1

Полковник в отставке Василий Кондратьев сидел на угловом диванчике и курил. На плите доваривался борщ по-украински. Приятный запах смешивался с табачным дымом и расползался по квартире. Через открытую дверь кухни Кондратьев видел в кресле жену с вязаньем в руках.

«Весь шкаф завален этим дурацким вязаньем. Понятно, если бы на продажу вязала. А то вяжет и распускает, вяжет и распускает». Высказывать эти соображения вслух Кондратьев не стал. В таком возрасте научиться вязать на продажу, видимо, уже невозможно.

Зато возможно научиться прятать отрицательные эмоции, которые к старости одолевали все чаще и чаще. Врачи утверждали, что это невроз. Но что такое невроз, спрашивается? Если пользоваться научными трактовками — черт зубы переломает.

Зато недавно увидал на столе у сына книжку. Название дурацкое: «Звуки МУ».

А внутри — мудрые мысли обо всем на свете. Про невроз сказано, что это всего лишь чувствительное отношение к миру. Может, так оно и есть?

Тяга двадцатилетнего Борьки к подобным книгам полковнику очень нравилась. Жаль, правда, что воспитанием сына никто и никогда толком не занимался.

Кондратьев служил в частях специального назначения и до выхода в отставку большую часть времени проводил в загранкомандировках или на спецкурсах между ними.

Спасибо жене Лене: семью сохранила, вытерпела, не позарилась на легкую жизнь.

А дочь какая выросла? Катюша… Красавица, умница. Двадцать три года, дипломированный врач, впору и мужика толкового завести.

Не пара, конечно, ей этот черный студент — Кофи Догме из Бенина. Говорит, после смерти деда стал вождем своего племени. Так и вьется молодой вождь вокруг дочери, так и бьет копытом… Между прочим, именно Борька, паразит, своего черного дружка с сестрой познакомил.

Стань этот Кофи хоть вторым генеральным секретарем ООН, нянчить черных внуков Кондратьев не хотел. Нет, он не считал себя расистом, тем более что мулат Кофи был способным студентом.

По большому счету отставной полковник ему даже симпатизировал, но иметь черных внуков — нет уж, увольте!

И за сыном Василий Константинович в последнее время стал замечать странные вещи. Нигде парень не подрабатывал, а все институтские каникулы то из ресторана возвращался подшофе, то на каких-то вечеринках пропадал.

Откуда, спрашивается, деньги на развлечения? И ведь ни копейки у отца с матерью не попросил! Более того, почти ежедневно сын разъезжал по Питеру на семейном «жигуленке», причем всегда оставлял после себя полный бак бензина… Ох, не ввязался бы в дурную компанию! Потом никаких денег не хватит, чтобы выпутаться…

Тяжелые предчувствия переполняли грудь, но оснований для беспокойства сейчас было как раз меньше обычного: на пороге нового семестра сын со своим черным другом отправились на пару деньков в родную деревню Василия Константиновича — в Васнецовку, что на берегу Вялье-озера, в ста километрах от Петербурга. Уж там-то дед Константин побузить не даст. Баня, грибы, рыбалка, — может, отец даже на охоту парней возьмет… Наберет этот Кофи впечатлений на год вперед.

Полковник докурил сигарету и замял ее указательным пальцем в пепельнице.

— Я, Леночка, пожалуй, прилягу. Чтото поясницу ломит, — сказал он, направляясь в гостиную.

Включив телевизор, Василий Константинович растянулся на диване. Шла передача «В мире животных», и Николай Дроздов с умилением рассказывал о львах. Царь зверей, родившийся в московском зоопарке, производил довольно жалкое впечатление. Совсем не царственное. Грива пышная, а взгляд тусклыйтусклый.

Ведущий сменил тему. О львах, видимо, он уже все рассказал; пришла пора познакомить телезрителей с обитателями мангровых лесов.

Василий Константинович, лежа на мягком диване, уже проваливался в сладкую дремоту. Упоминание мангровых лесов всколыхнуло в памяти события четвертьвековой давности. Сперва он вспомнил гнилостные испарения мангрового леса и черную руку колдуна со сверкающим ножом.

Затем память вгрызлась в глубину событий еще на несколько дней. Белая дорога между холмов с редкими пальмами.

Колонна запыленных бойцов. Звучат усталые голоса, и кто-то говорит: «Черт бы побрал эту Западную Африку… Черт бы побрал эту Дагомею… В тенек бы, под яблоньку. С пивком…»

— Баньку с пивком. А потом что — Маньку с блинком?!

В полудреме полковник произнес те самые слова, которые некогда привели в трепет его подчиненных — десантников капитана Кондратьева. Елена Владимировна удивленно покосилась из своего кресла:

— Вась, что ты несешь?

Не получив ответа, она вдруг всплеснула руками и ринулась на кухню. К кастрюле с украинским борщом. А перед мысленным взором Василия Константиновича появилось размытое лицо прапорщика Иванова, вместе с которым двадцать пять лет назад ему довелось совершать государственный переворот в дагомейской столице Порто-Ново.

— Прогадал ты, — говорил прапорщик своему боевому другу и командиру. — Зря все-таки тогда с Зуби… Может, ничего и не было бы…

— Чего не было бы? — не понял Василий.

— Я думал, ты знаешь.

— Что знаешь?.. Что знаешь, сволочь?!

Кондратьев закричал и попробовал схватить прапорщика Иванова за грудки.

Руки были, словно из ваты, и сделать это удалось не сразу. А когда схватил, то увидел, что держит не тогдашнего молодого прапорщика Иванова, а собственного семидесятипятилетнего отца — Константина Васильевича из Васнецовки.

— Сынок, я же тебя предупреждал. Почему ты меня не послушал?

— Я… Я ничего не сделал, — как ребенок, начал оправдываться Василий Константинович.

— Смотри, чтобы он с тобой не обошелся так же.

— Хорошо, отец. Хорошо, — залепетал Василий, совершенно не представляя, о чем идет речь. — Я все сделаю, будь спокоен.

— Уж как я спокоен, — произнес Константин Васильевич, дико захохотал и сквозь хохот выговорил мертвенно-синими губами: — Мне теперь волноваться нечего…

Константин Васильевич продолжал еще говорить, но хохот заглушал слова. Невозможно было ничего разобрать. Наверное, впервые в жизни Василию Кондратьеву стало по-настоящему страшно. Он понимал, что спит, что нужно всего лишь проснуться. Но ничего из этого не выходило.

2

Дождь лил как из ведра. В просветы среди фруктовых деревьев виднелась дорожка, выложенная бетонными плитками. На плитках вспузыривались крупные капли. Дорожка вела между сараем и домом к калитке. Стоя на краю огорода стариков Кондратьевых, Кофи Догме с трудом различал угол крыльца и краешек завалинки, на которой они с Борисом потрошили рыбу сегодня утром.

Он увидел, как в «УАЗе» с синими мигалками на крыше распахнулись двери.

Вылез какой-то человек в телогрейке и опрометью бросился во двор. Его заслонил угол дома. Следом в калитку влетел кто-то в такой же армейской плащ-палатке, как у Кофи.

«Борька!» — догадался он. Голова работала с предельной ясностью. Амулет не только требовал крови. Амулет придавал силы для того, чтобы кровь добыть. «Такие „УАЗы-469“ и в Бенине нередко можно встретить», — отметил про себя молодой вождь.

— Вы не плачьте, гражданочка, — сказал сержант Федор Пантелеев, проходя в комнату и оставляя мокрые следы на полу. — Успокойтесь. В жизни чего только не бывает. Как вас звать-то?

Заливаясь горючими слезами, бабушка Бориса Кондратьева едва выдавила:

— Любовь Семеновна…

— Где мы присядем? — спросил сержант.

А сам немедленно уселся за обеденный стол. Телогрейку он оставил в сенях и теперь мало отличался от нормального питерского милиционера.

Любовь Семеновна, промокая уголком головного платка глаза, послушно села.

Рядом с ней расположился Борис. По дороге на центральную усадьбу и обратно он крепко надеялся, что дед вернулся.

В голове даже вертелись уже слова извинений, с которыми он обратился бы к милиционеру: «Господи, какое было бы счастье!»

Пока сержант Пантелеев раскладывал на столе все необходимое для поиска пропавшего без вести человека — шариковую ручку, листы чистой бумаги, бланки протоколов, — Борис спохватился:

— Бабуль, а куда Кофи подевался?

— Что, еще один без вести пропавший? — усмехнулся сержант. — У вас тут как на войне…

Борис одарил его тяжелым, осуждающим взглядом.

— Вышел куда-то, — дрожащим голосом ответила Любовь Семеновна. — Недавно еще в комнате, где вы ночевали, дремал. Я в баньку за сухим поленом сходила, вернулась, а его уже нет.

— О ком речь? — на этот раз строго спросил милиционер.

— Мой институтский друг, — объяснил Борис. — Мы вчера втроем рыбачили: он, я и дед. То есть Кондратьев Константин Васильевич.

— Давай своего дружка. — Сержант вспомнил, что по дороге парень толковал про третьего участника рыбалки, но слушал сержант вполуха, думая о своем. — Придется и ему показания дать.

Борис вышел в сени, вновь завернулся в плащ-палатку и очутился под дождем.

— Кофи! — заорал он изо всех сил. — Кофи! Эге-ге-гей! Где ты, Кофи?

Горланя таким образом, Борис направился в глубину приусадебного участка.

Дождь скрадывал звуки. Ноги разъезжались на скользкой глине.

«Странный парень, — подумал Борис о друге. — И охота ему где-то шляться под дождем! Тут дед пропал, понимаешь, а ты еще за этим присматривай. Детский сад…»

Доковыляв наконец до дощатого сортира, Борис на всякий случай дернул дверь. Она не поддалась.

— Кто там? — воскликнул он. — Кофи, это ты?

Вместо ответа изнутри раздался такой сильный и неприличный звук, что происшествие с дедом на миг вылетело из головы. Борис расхохотался.

— Кофи! Ты что там делаешь?

— А ты еще не догадался? — недовольно буркнул Кофи Догме. — Произвожу дефекацию, вот что я делаю!

— Ладно. Ты давай побыстрей. Я мента притащил. Будешь показания давать.

— Угу.

Сквозь щели в сортирной двери Кофи прекрасно видел, как Борька его искал.

Сердце билось, пожалуй, чаще обычного.

«Но не чаще, чем у этой падали. Не чаще, чем у мужчины, который умер от страха», — подумал Кофи о Павле Исидоровиче Петрухине.

Этот старый школьный учитель русского языка и литературы умер от разрыва сердца двадцать минут назад. Кофи даже не прикоснулся к старику: лишь пробрался в дом и постоял над кроватью.

Трус открыл глаза, увидел рослого мулата, принял его за черта и испустил дух.

Сейчас рослый мулат сидел на корточках над очком, не расстегнув даже молнию на джинсах.

Однако делать нечего. Этого испытания не избежать. Если насилие неизбежно, расслабься и получи удовольствие — говорят практичные американцы. Со вздохом, который снаружи можно было принять за вздох облегчения, Кофи выпрямился, откинул крючок. И шагнул под дождь.

Когда он повесил в сенях плащ-палатку и переступил порог комнаты, сержант Пантелеев оторвал сосредоточенное лицо от протокола.

— И-ик! — произнес сержант и вскочил. — Эт-то и есть т-т-твой друж-жок?

Его глаза, казалось, уже выпрыгнули из орбит и ведут самостоятельный образ жизни. В другой ситуации Борис бы от души потешился. Сейчас он сказал только:

— Да. Это мой однокурсник.

— Русский знает?

Сам этот вопрос свидетельствовал, что первый шок позади. Глаза Федора Пантелеева вернулись на свои законные места.

— Он русский выучил только за то, что им разговаривал Ленин, — с грустью подтвердил Борис.

Сержант сел на место. Он уже вполне овладел собой и довольно небрежно сказал:

— Присаживайтесь, гражданин… Значит, вы, Любовь Семеновна, больше ничего добавить не можете? Одежду супруга вашего точно описали?

— Нечего мне добавить, — горько всхлипнула старушка. — А на одежке Костиной я каждый шовчик, каждую ниточку помню!

— Тогда подпишите свои показания…

Да, вот здесь. — Сержант терпеливо дождался, пока она дрожащей рукой вывела закорючку, и взял чистый бланк. — Теперь давайте с вами, гражданин. Откуда к нам приехали?

— Из Санкт-Петербурга.

— Я имею в виду — из какой страны?

— Из Бенина.

— Из Бенина? — переспросил Федор Пантелеев.

Он впервые слышал это слово. Он впервые видел негра в Васнецовке. Он впервые беседовал негром. Неожиданно для самого себя Федор Пантелеевич почувствовал себя представителем России. Государственным человеком великой державы. Ощутил себя как бы на дипломатической работе. Волна патриотизма на мгновение перехватила горло.

— Из Бенина.

— С какой целью прибыли к нам?

— Ловить рыбу… И вообще, чтобы ознакомиться с жизнью российской деревни. Я сам деревенский.

— Н-да? — Сержант Пантелеев, уроженец соседнего Бездымкова, глянул с одобрением: оказывается, и в Африке есть деревни. — Я имел в виду — для чего прибыли в Россию?

— Учиться.

— Ах учиться… Так, это потом. Фамилия?

— До-гме, — отчетливо произнес молодой вождь.

Сержант был благодарен ему за эту отчетливость и записал, даже не переспросив.

— Имя и отчество?

— Кофи.

— Что кофе?

— Так меня зовут.

Сержант Пантелеев посмотрел с подозрением.

— Вас зовут Кофе? Ну хорошо… А отчество?

— Отчества нет. У нас не принято.

Такое Федор Пантелеев слышал впервые. Хотя был не первой молодости. Сержант разменял уже четвертый десяток.

Борис Кондратьев потешался, несмотря на всю серьезность обстановки. Лишь Любовь Семеновна сидела безучастно, подперев щеку сухоньким кулачком. Глядела в окошко невидящим взглядом.

Внезапно сержанта осенило. От радости он сорвался на привычное «ты»:

— Слушай! А документы у тебя есть?

На сундуке лежали сумки, с которыми ребята приехали в Васнецовку. Кофи пантерой метнулся к сундуку и подал милиционеру студенческий билет.

—Вот.

С довольным урчанием сержант раскрыл синюю корочку. С цветного фотоснимка ему улыбался во весь рот какойто негр. Возможно, тот самый, который сидит сейчас перед ним. Отчества в соответствующей строчке не оказалось.

— Год рождения здесь не указан.

— Одна тысяча девятьсот семьдесят второй.

— Национальность? Пишу «негр»… — пробормотал себе под нос сержант и запыхтел, впервые в жизни выводя это короткое слово.

Если бы не исчезновение деда, Борис от смеха упал бы под стол. А так продолжал еще держаться в седле. Вернее, на стуле. Держался из последних сил. Не падал.

— Место учебы или работы?

— ПХТИ.

— Чего?!

— Там же написано.

За окном наяривал ливень. Федор Пантелеев посматривал на косые изобильные струи. Пора было переходить от анкетных данных к делу. Где, как, что? И речи не могло быть о том, чтобы в такую погоду идти на лодке осматривать остров, возле которого проходила рыбалка. А уж обойти топкие берега огромного Вялье-озера и вовсе невозможно.

Он достал из планшета карту. Расстелил перед Кофи.

— Вот Васнецовка, — ткнул он желтым от никотина ногтем с каемкой грязи. — Видите? А вот озеро. Ориентируетесь?

Среднюю школу Кофи оканчивал в Порто-Ново. География давалась ему с трудом. С тех пор пользоваться картами не доводилось.

— Нужно вообразить, что мы находимся где-то здесь? — неуверенно спросил Кофи.

И в свою очередь ткнул черно-розовым пальцем в скопление коричневых прямоугольничков. Начался обстоятельный разговор об условных обозначениях, примененных для Васнецовки и ее окрестностей. Подключился и Борис. Вместе они довольно точно отметили то место у острова, где Константин Васильевич остался вчера удить рыбу.

Любовь Семеновна с благоговейным страхом смотрела на происходящее. Разноцветная карта произвела на нее такое впечатление, будто врач раскрыл саквояж с инструментами у постели больного.

Хотя со стороны все это больше напоминало совещание в штабе, например, заирских повстанцев. Молодой вождь играл роль грозного Лорана Кабилы. Борис Кондратьев и сержант Пантелеев в качестве российских военных советников объясняли грозному, но бестолковому мятежнику, как лучше захватить столицу Заира.

Наконец сержант перерисовал остров на лист бумаги, отметил крестиком, где в последний раз видели старика Кондратьева, и велел расписаться.

Подпись иностранного гражданина он изучил с пристрастием и спросил:

— Это вы на каком же языке расписались? На африканском, что ли?

Борис отвернулся. Кофи невозмутимо ответил:

— Я расписываюсь по-французски.

Это государственный язык моей страны.

«Ишъ ты. По-французски он расписывается! — Сержант даже носом закрутил. — Какие мы все независимые да гордые».

— Любовь Семеновна, я вас просил фотографии мужа поискать, — вспомнил Пантелеев. — Нашли?

— Да-да, вот…

Руки у старушки уже не дрожали, а тряслись. Она едва сумела передать милиционеру семейный фотоальбом.

— Меня последних лет снимки интересуют… Вот здесь его давно фотографировали?

На черно-белой карточке дед Бориса стоял в полушубке, среди сугробов. Одно ухо ушанки задрано кверху, как у деда Щукаря. В руках двустволка, а правая нога картинно опирается на поверженного кабана.

— Когда ж это было-то? — Бабушка задумалась. — Да вот зимой…

— Я вижу, что не летом. — Сержант уже начал терять терпение.

— В позапрошлом году, должно быть…

Или в позапозапрошлом.

— Годится. А это когда?

На другой черно-белой карточке Константин Васильевич также был в полный рост. И держал за жабры щуку. Рыбища была таких размеров, что хищная пасть находилась вровень с лицом старика, а хвост свисал аж до земли.

Вид деда в качестве рыбака подействовал на Любовь Семеновну удручающе.

Вновь затрепетали ее худенькие плечи.

Она закрыла морщинистое лицо морщинистыми ладонями.

— Карточки разрешите взять? — спросил сержант, испытывая нечто вроде зависти к трофеям старого рыбака и охотника. — Для розыска. Надо же знать в лицо, кого ищешь.

— Да, возьми, милок, — с трудом вымолвила старушка. — Только не потеряй…

Сержант поднялся.

— Любовь Семеновна, раньше времени супруга своего не хороните, — не вполне тактично выразился он, желая сделать как лучше, но получая всегдашний результат: старушка тут же зашлась в рыданиях. — Он у нас в розыск только через четыре дня попадет. Я сейчас еще в пару домов заверну. В те, что поближе к воде стоят. Может, кто что слышал, видел…

Борис обнял бабушку. «Если дед утонул, — думал Борис и гладил плечи Любови Семеновны, — то эта потеря для нее самая страшная. У меня есть родители, Катька. Для папы, конечно, лишиться собственного отца тоже ужасно. Но это всетаки предопределено. Детям положено переживать своих родителей. Однако провести с человеком больше полувека и вот так вдруг, случайно, лишиться его — непостижимо!»

Борис впервые, хотя бы и в мыслях, произнес это слово: «утонул». Как дед мог утонуть? Вся жизнь старика прошла на озере. Допустим, тащил из воды большую рыбину. Допустим, раскачал лодку, не удержал равновесия и полетел за борт.

Дед — великолепный пловец. Да тут и плавать не нужно уметь. Достаточно ухватиться за лодку… А если судорога? А если сердце? Семьдесят пять лет — это нужно учитывать. Это вам не шуточки.

Сержант Пантелеев уже натягивал в сенях черную от воды телогрейку, когда Любовь Семеновна спохватилась. Человек из-за ее мужа в такую погоду ездит, мокнет, пишет. Успокаивает, как может.

Даже слезы остановились.

— А на посошок? — воскликнула она. — А хлебной на смороде? Отведай, милок, не пожалеешь! Для здоровья очень полезно.

— Ну разве для здоровья, — пробасил Пантелеев, немного стесняясь иностранного присутствия.

Он не знал, пьют ли при исполнении служебных обязанностей полицейские Бенина. Кроме того, он не знал, пьют ли они самогон. Не знал, садятся ли после самогона за руль.

"Но, с другой стороны, здесь не Бенин, — размышлял сержант. — Здесь другой монастырь. И другой, понимаешь, устав. К тому же сегодня суббота. У нормальных людей выходной, понимаешь.

Нормальные люди давно выпивают и закусывают…" Сержант решительно протянул руку.

— На посошок, на посошок, — приговаривала старушка. — Спасибо тебе, милок, что приехал. Спасибо, что Костю моего ищешь.

— Не за что пока благодарить, мать.

Служба есть служба.

В три страшных глотка сержант высадил двухсотграммовый стакан. Занюхал черной горбушкой. Отказался перекусить.

Нехорошо как-то. У старухи муж пропал, ей сейчас не до хлебосольства.

Громыхнула дверь. Залился лаем Тузик. Но из будки под дождь не вылез.

Зарычал мотор. Полетела из-под колес липкая глина. Бросились к окнам жители Васнецовки. Милицейский «уазик» с мигалками — не частый гость.

Ливень затруднял передачу новостей, но слухи все равно ползли по тихой деревне. Вроде старик Кондратьев с рыбалки не вернулся.

А внук его из Питера настоящего живого негра привез!

3

По проселочной дороге шли Борис и Кофи. Был зыбкий осенний рассвет. Слева и справа над полями клубился сиреневый туман.

«По проселочной дороге шел я долго, — крутился в голове Муслим Магомаев, — и была она ля-тра-ля-ля..» Других слов этой старой песни Борис не помнил.

Ему было отчаянно жаль бабу Любу. Только что она разбудила их, накормила, перекрестила.

И осталась одна-одинешенька. А что делать? Тридцать первое августа. Воскресенье. Завтра в родном институте будет столько народу, сколько больше ни в один день года не увидишь. Первого сентября даже двоечники приходят.

«Эх, дед, дед. Такой праздник, День знаний. А ты пропал!» Слабенькая надежда на возвращение Константина Васильевича теплилась еще в груди его внука.

Может, надеяться легче, чем убедиться, что деда нет в живых? Этого Борис не знал. Пока ему казалось, что так действительно легче. Однако он предполагал, что со временем неопределенность станет невыносимой. Особенно для бабушки. И для отца.

Эта мысль заставила его совсем помрачнеть. Господи! Ему предстояло сегодня рассказать обо всем дома! Предстояло без конца рассказывать о злосчастной рыбалке, вспоминая мельчайшие подробности.

Предстояло пережить изумление, негодование, слезы. Борис попробовал представить, как воспримет известие отец. Как стиснет зубы, заиграет желваками. И он, Борис, окажется причастным к таинственному исчезновению. Не уследил. За стариками, как за малыми детьми, глаз да глаз нужен!

Они свернули с проселка на тропинку.

Она выведет прямо к станции. Какой кошмар — вернуться в воскресенье домой с такой вестью. Он, Борис, вестник несчастья. В древности гонцов, приносивших дурные известия, нередко казнили.

Тропинка извивалась среди сосен. Воздух, казалось, весь состоял из целебных фитонцидов. Утро было хмурым, но без дождя. Все запасы влаги, видно, пролились на землю вчера. Небеса иссякли. Зато на глаза наворачивались слезы.

Кофи чувствовал состояние друга.

И шел за ним молча. Молчание в таких ситуациях обычно принимают за сострадание. Борис взглянул на часы и остановился.

— Ты чего? — спросил молодой вождь.

— Давай перекурим. Времени еще до хрена. Вот на этих пеньках.

Чья-то добрая душа устроила из больших сосновых пней стулья с высокими спинками. Почти кресла. Чьи-то работящие руки отсекли все лишнее, и теперь можно было присесть и дать отдых спине.

Они закурили. Над головами уже вовсю трудился дятел. Кофи задрал голову, с минуту последил за ним и отвел назад манжет куртки. Посмотреть время.

Часов не было.

— От черт! — воскликнул он.

— Что еще? — встрепенулся Борис Кондратьев.

— Часы забыл.

— Ну и раззява. Как же тебя угораздило?

— Вчера снял. Перед тем, как рыбу солить. А после уже не до часов стало.

— Не переживай, — угрюмо успокоил друга Борис. — Из моих завтра же кто-то сюда помчится. Напомни только в Питере. А то у меня сейчас тоже башка не очень…

— Борька, давай я сбегаю за ними?

— За кем за ними?

— За часами.

— Ты, Кофи, рехнулся. Это же два километра. Два туда — два — обратно.

Итого четыре.

— Ну и что? Это всего двадцать минут.

— Ты что, километр за пять минут пробегаешь?

— Это когда не очень спешу. Или когда форма не очень хорошая. Когда много пил, курил, волновался…

Борис на миг задумался. Вспомнил, как на первом курсе бегал на физкультуре километр за две минуты пятьдесят секунд. Преподаватель хвалил. Говорил, что это норматив третьего взрослого разряда.

Правда, тогда нужно было пробежать лишь один километр, а тут их четыре.

— А что, может, и правда сгоняй. Мои могут забыть, им не до этого будет… Хорошие часы?

— «Роллекс»! — сказал Кофи, вставая с удобного пня. — Я их в Порто-Ново купил. В оффшорном магазине.

— В каком магазине?

— Ну, в аэропорту. Когда бенинскую таможню и пограничников пройдешь, есть магазинчик. Он считается уже как бы за пределами Бенина и никому не платит налогов.

— Ты хочешь сказать, там «Роллекс» дешевле, чем у нас в Питере?

Борис хорошо знал, что, если не платить государству, нужно платить кому-то другому.

— Да нет, конечно. — Кофи махнул рукой. — Там зато огромная арендная плата. Я просто решил, что вождь может позволить себе приличные часы. Сколько в моем распоряжении времени?

— Полтора часа. Ну, это максимум.

Ты прибегай прямо на станцию. Как раз успеем к электричке. С дороги не собьешься?

Кофи вскочил с удобного пенька.

— Если человек не заблудился в джунглях Африки, он уже нигде не заблудится.

— Ты сумку-то оставь.

— Тогда я и куртку тебе отдам, хорошо? А то запарюсь.

Кофи остался в голубых джинсах и клетчатой сорочке. Борис невольно залюбовался своим рослым плечистым другом.

Хлопнул его по руке:

— Чеши давай живей. Вождь…

В тот же миг кроссовки Кофи замелькали по тропинке, удаляясь все дальше и дальше. Можно было представить, как свистит в его ушах ветер.

«Чернокожие — отменные бегуны, — подумал Борис. — В легкой атлетике белых скоро вообще не останется».

4

Возле деревни Кофи перешел на шаг.

Он вовремя заметил стадо коров. Все поголовье АО «Заря» двигалось на него. Сосновый лес давно кончился, и Кофи был один на пустынном проселке. Посреди заросших буйными сорняками картофельных полей.

Хорошо хоть кусты росли вдоль грунтовой дороги. Кофи прыгнул в кювет и лег под куст. Словно заирский повстанец, подкарауливающий колонну правительственных войск.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Коровы никуда не спешили. Казалось, им было все равно: ведут их на выпас или на скотобойню.

Сквозь ветки и листву были видны ребристые бока. В худобе крупный рогатый скот Васнецовки не уступал саблерогим бычкам западноафриканской деревни Губигу.

Лениво помахивая кнутами, прошли два пастуха в распахнутых зипунах. И одежда, и самокрутки с махоркой в губах нисколько не отличались от тех, что носили и курили их предки сто лет назад.

Вот напасть! За последними коровами в арьергарде трусила пастушья собака.

Смесь шотландской овчарки с немецкой.

Она учуяла запах чужого, неваснецовского, пота. И безошибочно направилась к кусту, за которым скрывался от лишних глаз молодой вождь народа фон.

Кофи потребовалось немалого самообладания, чтобы не пуститься наутек. Но он знал твердо: собаки любопытны, как дети. Их привлекает движение, действие, экшн. Застывшие предметы собак интересуют только в качестве корма. А также для оставления и обнаружения меток.

Чтобы не выдать себя при обнюхивании, Кофи закрыл глаза и опустил лицо в ветки куста. Лучше не видеть. Во всяком случае кондратьевский Тузик страшно его невзлюбил с самой первой встречи.

Сначала Кофи ощутил дыхание пса кожей головы. Поводив длинной мордой по мелким завиткам волос, собака ткнулась Кофи под мышку. В пах.

В мозгу овчарки информация о том, как пахнет человек в разных местах, превращалась в портрет Кофи Догме. Красками собакам служат запахи. Чем сильнее запах, тем ярче цвет. Овчарка горячо задышала в ухо. Кофи не шевелился.

Собачья пасть порядочно воняла. Это бывает, когда собак кормят мясом. Голодные, худые коровы и обожравшаяся мясом овчарка свидетельствовали о каком-то необычном порядке в сельском хозяйстве Ленинградской области.

«Спаси и сохрани, Солнечный бог! — взмолился молодой вождь и сей же миг услыхал топот собачьих лап вслед удаляющемуся стаду. — Спасибо тебе, Солнечный бог. Слава тебе во веки веков! Это ты позаботился, чтобы российских коров пасли сытые, равнодушные к чужестранцу псы».

Лишь прошептав про себя эти слова, Кофи открыл глаза. Вылез из-за куста.

И по борозде картофельного поля бросился к озеру. Не ровен час, еще кого-нибудь встретит на проселочной дороге!

Он достал из нагрудного кармана черную пластинку из неизвестного металла.

Всмотрелся в нанесенные поверх черные полосы. Поднес пластинку к носу.

Раздулись широкие ноздри. Наполнились запахом смерти. Кофи вдыхал полной грудью. Он наслаждался, словно это был букет роз… Ну что ж. Довольно.

Сделалось светлее. Такая освещенность бывает ранними летними сумерками, когда предметы незаметно теряют очертания. Сейчас вступило в свои права хмурое утро.

Кофи с тревогой поглядывал на небо.

Надежно ли тучи пленили солнце? Мудрый Солнечный бог был с молодым вождем, но не проявлял своего покровительства слишком явно. Темнота — друг молодежи.

В деревне запел петух. Кофи вздрогнул от его резкого голоса. Петуху ответил коллега из соседнего курятника. Скоро горланили все петухи Васнецовки. Под эту какофонию вождь пробежал берегом до склона, ведущего к задам участка Кондратьевых. По этому склону вчера он уходил в гости к старому учителю. Этим же склоном он от учителя вернулся.

Вот и серый от времени и влаги штакетник. Будка сортира. Кофи стал за тем же кустом, из-за которого вчера наблюдал под дождем приезд милицейского «уазика». Прислушался. Вдруг Любовь Семеновна в туалете?

Острый слух дитя природы не обнаружил звуков, которые бы указывали на присутствие хозяйки в будочке. Острое зрение дитя природы не обнаружило старушку в саду или на огороде.

В один миг Кофи перемахнул штакетник. В шесть прыжков, бесшумный, как черная пантера, он оказался возле тыльной стены дома. Постоял, переводя дыхание и вспоминая, окошки какой комнаты выходят на зады участка.