СУРА 7. ПАДЕНИЕ КРАСНОГО ШАТРА

Подобно белому огненному клинку вонзился в Хасана следующий бросок Амнета.

Мастер, менее искушенный в использовании астральной энергии, послал бы разряд в голову ассасина, целясь в шестой узел, расположенный посередине, позади глазных яблок. Но такой бросок, как рассудил Амнет, был бы не только бесполезен, но и опасен. Подобно удару кулака в лицо, он направлен на человеческий орган, созданный, чтобы распознавать такие нападения. Хасан отведет его в сторону так же просто, как борец на арене пригибается, когда видит замах противника.

Вместо этого Амнет направил свой бросок ниже, на третий узел, который расположен позади пупка. Место, через которое жизненные соки вливаются в организм зародыша, этот узел поглотит энергию и разнесет ее по телу: прекрасный выбор для смертельного удара.

Человек, стоящий в стороне, ничего не заметил бы, разве только ощутил дрожание воздуха, уловил след движения, который оставляет пролетевшая стрела на зеркальной поверхности глаза. Для Амнета, который запустил и направил его, сгусток энергии Камня выглядел как вполне осязаемая субстанция, столь же ясно различимая в пространстве, как столб света из витражного окна в пыльном воздухе собора, столь же алая, как первый луч солнца, поднимающегося из-за гор. Для Хасана, который был его целью, сгусток энергии, отливавший голубым, словно возник в глубине радужной призмы и рванулся вперед с немыслимой скоростью.

Он преодолел разделявшее их расстояние за неуловимое время промелькнувшей мысли.

Даже если Хасан и видел заряд, он не успел его отклонить. Заряд ворвался в его тело, как конь, на всем скаку проламывающий брешь в изгороди.

Хасана отбросило назад. Руки, едва не вырвавшись из суставов, взлетели вперед в попытке обрести утерянное равновесие. Пальцы вытянулись до предела, целясь в лицо Томаса Амнета. Аура Хасана приобрела туманно-голубой оттенок. Его тело ярко засветилось, как дом, охваченный пламенем, которое еще не разрушило крышу и не разбило стекла в окнах… Хасана скрутила судорога.

Ответный удар обрушился на Амнета, отбросив его назад на травянистый берег. Он приземлился на спину и перекувырнулся через голову. Что-то ощутимо хрустнуло в основании черепа. Ноги Амнета тяжело рухнули. Он попытался поднять голову и не смог.

Хасан перенесся через реку и встал над ним. Ассасин мог вынуть клинок и вонзить Амнету в горло или в живот. Он мог опустить сапог на лицо тамплиера. Вместо этого он повел плечами и повторил то движение, словно лепил снежок.

Амнету стало страшно.

Паника гальванизировала его члены, он собрался с силами и приподнял голову, несмотря на белое пламя боли, охватившее шею. Движение головы дало импульс телу, и ему удалось с большим трудом откатиться на несколько жалких футов в сторону.

Хасан проворно направил сфокусированный заряд энергии в спину Амнета. Алый жар вспыхнул в позвоночнике, разрывая мышцы и ломая кости. Ноги окоченели.

Нечеловеческим усилием Амнет воззвал к Камню, умоляя помочь ему преодолеть боль, заживить разорванную ткань мышц, соединить лопнувшие нервы. Камень затеплился своей собственной вибрирующей энергией и вернул чувствительность нижней части его тела. Амнет ясно ощущал, как из своего кожаного футляра Камень вливал силу в онемевшие члены, укреплял бедра и спину, поднимая его, как мать поднимает свое дитя из колыбельки, укрывая от холода.

Теперь, стоя прямо, он повернулся лицом к Хасану.

Еще одним невероятным усилием воли, он вызвал из Камня самый сильный заряд энергии.

Это был не мягкое, увещевательное проявление его пассивной силы, вроде той, что излучалась под дымными испарениями, создавая образы и видения, или той, что помогла затуманить ум и размягчить волю султана-полководца. Это было насилие. Это была жажда мести. Он использовал Камень, как берсеркер свой меч — неистово. Его намерением было бить, топтать, уничтожать.

Он швырнул еще один заостренный заряд в Хасана, который на минуту ослабел после своей последней атаки. На этот раз Амнет послал молнию выше, в шестой узел, расположенный в полости горла. Нанесенный со всей силы, такой удар мог лишить человека дыхания и раздробить гортань всмятку. Хасан должен был умереть, захлебнувшись собственной кровью.

Голова ассасина откинулась назад, свободно и беззаботно, как у мужчины, наслаждающегося поцелуями красавицы. Улыбка изогнула губы под усами. Энергетическое облако окутало его голову.

Резким кивком Хасан отбил удар, послав голубую молнию прямо в кожаный мешок, висящий на поясе тамплиера.

Страшная сила перебила только что обретенные ноги Амнета. Он упал на одно колено. «Surgite! — приказал он себе сурово. — Встань!» Еще одна волна силы камня влилась в его члены. Одновременно он попытался снова испустить заряд в Хасана.

Камень вдруг сделался непомерно тяжелым, оттягивая пояс, прорывая оленью кожу сумки, в которой Амнет носил его. Он опустил руки и подхватил Камень, когда тот начал выпадать. Кристаллическая решетка дрожала от непомерной задачи, возложенной на нее. Пересекающиеся оси решетки разогнулись и начали распадаться.

Томас Амнет почувствовал, как что-то рвется в самой глубине его мозга.

Пение мусульман поднялось на пол-тона и стало похоже на стрекотание цикады, сверлящее знойный летний воздух. Великий магистр Жерар, не будучи искушенным в музыке, понял лишь, что сарацинские воины, окружавшие кольцо обороны, готовили себя к неистовому насилию.

Стоило всего одному христианскому воину решить, что больше им не выдержать осады, бросить свою пику и кинуться вперед на сверкающие ятаганы, и гул усилится. Он преодолеет бесплодную монотонность, а затем еще раз возвысится до бешеного визга.

Множество христиан потеряло сознание от жары. Многие упали в обморок просто от страха перед безжалостным натиском, который обещало пение мусульман.

Жерар взялся за рукоятку своего длинного меча и зашагал в узком пространстве между двумя шеренгами тамплиеров, которые противостояли сарацинам на западном склоне холма. Когда кто-то, покачнувшись, выпадал из строя, Жерар приказывал другому выйти вперед и занять его место.

Пот стекал на брови и заливал глаза. Каждая капелька, выступавшая на грязном лице, была влагой его тела, которую нечем восстановить. Он умирал, истекая водой и солью.

Когда он поднес руку в тяжелой перчатке ко лбу, чтобы отереть этот соленый поток, пение внезапно прекратилось.

В наступившем безмолвии двое справа от него упали замертво. Жерар собирался было выдвинуть двоих из второй шеренги, чтобы заполнить брешь, но что-то остановило его.

Что означала эта тишина?

Сарацины ответили ему пронзительным воплем.

В предельном исступлении, ближайшие к неприятельской шеренге мусульманские воины бросились прямо на острия пик, пригнув их к земле тяжестью собственных тел.

Подхватив вопль, остальные рванулись вперед, карабкаясь по агонизирующим телам своих товарищей, нанизанных на пики, и орудуя мечами, пока христиане пытались высвободить свое оружие. Коварно изогнутые ятаганы рассекали незащищенную плоть между шлемами и кольчугами. Кровь била фонтаном, и первая шеренга крестоносцев пала прежде, чем вторая успела приготовить мечи.

Волна сарацинов накатывала на тамплиеров.

Жерару приходилось видеть, как сражаются берсеркеры: дерутся, теряют руку или глаз, дерутся еще неистовее, наконец гибнут — и все это ни на минуту не приходя в сознание. Те берсеркеры были одиночками, каждый — пленник своего собственного безумия. Глядя на человеческую лавину, обрушившуюся на французов, он впервые видел безумие толпы. Тысячи людей двигались как один и умирали без малейшего стона. Когда бегущие воины втаптывали в землю своих же упавших товарищей, те казались бесчувственными, как подошвы сапог. Они были одержимы.

Жерар перекрестился, сжал меч и взбежал наверх по холму. Он шел, глядя назад, на приближающуюся лавину оскаленных смуглых лиц и сверкающих изогнутых клинков. Подобно шеренге жнецов, они расчищали себе путь, не зная преграды.

Что-то зацепилось за ногу Жерара, он оглянулся. Оказывается, он уже стоял возле шатра, чьи полотнища были алыми, как кровь, от которой он бежал сюда. Лодыжки его запутались в веревках.

Он поднял меч, чтобы разрезать полотнища и исчезнуть внутри шатра. Но прежде, чем он успел замахнуться, что-то тяжелое ударило его по голове. Он упал лицом вниз на полог шатра обрывая его и оттягивая вниз собственным весом. Крыша павильона задергалась и опала. Сарацины, добравшиеся до вершины холма, перерезали веревки с другой стороны, и шатер рухнул.

Складки тяжелого полотна, расшитого французскими гербами и ликами апостолов закрыли от Жерара дневной свет.

Руки Амнета сомкнулись вокруг камня, когда он выпал из разорванной сумки. Гладкая поверхность была горячей на ощупь. Грани врезались в пальцы, словно раскаленные до красна ножи. Амнет ощущал, как беснуется в глубине кристалла непостижимая энергия, разрывая его структуру неразъединимых связей. Звук, высокий и чистый, как звук стеклянной гармоники, наполнил всю долину, он исходил из сердца камня.

Шатаясь, он нес Камень, словно это были его отрезанные яички: шаг за шагом смиряясь с болью и невыносимым чувством утраты. В дюжине футов от него Хасан приходил в себя от последнего отбитого удара. Когда взгляд его прояснился он увидел разбухший кристалл, прижатый к паху Амнета. Когда он понял, что происходит, рот его сам собой раскрылся. Он не мог поверить собственным глазам.

— Не-е-ет!

Вопль достиг слабеющего слуха Амнета, преодолев завесу чистого звука, исходившего из Камня. Этот крик отрицания, усиленный неподдельной искренностью чувства, переполнил кристалл последней каплей энергии, которая, выплеснувшись, будет покоиться в этой красивой долине возле Галилеи почти тысячу лет.

Как треснувший церковный колокол, Камень рассыпался, не выдержав собственной тяжести. Его последняя песня окончилась звоном падающего металла. Раскаленные докрасна осколки кристалла посыпались сквозь кровоточащие пальцы Амнета.

Сила ушла из его ног. Он рухнул на колени, потом на бок, ударившись о землю плечом, бедром и головой. Как марионетка без ниточек, он наконец затих, коченея. Нежные ростки травы щекотали его щеку и царапали роговицу раскрытых глаз.

Хасан пришел в себя и медленно приблизился. Он снова двигался с той гибкой грацией, которая отличает живого и здорового человека, находящегося в полном сознании, готового отпрыгнуть при первом признаке опасности.

Амнет не шевелился. Его разбитое тело, чужое и холодное, было уже наполовину мертво, энергия Камня больше не оживляла его. Он чувствовал, как дюйм за дюймом нервные волокна его обнаженного спинного мозга вздувались, рвались с шипением и опадали. Когда этот неконтролируемый процесс достиг основания черепа, он понял, что сознание покидает его. Скоро за ним последует и душа.

Бормоча какие-то слова, которые Амнет уже не мог разобрать, Хасан присел на корточки и скрылся из поля зрения тамплиера, ибо взгляд его уже остановился. Руки ассасина, должно быть, делали что-то в области паха Томаса, но тот не мог представить, какой вред телу он рассчитывал причинить там.

Руки Хасана делали быстрые сгребающие, прочесывающие движения. Потом он встал, но руки его были так плотно прижаты к телу, что Томас не мог разглядеть, что в них было.

Последний раз взглянув в затуманившиеся глаза Амнета, Хасан повернулся и, сгибаясь под тяжестью своего груза, быстро зашагал прочь из долины.

Бульканье и шипение из основания черепа проникло внутрь, как вода, заливающая трюм тонущего судна. Когда оно наконец вылилось из разбитого темени, он погрузился в темноту, и тело его умерло.

Проворные сильные руки сняли с Жерара де Ридерфорда полотно шатра. Над ним склонились смуглые лица, в глазах светилось торжество победы. Сарацины подняли его на ноги. Они гладили пальцами красный крест, пришитый к его плащу. Они щелкали языками, разглядывая этот признак принадлежности к Ордену.

Один из них взвесил на руке медальон, знак высшей власти Ордена, тяжелый золотой диск, украшенный эмалью, который Жерар носил на шее на массивной золотой цепи. Великий магистр попытался защитить медальон, но похитители быстро отвели его руки назад. Они стащили медальон с шеи, и двое тут же бросились в сторону, сцепившись в отчаянной схватке за право обладания им.

Меч Жерара куда-то пропал, пока он барахтался в складках шатра. Сарацины сорвали кинжал с его пояса и накинули на шею грубую веревочную петлю.

Они повели его вниз с холма. Со всех сторон спускались тысячи таких же пленников, ошарашенных и шатающихся, сконфуженных и полумертвых от усталости и жажды. Они плелись, как бараны на веревках.

У подножия холма сарацинские командиры отделяли тамплиеров с красными крестами на одежде от других христианских рыцарей, сопровождавших короля Гая. Тамплиеров отвели в пологий овраг под Гаттином. Шеренга сарацинских лучников с их забавными короткими луками встала над ними на краю оврага.

— Христиане! — прогремел над ними звонкий голос с хорошим французским выговором. — Вы, кто принадлежит к Ордену Храма!

Жерар поднял голову, но солнце светило в глаза, и он не смог разглядеть говорящего.

— Вам следует сейчас, — голос звучал убедительно и даже почти дружелюбно, — встать на колени и помолиться вашему Богу.

Как паства в соборе, пять тысяч разоруженных тамплиеров упали на колени. Их кольчуги зазвенели разом, словно якорные цепи флотилии.

Жерар пытался помолиться, но его отвлекло бормотанье и стоны, доносившиеся с обоих концов оврага. Он вытянул шею и посмотрел поверх склоненных голов и согбенных спин своих соратников. Там, в отдалении, сарацины методично размахивали мечами.

— Они отрубают головы нашим товарищам! — пронесся по рядам испуганный шепот. — Вставайте! Надо защищаться!

— Не сметь! — приказал Жерар сквозь зубы. — Лучше точный удар меча, чем дюжина плохо пущенных стрел.

Те, кто слышали его, затихли. Шепот прекратился.

Через некоторое время кто-то рядом сказал мягко:

— Сегодня вечером, друзья, мы разобьем палатки на небесах.

— На берегу реки… — отозвался его невидимый товарищ.

Наступила тишина.

— Лучше бы ты не говорил про воду, — процедил кто-то поодаль.

— О, хоть бы каплю! — простонал другой голос.

Этому стону не суждено было продолжиться, ибо сарацинские палачи уже стояли над ними и — вжик, вжик…

Саладин взобрался на шаткую гору подушек и попытался устроиться там поудобнее. Он поерзал, перенося свой вес из стороны в сторону и проверяя устойчивость сооружения, чтобы потом не свалиться в самый неподходящий момент. Но гора, сложенная не менее искусно, чем фараоновы пирамиды, оказалась достаточно надежной.

Саладин привык иметь дело с более цивилизованными противниками, которые соблюдали должный этикет даже после поражения, даже измученные жарой и жаждой. Пленный мусульманский шейх знает, что в шатер победителя надобно вползать на коленях, на коленях и локтях, даже на животе, если нужно, голову держать как можно ниже, а поза должна выражать полную покорность полководцу, захватившему его. Но эти христианские аристократы не знают правил приличия. Они войдут в шатер прямо и будут стоять во весь рост, словно это они сегодня победители.

Его приверженцам непозволительно лицезреть подобное унижение вождя. Для того-то и была сооружена пирамида подушек.

Но все оказалось напрасно.

Король Гай не вошел в шатер сам, его внесли за руки и за ноги четыре сарацинских богатыря. Остальные аристократы следовали за своим распростертым королем. Они шли прямо, но с низко опущенными головами.

— Он мертв? — спросил Саладин.

— Нет, господин. На него напала лихорадка от жары. Он бредит.

Гай, Латинский король Иерусалима, лежал на ковре перед горой подушек, словно груда старого тряпья. Ноги у него дергались, руки блуждали по ковру; глаза совсем закатились. Остальные знатные рыцари — среди них Саладин приметил тонкие кошачьи черты Рейнальда де Шатильона — отпрянули от своего короля, опасаясь, что он умирает. Так оно, впрочем, и было.

— Принесите королю освежиться, — приказал Саладин.

Визирь сам поднес чашу розовой воды, охлажденной снегом, который доставляли с гор в бочках, закутанных в меха. Мустафа встал на колени подле головы короля и, смочив конец своего кушака, положил его на пылающий лоб Гая. Прохлада придала некую осмысленность взгляду короля, и он прекратил дергаться. Когда рот его раскрылся, Мустафа поднес край чаши к губам и налил несколько капель на язык, обложенный и потрескавшийся, как шкура дохлой лошади, пролежавшей в пустыне пару месяцев.

Король Гай поднял руки и вцепился в чашу, определенно намереваясь вылить всю воду себе в глотку. Но Мустафа держал чашу крепко. Когда же, наконец, король осознал, как приятно пить маленькими глотками, Мустафа отдал ему сосуд. Визирь поклонился Саладину и отступил назад.

Приподнявшись на локте Гай жадно пил. Утолив жажду, он впервые осмысленно огляделся. Он увидел остальных французских дворян, стоявших как побитые собаки, в распухшими языками, свисающими поверх бород. Какие-то остатки государственной ответственности побудили его поднять чашу, предлагая ее товарищам по несчастью.

Первым схватил сосуд Рейнальд де Шатильон. Этот человек, самопровозглашенный принц Антиохии, утопил мусульманских паломников в Медине, сжег христианские церкви на Кипре, предложил обесчестить сестру Саладина и намеревался разбросать кости Пророка. Трясущимися руками он поднес чашу к губам — он принимал освежающий напиток как гость в шатре Саладина!

— Остановись! — Саладин почувствовал как лицо его морщится и искажается бешенством, с которым разум не в силах совладать. Он скатился вниз с горы подушек и встал перед пленниками. «Так не должно быть!»

Король Гай смотрел вверх с изумленным, почти страдальческим выражением на глуповатом лице.

Рейнальд, с бороды которого капала розовая вода, ответил Саладину улыбкой, больше походившей на глумливую усмешку.

Красноватая дымка заволокла все перед глазами сарацинского генерала. Полуослепший от гнева, он повернулся к Мустафе.

— Объясни королю Гаю, что это он — а не я — оказал такое гостеприимство нашему врагу.

Мустафа бросился вперед, упал на колени перед королем и открыл было рот. Но простого объяснения было мало. С точностью, выработанной годами упражнений в воинском мастерстве, он выбил чашу из рук Рейнальда, сломав при этом ему палец. Вода забрызгала остальных христианских дворян, а край летящей чаши разрезал одному из них бровь.

Рейнальд, теперь с открытой издевкой, протянул к Саладину поврежденную руку. «Это тебе твой драгоценный Магомет приказал сделать?» — и голос был такой насмешливый, дразнящий…

Не раздумывая, Саладин выхватил свой меч из гибкой дамасской стали и одним легким движением описал в воздухе сверкнувшую петлю.

Рука Рейнальда, отрубленная у самого плеча, упала королю Гаю на колени, судорожно дергаясь. Король взвыл и отпрянул в сторону, стараясь освободиться от этого подарка.

Рейнальд уставился на свою руку, затем поднял круглые от ужаса глаза на Саладина. Губы изогнулись в изумленное «О», изо рта вырвался восходящий агонизирующий вой, подобный волчьему.

Прежде, чем этот ужасный звук успел проникнуть сквозь стенки шатра, один из телохранителей султана ринулся вперед, выхватывая саблю, и разом срубил голову Рейнальда с плеч. Удивленная голова покатилась по ковру, уткнувшись лицом в подножие пирамиды подушек. Тело, фонтанируя кровью, сначала упало на колени, затем рухнуло вперед.

Король Гай, забрызганный кровью, с отрубленной рукой Рейнальда на коленях, с ужасом смотрел вверх на Саладина.

— Пощади нас, великий король! Пощади нас!

Султан, дав выход своему бешенству, мгновенно остыл. Он взглянул на Гая с состраданием.

— Не бойся. Не подобает королю убивать короля. Ты и те придворные, которые смогут доказать благородство крови, будут оставлены для выкупа. Остальные твои воины, оставшиеся в живых, будут проданы в рабство. Таково решение Саладина.

Король Гай, ввергнутый всеми испытанными ужасами в униженную покорность, низко склонил голову.

— Благодарю тебя, государь.

Крестоносцы — так стали называть европейских рыцарей, отправлявшихся в Палестину, — так и не смогли больше отвоевать свое королевство в Святой Земле. Все, что от них осталось — это цепь разрушающихся укреплений на холмах: архитектура Франции поверх архитектуры Рима, и все это на руинах соломоновых строений.

Вскоре на этой сцене появится Ричард Английский. Он также будет сражаться с Саладином и также проиграет ему. При этом ему придется уступить бразды правления в своей далекой зеленой стране брату Джону, чьи сомнения и колебания приведут к созданию Великой Хартии, праматери всех конституций.

Айюбиды Саладина, а после них мамелюки будут править в Палестине свыше трех столетий, но им так и не удастся подчинить себе ассасинов в их горных убежищах. Укрывшись в своем Тайном Саду, опекаемые своим Тайным Основателем, они будут терзать всех тех, кто пытается поработить арабских феллахов.

Между тем Египет уступит свою власть растущей Оттоманской империи турок. Она будет господствовать в этой земле следующие четыре столетия. В конце концов и империя начнет клониться к закату, уступая власть конгломерату шейхов под негласным руководством англичанина Т.Э.Шоу, более известного под боевым прозвищем Лоуренс. Так началось британское правление в Палестине, которое продлится всего тридцать лет в двадцатом веке.

Конец британскому правлению положит послевоенный хаос, который даст возможность осуществиться пророчествам и мечтам сионизма. Ассасины же будут по-прежнему созерцать это из своих горних убежищ. И снова здесь прокатятся войны, когда сначала египтяне, затем сирийцы попытаются отвоевать многострадальную землю. Война перекинется на север, в Ливан и едва не разрушит до основания государство, которое пыталось жить в гармонии с переменчивыми ветрами, порожденными этим дурно воспитанным веком.

Девять столетий нескончаемые войны будут терзать Святую Землю. Девять столетий будут взирать на это ассасины из своих горних убежищ.

ФАЙЛ 07. ДОЛОЙ МАСКИ!

Ворота главного входа были снесены взрывным устройством значительно более сильным, чем ракета «Си Спэрроу». Створки ворот состояли из стальных прутьев толщиной три сантиметра, переплетенных внизу, вверху и посередине широкими лентами из слоистого сплава. Прежде створки ездили на стальных колесах по никелированным рельсам. Взрыв изогнул брусья и перекладины ворот в полусферы, превратив их в некие подобия параллелей и меридианов глобуса. Рельсы выворотило из асфальта. Болты величиной с большой палец Тома Гардена торчали как грибы.

Когда банда террористов подошла к воротам, Гарден разглядел последствия взрыва в слабом свете отдаленных огней и прожекторов. Ближние прожекторы и фонари дневного света вдоль дороги были разбиты.

— Ну, а здесь вы чем воспользовались? — спросил Гарден Итнайна. — Небольшой такой ядерной гранатой?

Палестинец шел, прикусив нижнюю губу. «Мой господни Хасан говорил о каком-то устройстве для особо укрепленных объектов. Бомба с несколькими зарядами и множественной ядерной реакцией…»

— Хорош укрепленный объект — пара стальных решеток!

— Если посмотреть внимательнее, — Итнайн встал между двумя бетонными столбами, к которым крепились створки и очертил на земле какую-ту фигуру,

— вы увидите здесь остатки фундамента. — В асфальте виднелся серый цементный квадрат со стороной два метра. — Это была центральная колонна, створки входили в ее пазы и запирались там.

— Да уж, укрепленный объект, — подивился Гарден. — А почему бы просто не взломать замки?

— Мой господин Хасан торопился.

Гарден посмотрел вперед на приземистое здание административного корпуса. Позади него, как Дуврская скала над рыбацкой деревушкой, возвышался центральный реактор. Везде было абсолютно тихо.

Пройдя шесть километров пешком, учитывая, что двое из них тащили на себе оставшиеся «Си Спэрроу», они, конечно, опоздали к главной акции захвата и существенно выбились из графика.

Команда опасливо пересекла пустынную парковку гостевых автомобилей, подошла к главному входу в административное здание и остановилась перед скользящими дверьми из матового стекла. Итнайн и один из его помощников шагнули вперед. Они перекрыли инфракрасный луч, двери разъехались… и разлетелись каскадом сверкающих алмазов.

— Черт! — выругался Итнайн, отступая в сторону и высоко поднимая ноги, чтобы избавиться от осколков.

Закаленное стекло было разрушено взрывом у ворот, только гравитация и сила инерции удерживала осколки в дверной раме. При первом же движении расколотое стекло рассыпалось под тяжестью собственного веса.

Гарден рассмотрел блестящий осколок. «Могу ли я предположить, что мой господин Хасан здесь не проходил?» — спросил он ехидно.

— Это здание не было его целью.

— А нашей?

Итнайн не ответил, просто перешагнул через дверную раму, громко хрустя тяжелыми ботинками по битому стеклу.

Гарден шел за ним очень осторожно в своих тонких кожаных ботинках. Закаленное стекло рассыпалось на одинаковые кубики, каждый весом около карата. Такая форма осколков, должно быть, безопаснее при авариях, чем чешуйки или пластинки, но все же и у кубиков имеются острые как лезвия грани и углы. На них можно поскользнуться, упасть и сильно порезать руки и лицо. Он шел медленно, наступая на всю ступню.

В вестибюле надо было пройти через несколько ворот: в одних были металлодетекторы для поиска оружия, в других — фосфорные датчики, выявляющие взрывчатые вещества. И те и другие сейчас, конечно, не работали.

— Ну что, нашли? — мысленно позлорадствовал Том, проходя под арками. Впрочем, на нем и не было ничего запрещенного.

— А где охрана? — поинтересовался он.

— На электростанции была в основном механическая охрана, — ответил Итнайн. — Наше нападение привлекло половину собак, работающих на территории. А потом ракеты вывели из строя их электронику.

— Ну, а другая половина?

Итнайн махнул рукой на север. «Где-то там. На другом конце территории».

— А как насчет охранников-людей?

— В административном здании было несколько нанятых полицейских, просто для выражения вежливости к посетителям, проходящим через детекторы. Эти люди, наверное, ушли в здание реактора, когда мы взорвали ворота.

— Но они и сейчас там? С оружием?

— Они сдадутся, когда мой господин Хасан захватит центр управления.

Гарден посмотрел на спутников Итнайна, которые слонялись по вестибюлю или проходили туда-сюда через детекторные арки. Оружие у них свободно болталось на ремнях.

— Кстати, не кажется ли вам, что вашим людям следовало бы двигаться более осторожно — ну, скажем, прикрывать друг друга?

Итнайн улыбнулся и покачал головой. «Здесь мы не попадем в ловушку. Вот дальше, в реакторном зале — возможно».

Они пошли вглубь здания по коридорам с кремовыми стенками и ковровыми дорожками цвета красного вина, мимо светлых дубовых дверей с черными табличками. В здании было оставлено ночное освещение, плафоны на потолке горели через один и очень тускло.