По всем этим причинам, пожалуй более чем просто ждущий, бессонный, надеющийся на то, что, может, никогда не произойдет – на возвращение из его состояния – он решил, что не будет особенно озабочен тем, что находится, возможно, в десяти секундах от смерти и продолжит, насколько сможет, свои изыскания.

– После всего, – заявил он однажды, – раздумья всех, находящихся здесь, не о тех десяти секундах и не о самом факте такого существования, так что можно предпринять попытку продвинуться в наиболее любимой области.

Наиболее любимой областью доктора Пелса была патология, ее в высшей степени экзотический вид. Он изучал пути распространения новых болезней в галактике. За декаду он публиковал бесценные записки, совершенствовал лекарства, писал книги, читал лекции по медицине не покидая своей летающей лаборатории, однажды находился на рассмотрении, как претендент на награды в области медицины, у Диархии Наций и Объединения Общин, и у Объединенных Лиг (каждый, по слухам, отклонял его кандидатуру из страха, что другой может наградить) и был пожалован полным доступом к главным информационным банкам по медицине, фактически каждой из цивилизованных планет, что он посещал. Ему также передавалась и другая информация, которая была необходима в работе.

Плавая над столами своей лаборатории – костлявый, лысый, шести с половиной футов роста и бледный как кость – длинными тонкими пальцами регулируя пламя или наклоняя емкость под давлением по направлению к вакуум-сфере, д-р Пелс, казалось, идеально подходил для расследования прославившихся форм смерти. Теперь, пока было истинно утверждение, что он не склонен к упражнениям для живой плоти, существовало одно удовольствие, которое доктор допускал вдобавок к своей работе. Куда бы ни направлялся, он слушал музыку. Легкая, серьезная; музыка находилась вместе с ним постоянно. Его онемевшее тело могло чувствовать ее, вне зависимости, слушал он или нет. Это, возможно, было некоей заменой биения сердца и дыхания, и всех других негромких звуков и чувств организма, что пожалованы человеку. Никакая причина не могла оставить его без музыки.

Вот так, среди мелодий, сложив руки, он ждал.

Раз доктор взглянул на Лавону, нависавшую над ним в своей мрачной рыжевато-коричневой красоте: тигр в ночи. Затем он обратил свои мысли на другие дела.

Уже две декады Лармон Пелс боролся с особым заболеванием. Подсчитав, что недалеко продвинулся по сравнению с началом, он решил выбрать другое направление для атаки: обнаружить того человека, который спасся и выяснить почему.

С этими мыслями он отправился в окольное путешествие к сердцу Объединенных Лиг – Солону, Элизабет и Линкольну, трем искусственным мирам, спроектированным самим Сэндоу и вращающимся вокруг звезды Квэйл – где смог бы проконсультироваться у панопаского компьютера по поводу того, где может находиться человек, которого все называют Х., и личность которого он недавно установил. Информация должна находиться там, хотя не многие знают правильные вопросы, необходимые, чтобы получить нужные сведения от машины.

Тем не менее, доктор Пелс останавливался по пути, чтобы навести справки в различных мирах. Важность каждой остановки была в получении дополнительной информации по местонахождению нужного ему человека. Достигнув СЭЛ, он мог ожидать около года, прежде чем получил бы доступ к панопаскому компьютеру, так как главные проекты общественного оздоровления имели автоматический приоритет.

Итак, он отправился окольным маршрутом по направлению к СЭЛ, сердцу Объединенных Лиг, в потоках звуков концерта, с прибором – анализатором смерти находящимся в постоянной готовности. У него были сомнения, необходимо ли идти к СЭЛ, оправдает ли это путешествие его надежды.

Из того немногого, что он узнал за две свои декады борьбы против мвалакхаран кхурр, дейбанской лихорадки, ему стало ясно, что ключевые пункты, которые он должен знать, те, что другой человек отбросил бы как отдельный феномен. Ему также было ясно, что отталкиваясь от таких фактов, его обязанность – обнаружить человека, о котором ходило столько слухов, и тогда он получит возможность извлечь оружие, которое обеспечит эффективную защиту от Жницы.

В десяти секундах от вечности, д-р Пелс обнажил свои зубы в белом, белом оскале над костяными суставами в тот момент, когда темп музыки возрос. Скоро он получит ответ от тигра в ночи.

Когда он проснулся, хроно показывал, что прошло два с половиной дня. Он приподнялся, схватил флягу с водой и начал пить. Его всегда мучила жажда после катарсиса – комы. Утолив свое желание, он почувствовал себя изумительно; тело трепетало в тон со всем окружающим. Баланс восстановлен, на несколько дней его хватит.

Как он заметил, такое возникало только после утоления жажды и, чтобы быть приятным, должно было происходить безоблачным утром.

Кое-как он ополоснулся оставшейся водой из фляги и вытерся носовым платком. Затем облачился в свежие одежды, закинул за спину свой тюк, разыскал посох и зашагал по тропинке.

Путь вниз по холму был легок, и он засвистел в такт шагам. Дорога через лес казалась событием, случившимся с кем-то другим годы назад. Менее чем через час он достиг подножья. И начал не спеша продвигаться к обитаемым местам. По мере приближения они становились все более обычными. Прежде чем он осознал это, он уже шагал по главной улице небольшого городка.

Он остановил первого встречного и стал расспрашивать о дороге к госпиталю. И при попытке применить второй основной язык планеты, ответ был получен прежде чем пожал плечами. Десять блоков. Нет проблем.

Когда дошел до восьмого здания, он вытащил узкий кристалл из коробки, которую нес с собой. Скормленный их медбанку, тот расскажет докторам все, что им необходимо знать о Хейделе ван Химаке.

Однако, войдя в пары, периодически покрывающие вестибюль, он обнаружил, что нет необходимости в немедленной идентификации. Секретарь, средних лет брюнетка в серебряном без рукавов халате, перепоясанном в талии, поднялась и подошла к нему. Она носила экзотический природный амулет на цепочке на шее.

– Мистер Х.! – произнесла она. – Мы так волновались! Докладывали…

Он поставил свой посох у вешалки.

– Маленькая девочка?…

– Люси еще держится, слава богам. Мы слышали, что вы летите сюда, а затем они потеряли радиосвязь, и…

– Я хотел бы видеть ее доктора.

Трое других находившихся в вестибюле – двое мужчин и одна женщина – уставились на него.

– Один момент.

Она возвратилась к своему столу, коснулась контроля за ним и проговорила в коммуникатор:

– Пожалуйста, пришлите кого-нибудь к первому пульту, проводить мистера Х. – И уже ему: – Не хотите пока присесть?

– Спасибо, я постою.

Затем она снова стала его рассматривать, взглядом голубых глаз, от которых существовали все причины, чтобы почувствовать неловкость.

– Что случилось? – задала она вопрос.

– Потеря мощности в некоторых системах, – проговорил он, осматриваясь, – я сделал вынужденную посадку и пошел пешком.

– Откуда?

– Всю дорогу.

– После такого перерыва и потери связи мы думали, что…

– Я предпринял определенные предосторожности, связанные с медициной, прежде чем вошел в город.

– Понимаю, – сказала она, – У нас стало легче на душе, оттого что вы сделали это. Я надеюсь, что…

– Я старался, – проговорил он, на мгновение увидев девять могил, которые помог заполнить.

Затем дверь за пультом отворилась. Пожилой человек, одетый в белое заметил его и подошел.

– Хеллман, – представился он, протянув руку. – Я лечу девочку Дорна.

– Вам понадобиться вот это, – проговорил Хейдель и отдал ему переливающийся кристалл.

Доктор был около пяти с половиной футов роста и очень розовый. То, что осталось от его шевелюры, клочками стояло на висках. Как и у всех докторов, которых он знал, Хейдель заметил, что его руки и ногти, казалось самые чистые вещи во всей комнате. Правая рука доктора с тонким резным кольцом стиснула его повыше локтя и повлекла за собой в открытую дверь.

– Давайте найдем помещение, где мы смогли бы обсудить случай, – заговорил Хеллман.

– Я не врач, вы знаете.

– Я не знал. Но я полагаю, что это не препятствие, если вы Х.

– Я Х.. Я конечно не люблю широко оповещать об этом. Я..

– Понимаю, – кивнул Хеллман, ведя его по широкому коридору. – Мы конечно будем сотрудничать.

Он остановил другого мужчину в белом.

– Пропустите это через медбанк, – попросил его Хеллман, – и пришлите результаты в комнату семнадцать.

– Сюда, пожалуйста, – обратился он к Хейделю, – садитесь.

Они сели за большой стол для конференций и ван Химак пододвинул пепельницу, и вынул сыроватую сигару из жакета. Он загляделся в окно на зеленое небо. На пьедестале в углу, рядом с ним, припало к земле природное божество – тонко вырезанное из некоего желтоватого-белого материала – около восемнадцати дюймов в высоту.

– Ваши обстоятельства околдовали меня, – начал доктор. – Это описывалось столько раз, что я начал чувствовать, что знаю вас лично. Гуляющее антитело, живые запасы лекарств…

– Ну, – проговорил ван Химак, – Я полагаю, вы сможете использовать эти качества. Но это слишком упрощенно. При правильной подготовке я могу лечить многие лихорадки, если пациент не слишком запущен. С другой стороны мои собственные показатели не однонаправленного действия. Может точнее будет сказать, что я носитель хранилища лихорадок, которые я привожу в род баланса. Когда тот достигнут, я могу действовать как лекарство. И только тогда. В остальное время я очень опасен.

Д-р Хеллман выдернул темную струну из рукава и положил в пепельницу. Хейдель улыбнулся на это, желая знать, каким он выглядит в глазах доктора.

– Но, нет сведений как действует механизм?

– Никто, кажется, еще не определил, – проговорил Хейдель и зажег сигару. – Думается, я так устроен, чтобы находить лихорадку в любых условиях. Я контактирую с ними, потом некоторый вид естественного иммунитета уничтожает наиболее опасные проявления и я восстанавливаюсь. Впоследствии, при необходимых условиях, сыворотка из моей крови эффективна при тех же самых обстоятельствах у кого-нибудь еще.

– Что особенного в препаратах и условиях, о которых вы говорите?

– Я вхожу в кому, – начал Хейдель, – которую могу вызвать в себе. В течение этого времени мое тело делает что-то, что его очищает. И это отнимает где-то от полутора до нескольких дней. Я говорю… – Здесь он сделал паузу, быстро затянувшись сигарой. – Я говорю о том, что в течение всего этого времени мое тело выказывает страшные симптомы всех болезней, что я ношу. Я не знаю. У меня никогда не остается воспоминаний об этом. И стоит мне побыть в покое некоторое время, как я снова становлюсь заразным.

– Ваша одежда…

– Ее я снимаю первой. На мне ничего нет, когда я просыпаюсь. Впоследствии я меняю одежды.

– Как долго эти… балансы… продолжаются?

– Обычно пару дней, затем я возвращаюсь в прежнее состояние… постепенно. Когда баланс нарушен, я становлюсь чрезвычайно опасен. Я становлюсь носителем лихорадки до следующей комы.

– Когда прошла такая кома?

– Я только несколько часов как очнулся. С тех пор ничего не ел. Кажется наступил длительный период.

– Вы не голодны?

– Нет. Фактически я чувствую себя очень сильным – энергичным, так даже можно сказать. Но у меня дикая жажда. Даже теперь.

– Имеется охладитель воды в следующей комнате, – сказал Хеллман, поднимаясь, – я покажу вам.

Когда они вышли через боковую дверь, Хеллман встретился и переговорил с человеком, которого отправил вместе с кристаллом, держащим стопку отчетов и небольшой конверт, который Хейдель носил, чтобы хранить свой мединформатор. Доктор показал ему, где находится охладитель, и когда Хейдель кивнул, вернулся в комнату, из которой они вышли.

Хейдель начал наполнять и опорожнять маленький бумажный стаканчик. Когда он проделывал это, то заметил крохотный зеленый Странтрианскую символ удачи, выведенный на боку охладителя.

Где-то между пятнадцатым и двадцатым стаканами д-р Хелман вошел в комнату, держа в руке бумаги. Передав Хейделю конверт, он проговорил:

– Мы теперь можем взять вашу кровь. Если пройдете со мной в лабораторию…

Хейдель кивнул, опустошил стаканчик и возвратил свой кристалл в коробку.

Он последовал за доктором, вышел с ним из комнаты и прошел к лифту старой конструкции. «Шестой», – проговорил доктор в стенку, и лифт закрыл двери и стал подниматься.

– Странные показания, – через некоторое время проговорил он, помахивая бумагами, которые держал.

– Да, я знаю.

– Здесь существует что-то, что дает эффект ограничения после комы и часто результатом – полная противоположность лихорадки.

Хейдель дернул свое ухо и стал пристально разглядывать носки ботинок.

– Это правда, – наконец выговорил он. – Я не придавал этому значения, потому что такое попахивает божественным исцелением или чем-то в этом роде, но оно слишком реально, чтобы быть случайностью. Использование моей крови поддается приемлемому научному объяснению. Я не могу объяснить по другому.

– Ну что ж, мы введем ваш компонент в сыворотку для девочки Дорна, – сказал Хеллман, – но мне хотелось знать будете ли вы участвовать в эксперименте впоследствии?

– Что за эксперимент?

– Посетить со мной моих тяжелых пациентов. Я представлю вас как коллегу. Затем вы немного поговорите с ними. О чем-нибудь.

– Хорошо. Буду рад.

– Вы знаете что случится?

– Это будет зависеть от заболевания. Если это лихорадка, она, возможно, пройдет. Если что-то отличное, все останется без изменений.

– Вы проделывали такое раньше?

– Да, много раз.

– И на сколько таких заболеваний вы воздействовали?

– Я не знаю. Я не всегда осведомлен о результатах. Я не знаю, что несу в себе. Вам нужно испытать меня на этом, – сказал Хейдель, когда лифт остановился, и дверь открылась, – это интересно. Почему бы вам не проверить мою способность на каждом, раз уж я здесь?

Хеллман покачал головой.

– Эти отчеты говорят мне только, что в прошлом реализованы какие-то условия. Итак, я доверяю им… ну что ж, попытаемся… я имею в виду на девочке Дорна. Никто из моих остальных подопечных не подвергнется риску. Не должен.

– Больше вы не попробуете?

Хеллман пожал плечами.

– Я вполне уверен в таких вещах, – проговорил он, – это не вызовет риска. Такое определенно не может повредить им.

Лаборатория находилась в конце холла.

Ожидая начала процедуры, Хейдель глядел в окно. В предполуденном сиянии гигантского светила, он видел не более четырех церквей, из такого множества религий, плоскокровельных деревянных зданий, парадная часть которых была покрыта ленточками и написанными молитвами, во многом в таком же порядке, что он заметил в деревне за рекой Барт. Скосив глаза, склонив голову и подавшись вперед, он смог обозревать наземные постройки, которые намечали Пейанскую гробницу, находившуюся справа, вверх по дороге.

Он скривил лицо и отвернулся от окна.

– Закатайте рукав, пожалуйста.

Джон Морвин представлял Бога.

Он манипулировал контролем и готовился к рождению мира. Осторожно… Светлая дорога от скалы к звезде проходила там. Да. Держать. Нет еще.

Юное существо шевельнулось рядом с ним на кушетке, но не проснулось. Морвин дал ему еще один глоток газа и сконцентрировался на работе рук. Пробежался указательным пальцем снизу по краю корзины, что покрывала его голову, смахнул пот и ответил на последнюю атаку чесотки, накатывающей по соседству с правым виском. Тряхнул своей красной бородой и отключился.

Это было еще не совершенно, еще не то, что описывал мальчик. Закрыв глаза, он заглянул глубже в спящий рядом с ним мозг. Это был дрейф, в который он лег, чтобы оказаться на правильном направлении, но чувство, о котором он думал не проявлялось.

В ожидании, он открыл глаза и повернул голову, изучая хрупкую спящую фигуру – дорогие одежды, тонкое, почти девичье лицо – партнера его корзины, подключенного к своей с помощью путаницы электрических проводов, распыляющую наркотик форсунку, вибрирующую в кружевном воротничке жакета. Морвин скривил губы и нахмурился, не столько с осуждением, сколько с завистью.

Одной из его великих печалей в жизни, являлось то, что он не вырос среди роскоши и богатства, он пьянствовал, воровал, превращался в идиота. Он всегда стремился быть дураком и теперь, теперь, когда наконец появилась возможность достичь цель, он открыл, что нуждается в правильном воспитании.

Он повернулся, чтобы уставиться в пустой кристаллический шар позади – метр в диаметре, с насадками, протыкающими его в различным точках.

Нажать на нужную клавишу, и шар наполниться водоворотом частичек. Поменять частоту, и они застынут там навсегда…

Он снова вошел в дремлющий мозг юноши. Это опять уходило. Пришло время применить более сильный стимулятор, чем он употребил.

Он перекинул переключатель. Затем, но не сразу, мальчишка услышал свой собственный записанный голос, описывающий сон. Образы шевельнулись внутри дремлющего мозга, он почувствовал щелчок deja vue, ощущение причастности, чувство достижения желаемого.

Он отпустил клавишу, и насадки зашипели. В тот же миг он перебросил переключатель, который перекрыл соединение между его сознанием и сознанием сына его клиента.

Затем, с помощью своей цепкой визуальной памяти и способности к телекинезу, которую только он, среди тех немногих созданий, обладающих ею, мог применять таким образом, наложил свое сознание на частицы, плавающие внутри кристалла.

Туда он швырнул ключевое мгновение сновидения, которое вырвал из сознания, мечту, форму, цвет – сновидение спящего было еще затенено чем-то, что шло от изобилия эмоций ребенка и свершившегося чуда – и там, внутри кристалла, дробя другую клавишу, он заморозил изображение навсегда. Еще мгновение, и насадки выдернуты. Еще одно, и кристалл запечатан – теперь он никогда не будет развернут снова без разрушения сновидения. Переключатель, и записанный голос умолк. Потом, как всегда, он обнаружил, что дрожит.

Он проделал движения снова.

Активировал воздушную подушку и выдернул подставки, так что кристалл стал парить перед ними. Он опустил черный вельветовый задник и включил скрытые светильники, отрегулировав их так, что предмет был полностью освещен.

Перед ним открывалась ожившая пугающая картина: какая-то часть человека свернулась подобно змее вокруг оранжевых скал, которые также являлись частью его самого, и это уходило вдаль туда, где сливалось с землей; над ним небо частично входило в сгиб летящей руки; светлая дорога вела от скалы к звезде; сгустки влаги, как слезы, сверху над рукой; голубые, находящиеся в полете, формы внизу.

Джон Морвин изучал картину.

Он видел ее с помощью средств принудительной телепатии, ваяя телекинетически, сохранив механически. Что за сюрреалистическую фантазию это могло представлять, он не знал. И не заботился об этом. Оно было там. И достаточно. Психический поток, что он ощущал, созерцая свое создание, чувство восторга, удовольствие – всего этого было достаточно, чтобы ему стало ясно – получилось здорово.

Временами он испытывал беспокойство от сомнений, является ли то, что он делал настоящим искусством в представлении постороннего человека. Правда, он обладал уникальным сочетанием таланта и оборудования, чтобы схватить сновидение, так же как и огромным гонораром для своих сомнений. Теперь это его второй выбор, если уж он не смог стать дураком. Артист, решил он, обладает собственным я и эксцентричностью, но вследствие значительно более высокого уровня сопереживания не смог вести себя по отношению к своим собратьям с тем же безразличием. Но если он даже ненастоящий артист…

Морвин потряс головой, чтобы вытряхнуть эти мысли и стащил корзину. Поскреб правый висок.

Он делал сексуальные фантазии, мирные сновидения, пейзажи, ночные кошмары для сумасшедших королей, психозы для аналитиков. И ни от одного не слышал ничего, кроме похвалы. И надеялся, что все эти воплощения их собственных чувств были не только… Нет, решил он. Портретизм это настоящее искусство. Но он испытывал жгучее желание узнать, что было бы, если бы он смог воплотить свой собственный сон.

Поднявшись, он обесточил и снял оборудование с Эбса. Затем со стенда снял трубку с древними письменами, вставил в чашу, провел пальцем, заполнил, зажег.

Морвин сел позади мальчишки после активации сервопривода, который медленно перемещал кушетку со спящим в положение полулежа. Сцена установлена. Он улыбнулся сквозь дым и прислушался к звукам дыхания.

Организация представлений. Он стал бизнесменом еще раз, торговцем, показывающим товары. Первое, что должен увидеть Эбс, когда пробудится – волнующе расположенный объект. Затем, его собственный голос из-за спины должен разрушить чары каким-то пустяковым замечанием; и магия – распавшаяся – частично отступит в глубины и так и останется запечатленной в зрительной памяти. Многообещающая, притягательность объекта только усилится за счет этого.

Шевеление руки. Легкое покашливание. Движение вдруг замерло, чтобы никогда не завершится.

Он лицезрел это, может, около шести секунд, затем спросил:

– Похоже?

Парень сразу не ответил, но когда заговорил, это были слова маленького мальчика, младше годами, чем тот, что входил в студию с плохо скрытым презрением, притворно скучая, нарочито выставляя чувство долга перед родителем, который решил, что это идеальный подарок в день рождения маленького сынишки, которому больше уже нечего желать.

– Вот оно… – заговорил он. – Вот!

– Я схватил ее, ну как, вы довольны?

– Боги! Парень поднялся подвинулся ближе к картине. Он вытянул руку, медленно, но не коснулся кристалла.

– Доволен?… Это здорово.

Затем он вздрогнул и на некоторое время затих. Когда же обернулся, на его лице была улыбка. Морвин улыбнулся в ответ уголком рта. Юноша заговорил снова.

– Это очень мило, – и он, не оглядываясь, левой рукой сделал небрежный жест по направлению к картине. – Передайте ее моему отцу и получите расчет.

– Очень хорошо.

Морвин поднялся, когда Эбс двинулся к двери, что вела в приемную и к выходу.

Он открыл ее перед юношей и придержал. Эбс помедлил, прежде чем выйти и на мгновение взглянул в его глаза. Только после этого он бросил взгляд на шар.

– Я… должен был видеть, как вы это делали. Плохо, что мы все не записали.

– Там ничего интересного, – заметил Морвин.

– Полагаю, что нет… Ну что ж, доброго вам утра.

Он не предложил рукопожатия.

– Доброго утра, – проговорил Морвин и проследил, как тот выходит.

Да, обворованный должен быть доволен. Год, два и мальчишка изучил… все что должен был.

Алисия Керт, его секретарь – регистратор, прочистила горло в своем алькове за углом, за дверью.

Держась за дверь обеими руками, он наклонился вправо и заглянул в альков.

– Хэлло, – были его слова, – Джонсон упакует это и заберет; и пришлет деньги.

– Да, сэр, – и она махнула ресницами. Он последовал за ними взглядом.

– Сюрприз, – без всяких интонаций произнес человек, сидевший у окна.

– Майкл! Что ты здесь делаешь?

– Я хочу чашечку настоящего кофе.

– Вставай. Я кипячу.

Человек поднялся и медленно пошел, его объем, его блеклая униформа, его волосы альбиноса напомнили Морвину двенадцатый из ледниковых периодов и наступление льдов.

Они ступили внутрь студии, и Морвин нашел две чистые чашки. Взяв их, он обернулся и обнаружил, что Майкл тихо пересек всю студию, чтобы получше разглядеть последнее творение.

– Нравится? – спросил он.

– Да. Это одно из твоих лучших… Для того мальчишки?

– Да.

– Что он об это думает?

– Сказал, что понравилось.

– Хм.

Майкл повернулся и подошел к небольшому столу, где Морвин иногда готовил еду.

Морвин налил кофе и они стали потягивать его из чашек.

– На этой неделе открывается сезон охоты.

– О, – сказал Морвин, – я не представлял, что уже подошло время. Ты уходишь?

– Я думал об уикэнде. Мы можем полететь к Голубому лесу, разбить лагерь на пару ночей, может немного пострелять.

– Это звучит привлекательно. Я с тобой. Кто-нибудь еще?

– Я думаю, может Жоржен.

Морвин кивнул и взялся за свою трубку, его палец лег на значки. Жоржен, гигантский ригелианин, и Майкл с Хонси были одним экипажем в войну. Пятнадцать лет назад, он стрелял бы в них. Теперь же был в полном спокойствии, когда они находились у него за спиной. Теперь он ел, пил, шутил вместе с ними, продавал свои работы их друзьям. Значок ДиНОО, четвертого звездного флота, казалось, запульсировал на большом пальце руки. Он крепко сжал пальцы, чувствуя стыд, что вздумал скрыть то от хонсианца, что невозможно утаить. Если бы мы выиграли, было бы наоборот, сказал он себе, и никто не упрекал бы Майкла, что он носит проклятый знак большой битвы на кольце или на цепочке на шее, скрывая его от глаз. Человек может жить там, где ему покажется лучше. Если бы я остался в ДиНОО, я все еще жонглировал бы электронами – в какой-нибудь чертовой лаборатории – за нищенскую зарплату.

– Сколько тебе еще до отставки? – спросил он.

– Около трех лет. Еще много осталось, чтобы предвкушать уход.

Майкл откинулся назад и правой рукой вытащил распечатку из своей туники.

– Посмотри как тебя не оставляет некий сотоварищ твоих планов.

Морвин взял лист, пробежался глазами по столбцам.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он.

– Вторая колонка. Примерно в середине.

– Взрыв на Бланчене? Это?

– Да.

Он медленно прочел отчет. Потом:

– Боюсь, я не понимаю, – проговорил в тот момент, как некое чувство, похожее на гордость поднималось внутри. Он задержал его там, в глубине.

– Твой старый капитан флота, Малакар Майлес. Кто еще?

– Шестеро погибли, девять ранено… Восемь секций разрушено, двадцать шесть под угрозой, – читал он. – След не найден, но Служба работает над… – Если улик не найдено, что тебя заставляет предполагать Капитана?

– Содержимое хранилищ.

– И что в них?

– Высокоскоростные передатчики.

– Я ожидал…

– Ранее производимые только в ДиНОО. Там хранились первые образцы, произведенные на мирах ОЛ.

– Так они тоже проникли в индустрию ДиНОО.

Майкл пожал плечами.

– Я полагаю они имели право делать то, что хотели. ДиНОО просто не завернул их достаточно быстро. Так некоторые промышленники Лиг включились в линию. Там была первая партия. Как ты знаешь, это точные инструменты – один из немногих приборов, что требуют ручной подгонки. Руки многих мастеров поработали над ними.

– И ты думаешь Капитан был втянут?

– Каждый знает, что он надежен. Он много лет выделывал вещи, подобно этой. И забыл, что война закончилась и подписано мирное соглашение…

– Вы не можете нормально войти в ДиНОО после него.

– Нет. Но некоторые штатские смогут – кто-нибудь, кто устал, у кого уничтожена собственность, убиты друзья или работники.

– Это попытка, и ты знаешь что случится. С каждым, кто попытается теперь отхватить даже более неудобоваримый кусок.

– Я знаю! Это может привести к огромных размеров проблеме – чего нам бы не хотелось.

– Полагаю Служба схватит его, с окровавленными руками, втыкающим нож в чью-то спину, здесь в ОЛ – что еще они могут сказать?

– Ты должен знать ответ.

Морвин огляделся.

– Мы никогда не обсуждаем такие вещи в разговоре, – в конце концов проговорил он.

Микаэль заскрежетал зубами и утер рот тыльной стороной ладони.

– Да, – выговорил он затем. – Это еще имеет полную силу. Мы должны вернуть его в ДиНОО. Потом мы должны уладить жалобу Централи ДиНОО, которая конечно ничего не сделает их живому улизнувшему капитану. По соглашению мы должны вернуть его – вот так, если будет слишком много свидетелей, вот что мы обязаны сделать. Если только они не сделают его их полномочным представителем на Первой Конференции СЭЛ. Кажется так они и планируют, и это ободряет его теперь. Я желал бы дать ему понять, что это ошибочный курс, для нас выгодно, чтобы его иммунитет, как дипломата, был аннулирован. Положение очень затруднительно.

– Да.

– Ты служил под его началом. Ты был его хорошим другом.

– Полагаю, что так.

– Что ж. Ты еще остаешься таковым или нет?

– Как ты знаешь, я встречаюсь с ним от случая к случаю – вспомнить старые времена.

– Есть шанс, что ты сможешь пробудить в нем разум?

– Как я сказал, мы не говорим о таких вещах. Он не станет меня слушать.

Морвин сделал большой глоток кофе.

– Не имеет значения, кем он когда-то был, он убийца и человек, осуществивший диверсию – среди всего прочего – теперь. Ты осознаешь это или нет?

– Полагаю, да.

– Если он зайдет слишком далеко – если он сорвет какие-то действительно крупные соглашения – это может привести к войне. Существует множество политиков и военных, которым это послужит оправданием, чтобы снова взяться за ДиНОО, избавиться от него раз и навсегда.

– Почему ты мне рассказываешь это, Майк?

– Я сейчас свободен и я не получал приказа. Обнадеживает, что мое начальство не дознается, что я упоминал об этом при тебе. Ты именно тот человек, как я знаю – законно проживающий здесь, в городе, и мой друг – тот, кто действительно знаком с тем человеком и даже видится с ним иногда. Дьявол! Я не хочу новой войны! Даже если это будет дело одной ночи. Я стар. Что мне хочется, так это отставки, рыбалки и охоты. Ты являешься его ЭО. Он послушает тебя. Он даже подарил тебе ту веселую трубку, когда все закончилось. Разве это не настоящая курительная трубка Навевающая Грезы? Это чего-то стоит. Ты для него должен что-то значить.

Лицо Морвина залилось румянцем, и он кивнул в дыму, который застилал глаза и ударял в голову.

«И я послал его также, как и всех остальных», – подумал он, – «когда ушел к ОЛ и начал получать их деньги.»