Обращение писателей эпохи Просвещения к восточным темам обозначало прежде всего обогащение повествовательной прозы большим разнообразием развлекательных сюжетов, занимательными приключениями, часто эротического содержания, внешней декоративностью обстановки. По пути откровенной эротики использованы были восточные сюжеты в знаменитых в свое время "галантных романах" Кребильона-сына (1700-1777), но также частично в произведениях Монтескье и Дидро ("гаремные" мотивы давали для этого богатый и эффектный материал).
      Более принципиальное для просветительской литературы значение имело расширение географического и культурного кругозора, более широкое и универсальное понимание "общечеловеческой" природы разума, не ограниченного узкими местными национальными и историческими рамками. "Философский роман" эпохи Просвещения охотно пользуется сопоставлением религий, политического строя, обычаев и моральных норм европейских и восточных народов для показа их относительной и местной ограниченности и противопоставления тому, что мыслилось как разумное и общечеловеческое. Просветительская сатира вкладывает в уста "восточного человека", как носителя природного здравого смысла, критику религиозных, моральных и социальных предрассудков современного европейского общества, либо, напротив, давая критику восточных нравов, она имеет в виду пороки европейской цивилизации ("Персидские письма" Монтескье, 1721). В философских романах Вольтера носителем общечеловеческого идеала разума и добродетели становится восточный мудрец ("Задиг", 1747).
      В сущности, восточная фабула и восточный колорит не имеют в этих произведениях самостоятельного художественного значения: они являются своего рода аллегорическими апологами или баснями на морально-философскую тему.
      В литературе английского Просвещения XVIII в. господствуют в этом смысле французские традиции: аллегорические восточные притчи Аддисона ("Видение Мирзы" в моральном еженедельнике "Зритель", 1711). "Гражданин мира" Голдсмита (1762) и поучительная повесть Самуэля Джонсона "Расселас" (1759) следуют тем же принципам, как Монтескье и Вольтер.
      Предпосылки для самостоятельного художественного использования восточного материала впервые создаются в период предромантизма. От "Ватека" Бекфорда ведет начало романтическая трактовка восточной тематики - с перспективой дальних странствий и волнующих приключений, местным колоритом, любовной романтикой и фантастикой.
      Автор "Ватека" Уильям Бекфорд (William Beckford, 1760-1844) по своему происхождению связан был с колониальной "экзотикой", вступившей в XVIII в. в круг интересов просвещенного европейца, хотя он сам ни разу в жизни не побывал на родине своих предков.
      Бекфорды впервые упоминаются в середине XVII в., когда родоначальник этой торговой династии переселился вместе со своей семьей на о. Ямайку, в новую, недавно захваченную англичанами колонию в Карибском море. Богатство Бекфордов сложилось вместе с развитием английской колониальной торговли на огромных землях, захваченных под сахарные плантации и обрабатываемых дешевым трудом импортированных из Африки черных рабов.
      Отец писателя, Уильям Бекфорд, переселившийся в Англию, стал ольдерманом и лордом-мэром Лондона (1762-1769). Он был в дружбе с лидерами оппозиции, со старшим Питтом (крестным отцом его сына) и демократом Уильксом, и славился независимостью политических взглядов, на которую ему давало право его огромное состояние. В 1770 г. он стоял во главе делегации Сити, явившейся к королю Георгу III с "ремонстрацией" (протестом). Когда король отверг эту ремонстрацию, Бекфорд, вопреки придворному обычаю, вторично попросил слова и напомнил королю о правах "его народа", закрепленных в английской конституции и установленных "славной и необходимой революцией" 1689 г., - слова, которые впоследствии высечены были на его надгробном памятнике.
      Богатство Уильяма Бекфорда старшего и его общественное положение позволили ему породниться с высшей аристократией. В 1756 г. он женился на Марии Гамильтон из старинного шотландского графского рода, происходившего по женской линии от Стюартов. Один из членов этой семьи граф Антуан Гамильтон эмигрировал во Францию вместе с королем Яковом II и прославился как французский писатель, автор "Мемуаров графа де Грамона" (1713) и арабских сказок "Contes de feerie", 1715, примыкающих к просветительской традиции, которые оказали некоторое влияние на автора "Ватека". Двоюродный брат Бекфорда, сэр Уильям Гамильтон, в течение долгого времени был английским послом при Неаполитанском дворе; с его женой Катериной, которую юный Бекфорд считал своим "добрым ангелом", его соединяла нежная дружба и переписка. Она скончалась в 1782 г.; в истории более известна вторая жена английского посла, знаменитая красавица Эмма Гамильтон, прославившаяся впоследствии как возлюбленная адмирала Нельсона.
      Когда отец Бекфорда умер, его сыну, будущему писателю, было только 10 лет, и он оказался, говоря словами Байрона, "самым богатым сыном Англии". Годовой доход его владений в 1790-х годах, когда он достиг наивысшей точки, исчислялся суммою в 120-150 тыс. фунтов стерлингов. Мальчик воспитывался матерью в поместье Фонтхилл, близ г. Шефтсбери, в роскошном загородном замке, недавно отстроенном его отцом с модной пышностью. По желанию матери, не допускавшей, чтобы сын ее учился в "общественной школе" (public school), он получил домашнее образование. Кроме английского, латыни и греческого, он знал несколько европейских языков - французский, которым владел не хуже, чем английским, итальянский, испанский, португальский, по своему почину выучился двум восточным - арабскому и персидскому. Его обучали юриспруденции, философии, естественным наукам, но больше всего он расширил свой литературный горизонт широким и беспорядочным чтением. Он был также дилетантом в живописи и особенно в музыке; по преданию, игре на фортепиано его обучал восьмилетний Моцарт во время своих гастролей в Лондоне.
      Вместо университета юный Бекфорд был отправлен в 1777 г. в заграничное путешествие в Швейцарию. С этого времени до конца 90-х годов он почти каждый год ездил за границу - в Швейцарию, Италию, Париж, с 1787 г. - в Португалию и Испанию. В промежутке между этими путешествиями он жил в Фонтхилле, устраивая в своем замке блестящие празднества для молодых людей своего круга, ухаживал за красавицей Луизой Бекфорд, женой своего двоюродного брата, которая в течение нескольких лет была его возлюбленной; переписка с ней из-за границы ярче всего отражает его сентиментально-романтические настроения.
      В 1784 г., когда Бекфорду было двадцать четыре года, в его жизни произошло событие, наложившее печать на всю его дальнейшую судьбу. Его дружба с сыном лорда Бодуэна, Уильямом, мальчиком школьного возраста, обратила на себя общественное внимание. Существует предположение, что скандал был намеренно раздут политическими противниками Бекфорда, которому предстояло получить титул лорда - опасением возможности политической карьеры талантливого и богатого молодого человека в рядах политической оппозиции, к которой принадлежали друзья его отца. В конце концов Бекфорду, по настоянию семьи, пришлось покинуть Англию; за ним вскоре последовала в добровольное изгнание и его молодая жена, скончавшаяся через два года в Италии.
      Бекфорд всю остальную жизнь прожил одиноким; вопреки своему желанию он должен был отказаться от большой политической карьеры и, несмотря на свое баснословное богатство, остался навсегда окруженным холодом отчуждения и молчаливого осуждения того общества, к которому принадлежал по рождению. Он не был в полном смысле изгнанником из Англии, как Байрон, с судьбой которого его жизнь имеет известное внешнее сходство. Он мог периодически наезжать в Англию и во второй половине своей жизни окончательно поселился в своем поместье, сохранив, однако, привычки европейца-космополита, приобретенные в течение долгой жизни за границей.
      Годы французской революции, с 1789 по середину 1793, Бекфорд с небольшими перерывами жил в Париже, где был свидетелем взятия Бастилии, июньских дней, процесса и казни короля. При существовавших тогда враждебных отношениях между торийской Англией и революционной Францией такое длительное проживание богатого англичанина в революционной столице не может не показаться удивительным. По-видимому, однако, Бекфорд рассматривался в якобинских кругах как человек, сочувствующий революции. Он дружил с якобинцем Сантерром, начальником национальной гвардии в дни казни Людовика XVI, и с членами секции "Брут" парижской коммуны, и в официальных документах эпохи о нем говорится, как об "англичанине, пользующемся общим уважением за свои революционные принципы". "Вдохновленный любовью к свободе, он собирался купить национальные именья, чтобы окончательно обосноваться во Франции, но, не найдя таких, которые пришлись бы ему по вкусу, вынужден был силою обстоятельств вернуться в Англию". В паспорте, который был выдан ему революционными инстанциями, Бекфорд был обозначен как "иностранец, с которым Франция расстается с сожалением".
      Трудно сказать, насколько принципиальными и глубокими были в то время революционные симпатии Бекфорда. Следует, однако, отметить, что по своему мировоззрению он был, по-видимому, не только "вольнодумцем", но и атеистом. Уже в глубокой старости на смертном ложе он категорически отверг "утешения религии", отказавшись от причастия как по англиканскому, так и по католическому обряду.
      Последним долговременным приютом Бекфорда за границей были Португалия и Испания. В первый раз он попал в Лиссабон еще в 1787 г. в конце первого периода своего изгнания из Англии с намерением ехать оттуда в Ямайку, в свои владения. Но план этого экзотического путешествия оказался неосуществленным, как и поездка на о. Мадейру, потому что Бекфорд испугался длительной и в то время небезопасной поездки через океан. Во второй раз он провел в Португалии и Испании два с половиной года (1793-1796). Он выстроил себе роскошный замок над морем, близ устья Тахо, развалины которого воспел впоследствии Байрон в "Чайльд-Гарольде". Поддерживая отношения с двором и правящими кругами, он надеялся, по-видимому благодаря своему богатству и личным связям, сделать здесь придворную и политическую карьеру, оказавшуюся невозможной на родине. Но враждебное отношение английской дипломатии к его планам не позволило ему и на этот раз найти удовлетворение своему честолюбию и жажде деятельности. Пребывание Бекфорда на Пиренейском полуострове обогатило его лишь новыми историческими и художественными впечатлениями, отразившимися в его письмах к друзьям.
      По возвращении из Португалии в конце 1796 г. Бекфорд окончательно поселяется в своем поместье в Фонтхилле. Уже несколько лет он носился с мыслью вместо помещичьего дома своего отца построить себе дворец по своему вкусу, в модном готическом стиле, но во много раз превышающий по своим размерам, роскоши и красоте маленький замок "этого старого дурака Уолпола", как он презрительно называл своего предшественника. В качестве строителя Бекфорд еще в 1791 г. пригласил президента Британской Академии художеств, знаменитого архитектора Джемса Уайата, прославившегося в качестве мастера готических построек. С конца 1796 г. строительство развернулось полным ходом по плану Уайата, но с поправками, которые беспрестанно вносил нетерпеливый хозяин. Все место будущей постройки заранее было обнесено стеной высотой в 12 футов, препятствовавшей непрошеным визитам любопытных соседей и туристов. На строительстве было занято одновременно около 500 рабочих, частично снятых, по распоряжению Уайата, с королевских построек. Бекфорд был щедр в соответствии со своим богатством и много раз подчеркивал, что своей затеей он дает хлеб в голодное время бедному населению окружающих деревень. В 1800 г. постройка настолько подвинулась, что Бекфорд мог устроить в ней торжественный прием в честь адмирала Нельсона и старого Уильяма Гамильтона с его печально знаменитой женой. Строительство было полностью закончено лишь в 1807 г. В многочисленных готических залах "аббатства" Фонтхилл, в галереях, рефектории, часовне, жилых комнатах размещены были огромные художественные коллекции, собранные Бекфордом в его заграничных путешествиях: редкие картины, старинные книги, предметы роскоши всякого рода. Интересно, что в его библиотеке имелись почти все произведения поэта-художника Уильяма Блейка, его "Песни невинности", пророческие книги и гравюры к чужим произведениям. Блейк был в это время совершенно неизвестен своим современникам: Бекфорд, по-видимому, сам открыл его, почувствовав в мистической фантастике его гравюр родство со своими собственными восточными фантазиями.
      В архитектурном плане "аббатства" в особенности выделялась небывалой высоты башня, идея которой, как и многое другое в постройке, подсказана была Бекфорду "Ватеком". Первоначально она имела высоту 300 футов, строилась очень поспешно и, недостаточно укрепленная, обрушилась через несколько месяцев. Тогда Бекфорд приказал воздвигнуть вторую башню такой же высоты, но более прочную. Эта последняя продержалась двадцать четыре года и упала уже в то время, когда Бекфорд, потеряв значительную часть своих средств вследствие неблагоприятной торговой конъюнктуры, вынужден был в 1823 г. продать "аббатство" Фонтхилл со всеми его коллекциями за сумму в 330 тыс. фунтов стерлингов другому представителю английской колониальной буржуазии, "набобу", недавно разбогатевшему на торговле с Индией.
      Вынужденный покинуть Фонтхилл, Бекфорд провел последние годы жизни в небольшом поместье Ленсдаун, близ Бата, где он также вскоре занялся постройкой дома по своему плану, на этот раз в новом, классическом вкусе. И этот дом был окружен стеной и имел высокую башню, однако, в соответствии с значительно более скромными масштабами новой постройки, высотою на этот раз только в 130 футов. Сюда Бекфорд перевез свою библиотеку и остатки своих художественных коллекций, и здесь он прожил до глубокой старости, встречаясь с немногими близкими, одиноким осколком прошлых поколений.
      Еще при жизни Бекфорда вокруг его имени стала складываться биографическая легенда. Его несметные богатства в годы жизни в Фонтхилле контрастировали с добровольной замкнутостью и одиночеством этой жизни. За стенами его замков, закрытых для любопытных глаз, подозревали чудеса или тайные преступления. Его долговременные путешествия за границу, в том числе в революционный Париж, и неясные страницы его биографии вызывали любопытство и кривотолки. Отщепенец от общества и полудобровольный изгнанник, он казался самым существованием своим и судьбой воплощением индивидуалистического протеста против моральных и общественных предрассудков дворянско-буржуазной Англии, с чертами вольнодумства и аморализма, несвободного от позы, но во многом родственного духу романтического индивидуализма более позднего времени. В этом свете "Ватек", подобно романтическим поэмам Байрона, мог восприниматься как личное признанье.
      Большинство литературных произведений Бекфорда, как и Уолпола, являются плодами досуга дилетанта, но дилетанта, гораздо более образованного, оригинального и талантливого, чем автор "Замка Отранто". Бекфорд также был мастером эпистолярного жанра, о чем свидетельствуют в особенности его ранние письма из Швейцарии, адресованные Луизе Бекфорд, леди Гамильтон и другим друзьям. Они проникнуты лиризмом, подернуты меланхолией, живо воспроизводят живописные красоты природы и встречи с людьми. Эти письма послужили, по-видимому, основным материалам для книги "Сны, мечты наяву и случайные происшествия" ("Dreams, Waking thoughts and Incidents"), напечатанной в 1783 г. в 500 экземплярах, которые молодой Бекфорд сам изъял из печати, по настоянию родных, после событий 1784 г., уничтожив в 1800 г. весь тираж, кроме нескольких экземпляров, из которых один сохранился в Британском музее.
      Другая группа переработанных автором писем, содержащих, наряду с впечатлениями историко-биографического характера, более широкие картины жизни современного общества, была опубликована Бекфордом в старости в форме путевых очерков под заглавием: "Италия, с очерками Испании и Португалии" (1834). Затем последовали "Воспоминания о путешествии в монастыри Альбокаса и Баталья" (1835), в дальнейшем объединенные с ними в одной книге (1840). Несколько переизданий свидетельствуют о читательском интересе к этим произведениям популярного в эпоху романтизма жанра.
      Особый интерес представляют сочинения Бекфорда на восточные темы. Сохранилось десять переводов сказок типа "Тысяча и одной ночи", сделанных им в молодые годы (между 1780 и 1783 г.), по арабским рукописям, приобретенным из наследия лэди Монтегю ("Wortley-Montague MSS"), в чтении которых Бекфорду помогал, по его рассказам, "старый мусульманин Земир", поселившийся в его поместье. Переводы были сделаны на французский язык и все остались в рукописи, кроме "Истории Алрави", напечатанной по-английски в 1799 г. В сущности, большая часть представляет не переводы в точном смысле, а творческие переделки, в ряде случаев значительно отклоняющиеся от оригинала и стилизующие его в духе XVIII в. и собственных вкусов и идей Бекфорда. В этом смысле они являются первым опытом молодого писателя в манере "Ватека".
      К ним примыкает относящаяся к тому же времени незаконченная рукопись арабской сказки "История Дарианока, юноши из страны Гу-гу". Как оригинальное произведение будущего автора "Ватека", эта сказка, также написанная по-французски, представляет значительный интерес.
      Дарианок, родившийся в стране "неверных", - атеист и считает все религии одинаково "безумием". "Я не поклоняюсь никому, потому что не вижу ничего, чему следует поклоняться". За это он осужден скитаться по земле, пока воочию не убедится в существовании "высшего существа" - Аллаха. Эта завязка мотивирует обширный цикл чудесных и занимательных приключений героя, позволяющих развернуть ряд романических картин ориентальной экзотики, интересующих автора не меньше, чем моральная цель его философского романа.
      Жизненный опыт Дарианока не оправдывает оптимизма просветителей-деистов. "Всюду - несправедливые войны, отец вооружается против сына, брат отравляет брата - таковы дела королей Индии; ростовщики сдирают кожу со своих жертв, жены отравляют мужей - прибавьте изнасилования, кровосмешения и т. д. - все это показывает, что мы на хорошем пути". Герой заключает: "Если нет бога - существует дьявол, его дела я видел воочию".
      Рассказ имеет моральную развязку: в конце своих странствий Дарианок попадает в страну добрых старцев, "почитателей солнца", и там он убеждается в существовании бога, творца вселенной. Но эта развязка имеет искусственный характер и не в состоянии перекрыть тех ярких картин царящего в мире зла, которые больше всего занимают фантазию художника.
      "Ватек", единственное произведение Бекфорда, пережившее своего создателя, был написан в январе 1782 г. "за две ночи и один день", по рассказам автора. Однако это сообщение вызывает критику, как и аналогичные признания Уолпола и Казота: они должны были подчеркнуть спонтанный характер творческого воображения писателя, его романтического вдохновения. Во всяком случае, в апреле этого года Бекфорд продолжал работать над текстом своей "восточной повести", а в следующие годы - над тремя большими вставными новеллами, для которых она должна была служить обрамлением, в соответствии с жанровыми образцами арабских и персидских сказочных сборников.
      Первоначальный текст "Ватека", подобно одновременным переводам, был написан по-французски, которым Бекфорд владел в совершенстве, - очевидно, в связи с европейской традицией "восточных повестей" - от Галана до Вольтера. Для перевода на английский язык он передал рукопись своему сотруднику Самуэлю Хенли, который, воспользовавшись личными затруднениями Бекфорда, связанными с событиями 1784 г., напечатал свой труд анонимно, без разрешения автора, как "перевод неизданной рукописи". Возмущенный Бекфорд, боясь потерять права на свое детище и не имея под руками французского оригинала, захваченного Хенли, немедленно заказал французский перевод с английского, который был напечатан в Швейцарии, в Лозанне, в конце 1786 г. Однако, неудовлетворенный стилем своего швейцарского переводчика, он заново отредактировал этот французский текст, воспользовавшись, по-видимому, помощью известного французского писателя Себастьяна Мерсье. Это второе французское издание, вышедшее в Париже уже в следующем, 1787 г., дает окончательный "авторский" текст "Ватека" и в дальнейшем много раз переиздавалось, как, впрочем, и английская версия Хенли.
      "Ватек" существенным образом отличается от "восточных повестей" эпохи Просвещения, с которыми он связан исторически. Романтическая экзотика арабских сказок уже не является в нем абстрактной моральной аллегорией; фантастический сказочный мир приобретает самостоятельное художественное значение и реальные историко-этнографические черты. Знание арабских первоисточников позволило Бекфорду воссоздать этот мир как бы изнутри; на фоне идеализованного быта арабских сказок он широко использовал мусульманскую мифологию, легенды и народные суеверия, с которыми ознакомил его английский перевод Корана (The Koran, Translated into English by George Sale. London, 1764) и словарь д'Эрбело, послуживший основой его научной осведомленности. Чудесное выступает у него как составной элемент этого быта, каким средневековые религиозные верования и суеверия явились бы в произведении писателя-христианина.
      Основная особенность этого чудесного - в его "демонической" окраске: "тайны и ужасы" готического романа являются здесь в ориентальном облачении. Халиф Ватек вслед за своей матерью, колдуньей Каратис, постепенно все более подчиняется власти демонических сил, завлекающих его, после длинного ряда кровавых преступлений, в "пламенные чертоги" Эблиса, падшего ангела, Люцифера мусульманской мифологии, где он находит заслуженную кару. Жестокие, страшные и отвратительные сцены, участником которых он становится на пути своем к гибели, являются воплощением зла, царящего на земле. Гибель Ватека порождена его гордыней, тщеславием, жаждой наслаждения, безграничным своеволием - его демоническим аморализмом. Однако в этом аморализме проступают черты индивидуалистического бунта против господствующей религии и морали, тех поисков запретных знаний и неизведанных наслаждений, которые роднят героя Бекфорда с немецким чернокнижником Фаустом, как и он, согласно легенде, продавшим душу дьяволу за призрак недоступного человеку безграничного знания и счастия. Эти черты романтического индивидуалиста, героического злодея и бунтаря, выступают в образе халифа особенно ярко, когда перед эбеновыми вратами, ведущими в чертоги Эблиса, он в последний раз отвергает увещания доброго гения и надежду на спасение: "Я пролил море крови, чтобы достичь могущества, которое заставит трепетать тебе подобных; не надейся, что я отступлю, дойдя до самой цели, или что я брошу ту, которая для меня дороже жизни и твоего милосердия. Пусть появится солнце, пусть освещает мой путь, мне все равно, куда он приведет". Когда халиф и его возлюбленная Нурониар спускаются в "дворец подземного пламени", "оба нечестивца шли гордо и решительно. Сходя при ярком свете этих факелов, они восхищались друг другом и в ослеплении своим величием готовы были принять себя за небесные существа". Соответственно этому и "грозный Эблис", злой демон, изображен Бекфордом в романтически идеализованном образе. "Он казался молодым человеком лет двадцати; правильные и благородные черты его лица как бы поблекли от вредоносных испарений. В его огромных глазах отражались отчаяние и надменность, а волнистые волосы отчасти выдавали в нем падшего Ангела Света. В нежной, но почерневшей от молний руке он держал медный скипетр, пред которым трепетали чудовищный Уранбад, африты и все силы тьмы". Адские муки, на которые осуждены обитатели его дворца - это неутолимый огонь, горящий в их сердцах, и они скитаются по пышным и мрачным подземным чертогам, прижимая правую руку к сердцу, томимому неугасимым пламенем.
      Однако при всем том образ Ватека отнюдь не идеализован. В нем подчеркнуты черты восточного деспота, жестокого, трусливого, сластолюбивого и прожорливого и в то же время смешного в своих претензиях на сверхчеловеческое величие и предсказанную планетами "удивительную будущность". Так, взойдя на высокую башню, построенную им в подражание легендарному Немвроду "из дерзкого любопытства, желающего проникнуть в тайны Неба", Ватек готов был "поклониться себе как богу, но, взглянув вверх, увидел, что звезды так же далеки от него, как и от земли".
      Это ироническое снижение, ограничивающееся иногда насмешливой интонацией, унаследовано Бекфордом от просветительского романа, с его внутренне скептическим отношением к восточной тематике. Но в художественной ткани повести Бекфорда функция этого приема гораздо сложнее. Волшебное и романическое сочетается в нем с иронической игрой и комическим гротеском, кровавые и безобразные жестокости - с сентиментально-идиллическими сценами. Искусство Бекфорда в своей сложности и противоречивости не укладывается в рамки рационалистической эстетики просветительского классицизма.
      Обязательная моральная концовка присутствует и здесь. "Такова была и такова должна быть кара за разнузданность страстей и за жестокость деяний; таково будет наказание слепого любопытства тех,, кто стремится проникнуть за пределы, положенные создателем познанию человека; таково наказание самонадеянности, которая хочет достигнуть знаний, доступных лишь существам высшего порядка, и достигает лишь безумной гордыни, не замечая, что удел человека - быть смиренным и неведущим".
      Однако эти силы добра не нашли себе убедительного воплощения в романе Бекфорда. Добрые карлики и эмир Факреддин с его напускным мусульманским благочестием изображаются автором не без иронии. А маленький Гюльхенруз и мальчики, спасенные благодетельным гением из рук жестокого Гяура и проводящие века "в тихом покое и счастье блаженного детства", "в убежище вечного мира", остаются идиллическим эпизодом, который вряд ли может претендовать на глубокое мировоззренческое значение.
      Следуя традиции жанра "восточных сказок", Бекфорд предполагал включить в рамки "Ватека" три вставные новеллы - историю трех принцев, осужденных на вечные муки в чертогах Эблиса, которые поочередно рассказывают халифу свою судьбу. При жизни автора эти новеллы оставались в рукописи и частично не закончены. Они написаны в стиле "Ватека", с присущим Бекфорду художественным мастерством, но беднее мыслью и более запутаны по своему сюжету; скитания героев, их преступления и любовные заблуждения составляют их главное содержание. В 1818 г. поэт Самуэль Роджерс слушал в чтении автора одну из них - "Историю принцессы Зулкаис и принца Калилы", повесть о преступной любви брата и сестры, показавшуюся ему "прекрасной". Байрон, которому он сообщил об этом, захотел познакомиться с рукописью, но Бекфорд отказал ему под каким-то предлогом. По-видимому, он медлил с публикацией, опасаясь обвинений в безнравственности. Повести были впервые опубликованы по рукописи в 1912 г. на французском языке с английским переводом издателя через много лет после смерти автора.
      В свое время влияние Бекфорда сказалось прежде всего на развитии романтического ориентализма, в особенности в творчестве Байрона, который был поклонником не только "Ватека", но и личности его творца. Проезжая мимо берегов Португалии, он вспоминает о нем, как уже было сказано, в двух строфах "Чайльд-Гарольда" (песнь I, 22-23). В "Гяуре" реминисценции из "Ватека" особенно многочисленны: так, душевные муки героя сравниваются с участью грешника, осужденного скитаться, с неугасимым пламенем в сердце, вокруг престола Эблиса. Байрон восторгался ориентализмом "Ватека". "По точности и правильности костюма, красоте описаний и силе воображения эта повесть, восточная и возвышенная больше, чем какие-либо другие, оставляет далеко за собой все европейские подражания и обнаруживает столько признаков оригинального, что всякий, кто побывал на Востоке, с трудом поверит, что это не перевод".
      Новым этапом в литературной судьбе "Ватека" было переиздание французской версии в 1876 г. поэтом-символистом Стефаном Маларме, сопроводившим свою публикацию биографией Бекфорда и высокой оценкой его художественного мастерства и поэтического стиля, способности "удовлетворить воображение предметами редкостными и грандиозными". Этим изданием датируется возрождение "Ватека" как произведения "современного", перекликающегося некоторыми сторонами с литературой европейского модернизма. С этим возрождением связан и перевод "Ватека" на русский язык писателя Бориса Зайцева, опубликованный издательством К. Некрасова в 1912 г. Перевод этот с небольшими редакционными уточнениями помещен в настоящем издании. Сопровождавший его литературный портрет автора "Ватека" известного критика-модерниста П. Муратова изображал Бекфорда, в свете биографической легенды, как современного эстета и декадента типа Оскара Уайльда.
      Задачей настоящего издания, в котором "Ватек" Бекфорда выступает как фантастическая повесть периода предромантизма в одном ряду с "Замком Отранто" Уолпола и "Влюбленным дьяволом" Казота, является, в отличие от попыток ложной модернизации этих произведений, восстановление правильной исторической перспективы, которая может содействовать их более глубокому пониманию как произведений своего времени.