные взору алкаши, побирушки, заезжие туристы в шортах. В углу грузинские ребята, друзья Батона, играли в нарды. В воздухе плавал сигаретный дым. В зале появилась официантка Надя. Шурша накрахмаленным передником, она таскала подносы с шашлыками, лобио и сациви.

Маркуша был совершенно пьян. Он спорил с каким-то кудрявым молдаванином с соседнего стола.

— Ну, давай замажем, что я бутылку винтом, не отрываясь! — горячился Маркуша. — Ну, что ты бздишь, как девка на зачете?

— Не отрываясь? — недоверчиво спрашивал молдаванин, шевеля большими усами.

— Базаров нет. Тогда ты нам проставляешь две поллитры. Идет? Батона, дарагой! Бутылку водки принеси, пожалуйста, холодную только, — закричал Маркуша.

Надя принесла запотевшую бутылку “Столичной”. В забегаловке смолкли разговоры. Все уставились на безумного Маркушу, а Маркуша, опершись руками на стол, долго смотрел на бутылку, будто пытаясь превратить ее содержимое в воду, потом вдруг схватил, несколько раз вертанул в руке и опрокинул в широко открытый рот. Водка потекла в него как по маслу.

Митя взглянул на часы и обомлел: через несколько минут у него занятия со второй девочкой, Может, конечно, не такая умная, как Маша, может, даже полная дура, но деньги ее родители платили регулярно. С ней Митя отдыхал, с ней он чувствовал себя в своей тарелке: не надо было готовиться к занятиям, не надо было подбирать слова, чтобы высказаться. Она все старательно записывала в толстую тетрадь, а потом вызубривала и в следующий раз лепетала полный бред. Все задания и упражнения всегда были выполнены — большей частью неверно, все сочинения написаны с чудовищным количество разных ошибок. В общем, все, как в школе… Два часа, проведенные с Маркушей, промелькнули быстрее молнии, превратились за водкой и пустыми разговорами в вакуум, в ничто, и теперь ему придется расплачиваться другими двумя часами, которые будут плотными, как налитая молоком Викина грудь, будут длиться вечно только лишь потому, что день не задался с самого утра.

Митя поднялся и пошел к выходу. Маркуша все еще глотал водку. Он скосил глаз на уходящего Митю и тут же поперхнулся. Водочные брызги полетели в разные стороны. Недопитой осталась еще четверть бутылки.

— Э-эх, проиграл парень! — раздалось в разных концах забегаловки.

Маркуша со стуком поставил бутылку на стол, бешено выкатил глаза, жадно глотая ртом воздух. Вскочил, бросился за Митей. Он поймал его в дверях, схватил за шиворот.

— Ты, сука, помешал мне! Я отвлекся! Деньги давай проставляться.

Митя вынул сторублевую купюру.

— Хватит?

— Не-а, — Маркуша сам залез в его карман, выгреб все деньги. — Завтра отдам. Ей богу, отдам. Ты же меня знаешь.

— Знаю, — кивнул Митя. Скорей всего, завтра Маркуша с больной головой будет весь день валяться у какой-нибудь общежитской подружки. — Я пошел! — Митя открыл дверь.

— Да иди ты, говнюк! — весело произнес ему в спину Маркуша.

На кафедру он зашел с полным ртом “Орбита”. Валентина ждала, скучала, разглядывала портреты известных лингвистов по стенам. Ни Рашида, ни Миши-маленького уже не было. Весь бардак убран, комната проветрена. Татьяна сидела за лаборантским столом, читала Маринину.

— Ну, как тут? Начальства не мелькало?

— Фу! — Татьяна сморщилась и укоризненно покачала головой. — Тебя Аня искала, а девчонка, между прочим, уже полчаса дожидается. Ты в ее сторону лучше не дыши.

— Ну-с, на чем мы в прошлый раз остановились, барышня? — Митя придал голосу излишнюю веселость, и Валентина посмотрела на него как-то испуганно. — Типы текстов. Правописание “не” и “ни”. По Гоголю надо было сочинение дописать. “Лирическое отступление в поэме “Мертвые души”, — скороговоркой произнесла девушка.

— Ага, — Митя отвернулся и вынул изо рта ком жвачки. Заниматься не хотелось. Никудышный он был репетитор. Но надо, надо. Деньги, контролеры, долги, дочка Даша, которую он любит до беспамятства, Настя. Сыт, пьян, нос в табаке… — Вот что, красавица, домашнее задание мы потом проверим, а пока делай вот эти упражнения. Он открыл учебник, ткнул в первые попавшиеся, и пока Валентина тупо смотрела в книгу, не решаясь задать вопрос, быстро вышел.

По коридорам болтались абитуриенты. “Сейчас бы вас всех в концлагерь, в Треблинку!” — почему-то подумал Митя, глядя на смеющихся девиц. Все-таки он был неприлично пьян. Зашел в туалет, затем в деканат, заглянул в лингафонный кабинет по соседству с кафедрой. Анечка сидела за столом сразу с двумя парнями-абитуриентами. Увидев Митю, она кивнула, задала им какое-то задание и вышла.

— Ну, где ты болтаешься? Пойдем-пойдем, — Анечка взяла его под руку и повлекла по коридору. — Зачем же ты Маркуше уподобляешься, Залесов? У него уже и звание и доценство. А у тебя? — она оглянулась на шляющихся абитуриентов, прошептала: — Нас Роман Евгеньевич ждет.

— Кто это? — удивился Митя.

Аня только покачала головой в ответ.

С Аней вот уже вторую неделю они “делали дела”. В этом году ей не удалось устроиться в приемку, поэтому своих “пеньков” приходилось протаскивать через других. Митя был одним из ее “локомотивов”. За помощь Анечка отдавала ему половину денег. Кроме двух мужей и почти готовой диссертации у Анечки еще была железная боксерская хватка. Она умела делать деньги на пустом месте, из ничего. На пятиминутных консультациях, на экспертизе сочинений, на исправлении ошибок… В ее мире все имело твердую таксу.

Они вышли из университета, Аня повела его вдоль ряда припаркованных у тротуара машин. Остановилась около новенького синего “Мерседеса”.

— Ты побольше щеки надувай. Я ему тебя как зампреда отрекомендовала. Понял?

— Молод я для зампреда, — заметил Митя.

— Давай-давай, работай! Не все с Марковым водку жрать. И не забудь поздравить человека.

Они сели в “Мерседес”. Роман Евгеньевич, мужчина с солидным брюшком, заулыбался, протянул Мите руку.

— Очень рад! Очень рад!

— Ну, поздравляю, — сказал Митя, стараясь дышать пореже.

— Это вам, — Роман Евгеньевич протянул конверт. Митя взял его и быстро сунул в карман. — И это тоже, — на колени Мите лег пакет. Он в него заглянул. Там была хрустальная бутылка армянского коньяка, выполненная в виде медведя, и коробка дорогих шоколадных конфет.

— Спасибо, спасибо. Сам-то рад? — спросил Митя, чувствуя, как где-то в животе зарождается радостное волнение.

— Кто? Ах, да, конечно. Раз уж решила на экономику, значит железно! Я в свое время, кстати, тоже ваше заведение заканчивал. Физика твердого тела.

— Надо же! Преемственность, — Митю так и подмывало залезть в конверт, посмотреть, сколько там.

— Ладно, Роман Евгеньевич, мы пойдем. И так вас задержали, — встряла в разговор Анечка.

— Конечно-конечно, Анна Владиславовна. Всего доброго. Спасибо вам!

Когда они отошли от машины, Аня покрутила у виска пальцем.

— Ты что, очумел? Унего же дочь!

— Да? — удивился Митя. — Я почему-то думал — сын. Блин, запутался я с вами! Скоро придется новый блокнот покупать, — Митя полез в карман, вытащил блокнот. — Как фамилия?

— Болтнева Наталья Романовна.

Митя пролистал блокнот.

— Точно! — он вычеркнул фамилию из списка. Теперь он вспомнил ее: толстая, наряженная, как кукла, девица, все шмыгала носом и брызгала в рот из баллончика с каким-то лекарством. Он представил ее председателю как свою племянницу, поэтому страховка никаких денег не стоила. Халява, плиз! Анька с ней целый год занималась.

— Тебе конфеты нужны? — спросила Аня, заглядывая в глаза.

— Забирай.

— А то мне нужно одного человека “подмазать”.

— Ладно, не оправдывайся. Где делить будем?

— У меня поделим.

Они зашли в лингафонный кабинет. Парни усердно трудились над заданием. Аня провела его на “камчатку”. Они сели в одной из лингафонных кабинок. Митя вынул из кармана конверт.

Доллары были новенькие, хрустящие, будто Роман Евгеньевич их только что отпечатал на домашнем станке. Митя посмотрел одну из купюр на свет.

— Митюша, у меня к тебе еще одна просьба будет, — сказала Аня, пряча деньги в крохотную сумочку.

— Если такая же, как Болтнева, хоть сто! — и Митя раскрыл потрепанный блокнот.

С Валентиной он отзанимался честно положенное время, даже на пятнадцать минут дольше, чтобы не было потом разговоров, будто он где-то гуляет во время занятий, назадавал ей кучу упражнений на дом и отпустил испуганную девицу с миром. Они с Татьяной остались на кафедре одни.

Щелкнул закипевший чайник. Татьяна зашуршала целлофаном, извлекая из него бутерброды с сыром. Митя уселся на Маркушино место — в удобное кресло с подлокотниками. Взял одну из чашек, понюхал ее. Чашка все еще пахла водкой.

— Слушай, а он назад не припрется? — спросила Татьяна, споласкивая чашки кипятком. Бросила пакетики с заваркой.

— Вряд ли.

— А то в прошлый раз привел каких-то двух девок. Я не знала, как их выставить. И главное — Крошке не пожалуешься, съест с потрохами.

— Это точно, — сказал Митя, отхлебывая густой чай. — Крошке жаловаться — все равно что против ветра плевать. Она с тебя же спросит, зачем ты их сюда, пьяных, пустила.

— Если честно, я Маркушу боюсь, — вздохнула Татьяна. — Черный у него глаз. нехороший. То ли дело — Миша — маленький, как ребенок.

— На то и маленький. Ты Маркушу не бойся. Он безобидный. Болтает только много и не любит никого, — Митя вспомнил, что должен позвонить Насте. Он набрал номер. Ответила тетя Надя. Митя, ничего не сказав, положил трубку. Навечно она у нее, что ли, поселилась? Никакой личной жизни.

На кафедру заглянула кудрявая голова с пушком над верхней губой и пробасила:

— Анны Владиславовны нет?

— Здороваться надо, молодой человек, — сделал Митя замечание. — Анна Владиславовна в лингафоне. Вторая дверь налево.

Голова исчезла так и не поздоровавшись.

— Наглый какой абитуриент пошел! — возмущенно сказал Митя. И тут же вспомнил, как сам поступал в МГУ, трясся перед дверями экзаменационных аудиторий. Сейчас бы ему ни за что не поступить. Пока учился и работал на четверть ставки у Виктора Андреевича, много воды утекло. Сейчас все по спискам, и только очень наивные или очень наглые люди могут полагать, что может быть иначе. Существует ректорский список, который получает председатель предметной комиссии. Против него не попрешь. Если уж некоторые господа имеют доступ к самому Калерию Самсоновичу, то что же это тогда за господа? Наверняка одного поля с ректором ягода. Существует преподавательский список. Ну что поделаешь, если у преподавателей тоже есть детки, которые не хотят ни в армию, ни в секретарши? Их вообще надо брать вне конкурса. Существует список председателя комиссии, в котором тоже замечательные дети — они, кто целый год, кто полгода, готовились к поступлению, старательно выполняя все задания, их родители платили хорошие доллары преподавателям университета, таких грех их не принять! Ну а потом еще есть очень богатые люди, которым проще дать сразу и много, чем пачкаться по мелочи целый год. И вот сидит Крошка Цахес, обложившись разными списками, и шифрует сочинения. В одну стопочку блатные — пятерочные, в другую — те, у авторов которых ума хватило только на подготовительные курсы записаться. И никто не ошибется, проверяя блатное сочинение, потому что оно в отдельной стопке лежит. У них в приемке по блатным специализировался Маркуша. Бывало придет на кафедру и давай вопить: “Я сегодня двадцать семь пятерок поставил! Кто больше? Вот меня абитуриенты на руках должны носить, холить и лелеять. А они даже не знают своего героя”— а у самого из кармана с десяток разных оттенков ручек торчит, чтобы в блатных сочинениях ошибки исправлять! Один раз Маркуше пришлось исправить двадцать семь ошибок, даже те, которые исправить было практически нельзя — стилистические. Ничего, исхитрился — мальчик пятерку получил. Ну а что бы вы ему поставили, если он в ректорском списке не втором месте стоял? Митя как-то прикинул, сколько на группу из двадцати пяти человек приходится неблатных мест — получилось три-четыре, не больше. Значит те, кто на эти места попадают, должны действительно быть семи пядей во лбу. Ведь реальный конкурс получается уже не пять и не семь человек на место, а все пятьдесят — семьдесят. Конечно, некоторые факультеты были более блатными, другие — менее. Все зависело от конкурса, от конъюнктуры, от престижа. Но если ты поступил на какое-нибудь непрестижное машиноведение, то к тебе и отношение в высшем студенческом обществе как к плебею. Для нищих преподавателей такая ситуация выгодна: летний день целый год кормит; если уж есть в стране богатые люди, почему бы им не раскошелится на поддержку высшей школы. Но что потом из этого выйдет, когда действительно умные и талантливые остались за бортом, потому что не имели знакомых, родственников и денег?

Митя допил чай и снова позвонил Насте. На этот раз ему повезло.

— Привет, ты чего сегодня делаешь?

— Загорала. Сгорела, вся спина болит, — Настя даже стала постанывать, показывая, как ей больно. — Может, приедешь, помажешь кремом?

— А тетя Надя?

— Она только что к своим на пару дней укатила. Беспокоится за огород.

— Бегу! — Митя почувствовал, как учащенно забилось сердце, кровь прилила к голове. — Все, Танюха, пока! — уже в дверях он обернулся и сказал: — А Крошку ты насчет меня не слушай — я очень хороший.

— Я знаю и не слушаю, — улыбнулась Татьяна.

Каждый раз, прежде чем сесть за свой компьютер, Лина внимательно осматривала рабочее место: стол, кресло, системный блок. Уходя, она всегда приклеивала метки — почти невидимые белесые волоски — на дисковод, на кнопку “Enter” к клавиатуре, к ящикам стола, кроме того, в самой программе с результатами обсчетов тоже была своеобразная “метка”, о которой несведущий человек никогда бы не догадался — при выходе из программы нужно было набрать определенный пароль, иначе в ней оставались “следы” несанкционированного входа — компьютер выдавал табличку: “Программа закрыта с ошибкой. Повторите ввод”. Он также фиксировал время закрытия программы. Даже если уборщица протрет тряпкой клавиатуру и системный блок, нечаянно убирая метки, то уж в компьютер-то она никак не полезет. На этот раз все метки исчезли — кто-то основательно порылся в программе.

Лина сделала громкий выдох, пытаясь сосредоточиться. Круг подозреваемых был очерчен в доли секунды: начальник цеха, который постоянно проявлял к ней пристальное внимание — то за талию приобнимет, то на ушко какую-нибудь сальность шепнет — свое внимание он прикрывал заботой о племяннице проректора; и сам проректор — Александр Антонович. Других претендентов не было. Ну что же, свои подозрения она проверит в ближайшие дни. Лина перестала нервничать и принялась за работу.

Рабочий день был окончен. Лина выложила на проходной перед вахтершой пропуск. На турникете зажегся зеленый свет.

На улице стоял несносная жара. Бугай курил, сидя на капоте машине, поджидал ее.

— Как ты можешь смолить в такую жару? — спросила Лина, утирая платком пот с лица. — Попить что-нибудь есть?

— Там, в машине, — кивнул бугай. Лина открыла заднюю дверцу, нашла на сидении пластиковую бутылку минералки. Минералка оказалась горячей.

— Твою мать! — выругалась Лина. — Ты не мог ее купить минут за пять до моего выхода? — она скрутила с бутылки крышку и вылила воду на себя. Легкая блузка прилипла к груди, через нее проступили темные соски. Бугай смотрел на нее с восхищением.

— Ты, Линка, вообще телка! — вздохнул он.

— Я — не телка, я — барышня! — резко оборвала его Лина.

— Тебя Бадаев спрашивал — когда?

— Мне, кстати, он нужен, — сказала Лина.

— На, — бугай протянул девушке сотовый телефон.

— Нет, — покачала головой Лина. Она порылась в сумочке, нашла телефонную карту. Поискала глазами телефон — автомат. — Подожди, я сейчас.

Лина пересекла дорогу и влезла в телефонную будку.

— Алло, привет. Здесь мною заинтересовались, — сказала она в трубку. — Боюсь, что это человек, к которому мы обращались за помощью.

— Ну и зря он так, — ответила трубка густым баритоном. — Все равно ничего не поймет, только лишнюю головную боль наживет. А ты не дергайся, пусть себе копается. Долго тебе еще?

— До конца сентября все должны закончить. Но ты ведь знаешь у нас как: два пишем, три в уме, — вздохнула Лина. — Ну ладно, целую и люблю. Пока.

Она вернулась к машине.

— Слушай, а может махнем за город, искупнемся? — предложила она бугаю.

— Как скажешь, — пожал он плечами, садясь за руль.

Машина отчалила от тротуара. Александр Антонович, обливаясь потом, сидел за рулем за рулем своей черной “Волги”, наблюдал за “БМВ”. Он было тронулся следом за машиной, но потом решил не рисковать, снова подрулил к тротуару. Достал из кармана блокнот и записал в него номер иномарки.

Приемные экзамены подходили к концу. Митя до сих пор до конца не мог поверить в свое мгновенное и счастливое превращение из заштатного лаборанта, поливающего цветы на подоконнике, в преподавателя, в ассистента и полноправного члена кафедры, к которому следует обращаться на “вы” и по имени — отчеству. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. За каких-нибудь три недели он сумел заработать не только чтоб рассчитаться с Маратом, но и на Викину поездку к морю. Пожалуй, он ее с Дашкой мог бы отправить даже за границу, куда-нибудь в Испанию, например. И это его первый опыт работы в приемке! А что будет дальше? Сейчас, когда поступили не только долгышевские девицы, но еще пять-шесть “подстрахованных” им мальчиков и девочек, у него появился определенный статус. Счастливые родители разболтают друзьям и знакомым, как они правильно сделали, заранее обратившись к преподавателям с кафедры русского языка для иностранцев, а именно — к ассистенту Залесову Дмитрию Алексеевичу — очень милый молодой человек. “Погодите-погодите! — закричат друзья и знакомые, доставая записные книжки. — Сколько это стоит? У нас в следующем году та же проблема — поступать. Дайте-ка телефончик. Как, вы говорите, его зовут?” Слухами земля полнится, а “пеньки” размножаются в арифметической прогрессии — это Митя сразу понял: сегодня один, завтра два, послезавтра — четыре… Правильно тогда сказала Крошка Цахес: “Подкормить семью”. Деловая все-таки баба, не то что Зоя со своей “наукой для науки” и принципами состарившихся “шестидесятников” — царствие ей небесное! Дай бог Настьке его мнения не знать! Хотя он был уверен, что она мамашу тоже часто недопонимала. Крошка прежде всего заботится о благополучии кафедральных, чтобы глядели сыто, потом уж наука, а что стерва, так кто не без греха?

Сегодня она поймала Митю в коридоре, спросила с любопытством:

— Ну, как вы, довольны? Как ваши? Не болеют? Отправитесь с семьей отдыхать?

— Одних отправлю. Буду готовиться к аспирантуре.

— Ну что же, похвально, Дмитрий, — улыбнулась Крошка. — Знаете, хотела спросить: когда вы работали лаборантом, вам, случайно, не попадалась на глаза монография Зои Павловны. Она лежала в столе в такой старой папке с тесемочками.

Митя тут же вспомнил о “свидетеле”— Рашиде.

— Попадалась, — кивнул Митя. — Зоя Павловна просила принести ее в больницу, хотела поработать. Я выполнил просьбу. Жаль, не успела, — Митя тяжело вздохнул.

— Да, очень жаль, — тоже вздохнула Ольга Геннадьевна. — Значит, монография у Насти, и я могу не волноваться. А то я так беспокоилась, что куда-то пропала! Надо, кстати, подумать о посмертном издании. Как вы полагаете, Дмитрий? Хорошая память о Зое Павловне?

— Да, конечно, — автоматически кивнул Митя. Монография до сих пор лежала у него дома. Он понял, что должен немедленно отнести рукопись Насте, пока Игонина не позвонила ей сама. Какая она, оказывается, внимательная!

— А мы с мужем в августе собрались по Европе: Англия, Франция, Бенилюкс. Хорошая фирма и не очень дорого. А на юге сейчас еще жарче, чем у нас. Я жару плохо переношу, — и Ольга Геннадьевна, будто веером, помахала руками перед лицом.

— Здорово! — притворно восхитился Митя. — Счастливо отдохнуть!

Мимо чуть не бегом пронеслась взмыленная Анечка. Лицо ее было перекошено.

— Анна, что случилось? — остановила ее Крошка Цахес.

— Ой, Ольга Геннадьевна, потом-потом! — Аня раздраженно махнула рукой и убежала.

Он отправился на кафедру, несколько встревоженный разговором с Игониной. На кафедре сидел Рашид. Он пил чай и дожидался своего часа, чтобы отправиться на апелляционную комиссию. Рашид принципиально никогда не проверял вступительных сочинений и ни с кем не репетировал. Всю приемку он сидел на апелляциях и ничем другим не занимался. Да никто бы и не посадил его ничего проверять после прошлогоднего скандала. По словам Маркуши, он поставил одной девице из ректорского списка двойку за семь ошибок. Кроше Цахесу пришлось вмешиваться и исправлять ситуацию. Скандал замяли, Рашида отправили отбиваться от ошалевших абитуриентов, где он и прижился. На следующий день после экзамена каждый мог получить свое сочинение на просмотр и, в случае несогласия с оценкой, подать на апелляцию. Впрочем, апелляция — это уже почти ЧП, значит приемная комиссия работает из рук вон плохо и намеренно занижает оценки. Это значит слухи, сплетни, жалобы вплоть до министерского уровня. Рашид должен был сидеть на просмотрах и, выискивая ошибки в абитуриентских сочинениях, доказывать взволнованным детям и их родителям, что у них нет никаких шансов, что они еще хуже, чем о них думали члены приемной комиссии. Будьте рады своей несчастной тройке, молодой человек! Барышня, вам и так незаслуженно завысили оценку, здесь чистокровная двойка, да что двойка — кол, если бы такая оценка существовала в ВУЗе! Абитуриенты ненавидели Рашида лютой ненавистью, и Митя нисколько бы не удивился, если б его однажды поколотили прямо в аудитории. Впрочем, он был справедлив, и однажды, когда оценку занизили действительно незаслуженно. сам предложил девице подать на апелляцию. Сочинение было пятерочным на все сто…

Вбежала запыхавшаяся Анечка, плюхнулась на стул.

— Вы что, чай пьете? Мне налейте, — попросила она, чуть отдышавшись.

— Ты чего носишься, как савраска, на Игонину рукой машешь? — поинтересовался Митя.

— Ой, лучше не спрашивай! — вздохнула Аня и тут же сама начала рассказывать: — У экономистов в этом году новая специальность, какая-то там мировая экономика, знание двух языков, стажировка в Европе и прочее-прочее. Конкурс, конечно, ломовой. Я своего “пенька” страховала по всем каналам, готовила больше года. Родители вложились — думаю, квартиру купить можно. У пацана все от зубов отскакивало.

— Что, завалил? — спросил Рашид.

— Если бы! — Аня покачала головой. — Одни пятаки. И не поступил!

— Как это может быть? — удивился Митя.

— В этом году деканы сами решают, участвуют медалисты в конкурсе на общих основаниях или нет. Экономисты решили — нет. Получил пятерку и гуляй до осенних заморозков! Группа малюсенькая — семь бесплатных мест. Ну, и конечно шесть медалистов подтвердили оценки. Осталось одно место, конкурс, практически, сорван. Но ни дети, ни мы об этом, конечно, не знаем. Зачем людей беспокоить? А сегодня на зачислении выясняется, что даже те, кто получил все три пятерки, не пролезли. На платное обучение, пожалуйста. Понятно: ему чем больше платников, тем казна богаче. Преподам добавка, себе премия. Я уж и так и сяк перед деканом, чтоб он моего пацана на это место взял. Извертелась вся, как проститутка какая-нибудь! Где там! Проректорский протеже прошел.

— Ну и что теперь? — спросил Рашид.

— Родители хотят в министерство ехать, выбивать под своих бесплатные места. Думаю — дохлый номер. И так каждый год бесплатных сокращают. Я им посоветовала заплатить за семестр, а там посмотрим. Может, кто-то и вылетит.

— Поистине чудны дела твои, господи! — сокрушенно покачал головой Рашид. — Во что превратили высшую школу!?

— Во что хотели, в то и превратили, — сказал Митя. — Нечего путать божий дар с яичницей: платное обучение, так платное.

— Тогда бедным и талантливым вообще никуда, — со вздохом заметила Аня.

— Можно подумать — сейчас им куда. Ты много здесь бедных-то видела? — усмехнулся Рашид.

— Ладно, пойду узнаю, заплатили мои — нет?

— Вот кого нам зав. кафедрой надо. Тетка будет что надо, — сказал Рашид, когда дверь за Аней закрылась.

— Не знаю — не знаю. По-моему, они с Игониной одного поля ягоды. И вообще бабам власть давать нельзя, слишком многое у них зависит от личных симпатий.

— М-да, ну в таком случае Маркуша будет идеальным шефом — у него вообще никаких ни к кому симпатий. Одна только злость и желчь. Интересно, куда наша лаборанткам запропала? Работает без году неделя, и уже начинается.

— К зубному пошла, — заступился за свою протеже Митя. — А чего тебе она? — Хотел за булочками послать. А то как абитуриенты насядут — не перекусишь.

— Давай я схожу, — предложил Митя. Рашид дал ему денег. Митя, прежде чем отправиться в буфет, решил зайти в туалет.

Рядом с дверью мужского туалета на корточках сидела девушка. Голова ее моталась из стороны в сторону, глаза были закрыты. “Обкурилась,”— решил Митя. Он ошибся — на полу рядом с умывальником валялся использованный шприц и резиновая трубочка для жгута.

— Эй, девушка, как вы себя чувствуете? Идите домой, — Митя потряс девицу за плечо. Она открыла глаза, посмотрела на него бессмысленно и уронила голову на колени. “Полная отключка, бесполезняк! — подумал Митя. — Неужели из абитуры? Это она в семнадцать так “приплывает”, а что дальше будет?” Девица его очень расстроила: он тут же представил себе на ее месте Вику. Не Настьку, а именно Вику. Его жена всегда была слаба насчет курнуть. А вдруг однажды ей захочется попробовать “белого богатства”? И ведь попробует! Героином Митя никогда не торговал. Это был его принцип. От травы веселье доброе: жор, жажда и хохот, а от “богатства”— кайф убийственный, ни языком шевельнуть, ни рукой… Хотя на “богатстве” можно было срубить в несколько раз больше, чем на траве.

Митя добавил своих денег, купил в буфете булочки и пирожки, вернулся на кафедру. Он заглянул в чайник. Воды было на донышке — все выдули Рашид с Аней. Митя взял пластиковую бутылку и отправился за водой.

Девица лежала ничком посреди туалета.

— Эй, девушка, вставайте! — прикрикнул на нее Митя, но она никак не отреагировала. Он присел на корточки и стал щупать пульс. Пульс не прослушивался. “Блин, вот сволочь какая! — ругнулся Митя и принялся лупить девушку по щекам — никакой реакции. Он открыл кран, плеснул ей на лицо водой — ноль. Теперь Митя по-настоящему испугался. Подхватил девушку на руки и понес из туалета. Он почти бежал. Пинком открыл дверь кафедры.

— Рашид, вызывай “Скорую!”— сказал Митя, укладывая девушку в кресло.

— Переколола? — сразу догодался Рашид. Он подошел к девушке, приподнял веко. Зрачок не реагировал. — М-да, серьезно! — набрал номер “Скорой”. — Девушка, у нас ЧП!…

Александр Антонович пил пиво в летнем кафе. На соседнем кресле стоял его “кейс”. Еще одно кресло было свободно. Народу было много, в основном сидели большими компаниями. Компании шумно веселились.

К столику Александра Антоновича направился высокий парень с четырьмя бутылками пива, следом за ним — девушка в ярком сарафане. Она несла бутерброды.

— Свободно? — поинтересовался парень.

— Занято.

— Что, оба занято? — с вызовом спросил парень.

— Оба, я жду жену с приятелем, — объяснил Александр Антонович.

— Может, они еще полчаса не придут?

— Придут, придут.

— Вот гадство, как собака на сене! — парень в растерянности заозирался по сторонам, выискивая свободное местечко.

Александр Антонович откровенно разглядывал девушку в сарафане. Да, ничего. Только бледновата. Могла бы и загореть к середине лета.

— Пялишься? — услышал он и обернулся. Перед ним стояла Ольга Геннадьевна в легком платье без рукавов.

— Садись, — Александр Антонович снял с кресла “кейс”. — Да, ты классно выглядишь, просто круто! — сказал он с наигранным восхищением.

— Не ври! — Игонина посмотрела на него строго. — Выгляжу я обычно. Тебе уже молодых да ранних надо. Стареешь, брат.

— Да, может, мне молодость и ни к чему. Ничего в ней кроме глупости нет. Девушка, молодой человек, можете взять кресло. Приятель не пришел, — сказал Александр Антонович. Девушка благодарно улыбнулась ему, поволокла кресло следом за парнем на другой конец кафе. Александр Антонович проводил ее взглядом. Он открыл “кейс”, вынул из него бархатную коробочку, протянул Игониной. — Оля, это тебе в честь предстоящего дня рождения. Я, к сожалению, не буду. Калерий посылает в командировку на полигон. Что он себе думает? Делать мне нечего? Говорит, поруководи наукой в полевых условиях. На самом деле ему солидное представительство перед вояками надо.

Ольга Геннадьевна открыла коробочку. В ней лежали серьги с крохотными бриллиантами.

— Говорят, твой камень, — сказал Александр Антонович.

— Спасибо, Саша, — она поцеловала его в щеку. На щеке остался след от помады. — Нет, на полигон тебе с помадой нельзя, — рассмеялась Игонина, она достала из сумочки платок, стерла помаду.

— Что мужу скажешь? — ревниво поинтересовался Александр Антонович.

— Скажу сама купила. Должна же я себя баловать?

— Должна, должна, — вздохнул Александр Антонович. — Есть будешь?

— Нет. Итак потолстела. Да и ты тоже, — Ольга Геннадьевна легонько хлопнула Александра Антоновича по животу. — Пятый месяц? Ну ладно, чего я тебя хотела видеть: одна мыслишка родилась. Маркуша подсказал.

— Кто? — не понял Александр Антонович.

— Сотрудник мой, доцент Марков. Это его так молодежь зовет. Большую часть валюты у нас отбирают, так? А что если не всех иностранцев официально проводить через приказ, а брать с них черным налом?

— Погоди — погоди, что значит — не проводить? Они же все через инспектора ОВИРа идут и числятся за нами. Если какая-нибудь сволочь вздумает документы поднять? Вот же они, ваши студенты. А доллары где? Такая буча поднимется — все к чертовой матери слетят, и Калерию не поздоровится.

— А пускай они числятся не за нами, а за какой-нибудь фирмой, которая зарегистрирована под нашей вывеской. Вроде того, что приехали поработать. А в свободное от работы время хотят поучить русский язык. Частным, разумеется, образом. Моим преподавателям приличная добавка, и университету поможем. А зачем нам чиновников кормить?

— М-да, — Александр Антонович почесал переносицу. — Иногда и от вас, баб, толк бывает. Только я это дело должен с Калерием обсосать. Риск приличный. Как бы не подставиться.

— Мы ведь не всех через “черную” кассу поведем. В том году у нас на кафедре училось семьдесят пять человек, так? В августе должны приехать японские стажеры из Технологического, двое камерунцев и корейцы. Плюс к тем, что у нас есть. В министерство пойдет прошлогодняя цифра, а этих…

— Понятно, — кивнул Александр Антонович. — Сколько захотят твои преподаватели с этих “левых”?

— Думаю, десять долларов за час.

— У меня зарплата, и то меньше, — покачал головой проректор.

— Саша, меньше просто неприлично. Конечно, я могу в приказном порядке — попробовали бы они отказаться, но лучше уж по-хорошему, полюбовно, чем потом сплетни расхлебывать. Репетиторство дороже стоит.

— Надо же! Отстал от жизни, — вздохнул Александр Антонович. — Ладно, не суетись. Надо все посчитать, свой интерес — тоже не последнее дело, — он обернулся и посмотрел туда, где сидели парень с девушкой. — Да, недаром мы тебе кафедру дали, масштабно мыслишь. Тебя бы в ректоры! — он рассмеялся. — А то давай мороженого, Оль, чтобы удачные мысли почаще посещали?

— Ой, соблазнитель! — покачала головой Ольга Геннадьевна. Махнула рукой. — А, ладно, гулять так гулять! Шампанского и мороженого. Именины начнем справлять с сегодняшнего дня.

Александр Антонович отправился за шампанским.

“Героиновую” девицу увезли. Врачиха со “Скорой” сказала, что еще бы пятнадцать минут, и откачивать было некого. Рашид отправился на апелляционную комиссию отбиваться от абитуриентов, а Митя, в расстроенных чувствах, — к Настене. Когда он рассказал девушке о случившемся, Настя принялась охать, ахать, но через каких-нибудь полчаса забыла обо всем и сказала, что мечтала попробовать с ним хорошей травы. В университете ребята несколько раз давали ей покурить, но ее ни разу не “разобрало”. То ли трава была некачественная, то ли нет у нее склонности к этому делу. Но Митя на Настину провокацию не поддался. Он сказал, что, никаких “выходов” не имеет, а всякой гадости предпочитает пиво и джин в баночках. Потом они занимались любовью и гуляли по вечернему городу. Дома в связи приемкой у него теперь всегда был “отмаз” — сочинения проверял, деньги зарабатывал. После того, как он в течение дня достал для тестя полторы тысячи “баксов”, Вика перестала орать, а только ворчала и вздыхала по поводу его поздних приходов, называя себя соломенной вдовой. Но по выходным он всегда был дома, с семьей, с Дашкой. Никуда ни на минуту.

В большой аудитории столы были сдвинуты вместе. На них, плотно прижавшись фарфоровыми боками друг к другу, стояли блюда и тарелки с невообразимым количеством закусок. Батареи разномастных винных и водочных бутылок высились среди закусок внушительными островами. За столом было шумно и весело. Раскрасневшиеся от выпитого члены приемной комиссии вовсе не походили на строгих экзаменаторов. Женщины кокетничали, мужчины любезничали и скакали молодыми петушками. Маркуша уже был смертельно пьян, стучал по столу кулаком и порывался запеть своего любимого “Черного ворона”.

Хорошо подвыпившая Крошка Цахес поднялась со своего места и, чтобы привлечь к себе внимание, несколько раз постучала вилкой по бутылке. Народ угомонился.

— Дорогие коллеги, вот уже не первый год мы с вами трудимся в приемной комиссии, отбирая для нашего прославленного университета самых лучших, самых достойных, самых умных детей. Кто сказал, что у нас плохая молодежь? Посмотрите, какой в этом году огромный конкурс, какие замечательные детки! Иной раз зачитаешься их сочинениями, забудешь о том, что они не гуманитарии, а технари: будущие электронщики, технологи, инженеры. Вот и наши ряды пополняются талантливой молодежью. В этом году Дмитрий Алексеевич впервые работал в комиссии. Может быть, он поделится своими впечатлениями. Или у Дмитрия Алексеевича возникли замечания по поводу работы комиссии? Можно смело высказать их в этой непринужденной обстановке, за дружеским столом. Вам понравилось с нами работать?

— Слишком понравилось, — Митя смутился и покраснел. — А замечаний у меня нету никаких. Просто замечательно. Всю жизнь работал бы в комиссии.

Раздался смех.

— По итогам приемных экзаменов ректор подписал приказ о поощрении нашей молодежи. Небольшая денежная премия им не помешает, — все зааплодировали. — Ну что же, выпьем за нашу замечательную молодежь! — Игонина подняла стакан с вином. — За Рашида Бектемировича, за Дмитрия Алексеевича, за Анну Владиславовну.

Все стали чокаться.

— Нефиг за говнюков пить! — неожиданно взвился Маркуша. — Велика честь! Чего они сделали? Я в приемке пять лет отпахал, мне хоть бы спасибо сказали!

Стол загудел. Найденов подошел к Мите с Рашидом, наклонился и сказал тихо:

— Ребята, надо его вывести, иначе сейчас весь праздник будет испорчен.

— Как же нам его вывести? Еще бухтеть начнет, драться, — спросил Рашид.

— Придумайте чего-нибудь. Вы ж сообразительные пацаны. К телефону позовите.

— Нет, — покачал головой Рашид. — Не пойдет. Тут надо иначе. Ладно, сейчас, — он подошел к Маркуше и сказал ему, что есть важный разговор.

— Разговор? — переспросил Маркуша, уставившись на Рашида. — У тебя, говнюка, разговор? Ну ладно, он с трудом поднялся и, пошатываясь, направился к выходу. Митя поплелся следом.

Рашид с Маркушей зашли на кафедру. Митя не знал, что там произошло, но, когда он открыл дверь, Маркуша уже спал в кресле, а раскрасневшийся Рашид накручивал телефонный диск.

— Ни хрена себе, как он быстро срубился! — удивился Митя.

— М-да. Да нет, бывает такое. Устал человек. Много дней много пил. Ту девицу помнишь, которую увезли?

Митя кивнул.

— В общем, дошло не только до ректора. Девица оказалась из “крутых”. У Калерия неприятности, что он тут развел наркошеский притон. Сегодня будет шмон по корпусам и в общагах.

— Как шмон? — не понял Митя. — Обыск, что ли? Это ж смешно! Хоть пять лет ищи, не найдешь.

— Обноновский. Отдел по борьбе с наркотиками. С собаками будут шмонать.

— А ты откуда знаешь?

— Двоюродный братан у меня в этой системе. Он и рассказал. Так что всем местным наркодилерам — шиздец! — Рашид повесил трубку, не дозвонившись. — Ладно, дебошир угомонился, пойдем дальше веселиться.

— Ага, сейчас, позвоню только, — Митя сделал вид, что набирает номер. Рашид вышел. Митя тут же повесил трубку, подошел к открытому окну и выглянул во двор. В тени деревьев на скамейках сидели парочки, играла музыка.

“Да ну, ерунда какая-то! Даже если с собаками. Все это блеф и провокация, — он приподнял кактус в углу на подоконнике, убедился, что его “кораблик”, завернутый в полиэтилен, в целости и сохранности. Посмотрел на спящего Маркушу. — Как-то слишком подозрительно быстро он вырубился, черт возьми!” Митя похлопал по карманам и вспомнил, что у него кончились сигареты, а в подпитье курить всегда хочется вдвое сильнее. Надо было спускаться к киоску на первом этаже.

— Мне, пожалуйста, “Честер”, — Митя протянул киоскерше купюру. Краем глаза он увидел, как из “римской” аудитории напротив киоска вышли двое в камуфляже. Один вел на поводке собаку с болтающимся на шее намордником — немецкую овчарку. Собака высунула длинный розовый язык, с которого на пол капнула тягучая слюна. — Екалэмэнэ! — произнес Митя, заворожено глядя на собаку.

Он взял пачку и медленно отошел от киоска, также медленно прошел мимо разговаривающих обноновцев, стал подниматься по лестнице. Убедившись, что его не видят, припустил во всю прыть.

Митя вбежал на кафедру, покосившись на спящего Маркушу, кинулся к компьютеру, где у него был еще один тайник. Митя достал “корабль”, подбежал к открытому окну и высыпал содержимое коробка. Трава разлетелась по ветру. Коробок он тоже выкинул. Потом то же самое проделал со вторым “кораблем”. Убедившись, что никаких следов травы на подоконнике не осталось, Митя вернулся к пирующим. Все уже дошли до той кондиции, когда хочется запеть нестройным хором.

— Миленький ты мой, возьми меня с собой… — слегка визгливо завела Игонина, и все дружно подхватили: — Там, в стране далекой буду тебе женой…

Митя подпевал, чувствуя внутри противную мелкую дрожь. Перед глазами стояла собака с болтающимся намордником и люди в камуфляже. “Завтра же несу Марату долг, чтобы никаких…”— подумал он.

В подвале было прохладно и сумрачно. Люди за столиками тихо переговаривались. Митя оглядел их всех пока стоял в очереди. Он взял стакан апельсинового сока и сел за столик в углу. Прошло минут десять. Никто не подходил. Такого никогда не бывало. Митя взглянул на часы и решил, что подождет еще минут пять, после чего встанет и уйдет.

Появился бармен, который по совместительству работал уборщиком. Стал собирать со столов грязную посуду. С тряпкой он приблизился к Митиному столику.

— Парень, зря сидишь. Никого не будет, — сказал он, вытирая стол.

— Мне Марату долг отдать надо.

— Ничего не знаю. Нету больше Марата, — покачал головой бармен.

— Как это нету?

— Нету и нету. Иди-иди, не светись здесь, — сказал бармен и строго посмотрел на Митю. — Списалось все, парень.

Уговаривать Митю было не надо. Он поднялся и быстро вышел. В коридоре оглянулся — не следит ли кто. Ломать голову по поводу исчезновения Марата было нечего — взяли. Канал сгорел, а с ним сгорел и его приличный приработок, на который можно было баловать Дашку. Но нет худа без добра: в кармане лежали маратовские деньги, которые минуту назад стали его собственными.

Господин Чанг и другие неофициальные лица

Было первое сентября. Погода стояла теплая и сухая. По улицам с букетами гладиолусов и астр шагали школьники. Те, что постарше, сбивались в шумные стайки, кричали, смеялись, задирали друг друга, радуясь долгожданной встрече. Первоклашки были серьезными. Они шли за руки с родителями и несколько испуганно глазели по сторонам.

Около университетского крыльца тусовался загоревший за лето студенческий народ. Кто-то бренчал на гитаре, кто-то танцевал под магнитофон, кто-то орал веселую студенческую песню: “У бегемота морда чайником…” Совсем как школьники. Митя, поднимаясь по лестнице, с завистью смотрел на веселье. Отпуска у него, конечно, никакого не было — ведь он устроился на работу только в начале июня. Крошка Цахес строго-настрого наказала ему весь август являться в университет и сидеть на кафедре — готовиться к вступительным в аспирантуру. Был даже назначен человек, который должен был следить за его явкой — лаборантка с кафедры вычислительной техники. Митя, конечно, не являлся и к экзаменам совсем не готовился. Вел он себя ничуть не лучше студента — двоечника, оставившего все на последний день. А с лаборанткой он договорился просто — подарил коробку конфет “Вечерний звон”, за что она и обещала отмазать его от Крошки Цахеса.“Все успею”, — думал Митя, лежа с Настеной на пляже. Семья его вместе с тещей укатила в Испанию, как он и планировал. Тесть работал как проклятый, зарабатывая деньги, чтоб рассчитаться с долгами. Митя с ним попил пару раз дома, воспользовавшись свободой, но, честно сказать, ему было скучно бесконечно обсуждать футбольные матчи и “мыть кости” политикам из Кремля, поэтому, когда тот позвонил в третий раз со своим традиционным “мужским” предложением, он отказался, сославшись на предэкзаменационную горячку. Через день после отъезда родни Митя перебрался к Насте вместе с зубной щеткой и прочими “мыльно-пузырными” принадлежностями и теперь только иногда ненадолго заезжал домой проверить, все ли там нормально. Он был счастлив. С Настеной они дурачились, веселились, загорали, пели песни, смотрели телевизор, занимались любовью — все было легко и непринужденно. По отношению к жизни Настя чем-то очень походила на Митю. С Викой такой легкости никогда не возникало, с ней было все слишком серьезно, как во время партийного съезда. Серьезные ухаживания, серьезные разговоры, серьезная подготовка к свадьбе, серьезный, по научно-популярной книжке, секс.

— Здравствуйте, Дмитрий, — Игонина сидела за своим столом, загоревшая и сильно похудевшая. Она смотрела на него из-под очков. — Сразу видно — отдохнули. А через две недели специальность, и конкурс в этом году, между прочим, очень большой.

— Ольга Геннадьевна, я, честное слово, занимался, — пробормотал он, чувствуя, что краснеет от вранья.

— Ну вот и посмотрим. С первым учебным днем, дорогой коллега. Хотите поработать с тремя корейцами из Сеула? Забота вашего Виктора Андреевича. Логично будет, если вы ими займетесь.

— Конечно, с удовольствием, — кивнул Митя.

— Ну вот и прекрасно, а я не знала, кого в порт послать. Татьяна, протеже ваша, куда-то убежала. Почти час жду. Между прочим, я не довольна ее работой, так и передайте при случае, — Игонина взглянула на часы. — Сейчас идите в гараж, спросите шофера Мишу. Ректор распорядился дать нам машину до Шереметьева и обратно. Встретите наших корейских друзей и тут же везите их сюда. Калерий Самсонович их примет. Сначала оформим отношения, потом будут устраиваться в общежитие. Задача ясна, коллега?

Митя кивнул. Не успел войти на кафедру, сходу запрягли и поехали. Если бы на глаза Крошке Цахесу первым попался Рашид, поручение досталось бы ему. Такой уж у нее стиль: кого вижу, того и накажу; кого вижу, того и награжу. Но попался Митя, и теперь придется тащиться в Шереметьево, а он-то думал часа через два уже быть у Насти.

— А как же я их узнаю? — спросил Митя. — В сеульском самолете наверняка одни узкоглазые.

— Дмитрий! — строго зыркнула на него Крошка. — Чтобы про наших студентов я никогда таких слов не слышала! Вам с ними работать — извольте относиться уважительно.

— Извините, — смутился Митя.

— Напишите табличку на английском. Зовут их… — Игонина полезла в папку с бумагами, нашла факс, — мистер Чанг, мистер Пак и мистер Ян. Они к вам сами подойдут. Идите-идите, а то, не дай бог, пробки, опоздаете. Самолет через час двадцать.

Митя нашел на одном из шкафов пыльный лист ватмана, на котором было крупно написано гуашью: “Поздравляем Игонину Ольгу Геннадьевну с успешной защитой докторской диссертации”, — перевернул его, вывел фломастером на другой стороне фамилии корейцев. Побежал в гараж.

Игонина оказалась права: в районе Химок Ленинградка была плотно забита машинами, и они ползли из города черепашьим шагом. Когда Митя вбежал в зал прилета, корейский рейс на табло уже погас, а сами узкоглазые куда-то рассосались. Только двое корейских старичков с чемоданом на колесиках все еще топтались у киоска с сувенирами. Внутренне он похолодел, и по телу разлилась неприятная слабость — не дай бог, профукать долгожданных корейцев с валютой — Крошка Цахес с дерьмом съест. Хотя, с другой стороны — куда они денутся из столицы, если уж прилетели за тыщи верст? Митя заметался по залу, развернул плакат, поднял его над головой. Стал вертеться на месте, чтобы всем в зале было видна надпись.

— Вы… ты… мы… встретить, — услышал он за спиной и обернулся. Перед ним стоял высокий худой кореец в очках и улыбался, чуть поодаль — еще двое с большими сумками. — Мистэ Чанг, — представился кореец, поклонившись. Руку он протянуть не решился.

— Очень приятно, Дмитрий Залесов. Буду у вас преподавать русский язык, — по выражению лица улыбающегося мистера Чанга, Митя понял, что его слова отскочили от корейца как горох от стенки — ноль.

“Вот это называется “нулевики”, — подумал Митя. — Сколько же с ними придется потеть? Полгода, год? Хорошая задачка для преподавателя без опыта!” Он перешел на английский. С английским у мистера Чанга было намного проще. Услышав знакомые слова, он радостно закивал головой. Митя объяснил ему, что они должны ехать в университет для встречи с самим ректором.

Митя с корейцами ходил среди полок в супермаркете. Они таскались за ним с металлической тележкой. У каждого в руке был словарик и записная книжка. Корейцы поминутно заглядывали в словари, понятливо кивали, вносили в книжки новые слова и выражения.

Митя взял пакет соку, показал студентам. — Вот это пакет апельсинового сока. — Он показал на себя, потом на апельсин. — Я люблю апельсиновый сок. А какой сок ты любишь, Ян?

Толстенький Ян улыбнулся и пожал плечами, не поняв вопроса. Чанг сказал ему что-то по-корейски. А! — Ян ткнул в пакет с зеленым яблоком.

— Понятно, я люблю апельсиновый сок, а Ян любит яблочный сок, — почти по слогам проговорил Митя.

Они двинулись дальше.

— Водка! — худенький Пак тыкал пальцем в бутылку “Смирновской” на полке.

— А, русская водка, — кивнул Митя. — Это-то вы хорошо знаете, — пробормотал он.

Пак улыбнулся и поставил бутылку в тележку.

Они вышли из супермаркета и направились в общежитие, где Митя проводил первые занятия по речевой адаптации.

— Троллейбус. Троллейбусная остановка. На троллейбусе можно доехать до общежития, — Митя выставил три пальца. — Три остановки до общежития на троллейбусе.

Был вечер. Митя сидел за своим столом, склонившись над учебником, и конспектировал материал. Каждый вопрос — на отдельный лист, так называемые флаги, которые следует достать во время экзамена и сделать вид, что ты только что в диких мучениях написал ответы. До экзамена оставалось три дня, а у него еще конь не валялся: в голове пусто, как в водочной бутылке, и две трети вопросов не сделано. Таня уже ушла домой, и на кафедре было пусто.

Вошла Крошка Цахес. Вид у нее был странный: растрепанная прическа, глаза сияют, щеки покрыты густым румянцем, будто она много выпила или только что занималась чем-то неприличным.

— Что, Дмитрий Алексеевич, трудишься? — она склонилась над ним, и Митя почувствовал легкий запах коньяка. — Готов?

— Почти, — соврал Митя. — Все выучу, — он подумал, что перед сдачей экзамена следует сунуть в стол учебник — вдруг получится списать, и еще подумал, что все как в студенческие годы: предэкзаменационный аврал, шпоры, “флаги”, мандраж.

— Учти, тебе нужна только пятерка. Да и неприлично получать по специальности ниже, — Игонина села рядом на стул, склонила голову в бок, пристально рассматривая его профиль. — Да, а ты парень ничего. Недаром девки любят, — неожиданно произнесла Крошка Цахес.

Митя посмотрел на нее удивленно — хорошенькое заявление на ночь глядя!

— Как твои корейцы?

— Да ничего, — Митя пожал плечами. — Учу потихоньку. Почти адаптировались.

— Ладно, некогда пока тебе ими заниматься. У тебя шесть часов в день? Оставь два часа страноведения, остальное: фонетику, грамматику, речь — отдай Маркову. Ему это сейчас важнее. У человека кризис сорока лет, можно понять. Карьеру делать неохота, молодая жена на сторону глядит, денег просит. Детей кормить надо. Старики из жизни уходят.

Митя с любопытством посмотрел на Крошку Цахеса — чего это она вдруг стала анализировать Маркушено поведение? Ей не нравится, что много пьет? Хочет дать ему испытательный срок с этими корейцами? Зачем ему это знать? Он друзей не продает.

— В общем, вместо того, чтобы спиваться, пускай на семью денег подзаработает, потрудится себе на благо, а потом ты в аспирантуре все сдашь и подхватишь половину.

— А что, за корейцев будут отдельно платить? — удивился Митя.

Игонина приблизилась к нему, пахнула жаром и коньяком:

— Только для избранных, Дмитрий, и ты об этом знай. Десять долларов за час. Ты и Марков, и никому ни слова об этой халтуре, понял?

Митя кивнул и подумал, что Маркуша-то обязательно всем разболтает, на то он и Маркуша! Если только его не припугнуть, что он из-за болтливости может потерять вообще всякую работу…

— А к специальности я тебе вопросы дам. Можешь тут не сидеть, не делать вид, что занимаешься. Знаю я все эти ваши детские штучки. Никакой ответственности! Вот мы раньше поступали так поступали: месяц готовились, спины не разгибали! Зоя Павловна как задаст какой-нибудь каверзный вопрос по поводу языковых парадигм, и сидишь, от ужаса холодеешь. Для нее все это как семечки, а для тебя — темный лес, ну что ты там — после университета! Пенек, а не ученый, — Ольга Геннадьевна вздохнула. — Ты Настю навещаешь? Как она там, не болеет?

Игонина прекрасно знала, что у него с Настеной роман. Вся кафедра давным — давно все знала. К чему лукавить?

— Да нет, вроде бы оправилась. У нее тут тетка долгое время жила — помогала. Отец навещает. Так что… Жить-то надо, несмотря ни на что. Ей еще год учиться.

— Да-да, я знаю — закивала Крошка. — Надо девочке за этот год какое-нибудь хорошее место подобрать. Жаль, у нас на кафедре свободных ставок нет. Вот если бы кому контракт за границу сделать. А ее на освободившееся место. Очень хорошо — на маминой кафедре начать.

— Хорошо бы, — кивнул Митя. “Смотри, стерва какая! Будто бы и не случилось ничего! Не понимает, что Настена ни за что не пойдет на ее кафедру, под нее? Все она прекрасно понимает, а специально трекает языком, чтобы он передал разговор. Хочет навести сожженные мосты. Поди еще и архив попросит посмотреть?! Поживем — увидим!…”

— Да, Дмитрий, я обязательно поучаствую в ее судьбе, — сказала Игонина. Она вдруг провела ладонью по его волосам.

Митя отстранился, испуганно посмотрел на заведующую, потом сообразил, что она слабо контролирует свои поступки. Крошка Цахес рассмеялась, заметив его испуг.

— Вы пугливы, как горная лань, Залесов, — сказала она, неожиданно посерьезнев. — Женщинам нужно иногда позволять маленькие слабости. Зарубите себе это на носу! Как у вас с философией и английским?

Митю всегда поражали эти ее неожиданные перескакивания с одного разговора на другой.

— С философией очень плохо. Больше трояка никогда не было. С английским полегче. Послушаю перед экзаменом “Би-би-си” — и вперед!

Игонина достала из сумочки записную книжку, на последней страничке написала его фамилию и напротив поставила букву “Ф”. Там значилось еще несколько фамилий, напротив которых тоже стояли буквы. “Совсем как у меня на приемке”, — подумал Митя.

— Пиши вопросы к экзамену. Потом напомнишь мне их. И не дай бог, через три дня они не будут отскакивать у тебя от зубов!

Дул сильный ветер, мелкие капли дождя летели почти горизонтально земле. По раскисшей дороге к вышке наблюдательного пункта ползла колонна “Уазиков” Надрывно ревели моторы.

Колонна остановились, из “Уазиков” выбрались полковники, генералы и люди в штатском, среди них был и Александр Антонович. На нем было пальто с заляпанными грязью полами. Он поднял воротник и поежился. По широкой железной лестнице все поднялись на вышку.

Несмотря на широкий козырек, который прикрывал большие смотровые окна от дождя, все они были густо усыпаны мелкими каплями. Сквозь капли проглядывали пожелтевшие склоны холмов и ложбин, на которых там и сям зияли чернотой большие ямы и рытвины. На панели перед окнами лежали мощные армейские бинокли. Люди взяли их, приставили к глазам и стали вглядываться в размытое дождем пространство. В ложбине спрятался небольшой ангар, замаскированный желтой сеткой.

Генерал-лейтенант авиации поднял телефонную трубку и скомандовал не по уставу: — Поехали!

Скоро небо наполнилось самолетным гулом, который с каждой секундой становился все громче. Из-за низкой облачности самолетов не было видно, но было такое чувство, будто они сейчас вынырнут из облаков, страшными птицами пронесутся над вышкой, снесут крышу, мелкими осколками рассыплют смотровые окна.

Из облаков вынырнуло что-то едва приметное, крохотная огненная точка, полетела к земле, исчезла в скрытой пеленой дождя ложбине. Огромный огненный столб взметнулся в небо. На мгновение всем показалось, что дождь прекратился: густые клубы черного дыма заволокли окрестные холмы, наблюдательную вышку тряхнуло так, что даже стекла с резиновыми прокладками нервно задрожали в пазах. Самолетный гул стих. Когда через несколько минут дым рассеялся, все увидели в бинокли, что на месте замаскированного ангара зияла черная яма, как две капли воды похожая на те, которыми были усеяны холмы.

Раздались громкие аплодисменты. Люди зашумели, загалдели, стали оборачиваться к Александру Антоновичу, поздравлять. Генерал-лейтенант поднял руку, призывая к тишине.

— Товарищи, это все, так сказать, закуска. Экспериментальная база технического университета, с которой мы так давно и плодотворно сотрудничаем, приготовила для вас новую разработку. Мы провели совместные испытания стрельбы по движущимся целям оптическими ракетами класса “воздух — земля” и предлагаем эти системы для серийного производства. Наибольшая эффективность может быть достигнута при стрельбе по зенитным и ракетным комплексам противника. Думаю, лучше один раз увидеть, чем десять раз услышать, — генерал взял трубку и приказал: — Пускайте технику!

Все опять приставили бинокли к глазам, вглядываясь в пелену дождя. Скоро послышалось урчание, вдали на холмах показалась неуправляемая техника: по дороге с неплохой скоростью ехала зенитная установка “Шилка”, на большом расстоянии от нее двигался тягач с огромной железной трубой, имитирующей ракету, с другой стороны показался бронетранспортер. Он с ревом взобрался на холм и пополз по склону. Раздались очереди — на технике заработали управляемые автоматикой пулеметы, заставляя людей на вышке вздрагивать и ежиться.

— Поехали! — опять приказал генерал в трубку.

Раздался самолетный рев. На этот раз из-за туч одна за другой вылетели сразу четыре крохотных точки, они устремились к технике, лавируя и приникая к земле, будто ими кто-то управлял из поднебесья. Одна точка впилась в бок бронетранспортера. Грохнул гулкий взрыв. Ракета словно столкнула бронетранспортер с холма. Он накренился, перевернулся и, набирая скорость пополз вниз по склону. Одно из колес отвалилось и самостоятельно поскакало в ложбину. Вторая ракета разорвала “шилку”. В разные стороны полетели куски искореженного металла. Третья и четвертая угодили в тягач с трубой. Многотонный тягач завалился на бок. Из него повалил густой черный дым. Все видели, как рваные куски трубы, имитирующей ракету, взлетали высоко в воздух и втыкались в землю. Все четыре ракеты попали в цель. Гул смолкал. Самолеты ушли, так и не показавшись из-за туч.

Послышались восхищенные возгласы, опять раздались аплодисменты.

— Пуск был произведен двумя тридцать пятыми “сушками”. Для движущихся целей мощность может быть вдвое меньше. Время жизни техники противника на поле боя определяется только временем подлета авиации, — объяснял генерал, довольно щурясь. — Параметры цели задаются автоматически без участия человека. Компьютер через телекамеру распознает “противника” и наводит ракету. Сейчас для обезвреживания неразорвавшихся боекомплектов целей на полигон будет послана группа саперов. Мы с вами, товарищи, можем пока плотненько пообедать, согреться, так сказать, чтобы не простыть по такой погоде, а потом предлагаю подъехать на полигон и осмотреть, что осталось от техники.

— Да ни хрена там не осталось! Металлолом! Железо! Потрясающая эффективность! — загалдели генералы. Александра Антоновича окружили со всех сторон, стали расспрашивать о системах.

— Да я не специалист. Это все наши разработчики, цеховики. Они скоро подъедут. Мое дело — наука, — отмахивался Александр Антонович.

— Видите, как может быть эффективна наука, стоящая на страже интересов государства, — наставительно сказал генерал, дружески похлопав Александра Антоновича по плечу.

За столами сидели поступающие в аспирантуру, что-то быстро строчили на больших проштампованных листах. Митя нервничал и грыз ручку. Все происходило в кабинете философии, заставленном шкафами с потрепанными книгами. А где еще можно сдавать философию? Впрочем, Залесову сейчас никакие философские книги не могли помочь — он не знал оба вопроса.

— Господа поступающие, я выйду, а вы посидите, пожалуйста, тихо, — попросила экзаменаторша — толстая пожилая женщина в очках, вставая из-за стола. — Через двадцать минут придет комиссия, и мы начнем, — она направилась к двери. — Кстати, тут за шкафами у нас сидит лаборантка, она за вами проследит, так что списывать и не пытайтесь. Людочка, пожалуйста.

— Да-да, Маргарита Львовна, — раздался из-за шкафа писклявый голос Людочки.

Но как только тетка вышла из кабинета, все тут же зашуршали “шпорами”. Митя кинулся к подоконнику, на котором у него стояла большая дорожная сумка, вытащил “Большой философский энциклопедический словарь”, быстро сунул его в стол. Потом оглянулся и стал лихорадочно перелистывать страницы. Нашел статью о Камю, стал торопливо читать…

Специальность прошла на ура. Он, как автомат, тараторил ответы, выказывая необыкновенно глубокие знания в области синтаксиса и семантики. Ему даже показалось, что Крошка Цахес с Найденовым его не слушают — пока он отвечал, они о чем-то перешептывались. Игонина задала только один дополнительный вопрос, касающийся темы его диссертации, после чего его отправили “погулять”, пока сдадут остальные. Найденов сказал, что у него блестящие знания, и он надеется скоро оказаться на Митином банкете по случаю защиты. Если уж Найденов сказал!…

Английский тоже прошел более-менее благополучно. Правда, в переводе по грамматике Митя грубейшим образом нарушил согласование времен и еще несколько раз забывал про артикли — у него с этим всегда было неважно, — но комиссия была очень лояльна, и он получил “добротную” четверку.

Философия еще со студенческой скамьи была для него камнем преткновения. Он ничего не понимал в этой зауми, да и не пытался понять, предпочитая перекатывать у соседей конспекты и готовить “флаги”, совсем не вникая в смысл написанного.

Переписав статью о философских взглядах Камю, Митя снова принялся листать словарь. Ему нужна была статья об эмпирическом опыте. Он, конечно, примерно догадывался, что это такое, но вот как сказать об этом, чтобы получилось умно?…

Митя зашел на кафедру. Таня оторвалась от компьютера, Рашид от контрольных работ, которые всегда стопками лежали на его столе.

— Сдал? — спросили они в голос.

Митя выкинул вперед пятерню с растопыренными пальцами.

— Молоток! А говорил, что ничего не знал! — язвительно заметила Татьяна.

— И не знал, и не знаю, и не буду знать, — улыбнулся Митя. — Я им всего минут пять отвечал. Как только начинаю ерунду лепить, сразу руками машут, чтоб замолк и не позорился перед другими. Это все Крошка Цахес, дай бог ей здоровья! Человек печется о будущем кафедры. И с экзаменами помогла, и с халтурой… — Митя прикусил язык — с радости он чуть не проговорился насчет корейцев.

— Что за халтура? — сразу заинтересовался Рашид. — Мне нельзя пристроиться? А то в начале года вообще полный голяк!

— Да нет, там курсы в Твери, уже набрали состав, — начал завирать Митя. — Я в последнюю минуту втиснулся.

— Ну ладно, аспирант, с тебя бутылка, правда Танюха? — подмигнул лаборантке Рашид.

— Конечно, вина какого-нибудь сухенького, — предложила Таня.

Митя полез по карманам. После падения “травяного” канала дела шли из рук вон плохо. Отдохнув в Испании, Вика вдруг решила обновлять мебель в гостиной, мол, неприлично с родительским старьем жить, и все сбережения, конечно, грохнули на эту “обновку”. В начале года никаких “пеньков” на горизонте не наблюдалось — будущие абитуриенты еще гоняли в футбол или таскались по дискотекам, откладывая на завтра то, что можно сделать сегодня. Поэтому Крошкино предложение насчет корейцев оказалось как нельзя кстати, и теперь, до начала занятий в аспирантуре, он опять возьмет львиную часть нагрузки на себя. Спасибо, конечно, Маркуше за то, что помог, подхватил, но… Зачем же ему свое кровное отдавать, самой заведующей предложенное? Он наскреб деньги на бутылку.

— Ладно, будет вам сухое. Бегите за бутербродами.

Митя зашел в общежитие, поздоровался с вахтершей на вертушке.

— А ваш товарищ сегодня тоже проходил. Часа четыре с ними занимается, — доверительно сообщила вахтерша.

Митя нахмурился. Маркуша не должен был сегодня заниматься с корейцами. Сегодня был Митин день. Всему происходящему было только одно объяснение…

Митя поднялся на третий этаж, где жили иностранцы, позвонил в дверь. Кто-то глянул в глазок, послышался шорох, какая-то возня, корейцы между собой о чем-то тихонько переговаривались за дверью.

— Да откройте же преподавателю! — попросил Митя.

Ему открыл Чанг. Он был в майке и шортах, жевал резинку. Даже еще не ощутив спиртной запах, перебиваемый жвачкой, по глазам, Митя понял, что кореец изрядно пьян.

— Здравствуйте, — сказал Чанг, с трудом ворочая языком. — Мы не хотим… учить… сегодня…

— Вы не можете сегодня заниматься, потому что пьяные, — поправил его Митя. — Это безобразие! — он решительно вошел в прихожую, направился в комнату, где они всегда занимались.

На кровати Чанга поверх покрывала мирно спал пьяный в дым Маркуша. Чанг развел руками и виновато улыбнулся, мол, я ничего не мог поделать.

— А где Пак и Ян? — поинтересовался Митя.

Чанг жестом показал, что они спят в своих комнатах. Ну да, он только что слышал, как они спят, стоя под дверью! Трусят, сволочи! Митя заговорил с Чангом по-английски — так было проще. Выяснилось, что Маркуша приперся к ним сегодня утром с похмелья и предложил провести занятия в неформальной обстановке — за бутылкой — познакомиться поближе, узнать много новых слов. Денег у него, конечно, не было. Наивные корейцы, мало что понимающие в российской жизни, восприняли его предложение серьезно — тут же побежали в магазин за водкой и закусками. Маркуше, конечно, не хватило. Он послал их еще раз…

Пока Чанг рассказывал о случившемся, Митя потихоньку закипал. Он вдруг почувствовал ненависть к этому сытому и пьяному здоровяку, храпящему на кровати бедного корейца.

— Что же он делает, скотина? — пробормотал Митя. Он подошел к Маркуше и стал его трясти за плечо. Маркуша застонал, но не проснулся. Тогда Митя сдавил ему пальцами нос. Маркуша отчаянно замахал руками и открыл глаза.

— О, Борменталь, нам тебя не хватало! — обрадовался он и потянулся, чтобы обнять нежданно явившегося друга, но Митя отстранился.

— Маркуша, что ты себе позволяешь?! Что они подумают? Ты сорвал мое занятие! Вставай немедленно! — закричал Митя.

Маркуша удивленно захлопал глазами. Сел на кровати. Испуганный Чанг торопливо вышел, предоставив русским возможность разбираться без него.

— Чего ты орешь, Борменталь?! Думаешь, крутой препод, иностранцам русский язык месяц втюхиваешь? Да я, между прочим, четыре года таких пеньков учил! Они у меня потом, как на родном, болтали! Я знаю, как с ними заниматься! А ты, говнюк, только пришел, а туда же! — прооравшись, Маркуша слегка успокоился. — Ну ладно-ладно, пошумели и хватит. Мы ведь Крошке про сегодняшнюю пьянку ничего не скажем, правда? Заработали мы с тобой по десять “баксов”, Борменталь?

— Не заработали! — строго сказал Митя. — Ты должен перед ними извиниться за такое поведение, понял?

— А вот на тебе! — Маркуша показал Мите кукиш. — Извиняться я буду перед всяким говном!

— В таком случае я пожалуюсь на тебя Игониной.

— Да-да, иди, беги, стучи Крошке! Она это любит! Давай-давай, говнюк!

— И не смей называть меня говнюком! — взвился Митя.

— А кто ты еще есть? Эй, мистер Чанг! — закричал Маркуша.

В дверях возник кореец.

— Ну что, еще по бутылочке вмажем для полного счастья? — Маркуша щелкнул себя пальцами по горлу и рассмеялся.

— Вма-жэм! — улыбаясь, произнес кореец. Он достал из кармана шорт кошелек.

— Борменталю отдай, он сходит, — приказал Маркуша.

— Я никуда не пойду. А вот ты сейчас отсюда немедленно уйдешь! — сказал Митя.

— Да ладно ты, говнюк, не кипятись! Завтра позанимаешься!

Митя, больше не в силах сдерживаться, подскочил к Маркуше, ткнул кулаком в подбородок, схватил за ворот рубахи, сдавливая горло. Маркуша на секунду оторопел, но потом перехватил его руки и сжал их так, что у Мити потемнело в глазах.

— Ты со мной не тягайся, говнюк! Я тебя зарою, если надо будет! — Митя увидел, как сузились до размеров точки Маркушины зрачки. — Не мешай мне жить! — Маркуша оттолкнул его от себя, и Митя полетел на пол.

Очумевший от всего происходящего Чанг бросился поднимать преподавателя, но Митя поднялся сам, выбежал из комнаты, хлопнул входной дверью.

Он шел по коридору, не видя ничего перед собой. Глаза налились кровью, в висках стучало. Он хотел немедленно позвонить Крошке и доложить о случившемся, но, пока спускался до вахты, подумал, что в таком состоянии ничего не сможет толком рассказать — гнев душил его. Митя посмотрел на запястья со следами Маркушиных пальцев. Наверняка будут синяки. Ничего, он потерпит до завтра. А завтра покажет ему небо в алмазах! Еще посмотрим, кто кого!

Домой Митя в таком состоянии ехать не решился — еще напугает ребенка своими бешеным видом! Поехал к Насте. Маркушу она знает, как облупленного, как никак у ее мамы диссертацию делал, целыми днями в кабинете штаны просиживал, под диктовку за Зоей Павловной писал. У самого-то мозгов только на выпивку хватает! А Настене поплакаться в жилетку не грех…

Когда на следующий день Митя зашел на кафедру, Маркуша был уже там. Он сидел за своим столом, опустив голову, и делал вид, что читает какую-то брошюру. Митя глянул на него и понял, что он успел наябедничать первым. Тем хуже для него! Кроме Маркуши на кафедре были также Рашид, Таня и Анечка.

— Ольга Геннадьевна, я хотел бы с вами поговорить, — начал Митя. — Вчера у нас произошло ЧП с корейскими студентами.

— Знаю — знаю, — закивала Крошка Цахес. — Мне Георгий Васильевич уже все доложил. У корейцев была пьянка, в которой вы с Марковым приняли непосредственное участие. Пьянка закончилась безобразной дракой на глазах у студентов.

— Ольга Геннадьевна, я вчера с ними не пил! — возмутился Митя. Но Крошка Цахес его словно не слышала.

— Знаете что, Залесов, если уж и выгонять с кафедры Маркова, так и вас заодно. Сколько раз вы были замечены в совместном распитии на кафедре? Хотя и я, и Зоя Павловна, в свое время, строго-настрого запретили какие-либо пьяные сборища! Здесь вам не распивочная, Залесов! Здесь технический университет, в котором учатся иностранцы! На первый раз получите по выговору без занесения. Свободны!

— Ольга Геннадьевна, да я же!… — начал было Митя.

— Свободны! — повторила Крошка, и так зыркнула на Митю, что он понял, какие-либо оправдания бесполезны.

— Нет, Ольга Геннадьевна, что значит без занесения? — взвился со своего места Маркуша. — Я с Залесовым работать не могу! Он меня оскорбил рукоприкладством! Давайте поставим вопрос ребром: или я, или он!

— Георгий Васильевич, ну зачем же так обострять? — слегка смягчилась Игонина.

— Работать с Залесовым я не буду! — твердо сказал Маркуша.

— Залесов зачислен в аспирантуру и останется на кафедре только на полставки. Вторую половину я хотела поделить между вами и Рашидом Бектемировичем. Помочь, так сказать. Может, вы как-нибудь договоритесь?

Маркуша упрямо мотнул головой, достал из ящика стола лист бумаги и стал писать заявление. Воцарилась тишина, все смотрели на пишущего Маркушу. Он поставил размашистую подпись и положил лист на стол Игониной. Ольга Геннадьевна прочитала заявление и отложила бумагу в сторону.

— Я попрошу выйти всех, кроме Маркова, — сказала она громко.

В коридоре Рашид ободряюще хлопнул расстроенного Митю по плечу.

— А ты молодец, Дмитрий, — сказал он. — Кто-то должен был это сделать.

— Ну да, сделал! И что теперь? — вздохнул Митя. — Как работать?

— Ты не бойся, — Рашид отвел Митю в сторону, чтобы не слышали девицы, сказал тихо: — Вот увидишь, она ему мозги вправит. Думаешь, Крошка не понимает, кто во вчерашнем виноват? Все она прекрасно понимает. Справедливую строгость проявляет. Колбасится дамочка. А Маркуша прекрасно знает, что заявление она ему никогда не подпишет. Он этих заявлений уже штук пять писал. Как только она на него наедет, он сразу писать, а потом оба делают вид, будто ничего и не было. Так что ты не суетись и позиций не сдавай.

— Постараюсь, а все равно — как теперь работать?

— Ничего, стерпится — слюбится. Я тут все-таки не первый год задницей трясу.

С кафедры вышел Маркуша, лицо его было красным. Он подошел к Мите и сказал скороговоркой, не глядя ему в глаза.

— Ладно, Дмитрий Алексеевич, извините. Нам еще с вами работать, и нечего из избы хлам выносить. Перед студентами я извинюсь, — он протянул руку. Митя помедлил несколько секунд, колеблясь, вяло пожал ее.

Маркуша кивнул всем на прощание и пошел, втянув голову в плечи.

— Опохмеляться пошел, — вздохнула Анечка.

Митя с уважением посмотрел на Рашида, пожал ему руку.

— Ты пока на глаза Крошке не попадайся, пускай поостынет, — посоветовал Рашид. — Она тебе попозже сама всю нагрузку по корейцам отдаст, вот увидишь, — на минуту он о чем-то задумался, глядя в пространство. — Что ты сегодня делаешь?

— Я? Ничего, — пожал плечами Митя. — Домой иду, к жене.

— Дома опять грузанешься. Пошли в гости к одной женщине? Посидим, чайку попьем. Развеешься, заведешь новое знакомство. Хорошая женщина, умная. У нее двое детей.

— А зачем мне это? — спросил Митя.

— Да так, узнаешь кое-что из нашей универовской жизни. Не все же тебе в невинных девушках ходить, — Рашид по-доброму улыбнулся. — То, что с тобой вчера случилось, Залесов, выеденного яйца не стоит. Маркуша хоть и сволочь, но правильно сказал: “Хлам не выноси.” Пускай лежит — авось сгодится.

По дороге Рашид купил большой торт и бутылку сладкого вина. Они ехали на “Бабушкинскую”, и хотя Митя жил совсем в другом конце города, теперь он уже втайне радовался тому, что не лежит на диване ни у Настены, ни дома, страдая по поводу вчерашней драки и сегодняшнего крутого разговора с Крошкой. “Тонкий психолог, этот мусульманин, — думал Митя. — Все-то он на свете знает: и про баб, и про наркотики. И чего я раньше его не замечал? Ну да, друг Маркуша настроил. Гнилой говорит. А сам-то он не гнилой? Фрукт!”

Им открыла миловидная светловолосая женщина лет тридцати. Видно было, ждала гостей — на ней было закрытое вечернее платье, на голове — пышная прическа.

— Вера, — представилась она Мите, протягивая руку тыльной стороной ладони вверх.

Митя растерялся и руку поцеловать не решился — только пожал легонько. Рашид отдал ей коробку с тортом и какой-то сверток, который извлек из портфеля, она пригласила их в комнату. Стол был накрыт человек на десять. Но других гостей пока не было видно. Они сели на диван, а Вера исчезла на кухне.

— Ну вот, а говорил к женщине! — шепнул Рашиду Митя. — Тут намечается большая тусовка. День рождения?

— Да, — кивнул Рашид. — Помнишь Эдгара Рахимовича?

Митя пожал плечами.

— Кто это?

— А, ну да! Мимо тебя скандал прошел — ты тогда еще только устраивался. Проректор по АХЧ. Хороший дядька, его летом повязали его на взятке. Не взятка — так, мелочь. И ведь не для себя брал, для других. А те, для кого брал, его и подставили. Помешал он кому-то. Ну, я-то знаю, кому, — Рашид многозначительно замолчал.

— Кому? — полюбопытствовал Митя.

— Да ладно, не напрягайся. В общем, у него сегодня почти юбилей — сороковник стукнул.

— А ты его откуда знаешь?

— Да так, общались помаленьку, — как-то неопределенно сказал Рашид.

— То есть хозяина не будет? — удивился Митя.

— Ну да. Из СИЗО его не отпустили, хотя очень солидные люди за человека просили Помешал, Эдгар, помешал, — Рашид замолчал, о чем-то задумавшись. — В общем, соберутся старые друзья. Попьют, попляшут за его здоровье. И ты тоже попей, попляши. Все равно никого не знаешь — легко будет.

Митя посмотрел на бутылки на столе.

В комнату с гиканьем ворвались двое пацанов лет шести. Они строчили в друг друга из игрушечных автоматов. Увидев гостей, на мгновение замерли.

— А ну-ка, идите сюда, орлы! — приказал им Рашид.

Мальчишки подошли, и Рашид вручил им по “Чупа-чупсу”. Пацаны тут же содрали обертки, сунули карамель в рот и принялись воевать дальше, носясь по комнате, как угорелые. В прихожей раздался звонок — начинали собираться гости.

Был двенадцатый час. Прождав автобуса минут десять, Рашид с Митей решили идти до метро пешком, благо что через дворы было недалеко. Оба выпили довольно прилично и старались поддерживать друг друга под руку. Разгоряченные водкой, разговаривали они громко. Рашид травил анекдоты из студенческой жизни и жаловался на китайских студентов, которые из рук вон плохо занимались языком. Митя, хохотал над шутками; он был очень доволен поездкой и по приезде домой собирался рассказать Вике, с какими замечательными и душевными людьми он сегодня познакомился — сплошь заведующие складами, гаражами и ЖЭКами.

Компанию обкуренных подростков, сидящую на скамейках в темноте густо заросшего деревьями двора, они заметили не сразу. Подростков было человек семь.

— Эй, дядьки, — окликнули их из темноты. — Курить будет?

— Классический сюжет, — рассмеялся Эдгар. — Кто там просил курить? Иди сюда!

Из сумрака показалась девица лет шестнадцати в джинсах и ветровке.

— Дяденьки, я просила, — сказала она и сделала кокетливый книксен, едва удержавшись на ногах. — Мне еще нету большого возраста. Вы ведь не обидите ребенка?

— Кто тебя обидит, тот и дня не проживет, — весело сказал Эдгар. — А мне показалось, мужской голос был. Митя, дай девушке сигаретку.

— Это верно, — сказала девушка и показала на пальцах, что ей нужно как минимум две сигареты.

Митя достал пачку, протянул девице. Она вытянула из пачки три.

— Теперь твоя душенька довольна? — спросил Эдгар.

— Зажигалочку еще, — попросила девица, суя сразу все три сигареты в рот.

Митя чиркнул зажигалкой, она подкурила и тут же исчезла в темноте. Послышался топот. Подростки сорвались со скамеек и исчезли. Они зашагали дальше. Пересекли двор и оказались в следующем, еще более заросшем. Во дворе стояли два типовых двухэтажных здания, огороженные сетчатыми заборами, — детский сад и какое-то учреждение. Между заборами шла узкая асфальтовая дорожка, по которой едва можно было пройти вдвоем.

— Вот сюда, — показал Рашид. на дорожку. — Еще один двор — и метро.

Они шагнули на дорожку.

— Ну вот, в прошлом году подходит ко мне монголка и говорит на чистом русском: “Рашид Бектемирович, если я с вами трахнусь, вы мне поставите гос. экзамен по языку?” А сама ни разу на занятиях не была. Я ее так оглядел с ног до головы, думаю: тебе красная цена в базарный день пятьдесят тугриков, да еще болезни какие-нибудь нехорошие. Нет, говорю, ты сначала…

Сбоку за сеткой раздался какой-то шорох. Митя обернулся. В глаза ему брызнула аэрозоль. Он тут же перестал что-либо видеть и понял, что теряет сознание…

Митя очнулся от того, что было холодно. Поднял глаза и увидел ботинок Рашида. Рашид лежал навзничь в двух шагах от него. Митя поднялся на ноги, чувствуя чугунную тяжесть в голове, попытался привести приятеля в чувства. На затылке у Рашида была рана, из которой тонкой струйкой стекала по волосам и шее кровь.

— Рашид, ты жив? — зачем-то спросил Митя, чувствуя, как его голос стал совсем чужим.

Рашид отозвался стоном. Сел, опершись спиной на забор, открыл глаза, ощупал затылок. С удивлением смотрел на кровь на ладони.

— Профессионально у них тут все организовано, — сказал он с горькой усмешкой. — Я чувствую, газом вырубают. Заметил одного, кинулся было через забор — тут меня и огрели! — объяснил происхождение раны Рашид. — Только откуда у пацанов паралитик?

— Газ?

— Ну да, он только в войсках может быть. Населению не продают. Ну что, проверим карманы: все они обчистили, нет?

Карманы были абсолютно пусты, пропали даже сигареты с зажигалкой.

— Пропуск жалко, — вздохнул Рашид. — Сколько ж они, суки, так народу обшманали?

— Тебя в травмпункт надо, — заметил Митя, глядя на струящуюся за шиворот кровь.

— Надо, — слабо согласился Рашид. — Втравил я тебя, Дмитрий! Черт меня дернул через дворы идти! Погуляли называется!

— Да ладно, хуже бывает, — махнул рукой Митя. Он помог Рашиду подняться и поволок его по асфальтовой дорожке из злополучного двора.

Идя вечером через проходную, Лина нервничала. Сегодня у нее в сумочке лежало два десятка дискет с тем, что на казенном языке называется информацией для служебного пользования.

Крупные вещи — сумки, баулы, чемоданы, рюкзаки — проносить на территорию экспериментальной базы было категорически запрещено, для них рядом с вахтой имелась камера хранения. А то, что можно было — дамские сумочки и кейсы — вахтеры иногда бессовестным образом обыскивали, ссылаясь на меры безопасности. И никакой закономерности в этих обысках не было: не понравилась вахтеру твоя рожа, он и давай шарить. Перед вахтой Лина вся напряглась и представила себе, что вахтерша видит ее как пустое место. “Давай-давай, отворачивайся!”— мысленно приказала девушка.

Вахтерша читала журнал. Она только на мгновение подняла глаза, чтобы взглянуть на положенный перед ней пропуск, автоматически сунула его в ячейку. Лина с облегчением вздохнула и заспешила к выходу.

На улице было холодно. Моросил мелкий осенний дождь. Бугай, как всегда, дежурил рядом с машиной, дожидаясь ее.

— Быстро поехали! — сказала Лина, садясь в машину.

Бугай посмотрел в зеркало заднего вида и тронулся с места.

— Ну все, уволилась я из этой шарашки, — нервно рассмеялась Лина.

— Официально, или так?

— Или так, — девушка достала из бардачка сигареты и закурила. — Теперь не надо будет каждый день таскаться на службу и делать дурацкий вид, будто у тебя три класса образования. Свобода! — Лина вскинула руки вверх.

Бугай глянул в зеркало заднего вида и нахмурился.

— Ты чего? — спросила девушка, тоже посмотрев в зеркало. Позади маячил зеленый “Опель-кадет”.

— Да так, есть у меня одно маленькое подозрение. Пока ехал сюда, за мной пристраивалось машин семь. И сейчас опять один из них.

— М-да, это неприятно. Надо Бадаичу позвонить — проинструктироваться.

Бугай протянул Лине сотовый телефон. Девушка набрала номер.

— Привет, мы едем к тебе. Тут Гриша сомневается насчет одной машинки.

— Так вы не торопитесь, — произнесла телефонная трубка. — Заедьте за покупками. Да, лампочек купите. Хорошо?

— Хорошо! — Лина сунула телефон бугаю в карман куртки. — Крутись по центру, а в его сторону ни шагу!

— Понял! — кивнул бугай.

Девушка снова посмотрела в зеркало. Зеленый “Опель-кадет” катил за ними по блестящему мокрому асфальту. Но вот он обозначил поворот и отвалил в переулок.

— Свалил! — сообщила бугаю Лина.

— Сейчас посмотрим! — он резко перестроился в крайний левый ряд, подрезав соседей. Машины начали отчаянно сигналить, призывая нарушителя к порядку.

— Да пошли вы все! — огрызнулся бугай и, почти на месте развернув машину на сто восемьдесят градусов, поехал в обратную сторону. Теперь он уже аккуратно вклинился в поток машин и стал лавировать, ловко выискивая “дырки”. Скоро “БМВ”, со всех сторон зажатая машинами, медленно двигалась от светофора к светофору. — Пускай теперь попробуют поводить! — усмехнулся бугай, глянув в зеркало.

Митя своим ключом открыл дверь, включил свет в прихожей.

— Викуша! — позвал он ласково. Жена не отозвалась. Он разделся и прошел в гостиную, где за матовыми стеклами дверей мерцал телевизор.

Вика, укрывшись пледом, сидела на диване. Ее взгляд был устремлен поверх экрана, на огни окон дома напротив.

— Эй, мормыш, ты чего? — Митя пощелкал пальцами перед ее носом, наклонился, чтобы поцеловать. Вика отстранилась. — Как Дашуля?

— Уйди с экрана, ты не стеклянный, — произнесла Вика ледяным тоном.

— Викуша, что с тобой? Я же позвонил, сказал, что задержусь. А меня, между прочим, грабанули. Малолетки с газом, представляешь? До сих пор дышать не могу. А Рашиду башку пробили, зашивать пришлось.

Митя продемонстрировал свои испачканные в грязи брюки.

— Лучше бы тебя вообще грохнули, чтобы больше не видеть! — неожиданно сказала Вика, и теперь Митя увидел, как на ее глазах закипают слезы. Он присел на корточки перед диваном, попытался взять ее за руку. Руку она отдернула.

— Скажи, чем я провинился? Мы с Рашидом ходили на день рождения к проректору по АХЧ. Понимаешь, к проректору! Если он сам меня пригласил, не мог же я отказаться! Это неприлично. А вдруг мы завтра дачу начнем строить, а у него стройматериалы дешевые. Да мало ли — вон кран на кухне нужно менять. Знаешь, кто там у него был? Всякие жэковские бабы со своими мужиками. За ними записывать надо — что не фраза, то перл! Я, как бешеный, хохотал.

— А твоя баба тоже жэковская?

— Какая баба? — опешил Митя.

— Любовница твоя, которая мне тут весь вечер названивала, Дашке спать не давала!

— Да что ты, нету у меня никакой бабы! — опешил Митя. — Ерунда какая-то! — он стал лихорадочно соображать, кто мог ему звонить. Настена точно не могла. У нее даже не было его домашнего телефона. Он хотел ей дать, но она сама отказалась, сказала, что не хочет слышать голоса его жены. А больше некому. Все его старые подружки остались в далеком прошлом. Они даже не знают, где он теперь живет.

— Не ври! Не умеешь врать — не ври! — сорвалась на крик Вика. — Я это еще летом поняла. Вы, мужики, ни черта в женской интуиции не понимаете. Сами тупые, как валенки, думаете — все такие же. Помнишь, я тебе летом сказала: узнаю — убью нахрен!

— Не помню, — соврал Митя.

— Убивать я тебя не буду. Пачкаться еще о всякое дерьмо! Но сюда ты больше не придешь, понял?

— Вика, да у меня нету никого, как ты не поймешь? Это чья-то шутка! Может, вообще не туда попали? Бывает такое. Вон я в прошлый раз с одним мужиком минут пятнадцать…

— Хорошенькая шутка — звонить мне и спрашивать, почему ты не пришел на свидание?

— Погоди — погоди, ну подумай логически. Какая нормальная баба будет звонить жене своего любовника и задавать такие глупые вопросы. Разве что у нее не все дома!

— Она не жене звонила, милый, маме. Наверное, телефоны перепутала. По имени — отчеству меня называла. И ведь правильно называла. Ты уж ей скажи, чтоб не путалась в следующий раз! В общем, сумка с твоим барахлом в спальне. Если я что-то забыла положить, сам смотри.

— Вика! — голос у Мити стал трагическим.

— Все! — Вика закрыла лицо руками. — Я сказала — все! Вали! — она соскочила с дивана и, плача, бросилась в ванную.

Митя остался сидеть на паласе. Маму по имени-отчеству? Значит, действительно знакомый человек. Может, кто-то из одноклассниц? Но кто? За такие шутки убивать надо. Он подошел к двери ванной, потянул за ручку. Дверь, естественно, была заперта. Слышался звук льющейся воды. Он прошел в спальню. Дорожная сумка, набитая его вещами, действительно, стояла на полу. Сверху на рубашках лежала фарфоровая трубочка и жестяная коробка с гашишем. Митя присел над сумкой, открыл жестянку. На дне лежало всего несколько маленьких крошек. Он вернулся к двери ванной.

— Вика, утро вечера мудреней. Давай я сегодня на диване посплю, а утром решим. Да и с Дашкой как-то не по-человечески! Дочери отец нужен.

— Такой не нужен, — раздалось из-за двери.

— Ну что, договорились, я останусь?

— Нет! — Вика открыла дверь. Глаза у нее были красные, но она больше не ревела. Смотрела зло и неприступно. — Все собрал? Топай! Иначе не успеешь до мамы доехать.

Митя посмотрел на часы. Было пятнадцать минут второго. — Я и так не успел. Куда я сейчас поеду? Ну как можно с одного телефонного звонка, с чей-то глупой злой шутки ломать себе всю жизнь? Маразм какой-то!

— Да знаю я все, знаю. Не держи меня за дуру, — вздохнула Вика. — И видела я вас на Цветном бульваре, вы сосиски ели с кофе. Светленькая такая девчонка. Фигура классная, это видно. Повнимательней надо быть, когда выбираешь маршруты прогулок с девочками. Забыл, что я на Цветной за детским пособием езжу?

— Забыл, — честно признался Митя.

— Ну вот и вали отсюда, раз забыл! И ключи давай сюда! — Вика протянула руку за ключами.

Митя понял, что спорить с Викой бесполезно. Если уж она упрется, никакими доводами не убедишь, хоть разбейся. Нужно время, чтоб она остыла. Может, неделя — две. Он пошел в спальню за сумкой.

— Меня ведь правда грабанули, я не шучу. Дай денег на машину до матери доехать, — попросил он.

Когда дверь за ним захлопнулась, он поднялся на один лестничный пролет, сел на ступеньку, достал из кармана фарфоровую трубочку, забил ее крошками гашиша. Втянул в себя горячий дым. Почти сразу же в голове раздался приятный звон, будто кто-то задел гитарную струну. Алкоголь давно выветрился, оставив сивушный запах и тяжелую голову, и теперь было приятно заменить его другим кайфом. Ну и денек сегодня, все один к одному: Маркуша, Крошка, малолетки, Вика! Нет, к матери он не поедет, это однозначно. Не хватало еще одного ночного скандала! Она у него шебутная старушка, узнает — вскинется их мирить, еще больше наломает дров. У кого бы пожить? Неужели, правда, к Насте? — он разволновался, вспомнив о ней. Да, все это было очень глупо. — Но кто же все-таки?… И тут Митя снова увидел сузившиеся зрачки Маркуши, вспомнил его мертвую хватку и слова угрозы. Неужели? Но это тогда вообще!… Удар ниже пояса. Бабский! Но как он узнал имя-отчество матери? Ну да, при оформлении на кафедру Митю в деканате попросили оставить данные о родителях. Чего проще — зайти посмотреть, тем более, что в деканате его все хорошо знают. А потом попросить какую-нибудь знакомую бабу из общежития позвонить и приколоться — что-то типа шутки. От осознания того, что Маркуша мог проделать с ним такое, Мите сделалось нехорошо — кровь отлила от головы, он почувствовал дурноту и состояние, близкое к обмороку. Кайф прошел, будто его и не бывало.

“БМВ” была припаркована к тротуару рядом с магазином “Свет”. Бугай ждал Лину и почти ежесекундно поглядывал в зеркало заднего вида, отслеживая причаливающие к тротуару машины. Красная “семерка” показалась ему подозрительной. Он уже сегодня видел одну такую. Бугай поправил зеркало, пытаясь разглядеть тех, кто сидит в машине. Их было двое. Они о чем-то оживленно разговаривали или делали вид, что разговаривают. “Какие вы ловкие, орлы! Черт возьми!”— бугай хлопнул себя по лбу — как же он сразу не догадался! Стал нервно поглядывать на светящиеся двери магазина.

Лина вышла с полиэтиленовым пакетом, доверху набитом лампочками. Она положила пакет на заднее сиденье, сама уселась рядом с бугаем.

— Поехали!

— Видишь, в зеркале “семерка”?

— Опять они? — Лина внимательно посмотрела в зеркало, потом на бугая. — Маячок? — догадалась она.

— Боюсь, да.

— Что будем делать?

— Есть два варианта: бросить машину и уходить пешком или в укромном месте снять маяк. У тебя есть пудреница?

— Есть-то есть. Ты его с моим зеркалом пять часов будешь искать, — Лина задумалась. — Ладно, двинулись, по дороге сообразим. Постарайся оторваться от них хотя бы на пару минут.

Бугай сорвал машину с места. “Семерка” еще некоторое время стояла, давая “БМВ” удалиться, затем, не торопясь, отъехала от тротуара и покатила в общем потоке.

“БМВ” с ревом влетела в старый уютный дворик. Лина с бугаем выскочили из машины и бросились в проходной подъезд. В темноте Лина потянула на себя массивную дверь, и они оказались на оживленной улице. Девушка взяла бугая под руку и они, изображая влюбленную парочку, прогулочным шагом направились к ближайшему метро.

Во двор въехала белая “Волга”, она замерла рядом с “БМВ”. Из “Волги” выбрался мужчина в светлой куртке, нырнул в салон брошенной машины. Внимательно все оглядел, залез в бардачок. Он сел за руль, вынул из кармана куртки крохотную рацию и передал: “Наши друзья лишились колес и направляются к “Новослободской”. Отрабатывайте второй вариант.”

Бугай с Линой, крепко обнявшись, стояли на автобусной остановке. Так они могли видеть, что творится за спинами друг друга. Бугай, склонившись к Лине, что-то нашептывал ей на ухо. Лина звонко смеялась.

— Еще две пересадки, потом возьмем машину и смотаемся на другой конец, — тихо говорила Лина. — На всякий случай, взведи ствол.

Бугай кивнул и послушно полез под куртку.

— Не сейчас, дурак! Когда садиться будем. Последним пойдешь.

Подошел автобус, Лина с бугаем влезли в него и проехали две остановки. Двери с шипением открылись. Сзади к автобусу пристроился троллейбус.

— Быстро! — скомандовала Лина. Они выскочили из автобуса и пересели в троллейбус. Троллейбус тут же закрыл двери и отъехал. Парочка уселась на сиденье, обнялась.

— Ну, вроде все чисто! — удовлетворенно усмехнулся бугай.

— Не говори гоп! — строго сказала Лина.

Через две остановки они вышли из троллейбуса, и Лина потянула бугая во дворы, внимательно оглядывая прохожих и машины.

Они шли по тротуару вдоль жилого дома. Впереди показалась машина с зажженными фарами. Машина медленно покатила по асфальту, явно собираясь припарковаться. Лина оглянулась. С другого конца дома во двор въехала еще одна машина. У этой фары были потушены. Она быстро поехала вдоль тротуара.

— Атас! — Лина рванула бугая за рукав к подъездной двери. На их счастье дверь оказалась открыта.

Они бегом поднимались по лестнице. Загудел лифт. Лина жестом приказала бугаю остановиться. Замерли на лестничной площадке между четвертым и пятым этажами, пытаясь отдышаться. Двери лифта разъехались с характерным звуком где-то наверху. Никаких шагов слышно не было. Бугай вынул из-под мышки пистолет. Лина приложила палец к губам. Они осторожно двинулись по лестнице вверх. На площадке седьмого этажа было темно. Лина замерла, прислушиваясь к звукам наверху. Человек появился из-за мусоропровода так неожиданно, что бугай не успел выстрелить первым. Раздался сухой щелчок, было слышно, как зазвенела о лестницу стреляная гильза. Бугай повалился на Лину, придавливая ее собой. Девушка стала лихорадочно шарить рукой по полу. Она увидела надвигающийся на нее черный силуэт. Пистолет уже был у нее в руке. Лина, боясь, что противник, пока она вскидывает руку с оружием, выстрелит первым, приставила пистолет к боку своего напарника и трижды нажала на спусковой крючок. Тело бугая подпрыгнуло от выстрелов. Противник, не успев ни вскрикнуть, ни застонать, кулем рухнул на площадку. Его пистолет с глушителем загремел о ступеньки. Лина, вся в крови, выбралась из-под тела своего напарника, побежала вниз. На первом этаже хлопали входные двери, были слышны шаги: кто-то бежал по лестнице.

Лина прикинула, в какой из квартир окна могут выходить на противоположную сторону, надавила на кнопку звонка двери на пятом этаже. За дверью завозились.

— Кто? — спросил пьяный мужской голос.

— Свои-свои, — отозвалась Лина, стараясь придать голосу веселый тон и пряча пистолет за спину.

— Свои, — рассмеялся пьяный. Щелкнул замок. Раскрасневшийся мужик был в брюках и полурастегнутой рубашке.

— Ой, к нам такая девочка! — закричал он кому-то в комнате, и распахнул объятия, чтобы заключить в них Лину.

Лина приставила к его груди пистолет.

— Сколько вас?

— Со мной четверо. Мальчишник у нас, — залепетал хозяин квартиры, косясь на ствол. Он только сейчас заметил, что девушка с ног до головы вымазана кровью. — Девушка, берите что надо, только не убивайте, пожалуйста. У меня дочка маленькая. Кто ее будет кормить? — заговорил он скороговоркой и трезвым плаксивым голосом. Кажется, он был готов встать на колени и разрыдаться.

Лина резко развернула его и повела в комнату, откуда доносилась веселая музыка, был слышен звон тарелок и мужские голоса. Пьяные гости сидели за столом.

— Всем на пол! Руки за головы! — скомандовала Лина.

— Классная шутка! — рассмеялся один из мужиков, глядя на пистолет. — Девушка, как вас зовут?

В ответ Лина выстрелила в потолок. Побелка густо посыпалась на стол. На мгновение пьяные мужики замерли в растерянности, еще не веря, что все это не забавный розыгрыш, затем сразу все повалились на палас и сцепили за головами руки.

— Где простыни? — спросила Лина.

— Не знаю! Жена на юге. Наверное, в спальне, — залепетал хозяин квартиры.

Лина повела его в спальню, открыла шкаф. На пол полетело постельное белье. — Связывай простыни вместе! — приказала девушка. Она стала копаться в шкафу. Нашла джинсы и вязаную женскую кофту. Пока протрезвевший с испуга хозяин вязал простыни, прошла в ванную, открыла кран. Мощная струя воды хлынула в ванну. Лина скинула с себя грязную одежду, посмотрелась в зеркало, стала умываться, ожесточенно сдирая с себя мочалкой кровь. Переоделась. Джинсы оказались чересчур велики в поясе, и она подвязала их шнурком от халата. Вернулась в спальню.

— У тебя у жены какой размер? Шестидесятый?

Хозяин испуганно пожал плечами.

— Мог бы и поменьше корову найти. Ну что, готово?

Мужчина продемонстрировал один из узлов. Девушка подошла и проверила его — крепко.

— Неси за мной в ванную! — приказала Лина.

Хозяин схватил простыни и понес за девушкой. В ванной они намочили узлы.

Лина распахнула окно на кухне, глянула вниз. Внизу были деревья и кустарники. Где-то яростно мяукали кошки. Лина привязала один конец связки к трубе батареи. Выкинула другой конец за окно.

В дверь позвонили.

— Всем лежать! — крикнула Лина мужикам в комнате. — Варежки неси! — приказала она хозяину.

— Какие? — удивился мужик.

— Лучше кожаные.

Хозяин исчез, через мгновение появился с мужскими кожаными перчатками в руке. Лина напялила перчатки. Перекинула свою сумочку через плечо. В дверь звонили все настойчивей. Кто-то уже колотил по обитому дерматином железу.

— Немедленно откройте! Будем ломать дверь!

— Повернись ко мне спиной! — приказала Лина. Хозяин послушно повернулся. — Вытяни правую руку! — он вытянул. Девушка сначала приставила пистолет к его виску, затем вложила в руку, подвела указательный палец под спусковой крючок. — Досчитай до пяти и стреляй! Иначе тебя убьют! Понял?

Хозяин квартиры кивнул, заворожено глядя на входную дверь, которая была видна через кухонный проем. Дверь содрогалась от ударов.

Лина неслышно шагнула назад и выскользнула в окно. Палец на спусковом крючке дрогнул, раздался выстрел. Гильза со звоном ударилась о дно чайной чашки. Чашка треснула.

Связки хватило только до второго этажа. Лина качнулась на простынях и прыгнула. Затрещали кусты. При падении она сильно оцарапала руки и лицо, но даже не ойкнула. Поднялась и, прихрамывая, побежала в темноту. Когда она уже исчезла в темноте, кусты снова сухо затрещали — вдоль дома резво бежали вооруженные люди.

Шторы в квартире были плотно задернуты, свет выключен, так что, глядя в окна с улицы, ни за что не догадаешься, что внутри кто-то есть. Бадаев — лысеющий мужчина в очках, — лежа на диване, смотрел едва слышно мурлыкающий телевизор. Не столько смотрел, сколько прислушивался к звукам, которые доносились извне. В свете мерцающего экрана глянул на циферблат часов, досадливо щелкнул пальцами. Лина должна была появиться часа полтора назад. Это был дурной знак. Он резко поднялся с дивана, стараясь не скрипеть рассохшимся паркетом, на цыпочках подошел к шифоньеру, вынул из него давно уже собранную дорожную сумку. С сумкой направился в прихожую, надел обувь и куртку, поднял пластмассовую крышечку дверного глазка, затаив дыхание, припал к двери. Его рука уже была готова повернуть ключ в замке, но тут где-то грохнула дверь, раздались детские вопли и смех. Бадаев убрал руку с ключа.

Вдруг он увидел, что перед глазком на лестничной площадке возникла Лина. Ее испуганное лицо все было в царапинах. Девушка огляделась. Она не успела нажать на кнопку звонка, Бадаев повернул ключ, открыл дверь, втянул Лину в прихожую. Дети с воплями пронеслись вниз по лестнице.

Они стояли в темноте. Лина тяжело дышала.

— Ты не бойся! Я их сюда не привела. Борьку завалили на “Каширке”, — прошептала девушка.

— Чем ехала? — тоже шепотом спросил Бадаев.

— Тачкой. Расплатилась в двух кварталах отсюда.

— Дискеты все взяла? Какой объем?

Лина кивнула.

— Мегабайт тридцать, не меньше.

— Ты свою рожу видела?

— Догадываюсь, — тяжело вздохнула девушка.

— Ну да, приметная дамочка. Значит, ты у них в картотеке, — Бадаев на мгновение задумался. — Ладно, будем меняться, — он снова глянул в глазок и, стараясь не щелкнуть выключателем, зажег в ванной свет. — Садись! — приказал Бадаев девушке.

Лина села на край ванны. Бадаев всмотрелся в ее лицо, вынул из шкафчика под раковиной большую косметичку. Он растворил в стакане с водой таблетки перекиси водорода, стал тампоном промывать царапины. Лина со свистом втянула в себя воздух.

— Потерпи, потерпи. А то мамой будешь, — прошептал Бадаев. Промыв царапины, он заклеил их тоненькими, почти нитеообразными полосками пластыря. Сверху лопаточкой нанес косметический крем цвета кожи, начал его растирать. — Какие у тебя соображения, кто?

Лина пожала плечами. — Вообще на ваших не похоже. Типа киллеров. А с наводкой и думать нечего — Александр Антонович. Зря ты на него поставил.

Бадаев отрицательно покачал головой. — Ничего не зря! Другой выход стоил бы дороже, и еще неизвестно, чем бы все кончилось. А так ты смогла пять месяцев работать без прикрытия, — он стал тщательно наносить грим. — Он трус и рыльце в пушку, а так бы пришлось с нуля на ключок ловить, — в завершение Бадаев напялил на голову Лине светлый парик.

— Ну как?

Лина с удивлением рассматривала себя в зеркале. Лицо было совершенно незнакомым, царапин как ни бывало.

— Мэрлин Монро, однако, — улыбнулась она натянуто.

— Ну да, Мэрлин. Чуть сюда их не провела, — вздохнул Бадаев. — Ах, Александр Антонович, Александр Антонович, не дай бог, если ваша любимая племянница права!… — он странно улыбнулся, показав в уголке рта золотую фиксу.

Через полчаса из четвертого подъезда дома номер семьдесят по Рязанскому проспекту вышла импозантного вида пара: стильно одетый седой мужчина с тростью и шикарная блондинка с ярко накрашенными губами. Девушка вышла к обочине проезжей части и подняла руку. Тут же рядом с ней взвизгнула тормозами новенькая “Тойота”.

Большой грант для маленького героя

Вика открыла дверь и вывезла летнюю коляску на лестничную площадку. Дашка в коляске вертелась и дрыгала ногами, пытаясь избавиться от страховочного ремня, который удерживал ее в сидячем положении.

— Да тихо ты! — погрозила пальцем дочери Вика. — Будешь болтаться, не пойдем гулять, — она вызвала лифт.

Вдруг за стенкой, которая отделяла шахту лифта от лестничной клетки, раздался храп. Вика испугалась и второй раз надавила на кнопку вызова кабины. — Слышишь, там бабай сидит! — шепотом сказала она дочери. Дашка весело угукнула в ответ. Пока лифт шел, любопытство пересилило страх, и Вика осторожно заглянула в проем. На ступеньках, положив голову на сумку, спал Митя.

— Это твой папка спит, — объяснила Вика дочери. — Непутевый он у тебя, дурной, дурацкий. Нефиг ему с нами жить!

Дашка, услышав знакомое слово “папка”, заулыбалась и опять принялась возиться в коляске.

— Что, назад изменщика пустить хочешь? — спросила Вика. — Эх ты, малая еще! Вот так проявишь слабину, а потом он нам на голову сядет, будет шляться где ни попадя.

Пришел лифт. Вика зашла сама, завезла в кабину коляску. Надавила на кнопку с цифрой “ 1”.

— Ладно, может, на обратном пути заберем. Во всяком случае, я подумаю, — сообщила она удивленно глядящей на нее дочери.

Митя проснулся от того, что у него затекла рука. Он открыл глаза и с удивлением огляделся. Вчерашний ужасный вечер не оказался сном. От газа, которым в них с Эдгаром брызнули малолетки, опухли глаза и нос, болел правый бок, а пальцы левой руки ничего не чувствовали. Он пошевелил ими и тяжело вздохнул. Нет, спать в подъезде на ступеньках — это не для него. Поднялся на ноги, несколько раз присел и покрутил головой, приходя в себя. Подошел к двери своей квартиры, позвонил. За дверью было тихо. Митя взглянул на часы. Все понятно: в это время его девчонки всегда гуляют. А ему было пора на занятия с корейцами. Практическая фонетика, грамматика, страноведение. Вспомнив события двух последних дней, он опять занервничал. Неужели, все-таки, Маркуша? Но чем доказать его подлый поступок? Ведь звонила девица! Не пойман — не вор. Вот только, не дай бог, его сегодня где-нибудь встретить — сдержаться он не сможет, и опять все начнется по-новой! Митя вынул из кармана блокнот, вырвал листочек и написал на нем записку для Вики: “Викуша! Прости дурака, если можешь. Я вас с Дашкой безумно люблю. Жду твоего звонка на кафедре до пяти. Если нет — позвони моей маме. Всегда ваш Дмитрий-хитрый”. Хитрым его называла Вика. “Глаза у него хитрые,”— объясняла она своей матери. — Того и гляди соврет”. Ну да, вот оно, подтверждение ее словам, можно сказать, на лбу написано. И попробуй теперь доказать, что ты не верблюд.

Чанг открыл Мите дверь и виновато заулыбался. За его спиной, опустив глаза, прятались Пак с Яном.

— Здравствуйте, здравствуйте, — сказал Митя приветливо. — Ну как, протрезвели после занятий с Георгием Васильевичем? Голова болит? — Митя показал на свою голову и поморщился, чтобы было понятно.

Корейцы закивали и тоже стали морщиться, изображая, как им всякое пьянство противно.

— Извините нас, пожалуйста, — почти правильно произнося русские звуки, сказал Чанг.

— У меня на вас никаких обид нет. Извиняю. Давайте заниматься дальше. Делу время — потехе — час, — Митя, прошел в комнату.

Чанг показал на его большую сумку — для чего она?

— А! Переезжаю, — сказал Митя. — Переезжать с одного места на другое. Из общежития мы переезжаем на квартиру. Собираем вещи и переезжаем, — принялся объяснять он значение нового слова. — Вы переехали из Сеула в Москву, чтобы учиться в техническом университете. Вы переедете в Сеул после окончания обучения. Переехал, переезжаю, перееду, буду переезжать. Вот давайте и начнем сегодня с грамматики.

Корейцы расселись вокруг стола, Митя оглядел их несколько свысока и начал урок.

— Митя, тебя срочно Крошка искала, — первым делом сообщила Татьяна, когда он вошел на кафедру. — Ты чего с сумкой, из дому выгнали?

— Да нет, белье из прачечной забрал. Опять, что ли, вздрючка?

Лаборантка неопределенно пожала плечами. — Вообще-то настроение у нее хреновое. Наорала, что я цветы плохо поливаю. А чего их поливать, если они засухоустойчивые?

Митя подошел к подоконнику, потрогал пальцем землю в горшках. “Не дай бог, если Крошка опять заведет разговор о том, что он сам виноват в случившемся. Сыграть, как Маркуша, написать заявление об уходе? Он теперь аспирант и вовсе не обязан работать на полставки! Но в этом случае он пойдет против ее воли — Крошка страсть как не любит, когда делают по-своему — и наживет еще одного врага в лице собственного научного руководителя. Ему это надо?”— земля в горшках была излишне влажной. — Ты их перельешь! — предупредил Митя. — Это Зои Павловны цветы. Память.

— На вас не угодишь: одному — сухо, другому — влажно, — ворчливо сказала Танька.

— Своим умом живи: поливай, как знаешь, — Митя улыбнулся Татьяне. — Мне никто не звонил?

Танька отрицательно мотнула головой.

Вошла Игонина. Митя поздоровался, пытаясь изобразить что-то наподобие улыбки. Получилось не очень — внутри родилась противная нервная дрожь — ожидание несправедливого наказания.

— Залесов, вы мне срочно нужны, — сказала Крошка в дверях и снова вышла. Митя удивленно посмотрел на Татьяну и отправился следом за зав. кафедрой. Сухой деловой тон не допускал скандала.

Крошка завела его в лингафонный кабинет, заперла дверь. Она вынула из кармана жакета вскрытый конверт, протянула Мите.

— Читайте!

Письмо было на английском. От американского гуманитарного фонда. Фонд предлагал аспирантам и соискателям кафедры принять участие в конкурсе на получение грантов. На конкурс принимались научные статьи и главы из диссертаций объемом не более пятидесяти страниц. Грант выделяется для завершения научной работы и для поддержания русских ученых в сложный экономический период радикальных реформ. Далее приводился примерный список научных тем, которые будут приоритетными при присуждении грантов президентом фонда.

— Срок до пятнадцатого декабря, — прочитал Митя вслух.

— Понятно? Обоснование я твое читала. У меня есть замечания, но тема как раз та, которая им нужна. Чем раньше пошлешь, тем лучше. Поэтому все дела по боку, и чтоб через три дня у меня была готовая статья. Пятьдесят им много, напиши тридцать — тридцать пять, — говорила Крошка отрывисто, не глядя ему в глаза, как горох сыпала. — Сам напишешь, сам пошлешь. Но, не дай бог, как с корейцами выйдет — каждая собака в университете знает, что вы с ними в общежитии занимаетесь!

— Ольга Геннадьевна, я вообще молчок! — возмутился Митя.

— Ладно-ладно, проехали. Маркову ни слова. Никому! Ни единой душе!

— А кроме меня никто не будет участвовать? — поинтересовался Митя.

— Нет, у других темы не подходят.

По тому, как Крошка произнесла последнюю фразу, Митя догадался, что на самом деле во всей этой истории с грантом есть какой-то тайный смысл, который ему пока что не понятен. Неужели она так уверена в его теме? Вон в следующий четверг на кафедре обсуждение Анькиной диссертации. Все, кто читал, говорят — классно. Хоть сейчас бери главу и посылай на конкурс. Митя протянул Игониной конверт. Она его не взяла.

— Оставь себе, там адрес. А распечатку сделай в двух экземплярах. Один экземпляр пошлешь, другой мне оставишь. И вот что, — Крошка ткнула в его грудь пальцем, будто иглой, — с Марковым никаких больше ссор! Чтоб мужики устраивали мне на кафедре бабские разборки! Работайте, будто ничего не случилось.

Внутренне Митя вскипел. Будто ничего не случилось?! Крошка не знала, что произошло после вчерашнего разговора на кафедре! Да он скорей повесится, чем когда-либо с Маркушей рядом сядет! За такие вещи на месте надо убивать!

Видимо, он не сумел скрыть своего негодования, и Крошка это заметила.

— Ладно, остыньте оба немного. Я его пока с корейцев сняла. С тобой Аня поработает. А по поводу нашего разговора ты все понял. Понял, Залесов?

— Так точно! — по-военному ответил Митя. Он спрятал конверт во внутренний карман пиджака.

— Мне никто не звонил? — спросил он лаборантку, вернувшись на кафедру.

— Как же, как же — девушка, — лукаво улыбнулась Татьяна. — Не представилась. Сказала, попозже перезвонит.

Митя стал накручивать телефонный диск. Дома никто не отвечал. Вроде днем Вика никуда не собиралась? Если она сейчас нажалуется своей матери — беда! — за него возьмется все “святое”семейство, в том числе и тесть, которому он летом так помог с деньгами. Что ему будет сказано — даже представить страшно! Митя все-таки надеялся на Викино благоразумие.

Он положил трубку, и телефон почти тут же зазвонил сам.

— Кафедра русского языка для иностранцев, — сказал Митя.

— Здрасьте, позовите, пожалуйста, Залесова к телефону, — раздался в трубке Настин голос.

— Настен, это я, привет! — Митя просяще посмотрел на Татьяну. Лаборантка понятливо усмехнулась, встала и вышла с кафедры.

— Не узнала — богатым будешь.

— Неплохо бы, — сказал Митя.

— Я тебе звонила пятнадцать минут назад, — сообщила Настя. — Ты как сегодня?

— Я? — Митя растерялся. Полминуты назад он хотел ехать мириться с женой. Но у него нет ключа, и Вика куда-то запропала, и вообще рядом с креслом стоит его сумка с вещами! — У тебя есть какие-то предложения?

Настя рассмеялась.

— Какое у меня может быть предложение по такой хреновой погоде? Поскорей залезть в постель с любимым Митюшей.

От Настиных слов Митя покраснел и вспотел. Он почему-то подумал, что Крошка Цахес может подслушать их разговор и даже заозирался по сторонам, выискивая глазами уходящий в соседний кабинет телефонный провод, но потом сообразил, что телефон на кафедре один.

— Да, я тоже хотел бы, — слукавил Митя, еще больше краснея. — Я это… Мне тут должны по делу позвонить.

— Какие могут быть дела у аспиранта! — возмутилась Настя. — Если через час не приедешь, я обижусь!

— Ну, ладно-ладно, сейчас только созвонюсь, — Митя вздохнул — погибнет он от своей нерешительности с этими девками!

— И тортик купи, — сказала Настя.

— А что, сегодня праздник? — Митя сразу подумал о дне рождения. Нет-нет, у нее в начале марта.

— Подумай как следует! — Настин голос стал строгим.

Митя наморщил лоб, старательно вспоминая октябрьские праздники. На ум шла какая-то Конституция и Ленинский комсомол, хотя он совершенно не был уверен в датах.

— Эх ты! — произнесла Настя с обидой. — Четыре месяца нашего близкого знакомства.

— Блин, точно! — запоздало вспомнил Митя. Теперь-то уж он точно не мог не поехать.

— Толстокожие вы, мужики, — вздохнула Настя.

— Все, уже лечу на крыльях любви, — Митя положил трубку и полез по карманам в поисках денег. На торт и на шампанское хватало. Для очистки совести он еще раз позвонил Вике, но никто не ответил.

Митя вышел с сумкой в коридор. Танька, прищурившись, читала стенгазету радиофака.

— Ну что, полетел к любимой девушке с чистым бельем? — язвительно спросила она.

— Ага, полетел, — кивнул Митя. — Он взмахнул руками и прокричал громко: — Кар-кар! Кар-кар!

Настя сладко потянулась в постели, нащупала под рукой пульт от музыкального центра, нажала на кнопку. Из колонок полилась нежная романтическая музыка.

— Эй, юбиляр, принеси, пожалуйста, попить! — крикнула девушка, делая звук потише.

Появился Митя с мокрыми волосами — только что из ванной. Вокруг его бедер было обернуто полотенце. Он подал Насте стакан морса, чмокнул в щеку. Девушка нечаянно капнула на одеяло.

— Ну, блин! Не отстирается! — досадливо сказала Настя, затирая пальцами пятно. — Будем считать, что первая брачная ночь в семье Киреевых прошла успешно. — Она выпила морс, поставила стакан на пол и, прибавив громкости, запела фальшиво, не попадая в ритм. — Ля-ля-ля! Ля-ля-ля-ля-ля-ля!

Митя открыл дверь кабинета Зои Павловны. Огляделся. Из-за плотных штор свет едва проникал в комнату. На лампе, на письменном столе, на стульях, на книгах, на диване — на всем был толстый слой пыли. Складывалось впечатление, что Настя уже несколько месяцев не прикасалась к вещам в этой комнате, боясь что-то потревожить, погрузиться в паутину грустных воспоминаний.

Митя включил настольную лампу. На столе лежала папка с незаконченной монографией Зои Павловны. Он положил ее сюда в начале августа, и никто, судя по всему, ее не трогал. Митя, брезгливо морщась, концом диванной накидки осторожно отер пыль со стула, стола и папки, опустился на краешек сидения, дернул завязки. Он принялся быстро листать страницы. Помнил, где-то там должна быть интересующая его глава. Ну да, вот она, родимая, откуда взял он обоснование для темы своей диссертации! Если совсем чуть-чуть — буквально одно слово — изменить название, то она попадает в приоритетные для гранта. Митя вооружился карандашом и стал делать заметки на полях монографии.

За работой он не заметил, как быстро пролетело время. В кабинет неслышно вошла Настя. На ней был шелковый халат. Она подошла к нему, обняла за плечи.

— Ты чего тут делаешь?

— Да так, пишу кое-что, — смутился Митя. — Для коллективной монографии надо. Хотим издать мамину работу.

— Неплохо бы. Уже одиннадцатый час, — сказала она, потрепав его за волосы.

— Одиннадцатый? — изумился Митя. Вика наверняка звонила его матери! — Черт возьми, меня потеряли! — он соскочил со стула, заметался по комнате. — Слушай, я могу позвонить жене? Ты не обидишься?

— Да звони кому хочешь! Хоть тысячам жен и любовниц! Я тебе не цербер! — Настя уже обиделась и вышла, хлопнув дверью.

Митя набрал телефон матери.

— Мам, Викуша звонила?

— А что у вас случилось? Вы поссорились? — с тревожным любопытством принялась расспрашивать его мать.

— С чего ты взяла? Так звонила или нет?

— Звонила-звонила, очень уж у нее расстроенный голос сделался, когда узнала, что тебя здесь не было. Где ты шляешься допоздна, интересно знать?

— Все, мать, пока! Потом поговорим, — Митя повесил трубку и тут же набрал свой домашний номер.

— Викуш, я тебя на кафедре ждал — ждал, а потом срочно понадобилось Маркуше халтуру заменять… — затараторил он себе в оправдание.

— Эх ты, даже сегодня не смог сдержать свое слово! — брезгливо сказала Вика. — Можешь оставаться у нее, сколько захочешь.

— Я сейчас! Я сейчас! Через двадцать минут! — закричал Митя в трубку, но в ответ ему раздались короткие гудки.

Митя побежал в спальню одеваться. Запрыгал по комнате в одном носке. Настя, дуясь, смотрела телевизор.

— Настюха, ну что же ты!? Я ведь всегда уходил! — Митя глазами искал второй носок.

— Ну и иди, Можно подумать, тебя кто-то держит! Иди-иди! И не забудь свою сумку с бельем, а то твоей женушке сегодня спать будет не на чем.

Митя наконец-то отыскал носок, напялил его, чмокнул Настю в макушку — при этом она брезгливо дернула головой — и побежал в прихожую.

Уже спустившись в лифте на первый этаж, он вспомнил об оставленной на столе монографии с пометками на полях. Через два дня он должен отдать для прочтения Крошке кусок. Как минимум тридцать страниц. Значит он должен царапать по пятнадцать страниц в день. Сегодняшний день псу под хвост. А еще все надо придумать, а еще по четыре часа заниматься с корейцами, а еще печатать, а еще бабам внимание уделять… Митя заколебался. И какого черта ему сейчас ехать домой? После столь крутого телефонного разговора Вика наверняка опять не пустит. Как вчера ночевать в подъезде на ступеньках, обнявшись с сумкой? Ну и ничего страшного — завтра с женой разберется! Он снова вызвал лифт…

Настя приоткрыла дверь. Лицо у нее было заплаканным.

— Что-то забыл? — поинтересовалась она сухо.

— Да, забыл сказать самое главное: с Викой мы поссорились, она меня выгнала.

— Ну да, и попросила сходить в прачечную за бельем, и вернуться не позже одиннадцати, — усмехнулась Настя.

— Да нет же! Я к матери должен был ехать, Здесь мои вещи! — Митя открыл сумку и достал из нее стопку рубашек.

— Врешь, да? — тон Настиного голоса изменился.

— Когда я тебе врал? — Митя виновато улыбнулся. — Давай, я вообще больше никуда не поеду, а?

— Ладно, посмотрим на твое поведение, — Настя неопределенно пожала плечами и распахнула дверь.

Ранняя утренняя электричка медленно подползла к платформе, покрытой девственным снегом. По обеим сторонам от платформы плотной стеной стоял притихший лес. Из вагонов вышло четверо: трое мужчин и девушка — Лина. Мужчины торопливо сошли с платформы и разбежались в разные стороны по едва заметным среди деревьев тропкам. Лина помедлила немного у края платформы, закурила, убедившись, что рядом не осталось ни души, пошла своей дорогой.

Путь до деревни был не близкий — три с половиной километра. Девушка шла быстро и не оглядывалась. Где-то звонко застучал о ствол дятел, с легким шорохом осыпалась с ели хвоя. Девушка глубоко вдохнула свежий воздух и рассмеялась тому, что в лесу так хорошо и спокойно.

Тропа вывела ее на дорогу. За просветом между деревьями уже был виден густой белый дым из труб, послышались голоса брешущих собак. Лина прибавила шагу.

На окраине деревни ей попалась баба с пустыми ведрами. “Черт, примета плохая!”— подумала Лина. “Здрасьте”, — приветливо кивнула она, зная, что с деревенскими всегда надо здороваться.

— Вы Федора Ивановича внучка? — поинтересовалась баба.

— Нет, не Федора Ивановича, — покачала головой Лина.

— А похожа. Ладно, увидите, привет от Мариши передавайте, — баба отправилась к колодцу, переваливаясь и гремя ведрами.

“Странная какая-то. Что за Федор Иванович?”— подумала Лина, глядя ей вслед. Она зашагала по улице под пристальными взглядам деревенских стариков.

Лина отворила калитку и вошла во двор. На нее, загремев цепью, молча кинулась огромная овчарка -“кавказец”. “Ай, мамочки!”— Лина побежала назад к калитке, поскользнулась, повалилась в снег, инстинктивно закрывая лицо руками. “Кавказец”, натянув цепь и хрипя, рвался к непрошенному гостю.

— Фу-фу, нельзя Мухтар! — дверь скрипнула, и на крыльце появился худой бородатый старик. Он схватился за цепь, потянул собаку на себя. — Девушка, вставайте, не бойтесь, я его держу!

Лина поднялась, испуганно косясь на “кавказца”, бросилась к дому. Уже в сенях она отряхнула с себя снег.

— Иван Федорович, — представился старик, протягивая огромную жилистую руку. — А вы, наверное, Лина, так? Быстро нас нашли?

— А чего тут искать? Бадаев все подробно по телефону описал.

— Мне о вас Алеша очень много хорошего рассказывал.

— Так, — кивнула Лина, вспомнив про бабу с пустыми ведрами. Что это Бадаев мог про нее хорошего рассказать? — Вам привет от Мариши.

— А! — заулыбался старик. — Как же, как же, замечательная женщина, я у нее всегда парное молоко беру.

— Она меня почему-то за вашу внучку приняла.

— Ходит ко мне тут одна молодка, — старик хитро прищурился. — Чтоб не болтали, я ее внучкой представил. А что я вас в сенях-то держу? Проходите.

В горнице было накурено, пыльно, душно. Воздух был такой спертый, что Лина даже закашлялась. На грязном, усыпанном хлебными крошками, столе валялись пустые упаковки из-под полуфабрикатов, стояли пивные бутылки. На столе сидел рыжий жирный кот и доедал какие-то объедки.

— Брысь, поганец! — замахнулся на кота Иван Федорович. — Извините за бардак! — виновато улыбнулся он. — Работаем, некогда убраться.

— Да уж, — покачала головой Лина. — Мужиков одних даже на неделю нельзя оставить. А где Алексей?

— Работает, — Иван Федорович ткнул пальцем в пол.

— А мне можно туда?

— Пожалуйте, — старик откинул половик, поднял крышку погреба. Лина по лестнице спустилась вниз. Отделанный деревянными панелями подпол, был ярко освещен. Тихо гудели лампы дневного света. В отличие от горницы здесь царили чистота и порядок. На большом металлическом столе стояли два плексигласовых бокса с небольшими отверстиями для перчаток и мощный микроскоп. Над микроскопом склонился Бадаев. Он изучал какую-то какую-то миросхему.

— Садись! — приказал он Лине, не отрываясь от окуляров.

Лина опустилась на стул рядом с лестницей. Закончив с микросхемой, Бадаев обернулся, сверкнув стеклами очков. — Привет! Привезла?

— Вы что тут, пьете? — спросила Лина, доставая из сумки полиэтиленовые пакетики.

— Иногда пьем, иногда работаем, — отозвался Бадаев. Он подошел к Лине, дежурно поцеловал в щеку, забрал пакетики. В пакетах были микросхемы — крохотные невесомые пластинки со множеством позолоченных концов. Бадаев надел очки помощнее, принялся через полиэтилен изучать маркировку на пластинках.

— И зачем было забираться в такую глухомань? — поинтересовалась Лина, разглядывая подпол.

— Иван Федорович, все равно, никуда бы отсюда не поехал. Он — сыч. Сама знаешь, если гора не идет к Магомеду… Схемы где?

— Забыла, — Лина вынула из сумки бумажки с ксерокопиями схем, протянула Бадаеву. — А он кто, колхозник?

Бадаев рассмеялся.

— Ага, фермер! Пасеку держит. Золотые пчелы ему мед приносят. Иван Федорович, Линочка, ученый, каких на всю страну, может, больше и не сыщешь. Доктор технических наук, почти академик. Три года назад большой кафедрой заведовал, пока на пенсию не ушли. Знаешь, сколько у него изобретение и открытий? Ты ему шкалик поставь, он тебе сам похвастается.

— Алкоголик, значит?

Бадаев пожал плечами.

— Раньше был, это да. А сейчас навряд ли. Трудоголик, как какой-нибудь японец. Тот за деньги корячится, а этот за идею. Трясется, как работать хочет. Сутками может сидеть. Ничего вокруг не замечает. Наивный человек. Всему и всякому с полуслова верит. Я ему предложил поддержать престиж науки на международной арене.

— Дуешь, значит, старикана?

— Не то болтаешь! — рассердился Бадаев. — Я ему столько плачу, сколько он в своем сраном университете за десять лет заработать не сможет! Его государство опустило до нищенского состояния, выпнуло из системы, хоть с сумой по миру иди, а я ему помогаю. Он тут в деревне без работы загибался: кур пас, пчел доил. Не знал, куда руки приложить. Думаешь, если он старый, ему ничего не надо? Знаешь, сколько у него детей?

— Не знаю, — пожала плечами Лина.

— Пятеро. И внуков — вагон и маленькая тележка. Раньше на шее сидел, а теперь гордый ходит. Приедут к нему в гости, а он так небрежно бабки отстегивает. Сам видел. Мол, примите от щедрот моих, опять я людям нужен стал! Еще любовница у него молодая. Он как запрется с ней в каморке, всю ночь спать не дает!

— Знаю я, — сказала Лина. — Старик — стариком, а глаз горит. Меня тоже всю оглядел. Слушай, Бадаев, а не слишком ли много народу здесь пасется? Какая-нибудь дрянь случайно поинтересуется.

— Не поинтересуется. Они здесь люди не любопытные, в чужие дела нос не суют. На вот тебе еще заказ, — Бадаев порылся в бумагах на столе и протянул Лине бумажку, на которой были записаны характеристики микросхем.

В подполе появился Иван Федорович. Он сиял, как начищенный самовар.

— Ребятки, я тут сбегал за маленькой. Давайте уж за Линин приезд. Не каждый день бывает.

Они поднялись из подполья в горницу. За то время, пока Лина была в подполе, комната неузнаваемо преобразилась: стол был застелен белой скатертью, пол подметен, пивные бутылки испарились, будто их и не бывало. Первым делом Иван Федорович выставил на стол бутылку “Перцовки”, затем стопки, а уж потом закуски в банках, хлеб и прочую снедь. Он разлил водку и произнес в честь Лины длинный и витиеватый тост, что, мол, для него нет большей радости, чем видеть в своем доме столь прекрасную и очаровательную барышню.

Бадаев был прав, подвыпив, Иван Федорович стал рассказывать о себе, какой он заслуженный и маститый ученый. На столе появились сертификаты, дипломы, свидетельства.

— Видите, даже японцы меня признали, а у себя я никому, кроме Алеши не нужен. Такая беда! — говорил Иван Федорович, тряся большой бумагой с золотым тиснением.

— Я с ним в Японии и познакомился, — шепнул Лине Бадаев. — Тогда еще понял — голова у мужика золотая, да дуракам досталась.

Бадаев с Линой почти ничего не пили, а Иван Федорович довольно быстро “накидался”, раскраснелся, разгорячился и каждые пять минут стал подсаживаться к Лине с предложениями остаться на ночь. Мол, в тесноте, да не в обиде.

— Я уж лучше в Москву поеду, — отнекивалась Лина. — А то еще ваша внучка заявится, греха не оберешься. Волосы повыдергает, глаза выцарапает.

— Да что нам внучка! Мы и сами еще ничего! — бил себя в грудь Иван Федорович.

С трудом отделавшись от назойливого старика, Лина с Бадаевым вышли на крыльцо. Мухтар натянул цепь, грозно рыча, но Бадаев прикрикнул на него, и пес успокоился.

— Ты вот что, Линочка, технология технологией, дело тут потихоньку движется, а займись-ка ты покупателем. В позапрошлом месяце он должен был поступить на склад. Шучу. Близко к нему не подходи. Знаю я все эти прибамбасы — сам работал. Если он хоть раз промелькнул в “оперативке”, значит за ним есть постоянный хвост, и для нас он опасен. И ты тоже на“крючке”. Найди лучше нейтрального человечка из тех, что находится с ним в контакте вне подозрений, и через него работай. Если будет жарко, придется от него отказаться. Будем другую мазу искать. Что Александр Антонович, не с его ли молчаливого согласия Борьку ребятки порешили?

— Тайна, покрытая мраком, — сказала Лина. — Но пока тише мышки, в “контору” не стучит.

— Вот именно — пока. Волчара он, надо будет — съест. Пока у нас ничего не готово, он может понадобиться, а потом… — Бадаев замолчал.

— Линочка, Леша! Ребятки-козлятки, я вас жду! — раздался пьяный голос Ивана Федоровича.

— Иди! — приказал Бадаев. — Если что-то изменится, я тебе отзвоню.

Лина кивнула и зашагала к калитке. Бадаев провожал ее взглядом до тех пор, пока она не скрылась за пригорком, потом вернулся в дом, из которого доносились пьяные крики Федора Ивановича, почти академика.

С Маркушей Митя теперь старался не встречаться и здоровался сквозь зубы, несмотря на формальную примиренность, а вот с Рашидом они после того случая с малолетками подружились. После работы частенько “ударяли” по паре пива или чего покрепче и посмеивались над тем, как Рашид полез разбираться через забор с наркоманами. В подпитии Рашиду первому Митя и признался, что ушел из семьи и живет теперь у Зоиной дочки Настеньки. Рашид приложил палец к губам, давая понять, что никто ничего об этом не узнает, и ободряюще похлопал по плечу, произнеся поговорку на арабском, которая полностью соответствовала русской: “Все, что не делается, все…”

— К черту! — добавил Митя, смеясь. — А у тебя как с бабами? — спросил он излишне фамильярно.

— По всякому бывает, — смутился Рашид. — Сейчас холостой хожу. Да и некогда мне, диссертацию надо писать.

Митя понял, что нечаянно задел больную струну, и больше этой темы не касался.

Они еще трижды посещали “соломенную вдову” Эдгара Рахимовича Веру, пили чай, ели пироги, играли с мальчишками. Рашид клялся и божился, что обязательно вытащить ее мужа из тюрьмы, потому что дело от начала до конца сфабриковано, взятка подстроена, а у него двоюродный брат в ОБНОНе, и так далее и тому подобное. Только с третьего посещения Митя наконец-то “въехал”, что Рашид в Веру попросту влюблен, но не решается предпринять какие-либо шаги, боясь все испортить. Будет вот так все время ходить, делать подарки, вздыхать и мучаться. Нет, Митя не смог бы так. Ему надо сразу все точки над “i”, быка за рога… А такая тайная любовь — это не для него. И его-то Рашид брал с собой только для того, чтобы не оказаться в нелепой ситуации! Поэтому, когда он в очередной раз предложил Мите отправиться к Вере на “Бабушкинскую”, Митя вежливо отказался.

Однажды после “пивняка” Рашид предложил зайти к нему домой. Он сказал, что его мама, Гюзель Андреевна, очень хочет познакомиться с Митей, потому что он ей много про него хорошего рассказывал. А сегодня у него как раз праздничный плов и бутылка хорошей водки.

Митя колебался недолго. Они сели в метро и поехали на “Белорусскую”.

— Митя, Рашид мне про вас все уши прожужжал! — встретила его Гюзель Андреевна — толстая маленькая женщина с добродушным лицом и голубыми глазами, кажущимися маленькими из-за очков с двойными линзами. Она крепко пожала его руку. — Вы очень принципиальный и честный человек. Такое в наше время — большая редкость.

— Ничего я не принципиальный, — смутился Митя.

— Ну, Рашид-то рассказывал, как вы дали отпор этому кафедральному пьянице Маркуше. Он мне все рассказывает. Проходите в комнату, располагайтесь. Сейчас я на стол накрою, — Гюзель Андреевна, тяжело переваливаясь, направилась на кухню.

Митя прошел в гостиную, всю увешанную и застеленную дорогими коврами. В остальном же комната мало чем отличалась от виденных Митей московских гостиных: мягкая мебель, журнальный столик, телевизор, пианино, старинная горка с инкрустацией, уставленная хрусталем. На коврах висели фотографии в рамочках.

— Мама с папой? — поинтересовался Митя у Рашида, кивнув на портрет мужчины с женщиной, прижавшихся друг к другу щеками.

— Да, они, — кивнул Рашид.

— А папа где?

— Погиб, — насупившись ответил Рашид.

— Извини, пожалуйста, я же не знал. Я вот своего никогда не видел, матушка меня, как говорится, в подоле принесла. Говорит, летчиком был международным. Врет, наверное.

— Не говори так о матери, — попросил Рашид. Он улыбнулся. — Ничего, сейчас пловчик сообразим. Повеселей будет. Настоящий, с барбарисом.

— Так он еще не готов? — спросил Митя, глянув на часы.

— Готов-готов, — подмигнул Рашид. — Маленькие детали. Сиди пока!

Рашид отправился на кухню помогать матери, а Митя стал разглядывать фотографии родственников. Какие-то совсем старинные, с заломанными углами, пожелтевшие, и новые, цветные, красочные. Вот он, его братан-обноновец, чем-то похожий на Рашида, в форме капитана милиции.

Скоро стол ломился от закусок. Первый тост подняли за новое знакомство.

Митя, проголодавшийся за день, принялся уминать вкусные домашние салаты и язык с хреном. Рашид просил его не усердствовать, обещал плов минут через двадцать — вместе с пальцами съешь. Гюзель Андреевна расспрашивала его о кафедре, интересовалась Игониной.

— С ней надо ухо востро держать и не высовываться, показывая, что умней ее, — сказал Митя. — Иначе слопает, как Зою Павловну. Что поделаешь, любит тетенька власть. Готова за нее любому глотку перегрызть. Она ведь не может и дня прожить, чтобы с кем-нибудь не поссорится. Сама себе врагов придумывает. Боится, что с ней поступят также, как она в свое время с Зоей поступила. То Рашид у нее в немилость попадет, то Анечка, то Маркуша, то еще кто-нибудь. Меня пока бог миловал.

— По дереву постучи, — сказал Рашид.

Митя стукнул костяшками по ножке стула.

— Тут вы с Рашидом совпадаете во мнении, — сказала Гюзель Андреевна. — Вы, Митя, кушайте-кушайте, не стесняйтесь. Если надо, я еще салатиков положу.

— Гюзель Андреевна, может, это и невоспитанно, так спрашивать? Почему а почему у вас отчество такое русское?

— Чего же тут невоспитанного? — засмеялась мама Рашида. — Папа мой был русский. А мама — наполовину азербайджанка, наполовину турчанка. В Баку они познакомились во время какого-то там антисоветского мятежа. Тогда еще НКВД было. Там он и служил. Сейчас этого многие стыдятся, скрывают. Вроде как против собственного народа боролись, а я своим отцом горжусь. Он воевал. Всю войну прошел. И не в заградотрядах, как пытаются сейчас представить НКВД на войне, а в нормальной действующей армии. Да вот он, — Гюзель Андреевна ткнула пальцем в портрет усатого мужчины в форме. Вся его грудь была увешена орденами. — Вот и папа у Рашида тоже в органах служил, погиб при исполнении. А брат двоюродный сейчас уже майора получил…

— Мам, неси плов! — сказал Рашид, разливая водку по рюмкам.

Гюзель Андреевна посмотрела на сына.

— Вот только Рашидик династию нарушил — подался в преподаватели. Несу-несу, милый, — Гюзель Андреевна торопливо заковыляла на кухню.

— Фу, что-то я пожадничал. Боюсь, плов уже не полезет, — сказа Митя, поглаживая себя по животу.

— Ничего, пройдись, протрясись, покури. Плов надо обязательно попробовать.

— Кстати, где у вас тут курят? — спросил Митя.

— Маму травить не будем. Ко мне в комнату пошли.

Рашид провел его в свою комнату, открыл форточку. Отправился на кухню за пепельницей. Комната Рашида была вся заставлена книжными полками. Кроме полок был здесь еще допотопный шифоньер с поцарапанным зеркалом и раскладывающийся диван. Митя подошел к книжным шкафам посмотреть книги. Половицы под его ногами громко скрипнули. Одна из створок шифоньера со скрежетом открылась. Митя подошел, чтобы прикрыть ее. Его взгляд упал на перекладину, на которой были вешалки с костюмами и рубашками. В углу к перекладине была привязана канареечного цвета кобура. Митя оглянулся и протянул руку, ощупывая ее. В кобуре был пистолет. “Наверное обноновского братана, — подумал Митя. — Странно, почему он его здесь хранит. А может и папаши. Именное оружие”. Его так и подмывало расстегнуть кобуру, посмотреть оружие, но он побоялся, что его за этим занятием застукает Рашид. Соблазну Митя не подался, закрыл створку шифоньера, опустился на диван.

Рашид принес пепельницу, и Митя с удовольствием затянулся хорошей сигаретой.

Плов оказался, действительно, замечательным, Митя умял его полторы тарелки, хотя еда уже стояла где-то около горла, и даже попытался запомнить рецепт приготовления. Гюзель Андреевна не переставала нахваливать Митю, говорила, что он настоящий русский интеллигент и принципиальный парень, и что Рашид всегда восхищается его воспитанностью и тактом, и прочее-прочее-прочее. Теперь ее слова не смущали Митю. Он понимал, что, наверное, вот так, в соответствии с восточной традицией, принято у них в доме нахваливать гостей.

Было уже поздно, и Митя засобирался к Насте. Гюзель Андреевна пыталась его оставить ночевать, но он наотрез отказался.

— Нет-нет, метро еще ходит, в крайнем случае машину поймаю, — они поцеловались с Гюзель Андреевной, обнялись с Рашидом, и Митя ушел совершенно довольный сегодняшним вечером.

Игонина была мрачнее тучи. Она сидела за своим столом, крутила в руках карандаш и смотрела на притихшую кафедру. Экстренное заседание было созвано по случаю очередного запоя Маркуши.

— Почему вы, господа преподаватели, никак не можете повлиять на Маркова? Вы — коллектив, или так — пришли сюда только зарплату получать? У него не только работа, семья рушится. Жена с ребенком уехала к матери жить. Неужели нельзя с ним не пить? — она посмотрела на мужчин. Миша-маленький, Рашид и Митя сидели, опустив головы.

— Ольга Геннадьевна, бесполезно все. Не будешь с ним пить — он себе на стороне собутыльников найдет. Если человеку очень хочется, ничто его не остановит, — сказал Рашид.

— Значит, если хочется, пускай погибает, так по-вашему, Рашид Бектемирович? Неужели нельзя поговорить с ним по душам. Можно и кулаком по столу стукнуть.

— Да, ему стукнешь. Он сам кого хочешь стукнет, — вздохнул Митя, вспоминая глаза Маркуши.

— Сложиться, в конце концов, на кодировку, — продолжала Крошка Цахес. — Конечно, у него сейчас денег нет. Откуда? Скоро последнюю рубашку пропьет. Поймите, я одна тут ничего сделать не смогу. Вы мне должны помочь. Проще всего выгнать Маркова с кафедры, отвернуться от него. Тогда он окончательно погибнет, можете не сомневаться. Ну так что?

— Сложимся на кодировку! — разом загалдели все. — Надо вытащить мужика! Узнать, сколько это стоит! Нельзя бросать человека!

— Вот мы Дмитрию Алексеевичу это и поручим. Сегодня же съездите в наркологический центр, узнайте стоимость лечения.

— Съездить-то я съезжу, — сказал Митя. — А кто теперь будет с нулевиками-корейцами заниматься? По шесть часов каждый день тянуть? У меня, между прочим, всего полставки.

— Да, это верно. Вам нужно как можно скорей представить диссертацию. Кого бы вам дать? — Крошка обвела взглядом кафедру.

— А можно Рашида Бектемировича? — спросил Митя.

— Да, можно меня? — поддакнул Рашид.

— У Рашида Бектемировича и так нагрузка большая. Впрочем, если он сам хочет… — Игонина сделала на бумаге какую-то пометку. — Возьмете всю корейскую нагрузку Маркова. Ну что, не бросим человека в беде?

— Не бросим! — хором ответила кафедра.

Митя с Рашидом поднялись к корейцам. Митя позвонил в дверь. Открыл, как всегда, мистер Чанг.

— Здравствуйте, здравствуйте, — заулыбался он, завидев незнакомое лицо.

— Здравствуйте, Чанг. Георгий Васильевич, к сожалению, заболел. Вести занятия вместо него будет Рашид Бектемирович.

— Можно Просто Рашид, — Рашид крепко пожал руку корейца.

— Приятно познакомиться, — с трудом произнес кореец. — А Георегий Василиевыч опять?… — Чанг щелкнул себя пальцами по горлу.

— Нет, что вы, Чанг! На этот раз у него сильный грипп. Думаю, через месяц поправится, — сказал Митя.

Александр Антонович гнал “Волгу” по Тучковскому шоссе на большой скорости. Ольга Геннадьевна сидела рядом, упершись ногами в пол. Ей всегда было страшно, когда Саша садился за руль, но она помалкивала. Уж очень он сердился, когда ему под руку что-нибудь говорили.

Сегодня был редкий день, когда они могли быть вместе. Игонина оформила себе командировку в Воронеж, а Александр Антонович якобы поехал с друзьями на рыбалку — в багажнике машины лежали зимние удочки, ящик и прочие принадлежности, без которых не может обойти ни один рыбак. А рыбаком Александр Антонович был отличным и таскал из Москва-реки лещей до трех килограммов. Но не сейчас, не сейчас… Ехали он в сторону Игнатьева под Тучковым. Там Александр Антонович каждый год снимал у одной женщины по имени Тамара на лето дачу. Дача представляла собой добротную избу — пятистенок, обшитую сверху рейкой. В комнатах всегда было сухо и прибрано. Большая русская печь всегда оказывалась по-живому теплой, топила исправно, без угара, да и вообще: было здесь тихо, хорошо и спокойно. Летом прямо под окнами струилась полноводная река, зимой по льду мела поземка, чем-то тоже напоминая сказочную молочную реку с кисельными берегами. Правда, дом был всем хорош, вовсе не заслугами хозяйки, а ее сына Кирилла. Сама Тамарка жила в соседнем крохотном домишке, пила горькую и частенько забывала, как зовут ее постояльцев. Сын — человек богатый и солидный — приезжал к ней, увещевал матушку, даже пытался лечить ее в городе. Но ничего не помогло — хозяйка сорвалась, как только почувствовала, что не умирает после рюмки водки. Деньги за дачу она, конечно, все пропивала с тучковскими друзьями, да потом еще приходила занимать к постояльцем. Человеком, однако была добрым, отзывчивым и всегда говорила: приспичит зимой приехать, милости просим! Только рада буду, а то здесь тоска!

— Ты на Тамарку внимания не обращай, — учил Игонину Александр Антонович. — Наврать она может с три короба, а потом утром все равно ничего не вспомнит. Если уж она мою жену вспомнить не может…

— Так что же, мне за твою жену сойти? — язвительно спросила Ольга Геннадьевна.

— А надо будет, так и сойдешь! — резко оборвал ее Александр Антонович. — Что, ломает тебя побыть моей законной пару деньков?

— Нет-нет, не ломает, — Игонина погладила Александра Антоновича по волосам. — Был б моя воля, и жили бы вместе.

— Ну вот, это другой разговор. А то она на мою любовь язвит, понимаешь ли! — Александр Антонович притормозил и, притянув к себе Игонину, крепко поцеловал в губы.

— Ох, Сашенька, как редко бывает такое! — вздохнула Ольга Геннадьевна.

— Может, оно и хорошо, что редко. Зато не приедается. Сама знаешь, мы с тобой официальные люди и должны понты держать, добропорядочную морду строить. А иначе на плаву не удержаться. Понты дороже денег, — Александр Антонович свернул с трассы на проселочную дорогу. “Волга” надрывно завыла, размешивая под колесами снег. Пройдя метров двадцать, встала. — Ну, мама дорогая, не проехать нам здесь! — воскликнул Александр Антонович. Он выбрался из машины, посмотрел под колеса. — Нет, не держит снежок, рыхлость одна! Олечка, переберись за руль, а я подтолкну. Проректор обошел машину, уперся сзади в багажник. Ольга Геннадьевна пересела за руль, вдавила педаль акселератора, но машина еще больше села.

— Оля! Ты руль-то прямо держи! Не крути его, мать твою так! — сердито закричал Александр Антонович.

— Да я и держу! — отозвалась Оля, покраснев.

— Давай еще! — машина взрыла снег, выбрасывая комья, но не подалась. Александр Антонович присел на багажник, потер грудь с левой стороны под дубленкой. Ольга Геннадьевна выбралась из машины.

— Тебе что, плохо?

— Да нет, все в порядке, — махнул рукой Александр Антонович. — Так, шевельнулось вдруг что-то нехорошо. Делать нечего: включим радио, будем подмогу ждать. Дорога здесь довольно оживленная, может, и вытащит кто.

Они сели в машину, Александр Антонович покрутил ручку настройки, поймал радио “Ретро”.

— Эх, потанцевать бы! — вздохнул он.

— Куда тебе! За сердце вон хватаешься, — сказала Ольга Геннадьевна.

— А вместо сердца пламенный мотор! — пропел Александр Антонович. — Боюсь я, Оля.

— Чего тебе бояться? Хорошо сидишь, крепко. Калерий — твой дружок закадычный.

— Не об этом я, Оля. Сделал я прошлым летом одну глупость. Испугался за свою шкуру и сделал. А теперь хожу и думаю, чем она может для университета обернуться.

— О чем ты? — встревожилась Ольга Геннадьевна.

— Да так. Устроил одну девку на экспериментальную базу в секретный цех, Типа того, что ФСБ попросила в лице одного старинного приятеля. А девка эта обсчеты испытаний воровала. Понимаешь?

— Не совсем, — пожала плечами Игонина. — Тебе-то какое дело? Пусть ФСБ с ней и разбирается.

— Так вот я и боюсь… О, я же говорил, что скоро будет подмога! — проректор увидел в зеркало заднего вида трактор “Беларусь”, который легко катил по зимней дороге, высоко подбрасывая снег. Александр Антонович выбрался из машины, замах руками. Трактор остановился. Из кабины выскочил тракторист — молодой безусый парень в валенках, ушанке и допотопной заплатанной рыжей куртке.

— Здрасьте, — сказал он, дыхнув на Александра Антоновича свежим перегаром. — У, сели! Ну, так кто же в Игнатьево зимой на таких легковушках ездит? Тут как минимум джип надо о все четыре колеса.

— Так помог бы, допер до деревни. К Тамарке мы на постой на пару дней, — Александр Антонович выставил пальцы, показав парню, что за работу расплатится поллитровкой.

— А, так вы Томкин постоялец! — обрадовался парень. — А я смотрю — вроде портрет знакомый. Это жена ваша, да? Здрасьте! Дотащить-то я вас дотащу, это без проблем, только как вы послезавтра отсюда выбираться будете? Место открытое, даже если снега не будет, все равно наметет.

— А ты нам и второй раз помоги, — и Александр Антонович опять изобразил на пальцах поллитру.

— Сопьешься тут с вами, с дачниками, — ухмыльнулся парень. — Ладно, цепляйся!

Пока трактор объезжал машину по снежной целине, Александр Антонович достал из багажника трос.

— Давай! — крикнул он трактористу, садясь за руль. Трактор легко поволок машину по дороге. — Эх, Оля, чувствуешь, как тут хорошо! — засмеялся Александр Антонович. Он притянул к себе Игонину и стал целовать взасос.

Тракторист обернулся, увидел целующихся, хитро усмехнулся:

— Ишь ты, дачники! Жену он привез! Будто я его жены никогда не видал!

В комнате было жарко. Александр Антонович откинулся на подушку, тяжело дыша.

— Хорошо тебе, Оля?

— Да-да, очень хорошо, — как-то торопливо ответила Ольга Геннадьевна. Александр Антонович ладонью отер пот со лба.

— Старенький я стал. Не то, что раньше, — сказал он.

— Ну, не скажи! Умотал меня, аж болит все! — рассмеялась Игонина.

Александр Антонович спустил ноги на пол, зашлепал босыми ногами к ведру с колодезной водой. Взял ковш, зачерпнул воды, стал пить, обливаясь. Вода звонко закапала на пол.

— И мне принеси, — попросила Игонина, включая ночник над кроватью.

Александр Антонович предстал перед ней голым с ковшом на вытянутой руке.

— Ты прям как сатир с рубеновских картин!

— Что, такой же страшный?

— Такой же распущенный и эротичный.

— Ах, ну если так!… — проректор подождал, пока Игонина отопьет из ковша, бросил его прямо на пол, выключил ночник и, заскочив на кровать, навалился на нее. — Эротичный, говоришь?

В темноте послышался визг и хохот.

— Саша, ты с ума сошел!

Клевало сегодня плохо. Александр Антонович довольно быстро продрог от пронизывающего ветра — не помогла даже фляжка с “внутрисогревающим”, — издергался от пустых поклевок и, в конце концов, чертыхаясь, смотал удочки и отправился домой, на теплую печку, к любимой “девушке”. Именно так он ее всегда ласково называл.

Зайдя на веранду, Александр Антонович услышал женские голоса. Все понятно — Тамарка приперлась!

Женщины сидели в комнате за круглым столом. На столе стояла полупустая бутылка водки с полуотклеившейся этикеткой, на блюдцах были разложены сыр, колбаса, шпроты. Александр Антонович укоризненно покачал головой — нечего тут хозяйку привечать!

— Ой, кто это такой пришел, на Деда Мороза похожий? — расплылась Тамарка в улыбке, завидев Александра Антоновича. — Околел, небось? Остограмься, и оттаешь! — она плеснула в стопку водки, подала Александру Антоновичу.

— Ну ладно, за здоровье присутствующих здесь дам! — проректор по-гусарски щелкнул оттаивающими валенками и опрокинул в себя стопку. Водка приятным теплом потекла по жилам. — Олечка, можно тебя на минутку?

Он завел Ольгу Геннадьевну на кухню и покрутил у виска пальцем.

— Ну и зачем ты тут перед ней все разложила? Ты, что ли, домой ее понесешь? Сунула тридцатку в зубы, и вали! Она ведь пока в дым не напьется, не успокоится.

— Саш, откуда я знала? — пожала плечами Ольга Геннадьевна. — Она ко мне с теплотой, с добром. Нельзя же так с людьми!

— Знаю я, где вся эта ее теплота! Ну ладно, — Александр Антонович смягчился. — Если тебе так хочется… Давай на стол накрывай, пообедаем как следует… Помоги валенки снять. Ноги околели, ничего не чувствуют, — Александр Антонович сел на стул, и Игонина не без труда стащила с него валенки с галошами.

Они сидели за столом втроем, ели борщ. На столе теперь стояла бутылка хорошей водки. Тамарка, уже совсем “тепленькая” ела неаккуратно, капая борщом себе на платье.

— Я тебе вот что скажу, хорошая у тебя жена, но детишков надо. Вон у меня сын, видал! — она взмахнула рукой, пытаясь показать, как высоко залетел ее сынок.

— Видал-видал! — пробормотал Александр Антонович и посмотрел на Ольгу Геннадьевну, мол, говорил я тебе!

— Он ко мне прошлый… это… воскресенье приезжал. Поохотился чуток, порыбачил. Не так, как ты — удочкой весь день тренькать. Поставил ловушек, как они там… называются… Ну, не это… неважно… Волчья расплодилось — спасу нет. В деревню заходят, за порог не выйдешь!

— Стоп! — закричал Александр Антонович.

— Ты чего, перепил? — уставилась на него Тамарка.

— Слушай, шла бы ты домой! — прикрикнул на нее Александр Антонович. — Напилась уже совсем!

— Я суп не доела! — возмутилась Тамарка.

— Давай-давай, забирай свой суп, водку забирай и топай отсюда! — проректор чуть ли не силой поднял женщину со стула, сунул ей в руки тарелку с супом, бутылку водки, помог одеться, проводил до двери.

На крыльце Тамарка оступилась и упала, пролив борщ в сугроб, но водку держала крепко и ни капли не пролила. — А, иттить твою мать! — выругалась Тамарка, поднимаясь. Она запустила пустую тарелку в воздух и, пошатываясь, пошла по улице в противоположную от дома сторону.

— Собирайся, быстро поехали! — закричал на Игонину Александр Антонович. Он стал бегать по комнате, складывая вещи. — Как же я раньше не догадался? Ловушки! Они делают ловушки!

— Саша, что случилось, ты мне можешь толком объяснить? Как бешеный какой-то!

— Я тебе ничего объяснить не могу, и не собираюсь! Мне просто срочно надо в город!

— Мы же на два дня приехали! Да и дороги нет! Ты сам говорил: так редко вместе бываем! — Ольга Геннадьевна была готова расплакаться.

— Точно — тракторист! — Александр Антонович выбежал из дома, как был, в рубашке и рыболовных шароварах. Через пять минут рядом с домом уже урчал трактор…

Александр Антонович щедро расплатился с трактористом, сел в машину, тронулся с места. Ольга Геннадьевна сидела, отвернувшись от него, кусала губы. Александр Антонович положил руку на ее коленку, ласково погладил. Игонина скинула его руку.

— Оленька, ты же знаешь, для мужика самое главное — дело. Ты же сама — мужик!

— Я не мужик! Я простая русская баба, которой, кроме детей и кухни ничего больше в жизни не надо.

— Не ври. Я тебя очень люблю и очень хотел бы остаться еще на день, но… это очень важно. Это военный заказ, то которого зависит, извини за громкие слова, обороноспособность страны. Мы ведь изначально — вуз военный, в старые времена к нам вообще не просто было попасть, такую анкету писали, ой-ей-ей! Это сейчас разболтались донельзя.

— Все равно сегодня воскресенье! Я уезжала в Воронеж до понедельника. Что я дома скажу?

— Ну, придумай что-нибудь. У подруги переночуй. Раньше ты делала вид, что у нее ночевала, а сегодня — наоборот, натурально. Ух ты, про рыбку-то совсем забыли! — Александр Антонович развернул машину и помчал ее в сторону Тучковского рынка.

— Какая же ты скотина! — произнесла Игонина отчетливо. — Какие же вы все скотины!

— Ну-ну, не обобщай! — Александр Антонович выбрался из машины. Его не было минуты три. Он вернулся с большим полиэтиленовым мешком, полным мороженой рыбы. — Тебе, Оля, надо? Возьми пару рыбок!

— Нет, я не на рыбалку ездила, а на конференцию. Пойду научной литературы прикуплю, — Ольга Геннадьевна открыла дверцу и выбралась из машины.

— Оля, не дури! — крикнул Александр Антонович.

— А я и не дурю — поеду на электричке! — Игонина зашагала в сторону вокзала.

Александр Антонович догнал ее, схватил за плечи, развернул к себе.

— Зачем идиотничать! Я отвезу тебя, куда захочешь!

— Убери руки! — прикрикнула на него Игонина.

— Ну ладно. Знаешь, Калерий хочет тебя сделать проректором по международным связям. Я поддержу — все поддержат. Согласна?

— Согласна, — зло сказала Ольга Геннадьевна. — Не купишь! Я все равно поеду на электричке! — она развернулась и пошла быстрым шагом.

— Вот за это глупое упрямство я тебя и люблю! — крикнул Александр Антонович ей вслед. Он сел в машину, развернул ее и погнал в сторону Москвы.

Александр Антонович сидел на просторной ректорской кухне. Калерий Самсонович ужинал. На ужин у него была форель с оливками и литром хорошего бочкового пива. Было предложено и проректору, но он отказался. Калерий подцепил вилкой оливку, отправил ее в рот. Прожевал, зажмурился от удовольствия.

— То, что ты говоришь, ерунда на постном масле! Для того, чтобы создать ловушку такого типа, нужны высокие технологии, которые могут быть смоделированы только в условиях промышленного производства. Кустарным способом можно только ложки строгать.

— Ты прямо как из учебника шпаришь! — усмехнулся Александр Антонович. — А если, все-таки, смогут? Что мы тогда будем делать? Себе секир башка будем делать!

Калерий Самсонович отпил пиво из бокала, причмокнул сладострастно.

— У-у-ух! Вкус специфицийский! Дурак — не пьешь!

— Во-первых, уже пил, а, во вторых, — за рулем.

— Ну вот представь себе, приду я к нашим замечательным друзьям из ГБ и скажу им: “Ребята, по некоторым сведениям из неофициальных источников у нас произошла серьезная утечка”. Они мне секир башка не сделают? Хе, в два счета, моргнуть не успеешь. А если никакой утечки не было, и это всего лишь контроль со стороны органов? Э, скажут, подставился! Никто тебя о таких вещах вслух говорить не просил. Получается патовая ситуация, дорогой вы мой заместитель.

— М-да, это пожалуй, верно, — кивнул Александр Антонович. — И что же нам тогда делать?

— Что-что? Прижать хвост и не бухтеть. Авось наши замечательные друзья не подкачают.

— Слушай, а у тебя еще пиво есть? — неожиданно спросил проректор.

— Для милого дружка всегда лишняя кружечка найдется, — подмигнул Калерий.

— Может, действительно, устроить пивной путч? Попросить твою Таньку мою рыбку пожарить, да и… Я ведь до завтра на рыбалке.

— Да ради бога! Хоть всю жизнь живи! — хохотнул ректор, хлопнув своего заместителя по плечу.

Митя пылесосил ковер в гостиной, Настя протирала влажной тряпкой мамины цветы. В других комнатах царил пока полный хаос. Сегодня была суббота — день генеральной уборки. Вот уже три месяца, как Митя не появлялся дома, не виделся с дочкой, не играл с ней, не мыл, не укладывал спать, не пел колыбельные песни. Если на Вику он позволял себе злиться, вспоминая ее неуступчивость, высокомерие и нежелание понять собственного мужа, то Дашка тут была не при чем. Он безумно по ней скучал и даже видел сны, в которых возил повзрослевшую дочь у себя на плечах. С Настей он на темы о своей семьи не разговаривал — табу! Договорились сразу: живут вместе, занимаются любовью, ведут хозяйство, ездят отдыхать, не обременяя себя никакими бесполезными разговорами о разводах, свадьбах, детях и прочих семейных атрибутах. Если оба почувствуют, что это им надо, как воздух птицам, вода рыбам и земля червякам, тогда и разговор будет, а до этого — ни-ни!

Из-за шума пылесоса Митя не услышал телефонного звонка.

— Эй, Митя, тебя какая-то баба к телефону! — перекрывая рев, прокричала Настя.

Митя выключил пылесос, взял трубку.

— Дмитрий Алексеевич? — голос у Игониной был слишком официальный.

— Да, — Митя слегка оторопел — быстро его“вычислили”! А ведь никому, кроме Рашида!…

Крошка сама разъяснила ситуацию:

— Извините, что беспокою вас. Дело в том, что наше дело не терпит отлагательств. Я позвонила вам домой, а ваша жена Вика сообщила, что вы там больше не живете. Вот я и подумала…

— А какое дело? — Митя наморщил лоб, припоминая свои с Крошкой дела. До сдачи первой главы диссера было еще, по крайней мере, полгода.

— Грант, — коротко сказала Игонина.

— Ах, грант! — Митя почувствовал, как начал заранее радостно волноваться. Сказал специально упавшим тоном: — Ну что, наверное, ничего не вышло?

— Как раз наоборот, Дмитрий, вышло все слишком хорошо. Вы должны бросить все свои дела и немедленно приехать ко мне домой. Вам ясно?

— Яснее ясного. Адрес я помню, мы же вас перевозили! — опередил он вопрос Крошки. — Сейчас выезжаю! — он подкинул трубку вверх, поймал ее, запрыгал по комнате, вертясь и кривляясь. — Опля!

Вошла Настя с цветочным горшком в руке.

— Ну что, окончательно крышу снесло? — спросила она, глядя на него насмешливо.

— Выиграл, выиграл! — закричал Митя, подхватил ее на руки, закружил по комнате.

— Что выиграл-то? Стиральную машину в лотерею, или тебе позвонили, сказали, что твой телефон выиграл бесплатную путевку вокруг света? Только надо подойти завтра в…цатый павильон на ВДНХ и получить ее вместе с пейджером. Меня уже один раз так накалывали.

— Хрена-с два! Научный грант, понимаешь ли! — рассмеялся Митя.

— Классно. А много?

— Не знаю, — пожал плечами Митя. — Может, долларов пятьсот, может, тыща. Да ладно, сколько бы ни было: поедем летом в загранку! Тем летом не получилось… — Митя осекся, вспомнив, что Насте лучше не напоминать о прошлом лете.

— Да ладно, это твои деньги. Я тут ни при чем. Распоряжайся, как хочешь.

— Вот я и распоряжусь: поедем, куда захотим, — Митя побежал одеваться.

Крошка Цахес встретила его при параде, официально пожала руку и передала конверт, совсем такой же, как в прошлый раз. В письме значилось, что тема диссертации Дмитрия Залесова признана гуманитарным фондом весьма перспективной. Для того, чтобы аспирант Залесов мог успешно завершить свое научное исследование в области русского языка, президент фонда выделяет ему единовременный грант в размере пяти тысяч долларов США. Деньги могут быть потрачены, по усмотрению аспиранта, на приобретение компьютера и другой оргтехники, на покупку научной литературы, на стажировку в одном из международных центров славистики и прочее, прочее, прочее. Президент фонда надеется, что полученные деньги помогут развитию гуманитарных наук в стране. Деньги можно получить в Москве по адресу…

Митя подумал, что ошибся, и еще раз всмотрелся в цифру. Черным по белому было написано “5.000 $”. Он шумно сглотнул слюну.

— Что скажешь, Дмитрий? — спросила Игонина, не приглашая его пройти в комнату.

— Черт возьми, даже не верится! — пробормотал Митя. — Я думал — сотен пять — семь.

— Сотен пять ты и сам себе заработаешь. Люди тебе помогают написать диссертацию. Ты понимаешь, какая ответственность на тебя возложена? Престиж нашей науки на международной арене. Теперь ты не можешь окончить аспирантуру без предоставления. Кирпич должен быть на моем столе через год, максимум полтора.

Пока Крошка произносила свою тираду, Митя соображал, что можно сделать на пять тысяч. Можно съездить в кругосветный круиз с пейджером без наколок, можно купить хорошую машину, шикарную мебель, маленькую яхту или катер, халупу на берегу Черного моря, платиновые зубы, кольцо с бриллиантом в два карата, навороченный профессиональный музыкальный центр, очень большой телевизор с видеомагнитофоном, вагон барахла в “Секонд хэнде”, чтоб хватило на всю жизнь, а можно вообще ни черта не покупать, а просто просрать все деньги на жратву и развлечения. Почему-то в Митиной голове не мелькнула мысль об оргтехнике, научной литературе или стажировке. Зачем ему оргтехника, когда он в любой момент может воспользоваться кафедральным компьютером и принтером? Зачем ему литература, когда в городе полно библиотек, в которых всегда можно культурно поспать, покурить и потусоваться?

— Ну что, больше ты мне ничего не хочешь сказать?

Митя пожал плечами.

— Ничего. А когда деньги-то можно получить?

— Там все написано.

— В Новодевичьем монастыре? — удивился Митя. — Ну беда! Монашки баксы раздают!

— Залесов, ваши шутки неуместны. Поезжайте за деньгами, я жду вас сегодня на кафедре в три для разговора по диссертации. Если что-то изменится, и вы не сможете сегодня получить деньги, обязательно мне позвоните. Надеюсь, вы помните наш уговор о том, чтобы ни слова…

— Помню-помню, дорогая Ольга Геннадьевна! — радостно перебил Митя, открывая дверь. Он вспомнил о Насте. Нет, Настя свой человек, с кафедрой не общается, будет помалкивать ради заграничной поездки.

— Какая все-таки наглость! — произнесла Ольга Геннадьевна, когда дверь за Митей захлопнулась.

Митя прошел сквозь ворота Новодевичьего монастыря, поражаясь толщине монастырских стен. Обратился к служительнице — старушке в платочке.

— Извините, где мне можно найти старшего научного сотрудника музея Новодевичьего монастыря Кудрину Илону Аристарховну?

— Илону Аристарх-хеовну? — переспросила старушка, слегка заикаясь. — Вот-т, сюда на крылечко поднимет-тесь и спросит-те.

После получасовых поисков Илоны Аристарховны он, наконец-то, оказался в одной из монастырских башень. Поднялся по узкой каменной лестнице наверх, потянул за кольцо тяжелую, обитую железом дверь. Очутился в небольшой мрачной комнатке с узким окном-бойницей. Из-за стола поднялась миловидная женщина средних лет, одетая по моде семидесятых.

— Вам кого, молодой человек? — спросила она.

— Вас, наверное, — отозвался Митя. — Вы Илона Аристарховна?

— Да, верно, — кивнула женщина. — Вы присаживайтесь.

Митя опустился на краешек старинного стула с высокой резной спинкой. “Ни хрена себе — монашки здесь сидели!”— подумал он с восторгом, доставая из кармана письмо. — Я Дмитрий Залесов, — на всякий случай он достал и аспирантское удостоверение.

— Дмитрий, я вам верю! Не надо никаких удостоверений! Как бы вы меня нашли, если б не письмо фонда? Очень приятно познакомиться, — она церемонно пожала его руку. — Скажу честно, ваша тема произвела в кругах славистов маленький фурор. Вам прочат очень большое научное будущее, поэтому свое вознаграждение вы полностью заслужили, — Илона Аристарховна полезла в ящик стола и вынула из него незапечатанный конверт. — Это ваше, — сказала она просто и безразлично, будто в конверте было затрапезное письмишко от американского бойскаута, желающего переписываться с русским другом. Митя полез было в конверт, но потом подумал, что будет совсем неприлично пересчитывать на глазах у Кудриной деньги, сунул его в карман пиджака.

— Пожалуйста, пересчитайте, — смутилась Илона Аристарховна.

— Зачем же? Я вам верю. Спасибо вам большое, — расплылся Митя в улыбке. — Расписываться нигде не надо?

— Нет, не надо. Это вам спасибо, Дмитрий. Спасибо, что есть еще молодые люди, которые искренне занимаются наукой, и не меряют свою работу на доллары и фунты. За вашу искренность вы и вознаграждены, — тепло улыбнулась Илона Аристарховна. — Может быть, чайку?

— А почему бы нет? — Митя подумал, что будет неудобно так сразу уйти. Надо показать свою воспитанность, соблюсти некоторые церемонии, поболтать о том, о сем. Видишь, большое будущее прочат. Чем черт не шутит, может, года через два еще какой грантик перепадет? И кто эта научная дама? Может, она в этом фонде второе лицо после президента?

— А знаете, вы находитесь в монашеской келье, — доверительно сообщила Кудрина, ставя электрический чайник.

— Я уже заметил, — кивнул Митя. — Холодновато тут у вас.

— На то и монастырь, чтоб плоть усмирять. Некоторые кельи здесь были замурованы каменной кладкой. Общаться с внешним миром можно было только через окно. Никаких соблазнов. Хотите, я вам кое-что покажу? — Кудрина достала из стола женскую остроносую туфлю. Маленькую, размера тридцать четвертого. Туфля была сделана из сафьяна и обшита потускневшим от времени золотом. — Нашла ее в башне среди прочего хлама, — объяснила Илона Аристарховна, передавая Мите туфлю. Предположительно век семнадцатый. Позже таких не носили. Может быть, принадлежала царевне Софье, может, кому из принцесс, отправленных сюда на монашеское послушание.

— Какая крохотная! — восхитился Митя, взвешивая туфлю на руке. — Прямо Золушка! Вот бы найти ее, Золушку эту!

— А вы романтик, Дмитрий! Золушка давно истлела на кладбище во дворе. А туфля, вот она, помнит свою хозяйку, только помалкивает.

Они долго еще пили чай и вели светские беседы, и Мите постепенно становилось тепло в этой неуютной холодной келье, чем-то похожей на мрачную темницу.

Спускаясь по лестнице, он достал из кармана конверт, быстро пересчитал купюры. Денег было ровно пять тысяч. “Бывают же такие замечательные люди! Доверчивые, наивные, которым не надо ничего. Каков соблазн — держать в столе такие бабки и не сметь к ним притронуться, получая при этом сущие гроши за Золушкины туфли!…”— восхищенно думал Митя, пересекая монастырский двор. Еще он думал о том, что всей суммы для поездки с Настей за рубеж будет многовато. Ему вдруг захотелось хорошую машину — вишневую “девятку”, как пелось в песенке Алены Апиной, и музыкальный центр, и многое еще захотелось втайне от остальных. Ну, а какого черта? Если сказано, что он может распоряжаться деньгами, как хочет! Вот сейчас возьмет, да и даст нищенке у ворот стодолларовую купюру! Он покосился на крестящуюся старуху. Нет, не даст, она все равно не знает, что это такое, всучит кому-нибудь как ненужную бумажку, истратит без пользы. В общем, деньги давили на щедрость, и он все больше нервничал, понимая, что их мало и на все, что надо бедному аспиранту, не хватит. Вот если бы ему дали долларов семьсот, он, не раздумывая потратил бы их на Настю, стал разменивать, менять, покупать “Сникерсы” и “Биг-маги”, ловить тачки и кататься по городу, ни о чем не жалел. А тут жалко, потому как, если разменяешь, значит будут уже не круглые пять тысяч, а четыреста девятьсот, уже совсем другого порядка денежки! Искусили соблазном, монашки проклятые!

Около монастыря дети катались с горки на пластмассовых досках. Митя попросил у одного пацана прокатиться, с воплями и посвистом съехал вниз, ощутив восторг от врывающегося в рот обжигающего ветра, совсем как в детстве. Съехав с горы, потрогал конверт в кармане — не потерял ли?

Крошка Цахес ждала его на кафедре. Она ходила из угла в угол, трогала листья цветов, курила, листала книги.

Появился раскрасневшийся Митя.

— Что же вы так долго, Дмитрий?! — укоризненно произнесла Игонина.

— С горки катался с ребятней, — объяснил Митя. — Так здорово!

— Вы безответственнейший человек, Залесов! Я здесь волнуюсь, места себе не нахожу. У вас такая сумма в кармане! Тут за тыщу рублей убивают! А он с горки катается? Ну что, все в порядке?

— Ага, копеечка в копеечку, центик в центик, — широко улыбнулся Митя.

— Закройте кафедру и садитесь, чайку попьем.

— Да нет, я уже обпился, — признался Митя.

— Ну, так что будете делать с деньгами?

— Машину хочу купить. Буду на ней в университет ездить.

— А как же кафедра?

— А чего кафедра? — удивился Митя.

— Знаете, Залесов, я была о вас лучшего мнения. Думала, сами догадаетесь, — рассердилась Ольга Геннадьевна. — Может вам, конечно, не объяснили, а у вас у самого воспитания не хватает, но с научным руководителем принято делиться полученными грантами. Если бы не я, вы ничего бы и не знали про него. Я могла отдать письмо Анне, сами знаете, какая блестящая у нее диссертация, Рашиду, Мише-маленькому, кому угодно из молодых!

Митя густо покраснел: он не любил, когда его так отчитывали.

— Ну и отдали бы! — сказал он довольно грубо.

— В общем, Залесов, буду кратка: с руководителем принято делиться половиной суммы. Деньги мне нужны не для личных целей, а для развития кафедры, многое что нужно еще купить. Вы пока что еще не ученый, и заслуги вашей в получении гранта почти никакой. Дали вам его только за мои заслуги, потому что очень хорошо знают доктора наук Игонину, и знают, что она готовит достойных учеников. Половина — это еще по-божески. Говорят, некоторые ученики отдают две трети и при этом благодарят за оказанное содействие.

Прекрасное настроение мгновенно улетучилось. Еще полчаса назад он мечтал о золотых горах и реках полных вина, теперь горы обратились в серебряные, низкой пробы, а вино превратилось в обычную воду. На две с половиной тысячи новой “девятки” уже не купишь! Да еще если везти Настю в загранку! Нет, но какова Крошка, черт возьми! Вот почему она и не хотела, чтобы все знали о конкурсе! Все равно грант получит кто-то один, разболтает. Как потом поделишь? Шила с мешке не утаишь. Митя завелся не на шутку. Час назад ему говорили о том, что его опус произвел фурор, а теперь Крошка все приписывает себе и называет его никаким ученым! Да кто ее знает среди славистов, кроме кафедры? Что она такого сделала? Учебник издала? Учеников воспитала? Она хоть строчку ему помогла написать? Без году неделя профессорша! Вот Зою Павловну действительно знали и уважали!

— Знаете, Ольга Геннадьевна, я подумал, может быть, вообще все деньги вам отдать? Кафедра разовьется. Все купим, что захотим. Второй компьютер, второй принтер, сканер, ксерокс, факс. Пускай все общее будет. И все смогут диссертации написать, — он достал из кармана пиджака конверт, положил его перед Крошкой. — Вот, пожалуйста.

— А вы злой, Дмитрий! Очень злой! — покачала головой Игонина. Она вдруг взяла его за руку, посмотрела в глаза: — Залесов, я знаю, вам обидно, вы считаете получение гранта своей заслугой. Пожалуйста, можете все деньги взять себе. Но поверьте, так не делается. Как я смогу дальше вами руководить? Что я получаю за руководство? По сотне в месяц? Как мы потом будем смотреть в глаза друг другу, вместе работать? Поверьте, я возлагаю на вас большие надежды. Наверное, вы уже смогли это заметить. Вполне вероятно, что в скором времени мне придется уйти на повышение. Докторов на кафедре не останется. Среди молодых вы — самый реальный претендент. Поскорей защищайтесь, и кафедра ваша. Вы меня поняли, Залесов? Вы здесь без году неделя, а уже нажили себе врага. Нужно быть добрее, внимательнее к людям. Поэтому сделаем вот так, — Игонина вынула деньги из конверта, отсчитала половину. Деньги спрятала в сумочку, оставшуюся сумму вложила в конверт, и вернула его Мите. — Поверьте мне, так будет справедливо.

— Спасибо, Ольга Геннадьевна за руководство, — сказал Митя, пряча деньги в карман.

— Не надо сарказма, Дмитрий. Остыньте, подумайте. Дай бог вам стать большим ученым и иметь своих учеников. Тогда, может, меня поймете.

Выйдя с кафедры, Митя саданул кулаком по афише, объявляющей о выступлении в актовом зале “Виртуозов Москвы”. — Сука драная! — крикнул он громко, заставляя людей вокруг себя обернуться. На афише остался рваный мятый след.

— Ну что, получил? — спросила его Настя, когда он вошел в дверь.

Митя мрачно кивнул — скрыть своего настроения он не мог.

— А чего невеселый?

— Мало очень, — сказал Митя, раздеваясь. — Пятьсот баксов всего.

— Ну, ты ведь так и думал, — Настя его обняла. — Не расстраивайся. К лету поднакопим. Я буду с детишками заниматься, репетировать. Пока ты ездил, я тут все убрала, обед приготовила, почти праздничный. Курица с рисом, изюмом и специями. Восточный рецепт. Хочешь, возьми бутылку, посидим.

— Пожалуй, — согласился Митя. — Без бутылки тут не обойтись.

Вика с Дашкой гуляли во дворе. Вика везла пустую коляску, а Дашка, смешно перебирая ногами, топала рядом, держась за мамин палец. Было по-весеннему тепло. Дашка оступилась и села на асфальт, но реветь не стала. Вика взяла ее под мышки и подняла. Пошли дальше. Ребятня постарше с воплями носилась по детской площадке, лазила по турникам, каталась с металлической горки.

Митя сидел на скамейке у подъезда, напротив собственного дома, наблюдал за своими, у его ног лежал огромный полиэтиленовый пакет с розовым слоном. Из-за кустов, росших в палисаднике, Вике его не было видно, зато он мог видеть их очень хорошо. У Мити щемило сердце, хотелось подойти, взять Дашку на руки, пожулькать, как плюшевую игрушку. Он едва сдерживался.

Дети играли в “ляпки”. Один из пацанов — лет шести — рванул от другого, загляделся, сбил с ног Дашку. На этот раз девочка расплакалась. Митя соскочил со скамейке, готовый броситься на обидчика, но Вика уже дала пацану весомый подзатыльник, тот убежал. Она подняла ревущую дочь, посадила в коляску, повезла к подъезду.

Митя вышел из своего укрытия. Он направился к детской площадке.

— Ну-ка, иди сюда! — поманил он пальцем пацана. Когда тот подошел, схватил его за шиворот, приподнял от земли. — Ты почему даже не извинился? Попробуй еще только раз мою дочь обидеть!

Лицо пацана покраснело, он сдавленно захрипел. Митя поставил его на землю и направился к подъезду. Зашел, прислушался. Где-то наверху хлопнула дверь. Он не поехал лифтом, стал подниматься по лестнице пешком.

Около двери квартиры он развязал пакет, сунул под бант на шее у слона три стодолларовые купюры. Опять завязал пакет, придвинул его к двери, надавил на кнопку звонка и встал за дверью, прислонившись спиной к стене.

— Кто там? — раздался голос Вики.

— Розовые слоны! — отозвался Митя.

— О, господи! — вздохнула жена, открывая засовы и замки. Пока она щелкала замками, Митя убежал на лестничную площадку. Замер, затаив дыхание.

— Боже мой! — сказала Вика, открыв дверь. — Даша, смотри какой слон пришел к тебе в гости!

Ребенок подошел к порогу, с удивлением глядя на пакет, распознал огромного слона, заулыбался.

— Соник! — неожиданно произнесла Дашка.

— Давай занесем его, а то простудишься, — Вика взяла пакет и закрыла дверь.

Когда дверь хлопнула, Митя вышел из укрытия, подошел к двери, приложился ухом. За дверью были слышны какие-то булькающие звуки, играла музыка. Он вздохнул и вызвал лифт.

На следующий день, когда Митя вошел на кафедру, Татьяна сказала ему, что звонила жена, просила перезвонить домой. Он, волнуясь, тут же набрал номер.

— Алло, Вик, ты просила перезвонить.

— Да, просила. Знаешь, это неправильно, что ты не видишься с ребенком. Может, ты плохой муж, но отец ты очень хороший. И ты нужен ребенку. Она уже почти большая, слова говорит.

— Я знаю, — улыбнулся Митя.

— Да ничего ты не знаешь! — неожиданно рассердилась Вика. — Я тут как белка в колесе! Мамаша с давлением лежит, не трогайте ее, видите ли! Папаша с утра до ночи на работе вкалывает — долги никак не может отдать! Твоя тоже носу не кажет, будто это чужая внучка. За день так наломаешься!…

— Вика, ты мне хотела что-то сказать?

— Извини, Митяй, сорвалась. Большое спасибо за деньги. Очень кстати. В общем, можешь взять ключ, чтоб не зависеть от меня, и приходи навещать ребенка. Поможешь хоть немного.

— Как часто? — спросил Митя.

— Ну, как сможешь, по необходимости. Ты ведь у нас вечно в работе. Только не подумай, что я тебя простила! Ничего подобного! Ночевать будешь у своей… — Вика замолчала, не зная, как обозвать Настю. — Не вздумай ко мне приставать! Получишь по морде!

Митя оглянулся на лаборантку. Татьяна сидела за компьютером, бойко стучала по клавишам.

— У тебя кто-то есть? — спросил Митя тихо.

— А ты как хочешь? — язвительно спросила Вика.

— Ты сама знаешь.

— Есть-есть, можешь не дергаться на этот счет. Одна я не собираюсь оставаться.

Митя почувствовал, как в висках застучала горячая ревность. Он едва удержался, чтобы не бросить трубку.

— Ну, и кто он? — спросил Митя зло.

— А тебе-то какое дело? Человек. Тебя устраивает?

— Между прочим, мы с тобой еще не в разводе, и то, чем ты занимаешься, называется блядством! — Митя, забывшись от волнения, начал говорить слишком громко. Татьяна обернулась, посмотрела на него удивленно.

— Развестись, это пожалуйста. Хоть сегодня! Я хочу быть свободной, чтобы ты не приперся сюда жить через суд!

— А, то есть ты думаешь, что я на такое способен! Хорошо же ты обо мне думаешь! Ну, ладно, раз пошла такая пьянка, завтра подаем заявления!

— С удовольствием!

— Вика, какого черта? — вдруг опомнился Митя. — Чем мы занимаемся? Мы с тобой, как бабы на базаре. Давай успокоимся и решим все мирным путем.

— Давай, — согласилась Вика. Выговорившись, она тоже слегка остыла. — Завтра мама обещала забрать Дашку на день, мы можем встретиться, поговорить спокойно. Все решим.

— А ключи?

— Ключи остаются в силе. Меня не доставать, заниматься ребенком и только до одиннадцати вечера, как в общежитии.

— Завтра, — Митя положил трубку и вздохнул. — Извини, Татьяна, сорвался!

— Ничего, я привыкла, что мужчины иногда матерятся, — сказала лаборантка.

Митя сидел за письменным столом Зои Павловны, грыз ручку. Перед ним лежал лист бумаги, на котором было красиво выведено: “Первая глава”. Больше на листе ничего не было.

Митя вздохнул. В следующий четверг кафедра, на которой он должен отчитываться по первой главе. Крошка просила сделать три экземпляра: один дать почитать ей, другой Маркуше, третий Анечке. Вообще-то, по всяким там диссертационным правилам, давать было положено за месяц, хотя бы за неделю. Крошка сказала, что он может дать за три дня — успеют. Значит, в его распоряжении всего четыре дня и не меньше пятидесяти страниц печатного текста. Если текста не будет, его не аттестуют, если не аттестуют, значит, выгонят из аспирантуры, если выгонят… Он представил себе искривленное злобой лицо Крошки, Маркушу в красном колпаке палача с огромным топором в руке. “Мы на вас возлагали большие надежды! А вы их не оправдали! Куда пошли две с половиной тысячи долларов гранта? На баб, на выпивку, на разврат? “— кричала Крошка, брызгая во все стороны слюной. Маркуша водил пальцем по лезвию топора, проверяя остроту. Даже под колпаком была видна его гнусная ухмылочка.

— На что пустил ты оказанное славистами доверие?

— На розовых слонов, — пробормотал Митя, давясь слезами.

Митя открыл глаза и вытер выбежавшую из правого глаза слезу. Видение исчезло. Кажется, он просто заснул, как это всегда бывало с ним в читальных залах. Он пододвинул к себе скрепленные листы — кусок диссертации, который он посылал на грант, стал вчитываться, все время с ужасом вспоминая о следующем четверге. Нет-нет, это все вторая глава. Вот она-то как раз почти готова. А для первой все это не годится. В первой должен быть обзор литературы, общие положения, теория, которой у него никогда не было да и быть не могло. Тему ему дали Зоя с Крошкой, это их теория, а не его! Ну почему бы им не пойти ему на встречу и не послушать на заседании вторую главу, которая вся такая замечательная? За четыре дня ни за что первой главы не написать!

Митин взгляд упал на коробки у окна — Зоин архив. Настя так и не разобрала его до сих пор, а назад на антресоли лень было запихивать. Так и пылились они до сих пор в кабинете без дела. Митя поднялся, подошел к коробкам. Сверху коробки были надписаны. “Открытки. Письма. Ученые записки. Статьи. Хлам. Мишура. Учебники. Елочные игрушки. Монографии. Конспекты,”— читал Митя надписи на них. Он открыл коробку с надписью “Ученые записки”…

Защитное слово предоставляется…

— Уважаемые дамы и господа, члены Ученого совета, позвольте мне на правах председателя открыть наше первое в этом году заседание. По списку у нас пятнадцать членов, на заседании присутствует двенадцать, нет троих. Кворум есть, можно начинать. Сегодня у нас защищается… — председатель совета — высокий нескладный мужчина со слишком длинными руками, которые нелепо торчали из рукавов кургузого пиджачка, взял в руки Митину диссертацию, зачитал его фамилию, имя отчество и название. Причем название переврал, и Игонина с места его поправила. Митя, бледный и скованный, в парадном костюме, галстуке, жилете, сидел за отдельным столом с красной папкой в руке. В папке было его защитное слово. В зал ученого совета он старался не смотреть. Председатель начал зачитывать его характеристику, решение кафедры. Митя не слушал. Он разозлился на председателя за то, что тот даже не смог прочитать название диссертации и про себя обозвал его Очкастым Журавлем… Он не спал всю ночь. Вместо того, чтобы еще раз перечитать текст выступления, смотрел по телевизору пятый канал французского телевидения, какие-то идиотские фильмы, будто что понимал! Ну так, пару-тройку слов. Несколько раз выключал телевизор и пытался уснуть, но, проворочавшись минут пятнадцать, снова включал телевизор. Утром наорал на Настю, что она не выгладила его рубашку — сорвался. Она хотела прийти на защиту, он сказал — не вздумай, выгоню! Последняя неделя вся на нервах. Еще канцелярия умудрилась потерять внешний отзыв из Саратовского университета! Хорошо хоть у него на руках был факс второго экземпляра, который прислали на кафедру только сегодня утром.

— Итак, слово предоставляется соискателю ученой степени кандидата филологических наук Залесову Дмитрию Алексеевичу, — сказал председатель, глянув на него поверх очков.

Митя взобрался на кафедру, с ужасом посмотрел вниз, на сидящих за столами профессоров. Кто-то наливал себе минералку в пластиковый стакан, кто-то перешептывался с соседом, кто-то читал его автореферат.

— Уважаемые члены Ученого совета, я хочу представить вашему вниманию диссертацию… — начал Митя.

Два месяца назад на кафедре у Игониной состоялась предзащита. Еще несброшюрованную, в отдельных листах диссертацию, Крошка Цахес раздала членам кафедры. Сказала, от их решения все зависит. Читали по очереди. Митя трепетал, ожидая заседания. Рашид прочитал одним из первых, отозвал его в закуток у туалета:

— Дмитрий, не дрейфь, диссертация вполне на уровне! Получше некоторых. Ты у Маркуши не читал? Вот и не читай! Она твоей в сто раз хуже! Если он будет на тебя наезжать, я вступлюсь. А вообще я их уже столько начитался, самому писать неохота.

“Утешает, — подумал Митя. — Ничего, я и сам за себя постоять смогу. Никто лучше меня моей темы не знает”— вспомнил он мамины слова. На предзащиту мама напекла пирогов, дала варений, солений, каких-то консервов, не с пустыми же руками идти — надо людей угостить. По дороге он купил пару бутылок вина, шампанского, водки. Ну и ладно, даже если его завалят, он с горя напьется с Рашидом!

Митины опасения не оправдались. Один за другим поднимались кафедральные, говорили, какая замечательная у Мити работа, интересная, научно обоснованная, современная, диссертабельная. Слово-то какое выдумали — диссертабельная! Коммуникабельная, транспортабельная, дирижабельная, трахтабельная… Замечаний, правда, было много. Митя едва успевал записывать их в специальной тетради. Больше всех Митю удивил Маркуша. Он сказал, что диссертация написана на уровне докторской, она ему безумно понравилась, и у него нет ни одного принципиального замечания — разве что блох в тексте половить! Митя посмотрел на Крошку Цахеса — неужели она перед заседанием поговорила с Маркушей и пригрозила ему — не смей? Вполне вероятно. Но даже если Маркуша просто ее послушался, а думал совсем иначе, все равно — очень приятно. Последней выступала Игонина. У нее было несколько непринципиальных замечаний по оформлению работы, после чего она попросила голосовать. Все подняли руки “за”, и Митя понял, что самое худшее уже позади. Крошка Цахес поздравила его и предупредила, что у него на все про все месяц. Через месяц диссертация должна быть у оппонентов, а еще через месяц состоится Ученый совет.

После предзащиты он подошел к Маркову, первым подал ему руку.

— Извини, Маркуш, я был неправ. У каждого человека свои маленькие слабости.

— Да ладно, чего там! — улыбнулся Маркуша. — Давай-ка лучше выпьем, Борменталь.

— Да тебе ж нельзя после кодировки! — возмутился Митя.

Маркуша наклонился к его уху, прошептал, смеясь:

— Знаешь, я уже пробовал — если по чуть-чуть, то можно. Ты не бойся, я шампанское.

Митя укоризненно покачал головой.

И началось! Он собирал какие-то характеристики, учетные листы, справки, бумажки, разрешения, протоколы. Везде нужны были подписи, печати, штампы, заверения. По полдня уходило на поиски нужных людей. Вместо того, чтобы исправлять замечания, переделывать диссертацию и заниматься наукой, он, как коллежский асессор из гоголевских повестей, носился по канцеляриям и присутственным местам с просьбами рассмотреть и подписать. Какие-то учетные карточки и проекты заключения! Какие-то скоросшиватели и дыроколы!

Советами ему помогала Анечка. Сама она защитилась год назад, и в ее памяти вся эта нудная и изматывающая предзащитная процедура была еще очень свежа. Выяснилось, что принято делать подарки руководителю, оппонентам, председателю Совета, и, чтобы не попасть впросак, желательно знать, что они любят. А то на прошлой защите одна провинциальная дама подарила председателю коньяк, а у него от одного только вида бутылки аллергия. Председатель любит дорогие подарочные издания. Альбомы по живописи, особенно испанской. “Да, у председателя губа не дура!” — подумал тогда Митя. Сейчас четыре больших пакета с подарками лежали на кафедре, дожидаясь окончания защиты. Председателю предназначался “Гойя” немецкого издания прошлого года. В вазах стояло несколько больших букетов роз — для дам. На два часа был заказал банкетный зал. Крошка ему объяснила, что, поскольку он свой и защищается бесплатно, на халяву, банкет должен быть сделан по полной программе: холодные закуски, горячее, десерт. Спиртные напитки — по вкусу членов совета. Дамы, конечно, предпочтут сухие и сладкие вина, мужчины коньяки и водки — только держите их подальше от председателя! — кто-то ликерчик, кто-то настоечку. А еще обязательно шампанского — пострелять пробкой в потолок по поводу торжественного случая. И то, что господа члены совета минералку хлещут, пока он с пересохшим горлом рассказывает о своих научных изысканиях — тоже его заслуга — по десятке бутылочка… В общем, большая часть половины доставшегося ему гранта ушла на подарки, банкет, автореферат, переплет диссертации и какую-то дорогую канцелярскую чепуху, которую он замечал только после того, как начинал пересчитывать в кармане мелочь.

— …у меня все, — сказал Митя, оглянувшись на председателя. — Большое спасибо за внимание.

— Господа члены Ученого совета, у вас есть вопросы к соискателю? — спросил председатель, поднимаясь из-за стола.

Митя с ужасом увидел, как в зале взметнулось вверх несколько рук. Если по писанному он еще мог что-то промямлить, то отвечать сразу, без подготовки, еще не до конца поняв вопрос — это уж слишком! Это не для него.

Его о чем-то спрашивали, он что-то отвечал, стараясь смотреть поверх профессорских голов. Там, сзади, на стульях сидели свои: Миша-маленький, Рашид, Маркуша, Анютка. Митя почему-то ориентировался на их реакцию: начнут закатывать глаза, крутить пальцами у висков, качать головами — беда, понес дичь и чушь; если закивают, заулыбаются — гони Залесов дальше во весь опор! Нет, честно сказать, он ни черта сейчас не соображал!

Потом стали выступать оппоненты. С оппонентами все было просто: на прошлой неделе он получил их отзывы и, конечно, подготовился отвечать на их замечания.

Митя посмотрел на часы. Через полчаса в банкетном зале начнут накрывать столы, а у него еще спиртное из дому не привезено, колбаса не нарезана. Оппоненты все выступают и выступают, приспичило же им поболтать! Он поймал себя на мысли, что думает о какой-то ерунде, нужно бы сосредоточиться, вслушаться, напрячься, заставить себя сделать еще одно последнее усилие, последний рывок, а он уже не может: он сдох, он кончился задолго до финиша, и никакого второго дыхания в помине нет! Ответы на вопросы оппонентов Митя пробормотал быстро и безразлично, как автомат.

— Уважаемые господа члены Ученого Совета, приступаем к свободной дискуссии, — сказал председатель.

Господи, только этого еще не хватало!

Через сорок минут Митя, весь красный и вспотевший, вышел в коридор следом за Рашидом и Мишей-маленьким.

— Ну, ничего-ничего, — похлопал его по плечу Рашид. — Полтора часа позора, зато всю жизнь на лаврах почивать.

— Что, правда так плохо? — испугался Митя.

— Да нет, это поговорка такая, — засмеялись Рашид с Мишей. — Все чики-чики! Но волновался ты — вообще!… Бледный, губы трясутся, что-то бормочет себе под нос, все время всех благодарит не к месту. Надо было коньячку дерябнуть.

— Ага, чтобы председателю на заседании плохо от запаха стало!

— Ну, зато бы он против не голосовал, — резонно заметил Миша.

— Слушай, Рашидик, ты не можешь сгонять к Насте за спиртным? Она дома. Не успел, видишь! На тачку я тебе денег дам! — Митя полез в карман за бумажником.

— Вот видишь, о чем он все заседание думал, — смеясь, сказал Рашид Мише. — Ладно, не беспокойся, сделаем.

В коридор вышла секретарша.

— Соискатель, пожалуйста!

Когда Митя проходил мимо нее, она шепнула ему: “Поздравляю!”, — и тут он наконец-то, впервые со вчерашнего вечера, перестал дрожать.

— Слово предоставляется председателю счетной комиссии, — произнес Журавль, глядя поверх очков.

На кафедру поднялась сухенькая старушка, одетая в вязаный костюм, который уродовал ее и без того уродливую фигуру, трясущимися руками разложила перед собой листочки.

— Счетной комиссией было роздано двенадцать бюллетеней. “За”— двенадцать, “против” — нет, не действительных — нет.

Митя не поверил собственным ушам: двенадцать “за”! Ни одного черного шара! Он победоносно посмотрел на Игонину. “Ну что, оправдал ли я ваше доверие, Ольга Геннадьевна, за две с половиной тысячи “баксов”?” Игонина сложила руки замком, подняла их вверх, улыбаясь. “Ну-ну, ты еще сейчас скажи, что и защита — целиком твоя заслуга, и диссертацию ты за меня написала! — зло подумал Митя. — Взять бы да и не дарить тебе цветов и подарков!”

После того, как все радостные последиссертационные процедуры были закончены, и Митя взял у секретарши кассету со стенограммой заседания, он подошел к столу председателя и сказал:

— Уважаемые члены Совета, прошу вас за мной в банкетный зал!

Было без пятнадцати двенадцать. Настя сидела в гостиной, бессмысленно смотрела в телевизор, на пляшущих и поющих человечков в ярких одеждах. В руках она крутила телефонную трубку.

В прихожей раздался звонок.

— Наконец-то! — нервно произнесла Настя. Пошла открывать. — Кто там? — спросила она, всматриваясь в глазок.

— Настя, это я, Рашид, мы с Митей, — раздался из-за двери пьяный голос.

Настя открыла дверь. Митя, который до этого висел на плече Рашида, ввалился в прихожую, растянулся на полу, раскинув руки:”Где ты, где ты, где ты, зеленая карета?! В стенах туалета человек кричит! Но не слышат стены, трубы словно вены, и бачок… и бачок… и бачок о чем-то там… ля-ля-ля!”— запел он фальшиво.

— Рашид, вы проходите, — пригасила Настя.

— Да нет, спасибо, меня тоже дома мама ждет, — сказал Рашид, улыбнувшись. — Вы извините, что он такой! Праздник все-таки — защитился.

— А позвонить-то он мне не мог? — спросила Настя.

— Знаете, если честно, — Рашид приложил руку к груди, — он сегодня вообще ничего не соображал. Только начался банкет, а он уже напился и в таком состоянии до сих пор.

— Проголосовали-то как?

— Единогласно, — махнул рукой Рашид. — Ну ладно, до свидания!

Настя, закрыв за Рашидом дверь, легонько пнула Митю ногой. — Вставай, гад! Весь вечер мне испортил! Я за него волнуюсь, переживаю, а он там с дружками хлещется!

Митя ухватил Настю за ногу, потянул на себя, впиваясь зубами в джинсы.

— Аув! Аув! Съем мою милую! Съем мою хорошую! С сегодняшнего дня будешь с кандидатом наук спать, ты, салага!

Настя не удержалась и упала с визгом. Митя потянулся к ней, чтобы поцеловать.

— Ух и перегарище от тебя! — сморщилась Настя. — Разве можно так напиваться?

— М-можно, — неожиданно сказал Митя. — Сегодня мне все можно, — он навалился на Настю. — Мне Крошка сказала, что я неплохой ученый и с таким заделом могу потянуть на докторскую, — произнес он заплетающимся языком.

— Отвали, кандидат гребаный! Почему не позвонил? — Настя поднялась и отправилась на кухню ставить чайник. — Иди умывайся.

— Завтра позвоню, — сказал Митя, подкладывая под щеку Настин сапог.

Он мгновенно уснул.

Митя открыл глаза и застонал — голова раскалывалась на части. Огляделся. Лежал он в гостиной на диване, укрытый пледом. Без пиджака, но в рубашке и брюках. Он с трудом вспомнил, как вчера добрался до дому. Прислушался к своим ощущениям. Как ему — в новом кандидатском качестве? Хреновато, однако.

— Настя, — позвал Митя слабым голосом. — Настенька!

Насти не было. Он со вздохом подумал, что теперь, после защиты, забот ничуть не убавилось. Надо расшифровывать стенограмму, печатать заключение совета на диссертацию, справку о присуждении, звонить в Саратов, чтобы прислали еще один экземпляр отзыва, собирать прочие бумажки для Высшего аттестационного комитета. Боже мой! Опять канцелярии, подписи, печати! А через месяц в бой: Крошка Цахес, корейцы, Маркуша. Митя даже застонал от того, как трудно ему на белом свете. Нет, дальше так жить нельзя: нужно было спуститься в магазин, взять пару бутылок пива. Он с трудом поднялся, поискал глазами пиджак, в нем должны были быть деньги и кассета со стенограммой — очень нужная вещь. Митя пошарил по карманам, на пол посыпались купюры, слава богу, есть! Но кассета была безнадежно испорчена: вытянувшийся из нее большой кусок пленки весь перепутался, перекрутился, измялся. Митя вдруг вспомнил, как вчера на банкете пытался вставить ее в магнитофон — всем велел слушать его защитное слово, целовался с Крошкой Цахесом взасос, посылал нахрен Маркушу и несколько раз гонял Рашида за водкой. И это все перед профессурой совета! Боже мой, какой позор! Ну, Игонина теперь ему всыплет! Митя выкинул кассету в мусорное ведро. Ничего, по памяти напишет!

Игонина по поводу его поведения не сказала ни слова, попросила только поскорей оформить все бумаги для ВАКа. Как оказалось, Крошка и сама была в сильном подпитии и плохо помнила окончание банкета. Через день Митя окончательно ожил и все пошло своим чередом.

Митя сидел в кабинете Зои Павловны, на компьютере допечатывал справку о присуждении ученой степени кандидата наук. Это была последняя бумажка для ВАКа, все остальное было готово. Крошка уже дала ему нагрузку на следующий месяц: кроме корейцев еще бельгийская стажерка и трое чехов с неплохим знанием языка.

Митя улыбнулся, услышав, как в прихожей щелкнул замок. Настька, Настена! Ох и всыпала она ему тогда за банкет! Милые бранятся — только тешатся. Митя вышел в прихожую ее встретить. На Настене не было лица.

— Привет, ты чего? — спросил он, снимая с нее пальто.

— А ты вор, Митя, — сказала Настя, глядя ему в глаза.

— Почему вор? Что за ерунда? Ты чего, Настен?

— Вот это что? — Настя швырнула в Митю авторефератом его диссертации. Он поднял брошюрку с пола, пролистал.

— Автореферат.

— Ну да, главное, что все твое, собственное! А я-то ничего понять не могу: почему он мне ни реферат, ни диссертацию не дает читать. Говорит, все равно ничего не поймешь!

— Настя, ты о чем? — удивленно спросил Митя.

— Да все о том же, Митя, ты вор! Все это из неопубликованных маминых статей! Из последней монографии! Я вчера полезла в стол, искала мамину записную книжку, а там ее статьи из коробок, записки. Я еще удивилась, думаю, чего они тут лежат? Ты меня за дуру держишь, что ли? Думаешь, если я литературовед, не смогу разобраться в твоей долбаной лингвистике? При жизни у мамы все время воровали, и теперь продолжаете?

— Настя, что ты несешь? Я все сам писал, честное слово. Конечно, ссылался на мамины статьи. Все работы пишутся с цитатами, ничего тут зазорного нет. Я тебе удивляюсь: как ты можешь судить, не прочитав диссертации?

— Эх, Митя-Митя! В том-то и дело, была я сегодня в университетской библиотеке и внимательно прочитала твой опус. Безо всякой задней мысли читала. Думала, защитился мой мужик, может, что интересное написал. Поговорю с ним о науке. А это интересное я все в маминых записках видела. Говнюк ты!

— Не смей называть меня говнюком, ты, литературоведка сраная! Как ты можешь вообще судить о моей работе! Знаешь, какие у меня хорошие отзывы на диссертацию!

— Конечно, хорошие, Митя, мама дерьма не писала. Недаром ее так ценили.

— Мне все это очень оскорбительно! — Митя ринулся в комнату, открыл шкаф, вытащил сумку, стал скидывать в нее вещи.

— А если я в ВАК письмо напишу, Митя? — спросила Настя, появляясь в дверях. — Расскажу, как ты у мамы украл…

— Что? В ВАК? Ах ты скотина! Да как ты смеешь! Да я тебя!… — Митя сжал кулаки, собираясь ринуться на Настю. Вовремя опомнился.

— Ну ладно, взял! Ты бы у меня спросил! Я — мамина наследница! Может, я бы и дала! Мне не жалко, пускай люди пользуются! Но ты ведь специально у меня поселился, чтобы диссертацию написать! Я-то дура, думала, любовь, от жены увести хотела, подружку позвонить подговорила! А ты!

Митя не хотел ее бить, она первой его ударила, съездила ладонью по лицу, оставив следы от ногтей, Он попытался схватить ее за руки, она стала колошматить его по голове. Он не удержался, сдал ее сдачи. Она взвизгнула и пнула его в пах. Он взвыл, озверевая, принялся лупить ее почем зря: по груди, по животу, куда придется. — Я тебе напишу в ВАК! Я тебе так напишу, сука! Только попробуй, я тебя сделаю! Ты еще не знаешь, кто я такой, скотина! Жить забоишься!

— Помогите! Помогите! Мамочки, убивают! — истошно закричала Настя, закрывая голову руками. Эти крики его охладили, и он остановился. Настя рыдала, лежа на полу. — Пожалуйста, не бей меня, мне больно! Я не буду никуда писать! Пожалуйста, Митенька, не надо! Больно мне!

Он, тяжело дыша, присел над ней на корточки. У Насти был разбит нос. Кровью испачканы грудь и руки.

— Настя, ты сумасшедшая! Никогда так больше не делай! Пойдем, умоемся! — он подхватил ее на руки, понес в ванную. Раздел, поставил под душ. Настя всхлипывала, ее трясло. Ее красивое тело возбудило его. Он разделся сам, залез в ванну, Стал ее ласкать.

— Не надо! Не надо! — всхлипывала Настя, но он ее уже не слышал…

Потом он вытер ее махровой простыней и уложил в постель. Кровь перестала, и он смазал ее нос бактерицидной мазью.

— Митя, уйди, пожалуйста, — попросила Настя, отворачиваясь к стене. — Я тебе все дала, что у меня есть. Уйди.

— Ладно, — сказал он.

Митя зашел в кабинет Зои Павловны, переписал на дискету все нужные документы, потом стер свои файлы из памяти компьютера.

— Настя, пока! Я тебе завтра позвоню, — сказал он на прощание.

Он не стал звонить Насте ни завтра, ни послезавтра, ни через три дня…

Женитьба Залесова

И опять было жаркое лето, и опять “пеньки”, и опять выматывающая, но денежная работа в приемной комиссии. О Насте он старался не вспоминать. Ему было стыдно за свое поведение, и он мысленно уже раз двести попросил у нее прощение на разный лад, брал телефонную трубку, набирал номер, но поговорить так и не решался. Его документы лежали в ВАКе, сейчас, летом, нечего было и думать, что их рассмотрят. Надо было ждать до осени, когда все вернуться из отпусков. Зато с Викой, кажется, все стало проще. После развода она, действительно, почувствовав себя свободной женщиной, слегка оттаяла, и позволяла ему задерживаться допоздна. Он играл с Дашкой, гулял, кормил, укладывал спать. Однажды Вика попросила его переночевать с ребенком — она, по ее словам, с большой и шумной компанией уезжала за город на два дня. Митя, конечно, ничего теперь не мог ей сказать: кто он для нее такой, и кто она для него такая — мать его дочери? Но потом, когда она уехала, всю ночь не спал, ходил из угла в угол, мучая себя жестокой ревностью, и когда Вика вернулась, конечно, не сдержался — устроил скандал. За что и был отлучен от ребенка на неделю.

Митя опаздывал. Было без пятнадцати девять. Через пятнадцать минут у технологов начиналось сочинение. Митя должен был усадить детей в аудитории, собрать экзаменационные листы, продиктовать темы и написать их на доске, чтобы ровно в девять они начали. С девяти до часу. Он вошел в университет, сунул охраннику под нос пропуск члена приемной комиссии, побежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньки.

Он увидел Татьяну. Она поджидала его около расписания экзаменов на втором этаже. На ней было нарядное летнее платье, туфли на высоком каблуке, какие-то невероятные завитушки на висках “Будто на свадьбу собралась!”— подумал Митя.

— Привет, у меня к тебе дело есть, — сказала она чуть слышно. — Серьезное. На сто миллионов.

— Для тебя, Танюха, хоть на двести. Хоть слона с неба, — он взмахнул рукой, будто пытаясь поймать что-то в воздухе, протянул ей раскрытую ладонь. На ладони лежал подтаявший шоколадный слон в золотинке. Конечно, это был Дашкин слон, ничего, еще одного купит. — Как никак, ты моя протеже. Поступаешь?

— Спасибо, — Татьяна взяла слона и улыбнулась. — В общем, мне тут опять отказ пришел.

— Какой отказ? — не понял Митя. — Завалили, гады?

— Да нет, здесь все нормально, — вздохнула Татьяна. — Сегодня последний экзамен сдала — пять баллов.

— Ну вот! — удовлетворенно кивнул Митя. — А что за отказ?

— Дмитрий Алексеевич! — окликнули его. Это был председатель университетской приемной комиссии. — Время-время! Вас уже дети ждут! Возьмите конверт!

— Танюш, извини, посажу детей и загляну к тебе на кафедру. Идет?

Татьяна расстроено кивнула.

Митя зашел в кабинет председателя. Он вынул из сейфа несколько запечатанных конвертов, на каждом стояла университетская печать.

— Выбирайте любой.

Митя выбрал средний. Сунул его в карман и, взяв листы для сочинений, отправился в аудиторию.

Около дверей римской аудитории галдела толпа.

— Тихо! Тихо! — прикрикнул на абитуриентов Митя, пробираясь к дверям. Он открыл дверь и вошел первым. — Друзья мои, послушайте меня внимательно! Сейчас вы войдете в аудиторию с раскрытым на фотографии паспортом и экзаменационным листом. Здесь, рядом с дверью, стоят два стола. На них вы кладете все свои сумки, саквояжи, рюкзаки и чемоданы. В руках у вас остается только ручка, может быть, две ручки, если вдруг одна перестанет писать. Вы садитесь и терпеливо ждете, пока я разложу листы. Я вам расскажу, как оформлять титульный лист, и в течение четырех астрономических часов вас никто не трогает, пишите себе спокойно. Теперь шпаргалки. Сразу выгоняю и все! И можете забирать документы в приемной комиссии. Переговоры с соседями. Выгоняю после второго замечания. Ходьба в туалет — только если очень хочется и в сопровождении преподавателя.

Абитуриенты дружно засмеялись.

— А что вы хотите? В прошлом году поймали одного в туалете! Писал за друга сочинений. Друг ему вынес тему, а он за него работал, сидя на унитазе. Отработался. Друг в этом году на плацу в армии марширует.

— А с девушками вы тоже будете в туалет ходить? — поинтересовалась одна из девиц под всеобщий смех.

Митя взглянул на часы.

— Минут через пятнадцать у меня появится Анна Владиславовна, второй педагог. К ней вы и обращайтесь. Все, поехали, — Митя хлопнул в ладоши.

Абитуриенты вереницей потянулись в аудиторию.

Про Татьяну Митя вспомнил только во втором часу, когда абитуриенты стали сдавать сочинения. Поток попался отвратительный: шумели, галдели, переговаривались, беспрерывно задавали глупые вопросы, отпрашивались в туалет. Двух девиц Митя все-таки выгнал с экзамена. Он специально сел на самый задний ряд, чтобы всех было видно, и, минут через двадцать заметил, как одна девушка передала другой маленький листочек. То ли они забыли о нем, то ли бдительность потеряли?… Девицы обещали пойти жаловаться. “Это ваше право,”— сказал Митя, вкладывая шпаргалку в лист недописанного сочинения. Пусть только попробуют! Потом, когда последний абитуриент вышел из аудитории, нужно было быстро записать первые фразы из блатных сочинений, потом нести на шифровку, потом садиться проверять.

Улучив свободную минуту, Митя зашел на кафедру. Татьяна была на месте.

— Ну, давай, рассказывай. Кого тебе надо протащить? — спросил Митя, доставая из кармана заветный блокнот.

— Никого, — пожала плечами Татьяна. — Чай будешь пить?

— Хорошо бы. Достали сегодня, сил нет! — Татьяна разлила чай по чашкам. Митя с наслаждением отхлебнул напиток. — Говори, не тяни! Мне проверять надо!

— Ладно, — Татьяна отставила чай. — Я в Англию уехать не могу. В третий раз отказали.

— В Англию? — удивился Митя. — Впервые слышу.

— Ага, буду я вам здесь трепать! Вы, филологи, все как сороки — тут же начнете по всем углам трещать.

— Да, против этого не попрешь, — согласился Митя.

— Жених у меня там, — продолжала Татьяна. — Ричард.

— Львиное Сердце, — добавил Митя насмешливо. — Ну?

— Да не ну! Они поэтому и визы не дают, боятся, что я там замуж выскочу и останусь.

— А ты не останешься?

— Не знаю, — Татьяна пожала плечами. — Посмотрим. Ты ведь с женой развелся, я знаю.

Митя кивнул.

— Короче, для того, чтобы уехать, мне надо здесь замуж выйти. Иначе никак. Тогда точно разрешат.

— За меня, что ли? — Митя хитро сощурился.

— Ты не хочешь, да? У меня больше нету таких знакомых. Фиктивно, на несколько месяцев. А потом разведемся.

— А чего ж фиктивно? Давай по-настоящему, а? Почти год друг друга знаем, притерлись, — Митя вдруг понял, что он очень хочет эту милую и наивную девушку. У него почти три месяца у него никого не было.

— Да ну тебя! Я серьезно.

— Ладно, я согласен. Привезешь мне оттуда кроссовки и какую-нибудь фигню английскую, лады?

— Конечно.

— А как же твое поступление? Экзамены? Зачем тогда тебе это все? За тебя договаривались, просили.

— В качестве запасного варианта, — вздохнула Татьяна. — А то, что договаривались, так я за год столько всякой фигни для кафедры напечатала!

— И когда же в ЗАГС?

— Прямо сейчас. Я уже там договорилась через маму, дала кому что надо.

Митя присвистнул.

— Ну ты деловая! Ладно, пошли, — он поднялся и вопросительно посмотрел на Татьяну. Девушка не понимала, шутит он или серьезно. — Пошли, пошли, — подбодрил ее Митя. — Подожди меня внизу, я сейчас с проверки отпрошусь.

В сберкассе они заплатили госпошлину и направились к ЗАГСу — большому двухэтажному серому зданию, рядом с которым красовался памятник брежневских времен — металлические мамаша с папашей держат на руках счастливого, улыбающегося металлического малыша.

Татьяна взяла его паспорт и скрылась за дверями заведующей. Через минуту она вышла красная с листами заявлений, дала ему ручку.

— Ты только не пиши, что разведен. Пиши — в первый раз. А то она там как заохала: меньше месяца назад развелся, а уже опять! Аморальный тип! Хорошо ли ты, Танечка, подумала? В общем, если по правилам, три месяца надо ждать.

— Но мы же без правил, — улыбнулся Митя и стал заполнять бланк заявления.

Через час они сидели в тихом уютном кафе недалеко от ЗАГСа и ели пирожные. От волнения у Татьяны разыгрался аппетит — она отправляла в рот один эклер за другим. Митя заказал себе сто грамм коньяку.

— Смотри, растолстеешь, не понравишься Ричарду, — заметил он весело.

— Да ну его в жопу! Не мог подсуетиться, чтоб мне визу дали! — сказала Татьяна с досадой.

— Ну да, пусть теперь локти кусает. Мы теперь — крепкая, счастливая семья, и понесем свое счастье к светлому будущему капитализма, стараясь не расплескать его по мелким ссорам и обидам.

Татьяна прыснула. Да, примерно такого содержания текст произнесла заведующая ЗАГСом, когда жала их вспотевшие руки.

— Танюш, ты вечером свободна? А то, может, забуримся куда-нибудь, повеселимся? Свадьбу сыграем.

— Ага, сейчас разбежалась.

— Шила в мешке не утаишь. Все равно все узнают.

— Если кое-кто не будет языком молоть…

— Танюха, все и так думают, что у нас роман, — вспомнил Митя прошлогодний разговор с Макушей. — А теперь все законно.

Татьяна посмотрела на него удивленно и презрительно одновременно.

— Что ты несешь, какой роман? Я Ричарда люблю. Я к нему уеду через месяц. Уже билет заказан. А то, что про нас Крошка болтает, так она сука, сволочь, дерьмо собачье, змея подколодная, собака червивая!

— Дурилка картонная, — подсказал Митя. — Замечательная характеристика заведующей кафедры. Ну а что ты тогда перед ней лебезишь, перед сукой?

— Да пошел ты! — беззлобно сказала Татьяна. Она поднялась из-за стола. — А кроссовки я тебе пришлю, муженек ты мой ненаглядный, самые крутые. Это обещаю.

Она ушла, и Митя остался один. Он заказал себе еще коньяку и закуски. Смешно все получилось: еще пару часов он ни сном, ни духом, как говорится, что будет к вечеру женат. Пускай фиктивно, ну и что! Как реактивная, взяла, закрутила, завела, а потом мордой в тарелку! А ведь как он ее хочет! Ему, конечно, многие женщины нравятся, но Танька — особо. Спокойная, несуетливая, лишних слов не говорит. Скво индейского племени. Взяла и исчезла в секунду, скорей всего, навсегда. Сгорела в небе, как звезда! Ричард у нее, видите ли, заморыш похотливый! Такую бабу увел! Жену! И почему ему так с бабами не везет?

Скоро Митя перестал распалять себя всякими глупостями и решил, что все что ни делается — к лучшему. Пару раз к нему за столик подсаживались проститутки, но он их грубо отшивал.

Около одиннадцати он взял машину и поехал к Насте. Но когда машина остановилась около дома, и он глянул на горящие окна, желание пропало. Опять всплыла в памяти та последняя безобразная сцена. За что она его так? Кому нужны эти Зоины ученые записки? Тараканам, которые жили в коробках с архивом? А он их обнародовал, сделал достоянием научной общественности. Ну, под своим именем, так что? Он Зоин ученик, в конце концов… Кто же его оправдает, кроме него самого? Интересно, кто сейчас у Настены, с кем живет, с кем трахается? Наверняка в девках не засиделась. Все они бабы такие! Ишь, свет везде зажгли, говнюки!

— Поехали! — приказал Митя водителю.

— Что, передумал? — усмехнулся водитель. — Куда теперь?

— Домой к жене. Только у ночного остановите — пожрать куплю.

Митя осторожно открыл своим ключом дверь. Прислушался. Было тихо. Включил на кухне свет, стал выкладывать из пакетов яблоки, апельсины, бананы, веером разложил на столе шоколадки для Дашки. Потом на цыпочках пробрался в Дашкину комнату, чмокнул дочь в макушку. Приоткрыл дверь в спальню.

— Ты, что ли? — раздался рассерженный сонный голос Вики.

— Спи, спи, — он стал раздеваться.

— Залесов, что за дела! Езжай к матери! Мы как договаривались? Ну что тебе неймется?

— Поздно уже. Денег нет.

— Ага, пить есть, а на машину нет. Завтра ключи оставишь, понял?

— Ага, представляешь, я сегодня женился неожиданно.

— Поздравляю. А чего тогда к жене не пошел. Блядь какая-нибудь?

— Да нет, стюардесса. Сегодня в Англию улетела.

— Ну-ну, — насмешливо произнесла Вика.

Когда Митя попытался залезть под одеяло, Вика его больно лягнула.

— Иди в гостиную спи!

Митя улегся на краешек кровати, свернулся калачиком.

— Представляешь, у меня уже три месяца никого не было, — сообщил Митя доверительным шепотом.

— Меня это, честно говоря, мало волнует. О, господи, когда же я от тебя избавлюсь! — вздохнула Вика.

Он опять попытался залезть под одеяло. Вика пнула его ногой и отодвинулась.

— Скотина холодная!

— Почему же холодная? Я — хорошая скотина, — пробормотал Митя, закрывая глаза.

Военный аэродром под Моздоком жил своей обычной жизнью: бегали люди в форме, по полю ездили “Уазики” и “Зилы”, на вышке диспетчерского пункта за стеклами мелькали силуэты начальников. То и дело воздух вспарывал вой. Начиненные боеприпасами “Сушки” резко взмывали вверх и исчезали в бездонном небе, кое-где покрытом легкими хлопьями облаков. Летели “работать”. С утра уже было сделано более тридцати боевых вылетов.

Вот еще одна “Сушка” взмыла в небо, отстреляв в стороны тепловые ловушки. Самолет набрал высоту. До “объекта” было не более семи минут лету, и пилот был предельно собран. Разведка обнаружила в горах замаскированный склад с боеприпасами, подходы к которому были плотно заминированы. Координаты авианаводчиков были абсолютно точны, и пилот вел машину к цели.

В рамке на стекле появился едва различимый объект. “Захват цели произведен! Пуск!”. Пилот вдавил кнопку в ручку. Сработал механизм отсоединения. Ракета “упала” из-под крыла, и пошла к цели, выпустив дугообразную реактивную струю. Летчик следил за тем, как она приближается к объекту. Неожиданно ракета повела себя странно: она резко изменила траекторию, ушла в сторону от склада и разорвалась на склоне горы в трехстах метрах от цели.

— Твою мать! — выругался пилот. — Цель не поражена. Иду на второй заход.

— Прекратите ругань в эфире! — предупредил его строгий голос.

Пилот развернул машину в воздухе, ушел назад в сторону Моздока и сделал второй подлет. Опять цель была поймана в рамку на стекле.

— Давай-давай, родимая, не валяй дурака! — произнес пилот, отправляя ракету к цели.

Ракета уверенно пошла к цели, но опять, не долетев метров четырехсот, резко поменяла направление и разорвалась на другом склоне, подняв большое серое облако из пыли и камней.

— Этого не может быть! — произнес пилот растерянно. — Цель не поражена!

— Да вы что, охренели, тридцать девятый? Как не поражена? Быстро звено на базу! — приказал строгий голос.

Когда “Сушка” съехала со взлетно-посадочной полосы на рулежку, к ней устремился командирский “Уазик”. В “Уазике” было четверо. Генерал-майор, полковник и двое в штатском. “Уазик” взвизгнул тормозами у замершего самолета. Пилот вылез из кабины, козырнул начальству.

— Объясните ситуацию, почему цель не поражена? Вы что, по ночам спирт хлещите? — зло зыркнул на пилота генерал.

— Да при чем тут спирт? — вступился за пилота штатский. — Ракета наводится сама. Как она себя повела?

— Ушла к цели на низкой высоте, огибая рельеф местности, — стал нервно объяснять пилот. — Не достигнув цели, резко поменяла направление полета.

— Под каким углом? — поинтересовался штатский.

— Примерно так! — пилот выгнул ладонь, показывая угол отклонения ракеты.

— Так, градусов пятнадцать. И что? Просто в склон горы? Ничего там на нем не было?

— Да нет, — пожал плечами пилот. — Ничего.

— Что думаешь? — спросил первый штатский второго.

— А что тут думать? Неисправность в системе наведения самой ракеты, что вообще маловероятно, или оптическая ловушка — сказал второй.

— Что еще за оптическая ловушка? — поморщился генерал.

— Оптическая ловушка создает мираж, который “видит” оптика ракеты и принимает за цель. Компьютер дает ракете команду изменения траектории движения. Вот и все! Но для того, чтобы ее создать, надо в совершенстве знать систему наведения ракеты. В совершенстве! — повторил штатский.

— Ох, мать твою, как сложно-то! — выругался генерал — И что же нам теперь с ними делать?

— Немедленно отменить все вылеты машин, несущих ракеты с оптическими и магнитооптическими головками класса “воздух-земля”! Снять их с самолетов! Может быть неисправность в системе наведения. Будем искать, — сказал первый штатский.

— В Москву надо срочно звонить, — произнес второй.

Было ранее утро, Александр Антонович еще спал, когда раздался телефонный звонок. Первой проснулась жена, сняла трубку.

— Да, вы знаете, который час? Ах, Калерий Самсонович, она тут же изменила тон! Да-да, конечно, сейчас разбужу, — она толкнула мужа в бок. Александр Антонович во сне махнул на нее рукой — уйди. Саша, это Калерий! У вас в университете неприятности!

Слова “Калерий” и “неприятности” сработали как будильник. Александр Антонович продрал глаза. Он взял трубку.

— Слушаю.

— Саня, то, о чем ты тогда говорил…

— Случилось! — закричал Александр Антонович. — Я тебя предупреждал, черт возьми! Что там?

— Экспериментальная база закрыта. ФСБ сейчас работает во втором цеху. Меня к девяти вызвали в министерство обороны. В общем, разговор не телефонный. Немедленно приезжай в университет.

— Еду! — сказал Александр Антонович, соскакивая с кровати.

— Тебе завтрак сделать? Что у вас там? — встревожено поинтересовалась жена.

— Какой к черту завтрак! Калерий сегодня может полететь к чертовой матери! И я вместе с ним! Впрочем! — Александр Антонович на мгновение задумался, надевая носки. — Может, все и к лучшему. Как ты думаешь, пойдет мне синий ректорский пиджак с золотым отливом?

— Все шутишь, — вздохнула жена. — У тебя этих пиджаков штук двадцать.

В кабинете Калерия Самсоновича было многолюдно. Мужчины курили, на столе стояли блюдца с бутербродами, в чашках остывал чай. Ректор сидел не за своим столом, а вместе с подчиненными, Александром Антоновичем, директором экспериментальной базы — мелким суетливым мужчиной с морщинистым лицом — и начальником второго цеха. У всех четверых на лицах застыли напряжение и страх. Напротив них сидели “эфэсбэшники”.

— Нашими сотрудниками была тщательно проверена заводская технология и режим на предприятиях, изготавливающих оптику для боевых головок ракет. Там утечки быть не могло. У вас все-таки институт, режим послабее, разгильдяйства побольше…

— Мы режим строго соблюдаем. Никаких нарушений не отмечено, — вступился за честь университета начальник экспериментальной базы.

— Помолчите, пожалуйста, — оборвал его “эфэсбэшник”. — Я дам вам слово. Сейчас установить источник утечку не представляется возможным, поскольку со времени последних испытаний систем наведения прошло больше двух лет. Естественно, без участия людей с базы произойти она не могла. Поработав в отделе кадров базы, мы выявили несколько случайных личностей, проработавших в цеху всего по нескольку месяцев, именно тогда, когда и проводились эти испытания. Сейчас, — “эфэсбэшник” полез в папку, где у него лежали личные дела с фотографиями.

Александр Антонович побледнел. Он почувствовал, как сердце в груди судорожно затрепетало, словно пойманная в силки птица. Посмотрел на начальника цеха, осторожно наступил ему на ногу под столом. Начальник цеха убрал ногу и, в свою очередь, наступил на ботинок Александра Антоновича.

— Вот, пожалуйста, Лина Евгеньевна Загряжная. Сроки поступления и ухода с работы полностью совпадают со сроками испытаний. Да и ушла-то она… Бросила трудовую, пропала. Вы интересовались судьбой своей сотрудницы? — спросил “эфэсбэшник” начальника цеха. Он показал фотографию на личном деле Лины. — Узнаете хоть?

— Конечно, узнаю, — начальник цеха покраснел. — Она сказала, мама у нее в Ставрополе заболела. Уехала и не вернулась. Может, там осталась?

— Хорошо, мы проверим эту информацию. Сроки прохождения документов через режимный отдел — три месяца. Загряжная была устроена во второй цех, на секретное производство, в течение месяца? Почему был нарушен режим?

— Так это… — развел руками начальник базы. — За нее начальник цеха просил. Мы по-быстренькому.

— А вы говорите — нарушений не было! Полнейшее разгильдяйство! Почему вы просили за Загряжную? — строго спросил начальника цеха “эфэсбэшник”.

Александр Антонович смотрел на друга, чувствуя, что сердце сейчас вырвется из груди.

— Вообще-то она моя подружка, — еще больше краснея, произнес начальник цеха.

“Эфэсбэшники” заулыбались. Калерий Самсонович посмотрел на часы — ему нужно было ехать в министерство.

— Я могу вас покинуть? — спросил он робко.

— Можете, — свысока глянул на него “эфэсбэшник”. — Вы с вами потом отдельно поговорим.

Через два часа, выжатые, как лимоны, они вышли из кабинета ректора. Александр Антонович крепко пожал руку начальница цеха.

— Спасибо, Володя, на все сто выручил. Думал — все, кранты! Я теперь твой должник.

— Ладно, подставился за тебя, — улыбнулся начальник цеха. — Надеюсь, не забудешь?

Через два дня Александр Антонович сел в ректорское кресло, а Ольга Геннадьевна Игонина по прозванию Крошка Цахес заняла пост проректора по международным связям.

Господин заместитель

Митя смотрел, как рабочий на стремянке снимает табличку с дверей кафедры. “Заведующая кафедрой русского языка для иностранных учащихся, доктор филологических наук, профессор Игонина Ольга Геннадьевна”. Стеклянная пластинка была небрежно брошена на пол и раскололась. Вместо нее рабочий стал прикручивать новую: “Заведующая… кандидат… доцент… Каргапольцева Нина Тихоновна”.

— Свинья какая! — сказал Митя громко.

Рабочий обернулся, посмотрел на него возмущенно.

— Это я не вам, — сказал Митя. — Это я проректору, — он решил, что должен немедленно пойти к Игониной и все выяснить. Что он ей, “шестерка”, так нагло кидать? Все-таки кандидат наук!

Митя заглянул в приемную. Секретарша бойка стучала по клавишам компьютера.

— Мне бы к Ольге Геннадьевне, — сказал Митя.

— А вы записывались на прием? — поинтересовалась секретарше, заглядывая в папку.

— Не записывался! — с вызовом сказал Митя. — Вы ей передайте, что здесь Дмитрий Алексеевич Залесов.

— Хорошо, — кивнула девушка и, виляя бедрами, отправилась в кабинет начальницы.

“Сучка!”— почему-то назвал ее про себя Митя.

— Ольга Геннадьевна вас примет через пять минут, — доложила секретарша и опять принялась барабанить по клавишам.

Митя сел на стул, стал осматривать приемную, отделанную дубовыми панелями. “Неплохо у нас проректора живут”, — думал он.

Дверь отворилась, и из игонинского кабинета вышел мистер Чанг.

— О, Чанг, привет, — улыбнулся корейцу Митя, пожал руку. — Как дела.

— Хорошо, — деловито сообщил кореец. — Я делать предложение телевизор “Самсон”. Хороший предложение.

Митя не сразу сообразил, что речь идет о “Самсунге”. Потом вспомнил, как Чанг говорил ему однажды, что является представителем фирмы.

— А, у меня дома есть ваш телевизор, — показал он на себя пальцем.

— Очень хорошо, — кивнул кореец. — Делать много раз виза.

— Многоразовую визу, — поправил его Митя.

— Да, — заулыбался кореец.

— Молодые люди, вы мне мешаете! — раздраженно сказала со своего места секретарша.

— Все, встретимся на занятиях! — улыбнулся на прощание Митя Чангу и вошел в кабинет Игониной.

Крошка Цахес жестом предложила ему сесть.

— Что вы хотели, Дмитрий?

— Я хотел бы напомнить наш разговор при дележе гранта, — Митя решил, что будет разговаривать довольно жестко. В конце концов, она теперь не его начальница! — Вы после защиты обещали мне кафедру, а вместо меня назначили эту старую перечницу Каргапольцеву!

— Погодите, не кипятитесь, Залесов. Я прекрасно помню наш разговор и обещание вас поддерживать. Чаю или кофе?

Митя отрицательно мотнул головой — сейчас начнет вертеться, как уж на сковородки, придумывать всякие отговорки!

— Вы же сами только что сказали — старая перечница. Каргапольцевой через два года на пенсию. Вы поймите, она доцент с большим стажем, а вы еще только недавно ученое звание получили. Представляете, как на вас ополчились бы наши старушки? Знаете поговорку: “С поспешностью только блох давят.”Подождите немного, потерпите, Игонина пролистала какие-то бумаги. — Кстати, Залесов, а не хотите ли вы вместо кафедры взять замдеканство на радиофаке? К нашей науке это не имеет никакого отношения, зато вы будете при должности. Факультет, кстати, один из самых престижных. У вас появится масса возможностей не только руководить, но и зарабатывать. Вы меня понимаете, Дмитрий?

Митя неопределенно пожал плечами.

— А что там, бумажки перебирать?

— Не только бумажки. Уверяю вас — интересная работа. Я сама когда-то замдеканствовала. Придется, конечно, иногда попыхтеть, но зато красивые студентки будут за вами хвостом ходить, — Игонина улыбнулась. — И в зарплате прибавите где-то тысячу. Впрочем, это не самое главное. Ну что?

— М-да, деканат это не кафедре. Я должен подумать, — сказал Митя.

— Деканат лучше кафедры, я вас уверяю. Больше возможностей. Вот вам телефон декана радиофака Бахметьева Константина Генриховича. Зайдите к нему на второй этаж, осмотритесь. Я ему сейчас сама позвоню.

Митя взял листочек с телефоном, повертел в руках, сунул его в карман. Ну вот, отгреб работу за какую-то поганую тысячу! Тут корейцев отучил, с бельгийкой позанимался, с чехами стилистику провел и гуляй вторую половину дня, как тебе хочется. А заму надо положенные восемь часов в кабинете сидеть, штаны протирать!

Он все-таки спустился на второй этаж, зашел в деканат. Навстречу ему поднялся кудрявый мужик с добродушным лицом.

— Я к вам от Ольги Геннадьевны Игониной… — начал Митя.

— А, Дмитрий Алексеевич, знаю-знаю, наслышан, — заулыбался декан. Ну что, поработаем у нас? — видя некоторую растерянность на Митином лице, он по-дружески обнял его за плечи. — Уверяю вас, ничего страшного в этом нет. За месяц в работу въедете, будете как рыба в воде. А я вам плюс к зарплате буду ежемесячно премии выписывать с коммерческих денег. Добавка в три тысячи, думаю, вам пригодится?

Одна плюс три — это уже что-то. Да и при власти!

— Лады! — сказал Митя, пожимая широкую руку декана.

Поначалу ему казалось, что он потонет в бумагах. Их было столько, что порой кружилась голова. Расписание, приказы, распоряжения, ведомости, академические справки, выписки из дипломов… С Митиной безалаберностью все у него куда-то терялось, пропадало, исчезало; иной раз нужную бумажку приходилось искать полдня, а потом она обнаруживалась на столе под самым носом. Обязанностей у Мити было много: он должен был составлять расписание на семестр — да еще всех осчастливь, всем угоди, поставь пары подряд в два дня, чтоб в остальные дни не приезжать в университет; расписание экзаменов, поиск аудиторий для занятий — с аудиториями была вообще беда — с каждым годом арендаторов в университете становилось больше, они отвоевывали все новые и новые площади и помещения, заниматься становилось негде и постепенно факультеты переводили учиться в две смены, совсем как школьников; приказы об отчислении о зачислении, переводах и прочее-прочее-прочее; экзаменационные листы, для министерства листы отчетности по успеваемости за семестр. Иногда он не успевал, и приходилось брать работу домой. Никогда он еще так не работал! Митя давно бы уже хлопнул дверью, если бы не одно “но”. На него густым потоком посыпались деньги. И деканские премии были только малой частью его доходов. То нерадивые студенты совали ему купюры, чтобы продлить не сданную вовремя сессию, то родители слезно просили за взятку восстановить ребенка на бесплатное обучение, то к нему лезли с “хвостовками” поставить роспись за экзамен, то умоляли не отчислять еще хотя бы недельку. Скоро Митя привык к своей новой работе, и ему даже стало нравиться, что люди от него зависят и все время о чем-то просят, лебезят, льстят, лукавят. Он, как заместитель декана, вошел в большой университетский Совет, проректора стали здороваться с ним за руку, обычно неприступные проректорские секретарши улыбались, и все называли его теперь по имени-отчеству.

Шел большой Ученый Совет. Митя сидел рядом с деканом радиофака и невнимательно слушал выступление нового ректора Александра Антоновича. Он думал о Вике с Дашкой. Жить у матери становилось невыносимо — она его постоянно пилила за уход из семьи, говорила, что он сиротит ребенка, что хватит с нее этого горького опыта. Пока не наорешь — ни за что не успокоится! Да и не собирался он никого сиротить! Вот возьмет да и поедет завтра к Вике на своей новенькой “девятке”, что она ему скажет?! Может, он теперь еще и побогаче ее нового мужика, кто знает? При воспоминании о покупке машины Митя заулыбался. Права у него были еще со студенческой скамьи, но ездить в час-пик по оживленным московским улицам он пока побаивался, катался по ночам или рано утром. “Девятка” стояла на стоянке в университетском дворе. Для работников университета была установлена льготная плата.

— Особое внимание деканов факультетов мне хотелось бы обратить на дисциплину в университете. Вы посмотрите, до чего мы распустили студентов? То, что они курят в неположенных местах, об этом теперь уже и речи нет. Вот возьму и издам приказ об отчислении нарушителей! Но посмотрите, что делается в рекреациях и аудиториях? Все завалено пустыми банками из под джинов, пивными бутылками. Уборщицы не успевают убирать. Я предлагаю категорически запретить употреблять в стенах университета даже слабые алкогольные напитки, — говорил раскрасневшийся Александр Антонович, стоя за кафедрой.

— А чем же наши кафе будут торговать? — спросил кто-то с места. В напитках вся их выручка.

— Пусть торгуют, пусть пьют, но только в этих самых забегаловках или где там? Без выноса.

Зал загудел. Послышались выкрики:

— Опять антиалкогольная кампания начинается! Все равно будут пить! Это же студенты!

Ректор поднял руку, призывая к тишине.

— Преподаватели в этом плане должны показать студентам пример. Я частенько замечаю наших коллег в коридорах университета с нетвердой походкой и горящим взором. Учтите, буду безжалостно выгонять!

Митя поднял руку.

— Разрешите?

— Да, пожалуйста, Дмитрий Алексеевич, — кивнул ректор.

— Как раз по этому вопросу. На кафедре у Каргапольцевой Нины Тихоновны работает доцент Марков. Так вот он, например, страдает запоями и порой неделями не появляется на занятиях с иностранными студентами. Куда это годится? Что о нас подумают иностранцы? Каков будет престиж ВУЗа? — Митя поймал взгляд Крошки. Она смотрела на него испепеляющим взором.

— Да, таких надо гнать в шею, — согласился ректор.

— Александр Антонович, разрешите, — Крошка Цахес подняла руку.

— Пожалуйста, Ольга Геннадьевна.

— То, о чем только что рассказал Дмитрий Алексеевич, действительно имело место быть. Но сейчас Марков совсем не пьет. Он закодировался. Отзывы о нем от студентов очень хорошие. Начал писать докторскую диссертацию.

— Ольга Геннадьевна, не смешите меня, пожалуйста. Что значит, закодировался? Он уже однажды попробовал выпил после кодировки, и ничего — никаких последствий! Так что он этого не боится. Марков настолько неуправляем, что в любой момент может сорваться и опять уйти на неделю в запой.

— Надо у заведующей кафедры спросить. Что скажете, Нина Тихоновна?

Новая заведующая — долговязая сухая дама поднялась со своего места. — Не пьет пока. Не замечала.

— Я за него ручаюсь. Он себе не враг, — сказала Крошка Цахес.

— Смотрите, — пожал плечами Митя. — Я бы его на месте Нины Тихоновны выгнал!

— Я предлагаю найти компромиссное решение, — Александр Антонович прокашлялся, посмотрел на свою любимую Оленьку, подумал, что она очень красива, когда волнуется. — Малейший срыв Маркова, и мы его увольняем безо всяких предупреждений, потому что Залесов прав — своим поведением он подрывает престиж не только ВУЗа, но и страны!

Ольга Геннадьевна неопределенно пожала плечами. Митя посмотрел на нее победоносно.

Корейцы теперь вполне сносно говорили по-русски и почти все понимали. Они могли слушать лекции и посещать практические занятия по своей основной специальности. Митя искренне гордился победой. Оказывается — он не только выдающийся ученый, но и замечательный преподаватель, хорошо владеющий методикой языка. Лучше всех с русским получалось у мистера Чанга. Сегодня они с Рашидом отвели занятия и зашли к Батону пропустить по кружечке пива с шашлыком.

— Ну-с, за корейцев, которые не дают нам умереть с голоду, — произнес Митя, чокаясь с Рашидом пивной кружкой.

— За них, — сказал Рашид. — Вот он кайф, после напряженного трудового дня с другом за столиком…

— Это точно, — рассмеялся Митя.

— Ну что, освоил машину? — поинтересовался Рашид.

— Осваиваю потихоньку, — сказал Митя.

— Ты езди побольше. Тогда и научишься. Вон мой братан в том году тачку купил. Права у него, естественно, ментовские, левые. Невозможно ездить было: то в кювет съедет, то с кем-нибудь бамперами поцелуется. А за год научился, сейчас гоняет, только шуба заворачивается! Даже пьяным ездит. Ты только смотри — ни-ни!

— У, ты что, Рашидик! Я и трезвым-то боюсь, не то что… Возьмем еще по одной?

— Можно, — согласился Рашид.

Митя сходил к стойке за пивом.

— Слушай, Дмитрий, как тебе Чанг?

— Лучше всех. По грамматике и речи очень продвинутый мужик. Пак с Яном вообще в отстое. Понятно, они домашние задания почти никогда не делают.

— Ну, то есть тормозят. Если б не они, может, Чанг уже синхронным переводчиком на своем “Самсоне” работал. Я вот что предлагаю: давай их поделим — Пак с Яном отдельно, а мистер Чанг отдельно.

— Оно, конечно, будет правильно, — вздохнул Митя. — А денежки?

— Денежки — это верно. За раздел нам доплачивать не будут. Ну, по грамматике, ты можешь ему отдельно задания давать, а вот по страноведению я их все-таки разделю. Эти двое, все равно, не въезжают.

— Как хочешь, — пожал плечами Митя. — Бессребреник ты наш!

Они выпили еще по одной кружке пива и разошлись по домам.

Мистер Чанг с Рашидом шли по оживленной Тверской. Рашид вел занятие.

— Вся застройка в Москве издревле проводилась по одному принципу: кольцевые и радиальные улицы. Возьмем Московский Кремль. Он представляет из себя крепость, замкнутую в кольцо, — Рашид показал на пальцах кольцо, чтобы было понятней. — Для чего нужно было строить Кремль таким образом, Чанг?

— Это… было, чтобы бить врагов, — сказал кореец.

— Правильно, — кивнул Рашид. — Чтобы отражать нападение врагов. Запишите: “отражать нападение врагов”. Чанг послушно достал из рюкзака тетрадь и каллиграфическим почерком записал в нее новую фразу — напротив перевод на корейском.

— И дальше Москва опять-таки стала застраиваться кольцами. Бульварное кольцо. Оно так называется потому, что на нем находятся бульвары. Что такое бульвар, Чанг? Мы только что прошли Тверской бульвар, и я попросил обратить внимание на то, как он устроен.

— Бульвар, бульвар! — забормотал кореец, закатывая к небу глаза. Попытался показать на пальцах.

— Посмотрите в словаре. На “бу”.

Чанг снова полез в рюкзак за словарем. Рашид его терпеливо ждал.

— А! — воскликнул кореец, найдя в словаре слово. — Знаю, знаю!

— Запишите его себе в тетрадь. После бульварного кольца было построено Садовое кольцо. Почему оно так называется. Сад, сады, — подсказал Рашид.

— А, знаю-знаю, — закивал Чанг. Там расти, росли сады. Фрукты. Яблоки, вишня, груша, банан.

— Не знаю, как насчет банан, но яблоки там наверняка росли, — сказал Рашид.

Чанг потянул его за рукав и показал на витрину супермаркета.

— Мне надо сделать покупки, — сказал он почти без акцента. — Для себя, для Пак и Ян. Йогурт, кофе, консервы, фрукты.

— Тогда уж множественное число — йогурты, — поправил его Рашид. — Вы же не один йогурт будете все есть. Пошли, заодно поучимся.

Чанг открыл перед преподавателем стеклянные двери, и они вошли в супермаркет.

Чанг взял на входе металлическую корзину и пошел вдоль полок, высматривая нужные продукты. Рашид шел за ним.

По магазину бродил высокий рыжий юноша, одетый в потертый джинсовый костюм. В руке у него была пустая корзина. Он оглянулся, убедившись, что за ним никто не наблюдает, достал из внутреннего кармана куртки банку свиного печеночного паштета, положил ее в корзину. Не торопясь, подошел к полке с консервами, остановился в нерешительности. В проходе показались Чанг с Рашидом. Молодой человек взял банку из корзины и выставил ее на полку, в пирамиду точно таких же банок. Вместо свиного он взял куриный паштет и направился дальше.

Мистер Чанг остановился около полки с паштетами.

— Ян и Пак очень любит паштет из свинья, а я люблю паштет из индейка, — сказал он Рашиду.

— Они любят свиной паштет, а ты — паштет из индейки, — поправил его Рашид.

— Да, свиной паштет, — Чанг положил в корзину рядом с йогуртами несколько банок свиного паштета. — Нужно фрукты.

— Сейчас и фрукты найдем, — сказал Рашид.

Рыжий юноша рассчитался на кассе, переложил продукты в полиэтиленовый пакет и направился к выходу. В дверях его задержали двое в штатском. Предъявили красные “корочки”.

— Молодой человек, пройдемте с нами! — сказали они ему, подхватывая под руки.

— В чем дело-то? Что такое? — начал было возмущаться юноша, но его безо всяких объяснений впихнули в “Волгу”. Машина сорвалась с места и помчалась по Тверской.

— Все купили? — спросил Чанга Рашид.

— Все купили, — подтвердил Чанг. — Теперь нужно платить.

— За все нужно платить, — усмехнулся Рашид.

Мистера Чанга на выходе поджидали двое. Один из них произнес фразу на корейском и предъявил красные “корочки”. Корейца подхватили за руки, поволокли к машине. Чанг что-то забормотал, растерянно оглянулся на Рашида. Рашид сделал вид, что отвернулся. У него было абсолютно каменное лицо. Корейца запихнули в подрулившую к тротуару “Волгу”. Он что-то пытался кричать, но дверца захлопнулась, и машина уехала. К Рашиду подошел высокий пожилой мужчина с тростью.

— Передача была, — тихо сказал Рашид.

— Очень хорошо, — сказал мужчина и пошел своей дорогой.

В просторном кабинете за “т”-образным столом сидел пожилой мужчина, тот самый, который походил на Тверской к Рашиду. В углу на массивной тумбе стояла большая “видеодвойка”. Дверь отворилась, двое ввели в кабинет Чанга. Один из них нес пакет с продуктами. Он положил его на стол перед пожилым.

— Присаживайтесь, мистер Чанг, — пригласил корейца пожилой мужчина. — Я генерал-майор Федеральной службы безопасности Чарышев Олег Витальевич.

Но Чанг остался стоять. Он кричал, размахивая руками. Его лицо было багровым от ярости.

— Он немедленно требует посла Южной Кореи. Грозится! — сказал переводчик.

— Мистер Чанг, я не против пригласить сюда вашего посла, — сказал генерал. — Но, боюсь, тогда последствия для вас будут несколько иными, потому что тогда скандал обретет официальный статус. Вы лучше присядьте.

Переводчик перевел Чангу слова генерала. Чанг несколько мгновений раздумывал, опустился на стул.

— В течение двух лет вы наряду с обучением в Московском техническом университете занимаетесь промышленным шпионажем против нашей страны, — сказал Чарышев.

— Разрешите? — в кабинет вошел мужчина с видеокассетой в руках, он протянул генералу кассету.

— Сейчас мы вам покажем, как пятнадцать минут назад в супермаркете на Тверской вы получили контейнер с информацией, — генерал поднялся, вставил кассету в видеомагнитофон.

На экране появился зал супермаркета. В кадр вошел рыжий парень. Он оглянулся, вынул из внутреннего кармана куртки банку с паштетом и положил ее в корзину. Изображение сорвалось. Вторая скрытая камера. Парень стоял к ней боком. Вдали в проходе появились Рашид с Чангом. Парень выложил из корзины банку с паштетом, взял другую. Ушел. Чанг с Рашидом подошли к полке. О чем-то говорили. Чанг потянулся к банкам со свиным паштетом. Генерал нажал на “стоп-кадр”.

— Видите, мистер Чанг, вы берете ту самую баночку, которую для вас только что положили на полку. Все как положено: баночка имеет штрих-код, магнитную защиту. Не придерешься. Теперь хочется узнать, что в ней?

Переводчик перевел. Чанг молчал, неотрывно глядя на экран с застывшим изображением.

— Ну что же, давайте приглашайте понятых. Будем открывать консервы. Что-то кушать захотелось. Или вы не любите свиной паштет?

Чанг исподлобья зыркнул на генерала.

В кабинет вошли еще двое: мужчина и женщина, генерал пригласил их подойти поближе.

— Вскрывайте, — сказал Чарышев одному из своих людей.

“Эфэсбэшник” достал из кармана консервный нож и сталь вскрывать им банки со свиным паштетом.

— Не то, не то, не то, — комментировал его действия генерал. — Вкусно пахнет. А вот это то! Пожалуйста, — генерал взял открытую банку, продемонстрировал ее присутствующим. В банке оказались крохотные компакт-диски, запечатанные в полиэтилен.

— Мистер Чанг, что вы на это скажите?

Чанг заговорил. Он говорил быстро отрывисто.

— Он говорит, что банку ему подсунули. Он не знал, что в ней находится.

— Упорствует, значит, — ухмыльнулся генерал. — Нужно протоколом зафиксировать изъятие и проверить, что за информация на дисках. Занимайтесь. Да, и уберите отсюда всю эту гастрономию.

“Эфэсбэшники” убрали со стола генерала консервные банки.

— Переведите ему, — попросил генерал переводчика. — Вину его мы, все равно, докажем. У нас есть огромное количество видео— и аудиоматериала по его деятельности здесь. Но мы не хотим громкого скандала, тем более, что после высылки карьере мистера Чанга придет конец. Поэтому мы предлагаем ему рассказать о предстоящих контактах с фирмами, промышляющими шпионажем, и передать свои полномочия нашему человеку. Они люди жадные, им все равно, с кем работать. Телефоны, типы выходов на связь и прочая шпионская лабуда. После всех этих процедур он может тихо уехать. Из Южной Кореи придет телеграмма, что у него заболела мама, или папа — все равно.

Переводчик торопливо переводил. Потом он замолчал. С минуту в кабинете царило молчание. Мистер Чанг поднял глаза на генерала и тяжело по-корейски вздохнул.

Был вечер. Митя сидел над расписанием экзаменов. Перед ним был мятый листок из тетради, на котором были записаны пожелания преподавателей: кто когда хочет экзамен или зачет: кто в начале сессии, кто в конце, кто в середине. У одного двухнедельный отпуск, у другого Новый год в Париже, у третьего жена рожает, да еще аудиторий не хватает! Жена, это, конечно, хорошо. Митя задумчиво глядел в клетки расписания, не зная, как все половчее скомпоновать. Надо было подняться на третий этаж, спросить у диспетчера, будет ли семнадцатого января шесть свободных аудиторий. А то вдруг не будет, и придется кому-нибудь из преподов принимать экзамен в коридоре!

Митя закрыл деканат и отправился к диспетчеру. На кафедре русского для иностранцев горел свет. Кто там мог быть так поздно? Митя заглянул в дверь. В кресле сидел Маркуша. На столе стояла полупустая бутылка пива. Маркуша курил и отхлебывал пиво прямо из бутылки.

— Гера, какого черта! — сказал Митя. — Тебе же нельзя.

— Да ладно ты, Борменталь, — махнул на него рукой Маркуша. — Я специально у врача спросил: можно по чуть-чуть, без запоев? Он мне сказал: можно. Вот я по чуть-чуть и… шампусик, пивко. Не каждый день, не волнуйся. Слушай, а может вмажем грамм по двести по старой памяти? Забудем старые обиды?

— Да нельзя тебе, убьешь себя к чертям собачьим! — вздохнул Митя.

— Спорим, не убью! — Маркуша протянул руку.

— Да не буду я с тобой спорить! Потом меня обвинят, что с пути истинного сбил. Ты забыл про последнее китайское предупреждение?

— Эх, блин, трус ты, Борменталь! Ну ладно, я и без тебя сегодня хряпну! — Маркуша поднялся из кресла. — Не все такие мудаки!

— Стой! — сказал Митя. — Ладно, хрен с тобой. Но только по чуть-чуть: одну бутылку на двоих. Лады?

— О, вот это уже мужской разговор, — оживился Маркуша. — Тянем на спичках, кому бежать. — Он вынул из кармана коробок, отвернулся, обламывая одну спичку. — Короткая бежит, длинная не бежит. Тяни!

Митя вытянул длинную.

— Все, ровно через пятнадцать минут садимся за стол! — крикнул Маркуша, на ходу надевая куртку.

“Ну и разгильдяй!”— вздохнул Митя. Он направился в кабинет диспетчера.

Пьяные Митя с Маркушей сидели в креслах. Одна пустая водочная бутылка лежала в мусорной корзине, другая — полупустая — стояла на столе среди разломанного хлеба, надкусанных соленых огурцов и покрывшихся белым жиром холодных котлет.

— Эх, Борменталь, нам ли жить в печали! Хороший ты человек, хоть и говнюк! И диссертация у тебя классная. Я на халяву писал, лишь бы звание получить, а ты… ты, Борменталь, настоящий ученый. У тебя голова!

— Спасибо, — кивнул Митя.

— Да ладно ты, — махнул на него рукой Маркуша. — А то, может, вспомним детство золотое, забуримся к девкам в общагу? Помнишь еще свою Маринку? Я тут заходил на днях, она о тебе спрашивала.

— Нет, я не поеду. У меня расписание, — сказал Митя.

— Ну, как хочешь, — неожиданно смирился Маркуша. — Тогда беги еще за пузырьком. Я в прошлый раз бегал.

— Хватит! — застонал Митя.

— Беги, говорю, говнюк! — Маркуша, как в старые времена, долбанул кулаком по столу.

Третью бутылку они, конечно, не одолели — осталось две трети. Маркуша уснул прямо в кресле. Во сне он храпел и театрально причмокивал губами. Митя долго боролся со сном, поднялся, пошатываясь вышел с кафедры, оставив дверь нараспашку. Он спустился к себе в деканат. Долго не мог открыть дверь. В конце концов, попал ключом в замочную скважину. Как сомнамбула, стал бродить по кабинету, напевая себе под нос: “Черный ворон, что ж ты вьешься над моею головой? Ты добычи не добьешься, черный ворон, я не твой!” Он подошел к телефону. Набрал номер.

Трубку взяла Крошка Цахес.

— Ольга Геннадьевна?

— Да, Дмитрий, это вы?

Митя попытался взять себя в руки, чтобы произнести фразу четко:

— Крошка Цахес, вы проиграли, — сказал он.

— Что? — не поняла Игонина.

— Вы проиграли, Ольга Геннадьевна, — повторил он.

— Залесов, вы что, пьяны?

— Маркуша! — громко сказал Митя и положил трубку.

Митя гнал свою красную “девятку” по Олимпийскому проспекту. Рашид был прав: чем больше он ездил по оживленным улицам в дневное время, чем больше попадал в пиковые ситуации, когда нужна была мгновенная реакция, тем уверенней и точнее становились его движения. А то, что вмятина на передней дверце и “фонари” уже дважды менял, так это ерунда. Митя хотел заехать на Савеловский, присмотреть Дашке кое-что из одежды. На желтый лихо свернул на Сущевский вал. Заметил парочку, входящую в сквер. Отметил про себя, что лицо девушки ему знакомо. Знакомо? Резко ударил по тормозам. Послышался визг. Сзади ему отчаянно просигналили. “Девятку” обогнула “Ауди”. Водитель нагнулся, опустил стекло на правой дверце, прокричал ему гневно:

— Баран безмозглый! Чмо!

— Извините, — только и смог пробормотать в ответ Митя. Он, теперь уже осторожно, свернул к тротуару. Выскочил из машины и бросился, увертываясь от машин, вслед за парочкой. — Настя! — окликнул он.

Настя обернулась. На ее губах мелькнула мгновенная улыбка, которую она тут же спрятала за маской безразличия.

— Здравствуй, Дмитрий, — сказала она.

Парень — модно одетый дылда в кепке — смерил его подозрительным взглядом.

— Слава, ты меня подожди на скамейке, я сейчас, — попросила Настя. Слава покорно поплелся к ближайшей скамейке, разбрасывая ботинками грязный снег.

— Ну, как ты? — спросил Митя.

— Ничего, — пожала плечами Настя. — Работаю на “Эхе Москвы”.

— Ух ты! — удивился Митя. — Хорошее дело.

— А ты как?

— Я? Заместитель декана радиофака. Да так, ерунда, работаю и все!

— Да, я тебя поздравляю с утверждением, — Настя протянула руку, и он ее пожал. — О тебе много говорят, пророчат большое светлое будущее. Будешь теперь докторскую писать?

— Да надо бы, — вздохнул Митя. — Ты извини меня, пожалуйста, за все, если сможешь!

— Уже извинила. Что еще?

— Не держи зла. Я тебя до сих пор очень люблю, — Митя опустил голову. — Мне было очень хорошо с тобой.

— Залесов, не будь занудой, ладно? — Настя хлопнула его по груди. — Я тебе очень благодарна, что ты меня тогда поколотил. А то росла девочка-дурочка за маминой спиной, книжки читала, жизни не знала. А ты меня научил ей, жизни-то! Теперь лишнего вслух не говорю.

— Настя, я мудак! — глухо сказал Митя.

— Тебе видней, — усмехнулась Настя.

— Это твой? — Митя кивнул на парня.

— Мой, мой! Завидно, да? Ну и завидуй на здоровье! — Настя показала на прощание Мите язык и побежала к скамейке.

“Дура! Сука! Сволочь! Гадина! Свинья! Потаскуха! Блядь! Кошелка! Овца! Чувырла! Паскуда! Прошмондовка! — ругался про себя Митя, идя по подземному переходу к своей машине мимо торговцев. — Такого мужика на какое-то сопливое чмо променяла! Господи, какая она все-таки великолепная, красивая, светлая, его Настена! Мадонна!”

Когда Митя сел в машину, из глаз сами собой полились слезы. Они застилали глаза, скатывались по щекам, капали на одежду, а он слизывал их языком, чувствуя соль во рту, и жалел себя, жалел, жалел, жалел. Так он просидел в машине целый час.

Митя не любил ходить по магазинам. Когда они с Викой отправлялись за покупками и жена исчезала то в одном, то в другом отделе минут на пятнадцать — двадцать, он начинал тихо звереть и, в конце концов, срывался по какому-нибудь ничтожному поводу. Поэтому сейчас, объезжая на машине по-новогоднему украшенные, сияющие иллюминацией магазины, он удивлялся своей способности придирчиво, не торопясь, выбирать вещи. С Дашкой все было просто: ее ждала добротная детская дубленка, большой лохматый Альф, клетка с попугаями — ласковыми неразлучниками, которые ей так понравились во время последнего посещения зоопарка, и огромный мешок разных сладостей. С Викой — сложнее. Он знал, что это должен быть такой подарок, который потрясет ее, заставит забыть старые обиды, посмотреть на все случившееся иначе. Все, что попадалось ему на глаза, было не то, не то, не то…

Митя замер у витрины шикарного, сияющего всеми цветами радуги, бутика. Маленькие сафьяновые туфельки, густо расшитые золотыми нитями, стояли на черной бархатной подушке. Они были умело подсвечены желтой лампой, и фантастически переливались и блестели. “Господи, вот оно! — сказал себе Митя, вспомнив невесомую туфельку из Новодевичьей башни. Он подошел к дверям, и автоматические двери разъехались в стороны.

Продавец, молодой элегантный мужчина в строгом костюме, услышав его просьбу, оторопел.

— Молодой человек, да вы что! Это же “от кутюр”. Пако Рабани. Единственный в своем роде экземпляр! Сшиты специально по ноге модели!

— Сколько? — просто спросил Митя.

— Я же вам объясняю… — продавец споткнулся, перехватив его упрямый жесткий взгляд. — Хорошо, я сейчас спрошу у хозяина.

Он исчез за черной дверью, над которой висела камера наблюдения, и Митя принялся расхаживать по магазину, рассматривая дорогие платья и костюмы.

Минут через десять появился хозяин — толстый очкарик с заплетенными в косу волосами, в шикарном темно-синем пиджаке и угольно-черной рубахе. В косу были вплетены яркие ленты с люрексом. “Пидор!”— почему-то подумал Митя.

— Вот он, — указал на Митю продавец.

Хозяин пожал ему руку. Митя ощутил в ладони металлический холод перстней.

— Очень приятно, что у вас такой тонкий вкус, — сказал хозяин, беря Митю под локоть. — Мне жаль, но, они, действительно, единственные. Вы бы расстались с вещью, если б знали, что больше такой нет?

— Нет, — честно признался Митя.

— Ну вот видите! И кому, если не секрет, предназначены черевички?

— Невесте, — сказал Митя, краснея.

— Ух ты! — хозяин звонко цокнул языком. — Хорошо закручено, любезный! Интересно, и сколько дней вы с ней знакомы? Ничего, что такой интимный вопрос?

— Ничего, — кивнул Митя. — Уже шесть лет.

— Ух ты! — снова сказал хозяин. — Столько не живут!

Митя пожал плечами.

— Вы скажите, сколько?

Хозяин с минуту раздумывал, покачиваясь с пятки на носок. Митя в это время прикидывал в уме предполагаемую сумму. Ничего-ничего, в крайнем случае можно продать машину.

— Иди сними туфли с витрины! — приказал он продавцу.

Продавец не тронулся с места, полагая, что ослышался.

— Я кому сказал — сними туфли! — прикрикнул хозяин.

Продавец исчез, появился с бархатной подушкой, на которой сияли золотом туфельки. Передал подушку хозяину.

— Это мой свадебный подарок, — произнес хозяин, протягивая Мите подушку.

Вика с Дашкой шли по улице. Дашка размахивала детским рюкзаком сделанным в виде плюшевого медведя. Вика ее отчитывала:

— Даша, вторую неделю ходишь в садик. Со всем передралась, всех перекусала. Воспитательницу укусила! Ты просто дикарь, а не девочка!

— Не буду я ходить в садик! Сами они дикаи! — обиженно произнесла Дашка.

— А я не могу с тобой дома все время сидеть. Маме работать надо.

— Я сама посижу.

— Даша!

Дашка обернулась и увидела отца. Она бросилась навстречу Мите. Он поднял ее на руки, Дашка обхватила его за шею. Митя понес дочь к машине.

— Эй, вы куда? — крикнул вслед им Вика. Дашка махнула рукой — давай с нами.

Митя усадил их на заднее сидение.

— Ну что, с наступающим, — сказала Вика, глядя в окно.

— С наступающим, — сказал Митя. — Снимай сапоги!

— Зачем? — удивилась Вика.

— Папа говоит снимай — значит снимай! — Даша потянула голенище Викиного сапога вниз, собирая его в гармошку.

Вика сняла сапоги. Митя взял ее правую ногу и осторожно надел туфельку.

— Касота! — восхищенно сказала Дашка.

— Не жмет? — спросил Митя.

— Нет, — сказала Вика. — Немного великовата. Откуда это?

— Тебе нравится? — он надел вторую туфлю.

— Ничего себе! — протяжно сказала Дашка. — Мама, ты у нас пямо Золушка!

— Точно, — сказал Митя и протянул Вике коробочку с обручальным кольцом.

— Зачем это? — нахмурилась Вика.

— Дашуль, выйди на минутку из машины, погуляй, — попросил Митя.

— Ага, я выйду, а вы поссоитесь!

— Не поссоримся, обещаю. Я тебе очень прошу! — Митя открыл дверцу, и Дашка выбралась из машины.

— Ты его любишь, своего, которого, ну…

— Дурак ты, Залесов! Не было у меня никого! Не было и нет! Рада бы тебе, подлецу, рога наставить… Куда мне от нее, скажи? — она кивнула на стекло, за которым Дашка строила им рожи. Из ее глаз покатились слезы.

Митя открыл дверцу.

— Дашка, залезай!

— Ну вот, а говоили, не поссоитесь, — укоризненно покачал Дашка головой, она стала пальцем вытирать мамины слезы. — Ты не плачь, мам, не плачь! Он хооший! Только непутевый и дуацкий!

— Не смей так говорить об отце! — грозно посмотрела на дочь Вика.

— Ладно, Золушки, поехали уже домой! — сказал Митя, срывая машину с места.

Совершенно секретно

Митя вышел из деканата с расписанием на второй семестр. Он на вытянутых руках понес огромный лист по коридору к доске объявлений. За ним стайкой семенили студентки.

— Дмитрий Алексеевич, у меня всего один зачет не сдан по физкультуре. Может, можно в виде исключения как-нибудь стипендию?! — жалостливым тоном просила одна, длинноногая, с прыщавым лицом.

— Никаких исключений, девушки! Стипендиальная комиссия была, ваш поезд ушел еще позавчера. Занимайтесь лучше. Не ходите на свидания вместо физкультуры.

— Хвостовочку подпишите, пожалуйста!

Митя, не глядя, поставил на экзаменационном листке закорючку.

— А японские стажеры в следующем году будут учиться? — спрашивала другая, довольна яркая девица, явно желающая выйти замуж за иностранца.

— Не знаю, не знаю. Все зависит от поступления заявок. Еще этот год закончить надо, — вся доска была увешана прикрепленными на кнопки записками. — Видите, вместо того, чтобы расписанием интересоваться, гореть в учебе, любовные послания пишут! Снимите все записки, повесьте их с краю, чтоб не мешались, — он ногтем отковырял от доски несколько старых кнопок, стал вешать расписание. Девицы ему помогали.

— Иностранный у нас кто вести будет? — поинтересовалась третья, маленького роста. Она, встав на цыпочки, усердно вкручивала кнопку в деревянную рейку.

— Не знаю, ничего не знаю, — Митя отошел от доски, полюбовался своим расписанием. — Девушки, все вопросы, пожалуйста, завтра в приемные часы. Мне сейчас абсолютно некогда.

Девицы исчезли, Митя, сверившись с листочком, испещренном цифрами, карандашом проставил в расписании несколько аудиторий.

— Дмитрий Алексеевич, — раздался за его спиной мужской голос. Он обернулся. Перед ним стоял красивый черноволосый парень небольшого роста, лет двадцати пяти. В его лице едва заметно проглядывали восточные черты полукровки. Одет он был в добротную дубленку и модные туфли.

— Вы студент? Завтра в приемные часы, пожалуйста.

— Я — Марат, — сказал парень.

— Какой еще Марат? — сморщился Митя, будто пытаясь что-то припомнить. На самом деле он сразу понял, кто перед ним, и где-то в животе зародилась неприятная нервная дрожь. — Что вы хотели?

— Дмитрий Алексеевич, вы, наверное, забыли. Вы мне денег должны, — говорил Марат очень вежливо и тихо.

— Молодой человек, вы ошибаетесь. Я никому ничего не должен. Мне — должны, это верно, а я — нет. У меня принцип — не занимать у незнакомых людей.

— Забыли, это понятно, — вздохнул Марат. — Правильно, больше трех лет прошло. Вы у меня по университету “корабли” пускали. Полторы тысячи “баксов” с отдачей до первого сентября. С первого по проценту в день. К сегодняшнему дню ваш долг составил больше восемнадцати тысяч. Если хотите, могу на машинке точно посчитать.

— Ага, сейчас! Да, вы шутник, молодой человек! — Митя нервно рассмеялся. — Во-первых, я вас впервые в жизни вижу, во-вторых, денег у вас никогда не занимал, в-третьих, у вас не все в порядке с мозгами — заявлять зам. декана, человеку облеченному властью, такое! Знаете, как называются ваши действия на языке уголовного права? Вымогательство. Рэкет. Если вы не студент, как попали в университет? Кто вас пустил? Немедленно убирайтесь, иначе я вызову охрану! Вы меня поняли?

— Ладно-ладно, — Марат поднял руки, как бы показывая, что сдается. — Я все понимаю — сумма для вас нереальная. Видите ли, у меня почти все конфисковали. Поймите и вы меня. Я должен встать на ноги? Мне нужна квартира, машина — элементарные вещи. Если человек оступился, так его будут всю жизнь пинать? Я не буду обращаться за помощью к бандитам или “афганцам”, скощу вшестеро. Всего три штуки. Думаю, эта сумма для вас не очень обременительна.

— Ну ладно, молодой человек, я понял — вы сумасшедший. По вам психушка плачет. Вызываю охрану, — Митя резко развернулся и зашагал к деканату.

— А все-таки вы, Дмитрий Алексеевич, подумайте над моим предложением. Вы мне симпатичны, и хотелось бы прийти к мирному соглашению, — сказал вслед ему Марат. — Я вам через три дня позвоню.

Митя завернул за угол. Его деланно спокойная походка тут же изменилась. Он почти бегом бросился по коридору. Перед тем, как запереть дверь деканата, выглянул, проверяя, не пошел ли Марат за ним следом. Бросился к телефону.

— Алло, Вика, это я! Вы с Дашкой дома?

— Ага, с тобой твоя любовница разговаривает. Что за глупые вопросы? — сказала Вика насмешливо.

— Сейчас не до шуток! Запри входную дверь на все замки, задвинь засов! До моего прихода с Дашкой никуда ни шагу! К окнам не подходить, на телефонные звонки не отвечать! Тем более, если кто-то позвонит в дверь! Я буду минут через сорок и позвоню специальным звонком. Два коротких, длинный, два коротких. Запомнила? Вы пока что собирайтесь…

— Да что случилось-то? — от его взволнованной тирады голос у Вики сделался тревожным.

— Приеду — объясню. Собирайтесь, говорю. Переедете на дачу к родителям. На неделю, на две, не больше. В садик я сам позвоню, договорюсь с заведующей. Скажу, собрались в отпуск на зимний курорт. За две недели попробую все уладить.

— Ты уверен, что так надо?

— Абсолютно, — Митя повесил трубку и стал собирать “кейс”, лихорадочно соображая, что теперь делать. Трех тысяч у него на данный момент не было. Почти все деньги он вложил в сделку, которую сейчас проворачивал тесть через свою фирму. Ну, максимум, полторы тысячи он может наскрести. А что дальше? Марат сказал свое последнее слово и теперь не успокоится, пока не получит всю сумму. И как его тогда угораздило не вернуть тогда деньги? Ну да, а кому, когда их всех повязали? Ходить искать вчерашний день, напрашиваясь к обноновцам в машину с решеточкой: ребята, вы меня забыли. Я мелкий оптовик. Возьмите, пожалуйста, в тюрьму за распространение. Нет, он должен был обязательно найти кого-нибудь из людей Марата, всучить эти несчастные полторы штуки! Зря послушался бармена, сказавшего, что все списалось. Черта-с два! Жадность фраера сгубила. А если сослаться на него? Наверняка он для Марата никакой не авторитет. Обратиться в органы? А что толку? После отсидки он наверняка чист как стекло, и документы в порядке. Ну, возьмут его под белы рученьки по Митиной наводке, проводят в отделение, продержат часа три, а потом отпустят восвояси. Это Марата только озлобит, и тогда он, действительно, может обратиться к бандитам… Неожиданно Мите в голову пришла одна замечательная идея, при реализации которой он мог бы одним махом избавиться от неожиданно свалившихся на его голову неприятностей. Он вскочил со стула, бросился к двери, но прежде чем открыть ее, посмотрел в замочную скважину, нет ли кого в коридоре. Обзор был ограничен, и Митя приложил ухо к двери. “Господи, что я делаю? Как последний идиот! Этот ублюдок сказал — через три дня, значит три дня меня никто не тронет, ”— на самом деле, Митя ни в чем теперь не был уверен, животный, неуправляемый страх мешал ему взять себя в руки, сосредоточиться, и подобными мыслями он пытался себя успокоить.

Рашид занимался в аудитории с двумя шведами. Шведы — молодые развязные парни в ярких шарфах какой-то неизвестной шведской команды — сидели на стульях нога на ногу, держали папки с прикрепленными листами, жевали резинки, надувая розовые пузыри, слушали преподавателя и что-то записывали.

Митя заглянул в аудиторию, поманил Рашида рукой. Рашид, увидев Митю, поморщился.

— Извините, — виновато улыбнулся шведам Рашид. — Перерыв на несколько секунд.

Все понимающие слишком буквально шведы посмотрели на часы. Рашид вышел.

— Ну что, тебе приспичило? Не знаешь — какие они? Начнешь на две минуты позже — бегут жаловаться к декану. Знал бы, что такие суки, ни за что б не взял!

— Капиталисты — сволочи. Слушай, буквально пару слов. Помнишь, мы тогда девицу спасли, и в “универе” большой шмон был? Ты говорил, у тебя кто-то в ОБНОНе работает.

— Ну, есть такое. А что?

— Телефон можешь дать?

— Телефон? А зачем тебе? — удивился Рашид. — Ты, Дмитрий, в это дерьмо не лезь!

— Да я и не лезу. Так, на всякий случай. Смотрю, у нас во дворе приторговывать стали. Малолеток с пути истинного сбивают. А много им надо? В общем, стукану анонимно с какого-нибудь автомата, да и все.

— Ну, смотри, чтоб неприятностей на задницу не нажить, — покачал головой Рашид. Он взглянул на часы. — Пиши телефон, Залесов.

Митя поднялся на “Олимп”. “Олимпом” в техническом университете называлась лестничная площадка между четвертым этажом главного здания и чердаком. Чердак был закрыт на двери, решетки, замки. По слухам, именно на нем Марат со своими архаровцами в свое время хранил весь товар. Было — не было? Марат вон уже преспокойненько гуляет на свободе и портит порядочным людям жизнь.

На “Олимпе” было оживленно. Студенты тусовались с бутылками и банками, курили, что категорически было запрещено еще лет пять назад, болтали, смеялись и шумно радовались всякому, кто сюда поднимался.

— Здрасьте, Дмитрий Алексеевич! — шумно поприветствовали студенты Залесова. — Какими судьбами к нам? Ищите хвостистов на Олимпе. У нас нет таких. Валечка, покажи дяде хвостик. Пивка не желаете?

— Угомонитесь! — попросил Митя, поморщившись. — Вы не видели Коравайчук?

— Они с Макой в кафе спустились кофейком оттянуться.

Наташа Коравайчук в своей время была его клиенткой, “корабельщицей”, и он немало удивился, когда месяц назад она предстала перед его замдеканские очи с зачетной книжкой в руках. Оказывается, девицу уже дважды отчисляли, и каждый раз она через год восстанавливалась на платное. Поначалу девушка смутилась, но через несколько дней уже стала подмигивать ему и вспоминать “старые добрые времена”, Митя пригрозил ей, что в следующий раз ни за что не восстановит, и она угомонилась. Клиентка клиенткой, но, судя по внешнему виду, девица крепко “подсела” на более сильную “дурь”. Круги под глазами, бледность, замедленная речь, будто каши в рот набрала.

В подвале играла музыка. Молодежь в честь начала семестра весело отплясывала, устроив посреди кафе импровизированную танцплощадку. Митя сразу приметил среди танцующих Наташу. Он протиснулся сквозь толпу.

— Наташа, разговор есть! — крикнул Митя, стараясь перекричать музыку.

— Д-да, побазарим, Дмитрий Алексеевич. Нам есть о чем побазарить! — Наташа оперлась на его плечи и вдруг резко, с визгом, подпрыгнула вверх, так что он едва устоял на ногах. Митя понял, что девушка уже под изрядной “дозой”.

Митя выволок Коравайчук из кафе. Наташа тяжело дышала, мокрые волосы прилипли ко лбу.

— Ты отразишь то, что я тебе сейчас скажу? Или отложим разговор на завтра?

— Отражу, — кивнула Наташа, вытирая потное лицо платком. — Говори, Алексеич.

— Мне товару надо.

— Ой, не смешите меня! Зам. декану ширнуться захотелось! — Наташа расхохоталась намеренно громко. Митя заозирался. На них не обращали внимание — все были заняты своими тусовками.

— Я серьезно. Мне надо три чека с “герычем” и штук пять марочек с “кислотой”. За это я сам лично проставлю тебе в зачетку “хвосты” и, если в следующем году освободится место, переведу на бесплатное. Только это наше дело, наше, и больше — ничье. Лады?

Наташа посерьезнела. — Ладная идейка. А “башлять” за дело мне самой придется?

— Твое дело завтра к десяти принести товар. Бабок я тебе дам. Но, смотри, проколешь!… Самолично выкину с треском!

— Какой базар, Алексеич? — снова заулыбалась девица.

— И хватит орать на каждом шагу, будто мы с тобой друзья-приятели и тыщу лет знакомы, — произнес Залесов зло.

— Все-все, молчок, — девушка приложила палец к губам. — А все-таки хорошо, что ты решил всю эту “радость” попробовать. Что это за зам.декана, который не знает студенческой жизни? — Наташа на прощание послала ему воздушный поцелуй и скрылась в толпе танцующих.

“Ну и девка — оторви да брось! Как пить дать растрекает, кому не попадя! — думал Митя, поднимаясь по лестнице в деканат. — Ладно, пусть только попробует!”

Он быстро оделся, закрыл деканат и, беспрестанно оглядываясь, покинул университет.

Александр Антонович собирался на работу. Закипал чайник, на сковороде шипели в масле биточки, на столе уже стояла чашка с пакетиком чая, на блюдце лежали бутерброды с сыром. Его жена, расплывшаяся дама с некогда шикарными формами, отглаживала на доске голубую рубашку.

— Саш, готово все! — закричала она с кухни.

— Иду-иду! — отозвался Александр Антонович. Он в кабинете просматривал бумаги, которые могли бы ему сегодня понадобиться на службе. Договор с “Росвооружением” на научную разработку мощных лазерных прицелов, университетская сводка успеваемости за прошлый семестр, инструкция по правилам торговли лекарствами в аптечных киосках… “Росвооружение” просило не тянуть с договором. Хорошо-хорошо, сегодня он пригласит юриста, чтобы тот просмотрел бумаги. Знаем мы все эти “вооружения”! Еще и министр на два часа вызвал!

— Остынет! — снова закричала с кухни жена.

— Иду-иду! — Александр Антонович вспомнил, что должен отдать Оленьке факс из Сеула. Взамен мистера Чанга, внезапно выехавшего из страны по болезни отца, корейцы обещали прислать другого стажера.

Александр Антонович появился на кухне в тренировочных штанах и майке. Хлопнул в ладоши.

— Подать сюда Маргариту Сергеевну в жареном виде!

— Олух, хоть и ректор, — засмеялась жена, потрепав его по волосам. — Вместо Маргариты Сергеевны биточки с маргеланской редькой.

— Э, не-не! — замотал головой Александр Антонович. — От нее будет отрыжка неблагородная, а мне сегодня целый день с людьми общаться. Изволь что-нибудь мягонькое.

— Сашуль, ты же любишь такое! Редечка нежная, со сметанкой, просто во рту тает.

— Ну ладно, — сдался Александр Антонович, — только чуть-чуть.

Ректорская “Волга” с шофером поджидала Александра Антоновича у подъезда.

— Доброе утро, Александр Антонович, — приветливо улыбнулся водитель, распахивая дверцу перед ректором.

— Доброе, Миша, — кивнул Александр Антонович и посмотрелся в зеркало, поправил дорогой галстук. — Как я сегодня, ничего?

— Очень даже ничего, — одобрительно заметил Миша, отъезжая от тротуара.

— Вот-вот, мне и надо быть ничего, потому как начальство это очень любит, — усмехнулся ректор.

— Эт… точно, — поддакнул шофер. Он, ловко лавируя между припаркованных машин, проехал по дворам и выскочил на гудящий, как потревоженный улей, Ленинский.

Неожиданно под капотом что-то громко застучало. Миша обозначил сигнал поворота, причалил к тротуару и растерянно посмотрел на Александра Антоновича. Ректор глядел на водителя недобро.

— Что за дела?

— Александр Антонович, недоразумение какое-то. Механики только позавчера смотрели. Вы сказали…

— Что я сказал? — раздраженно перебил Александр Антонович. — Что мне придется мотаться по городу и области и машина должна работать как часы, это я сказал? Все это иначе как вредительством и назвать нельзя! Почему вы лично не проверили машину? — Александр Антонович, сторонник демократичных, “тыкающих” отношений с подчиненными, всегда переходил на “вы”, когда начинал серьезно злиться.

Миша кивнул, низко опустив голову.

— Немедленно устранить неполадку! — приказал Александр Антонович.

Миша пулей выскочил из машины, поднял капот, стал рыться во внутренностях “Волги”. Ректор включил приемник и стал слушать последние известия.

Время шло. “Волга” не чинилась. Александр Антонович посмотрел на часы, выбрался из машины, наклонился к водителю.

— Ну, что там у тебя? Долго еще?

Миша поднял на ректора испуганные глаза. — Ничего не понимаю — мотор надо перебирать!

— Ну вот что: ты, когда починишься и в гараж приедешь, передай своим механикам, что они уволены с позавчерашнего числа, когда они под водку ректорскую машину чинить пытались. Понял? А тебе последнее китайское предупреждение, и никаких премий в этом квартале! — ректор шагнул на тротуар.

— Александр Антонович, может, вам по”сотке” запасную машину вызвать? — пролепетал испуганный водитель.

— Я людей от работы отрывать не буду, — строго произнес Александр Антонович. — А ты работай-работай, не отвлекайся, и он быстро зашагал по направлению к метро.

Час пик был в самом разгаре, и народу было — не протолкнуться. Александр Антонович, предусмотрительно переложив бумажник и сотовый телефон во внутренние карманы, ринулся в толпу. Людской поток подхватил его, понес. Его втянуло в самую гущу. Пробка перед эскалатором росла. Люди едва двигались, мелко перебирали ногами, покачиваясь из стороны в сторону. Про себя Александр Антонович ругался матом, кляня шофера, механиков, начальника гаража и вообще всех, кого только смог вспомнить. Вдруг ректор почувствовал легкий укол в левом боку, будто кто-то проткнул его пальто и пиджак тонкой иглой. Он дернул боком и обернулся. Сзади семенила симпатичная, ярко накрашенная блондинка. Она виновато улыбнулась ему: что поделаешь — тесновато! Ректор подумал, что лицо девушки чем-то ему знакомо. Наверное, какая-нибудь из их бывших студенток. Наконец-то он шагнул на эскалатор, и девица вылетела у него из головы.

Александр Антонович встрепенулся: на соседнем эскалаторе, который поднимался вверх, стоял господин Бадаев собственной персоной. На нем был утепленный плащ, на голове фетровая шляпа. Увидев Александра Антоновича, он заулыбался, приподнял шляпу.

— Добрый день! Как ваше здоровье? Как Маргарита Сергеевна? — спросил он, проплывая вверх.

— Спасибо, все, слава богу, ничего! — растерянно пробормотал ректор.

Бадаев еще раз приподнял шляпу и отвернулся. Александр Антонович растерянно смотрел ему вслед. Как же так?! Ведь это тот самый человек, который стал виновником всех последних университетских бед! Вот он, в каких-нибудь десяти шагах от него! Он внедрил на экспериментальную базу девицу, он украл государственные секреты на сумму, которой хватило бы, чтобы обеспечить университет всем необходимым на год вперед! Надо закричать караул!, позвать милицию… Александр Антонович опомнился. Ведь Лину, представив своей племянницей, внедрял он, а не Бадаев. Бадаев вообще все это время стоял в стороне, прикидываясь “эфэсбэшником”, слугой закона, иногда приподнимая шляпу, вот как сейчас. И хватать-то надо не его, а уважаемого Александра Антоновича, ректора технического университета.

От нахлынувших мыслей Александру Антоновичу стало душно. Он ослабил галстук, расстегнул верхнюю пуговицу на рубахе. Это не помогло. Ноги сделались ватными. Люди перед глазами зашатались, как пьяные, “поплыли”, теряя очертания, норовя перевернуться на бок. Прежде чем потерять сознание, Александр Антонович успел подумать о договоре с “Росвооружением” и приеме у министра. Падая, он отрыгнул маргеланской редькой. “Ой, как неприлично, люди смотрят!”— и напоследок вспомнил, где он впервые увидел прелестную блондинку.

Над Александром Антоновичем склонился народ.

— Мужчине плохо! Врача! Врача! Кто-нибудь, вызовите “Скорую помощь”!

В ректорском кабинете было полно народу. Проректора и начальники служб сидели, стояли, расхаживали из угла в угол, разговаривали, шептались друг с другом — в общем, маялись. Александр Антонович опаздывал на совещание уже на двадцать пять минут. Все про себя поминали заезженную фразу: “Начальство не опаздывает, оно задерживается”, но, на самом деле, все это уже было неприлично — Калерий Самсонович никогда себе такого не позволял!

Ольга Геннадьевна Игонина нервно теребила ручку, откручивая и закручивая колпачок.

Дверь отворилась и вошла секретарша Леночка. Лицо у нее было бледным и растерянным.

— Там это… звонят из больницы… Они говорят, Александр Антонович…

— Что, Александр Антонович? — хором спросили почти все.

— Умер, — произнесла Леночка, пожав плечами. — Может, это другой Александр Антонович?

— Что? Где? — Игонина бросилась к телефону в приемной, схватила трубку. — Алло, алло, говорите! Объясните, что случилось! Назовите фамилию! Так, так! — лицо Ольги Геннадьевны пошло пятнами. Проректора и начальники служб из ректорского кабинета потихоньку переместились в приемную, обступили Игонину.

Ольга Геннадьевна положила трубку на рычаг и сказала упавшим голосом: “Ему стало плохо в метро. Сердечная недостаточность. Они, как всегда, не успели,”— после чего бурно разрыдалась. Все подавленно молчали и прятали глаза.

Митя торопливо давил на кнопки телефонной трубки. Звонки срывались, и он нервничал. Своих девчонок он сам вчера отвез на дачу к Викиным родителям, велел сидеть в доме и не высовываться. С него, конечно, потребовали объяснений. Он неумело врал, будто у одной из отчисленных им девиц дружок оказался бандитом и стал угрожать расправой — случай, кстати, вполне реальный, прошлогодней давности, — и теперь он боится за них за всех. И теща, и Вика до смерти перепугались, стали его уговаривать немедленно позвонить в милицию. Он сказал, что давно уже позвонил, милиция на ногах, бандита ищут, Но на это надо время… — в общем, наврал с три короба, и при том — неумело. Теперь, если родственникам придет в голову мысль позвонить в милицию и справиться о несуществующем бандите, то, скорей всего, над ними посмеются, но это бы все ничего, не дай бог, заинтересуются его легендой!…

— Алло, здрасьте, Володю позовите, пожалуйста. Уехал? Очень жаль, извините. Нет, ничего не надо передавать, — Митя пролистал записную книжку и стал набирать еще один номер. Звонил он своим школьным и университетским товарищам.

— Алло, Болека, пожалуйста. Болек, это ты, что ли? Ну, блин, не узнать — басок такой шаляпинский! В общем, базар у меня к тебе совершенно конкретный. Помнишь, мы из батиного ружья на твоей даче по банкам херачили? Не можешь мне одолжить ствол на месяцок, а? Позарез надо. Да так, поохотиться тут, туда-сюда. Не можешь? Батя не даст? Блин, жалко! Без ножа, ребята, режете! Да ладно, мне сейчас некогда с тобой базарить, я лучше потом позвоню, — Митя, расстроенный, бросил трубку на диван. Ну, куда он сейчас без ствола? Пугач хотя бы, “газовик”. Еще пара дней, и за ним начнут охотиться, как за каким-нибудь дешевым зайцем. Пойти сдаться ментам, сказать, простите подлеца, приторговывал наркотой, зарвался, а сейчас в завязе. Срочно помощь нужна. Ну да, самого себя всему миру заложить — знают двое, знает и свинья — кому тогда его хлебное замдеканское место достанется? Анне Владиславовне? Рашидику Бектемировичу? Хрена вам! Рашидик? Митя тут же вспомнил, как был в гостях у “мусульманина” и нечаянно заглянул в шкаф. А, может, у него ствол попросить? Ну да, получается, он без спросу в его вещи залез! Ладно, на крайний случай. Покается “мусульманину”, скажет, получилось так. Этому как раз можно все объяснить. А если денег наскрести? Не такая уж эта для него сейчас большая сумма. Ну-ну, знает он все эти бандитские приколы: один раз дашь, все время, как корову, доить будут, пока все восемнадцать штук не выдоят! Нет, как не крути, а та идея, которая ему тогда в деканате в голову пришла, — самая умная из всех! Рискованно, конечно, но… Митя полистал записную книжку, нашел еще один телефон, по которому можно было попытаться добыть ствол.

Митя сидел в деканате под большим настенным календарем, проверял сочинения корейцев. Был шестой час, и декан с секретаршей уже разошлись по домам. Митя ждал звонка от Марата. Ствол он за три дня так и не нашел, а вот полторы тысячи долларов, пятнадцать стодолларовых бумажек, обернутых широкой плотной лентой, сейчас лежали в деканатском сейфе, дожидаясь своего часа. Ведь именно столько он в свое время занимал у Марата!

Он ждал звонка и вздрогнул от неожиданности, когда телефон зазвонил.

— Алло, деканат. Да, заместитель декана Залесов Дмитрий Алексеевич! — Митя нахмурился: звонила какая-то девица и слезно просила перенести сессию на месяц, мол, она валяется с аппендицитом в своем родном Ангарске. — Девушка, сессия ваша давным-давно закончилась! Вы отчислены, как не явившаяся! — закричал Митя, даже не посмотрев в приказ об отчислении. — Если хотите, документы мы вам вышлем наложенным платежом, — девица тут же расплакалась, и Митя бросил трубку. — Блин, звонят тут всякие суки, когда не попадя!

Телефон зазвонил снова. Митя уже собрался было послать девицу подальше, но на этот раз звонил Марат.

— Дмитрий Алексеевич?

— Ладно, слушай сюда, три года назад, до первого сентября, я, как положено, пришел в “Переменку”, сел за столик администрации и пытался отдать свой долг бармену. Деньги он взять отказался, послал меня подальше и сказал, что все списалось. Можешь у него спросить. Понял?

— Понял-понял, как не понять, — насмешливо сказал Марат. — Только где же мне этого бармена теперь искать?

— Не знаю. Я тебе все честно сказал. Поэтому вины за мной никакой нет. Могу вернуть те полторы штуки, которые брал. Тем более, сейчас это очень приличные деньги. Больше у меня, все равно, нету.

— Да, неплохо ты это все придумал, Дмитрий Алексеевич, — вздохнул в трубку Марат. — А как же мое слово? Выходит, гроша ломаного не стоит? Я тебе пятнадцать тысяч простил, мало? Торгуешься, как на базаре!

— Да нет, это просто милость с моей стороны. Я ведь никуда не пошел, никому ничего не сказал. Хотя мог бы. То, что должен — отдам.

— Ладно, дай подумать, — Марат замолчал.

Митя напрягся, даже привстал со стула, чувствуя, как висок пульсирует рядом с трубкой.

— Нет, Дмитрий Алексеевич, ты хоть и неплохой человек, но мое слово — тоже не хрен собачий. Я с тобой хотел по-хорошему договориться, а ты упрямишься. Раз так — будешь весь долг отдавать.

Митя испугался, что Марат сейчас положит трубку.

— Маратик, погоди-погоди, дорогой! Ну что ты сразу кипятишься, в бутылку лезешь!? Я тоже по-хорошему хочу. Понимаю, тебе сейчас деньги позарез нужны. Я разве отказываюсь? Ну, нету пока трех штук, нету. Полторы есть. Через три дня еще столько достану. Займу, у кого надо. Достану, обещаю. А эти могу прямо щас отдать.

— Э-э, испугался Дмитрий Алексеевич, — засмеялся в трубку Марат. — Ладно, через полчаса за угловым столиком в “Переменке”.

— Лады, — Митя положил трубку, выставил вперед левую руку, растопырил пальцы. Пальцы заметно дрожали. — Я боюсь? — спросил себя Митя и сам себе ответил: — Да, я очень боюсь, но он сам так все решил.

Народу в “Переменке” почти не было, и официантка уже убирала со столов пепельницы. Марат, не сняв дубленку, сидел в углу и пил кофе. Увидев Митю, он приветственно поднял руку.

— Здрасьте, — поздоровался кто-то с Митей.

— Здрасьте, — автоматически кивнул Митя, даже не глянув на здоровающегося. Он неотрывно смотрел на Марата. Подошел к стойке, как обычно взял апельсиновый сок. Сел рядом с Маратом, пододвинул кресло ближе к столику.

— Принес? — спросил Марат, улыбнувшись ему белозубой улыбкой.

— Ясный пень, — почему-то сказал Митя.

— Знаешь, ты мне нравишься, — произнес Марат, глядя ему в глаза. — Нормальный парень. Дом есть, семья есть, власть есть, деньги есть. Я сейчас новое дело начинаю. Не здесь, конечно, в другом месте. Хочешь со мной начать? Если сейчас начнешь, обещаю, будешь со мной на равных.

— Нет, спасибо, мне и без этих дел хорошо живется, — Митя под столом передал деньги Марату.

Марат чуть отодвинулся от стола, глянул на пачку, сунул ее в карман под дубленку.

— Как хочешь, братан. Я тебе верю. Ты мне тоже верь. Я тебе не враг. Через три дня позвоню, ты остальные деньги достань, — он поднялся из-за стола. — Пока, Дмитрий Алексеевич!

— Пока-пока, — произнес Митя. Он быстро допил сок и вышел из кафе.

Марат постоял у стендов приемной комиссии, читая объявления, направился к выходу.

— Молодой человек, можно вас на минуточку? — откуда ни возьмись перед ним неожиданно возник высокий человек в штатском. Он сунул под нос Марату удостоверение с гербом. — Ваши документы, пожалуйста.

Марат оглянулся. Рядом паслись еще двое в камуфляже. Он полез по карманам, вытащил паспорт. Высокий пролистал паспорт, сунул к себе в карман. — Пройдемте с нами.

— Куда? Зачем? Прописка у меня в порядке! Я ничего не нарушал! Я в приемную комиссию приходил. Я в этом году поступать хочу! — начал возмущаться Марат, привлекая внимание окружающих.

Двое в “камуфляже” подошли к Марату.

— О, знакомые все лица! — нехорошо заулыбался один из них. — А я тебя, Маратик, сразу не признал. Изменился ты за три года: окреп, возмужал. Вот только орет почему-то все по-прежнему, — сказал он мужчине в штатском. — Не помнишь, как мы тебя на квартире брали? Как зверюга кидался, из окна хотел сигануть! — он незаметно для окружающих заломил Марату руку, сказал тихо: — Перестань орать и пойдем с нами!

Обноновцы поволокли Марата по коридору, впихнули в пустую аудиторию. В штатском зажег свет.

— Ну, быстро все из карманов! — приказал он.

— Сразу хочу заявить: у меня в кармане полторы тысячи долларов, которые я заработал честным трудом, — сказал Марат, выгребая из карманов содержимое.

— Каким же это ты, интересно знать, четным трудом такие хорошие деньги заработал? — насмешливо спросил в штатском.

— Риэлтером работаю. Вот, пожалуйста, — и Марат продемонстрировал удостоверение риэлтера московской биржи недвижимости. В штатском внимательно рассмотрел удостоверение, положил его на стол рядом с другими документами. — Как из зоны вышел, через брата сразу на работу устроился. С прошлым вообще завязал.

— Хорошая сделка, видать, была, а главное, наверняка по ней никаких документов нет, — произнес обноновец задумчиво, беря со стола пачку долларов. Пачку обноновец прощупал, отодрал плотную ленту. Подцепил ногтем полоску бумаги. Раздался треск. Лента оказалась двойная. — А это что? — в штатском продемонстрировал Марату ленту. К ней были приклеены крохотные пакетики.

— Не знаю. Я ничего не знаю, — испуганно зашептал Марат. — Это не мое.

— Ага, значит, доллары твои, а вот эти пакетики не твои? — обноновец оторвал от ленты один из пакетиков, развернул его. — Слушай, Марат, очень уж на хороший героин похоже. Чек называется. Слышал такое слово?

— Нет-нет, не мое это! Подсунули мне это все! Зам. декана ихний подсунул!!

— Ага, замдекана, будет он с такой мразью водиться! — сказал в “камуфляже”, подходя поближе. — Да им бы наоборот от вас, падлов, избавиться, чтобы детям учиться не мешали. — Он взял пачку, развернул купюры веером. — Э, господа — товарищи, наркоманы-наркодилеры, да тут еще одна замечательная вещь имеется! — он продемонстрировал одну из купюр обноновцу в штатском. В центре к купюре была прилеплена крохотная марка.

— Это тоже не твое? — поинтересовался обноновец.

— Что это такое? Не знаю! — Марат сделал удивленное лицо. — Тоже подсунули.

— Слушай, какой наивный парень! — насмешливо произнес обноновец. — Это у тебя, парень, марки с сильнодействующим наркотиком. ЛСД называется. И знаешь, сколько у тебя их здесь? Да посчитай, на каждой бумажке. Когда с тобой клиенты за сделку расплачивались, ты денежки проверял?

— Проверял, — неопределенно пожал плечами Марат.

— А как же марочки не заметил? Странно получается, согласись.

— Ай, я же говорю — подсунули. Не мое это все! — Марат потихоньку начинал звереть. Его глаза налились кровью.

— То говорил мое, то теперь не мое! — обноновец в камуфляже приблизился к Марату. — Мы тебя в прошлый раз брали, думали человеком сделать, а ты опять за прошлое взялся! Раньше хоть травой торговал, а теперь вон что! А если умрет кто по твоей милости из-за передозировки? У меня дочь подрастает, в университет хочет поступать, а тут ты, падла, со своим говном ей на пути встретишься. — обноновец дал Марату тычка. Марат, схватившись за живот, согнулся пополам. — Двери закрой! — попросил напарника обноновец. Второй в камуфляже подошел к двери, взялся за ручку. — Нехорошо, Марат, рецидив! — в камуфляже ударил второй раз. — Второй срок ты себе большой намотал. Где героин берешь, тварь? — обноновец дал третьего тычка, и Марат свалился на пол.

— Ты смотри, не перестарайся, — заметил в штатском.

— Да с этим дерьмом, как не бей, живучие, суки, как кошки! — Обноновец рывком поднял Марата на ноги. — Откуда дурь? Сдавай базу, а то все отобью нахрен, жить не сможешь!

Марат в ответ только слабо застонал.

Обноновцы приходили к Мите в кабинет. Спрашивали, давал ли он некоему Марату полторы тысячи долларов с наркотиками. Митя удивленно вытаращился на обноновцев.

— Да вы что, ребята, во-первых, я наркотики никогда в жизни не употреблял, во-вторых, зарплата у меня — всего полторы тыщи, в рублях, конечно. Это надо два года ни пить, ни есть, чтоб какому-то Марату денег дать. Да я и не знаю, кто это такой.

— А он утверждает, что знает вас очень хорошо.

Митя пожал плечами.

— Ну, конечно, а что ж не знать зам. декана. Меня на факультете каждый знает. Да и табличка на дверях деканата висит с моей фамилией.

Обноновцы извинились и ушли. Митя отер пот со лба, тяжело вздохнул. Кажется, получилось. Но это было только полдела. Что его сейчас беспокоило больше всего — поддерживал ли Марат со своими людьми связь и где они теперь? Во всяком случае, жену с дочкой он в город перевозить не собирался и все еще хотел иметь за поясом или в кармане пиджака “ствол” для самообороны.

После работы он отправился в “Артемиду”, где присмотрел себе карабин с оптикой, но потом, когда в магазине выяснилось, сколько нужно пройти инстанций, собрать бумажек и справок, чтобы приобрести “машинку”, Мите стало плохо. “Да меня пришьют скорее, чем я все это оформлю”— подумал он с грустью.

Рядом с магазином без дела слонялись парни в вязаных шапочках. Митя подумал, что это те, кто ему нужен, подошел к одному из них.

— Слушай, “машинка” нужна, — сказал он.

— Какая машинка? “Девятка”, “десятка”, “Нива”? — спросил парень.

Митя растерялся. — Так вы, что ли, “тачками” торгуете?

— Мы всем торгуем, — улыбнулся парень.

— “Машинка” — в смысле ствол. Карабин.

— Так бы сразу и сказал! А то сам не знает, чего ему надо. Сейчас, — парень подошел к своим приятелям, они о чем-то тихо посовещались. Он вернулся к Мите. — Ну, тебе, как чеченскому снайперу, за пятьсот могу продать.

— “Баксов”? — уточнил Митя.

— Нет, тугриков. Что за дурные вопросы? Плюс сотню за сто “маслят”. Ну как, идет?

Митя задумался. Надо было срочно найти денег. С этим гребаным Маратом одним расходы! Да и не дешево — в несколько раз дороже, чем в магазине.

— Ладно, идет. Только мне надо смотаться за деньгами. Полтора часа максимум.

— Смотри, а то спрос большой, уйдет твоя “машинка” за две цены. Бандитов много, все вооружаются.

— Мне для самообороны, — уточнил Митя.

— Все так говорят, — усмехнулся парень. — А потом смотришь “Криминальную хронику” и думаешь: где-то эту морду я уже видел. Ладно, через полтора часа ждем тебя здесь же. Только не опаздывай.

Митя кивнул и сорвался с места. У Вики на антресолях в белье была “заначка” на хорошую шубу. Шуба, хрен с ней, шуба подождет. Главное сейчас — выжить. Если недели две — три никто не “наедет”, значит обошлось — такие вещи по горячим следам делаются, такие “долги” сразу отдаются. Он взял деньги и большую дорожную сумку для “ствола”, на обратном пути, чтобы успеть вовремя, поймал “частника”.

Парень болтался у магазина. Рядом с тротуаром стояла “шестерка”.

— Ну что, притащил? Садись, поехали.

— Куда еще? — занервничал Митя.

— Ну, не здесь же! Здесь менты шляются. Во дворы хоть отъедем, — парень кивнул на “шестерку”. Митя поколебался немного и сел в машину.

Отъехали они, действительно, недалеко. “Шестерка” замерла на наезженной дорожке, идущей вдоль ряда железобетонных боксов. Водитель развернул машину, будто бы собираясь въехать в один из гаражей. Митя с парнем выбрались из машины. Парень открыл багажник. В багажнике наискосок лежал карабин в чехле.

— Бери, смотри, — сказал парень.

Митя достал карабин из чехла. Карабин был новенький, в смазке. Металл матово поблескивал на зимнем солнце. Ствол приятно холодил руку. Митя неожиданно почувствовал себя уверенно, в теле родилась приятная нервная дрожь — наконец в безопасности! Парень протянул ему коробки с патронами.

Митя сложил их в сумку.

— Да ты проверь хоть! Берешь не глядя! — усмехнулся парень, глядя на Митины действия.

— Точно! — Митя достал одну из коробок, вскрыл. Патроны ласково светились золотистыми капсюлями. Он провел ладонью по патронам. Понюхал пальцы, приятно пахнущие смазкой. — Все ништяк!

— Я рад, — улыбнулся парень. Он надел на карабин чехол, вернул “ствол” в багажник. — Будем рассчитываться?

Митя полез в карман за деньгами. Неожиданно парень хлопнул крышкой багажника, схватил его за рукав, развернул к себе, — Тихо-тихо-тихо, погоди!

Мимо них, гремя ключами, прошел пожилой мужчина в старой залатанной куртке.

— Ну вот, мужик объявляет: “Сейчас будет исполнен смертельный номер — прыжок на манеж из-под купола цирка”. И вдруг такой испуганный голос: “Пидоры, куда вы меня тащите?” — парень громко рассмеялся, Митя натянуто улыбнулся.

Старик недобро покосился на молодежь. Когда он отошел на значительное расстояние, Митя протянул парню деньги. Парень проверил купюры на свет, помял в руках, удовлетворенно кивнул. — Забирай “машинку”, — сказал он, открывая багажник. Митя распахнул сумку, сунул в нее чехол с карабином.

— Ну все — хоп! Смотри ментам по дороге не попадись. “Пушка” у тебя левая, — предупредил парень на прощание. Он сел в машину, и “шестерка” укатила, а Митя, не торопясь, направился к выходу.

Приехав домой, он тщательно запер двери на все замки и засовы, зачем-то закрыл дверь в гостиную. Расстегнул молнию на сумке, достал чехол с карабином. Оглянулся на окно и плотно задернул шторы. Он расстегнул чехол и на себя потянул карабин за приклад. Что такое? Карабин был весь из дерева, покрашенного в черный цвет, с таким только в “зарницу” в пионерлагере играть! Муляж! Все еще не веря своим глазам, Митя раздернул шторы, ощупал оружие, заглянул в пустой чехол, будто бы там мог спрятаться еще один такой “ствол”. Внутри все оборвалось. По спине пробежал неприятный холодок. “Кинули! Кинули, суки! Как щенка провели! Он все еще не хотел верить в случившееся. Вытряхнул из сумки пачки с патронами, стал вскрывать их. Патроны посыпались на пол. Нет, все патроны были настоящими, металлическими, один к одному. А, может, парни ошиблись, муляж у них для отмаза от ментов? Митя сунул муляж назад в чехол, чехол — в сумку, стал торопливо одеваться. Надо вернуться, поменять, разобраться! Что за дела?

Около “Артемиды” никаких парней, конечно, не было. Митя зашел в магазин, проверил там, может, греются. Специально задержался у прилавка, делая вид, что рассматривает газовые пистолеты. На самом деле наблюдал через витрину за улицей. Расспрашивать о парнях продавщицу не решался. Охранник в камуфляже на него покосился. Митя покинул магазин, некоторое время походил взад-вперед по улице, заглянул в соседние дворы, надеясь увидеть там знакомые рожи. Парней не было. Мимо него уже дважды продефилировал милицейский наряд. Митя представил, как его задержат, попросят показать содержимое сумки. Откуда у него муляж? Собрался с ним ограбить ювелирный магазин? Наконец до конца осознав всю горечь обмана, Митя поехал домой.

Дома, благо что никого не было, он дал волю эмоциям. Вытащил из чехла муляж и топором разрубил его с мелкие щепки. Потом устроил драку: злобно рычал, что было сил лупил по стене в прихожей кулаками, прыгал, выбрасывая вперед ноги, нанося удары по воображаемому противнику. Махал руками и ногами до тех пор, пока пот не стал застилать глаза. Скинул с себя одежду, пошел в ванную. “Ничего, я вас еще всех сделаю, суки! Всех сделаю! Найду и сделаю! Вот только немного разгребусь со всем говном! Вы еще меня не знаете, ублюдки!”— бормотал он, стоя под горячим душем.

Потом Митя включил телевизор, пощелкал каналами, выискивая что-нибудь поинтересней. По “Культуре” шел фильм с Чарли Чаплиным Он поставил перед собой на журнальный столик бутылку молдавского коньяку, блюдце с лимоном. Уселся перед экраном и стал быстро напиваться. Через двадцать минут он уже хохотал, глядя, как Чарли носится по лестнице эскалатора.

Был шестой час вечера, и уже начинало темнеть. Рашид сидел в сквере на краю скамейки. На другом краю сидела девушка с книгой. Вороны с громким карканьем то и дело тяжело взлетали с деревьев, роняя в рыхлый снег труху и мелкие ветки. Рашид покосился на девушку и улыбнулся. Девушка намеренно опустила голову и уткнулась в книгу, не желая его замечать. Рашид пододвинулся поближе, демонстративно прокашлялся.

— Девушка, извините, а что вы читаете?

— Бунина, — отозвалась девушка, не поднимая глаз.

— Поразительно, девушки еще интересуются хорошей литературой! — притворно удивился Рашид. — Наверняка “Темные аллеи”. Они такие эротичные, — слово “эротичные” Рашид произнес намеренно вычурно, на старый манер.

— “Окаянные дни”, — сказала девушка, краснея. — У меня хвост.

— Черт возьми, так вы филологиня! Как это приятно! И я тоже филолог. Преподаватель кафедры русского языка для иностранных учащихся в техническом университете. Может быть, я смогу вам чем-нибудь помочь? — Рашид пододвинулся еще ближе, положил руку на спинку скамейки. — Девушка, давайте куда-нибудь сходим? А потом я покажу вам свою библиотеку. У меня большая библиотека. Как вас зовут? — Рашид положил руку девушке на плечо.

— Да что вы делаете! — запоздало встрепенулась девушка. — Никуда я не поеду! Отстаньте от меня!

— Я вам все объясню про“Окаянные дни”, а потом мы вместе почитаем “Темные аллеи”, — Рашид, не обращая внимания на вопли девушки, обнял ее и попытался поцеловать.

Девушка вскочила со скамейки, огрела Рашида книгой по голове, припустила по дорожке, крикнув на прощание: — Маньяк какой-то!

Рашид соскочил со скамейки, быстрым шагом прошел следом за девушкой несколько шагов.

— Ой, мамочки! — девушка свернула с аллеи и, перебежав через улицу, скрылась в переулке.

Рашид вернулся на свое место, откинулся на спинку скамейки и вздохнул:

— Ну, наконец-то! А то просто беда.

В “Мерседесе” с темными стеклами, припаркованном у тротуара метрах в тридцати от скамейки Рашида, сидели двое. У того, который сидел рядом с водителем, на голову был надет специальный шлем с прибором ночного видения. На коленях лежала фотокамера с мощным объективом. Погружающийся в сумерки сквер виделся ему в зеленоватом свечении.

Рашид достал из кармана куртки пакетик с арахисом в шоколаде, надорвал его, стал неторопливо есть. Поежился от холода.

— Остался один, — прокомментировал наблюдатель ситуацию. — Конфеты жрет.

В конце сквера показалась высокая блондинка в очках и модном пальто. Она звонко застучала каблуками по очищенному от снега асфальту. Это была Лина.

— У вас тут свободно? — поинтересовалась она, подойдя к скамейке.

— Конечно, присаживайтесь, — улыбнулся Рашид. — Прохладно, однако.

— Да, не май месяц, — Лина подняла воротник пальто. — Вы Рашид?

— Рашид Бектемирович, преподаватель мистера Чанга по русскому языку. Уезжая, он передал мне все полномочия на ведение его дел в России.

— Знаю, — кивнула девушка. — Он говорил. Вы работаете за три процента. Еще он сказал, что оставил вам необходимую сумму для покупки информации.

— Оставил, — кивнул Рашид. — Вы, надеюсь, понимаете, у меня ее с собой нет. Что я, дурак, таскать по ночному городу такие деньги?

— Да нет, не дурак, — задумчиво произнесла Лина. — В таком случае, если мистеру Чангу не к спеху, мы тоже никуда не торопимся, — девушка поднялась со скамейки.

— Подождите, не уходите так. Давайте договоримся конкретно: где и когда. Девушка, вы поймите меня правильно, я трушу, я боюсь. Я маленький человек, преподаватель на кафедре с четырехсотрублевой зарплатой. Втянули меня в какую-то авантюру, в какой-то непонятный бизнес. Чанг говорил: башкирским медом торговать, а теперь речь идет об информации. Она что, секретная?

Лина весело рассмеялась:

— Очень! Топ сикрет. Речь как раз о башкирском меде, который так интересует корейца. Сколько тонн производится, сколько можно экспортировать в год. Дан анализ разных сортов. Из каких микроэлементов состоит, где собирается. Экологическая безопасность и прочее, прочее, прочее. Они люди дотошные, и кота в мешке покупать не будут.

— Да, это пожалуй, — кивнул головой Рашид. — А поставки-то большие?

— До пятидесяти тонн. Считайте, если он у них раз в семь дороже. Вам он оставил предоплату за товар.

— Ух ты, разбогатею! — мечтательно сказал Рашид. — Зачем же тогда вся эта конспирация?

— Никакой конспирации нет. Я вам просто позвонила, и мы просто встретились на скамейке в сквере. Сделка пойдет в обход таможенных пошлин. Они слишком большие и у нас, и у них.

— А, контрабанда! Понятно. Ну вот видите, не зря я боялся, — вздохнул Рашид.

— Да вам-то что? Вы что, патриот или шибко принципиальный?

— Нет, бедный я, — вздохнул Рашид. — Был бы богатым, не мерз здесь.

— Ну вот и ладно. Завтра в девять часов утра на улице Народного Ополчения, во дворе тридцать шестого дома. Знаете где это? — Лина хорошо знала этот двор. Он был большой, широкий, с “ракушками” и прочими укромными уголками. В этом доме у нее жила бабушка.

— Найду, — кивнул Рашид.

— В девять часов утра не струсите с деньгами?

— В девять-то уж точно не струшу, — улыбнулся Рашид.

— Тогда до завтра! — Лина махнула на прощание рукой и застучала каблуками по асфальту.

— Остался один, — прокомментировал мужик в “Мерседесе”. Пока Лина с Рашидом разговаривали, он успел сделать с десяток снимков. — Девка идет в сторону метро.

— Двинули за ней, — сказал водитель, трогая машину с места.

Было без пятнадцати девять. Небритый лысеющий мужчина в спецовке, в ватнике, в грязных вязаных перчатках — типичная униформа российского сантехника всех времен — с чемоданчиком в руке набрал код на подъездной двери и вошел в дом на улице Народного Ополчения. Это был Бадаев. На лифте он поднялся на последний этаж. Огляделся. На чердак вела железная лесенка, но ход был перекрыт железной дверью, на которой висел огромный замок, кроме того, дверь была опечатана двумя бумажками, на них стояли круглые печати, чьи-то подписи и даты.

Бадаев достал из кармана ватника связку ключей и довольно быстро подобрал нужный к замку, затем сорвал бумажки и осторожно, стараясь не скрипеть, потянул дверь на себя. На чердаке было сумрачно, пыльно и холодно. Голуби с шумом сорвались с насиженных мест, заметались по чердаку, вздымая в воздух перья и пыль. Бадаев несколько раз чихнул. — Да угомонитесь вы, суки! — сказал он голубям. Бадаев прошел к одному из чердачных окон, приоткрыл створки. Потревоженный снег пополз вниз. — Тихо, тихо! — попросил Бадаев. Снежная мини-лавина замерла у кромки крыши. Бадаев открыл чемоданчик, вынул из него ствол, металлический приклад, оптику, глушитель. Стал не торопясь собирать винтовку. Когда винтовка была собрана, он вынул из чемоданчика бинокль, приставил его к глазам. Летом двора тридцать шестого дома было бы отсюда ни за что не увидеть: густая листва закрывала обзор, но сейчас он довольно хорошо просматривался в просвет между ветками. Бинокль автоматически отмерил ему расстояние до одной из “ракушек” — меньше девяноста метров. Для оптики это вообще не расстояние — почти в упор. Бадаев вставил рожок, загнал патрон в патронник, откинул крышку прицела, навел на ракушку. Раздумывал, делать ли пробный выстрел, проверяя пристрелянность. Подумал о случайных прохожих, которые могут услышать свист пули. Мало ли, что это за прохожие?… Стрелять не стал. Протер линзы мягкой фланелью, закрыл крышку на прицеле, поежившись, закурил. Он почему-то подумал о часовых, которые сейчас, в такой холод, стоят по два часа на посту, и ему стало их жалко. Тут за пятнадцать минут околеешь! Бадаев снял вязаные перчатки и стал энергично растирать руки, разгоняя кровь. Немного разогревшись, снова приставил бинокль к глазам. Двор пустовал — “клиенты” до сих пор не подошли.

Лина ночевала у бабушки. Приехала вчера к ней пол одиннадцатого, конечно, перепугала старушку до полусмерти. Бабушке было восемьдесят три, она плохо видела, всего боялась и рано ложилась спать. Лине пришлось минут десять доказывать под дверь, что она ее внучка, прежде чем ее впустили. Она наврала бабушке, что в метро что-то сломалось, поезда не ходят и домой так поздно ни на чем не доедешь. Бабушка поохала, повздыхала по поводу того, что ее любимая внучка шляется по ночам, отправилась на кухню готовить поздний ужин. Два окна квартиры выходили во двор. С четвертого этажа все было видно как на ладони. Лина первым делом тщательно осмотрела все “закутки” с биноклем. Одинокий собаковод выгуливал на поводке боксера. Но вот он зашел в подъезд, и двор опустел. Девушка смотрела долго, пока не заслезились глаза. Двор пересекла парочка, и все.

— Линочка, кушать! — раздался с кухни голос бабушки.

— Сейчас! — она сбегала за тарелкой с едой, вернулась к окну. Стояла, смотрела во двор, механически тыкая вилкой в тарелку.

Щелкнул выключатель. В комнате зажегся свет.

— Выключи немедленно! — заорала на бабушку Лина. Сама подскочила к выключателю, погасила свет.

— Мимо рта в темноте пронесешь, — пошутила бабушка. — Да и что это за еда — стоя!

— Помолчи, — попросила Лина.

— Ладно, я тебе стелю и ложусь, а ты — как хочешь, — обидевшись, сказала бабушка. Она ушла и вернулась с бельем, стала расправлять на диване постель. — И что это за дело у окна стоять? Кавалера высматриваешь, что ли?

— Кавалеров, — отозвалась Лина. — Если появятся, можно будет завтра как следует выспаться.

— Ну-ну, не нагулялась еще, — вздохнула бабушка. — Эх, если б молодость знала, если б старость могла. Спокойной ночи, внучка!

— Да, тогда и жить было бы неинтересно, — задумчиво сказала Лина, когда бабушка уже ушла. Она пододвинула к окну стул, села на него, положила голову на подоконник. “Хорошо, если б все было “чисто”, и завтра благополучно закончилось,”— подумала девушка, на мгновение закрывая глаза. “Не спать!”— приказала она себе. Сбегала на кухню за растворимым кофе. Принесла банку и чайник. Налила первую чашку. — Тихо в лесу, только не спит барсук… — пропела Лина, приставляя бинокль к глазам.

Часы показали без пяти девять. Шторы в комнате были задернуты. Лина смотрела во двор сквозь крохотную щелочку между косяком и тканью. Утром было много собаководов, кто-то убежал за молоком, кто-то на работу, кто-то в школу, кого-то повели в детский сад. Очень многих Лина знала с детства. Нет, это были не те люди, которых надо бояться. Эти свои, родные, домашние.

Во дворе появился Федор Иванович. В руке у него был старомодный пластмассовый кейс. Ручка отвалилась, и он заменил ее на обычную железную скобу. В кейсе лежали дискета от ЗИПа емкостью в один гекабайт. Ах, Федор Иванович, Федор Иванович, почти академик, наивный человек! Зачем же так бодро скакать по двору, козел вонючий, будто у тебя шило в жопе? Ведь договаривались: оглядеться, подождать немного, воздух понюхать, не воняет ли паленым. А ты что творишь? Лина до того рассердилась, что ей захотелось запустить в Федора Ивановича сосулькой. Она приставила бинокль к глазам. Федор Иванович был небрит, тер мерзнущие уши. “Наверняка с похмелья, — неприязненно подумала Лина. — Дилетант, лох, скотина, чмо!”

Прошло минуты три. Во дворе появился Рашид. Он тоже был с кейсом, правда, поновее, посолиднее. Этот не ринулся в середину двора, а огляделся по сторонам, оценил обстановку. “Учись, Федор Иванович, у преподавателей русского языка для иностранцев”, — произнесла Лина. Рашид отошел поближе к “ракушкам”, встал за одной из них. Умница!

Мужики маялись во дворе: Рашид топтался у гаража, Федор Иванович нервно расхаживал посреди двора. Ну да, без Лины они никогда друг с другом не познакомятся. Без Лины не срастется. Она вдруг испытала настоящую нервную дрожь, какую, наверное, испытывает студент-первокурсник перед сдачей первого в своей жизни экзамена, особенно, когда ни черта не знает. Давно она не испытывала такую, даже когда удирала от киллеров на Каширке. Всегда была сосредоточена, собрана, сжата, как большая стальная пружина, которая, выпрямившись, может смертельно ранить на несколько метров вокруг. Лина перекрестилась и направилась в коридор.

— Уходишь? — спросила из своей комнаты бабушка. Она полулежала, полусидела на высокой кровати, подложив под спину подушки. С ее места было хорошо видно прихожую. Впрочем, бабушка была почти слепая — Лину она видела в виде вытянутого серого пятна в ореоле света.

— Бывает ухожу, — пошутила Лина.

— Позавтракала бы на дорожку?

— Не хочу, — Лина, действительно, не хотела, желудок был сжат нервным спазмом. — Пока, бабуль! — она подошла к кровати, поцеловала бабушку в щеку, провела рукой по жидким волосам. — Я тебе позвоню.

— Ты моя милая! — улыбнулась бабушка беззубым ртом. — Я сейчас встану, помашу тебе из окна ручкой.

— Не надо, не надо, — слабо попросила Лина. Она осторожно закрыла за собой дверь.

Уже спустившись вниз, у подъездной двери, она достала из-под мышки небольшой пистолет, взвела его, снова перекрестилась. “Ну-ка, мужики во дворе, быстренько отвернулись и не увидели, что я вышла из подъезда!”— мысленно приказала Лина и нажала на кнопку замка.

В бинокль Бадаеву было видно, как во дворе появились Федор Иванович и Рашид. Когда профессор заходил взад-вперед, Бадаев тоже рассердился — иногда Федор Иванович заходил за дом, и его не было видно. “Что же ты мечешься, конь с яйцами! Давай-ка подальше, на открытое пространство, к “ракушечкам”, чтобы обзор был больше, — про себя говорил Бадаев. — А Линочка у нас — умная девочка, смышленая.”

Первым Лину увидел Рашид. Заулыбался, направляясь к ней.

— Доброе утро. Ну, как наш башкирский медок?

— Сейчас будет, — пообещала Лина, оглядываясь.

— У меня все с собой, — Рашид хлопнул ладонью по чемоданчику.

— Линочка, девочка моя! — наконец-то увидел ее Федор Иванович. Он подошел к девушке, склонился, галантно целуя руку.

— Пойдемте вон туда, к “ракушкам”, — пригласила мужчин Лина. Она посмотрела на окно. В окне щурилась бабушка, пытаясь ее увидеть. Они направились к гаражам. — Давайте!

Федор Иванович с Рашидом раскрыли кейсы. Лина взглянула на пачки с долларами, взяла одну наугад, потрогала пальцами купюру. Деньги были настоящие. Понятно, мистер Чанг — клиент солидный, кидать ему ни к чему. Мало ли, придется обратиться снова. Федор Иванович протянул Рашиду дискету в пластиковой коробочке, Рашид Федору Ивановичу — кейс с долларами. Раздался скрип…

Бадаев видел, как мужчины раскрыли кейсы. Лина топталась рядом. Все трое стояли кучно, как одна большая мишень. Бадаев откинул крышку на прицеле, приложил винтовку к плечу. В прицеле вдруг взметнулись металлические ребра “ракушек”…

В одно мгновение крышки “ракушки” с обеих сторон со скрипом взлетели вверх. Под ними оказалось человек восемь, не меньше. Они молча набросились на Лину и Федора Ивановича. “Так я и знала!”— тоскливо подумала Лина, когда пистолет доставать было уже поздно — ее крепко держали под локти два добра молодца в штатском. Третий быстро обыскал ее, положил к себе в карман ее пистолет. Сразу с двух сторон во двор влетели машины…

“Сколько же вас, ребята, наплодилось, как котят! — весело произнес Бадаев. В прицеле было перекошенное страхом лицо Федора Ивановича. Он крутил головой и что-то орал. Бадаев затаил дыхание и плавно вдавил палец в спусковой крючок.

— Отпустите! Помогите! — закричал Федор Иванович, когда его потащили к машине. Вдруг его голова странно откинулась назад. Впрочем, головы-то уже и не было — разрывная пуля сделала свое дело. “Эфэсбэшники” отпрянули в сторону, присели, выхватили пистолеты. Федор Иванович кулем повалился на мерзлую землю.

Тело Федора Ивановича еще не коснулось земли, а Рашид уже бросился к Лине, пытаясь повалить ее, спрятать за “ракушкой”. Он мгновенно догадался, что следующей мишенью будет девушка.

Бадаев перевел прицел на Лину. “Красивая!”— подумал он на прощанье. В прицеле появилась чья-то спина, закрывая от пули девушку, но теперь уже было поздно — палец автоматически нажимал на крючок.

Пуля вошла в спину Рашида, когда он уже падал вместе с Линой. Из спины брызнула кровь. Он сказал: “Ой,”— и придавив собой девушку.

— В укрытие! — закричал один из “эфэсбэшников”. Люди попытались спрятаться позади поднятых “ракушек”. Трое потащили за собой Рашида с Линой. “Эфэсбэшники” вглядывались в просвет между ветвями деревьев, пытаясь понять, где сидит снайпер. “Нас обстреливают!”— сказал в рацию один из них. — Немедленно проверьте два дома напротив!” Рашида осторожно сняли с Лины. “Эфэсбэшник” приложил два пальца к шее Рашида. Отрицательно помотал головой — мертв. На груди у Лины было большое кровавое пятно. Он приложил пальцы к шее Лины, мотнул головой — тоже.

— Одной пулей обоих, — сказал он. — С очень близкого расстояния.

Линина бабушка все еще стояла у окна и пыталась разобрать, что за темные пятна мечутся около “ракушек”.

Бадаев разобрал винтовку, сложил ее и бинокль в чемодан, прикрыл створки окна, направился к выходу, опять вспугнув чердачных голубей. Он навесил на железную дверь большой замок, достал из кармана ватника две бумажки с печатями, датами и подписями, клеящий карандаш, быстро опечатал чердак. Он спустился на этаж ниже, поднял крышку мусоропровода и спустил в трубу части винтовки вместе с биноклем. Вызвал лифт.

Когда Бадаев выходил из подъезда, навстречу ему попалась пожилая женщина с сумками.

— Здрасьте, — поздоровалась с ним женщина. — А я как раз в ЖЭК собиралась. Кран у меня на кухне течет. Семнадцатая квартира. Зайдите посмотрите. Там дел-то, наверное, на полминуты.

— После обеда, — сказал Бадаев и отправился восвояси.

— Как после обеда?! — ошалела женщина. — Времени еще только девять часов.

Ты посмотри, совсем работать не хотят! Им бы только глаза с утра пораньше залить! — стала распалять себя женщина, взывая к случайным свидетелям сантехниковского хамства. Свидетелей во дворе, впрочем, не было.

Бадаев прошел через двор и оказался на улице. Около тротуара была припаркована невзрачная, старая, побитая “шестерка”. Он огляделся, сел в машину. Уже на ходу стянул с себя ватник, спецовку. Под спецовкой оказалась стильная черная рубашка. Притормозив у светофора, Бадаев напялил на себе пиджак, тряпье сложил в полиэтиленовый мешок. По пути попались мусорные контейнеры. Бадаев закинул мешок в один из них.

Женщина с сумками все еще стояла во дворе и возмущалась. Со всех сторон, перекрывая выезды, во двор влетели машины. Из них повыскакивали люди в штатском. Двое сразу же направились к женщине.

— Вы здесь живете? — спросил один из них, предъявляя “корочки”.

Женщина с готовностью кивнула.

— Никто только что из подъезда не выходил?

— Никто, — помотала головой женщина. — Сантехник был. Я его по-человечески попросила прокладку поменять. Кран у меня…

— Куда он направился?

— Через двор на улицу, — женщина показала направление.

Двое побежали туда, куда показывала женщина.

— Да нет, ребята, это наш сантехник, Дробышев фамилия. Пьяница, каких свет не видывал. Всыпьте, всыпьте ему по первое число! А что случилось-то? — запоздало закричала женщина, но двое уже свернули за угол дома.

Сегодня была кафедра. Перед университетом Митя зашел в “Детский мир”, чтобы выбрать Дашке подарок — скоро ей четыре. Из глупого карапуза дочка потихоньку превращалась в маленького смышленого человечка. Митя бродил среди полок с игрушками, прицениваясь. Куклы куклами, но надо что-то развивающее, обучающее. Конструктор? У Игониной вон внучка в три года уже запросто “Буратино” читает. По специальной методике занимались. Ну, понятно: профессорская семья — куда деваться! Он замер перед полкой с оружием. Пистолеты, автоматы, пулеметы, игрушечные радиоуправляемые танки и самоходки. Митя взял одну из упаковок, посмотрел на цену. “Прямо как настоящий! Да и стоит соответственно”— усмехнулся он. Вот тебе, пожалуйста, и пугач. Мыль о том, что он до сих пор не вооружен, а где-то могут шмонаться люди Марата, мгновенно испортила ему настроение. Он оглянулся. На него поглядывал охранник. “Не поглядывай, не сопру!”— зло сказал Митя. Он купил большой “Лего” для малышей и куклу Машу. Маша ходила, если ее взять за руку, открывала рот, говорила “мама” и моргала совсем как живая.

На кафедру он опоздал на восемь минут. Сделал постное лицо, соображая, что бы соврать в оправдание: подвел транспорт или засорился унитаз? Когда Митя вошел, все сидели молча, опустив головы, у женщин были заплаканные глаза. Здесь же была Игонина. Она стояла рядом со столом заведующей, теребила платок.“Что-то случилось? Она-то что здесь делает?”— удивился Митя.

— Проходите, Дмитрий, садитесь, — сказала Крошка тихим голосом. — Товарищи, во-первых, университет, конечно, возьмет на себя организацию похорон…

— Каких похорон? Кто помер-то? — шепотом спросил Митя у Миши — маленького.

— Рашида машина сбила! — тоже шепотом сообщил Миша.

— Как машина? — Митя побледнел. Он почувствовал, как внутри все похолодело, будто разом проглотил большой кусок мороженого. — Какая машина?

— Не знаю. Грузовик. На Масловке. Кто-то из университетских видел. Говорят, так здорово помяло, мать не сразу узнала.

— Гюзель Андреевна? — Митя почувствовал, как к горлу подкатывает комок. За эти годы он так подружился с Рашидиком! Он всегда поддерживал Митю, помогал советом, добрым словом, отбивал от несправедливых нападок Игониной, не страшась вызвать ее гнев. И в переделках они с ним бывали, и пили вместе, и много еще что… Черт возьми, что ж за мор такой на кафедру напал! Кто следующий, я? Митя разозлился на себя за такую глупую мысль.

— Во-вторых, надо помочь Гюзели Андреевне с организацией поминок. Она хочет делать у себя, по-домашнему. Думаю, женщины займутся приготовлением. Я, по мере сил, тоже поучаствую. Мужчинам поручим закупить спиртное. Мы так прикидывали, получится человек пятьдесят, ну мало ли, будет шестьдесят — люди придут помянуть, их же не выгонишь.

“О чем она говорит? — раздраженно подумал Митя. — Какая дичь! Какая никчемная суета!”

— Дмитрий, мы решили собирать по сто рублей с человека на венки. Это для вас не очень обременительно?

— Нисколько! Хоть по двести, — Митя полез в карман за бумажником.

— Не надо, не надо, — остановила его Игонина. — Возьмете из своих, когда будете спиртное покупать. Я сейчас вам дам денежку, вы поедете к Гюзеле Андреевне, возьмете у нее сумки. Она даст вам списочек, что купить.

От обыденности суетливых игонинских фраз комок из горла ушел. Взамен по телу разлилась странная слабость, и пальцы потеряли чувствительность. Он подумал о том, что смысл слов до него доходит с опозданием. Сейчас они отправятся к Гюзеле Андреевне, и там-то все начнется: плачущие родственники, скорбное молчание, долгое ожидание чего-то и непреодолимое желание, чтобы все поскорей закончилось.

Они обнялись с Гюзелей Андреевной. Митю удивило, что она не плачет. Наверное, выплакала все. Из прихожей Мите видны были родственники в гостиной. Они о чем-то переговаривались.

— Так вот получилось, Митенька, осталась я на старости лет совсем одна, — сказала Гюзель Андреевна, вздохнув.

— Вы не одна. Мы у вас есть. Мы всегда будем с вами. Мы ведь настоящие друзья Рашида, — Митя подумал, что именно эти слова ей хочется услышать. — Давайте нам список, мы с Мишей сходим и все купим.

— Нет-нет, только спиртное, — Гюзель Андреевна полезла за кошельком. — Водку, вино. Ученые дамы, наверное, не могут водку пить.

— Все они могут! — раздраженно сказал Митя.

Закупив с Мишей-маленьким спиртное, они зашли в забегаловку у Тишинского рынка. Митя взял по сто грамм водки и пару сосисок.

— Ну, помянем раба божьего, Рашида Бектемировича, царствие ему небесное. Или как там у них говорят? Пусть Аллах всегда будет с ним?

Они выпили, не чокаясь. Митя поморщился, откусил сразу пол сосиски.

— Не везет мне, Миша с друзьями. Вообще никак! Или предают, как Маркуша, или уходят вот так, не по-человечески, не попрощавшись. Куда это годится, скажи?

— Да уж, — согласился Миша-маленький, — не годится.

— Давай еще по сто, а? Ну нажремся сегодня, ну и что? Кто нам что скажет? Друг погиб!

— Давай, — сразу согласился Миша.

— Эх, алкоголики мы с тобой, Борменталь, — совсем как Маркуша, сказал Митя, отправляясь за новой порцией водки.

Когда они вернулись в дом Рашида, народу там прибыло, появились кафедральные, из ректората. Дверь им открыла Игонина.

— Гюзель Андреевна, куда спиртное? — спросила она.

— А, несите в его комнату.

Они затащили сумки в комнату Рашида. В ней было сумрачно, пахло какой-то горькой травой. Митя ступил на скрипучую половицу. Створка шифоньера со скрипом открылась, с зеркала бесшумно соскользнула черная шаль. Митя увидел свое отражение. Испуганное выражение лица, будто сейчас он увидит в зеркале Рашида. Он нагнулся за шалью, поднял, стал занавешивать зеркало. Его взгляд упал на кобуру, висящую на перекладине. “Ну да, это двоюродного братана,”— вспомнил Митя. Он протянул руку и нащупал в кобуре пистолет. Отдернул руку, будто кобура была горячей, оглянулся на Мишу. Миша смотрел на него. Закрыл створку, защемив ею шаль.

— Теперь не откроется. Ну что, мавры сделали свое дело, мавры могут уходить?

В тот вечер они с Мишей-маленьким напились на кафедре до поросячьего визга. Оба плакали, распуская сопли, просили друг у друга прощения, клялись в вечной дружбе, обнимались, целовались, ели шишечки Зоиного горького кактуса и били посуду. По дороге домой Мите стало плохо, и он заблевал пустой трамвай. Хорошо хоть не было Вики с Дашкой, и они не видели его такого, безобразного…

Все сидели за длинным столом. Стучали ложки. Поминальный обед подходил к концу. Гюзель Андреевна, подперев голову рукой с мокрым платком, вспоминала:

— Рашидик обожал восточные сладости, особенно орешки в сахаре. Я ему с зарплаты всегда покупала несколько пакетиков. Раньше все это было в дефиците — в очередях приходилось выстаивать. Приду уставшая, а он залезет в сумку, достанет конфеты и меня ими кормит — жалеет. “Съешь, мама, орешку, силы и появятся, — Гюзель Андреевна смахнула набежавшую слезу и продолжала: — У нас в семье обычно не пели, а он любил. Я, говорит, среди вас, мусульман, белая ворона. У него любимая была “Хасбулат удалой”. Никто уж и не помнит ее. Он ее в фольклорной экспедиции записал у какой-то бабушки. Бывало как заведет пронзительно, аж за душу щиплет.

— “Хасбулата”? Да как же, знаем, известная песня, — сказала Игонина. — Ну, филологи, все ведь знают? Споем любимую Рашида?, — и не дожидаясь никого, затянула: — Хасбулат молодой, бедна сакля твоя…”

Миша-маленький жестом показал Мите, что хочет покурить. Митя кивнул и выбрался из-за стола. Они оказались на кухне.

— Вот, блин, фольклористка! Устроила тоже! — сказал Миша, потягивая Мите пачку. Митя отрицательно помотал головой — не хочется.

— Да ладно, не бухти. Пускай попоют, если хочется, — Митя припал к графину с морсом. После вчерашнего его мучила страшная жажда. — Ты как? — спросил он, отрываясь от графина.

— Ниче, я привыкший. Маркуша научил, — Миша-маленький докурил сигарету. — Пойду отолью.

Митя проследил за Мишей. Миша-маленький включил свет, запер задвижку в туалете. Митя проскочил мимо туалета в комнату Рашида. Здесь было все также сумрачно и горько пахло. На письменном столе Рашида стоял тарелка с восточными сладостями. Митя открыл створку шкафа, нащупал в темноте кобуру. Чуть-чуть приподнял ее, ощущая вес оружия. Несколько секунд раздумывал, прислушиваясь к бешено бьющемуся сердцу в груди. Оглянулся на дверной проем. Дрожащими пальцами расстегнул кобуру, сунул пистолет во внутренний карман пиджака. Застегнул кобуру, будто так и было, прикрыл створку с зеркалом, защемив шаль.

Он оказался у туалета как раз в то мгновение, когда Миша-маленький открыл дверь. От неожиданности Миша вздрогнул.

— Я тоже хочу, — объяснил Митя. Он заперся в туалете, достал пистолет из кармана. Обычный “Макаров”, каких тысячи. Вынул из ручки магазин. Магазин был под завязку снаряжен патронами. Ну что же, очень хорошо, значит рисковать больше не придется, покупая у барыг “маслята”. Митя переложил пистолет в карман брюк. Потрогал оружие на ляжке. Посмотрел, прикрывает ли карман пола пиджака. Пиджак у него был длинный, если не приглядываться — не заметишь. Он спустил воду и вышел из туалета. Миша ждал его на кухне. За столом продолжали петь. Теперь Игонина затянула про сироту. Мите хотелось поскорее уйти, но он подумал, что должен еще посидеть, попить, попеть, поесть и обязательно выйти вместе со всеми.

Они с Мишей-маленьким вернулись за стол, и Митя подхватил вслед за Крошкой: “Как на речке, стал быть, на Фонтанке…”

Прошло полтора месяца. Митя перевез Вику с Дашкой с дачи. Дашка снова пошла в садик. Вика занялась поисками работы, хоть Митя ей и не советовал, говорил: сиди дома, прокормлю. Ну что поделаешь, не могла она больше сидеть в четырех стенах, и так — больше четырех лет. Мите добавили зарплату, предложили возглавить предметную приемную комиссию вместо Крошки Цахеса. Митя с радостью согласился, прикинув, что, пожалуй, за лето сможет заработать дочери на квартиру. Жизнь вошла в нормальное русло.

Наступила первая настоящая оттепель. Сосульки заплакали прозрачными слезами, и без того грязный снег превратился в сплошное месиво, но его, к счастью, быстро убрали с улиц, и земля стала потихоньку оттаивать под лучами теплого весеннего солнца.

Митя зашел за Дашкой в садик. Дети с воплями носились по участку, все мокрые и грязные, молодая воспитательница поглядывала на них с тоской.

— Ну и чего ты такая грязная? — спросил Митя, вытирая Дашке платком сопли.

— Все такие грязные, — нашлась хитрая Дашка.

— А если все будут в лужах лежать, как поросята, ты тоже ляжешь? — поинтересовался Митя.

— Нет, в луже, пожалуй, не буду, — покачала головой дочь.

— То-то, своим умом живи, — сказал Митя наставительно. — Иди прощайся с воспитательницей.

— АлександраАндреевнаможнопойтидомойдосвидания! — прокричала Дашка скороговоркой и вприпрыжку понеслась за отцом.

Они заехали в детское кафе поесть мороженого с фруктами, попить молочных коктейлей, — в общем, оттянуться, пока мама не видит.

— Только не жадничай, — сказал Митя, ставя на стол перед Дашкой мороженое и коктейль. — Ешь помаленьку. Если заболеешь, я с тобой дома сидеть не буду. Некогда мне.

— Работы много, — с пониманием закивала Дашка, принимаясь за мороженое. А тебя еще не выгнали с этих, как их?… Дика-дика…

— Зам. деканов? Нет, не выгнали. А если б выгнали, тогда тебе и мороженое не пришлось бы есть.

— Почему? Денежек мало будет?

— Денежек — денежек, — вздохнул Митя. Он решил тоже выпить молочного коктейля. Поднялся, отошел к стойке. Его взгляд упал на витрину кафе. В витрине стоял картонный Кот Леопольд с мышами, а за витриной текла весенняя уличная жизнь: шли пешеходы в расстегнутых куртках и пальто, ехали, сияя солнечными боками, машины. У витрины задержался широкоплечий здоровяк — засмотрелся на картонного кота, двинулся дальше. Митя его сразу узнал. Это был университетский инфернальный мужик, которого он видел по обкурке, который тогда выбросил парня из окна, который вырубил его одним ударом, который с ним здоровался… Митя, не дождавшись очереди, бросился к столику.

— Быстро — быстро — быстро отсюда! — поднял дочь, стал напяливать на нее куртку.

— Пап, я не доела! — в глазах у Дашки стояли слезы. — А коктейль?! Чужие дети все съедят!

— Дашуль, ты понимаешь, когда серьезно?

Дашка кивнула.

— Сейчас очень серьезно! Давай мы сейчас отсюда убежим, а возле дома я тебе куплю все то же самое.

— А, возле дома! Хитренький какой! Там такого мороженого нету! — захныкала Дашка.

Митя потащил ее к выходу. Она упиралась. Он запихал ревущую дочь на заднее сидение, сорвал машину с места. Митя проехал мимо инфернального мужика. Мужик шел по улице, смешно размахивая большими руками, и глазел на витрины. Митю он не заметил. “Черт возьми, может, у меня совсем крыша съехала? — он глянул в зеркало на плачущую дочь, и сердце защемило. — Идет мужик, и идет! Никого не трогает. Может, это не он? Может, это вовсе не Марата человек? Все его люди по тюрьмам чалятся за крупный опт. Какого черта он тут шляется?! Сидел бы в своем университете, сволочь!”

Возле дома Митя напокупал дочери мороженого, бананов, киви, шоколадных коктейлей, — в общем всего, чего она только пожелала в тот момент. Перед тем как выйти из машины, он долго глазел по сторонам, опасаясь увидеть во дворе широкие плечи инфернального мужика. Слава богу, не было.

Он настолько убедил себя в том, что все происшедшее — плод его больного воображения, что даже не стал отправлять своих девчонок на дачу. Единственное — попросил Вику посидеть пока с Дашкой дома и без него во дворе не гулять.

— Что опять тот бандит? Ты же говорил, что его поймали! — встревожилась Вика.

— Да нет-нет, у них в садике карантин по ветрянке. Тебе нужна дома ветрянка? То-то. Вот и посиди пока не уляжется, — Митя врал только на половину. Он, действительно, видел в садике объявление о карантине. Висело оно на дверях соседней группы.

Вика посмотрела на Дашку, лопающую мороженое с бананом, и вздохнула:

— Когда же ты у меня уже вырастешь?

Дашка подняла вверх руку, примеряясь к отцовскому росту. — Еще долго, мам!

После того случая в детском кафе прошло больше месяца, и Митя потихоньку успокоился. Скоро валом повалили “пеньки”, от некоторых Мите даже пришлось отказаться. Еще бы! — заниматься с зам. декана факультета — почти стопроцентное поступление. Родители чуть ли не на коленях умоляли.

Был девятый час. Митя в деканате занимался с длинноволосым рыжим парнем по имени Иван. Родители паренька были “крутыми” и платили хорошо. Но сам Иванушка бы самым что ни есть настоящим “пеньком”, ленивым, невнимательным и безалаберным. Мало того, что он сегодня опоздал на занятие почти на полчаса, пришел с пивным запахом изо рта, так еще умудрился не сделать ни одного упражнения из домашнего задания! Митя на него рассердился и как следует отчитал, но делать нечего — надо было отрабатывать заплаченные еще на прошлой неделе пятьдесят долларов.

— Ну, Ванечка, раз не выполнил “домашку”, давай сейчас сделаем. Тридцатое упражнение. На приставки “при” и “пре”. Правило помнишь? Бери карандаш и прямо в учебнике вставляй пропущенные буквы. Здесь у нас что, “при” или “пре”. Соображай. Значение приближения, присоединения, — стал подсказывать Митя.

Ванечка грыз карандаш, не желая ничего соображать.

— Ладно, попробуй самостоятельно сделать. Третье занятие над этим правилом сидим, — Митя опять начал сердиться. — Я пока пойду покурю.

Митя вышел в коридор, потянулся, разминая затекшие за день мышцы. Во работка, врагу не пожелаешь: в девять пришел, а в восемь еще не ушел! Он направился к закутку около мужского туалета. Без охоты выкурил сигарету. Захотелось по малой нужде. В туалете было темно. Митя не стал зажигать свет, зашел в кабинку, расстегнул брюки. Он услышал шорох, но оглянуться не успел — что-то острое впилось ему в горло, стало сдавливать шею. “Удавка!”— промелькнуло в голове. Он попытался вывернуться, не тут-то было. Захрипел надсадно. Понимая, что сейчас задохнется и умрет, двинул ногой что было силы назад, целясь в подколенную чашечку, как в свое время учили в секции по самообороне. Видимо, попал. Раздался болезненный всхлип, удавка ослабла. Митя мгновенно развернулся лицом к противнику, одновременно выхватывая из специально пришитого к пиджаку кармана пистолет. Пистолет у него всегда был взведен. Нужно было только снять с предохранителя. Брюки съехали вниз. “Только не споткнуться!” Митя увидел перекошенное болью лицо инфернального мужика, который все еще пытался затянуть удавку, щелкнул собачкой и трижды выстрелил в упор, оглохнув от выстрелов. Удавка ослабла. Мужик кулем повалился на кафельный пол. Митя опустился рядом с ним, хватая ртом воздух. Опомнился, отодвинулся от мужика подальше, поднялся, держась за стену, надел брюки, снял с шеи шнурок. Он включил свет в умывалке, с ужасом увидел вздувшийся на шее кровавый рубец. Сунул голову под кран с холодной водой. Шатаясь, вышел из умывалки. Коридор был пуст. Он заглянул в аудиторию рядом с туалетом — никого. Зашел в женский — пусто. Пожалуй, Ванечка мог не услышать выстрелов — деканат был довольно далеко, и металлическая дверь была плотно закрыта. Он вспомнил о пистолете, вернулся в туалет, осторожно перешагнув через расплывающуюся рядом с мужиком темную лужу, подобрал оружие, сунул назад в карман пиджака. Лихорадочно соображал, как быть дальше. Вдруг в сознании всплыла фраза из какого-то детективного сериала: “Нет тела, нет и дела.” Нужно было выпроводить “пенька”. Для того, чтобы скрыть рубец, он поднял ворот рубашки, закрыл шею. Вошел в деканат, намеренно тяжело дыша.

Ванечка трудился над упражнением, грызя дорогую ручку. Он поднял глаза.

— Что с вами, Дмитрий Алексеевич?

— Это… — Митя опустился на стул. — Сердце прихватило. Ты это… иди домой сейчас. Домашнее задание то же остается.

— Может быть, “Скорую” вызвать? — участливо спросил парень.

— Нет-нет, это бывает, это ничего страшного. У меня валидол есть и нитроглицерин. Все есть. Ты иди. Маме только не говори, не пугай.

— Ладно, — кивнул Ванечка., собирая в рюкзак учебники и тетрадки.

— А послезавтра, как обычно, только не опаздывай. Хорошо? — сказал Митя.

— Дмитрий Алексеевич, вы смотрите, берегите себя! Нельзя же столько работать! — сказал Ванечка на прощание.

— Нельзя, — согласился Митя. Он с ужасом подумал о том, что парень сейчас может зайти в туалет и все увидеть. Выглянул в коридор. Ванечка направлялся в другую сторону. Митя с облегчением вздохнул, отнял руку от шеи.

Он оглядел себя, брюки были в крови, но на темной ткани она была не заметна. Быстро собрал свои вещи. Вернулся в туалет. Открыл окно. Выглянул. В университетском дворе было пусто. Второй этаж, это ничего, не должно быть слышно. Он подумал, что сейчас, переваливая мужика через подоконник, отвозится с ног до головы сам, испачкает подоконник и раму. Митя вернулся в деканат за ведром и тряпкой. В умывалке разделся до пояса. Налил теплой воды. Подхватил мужика под мышки, пытаясь положить животом на подоконник. Мужик оказался тяжелее, чем он ожидал. Ему в голову пришла идиотская мысль, что одному ему не справиться, зря он отпустил Ванечку, надо было попросить помочь. Опомнившись, Митя отругал себя. Наконец, с третьей попытки ему удалось сбросить мужика во двор. Труп тихо плюхнулся на сухой асфальт. Теперь Митя включил в туалете свет и принялся ожесточенно драить подоконник, раму, кафель, ребра радиатора под окном. Работал быстро, делал все, как автомат, боясь, что пока он тут возится, мужика во дворе найдут. Часто менял воду в ведре. Наконец, все следы были смыты. Он еще раз внимательно оглядел туалет, поднял с пола шнурок, которым его пытались удавить, сунул его в карман и выключил свет. Тщательно умылся сам. Кровь под ногтями все-таки осталась. Оделся, забрал из деканата сумку, все закрыл. Чтобы не было видно рубца, шею обмотал легким шарфом.

На вахте сидела знакомая вахтерша.

— Здрасьте, Дмитрий Алексеевич, — заулыбалась она ему. — Что-то поздно сегодня. Лица на вас нет.

— Перед сессией всегда работы много, — сказал Митя севшим голосом.

— А мой внук-то хорошо учится. Пятерочник, — похвасталась вахтерша.

— Ну что ж, флаг ему в руки! — сказал Митя, сдавая ключ на вахту. Когда расписывался, поджал пальцы, чтобы не было видно грязных ногтей.

Он подогнал машину к трупу. Вынул из багажника большой кусок полиэтилена, застелил им заднее сиденье. Собравшись с последними силами, втащил мужика в машину, захлопнул дверцу.

“Пожалуйста, будь внимательным, соблюдай все правила дорожного движения, не идиотничай,”— как маленького, уговаривал себя Митя, выезжая с университетского двора.

Он вспомнил, что на Дмитровке недавно вырыли котлован, собирались строить то ли мост, то ли еще что-то. Он поехал туда. “Товарищи милиционеры, пожалуйста, не надо меня останавливать! Я же ответственный автолюбитель,”— шептал Митя, завидя очередного гаишника с жезлом. Его не остановили.

Возле котлована было темно и пусто. Митя съехал с трассы на обочину. Не рискуя сразу вытащить труп из машины, огляделся, отдышался. Мимо, не замечая притаившейся в темноте у котлована “девятки”, проносились машины. Митя решился. Он рывком вытянул мужика на полиэтилене из машины, подтащил его к краю, спихнул вниз. Туда же бросил пистолет и удавку. Нужно было засыпать труп, но лопаты у него с собой не было. Он принялся ногами сталкивать вниз землю и гравий. Поскользнулся и сам скатился в яму, вывозившись, как черт. Представил себе вдруг, что мужик сейчас оживет и схватит его за ногу, в ужасе стал карабкаться наверх. Взобравшись, ожесточенно стал работать ногами и руками, вызвав настоящий обвал. Скоро все было кончено.

Митя сел в машину, завел мотор. Посмотрел на себя в зеркало и нервно засмеялся. Теперь нужно было мыть салон, снова мыться самому, выбрасывать костюм и плащ. Он знал одно тихое место у Кольцевой…

Митя открыл дверь своим ключом, вошел, не зажигая света, опустился на тумбочку для обуви.

— Ты где был? Опять начинается? Я так и знала: один раз простишь, потом ноги о тебя вытрет! — раздался в темноте рассерженный голос Вики. Щелкнул выключатель. Вика была в ночной рубашке, щурилась от света. — Боже мой! — всплеснула она руками, когда, наконец, разглядела его. — Что с тобой? Ты где был?

— Это… — Митя тяжело вздохнул. — В аварию попал.

— В аварию! Ты хоть цел?! — Вика присела на корточки, стала ощупывать его.

— Да нет, не в такую. По грунтовке съехал в канаву, вылезти не мог, — стал объяснять Митя.

— Какого черта тебе понадобилось за городом? — стала возмущаться Вика.

— Дачу ездил смотреть. Ты же хотела снять дом в деревне.

Вика сняла с него ботинки, размотала шарф. Он запоздало прикрыл шею рукой.

— Это что за шрам? О, господи, какой огромный!

— Шарфом натер, — совсем неумело соврал Митя.

— Где тебя так? Тебя хотели убить, да? — страшная догадка вдруг осенила Вику. — Скажи правду! Почему ты мне все время врешь? Ты хотел подзаработать, посадил в машину голосующих, а они тебя чуть не удушили? Так было? Не молчи же, говори! Я хочу знать! Что ты такого сделал, что тебя все время хотят убить? — Вика разревелась.

— Ничего, — мотнул головой Митя. — Ровным счетом ничего. Это все старые долги, но теперь их уже больше нет, и не будет больше никогда. Просто я вас с Дашкой очень люблю и хочу, чтобы вы были счастливы, — он поцеловал жену в мокрую щеку. — Вика, хватит уже реветь. Давай лучше обработаем рану, а то жжется, сил нету. Правда шарфом натер.

Вика, рыдая, бросилась на кухню, где у них была домашняя аптечка.

На следующий день Мите пришлось надеть водолазку для того, чтобы не было видно шрама. Он работал полдня, составляя расписание на сессию, а всех “пеньков” отменил, сославшись на крайнюю занятость. Раз семь заходил в туалет проверить, не осталось ли следов, которых он вчера не заметил. Следов не было.

Пообедал в университетской столовой, сел в машину и поехал на Дмитровку к котловану. Когда подъезжал, почувствовал, как его начинает мелко трясти. Выкурил с пяток сигарет, чтобы успокоить нервы, но, все равно, не успокоился.

У котлована вовсю кипела работа. Один за другим подъезжали самосвалы, сгружали гравий. Большой бульдозер сгребал гравий в котлован.

Камни густым потоком сыпались вниз. Митя прочитал надпись на большом плакате рядом с котлованом: “Строительство дорожной развязки ведет…” Сорвал машину с места и поехал смотреть дачу в Икше.

Митя с Дашкой сидели рядышком на диване с большой красочной книгой-раскладушкой в руках. С кухни доносилось шипение раскаленных сковородок — Вика готовила ужин. Дашка читала по слогам: “По-са-дил дед реп-ку. Выросла репка боль-ная — пре-боль-ная.”

— Не придумывай! Какая это буква?

— “Ш”, наверное, — пожала плечами девочка.

— Правильно, “ШЭ”. Ну, значит, как надо прочитать?

— Большая — пребольная? — дочь вопросительно посмотрела на отца.

— Большая — пребольшая, — поправил Митя. — Второй раз та же буква. Читай дальше!

— Пап, ну потом, ладно? Сейчас “Малыши” будут! — забузила Дашка. И действительно, на экране едва слышно работающего телевизора появилась заставка детской передачи. Митя прибавил звук, оставил дочь смотреть телевизор, а сам отправился на кухню к Вике.

— Ну что, как успехи? Прочитала?

— Угу, как же! “Малыши” начались, — объяснил Митя. — У Егорки все отговорки. В кого она такая ленивая растет?

— Догадайся с трех раз, — Вика достала из холодильника пакет апельсинового сока, налила в стакан. — И сок она твой обожает, и носом, как ты, шмыгает, и ноги под задницу подкладывает. Генетика — великая сила. Иди, отнеси ребенку сок. После передачи сразу же в кровать, и никаких больше игр! Разболтал дочь донельзя — утром в садик не добудишься!

— Да я-то че? — пожал плечами Митя. — Я ничего, я воспитываю.

— Сам знаешь, чего. Не надо было болтаться два года неизвестно где. А то явился — не запылился. Дочь он воспитывает.

— Вика, ты опять начинаешь! Кто старое помянет…

— Уйди с глаз моих! Не зли! — притопнула ногой жена.

— Все-все-все! — Митя взял сок и убежал с кухни.

“Малыши” кончились, он уложил дочь в кровать, еще немного почитал ей перед сном, когда она заснула, вернулся в гостиную. Вика такая вспыльчивая стала последнее время — лучше под горячую руку не попадаться.

Митя попереключал каналы — никаких фильмов. На НТВ шло “Совершенно секретно”. Спиной к камере в полутьме сидел коротко стриженый человек и что-то рассказывал. Появилась надпись: “Голос изменен”. Митя прибавил звук.

“… на пенсию, конечно, прожить невозможно, нечего даже и думать. Но на самом деле у бывших сотрудников ФСБ есть много возможностей для реализации, потому что они настоящие “профи”. А профессионалы нужны всегда и везде. И в бандиты — это не самый последний путь. Многие идут в службу безопасности частных фирм. Другие создают собственные сыскные бюро. Правда, в отличие от Запада, у нас это не очень-то прививается. Уголовные дела менты из своих рук никогда не отдадут, да, может, оно нам и не надо. Вся работа заключается в слежке за неверными мужьями и женами. Иногда какой-нибудь компромат на чиновника достать, — мужчина потер мочку уха, кашлянул. — Для ребят это проще простого. Был бы заказ. Но самым прибыльным в последнее время становится промышленный шпионаж. На этом мои бывшие коллеги, не называю имен, конечно, сколотили уже много состояний. Особенно это касается, так называемых, “высоких технологий”. Существует расхожее мнение, что у нас в России с технологиями дела обстоят неважнецки. Все, мол, покупает на Западе или у японцев. Это глубокое заблуждение. Особенно что касается военных технологий…”

— Митяй, я тебя долго орать буду? — в комнату заглянула Вика.

— Я не слышал, — честно признался Митя.

— Иди ешь — стынет все.

— Давай здесь. Тут передача интересная про “эфэсбэшников”.

— Ага, ты мне тут нагадишь, утром на работу свалишь, а мне опять весь палас драить? Кто в прошлый раз кетчуп пролил? Замнем для ясности?

— Ладно-ладно, замяли, — сдался Митя. Он отправился на кухню.

Съел Митя все очень быстро, почти не почувствовав вкуса еды. Поблагодарил Вику и вернулся к телевизору.

На экране была заснеженная горная гряда. Камера стояла в кабине самолета. Горы стремительно двигались. Раздался щелчок, из-под самолета вылетела ракета, стремительно ушла вниз, оставив после себя реактивный хвост. Следующий кадр был снят камерой, стоящей в самой ракете. Из-за горы показался какой-то непонятный объект — барак не барак, хлев не хлев — он приближался с большой скоростью, потом изображение исчезло. Голос за кадром комментировал происходящее:“Если вы думаете, что ракета поразила ту цель, которая ей была запрограммирована изначально, вы ошибаетесь. Взорвался полуразрушенный дом, в котором ничего и никого не было. Чеченские террористы учатся ставить электронные и оптические ловушки не без помощи специалистов из ФСБ. Для того, чтобы создать такую ловушку, надо в совершенстве знать засекреченную систему наведения.”

В кадре опять появился коротко стриженый мужик, сидящий спиной к камере, и надпись: “Голос изменен”.

“Схема внедрения на засекреченный объект, на самом деле, не очень сложна. Фирма — “шпион” получает конкретный заказ, и ей, кстати, плевать, кто платит деньги за шпионаж: чеченские террористы или добрые дяди, которые хотят узнать секрет русского кваса, чтобы напоить Америку. Лишь бы деньги были настоящие. Потом на предприятие внедряется свой человечек. Если это секретное предприятие, оформляется допуск, нет — так пройдет. Задача этого человечка — за наиболее короткий срок собрать всю необходимую информацию об интересующем заказчика объекте…”

— Ты долго еще будешь? — Вика появилась в гостиной в ночной рубашке.

— Еще немножко. Ну интересно же, про промышленный шпионаж, — заканючил Митя.

— А со мной неинтересно?

— Ну что ты, Вик? Будто не с той ноги сегодня встала, ей богу! Придираешься, ворчишь! — Митя поднялся с дивана, сжал Вику в объятиях, прошептал ей на ухо: Через пять минут все закончится, и я приду. Умойся пока, лады?

— Я уже и умылась, и постель расстелила, и посуду помыла, и чего только не сделала! Ну ладно, как хочешь, — Вика освободилась из его объятий и вышла.

На экране был показан секретный цех какого-то завода, снятый скрытой камерой. Замелькали биржевые компьютеры, показывающие котировки валют. “Средства для промышленного шпионажа самые разнообразные. В последние годы большое распространение получил, так называемый, компьютерный шпионаж. Куда там питерским хакерам, укравшим из “Сити-банка” несколько миллионов! Бывает, что ущерб от компьютерных взломов составляет десятки, а то и сотни миллионов долларов!”

Опять появилась спина “эфэсбэшника”. “Главное, конечно, в нашем деле найти хорошего заказчика. Лучше всего — иностранного. Солидные фирмы никогда не скупятся, если им нужно обскакать конкурентов. Найти, конечно, нелегко. Нужно иметь большие международные связи”.

На экране возник зал вылета Шереметьева — 2. Камера “наехала” на пожилого человека с тележкой, в которой лежали сумки и чемоданы. Человек стоял в очереди на таможенный контроль. “Это оперативные рабочие материалы, — прокомментировал за кадром “эфэсбэшник”. — Сейчас следите внимательно. К старику подойдет человек, состоится передача тайника.” Действительно, к человеку подошла девушка в короткой юбке, что-то сказала, старик полез в карман, вынул из него ручку, протянул девушке. Девушка что-то записала в записную книжку, вернула ручку старику. Старик продвинул свою тележку вперед. “Информация была передана вместе с ручкой в крохотном контейнере в виде пилюли, которая легко может быть проглочена. Это вам не героин, который надо глотать десятками и сотнями грамм. Вес пилюли составляет миллиграммы. Ее даже на рентгене нелегко обнаружить, особенно, если человек плотно позавтракал.”

Возникла спина. Корреспондент за кадром сказал: “Все эти действия легко подпадают под статьи о шпионаже, разглашении государственной тайны, измену Родине. Еще недавно за них легко можно было схлопотать “высшую меру”. “Эфэсбэшник” кивнул: “Нет, статьи эти до сих остаются довольно серьезными. Другое дело, что поймать фирму -”шпиона” практически невозможно. Она, скорей всего, занимается совершенно легальной деятельностью, действует в рамках закона, так сказать. Нужны очень веские улики и доказательства. Даже если факт шпионажа вскроется, пострадает только тот человек, который работал на предприятии и “засветился”. На него повесят статью за шпионаж, за измену, за что угодно, а он будет молчать, потому что лучше быть живым и худеньким, чем мертвым и толстым.” Корреспондент рассмеялся над шуткой “эфэсбэшника”. “Тех, кто слишком много знает, убрать ничего не стоит. И для этого вовсе не обязательно подкарауливать свою жертву в подъезде с автоматом. Это все для показухи, для устрашения — силу продемонстрировать. Профессионалы действуют иначе: яд в телефонную трубку или крохотную иглу в зонтик с паралитиком, чтобы через несколько минут сердце само остановилось. Пусть не так эффектно, зато выгодно, удобно и надежно, и исполнителя хрен найдешь”. “И много ли насчитывается такого рода шпионских фирм, организованных бывшими сотрудниками ФСБ?”— поинтересовался корреспондент. “Так, на вскидку я только в Москве могу насчитать штук десять. И среди них очень жесткая конкуренция. Зачастую воюют между собой. Они по старым связям владеют огромным количеством каналов информации, прежде всего, конечно, федеральной службы”, — сказал “эфэсбэшник”. — Бывает, конечно, сгорают, меняют вывеску, но каждый раз возраждаются, как птица Феникс из пепла. Живучие ребята. Хорошая школа”.

Появилась рекламная заставка. Митя посмотрел на часы и вздохнул — ему хотелось досмотреть передачу до конца. Но нет, нельзя — Вика и так все время нервничает. Он пошел в ванную умываться.

Залез под душ, почистил зубы, побрился, протер щеки лосьоном после бритья. Чистый и благоухающий неслышно вошел в спальню, нырнул в постель к жене, под теплое одеяло. Прижался к Вике. Прошептал на ухо:

— Викуша ты моя!

— Ну что, интересная передача? — холодно поинтересовалась Вика.

— Да, классная. Наша история. Про то, как наши секреты воруют.

— У тебя, что ли воруют-то? — насмешливо спросила Вика.

— Да нет, у меня воровать нечего. Разве что тебя! — он чмокнул жену в ухо.

— Ну да, если уж тебе не нужна, так другим и подавно… Так всю жизнь и просидишь у телевизора, на чужую жизнь глядя.

— Да не, не просижу. Игонина в проректоры ушла. Докторов больше нету. Маркушу уволили. Так что мне скоро кафедру дадут, а потом, глядишь, тоже в проректоры вылезу, — Митя погладил жену по груди, притворно застонал. — Давай пошалим, а?

— Нельзя мне пока.

— А чего такое? — Митя приподнялся на локте. — Дела, что ли?

— Какие, к черту дела? Муж у меня совсем слепошарый! Не видишь — я беременна!

Митя так и подпрыгнул на кровати.

— Блин, правда, что ли?

— Кривда, — рассмеялась Вика над его наивностью. — Сейчас нельзя: выкидыш может быть.

— Ну дела! — Митя, все еще не веря в новость, прижал жену к себе, стал целовать в пахнущие ромашкой волосы, блаженно закрыл глаза. — Викуша ты моя! Вот здорово Дашке будет вдвоем с лялькой! А у нас и все есть: и кроватка и коляска! А кафедра моя будет, это я теперь точно знаю! А то возьму да и защищу через пару лет докторскую, будешь у меня тогда профессорская жена. Хочешь быть профессорской женой?

— Я просто женой хочу быть, — сказала Вика едва слышно.

— Вот увидишь, все будет, ты только верь в меня!

— Все будет, — повторила Вика, засыпая.

Квартира Залесовых погрузилась в тишину: боясь потревожить заснувших хозяев, замерли попугаи в клетке, краны в ванной, холодильник на кухне, только большие настенные часы в гостиной еще звонко тикали, отмеряя красной стрелкой секунды, но через полчаса и они встали.

В почтовом ящике Дмитрия Залесова ждало извещение о посылке из Лондона.