Вообще-то я в чудеса не верю. От них меня еще в школе отучили. Я верю в науку и прекрасное будущее. Это немного понятнее. Но иногда все-таки чудеса происходят, и с ними необходимо считаться.
      Короче говоря, однажды я обнаружил у себя на столе письмо от шефа. Шеф любит со мной переписываться. То есть пишет только он, а я читаю. Шеф часто засиживается в лаборатории допоздна, и тогда ему в голову приходят мысли. Утром я их изучаю. Например, так: «Петя! Подумайте, нельзя ли объяснить аномалии в инфракрасной области межзонным рассеянием». Или что-нибудь в этом роде.
      Обычно я не спешу на такие вещи реагировать. Кто его знает, вдруг это бред? Шеф часто сам так говорит. Вернее, кричит, вбегая в лабораторию: «Все вчерашнее бред и чушь собачья!» Почему собачья, я не знаю. Обыкновенная человеческая чушь, каких много. И не самая худшая.
      Но на этот раз было нечто новое. На столе лежал почтовый конверт, заполненный фиолетовыми чернилами довольно размашисто. Был написан адрес нашего института, а после слова «кому» указано просто: «Главному начальнику». Ни больше, ни меньше.
      К письму скрепкой была прикреплена бумажка с резолюциями.
      «Пименову. Разобраться», Подпись ректора.
      «Турчину. Проверить». Подпись Пименова.
      «Жолдадзе. Ответить в недельный срок». Подпись Турчина.
      «Барсову. Ничего не понимаю! Морочат голову». Подпись Жолдадзе.
      «П. Верлухину. Петя, ради бога, разберитесь в этой чаче и напишите ответ». Подпись шефа.
      Верлухин — это я. Ниже меня в системе нашего института находится только корзина для бумаг. Поэтому я не стал накладывать резолюции, а обратился к письму. Оно меня заинтересовало.
      Тем же самым фиолетовым почерком на шести страницах сообщалось, что автор письма обнаружил электрический ток в кованом железе. В скобках было указано — (подкова). Он ее как-то там нагревал на свечке, отчего и текли токи. И в ту и в другую сторону. Причем большие. Он ими аккумулятор мотоцикла заряжал, а потом полгода ездил. Было написано, что это подтверждает теорию Брумма. Автор просил повторить эксперимент и дать отзыв на предмет получения авторского свидетельства.
      Снизу был адрес. Село Верхние Петушки Ярославской области. Василию Фомичу Смирному.
      Я только одного не понял. Откуда в Верхних Петушках известна теория Брумма? Я сам о ней понятия не имел.
      Взял учебник. Нет теории Брумма. Полез в физическую энциклопедию. На букву «Б» после Макса Борна шел этот самый Ганс Фридрих Брумм, умерший, как выяснилось, двести двадцать лет назад. Он чего-то там насочинял в своей келье, поскольку был монахом. Кажется, даже алхимиком. Потом все это, естественно, опровергли и поставили на его теории крест. А Василий Фомич хочет этот крест поколебать. Так я понял.
      Ну, так это проще простого! Я тут же сел и написал: «Уважаемый товарищ Смирный! Ввиду того, что трудами Максвелла, Герца и советских ученых теория Брумма опровергнута, как антинаучная, Ваше предложение не может быть принято. Видимо, в Ваши опыты вкралась ошибка».
      В общем, «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Лихо я с ним разделался, а заодно еще раз заклеймил Брумма. Нечего ему произрастать на нашей почве!
      Потом я заделал реестр подписей с указанием должности и звания. Получилось внушительно. Ректор института, член-корреспондент. Зам по науке, профессор. И так далее. А внизу скромненько: младший научный сотрудник П. Н. Верлухин.
      Отнес машинистке и сел, довольный проделанной работой. Когда пришел шеф, я коротко доложил о Брумме, и шеф улыбнулся. Кстати, о Брумме он тоже слышал впервые, это я понял по его глазам. Знал бы он, каким боком обернется этот Брумм, не улыбался бы.
      Тут пришел Лисоцкий. Лисоцкий у нас считается солидным человеком. Он все время пишет диссертацию. Он ее пишет уже лет десять. Когда я студентом был, уже говорили, что он ее пишет. Когда он ее наконец напишет, это будет что-нибудь потрясающее. Типа «Войны и мира» Льва Николаевича Толстого. На заседаниях кафедры он всегда ссылается на трудности. Его за это уважают. Всем нравится, что он уже десять лет преодолевает трудности и это ему не надоело.
      У Лисоцкого феноменальный нюх. Если где-нибудь в лаборатории отмечают день рождения, он всегда заходит спросить таблицы интегралов. На что ему интегралы, неизвестно. Конечно, его угощают, иначе неудобно. Он ест пирожные с кофе, а потом берет интегралы и уходит, извиняясь. На этот раз, я уверен, он тоже зашел неспроста. Что-то подсказало ему зайти.
      — Что нового в инфракрасной области? — спросил Лисоцкий. Ему все равно, что инфракрасная, что ультрафиолетовая, я знаю. Это он для затравки.
      И шеф ему брякнул про Брумма. Со смехом, конечно. Лисоцкий тоже посмеялся, поговорил про телепатию, а уходя, взял зачем-то физическую энциклопедию. Сказал, что хочет освежить в памяти второе начало термодинамики. Наверное, соврал. Я ему почему-то не верю.
      Лаборантка Неля принесла письмо, отпечатанное на бланке, мы с шефом расписались и отправили его вверх. И оно тихо двинулось в Верхние Петушки в качестве официального документа.
      Письмо ушло, и мы о нем забыли. Все пошло своим чередом. С лекции пришел Саша Рыбаков и впился в свой осциллограф. Гена, другой ассистент, устроил зачет по твердому телу, причем я, чтобы интереснее было жить, подкидывал студентам шпаргалки. Гена сидел довольный, что группа так хорошо усвоила. Он все время кивал, у него даже шея устала. К концу рабочего дня Брумм опять всплыл по какому-то поводу. Выяснилось, что Саша знает его эффект. Ну, Саша вообще все знает, это не удивительно. Он оторвался от осциллографа, протер очки и сказал:
      — Ты еще с ним нахлебаешься. У него хитрая теория.
      — Вот еще! — сказал я. — Ее давно похоронили.
      Саша хмыкнул и посмотрел без очков куда-то вдаль. Повидимому, в семнадцатый век, в город Кельн, где обитал Ганс Фридрих Брумм. От этого его лицо сделалось немного святым, А впрочем, так всегда бывает у близоруких, когда они снимают очки.

      Через три недели история с Бруммом вступила в новую фазу. Шеф пришел на работу хмурый и долго перекладывал на столе бумажки. Я уже подумал, что его опять в кооператив не приняли. Оказалось, нет.
      — Вот такие дела, Петр Николаевич, — сказал шеф. Это мне еще больше не понравилось. Обычно он ко мне обращается менее официально.
      Шеф достал из портфеля папку, а из нее вынул бумаги. Я сразу же заметил сверху письмо со знакомым фиолетовым почерком. И конверт был такой же: «Поздравляем с днем Восьмого марта!». А дело, между прочим, было в сентябре. На этот раз к письму была подколота бумага из газеты. Не считая институтских резолюций. Только они были уже в повышенном тоне.
      Шеф молча положил это все передо мной и стал курить. Я чувствовал, что он медленно нагревается. Как паровой котел. Потом он подскочил и ударил кулаком по столу, отчего фиолетовые буквы письме прыгнули куда-то вбок.
      — Поразительно! — закричал шеф. — Мракобесие! Алхимией заниматься я не желаю!
      — Ничего, Виктор Игнатьевич, — сказал я, — Это тоже полезно. Вы только не волнуйтесь, я все сделаю.
      — Вы уж пожалуйста, Петя, — попросил шеф. — И ответьте как-нибудь мягче. Пообещайте ему что-нибудь.
      — Посмертную славу, — предложил я.
      — Ни в коем случае! — испугался шеф. — Пообещайте ему какой-нибудь прибор. Амперметр, к примеру… О господи! — И шеф нервно забегал по лаборатории. Он всегда принимает все близко к сердцу. Так он долго не протянет.
      В письме из газеты указывалось на недопустимость пренебрежительного отношения к письмам трудящихся. Оказывается, нужно было проверить самим эффект Брумма, а не ссылаться на какого-то Максвелла.
      — Брумм-брумм-брумм… — запел шеф на мотив марша.
      — Он тут Энгельса цитирует, — заметил я, ознакомившись с письмом Василия Фомича в газету.
      — Брумм-брумм-брумм! — еще громче запел шеф.
      Я отложил свой эксперимент и занялся опытом Василия Фомича. Прежде всего предстояло достать свечечку. На кафедре свечечки не оказалось, они уже вышли из употребления. Гена посоветовал купить в магазине, а Саша Рыбаков — в церкви. Церковь к нашему институту ближе, чем магазин, поэтому я направился туда.
      У церквей странное расписание работы. Иногда они закрыты весь день, а иной раз работают даже ночью. Мне повезло. Церковь функционировала. У входа какая-то старушка торговала свечками. Свечки были тонкие, как макароны, и дорогие. Я купил пять штук, и старушка меня перекрестила.
      С подковой дело обстояло хуже. Я просто не знал, где в городе можно достать качественную подкову. Позвонил в справочное бюро. Меня там обругали, сказали, чтобы я не хулиганил. Тогда я заказал подкову в механической мастерской. Дядя Федя, наш стеклодув, нарисовал мне по памяти эскиз. Он у нас родом из деревни. Я перечертил эскиз по всем правилам в трех проекциях, и в аксонометрии тоже. Все честь честью. Выписал наряд и стал ждать.
      Три дня я бегал в мастерскую, интересовался заказом. Наконец подкова была изготовлена.
      — У тебя конь-то что, одноногий? — спросил слесарь.
      — Остальные у него протезы, — сказал я.
      — Кобыла или жеребец?
      — Скорее жеребец.
      — Жалко животное, — сказал слесарь.
      Я принес подкову на кафедру и принялся готовить опыт. Народу набежало очень много. Шеф, чтобы не волноваться, ушел в библиотеку. Я чувствовал, что он не совсем уверен в результате. Лисоцкий ходил и иронизировал насчет подковки. Однако к схеме приглядывался очень внимательно. Это я отнес за счет его природной любознательности.
      Я укрепил подковку на штативе, припаял к ней провода, подсоединил амперметр и зажег свечу. Со свечой в руке я походил на жениха. На месте невесты стоял Лисоцкий.
      — Надо спеть аллилуйю, — предложил Рыбаков.
      Я поднес свечечку к подкове и начал нагревать. Стрелка прибора дрогнула и подвинулась на одно деление.
      — Термоэлектрический ток, — констатировал Лисоцкий.
      Ну, это я и сам знаю. Никаким Бруммом и не пахло. Я извел три свечи, нагревая подковку в разных местах. Она потеряла прежний блеск, закоптилась и выглядела жалко. Получилась какая-то бывшая в употреблении подкова.
      — Ни хрена, — сказал Саша Рыбаков и вернулся к своим приборам.
      — И должно быть ни хрена, — раздался сзади голос шефа. Он незаметно подошел и наблюдал за опытом.
      — Дайте паяльную лампу, — сказал Лисоцкий.
      — Не мешай эксперименту, — сказал шеф.
      — Дайте лампу! — закричал Лисоцкий.
      Ему дали лампу, и он в течение десяти секунд нагрел подковку добела. Провода от нее отпаялись, а результат был тот же.
      — Не та подкова, — заявил Лисоцкий. — Суррогат, а не подкова. Нужно настоящую, с коня. С копыта, так сказать!
      — Хватит! — сказал шеф. — Петя, пишите вежливое письмо. Приложите схему опыта. Пообещайте амперметр. Не забудьте написать: «с уважением…». Это преступление! Убить неделю на какого-то Брумма! А если этот Фомич заявит завтра, что Земля имеет форму бублика? Мы это тоже будем проверять? Да?
      — Подождите, — загадочно сказал Рыбаков. — Это еще семечки.
      Лисоцкий выпросил подкову и унес к себе в лабораторию. Сказал, что на счастье. В результате так оно и вышло, но гораздо позже.
      Я снова написал письмо в Верхние Петушки. Назвал Фомича коллегой, употребил кучу терминов и дал теоретическое обоснование с формулами. Написал даже уравнение Шредингера, хотя оно было и ни к чему. Это чтоб он подольше разбирался. Я уже чувствовал, что предстоит затяжная борьба. Это же чувствовал и шеф.
      — Петя, изучите этого Брумма как следует, — сказал он. Чтобы быть во всеоружии.
      На следующий день я отправился в отдел рукописей и старинных изданий Публичной библиотеки и засел за оригинал. Брумм писал по-латыни. С этим я еще с грехом пополам справлялся. Но у него обоснования теории были немного мистические. Он, например, всерьез заявлял, что электрический ток есть одна из форм существования дьявола. И святой огонь, мол, заставляет дьявола бегать по проводам и производить искры. Каким образом дьявол может заряжать аккумуляторы, Брумм не писал.
      В общем, в таком роде.
      Я изучил только один трактат из четырнадцати, а Василий Фомич уже успел сделать ответный ход.

      На этот раз Смирный поднял на ноги общественность. Общественность обычно охотно поднимается на ноги. Можно сказать, она только этого и ждет.
      Общественность можно поднимать на ноги различными способами. Василий Фомич пошел по пути коллективного письма. Не знаю, где он набрал в Верхних Петушках столько народу. Может быть, в райцентр ездил? Во всяком случае, человек пятьдесят клятвенно подтверждали, что товарищ Смирный пользовался мотоциклом с коляской шесть месяцев, и довольно интенсивно.