Новый год начался метелями и ветрами, которые зализывали сугробы в городских дворах, вырывались из-за углов, сдувая шапки и бросая в лицо пригоршни сухого снега. Если бы ветры были цветными, – синими или зелеными, – они разукрасили бы улицы вензелями и винтовыми линиями, как дети, рисующие дым на картинках. Но ветры были прозрачными, а метели белыми, поэтому картинка получалась строгой гравюрой, и только дед Мороз в красной шубе выглядел на ней, как морковка на лице снежной бабы.
      Дед Мороз шел по улице и очень торопился. Он шел не один. Сзади, путаясь в ватных полах, обшитых блестками, поспевала за ним Снегурочка, которую звали Наташа. Она была племянницей деда Мороза.
      Бороду свою он засунул под шарф, чтобы та не разметалась на ветру, – ведь ее предстояло сдавать в костюмерную. Торопились они в детский сад на елку, и дед Мороз тяжело дышал, потому что это была сегодня уже четвертая елка, и они опаздывали на полчаса.
      Дед Мороз был актером на пенсии, и новый год праздновал не один раз, как все люди, а, должно быть, раз двадцать, во всех ближних школах и детских садах. Дело было даже не в деньгах, – пенсии ему хватало, да еще он вел драмкружок в школе. Нет, дело было не в деньгах, а в том, что он, выйдя на пенсию и став дедом Морозом, впервые встретил публику, которая верила каждому его движению и внимала каждому слову. В свое время в театре он играл учителей, отцов, хотя детей у него никогда не было, – старых резонеров, от вида которых зрители зевали, а их реплики пропускали мимо ушей.
      Он воспитал на сцене столько детей, что ему стало казаться, будто их психологию он вполне постиг, и сам Бог ему велел быть дедом Морозом для малышей.