Андре Жид
      Топи
      Моему другу Эжену Руару я посвятил эту сатиру ни о чем
      Dic cur hic (Другая школа)
      Les paludes
      1895
      Прежде чем объяснять мою книгу другим, я жду, что они сами объяснят ее мне. Объяснять ее заранее -- значит заранее сужать ее смысл; ибо если мы знаем, что намеревались сказать, нам не дано знать, только ли это сказано. Говоришь всегда больше, чем ЭТО. И особенно мне в ней интересно то, что я вложил в нее помимо воли, -- та доля бессознательного которую я назвал бы долей Божественного Провидения. Книга всегда плод сотрудничества, и тем выше книга ценится, чем меньше вложил в нее переписчик, чем больше участие в ней Бога. А посему давайте подождем отовсюду толкования о сути вещей; а от публики -- толкования наших творений. ЮБЕР
      Вторник
      К пяти часам на дворе посвежело; я закрыл окна и снова принялся писать.
      В шесть часов пришел мой большой друг Юбер; он возвращался из манежа.
      Он сказал:
      -- Вот как! Ты работаешь?
      Я ответил:
      -- Я пишу "Топи".
      -- Что это такое?
      -- Книга.
      -- Для меня?
      -- Нет.
      -- Чересчур ученая?..
      -- Скучная.
      о- Так зачем ее писать?
      -- А иначе кто же ее напишет?
      -- Опять исповеди?
      -- На сей раз почти нет.
      -- Тогда что же?
      -- Садись.
      И когда он сел:
      -- Я прочел у Вергилия две строки:
      Et tibi magna satis quamvis lapis omnia nudus
      Limosoque palus obducat pascua junco*.
      _______________
      * Да и довольно с тебя, хоть пастбища все окружает
      Камень нагой да камыш, растущий на иле болотном.
      Вергилий. Буколики. М., "Художественная литература", 1979, с. 39 (пер. С. Шервинского). -- Здесь и далее прим. перев. _______________
      Я перевел:
      -- Это разговор пастуха с пастухом; один говорит другому, что хотя на его поле, конечно, многовато камней и болот, оно тем не менее его устраивает; он вполне им доволен и поэтому счастлив. Согласись, ничего умнее и не придумаешь, когда нельзя сменить поле...
      Юбер ничего не ответил. Я продолжил:
      -- "Топи" -- это история одного человека, который лишен возможности путешествовать; у Вергилия его зовут Титир; "Топи" -- это история человека, который, владея полем Титира, не хочет избавляться от него, а, напротив, вполне доволен своей судьбой; вот так...
      Рассказываю:
      -- В первый день он констатирует, что доволен своим полем, и размышляет, что же с ним делать? На второй день, рано поутру, когда над полем пролетает стая диких уток, он убивает четырех птиц и на ужин съедает двух, изжарив их на слабом огне из веток кустарника. На третий день он строит себе лачугу из тростника -- целое развлечение. На четвертый день он съедает двух оставшихся уток. На пятый день он разрушает свою лачугу и умудряется построить дом попросторней. На шестой день...
      -- Хватит! -- сказал Юбер, -- я понял, дорогой друг, ты можешь писать. -- И он ушел.
      Уже совсем стемнело. Я сложил бумаги. Я еще не обедал; я вышел из дому; к восьми часам я был у Анжель.
      Анжель еще была за столом, доедая фрукты; я сел рядом и принялся очищать для нее апельсин. Принесли конфитюр, и, когда мы снова остались одни:
      -- Что вы делали сегодня? -- осведомилась Анжель, готовя мне тартинку.
      Мне не припомнилось никаких дел, и я ответил: "Ничего", но, тотчас сообразив, что этот неосмотрительный ответ потребует долгих объяснений, я вспомнил о визите и воскликнул: "Мой большой друг Юбер приходил ко мне в шесть часов!"
      -- Он только что был здесь, -- вновь заговорила Анжель; и тут же соскользнула на наш старый спор: -- Он-то по крайней мере хоть что-то делает, -- сказала она. -- Хоть чем-то занимается.
      Я уже говорил, что я-то не делал ничего; я разозлился: "Что? А что такого делает он?" -- спросил я... И ее понесло:
      -- Много чего он делает... Прежде всего он ездит верхом... и потом, вы же хорошо знаете, он член четырех промышленных компаний; вместе со своим двоюродным братом руководит еще одной компанией, по страхованию от града, -я только что подписала страховку. Он посещает курсы популярной биологии и каждый вторник вечером сам выступает с публичными докладами. Он достаточно знает медицину, чтобы оказать помощь при несчастном случае. Юбер делает еще и не такое! Пять неимущих семей обязаны ему тем, что вообще сумели выжить; он устраивает рабочих, которым не хватает работы, к предпринимателям, которым не хватает рабочих. Больных детишек он направляет в деревню, в оздоровительные заведения. Чтобы обеспечить работой молодых незрячих людей, он создал мастерскую по набивке старых кресел соломой. Несомненно, по воскресеньям он охотится... А вы, что делаете вы?
      -- Я, -- сказал я в некотором смущении, -- я пишу "Топи".
      -- "Топи"? Что это такое? -- спросила она.
      Мы закончили нашу трапезу; я возобновил разговор уже в салоне.
      Когда оба мы оказались в углу у камина:
      -- "Топи", -- начал я, -- это история одного холостяка, живущего в башне, окруженной болотами.
      -- А! -- сказала она.
      -- Его зовут Титир.
      -- Гадкое имя.
      -- Вовсе нет, -- возразил я, -- это же из Вергилия. Что до меня, то я не умею придумывать.
      -- Почему холостяк?
      -- О!.. Потому что так проще.
      -- И это все?
      -- Нет, я рассказываю, что он делает.
      -- И что же он делает?
      -- Он осматривает болота...
      -- Зачем вы пишете? -- спросила она после небольшой паузы.
      -- Я? Я не знаю, да, наверно, затем, чтобы что-то делать.
      -- Прочтите мне это, -- сказала Анжель.
      -- Как вам будет угодно. У меня как раз с собой четыре или пять листочков. -- Я тотчас извлек их из кармана и прочел как можно более вяло: ДНЕВНИК ТИТИРА, ИЛИ "ТОПИ"
      Лишь голову приподнимешь слегка -- в окне виден сад, которого я еще не успел как следует рассмотреть; справа -- дерево, с которого облетают листья; дальше, за садом, равнина; слева -- пруд, о котором я еще скажу.
      Еще недавно в саду цвели мальвы и водосборы, но из-за моей нерадивости все теперь тут страшно заросло; со стороны пруда на сад наступали камыши и мхи; тропинки исчезли в траве; для прогулок уцелела только большая аллея, проложенная от дома до равнины, и как-то раз я решил по ней пройтись. Вечером лесное зверье пересекает аллею, чтобы напиться воды из пруда; в сумерках я различаю только серые силуэты, а так как вскоре наступает ночь, то кажется, что звери никогда не возвращаются с водопоя.
      -- На меня все это нагнало прямо-таки страху, -- сказала Анжель, -однако продолжайте -- это написано очень хорошо.
      От усилия, которого потребовало от меня это чтение, я чересчур напрягся.
      -- О, это почти все, -- сказал я ей, -- дальше у меня не написано.
      -- Так прочтите ваши заметки, -- вскричала она, -- это всегда самое интересное! По ним куда лучше видишь, что хочет автор сказать, чем потом он сам напишет об этом.
      Тогда я продолжил -- даже не пытаясь скрыть своего огорчения и, хуже того, стараясь придать каждой фразе незаконченный вид:
      Из окна своей башни Титир может удить рыбу... -- Вот видите, это всего лишь заметки...
      -- Да продолжайте же!
      Скучное ожидание клева; нехватка наживки, увеличение количества удочек (символ) -- по необходимости он ничего не может поймать.
      -- Почему?
      -- Ради правды символа.
      -- Ну а если он в конце концов что-нибудь поймает?
      -- Тогда это будет другой символ и другая правда.
      -- Да никакой правды тут нет, вы подстраиваете факты так, как вам самому хочется.
      -- Я подстраиваю факты таким образом, чтобы они выглядели скорей правдоподобно, чем реально; слишком сложно вам сразу все объяснить, но нужно быть уверенным в том, что события и характеры связаны друг с другом; в этом-то и секрет хороших романов; все, что происходит с нами, не может предназначаться другому. У Юбера тут уже был бы потрясающий улов! А у Титира даже не клюет: в этом психологическая правда.
      -- Ну ладно, продолжайте.
      Под водой все те же береговые мхи. Неясность отражений; водоросли; плавает рыба. Говоря о рыбе, стараться не называть ее "непроницаемое изумление".
      -- Еще бы! Но все же, с какой стати эта запись?
      -- Потому что мой друг Гермоген уже зовет так карпов.
      -- Я не нахожу это выражение удачным.
      -- Тем хуже. Так я продолжу?
      -- Да, прошу вас, ваши заметки очень интересны.
      На рассвете Титир замечает белые шишки, усеявшие равнину; соляные копи. Он выходит из дому посмотреть, что там делается. Несуществующий пейзаж; очень узкие насыпи между двумя солончаками. Поразительная белизна соляных бункеров (символ); это лучше всего заметно именно в тумане; темные очки, предохраняющие глаза рабочих.
      Титир сует горсть соли в карман и возвращается в свою башню.
      -- Это все.
      -- Все?
      -- Все, что я написал.
      -- Боюсь, что ваша история может показаться немного скучной, -- сказала Анжель.
      Нависла продолжительная тишина -- и тогда я воскликнул с чувством: "Анжель, Анжель, умоляю вас, когда же вы поймете, что такое сюжет книги? Это то чувство, которое в конечном счете осталось у меня от жизни, его-то я и хочу выразить: скука, суета, однообразие -- мне-то все равно, ибо я пишу "Топи", -- но Титир ведь вообще ничего не делает; уверяю вас, Анжель, наши жизни намного тусклей и ничтожней".
      -- Но я-то так не считаю, -- сказала Анжель.
      -- Лишь потому, что вы об этом не думаете. Это и есть сюжет моей книги; нельзя сказать, чтобы Титир был недоволен своей жизнью; ему доставляет удовольствие созерцать болота; стоит перемениться погоде, как меняются и они, -- ну а теперь взгляните-ка на себя! Взгляните на вашу жизнь! Сколько времени вы живете в этой комнате? -- Квартплата! Квартплата! И ведь вы не одна! Окна на улицу, окна во двор; видишь перед собой только стены или других людей, которые смотрят на тебя... Или вот я сейчас обругаю ваше платье -- уверены ли вы, что после этого мы сможем друг друга любить?
      -- Девять часов, -- сказала она, -- сегодня вечером Юбер устраивает чтение, извольте же меня отпустить.
      -- Что он будет читать? -- спросил я машинально.
      -- Уж будьте уверены, не "Топи"!
      Она ушла.
      Возвратившись к себе, я попробовал переложить на стихи начало "Топей" -- получилось четверостишие:
      Лишь голову приподнимешь слегка -
      В окне что зимой, что летом:
      Поляна среди леска,
      В вечную грусть одета.
      После этого я заснул, и так закончился мой день. АНЖЕЛЬ
      Среда
      Вести записную книжку; расписывать по дням, что необходимо сделать за неделю, чтобы как можно разумней распорядиться своим временем. Все дела решаешь сам; когда они намечены заранее и по возможности строго, это дает уверенность в том, что по утрам ты нисколько не зависишь от погоды. Из своей записной книжки я черпаю чувство долга; я расписываю свои дела на неделю вперед, чтобы иметь достаточно времени забыть о них и потом делать себе сюрпризы, что при моем образе жизни необходимо; таким образом, я каждый вечер засыпаю перед неизвестным для меня завтра, которое, однако же, мною уже предрешено.
      Моя записная книжка разделена на две части: на одной странице я намечаю, что должен сделать, на другой каждый вечер подвожу итог, что успел сделать. Затем я сравниваю; я вычитаю, и то, что я не сделал, дефицит, становится тем, что мне надлежало сделать. Я переношу эти дела на декабрь, и это укрепляет меня морально. Вот так и в это утро напротив пометки: "Постараться встать в шесть часов", я написал: "Встал в семь" -- и тут же примечание в скобках: "Непредвиденный срыв". Далее в записной книжке следовали другие пометки:
      "Написать Густаву и Леону.
      Удивиться, если не будет письма от Жюля.
      Повидать Гонтрана.
      Подумать об индивидуальности Ришара.
      Обеспокоиться насчет отношений Юбера и Анжель.
      Постараться найти время сходить в Ботанический сад; изучить там разновидности рдестов для "Топей".
      Провести вечер у Анжель".
      И наконец, следующая мысль (я записываю одну такую мысль накануне каждого следующего дня; по ним можно судить, было мне грустно или весело):
      "Есть вещи, которые приходится проделывать заново каждый день, просто потому, что ничего другого не остается; в них нет ни прогресса, ни даже движения -- и, однако, нельзя же не делать ничего... Если рассматривать это как движение во времени и пространстве, то похоже на метания зверя по клетке и на приливы и отливы. Вспоминаю, что эта идея пришла мне в голову при веди ресторана на террасе, где официанты приносили и уносили блюда". -- Пониже я сделал пометку: "Подойдет для "Топей"". И я приготовился подумать об индивидуальности Ришара. В маленьком бюро я держу свои размышления и эпизоды из жизни нескольких моих лучших друзей; на каждого по ящичку; я вынул пачку бумаг и стал читать: РИШАР
      Страница I.
      Превосходный человек; полностью заслуживает мое уважение.
      Страница II.
      Ценой неимоверного прилежания смог вырваться из ужасающей нищеты, настигшей его после смерти родителей. Жива еще его бабушка; он окружил ее благоговейной и нежной заботой, какой часто вознаграждают старость; однако вот уже много лет назад она впала в детство. Из сострадания он женился на женщине еще более бедной, чем он сам, и своей преданностью сделал ее счастливой. Четверо детей. Я крестный отец хромой девочки.
      Страница III.
      Ришар испытывал глубочайшее уважение к моему отцу; он самый надежный среди моих друзей. Он убежден, что прекрасно знает меня, хотя никогда не читает того, что я пишу; именно он дает мне возможность писать "Топи"; когда я думаю о Титире, я думаю о нем; я хотел бы вообще его не знать.
      Анжель и он не знакомы друг с другом; вряд ли бы они смогли друг друга понять.
      Страница IV.
      Я имею несчастье пользоваться слишком большим уважением Ришара; вот почему я не осмеливаюсь что-либо предпринять. Не так-то просто избавиться от уважения, к которому вы сами не перестали испытывать привязанность. Не однажды Ришар растроганно уверял меня, что я не способен на дурной поступок, вот это-то и удерживает меня от желания порой что-то сделать. Ришар очень ценит во мне эту пассивность, утверждающую меня на путях добродетели, куда толкнули меня и другие, ему подобные. Он часто называет добродетелью смирение, потому что оно очень подходит для бедных.
      Страница V.
      Целый день работа в бюро; вечером с журналом в руках Ришар усаживается рядом с женой и заводит разговор со мной. "Видели ли вы, -- спрашивает он, -- новую пьесу Пайрона?" Он всегда в курсе всего. "Хотите взглянуть на новых горилл?" -- спрашивает он, узнав, что я отправляюсь в Ботанический сад. Ришар принимает меня за большого ребенка; для меня это невыносимо; все, что я делаю, ему кажется несерьезным; я ему расскажу о "Топях".
      Страница VI.
      Его жену зовут Урсула.
      Я взял страницу VII и написал:
      "Любая карьера, если она не дарит душевного удовлетворения, ужасна, -любая, не приносящая ничего, кроме денег, -- и столь ничтожных, что ее приходится начинать сызнова каждый день. Топтание на месте! Придет смерть, а что они сделали? Только место занимали. Причем я уверен: и место-то было такое же ничтожное, как они сами!" Мне это все равно, ибо я пишу "Топи", но в противном случае мне пришлось бы думать о себе так же, как о них. В самом деле, необходимо стремиться сделать наше существование хоть немного разнообразней.
      В этот момент слуга принес мне завтрак и письма, -- одно письмо действительно от Жюля, и я перестал удивляться его молчанию; как каждое утро, я встал на весы, ибо я слежу за своей фигурой; написал Леону и Густаву по нескольку фраз, затем, держа в руке мою ежедневную чашку молока (в стиле некоторых лакистов*), я подумал: Юбер ничего в "Топях" не понял; он не может поверить, что автор пишет не затем, чтобы развлекать, и не затем, чтобы давать советы. Титир навевает на него скуку; он не понимает состояния человека, если это не общественное состояние; он полагает, что далек от всего этого, потому что он состоит из действия, -- я должен себе это объяснить. Все к лучшему, думает он, так как Титир доволен; но именно потому, что Титир доволен, я не могу быть доволен собой. Напротив, этого никак нельзя допустить. Я вызову презрение к Титиру из-за его смиренности... -- я только собрался поразмышлять об индивидуальности Ришара, как раздался звонок, и сам он, едва успели принести его визитку, вошел ко мне. Меня это слегка огорчило, я не умею думать о людях в их присутствии.
      _______________
      * Лакисты -- от англ. Lake Poets, так называемая "озерная школа" в английской поэзии начала XIX в., получившая название от поэмы Вордсворта "Описание пейзажа озер". _______________
      -- А, дорогой друг! -- воскликнул я, обнимая его, -- правда же, какое совпадение! Я думал в это утро о вас.
      -- Я пришел попросить вас о небольшой услуге, -- сказал он, -- о, почти пустяк; но, так как вам делать нечего, я и подумал, что вы сможете уделить мне несколько минут; речь идет всего лишь о простой подписи; о представительстве; мне нужен поручитель; вы ответите за меня; я вам все объясню по дороге; поспешим: в десять часов я должен быть на службе.
      Я ужасно не люблю казаться праздным; я ответил:
      -- К счастью, еще нет девяти часов; у нас достаточно времени; а потом я сразу отправлюсь в Ботанический сад.
      -- А! -- начал он. -- Вы хотите увидеть новых...
      -- Нет, дорогой Ришар, -- перебил я его с явной непринужденностью, -- я иду посмотреть не на горилл; мне надо изучить там некоторые разновидности рдестов для "Топей".
      И тут же я рассердился на Ришара за свой дурацкий ответ. Он замолк, не зная, что нам сказать друг другу. Я подумал: его, должно быть, разбирает смех. Но он сдерживается. Его сострадание невыносимо. Разумеется, он находит мое поведение абсурдным. Он скрывает от меня свои чувства, чтобы не дать повода мне выказать такие же чувства по отношению к нему. Но мы оба знает, что испытываем их. Наше уважение друг к другу взаимно и взаимозависимо; он не осмеливается подавить его в себе, зная, что тотчас потеряет мое. Он прячется за свою приветливость ко мне... А! Тем хуже; я-то сочиняю "Топи" -- и я осторожно начал:
      -- Как чувствует себя ваша жена?
      Ришар тут же заговорил, как бы сам с собой:
      -- Урсула? А! Моя бедная подружка! Сейчас она мается с глазами -переутомилась; могу ли я вам поведать, дорогой друг, то, чего не рассказал бы никому другому? Но я же знаю, что вы подлинный друг. Вот вся история. Эдуард, мой свояк, сильно нуждался в деньгах; необходимо было их найти. Урсуле это стало известно в тот же день, когда свояченица Жанна пришла ее навестить. Так что в ящиках моего стола сделалось почти пусто, и, чтобы заплатить кухарке, пришлось оставить Альбера без уроков музыки. Меня это очень огорчало, потому что музыка для него единственное развлечение после долгой болезни. Уж не знаю как, но кухарка узнала обо всем этом; а бедная девушка очень привязана к нам; да вы ее хорошо знаете, это Луиза. Она пришла к нам вся в слезах, говоря, что скорее откажется есть, чем доставит огорчение Альберу. Пришлось согласиться, чтобы не обидеть эту славную девушку; но я принял решение -- каждую ночь, после того как моя жена заснет, вставать и два часа заниматься переводами статей с английского, я знаю, кому их предложить, лишь бы собрать деньги и расплатиться с доброй Луизой.
      В первую ночь все шло хорошо; Урсула спала глубоко. На вторую ночь, едва я расположился за столом, кого бы вы думали, я увидел?.. Урсулу! У нее появилась точно такая же идея: чтобы заплатить Луизе, она решила делать небольшие ширмочки, зная, кому их можно предложить; да вы знаете, у нее определенно есть талант к акварели... замечательные вещи, мой друг... Мы оба были очень взволнованы; мы обнялись, плача. Напрасно я уговаривал ее пойти спать -- при том, что она так быстро устает, она и слышать ни о чем не хотела и как доказательство самой большой дружбы умоляла позволить ей остаться и работать рядом со мной; мне пришлось согласиться, но ведь она устает. И теперь так каждый вечер. Мы засиживаемся дольше обычного -бессмысленно сначала идти спать, раз уж мы не прячемся друг от друга.
      -- Но это чрезвычайно трогательно, все, что вы мне рассказываете! -вскричал я -- и я подумал: нет, никогда я не смогу с ним говорить о "Топях", напротив, -- и я прошептал: "Дорогой Ришар! поймите, что я очень хорошо понимаю ваши огорчения -- вы действительно очень несчастны".
      -- Нет, мой друг, -- отвечал он мне, -- я не несчастен. Мне дано не так уж много, но для моего счастья не так уж много и надо; неужели вы думаете, что своей историей я хотел разжалобить вас? Любовь и уважение друг к другу -- вот что испытываем мы с Урсулой, работая по вечерам... Я ни на что не променял бы эту радость...
      Мы довольно долго молчали; я спросил:
      -- А дети?
      -- Бедные дети! -- сказал он. -- Вот единственное, что причиняет мне боль: им бы надо на воздух, на солнце; вместо этого они чахнут в этих клетушках. Мне-то все равно; я уже стар; я ко всем этим вещам привык -- но мои дети лишены радости, и от этого я страдаю.
      -- Это правда, -- ответил я, -- что у вас немного затхлый воздух; но стоит распахнуть окна, как с улицы влетают всякие запахи... И потом, есть же Люксембургский сад... Это даже сюжет для... -- Но тут же подумал: "Нет, я решительно не в силах говорить с ним о "Топях" -- и, не закончив своей реплики, я сделал вид, что погрузился в глубокое размышление.
      Когда по истечении нескольких минут я принялся расспрашивать о его бабушке, Ришар сделал знак, что мы прибыли на место.
      -- Юбер уже там, -- сказал он. -- В сущности, я вам ничего не объяснил... мне нужны были два гаранта, ну да тем хуже, вы обо всем прочтете в бумагах.
      -- Полагаю, что вы знакомы, -- добавил Ришар, когда я пожимал руку своему большому другу. А он уже было начал: "Итак... что же "Топи"?" Я пожал ему руку крепче и тихо сказал: "Тсс! не сейчас! Вот останемся одни, тогда поговорим".
      И как только бумаги были подписаны, мы с Юбером оставили Ришара и пошли вдвоем. Ему нужно было на лекцию по практическому акушерству, где-то рядом с Ботаническим садом.
      -- Ну так вот, -- начал я. -- Ты помнишь про уток; Титир, говорил я, убил четыре. Однако он не имел права: ведь охота запрещена. Тут же явился священник и сказал Титиру: церковь с превеликим огорчением узнала, что он, Титир, ел уток; дичь -- это пища скоромная; люди чересчур неосторожны; грех поджидает их на каждом шагу; столько воздержаний человеку невмочь; лучше умерщвлять свою плоть; церковь знает замечательные, надежные способы, как это сделать. Я хочу вам предложить один из них, брат: ешьте, ешьте болотных червей.
      Как только священник ушел, является доктор: вы поели утятины! Но разве вам не известно, что это очень опасно! В здешних болотах можно схватить жестокую лихорадку; ваш организм должен приспособиться; similia similibus*, Титир! Ешьте болотных червей (lumbiriculi limosi) -- в них сконцентрирована сила болот, к тому же это очень питательный продукт.
      _______________
      * Similia similibus (curantur) -- подобное подобным (излечивается). Принцип гомеопатии, который ее основоположник С. Ганеман взял эпиграфом к своему сочинению "Органон врачебного искусства". _______________
      -- Тьфу! -- произнес Юбер.
      -- Не так ли? -- продолжал я, -- все это страшно обманчиво; ты прав, тут всего лишь вопрос, как их наловить! Но самое удивительное -- в том, что Титир их все-таки пробует; через несколько дней он к ним привыкает; а потом сочтет, что у них замечательный вкус. Скажи! он тебе неприятен, Титир?!
      -- Это счастливый человек, -- сказал Юбер.
      -- Тогда поговорим о другом! -- воскликнул я в нетерпении. И, вдруг вспомнив, что я же собирался обеспокоиться отношениями Юбера и Анжель, я попробовал вызвать его на разговор: "Какая монотонность! -- начал я после недолгого молчания. -- Никаких событий! Надо бы хоть чуть-чуть встряхнуться в этой жизни. Но, конечно, чувства нельзя выдумать. Впрочем, я знаю только Анжель; мы с ней так и не смогли полюбить друг друга на всю жизнь: то, что я скажу ей сегодня вечером, я вполне мог бы ей сказать и накануне; никакого развития нет...
      После каждой фразы я делал небольшую паузу. Он молчал. Тогда я машинально продолжил:
      -- Мне-то все равно, поскольку я пишу "Топи", но что для меня невыносимо, так это то, что она этого состояния не понимает... Собственно, это и натолкнуло меня на мысль написать "Топи".
      Наконец Юбер возбудился:
      -- Так зачем тебе ее волновать, раз она вполне счастлива?
      -- Но она не счастлива, дорогой друг; она лишь думает, что счастлива, потому что не отдает себе отчета в своем состоянии; когда к обыденности добавляется слепота, подумай сам, это ведь еще печальней.
      -- Ну а если ты откроешь ей глаза; если сумеешь сделать все, чтобы она почувствовала себя несчастной?
      -- Это уже будет намного интересней; по крайней мере она перестанет быть самодовольной; она будет к чему-то стремиться.
      Но больше я не смог узнать ничего, так как в этот момент Юбер пожал плечами и замолчал.
      Через секунду он сказал:
      -- Я не знал, что ты знаком с Ришаром.
      Это был почти вопрос; я мог бы ему сказать, что Ришар -- это Титир, но так как я не признавал за Юбером никакого права презирать Ришара, то я всего лишь сказал: "Это очень достойный малый". И я дал себе обещание в порядке компенсации вечером поговорить о нем с Анжель.
      -- Ну ладно, прощай, -- сказал Юбер, понимая, что разговор, по сути, окончен, -- я спешу, а ты шагаешь недостаточно быстро. Кстати, я не смогу сегодня в шесть часов вечера заглянуть к тебе.
      -- Ладно, тем лучше, -- ответил я, -- хоть какое-то разнообразие.
      Он ушел. Я вошел в сад один; я медленно направился к растениям. Я люблю эти места; я часто бываю здесь; все садовники меня знают; они показывают мне потайные уголки и принимают меня за ученого, так как, дойдя до водоемов, я располагаюсь тут недолго. Публике сюда доступа нет, и ухаживать за водоемами нет надобности; проточная вода бесшумно питает их. Растения здесь живут сами по себе; рои букашек плавают на воде. Я подолгу рассматриваю их; в какой-то мере именно это и побудило меня написать "Топи"; чувство бессмысленного созерцания, волнение, которое рождает во мне эта тихая серая живность. В тот день я написал от лица Титира:
      Меня больше всего привлекают широкие ровные ландшафты, монотонные равнины, и я охотно пустился бы в дальние путешествия, лишь бы найти края, где много прудов, но я нашел их здесь, совсем рядом. Не верьте, что я печален; я не испытываю никакой грусти; я Титир и отшельник, и я так же люблю природу, как книгу, которая не отвлекает меня от дум. Ибо они печальны, мои думы; они серьезны, а другим кажется даже, что мрачны; я люблю их больше всего, вот почему и для прогулок я выбираю прежде всего равнины, заброшенные пруды, песчаные равнины. Там я прогуливаюсь с ними в тишине.
      Почему мои думы печальны? Если бы они доставляли мне страдание, я задумался бы об этом давно. Если бы вы не дали мне повода это заметить, я бы, наверное, об этом даже не узнал, потому что зачастую они заняты множеством вещей, которые вас совершенно не интересуют. Они любят, например, возвращаться к этим строчкам; самые мелкие занятия доставляют им радость, но мне не имеет смысла даже называть вам эти занятия, настолько вы далеки от них...
      Дул почти теплый ветерок; гибкие стебли трав наклонялись к самой воде под тяжестью облепивших их насекомых. С боков камни поросли чахлой зеленью, но и редких капель воды хватало, чтобы напоить ее корни влагой. Спускаясь до самого дна, мхи в сочетании с тенью создавали впечатление глубины: сине-зеленые водоросли удерживали пузырьки воздуха, необходимые личинкам для дыхания. Проплыл жук-плавунец. Я не смог сдержать поэтического вдохновения и, вынув из кармана еще один листок, написал:
      Титир улыбнулся.
      После чего я почувствовал себя голодным и, отложив изучение рдестов на потом, отправился на набережную, в ресторан, о котором мне говорил Пьер. Я надеялся побыть один. Я встретил там Леона, с которым мы поговорили об Эдгаре. После обеда я посетил нескольких литераторов. В пятом часу прошел небольшой ливень; я вернулся домой; я выписал значения двадцати незнакомых слов и подобрал около восьми новых эпитетов к слову бластодерма*.
      _______________
      * Зародышевая оболочка. _______________
      К вечеру я почувствовал себя немного уставшим и, поужинав, отправился спать к Анжель. Я сказал -- к ней, а не с ней, у меня вообще ничего с ней не было, кроме безобидных заигрываний.
      Она была одна. Когда я вошел, она прилежно разыгрывала сонатину Моцарта на своем только что настроенном фортепьяно. Был уже поздний час, и, кроме аккордов, ничто не нарушало тишину. Она зажгла свечи во всех канделябрах и надела платье в мелкую клетку.
      -- Анжель, -- сказал я, входя, -- нам необходимо постараться сделать наше существование хотя бы чуточку разнообразней! Не хотите ли вы узнать и о том, как я провел этот день?
      Она наверняка почти не ощутила горечи в моих словах, так как тут же спросила:
      -- В самом деле, что вы делали сегодня?
      Тогда я, сам того не желая, ответил:
      -- Я видел своего большого друга Юбера.
      -- Он только что отсюда ушел, -- сказала Анжель.
      -- Но неужели, милая Анжель, вы так никогда и не удосужитесь пригласить нас вместе?! -- воскликнул я.
      -- Возможно, что он не придает этому большого значения, -- сказала она. -- Но если для вас это важно, приходите ко мне ужинать в пятницу вечером, он будет здесь; вы почитаете нам стихи... Кстати, на завтрашний вечер я не пригласила вас? Я принимаю у себя несколько литераторов; приходите тоже. Мы собираемся в девять часов.
      -- Я сегодня видел многих из них, -- сказал я, имея в виду литераторов. -- Мне нравится их размеренная жизнь. Они вечно в трудах, да их никогда и не беспокоят; стоит их навестить, и у вас остается чувство, что они трудятся исключительно для вас и предпочитают общаться только с вами. Своей любезностью они очаруют кого хочешь; они ею прямо-таки лучатся. Я люблю этих людей, которые постоянно чем-то заняты, причем впечатление такое, что заняты вами. А поскольку они не делают ничего стоящего, то вы не испытываете и угрызений совести, похищая у них время. Да, кстати, я видел Титира.