Жиров Александр Тихонович
      АМУЛЕТ СМЕРТИ
      Анонс
      Если ты командир роты спецназа, значит, знаешь свое нелегкое дело и умеешь многое. Но разве мог предположить капитан Кондратьев, руководящий опасной операцией в далекой Дагомее, чем обернется для него краткий головокружительный роман с чернокожей красавицей, дочерью вождя одного из местных племен?
      Джунгли Африки и белые ночи Петербурга, зной саванны и рассветный холод на русской речушке... Но кровная месть не знает границ, а жестокость не связана с климатом...
      1
      Дорога словно начиналась ниоткуда и уходила в никуда. Потные лица десантников блестели на солнце, а десантные ботинки глубоко проваливались в раскаленный песок. Далеко впереди белая дорога сливалась с белым небом.
      Слева и справа подступали невысокие конические холмы, обсаженные редкими пальмами. Холмы и пальмы, холмы и пальмы. Пальмы и холмы. Дома такие холмы называют сопками, а здесь язык не поворачивается. Ну какая может быть сопка в восьмистах километрах от экватора?
      - Черт бы побрал эту Западную Африку! - пробормотал сержант и стянул кепи с мокрого стриженого затылка.
      - Что, Сань, солнечного удара захотел? - услышал сержант из задней шеренги.
      - Ты не умничай, - буркнул сержант. - Ты сперва с мое послужи в тропиках...
      - Чего?! - не расслышали сзади.
      Хмуро меся ботинками песок, сержант не оборачивался. Вытер мокрое лицо с налипшим песком и сунул кепи под погон.
      Крикнул, чтобы сзади расслышали:
      - Пока потеешь, теплового удара не бойся. Вот когда пота нет, тогда копец.
      Обезвоживание наступило. Жди солнечного удара!
      Кто-то из солдат захохотал:
      - Тут главное заметить, когда потеть перестанешь. Как заметил, сразу падай!
      Сержант провел рукой по затылку. Сухо. Он водрузил кепи на место и поправил автомат. В песке тоже не было ни капли влаги. Ноги в нем разъезжались, как гденибудь под Смоленском. Осенью. В глине.
      - Черт бы побрал эту Дагомею, - вновь совсем не по-сержантски сказал сержант. - Черт бы побрал эту глухомань.
      Было бы еще дело как дело, а то премся черт знает куда ради каких-то негритосов.
      Будто их в Порто-Ново мало.
      В спину крикнули:
      - Не переживай, Сань! Скоро деревня.
      Попьем, отдохнем. Ты учти, там не только негритосы. Там есть кое-кто поважнее: негритоски!
      - Засунь себе в задницу этих черномазых, - огрызнулся сержант. - Тоже мне деревню нашел. Сейчас бы ко мне на Смоленщину, на озеро Сапшо. Село Пржевальское там, не слыхал?
      - Как не слыхать. Пржевальское? Кто его не знает! Раньше Слободой называлось, верно? Ты уже полтора года про свою деревню нам заливаешь.
      Перекрывая шуршание песка под десятками ног, сержант крикнул:
      - Потому что в гробу я эту Дагомею со всей Африкой видал! Сейчас бы в наше озеро на часок залечь... И - в баньку. Чертов песок из тела выгнать. А после - в тенек, под яблоньку. С пивком.
      - Пивка для рывка, - загоготали впереди.
      - В баньку с пивком. А потом что, Маньку с блинком? - прогремел вдруг совсем рядом знакомый до боли голос, и лица солдат закаменели. - Я не пойму, у кого-то шишка задымилась? Так сейчас мы ее охладим.
      "Вот черт ротный, - чертыхнулся сержант, но на этот раз про себя. Никто не заметил, как подкрался. Все слышал небось..."
      - Товарищ капитан...
      Командир роты Кондратьев не терпел, когда его перебивали. Он на ходу медленно развернулся, собираясь выплеснуть весь гнев на того, кто рискнул открыть рот во время разноса. Опомнился, узнав прапорщика Иванова. Тот шел в голове колонны и теперь подотстал, дожидаясь Кондратьева.
      Они зашагали рядом.
      - Слышь, Василий, посмотри вон туда, - Иванов ткнул пальцем на восток. - Ты там ничего не замечаешь?
      Прапорщик стянул с шеи бинокль и передал командиру. На несколько мгновений они замерли.
      Как ни всматривался Кондратьев, но от этого чертова песка, который набился в волосы, в ботинки, в тельник, попал в самые нежные места и, конечно же, в глаза, увидеть ничего не смог.
      - Ни хрена не вижу. Пальмы, холмы.
      Холмы, пальмы. Дорога, небо. Это ты у нас Зоркий Сокол. - Кондратьев снял кепи, вытер лицо, вернул бинокль. - Там точно что-то есть?
      - Ну, если мои глаза меня не обманывают и если это не мираж, то там что-то есть.
      - Ладно, Зоркий Сокол, верю. Хоть дух переведем.
      - Хоть отряхнемся, - кивнул прапорщик.
      Капитан Кондратьев повернулся к дороге. Рявкнул непривычные для дагомейской полупустыни слова:
      - Колонна, стой!
      "Копец, - уныло подумал сержант. - Сейчас на "вы" начнет разговаривать.
      "Выговор, выгоню, выстращу, выгребу..."
      И опять к усам придерется".
      - Сержант Агеев!
      - Я!
      "Так и есть", - промелькнуло в голове сержанта.
      - Выбери в своем взводе пару желудков и дуйте во-о-о-он туда. Видишь, что-то там то ли зеленеется, то ли сереется, то ли прапорщику Иванову мерещится?
      - Так точно, товарищ капитан!
      Кондратьев посмотрел подозрительно:
      - И что ты там без бинокля увидел?
      - Там, товарищ капитан, то ли что-то зеленеется, то ли что-то сереется, - твердо заявил Саня Агеев.
      О прапорщике Иванове он дипломатично умолчал.
      - А-а-а, - протянул командир роты. - Тогда понятно. Тогда вперед. Там деревня должна быть. Найти, оценить обстановку, уточнить название, вернуться, доложить.
      Выполняй, сержант... Погоди-ка. А ну попрыгай сперва. От молодец. Слышишь, звенит? А что звенит?
      - Не могу знать, товарищ капитан! - искренне воскликнул сержант Агеев и снова вскинул руку к виску. - Виноват. Разрешите проверить?
      - Слушай, Агеев, - сказал ротный. - Ты сержант или где? Ты в ВДВ или что?
      Молчать, я тебя спрашиваю!
      - Эх, Агеев, Агеев, - с сокрушенным видом сказал прапорщик Иванов. - Ты же и комсомолец к тому же. И заместитель командира взвода, а? Я тебя просто не узнаю. Чем ближе к дембелю, тем ленивей.
      Так, что ли?
      Под белым небом бывшей французской колонии Дагомеи комсомолец Агеев растерялся. Он не знал, кому и что отвечать.
      Пропесочивать капитан с прапорщиком умели в совершенстве. Знали в этом деле толк. Называли это "перекрестным допросом". Самые наглые десантники терялись.
      - Ладно, Саня, - смягчился капитан Кондратьев. - Вали давай. Две минуты, чтоб разобрался, что там у тебя звенит.
      И чтоб у желудков, которых с собой возьмешь, все проверил... Рота-а-а-а-а, вольно! Разой-дись!
      От этого вопля с отдаленных пальм вспорхнули какие-то летучие африканские твари и, тяжело валясь на крыло, словно перегруженные бомбами бомбардировщики, направились подальше от этих русских.
      Расходиться десантники не стали, а дружно рухнули на песок. Поснимали тяжелые ботинки. Стянули мокрые носки. Подставили солнцу розовые ступни. Опершись на локти, тупо рассматривали старые мозоли.
      Слава Богу, пронесло. Слава Богу, в разведку другие пошли. Докричался Агеев.
      Попал в баньку. Только без тенечка. И без пивка. И озер в бывшей французской колонии Дагомее нету. Ни единого.
      Ноги гудели так, что казалось странным, отчего это гудение не слышит ухо.
      Если бы шесть десятков пар натруженных ног загудели "вслух", была бы настоящая трансформаторная подстанция среди холмов.
      "Может, и правда негритосам подстанция больше нужна, чем советская десантная рота? - задумался капитан. - Сейчас бы принять ванну, выпить чашечку кофе, забраться с журнальчиком в свежую постель..."
      При воспоминании о вышедшем в прошлом году фильме "Бриллиантовая рука"
      Кондратьев невольно улыбнулся. Вспомнил отпуск, переполненный зал родного питерского "Октября", оглушительный хохот зрителей. И тут же потускнел: "Будет тебе кофе, будет тебе и какао с чаем!" Особенно ныл большой палец на левой ноге.
      Внезапно замогильный голос произнес над ухом:
      - Ну что, Василий, пообедаешь?
      Капитан Кондратьев подскочил как ужаленный. Словно муха цеце поцеловала.
      На песке корчился от смеха прапорщик Иванов. Незаметно подполз по-пластунски. В руке прапорщик сжимал банку тушенки.
      - Придурок! - заорал ротный. - Достал со своими тупорылыми шуточками!
      У тебя точно короткое замыкание в башке!
      Десантники деликатно отворачивались.
      Что позволено Юпитеру, не позволено быку. Иванов - правая рука командира.
      Они три года по Африке прыгают. То в Сомали прыгнут. То в Эфиопию.
      Теперь из Восточной Африки в Западную перепрыгнули. И везде, в сущности, одно: жара, негритосы, гигантские насекомые и вонючая опасная вода.
      Прапорщик мигом оказался на ногах.
      - Виноват, товарищ капитан!
      Кондратьев сменил гнев на милость:
      - Ты что, Серега, не мог подойти и по форме обратиться? Сказал бы: товарищ капитан, не желаете ли тушеночки, позвольте, я вам баночку открою-с...
      - А маслин на педияровом масле не желаете-с? - спросил прапорщик Иванов.
      Довольные друг другом, вояки расхохотались. Маслины оба есть так и не научились. Сколько ни объяснял, в чем прелесть соленых маслин, рядовой Сабиров, ничего не помогло.
      "Маслин первый раз как кушают? - вопрошал азербайджанец Сабиров и поднимал палец. - Берут черный чурек, мажут сливочный масло. Бутерброд, да? Потом кушают маслин с бутерброд. Это первый раз, да? Второй раз маслин кушают без бутерброд, клянусь! Второй раз уже так вкусно, что бутерброд не нужна, э!"
      "Азербайджанец в ВДВ - редкий случай", - в который раз подумал капитан.
      И тут же сделал резкий выпад. Изобразил, будто отправляет кулак в пах подчиненному Иванову.
      - Хек! - вскрикнул ротный.
      "Ложный выпад, - мгновенно сообразил Иванов. И вскинул руки, защищая голову. - Следующий выпад будет не ложный, а прямо пяткой в висок".
      На это и рассчитывал капитан. Всадил пятку туда, куда Иванов не ждал. Аккуратно вставил босую ногу в промежность десантного прапорщика Сергея Иванова.
      Иванов брякнулся на африканский песок, словно очумевший от жары пес.
      - Что, Серега, притомился? - поинтересовался Кондратьев. - Что скажешь, Зоркий Сокол?
      Вся рота, забыв о деликатности, смотрела на поединок. Здесь асы показывают классы. Прямо посреди безводных дагомейских холмов.
      Продышавшись, прапорщик нашел достойный ответ:
      - Смотри, Василий, хлопцы возвращаются. Устроил ты баньку этому Агееву.
      Я лежу, а он бегает.
      Кондратьев всмотрелся в унылый пейзаж. Холмы заливало безнадежно жестокое солнце. Кажется, где-то на востоке что-то перемещалось. Нагнувшись, капитан выдернул тушенку из руки Иванова:
      - Отдохни, сынок. А я пока пожру.
      Спасибо тебе.
      Кондратьев сорвал с ремня штык-нож, вспорол банку и тремя движениями срезал крышку. Вонзил нож в мясо и стал есть.
      Десантники, повалявшись, забыли о гудящих ногах и вспомнили о голоде. Полезли в вещмешки. Достали штык-ножи. Над дагомейской полупустыней полетел радостный мат.
      В "Арагви" разве так накормят? Заворочались в норах суслики. Ребята из страны, южной точкой которой служит Кушка на тридцать пятой параллели, поедали из банок мышцы давно убиенного украинского бычка.
      В семи градусах северной широты от экватора. Под пальчаторассеченными листьями пальм, не дающими никакой тени.
      Увязая в иссушенном песке, быстрым шагом вернулись разведчики. Они напоминали загнанных лошадей. С трудом справляясь с дыханием, сержант Агеев вскинул руку к виску:
      - Товарищ капитан, задание выполнено. До деревни два километра. Дорога ее огибает. Имеется указатель на синем фоне:
      Губигу. Черномазых мы не видели.
      - Хорошо. Вы свободны... Слышал? - сказал Кондратьев, обращаясь к Иванову. - Настоящий комсомолец наш Саня Агеев. Доставай карту, посмотрим.
      Прапорщик достал из планшета карту, разложил ее на песке, и они принялись внимательно рассматривать нагромождение линий и цветов.
      - Да, это она. Другой деревни поблизости нет.
      - Ну и отлично. Иди собирай роту, через двадцать минут выступаем.
      Черт побери всю эту Западную Африку.
      Разведчики допивали из железных восьмисотграммовых фляг дагомейскую воду. От нее отрыжка, как из скважины с сероводородом.
      Хлопцы наспех протыкали банки с тушенкой. Жалкими запасами слюны размачивали черные сухари. По этим несъедобным хлебцам советского солдата можно узнать где угодно.
      Тем временем прапорщик Иванов рванул по зыбкому дагомейскому песку к роте. Поев, десантники, как могли, закрывали головы от солнца. Кто носками, кто с помощью запасной пары белья, а кто просто руками. Послеполуденное солнце решило пленных не брать. Целилось всем сразу и прямо в мозг. Прямой наводкой.
      От командира до роты Иванов проложил колею, будто проехал на второй передаче такой странный малолитражный вездеход. Развалившиеся десантники уже дремали.
      - Встать, желудки! - загремел страшным голосом Иванов. - Проверить оружие! Попрыгать! Рота-а-а-а, к бою!.. Семьдесят первый год кончается, а они, понимаешь, дрыхнут. Так всю жизнь проспите, желудки хреновы!
      Рота в мгновение ока преобразилась в муравейник. На учиненное русскими безобразие с негодованием поглядывали кружащие неподалеку странные пернатые твари Дагомеи.
      Они имели не большее представление о тайной миссии вооруженных до зубов людей, чем правительство в Порто-Ново.
      Капитан тем временем зашагал по большой нужде к ближайшей сопке. Тьфу, какие, к черту, в Африке сопки! К ближайшему холму. Прежде чем исчезнуть из поля зрения своих, скинул с плеча автомат. Сбросил предохранитель. Передернул затвор.
      Кто их знает, этих негритосов. Им хочешь как лучше. А у них выходит как всегда.
      Выйдя из-за холма, Кондратьев закинул автомат за спину и подошел к строю.
      Всмотрелся в загорелые лица и подумал, что с такими ребятами они смогут пол-Африки перевернуть. Вот уж милое дело, черномазых на уши ставить.
      - Орлы - они и в Африке орлы! - выдохнул он, и никто не удивился. Сейчас займем деревню Губигу. Пойдем цепью.
      Каждый прикрывает спину соседа справа.
      Всем ясно?
      Да уж куда яснее.
      - Так точно, товарищ капитан! - рявкнула в унисон рота.
      Полупустынные твари в ужасе забились в дальние углы своих нор. Митинги в этих краях проводить не принято. Тем более на русском языке.
      Кондратьев на секунду впал в задумчивость, взглянул на свои часы, потом на прапорщика Иванова. Не забыл глянуть и на вытянувшегося по стойке "смирно" сержанта Агеева. Решил, что ясности все-таки недостаточно, и сказал:
      - И не дай вам Бог, орлы, отбиться от стаи. Помнишь, Серега, младшего сержанта Кунцевича?
      - Так точно, товарищ капитан, - рявкнул с правого фланга прапорщик Иванов.
      - А где мы его потеряли, тоже помнишь?
      - В Эритрее, товарищ капитан, - ответил Иванов тем жутким голосом, каким предлагал командиру пообедать тушенкой.
      Строго глядя на Агеева, командир задал еще вопрос:
      - Что же случилось, Серега, с младшим сержантом Кунцевичем? Отчего же мать сына не дождалась, а?
      Кондратьев удовлетворенно отметил, какими мрачными стали лица бойцов, пять минут назад лениво перебрасывавшихся шутками.
      - Младший сержант Кунцевич решил сходить за водой. Воду мы брали в ручье.
      В Эритрее вода лучше, чем здесь.
      - Короче, Серега, - прикрикнул Кондратьев.
      - Есть короче! До ручья сто метров от нашего расположения. Местность лесистая...
      - Еще короче!
      - Есть еще короче! - ответил прапорщик и включил свой обычный голос. У ручья на младшего сержанта навалились негритосы. Кунцевич и пикнуть не успел.
      Если совсем коротко, то младшего сержанта съели. Нас потом партизаны на людоедскую поляну водили, показывали.
      Завершая воспитательную работу, капитан перешел на "вы". Спросил:
      - Товарищ прапорщик, почему же, повашему, пострадал наш боевой товарищ?
      Может, без оружия из расположения вышел?
      - Никак нет, товарищ капитан, - сказал Иванов и облизал пот с верхней губы. - В ВДВ не выходят из расположения без оружия. Кунцевич попался, потому что один за водой пошел.
      - Вот так, хлопцы. - Капитан медленно обвел глазами строй. - Хорошо, если парня сперва закололи, а уж потом разделали и поджарили. Как с вами поступят местные каннибалы, не знаю. Может, сперва разделают и зажарят, а после прикончат. И никто не узнает, где могилка бойца... От стаи не отбиваться ни при каких обстоятельствах. Напра-во! Цепью становись! Шаго-о-о-ом марш!
      Солнце откатывалось на запад. Оно проплывало над Того, Ганой и страной с романтичным названием Берег Слоновой Кости. Миновав Либерию, государство свободных американских рабов, солнце намеревалось шлепнуться в Атлантический океан. Само стремилось остыть, утомленное собственным жаром.
      По холмистой равнине растянулась цепь советских десантников.
      2
      О близости деревни возвестили мухи.
      Они не встречали пришельцев по одной - чем ближе, тем больше. Нет. Здесь не Россия, здесь климат иной.
      Мухи обрушились на роту всем скопом.
      Много ли проку отмахиваться от комаров в чукотской тундре? Тем более отбиваться от мух в африканской деревне.
      Мухи черные, здоровенные. Их раскормленный вид говорил о том, что жители не слишком щепетильны, когда дело касается отбросов. Сваливают их где только можно. Справляют большую нужду где придется.
      Командир роты вспомнил, что читал о специальных топориках, которые носили при себе люди в библейские времена в библейских местах. Там тоже полупустыня. Едва древний человек чувствовал соответствующие позывы, как уединялся и рыл топориком ямку. А после засыпал ее. "Мухам в ту пору сесть было некуда", - с ностальгическим вздохом подумал капитан.
      Наконец рота охватила полукольцом скопление лачуг.
      - Стой! - передал по цепи капитан.
      Лачуги удивительно смахивали на вигвамы из фильмов гэдээровской киностудии "ДЕФА" об индейцах. Кажется, это были пучки пальмовых листьев, обмазанные глиной. Оттуда не доносилось ни звука. Только мухи целыми авиадивизиями завывали над головами.
      - Слева и справа по двое вперед марш!
      Десантники с автоматами на изготовку задвигались среди лачуг. Здесь не было даже собак. Тропинки, имевшие, очевидно, назначение улиц, усыпаны всевозможным хламом. Впечатление такое, будто жители впопыхах бежали, захватив самое-самое необходимое.
      Каждая улочка-тропинка струилась среди пальмовых жилищ и вдруг раздваивалась. Спустя двадцать метров раздваивалась каждая из новых улочек. И так далее.
      Поворот, еще поворот.
      Одно из двух: либо негритосы действительно бежали, либо устроили засаду. Ждут, когда рота рассеется по деревне. Потом на каждого солдата навалятся десять черномазых...
      Поворот, еще поворот. В гробовом молчании солдаты мелькали среди лачуг, заглядывали в смрадные недра, переступали через брошенную утварь. Скрипела пыль под крепкими ботинками. Предзакатное солнце в свирепости, кажется, не уступало полуденному.
      "Нас перебьют поодиночке, - как бы само собой зазвучало в голове у Кондратьева на очень известный мотив. - "И залпы башенных орудий в последний путь проводят нас..." Тьфу, чертовщина! Нет тут никого. Бежали, когда увидели наш привал. У нас один Серега Иванов вместо Зоркого Сокола, а у них любой вдвое дальше видит. Никакой бинокль не нужен. У белых все в мозги ушло. Слух, зрение, обоняние - вместо всего этого у белых мозги. Интеллект. Распухший, как раковая клетка..."
      Неожиданно за очередным поворотом капитану открылась площадка. Посреди площадки высилось здоровенное дерево неизвестной породы, кряжистое, как дуб.
      Должно быть, площадка заменяла жителям площадь точно так, как тропинки заменяли им улицы.
      Рядом с деревом что-то стояло... Кто-то стоял. Если бы дело было где-нибудь в Италии, можно было решить, что площадь украшена статуей. Стоит статуя в лучах заката. А вместо головы торчит лопата.
      В ста километрах от Порто-Ново, на седьмой параллели северной широты, статуи не в ходу. Не родит скульпторов дагомейская земля. А родит она в основном пальмы. Пальмовое масло - главный экспортный продукт. Что хорошего нашло в этой Богом забытой дыре начальство?
      Из щелей улиц на площадку выходили солдаты. Вот он, центр деревни. Можно радировать наверх о занятии населенного пункта Губигу. Не опуская автомата, капитан Кондратьев приблизился к статуе.
      А та вдруг обрела черты старого негра.
      - Колдовство, - прошептал Василий Кондратьев.
      Солдаты застыли, ожидая команды.
      Только головы их вертелись, примечая бугорки, кустики, лачуги - все места, из-за которых можно было ждать нападения.
      И за которыми можно укрыться.
      Старику было лет шестьдесят. Преклонный возраст для негра. Ярко-белая седина украшала его голову. Одежда состояла из набедренной повязки. Собственно, ее даже нельзя назвать набедренной. Бедра оставались голыми, и лишь пах был прикрыт свисавшей со шнурка тряпицей.
      Кожа негра от старости выцвела. Она уже не отливала синей сталью, как кожа молодых местных жителей. Годы словно пылью покрыли морщинистое тело.
      Капитан опустил ствол. Заметил, что кожа старика, помимо пыли и морщин, покрыта татуировками. Они были сделаны очень давно и тоже порядочно выцвели.
      Какие-то примитивные, но непонятные символы - концентрические круги, неровные орнаменты.
      Держался старикан молодцом. Пока его окружали со всех сторон вооруженные до зубов убийцы, не шелохнулся. Так и стоял статуей. Выцветшее лицо выражало спокойное превосходство.
      Кондратьев раньше не раз с этим сталкивался. Неграмотный и лишенный крупицы мудрости человек мог быть у черных авторитетом. При общении с белыми авторитет мгновенно испарялся. Оставался безмозглый гуманоид. "Нехорошо, товарищ капитан, - сам себе сказал Кондратьев. - Ты ж советский человек. А рассуждаешь, как расист".
      Составив в уме фразу по-французски, капитан открыл рот:
      - Вы говорите по-французски?
      Старик в ответ выдал тираду из таких звонких звуков, что Кондратьеву захотелось поковыряться правым мизинцем в левом ухе.
      Вот чертовы французишки, колонизаторы хреновы. Колонизировали-колонизировали, а население государственному языку обучить не удосужились.
      - Русским владеете? - спросил капитан по-французски и уже по-русски повторил: - Русский знаете?
      На этот раз старик говорил довольно долго. Воздух над центральной площадью деревни Губигу звенел, будто ветер раскачивал сотню невидимых колокольчиков.
      Старик, видимо, испытывал гордость по поводу того, что эти странные белые люди не понимают его родной речи. Такой легкой и доступной. Не все этим белым умникам известно, не все!
      Наконец колокольчики отзвенели, и старик сжалился над глупыми белыми людьми. Повернув надменное лицо к дереву, махнул рукой. И подкрепил жест десятком новых слов-колокольчиков.
      "Язык группы эве, - вспомнил капитан спецкурс, прослушанный еще в Союзе. - Часть суданской группы языков.
      Хоть узнаю, как звучит. В Порто-Ново все туземцы худо-бедно говорят по-французски".
      Из ветвей показалась сначала нога, потом рука. Легкий воздушный кувырок - и перед Кондратьевым в мгновение ока возникла девушка. Потрясающая пластика.
      Такими соскоками восторгается весь мир во время соревнований по спортивной гимнастике на Олимпийских играх. Голова девушки была наголо выбрита. Наряд состоял из такой же повязки, как у старика.
      Капитан не столько услышал или увидел, сколько почувствовал, как оживились десантники. Да и сам ощутил, как где-то внутри гулко перекатилось странное томление, знакомое, должно быть, каждому мужчине.
      Она была вдвое чернее старика. Попробуй определи возраст негритянки. До замужества все они стройные, гибкие, с высокой грудью, огромные соски глядят в разные стороны. Эта черная была не по-негритянски хороша.
      - Это Губигу? - Кондратьев вновь приступил к упражнениям с французским языком.
      Она радостно закивала головой. Но сама не издала ни звука.
      - А где ваш народ? Нам говорили в Порто-Ново, что здесь проживает не меньше тысячи человек.
      В речи капитана оказалось слишком много новых и непонятных слов. Девушка не могла уразуметь все сразу.
      Кондратьев, помогая себе жестами, начал подробно объяснять смысл сказанного. Через пару минут девушка вновь радостно закивала. Серьезная заявка на взаимопонимание.
      Удивительно, что ее широкие губы складывались почти в европейскую милую улыбку. На взгляд белого человека, негры, независимо от пола, скалятся. Эта - улыбалась.
      На безобразно изломанном французском поднебесная фея сказала:
      - Народ там! - Она неопределенно махнула рукой в сторону и добавила: На берегу реки.
      Этот способ спасения известен с глубокой древности. Племя собирается на берегу, рассаживается по лодкам или плотам и ждет. Если опасность серьезная, народ отчаливает и пускается вниз по течению.
      - Мы пришли с миром, - медленно и по слогам сказал капитан. - Мы вас не тронем. Пусть люди вернутся.
      Девушка слушала с напряженным вниманием. В ее наголо бритой головке происходил мыслительный процесс. "Когда много думаешь - появляются мысли" - этот афоризм всякому известен. Наконец древесная прыгунья обратилась к старику на своем звенящем языке.
      Капитан готов был поклясться, что высокомерия на лице у негра прибыло! Видимо, то, что жителям ничто не угрожает, старик немедленно поставил себе в заслугу. Вот, мол, как удачно он провел трудные переговоры с этими белыми.
      Судя по жестам, он отсылал девушку на берег реки. Пока она не ушла, капитан спросил, не вполне по-европейски указывая пальцем на старика:
      - Кто он?
      Этот вопрос девушка поняла мгновенно и даже подобрала слова для ответа:
      - Мой отец. Он вождь Губигу. Его зовут Нбаби.
      - А тебя как зовут? - не удержался капитан и некстати вспомнил жену Лену в далеком Питере.
      Жены всегда некстати.
      - Зуби. Я - Зуби.
      - Очень приятно, - сказал Кондратьев и склонил голову на манер царского поручика.
      Слава Богу, в России не принято владеть языками, и солдаты ни бельмеса не знали по-французски. Вот комедия: бравый командир десанта знакомится с первобытной женщиной, будто с коренной ленинградкой.
      - Сергей! - позвал Кондратьев.
      - Слушаю, товарищ капитан.
      - Напротив деревни, через дорогу, выбери место для расположения. Веди туда роту. Первым делом выходи на связь.
      Ставьте палатки. Готовьте жрать. Сержант Агеев!
      - Я!
      - Останешься со мной. Отдай желудкам из своего взвода все, что на тебя навьючено. Все, что не нужно для патрульной службы...
      - Есть, товарищ капитан! - радостно заорал Агеев. - Эй, желудки, ко мне!..
      - Рота-а-а-а! За прапорщиком Ивановым цепью-ю-ю-ю шаго-о-о-о-ом ма-а-аарш! И помните, желудки: каждый отвечает за соседа справа!
      Сержант Агеев мигом забыл все обиды.
      Настоящий дембельский фарт! В Союзе ставить палатки и заготавливать топливо дембель никогда не станет. Это работа для духов-первогодков.
      Но в частях, которые прыгают в зарубежку, дедовщины нет. В таких частях первогодки просто не служат. Покончить с дедовщиной несложно. Надо, чтобы призывники разных лет служили раздельно. Плюс нельзя доверять обучение молодых солдатам срочной -службы. Обучением должны заниматься сами кадровые военные. Но в Советской Армии офицеры ленятся и перепоручают это сержантам.
      Агеев стоял рядом с командиром, готовый на все. Душа пела. Не доберется ротный до его усов. Уйдет сержант на дембель усатым. В родном Полоцке от девчонок отбоя не будет!
      Тем временем на площадку выходили люди. Неустанно отгоняя мух, они останавливались подальше от опасных белых людей и поедали их глазами.
      - Скучно им тут, - сказал Кондратьев сержанту. - Телевизоров нет, книг не читают. Для них любое событие - забава.
      Даже приход колонизаторов.
      - Как вы думаете, товарищ капитан, за кого они нас принимают? обратился Агеев. - Они же и про Советский Союз, должно быть, не слыхали.
      Командир всматривался в черные лица.
      Не отдавая себе отчета, ждал возвращения красавицы Зуби.
      Когда-то, еще до Африки, ему попало на глаза стихотворение одного американца. Этот поэт, видимо, был рабовладельцем и большим любителем черных женщин. Стихотворение называлось "Черная Венера". Сейчас бы оно очень пригодилось. Кондратьеву казалось, что теперь-то он готов понять восторги давно умершего автора. Ни строчки не мог вспомнить командир роты, и только название вертелось в голове - в таинственной темноте под крышей его мозга: "Черная Венера".
      Чтобы любить ВДВ, нужно быть поистине романтиком. Не отрываясь от черных лиц, капитан ответил:
      - Они, нас, Саня, принимают просто за белых. Для них что русские, что французы - одно и то же. Это очень удобно. Если когда-нибудь другие белые дяди приедут в Губигу узнавать, какая тут побывала воинская часть, жители ничем не помогут. Они не разбираются в марках оружия, в знаках различия, в технике. Самое главное, Саня, эти черномазые не разбираются в языках.
      Я говорю с ними по-французски, но для них это язык не только французов, а всех белых вообще.
      На хлипких стенках лачуг сержант увидел какие-то странные наросты. Полоцким девчонкам предстоит навешать много лапши, надо впитывать все новое. Африканских впечатлений должно хватить на всю оставшуюся жизнь. Когда еще советский парень за бугром побывает.
      - А это что, товарищ капитан? - спросил любознательный сержант. Во-о-он, видите, какие-то бляхи на хибарах.
      Кондратьев засмеялся. Такие штуки он видел в Эфиопии. И не только видел, но и пользовался ими. Сейчас с помощью Агеева будто старых знакомых встретил.
      - Это то, на чем они жрать готовят.
      Они ж не совсем первобытные. Огонь им уже знаком. А это топливо. Обыкновенный коровий навоз. Они подбирают свежие плюхи, прилепляют к стенам и так сушат.
      - На дерьме еду готовят?
      Полоцкий парень был сражен. Такую лапшу даже полоцкие дуры с ушей стряхнут.
      - Точно, на дерьме, - кивнул капитан. - Ты, чем на это дерьмо пялиться, посчитай-ка, сколько их тут уже. С точностью до десяти человек.