Мы вместе отбивали мир. Ты и я, потому что ничто, в сущности, не нуждалось в нас здесь, и все сопротивлялось нашему приходу. Мы прорезали и прожигали себе путь по земле и по морям, и мы сражались под морями и под небесами, пока не выбили все, что сопротивлялось нам. Затем были построены города и королевства, и мы возвысили тех, кого мы выбрали, чтобы управлять через них, а когда они перестали развлекать нас, мы снова их сбросили. Что знают молодые боги о тех днях? Могут ли они понять ту власть, которую знали мы Первые?

– Не могут, – ответил он.

– Когда мы жили в нашем дворце у моря, и я принесла тебе много сыновей, и наш флот завоевывал острова, разве не были прекрасны и полны очарования те дни? И ночи с огнем, ароматами и вином? Ты любил меня тогда?

– Я думаю, те двое любили друг друга.

– Те двое? Мы не так уж отличаемся от них. Мы не настолько изменились. Хотя с тех пор прошли века, есть что-то внутри нас, что не меняется, не переделывается, сколько бы тел мы не сменили, сколько бы любовников ни брали, сколько бы прекрасного и безобразного ни видели и ни делали, сколько бы ни передумали, ни перечувствовали. Сущность наша остается в центре всего этого и наблюдает.

– Разрежь плод – внутри него семя. Это и есть центр? Разрежь семя – в нем нет ничего. Это и есть центр? Мы с тобой совершенно отличны от хозяина и хозяйки сражений. Те двое знали хорошее, но это и все.

– Ты ушел с Неба, потому что устал от меня?

– Я хотел сменить перспективу.

– Долгие годы я ненавидела тебя за твой уход. Было время, когда я сидела в комнате, называемой Отчаяние, но была слишком труслива, чтобы пойти за пределы Брошенного Мира. И было время, когда я простила тебя и умоляла семерых Риши принести мне твое изображение, чтобы я смотрела на тебя, как будто ты вернулся, как будто мы снова вместе. А однажды я желала твоей смерти, но ты обратил палача в друга, так же как обратил мой гнев в прощение. Ты хочешь сказать, что не чувствуешь ко мне ничего?

– Я хочу сказать, что больше не люблю тебя. Было бы очень приятно, если бы хоть что-то в мире оставалось постоянным и неизменным. Если бы такая вещь была, она была бы сильнее любви, но я такой вещи не знаю.

– Я не изменилась, Сэм.

– Подумай хорошенько, Леди, над всем, что ты сказала, обо всем, что ты вспомнила обо мне в этот день. На самом деле ты вспомнила не мужчину, а резню, через которую мы с тобой прошли вместе. Теперь мир укрощен, а ты жаждешь былых пожаров и стали. Дело не в мужчине – нас с тобой разделила судьба, это судьба теперь – прошлое, она тревожит твой мозг, и ты называешь это любовью.

– Как бы я ее ни называла, она не изменилась! Ее дни не прошли. Это и есть постоянная вещь в мире, и я зову тебя разделить ее со мной снова!

– А как же Господин Яма?

– А что Яма? Ты имеешь дело с теми, кто считается ему ровней, и они еще живы.

– Значит, тебя интересовал только его Аспект?

Она улыбнулась в тени и ветре.

– Конечно.

– Леди, Леди, Леди, забудь меня! Живи с Ямой и будь его любовью. Наши дни прошли, и я не хочу вспоминать о них. Хорошие были дни, но они прошли.

Как есть время для всего, так есть время и для конца чего бы то ни было.

Сейчас время для консолидации человеческого роста в этом мире. Время делиться знанием, а не скрещивать клинки.

– Ты хотел биться с Небом за это знание? Ты хотел пробить Небесный Город, чтобы открыть его своды миру?

– Ты знаешь, чего я хотел.

– Тогда у нас еще может быть общее дело.

– Нет, Леди, не обманывай себя. Ты предана Небу, а не миру. И ты это знаешь. Если бы я получил свободу и ты присоединилась бы ко мне в сражении, ты, возможно, некоторое время была бы счастлива. Но, независимо от победы или поражения, ты в конце концов станешь еще более несчастной, чем раньше.

– Послушай, мягкосердечный святой из пурпурной рощи! Это как раз для тебя – предугадывать мои ощущения, но Кали отбрасывает свою преданность, когда хочет, она никому ничем не обязана, кроме своего выбора. Она богиня наемников, помни это! Возможно, что все твои слова – истина, а она лгала, когда говорила, что все еще любит тебя. Но она жестока и полна вожделения битвы, она идет по запаху крови. Я чувствую, что Кали может стать Акселерационисткой.

– Остерегайся говорить так, богиня. Мало ли кто может подслушать.

– Никто не подслушает, – сказала она, – потому что в этом месте редко произносят слова.

– Тем больше причин для кого-нибудь заинтересоваться, если здесь заговорили.

Она помолчала, потом сказала:

– Никто не подслушивает.

– Твоя сила выросла.

– Да. А твоя?

– Осталась той же, я думаю.

– Так ты примешь мой меч, мое колесо, мой лук во имя Акселерации?

– Нет.

– Почему нет?

– Ты слишком легко даешь обещания и так же легко нарушаешь их. Я не могу верить тебе. Если бы мы сражались и победили во имя Акселерационизма, это была бы, вероятно, последняя великая битва в этом мире. А ты не пожелаешь и не позволишь такому случиться.

– Ты глуп, Сэм, если говоришь о последней великой битве, потому что последняя великая битва – всегда следующая. А если я приду к тебе в более приятном виде, чтобы убедить тебя в правдивости моих слов? Если я обниму тебя в теле с печатью девственности? Тогда ты поверишь моему слову?

– Сомнение, Леди, есть целомудрие мозга, и я ношу на своем мозге эту печать.

– Тогда знай, что я привела тебя сюда, чтобы помучить тебя. Ты прав: мне плевать на твой Акселерационизм, и я уже исчислила твои дни. Я хотела подать тебе фальшивые надежды, чтобы ты был сброшен с большей высоты. И только твоя глупость и твоя усталость спасли тебя от этого.

– Прости, Кали…

– Мне не нужны твои извинения! Я хотела твоей любви, чтобы воспользоваться ею против тебя в твои последние дни и сделать их еще тяжелее. Но, как ты сказал, мы слишком изменились, и ты больше не стоишь трудов. Не думай, что я не могла заставить тебя улыбками и ласками снова полюбить меня: я чувствую в тебе жар, а мне не трудно разжечь его в мужчине. Но ты не стоишь той великой смерти, когда мужчина падает с высот страсти в бездну отчаяния. И у меня нет времени дать тебе что-нибудь, кроме презрения.

Звезды закружились вокруг него, нестирающиеся, жгучие, ее рука ушла из-под его ладони, когда она наливала еще две чаши сомы, чтобы согреться в ночи.

– Кали!

– Да?

– Если это даст тебе какое-нибудь удовлетворение, то я все еще забочусь о тебе. Это не любовь, или это слово ничего не значит. А то, что я подумал, имеет разные значения. Это чувство, по существу, безымянно, лучше таким его и оставить. Так что прими его и уходи вместе со своими шутками. Ты знаешь, что мы снова вцепимся друг другу в глотки, как только истощим запас общих врагов. У нас бывали частые примирения, но всегда ли они стоили той боли, которая предшествовала примирению? Ты побеждаешь, и ты богиня, а я поклоняюсь – разве не поклонение и религиозный страх создают комбинацию любви и ненависти, желания и страха?

Они пили сому в комнате Разбитого Сердца, и чары Куберы окружали их.

Кали сказала:

– Если я кинусь на тебя и стану целовать и скажу, что лгала, когда говорила, что солгала – чтобы ты засмеялся и сказал, что ты солгал, получится ли финальный реванш? Иди, Господин Сиддхарта! Лучше бы одному из нас умереть в Адском Колодце, потому что велика гордость Первых. Не следовало приходить сюда, в это место.

– Да.

– Значит, уходим?

– Нет.

– С этим я согласна. Давай посидим здесь и будем почитать друг друга некоторое время. – Ее рука легла на ее руку и погладила ее. – Сэм!

– Да?

– Ты не хотел бы лечь со мной?

– И таким образом скрепить свою гибель? Конечно!

– Тогда давай пойдем в комнату Отчаяния, где нет ветра и есть ложе…

Он пошел за ней из Разбитого Сердца в Отчаяние; пульс его быстро бился на горле. А когда он положил ее нагую на ложе и дотронулся до мягкой белизны ее живота, он понял, что Кубера действительно самый могущественный в Локапаласе, потому что чувства, которым была посвящена эта комната, наполнили его, и даже когда в нем поднялись желания, и он на ней – пришло ослабление, сжатие, вздох и последние обжигающие слезы.

– Чего ты желаешь, Госпожа Майа?

– Расскажи мне об Акселерационизме, Тэк из Архивов.

Тэк вытянул свой большой тощий костяк, и его кресло с треском подалось назад.

За ним были банки информации, довольно редкие записи заполняли своими пестрыми переплетами и запахом плесени длинные высокие стеллажи.

Он поглядел на леди, сидящую перед ним, улыбнулся и покачал головой.

Она была в туго облегающем зеленом и выглядела нетерпеливой; ее волосы были вызывающе-рыжими, мелкие веснушки покрывали нос и полушария щек.

Бедра и плечи были широкими, а узкая талия крепко дисциплинировала эту тенденцию.

– Почему ты качаешь головой? К тебе все идут за информацией.

– Ты молода, госпожа. За тобой всего три воплощения, если я не ошибаюсь. На этой точке твоей карьеры ты, я уверен, не захочешь, чтобы твое имя было занесено в особый список тех молодых, что ищут этого знания.

– Список?

– Список.

– А зачем тут быть списку при таких вопросах?

Тэк пожал плечами.

– Боги коллекционируют самые странные вещи, и кое-кто из них собирает списки.

– Я всегда слышала, что Акселерационизм считается полностью мертвым тупиком.

– Так почему же этот внезапный интерес к мертвому?

Она засмеялась и уставилась зелеными глазами в его серые.

Архивы взорвались вокруг него, и он оказался в бальном зале в середине Шпиля в милю высотой. Была поздняя ночь, почти перед рассветом.

Бал явно кончился уже давно, но в углу зала собралась толпа, в которой стоял и он. Кто сидел, кто полулежал, и все слушали невысокого, смуглого, крепкого человека, стоявшего рядом с богиней Кали. Это был Великодушный Сэм Будда, только что прибывший со своим тюремщиком. Он говорил о буддизме и акселерационизме, о временах связывания и об Адском Колодце, о богохульстве Господина Сиддхарты в городе Махартхе у моря. Он говорил, и его голос слышался далеко, гипнотизировал, излучал силу, доверие и тепло, и слова шли, и шли, и шли, и люди медленно теряли сознание и падали вокруг него. Все женщины были совершенно безобразны, кроме Майи. Она хихикнула, хлопнула в ладоши, привела обратно Архивы, и все еще улыбающийся Тэк снова оказался в своем кресле.

– Так почему этот внезапный интерес к мертвому? – повторил он.

– Но этот человек не мертвый!

– Нет? – сказал Тэк. – Не мертвый?… Госпожа Майа, он мертв с той минуты, когда ступил в Небесный Город! Забудь о нем. Забудь его слова. Не оставляй в своих мыслях ни следа о нем. Настанет день, когда тебе понадобится обновление – так знай, что Боги Кармы ищут сведений об этом человеке в мозгу каждого, кто проходит через их залы. Будда и его слова отвратительны в глазах богов.

– Но почему?

O – Он анархист, бросающий бомбы, прекрасноглазый революционер. Он хочет скинуть само Небо. Если ты хочешь более полной информации, я воспользуюсь машинами, чтобы найти сведения. Ты позаботилась получить подписанное разрешение для этого?

– Нет.

– Тогда выкини его из твоего мозга и запри дверь.

– Он и в самом деле такой плохой?

– Он еще хуже.

– Тогда почему ты улыбаешься, говоря о таких вещах?

– Потому что я человек несерьезный. Это никак не относится к моему сообщению. Так что будь осторожна.

– Ты, похоже, знаешь об этом все. А сами архивариусы иммунны к этим спискам?

– Едва ли. Мое имя стоит в списке первым. Но не потому, что я архивариус. Он – мой отец.

– Этот человек? Твой отец?

– Да. Ты удивляешься, как девочка. Я думаю, он даже не знает, что он мне отец. Что такое отцовство для богов, привыкших обладать многими телами, порождающих многочисленное потомство с богинями, которые тоже меняют тела четыре-пять раз в столетие? Я сын того тела, которое он когда-то носил, рожденный матерью, которая тоже прошла через многие тела, да и сам я живу не в том теле, в котором родился. Таким образом, родственные связи полностью запутаны и интересны главным образом на уровне метафизических размышлений. Что есть истинный отец человека?

Обстоятельства, соединившие два тела и тем произведшие его? Было ли, что по какой-то причине эти двое нравились друг другу больше, чем любые возможные альтернативы? Был ли то просто голод плоти, любопытство или воля? Или еще что-то? Жалость? Одиночество? Желание покорить? Что чувствовал или что думал отец тела, в котором я впервые осознал себя? Я знаю, что мужчина, живший именно в этом отцовском теле именно в тот момент времени, был сложной и могучей личностью. Хромосомы для нас не имеют значения. Если мы живем, мы не проносим эти отличительные признаки через столетия. Мы в сущности вообще ничего не унаследуем, кроме случайного дара имущества или денег. Тела имеют так мало значения в долгом пробеге, что гораздо интереснее размышлять об умственных процессах, которые выталкивают нас из хаоса. Я рад, что именно он вызвал меня к жизни, и я часто гадал, каковы были причины этому. Я вижу, что твое лицо вдруг потеряло краски, госпожа. Я совсем не собирался огорчать тебя этим разговором, просто хотел как-то удовлетворить твое любопытство и заложить в твой мозг кое-какие мысли, которые есть у нас, стариков, насчет этих дел. Когда-нибудь и ты тоже захочешь взглянуть на это с такой точки зрения, я уверен. Но мне жаль видеть тебя такой расстроенной. Умоляю тебя, успокойся. Забудь мою болтовню. Ты – Леди Иллюзии. Не могу ли я поговорить о чем-нибудь близком к тому материалу, с которым ты работаешь? Я знаю, что ты скажешь о манере, в какой я говорил, почему мое имя первое в списке. Это поклонение герою, я полагаю… Ну, вот, ты немножко раскраснелась. Не хочешь выпить холодного?

Подожди минутку… Вот, выпей. Теперь насчет Акселерационизма. Это просто доктрина дележа. Она предполагает, чтобы мы, жители Неба, отдали живущим внизу наши знания, могущество и имущество. Этот благотворительный акт должен быть направлен на подъем их условий существования на высший уровень, сродни тому, какой занимаем мы сами. Тогда любой человек будет как бог, видишь ли. В результате не будет никаких богов, а только люди. Мы должны отдать им наши знания науки и искусства, а сделав это, мы разрушим их простодушную веру и уберем весь базис их надежд на лучшее – потому что лучший путь для уничтожения веры и надежды – это позволить им реализоваться. Почему мы должны позволить людям страдать от этого груза коллективной божественности, как того желают Акселерационисты, когда мы и так даруем им это индивидуально, если они того заслуживают? В шестидесятилетнем возрасте человек проходит через Залы Кармы. Его судят, и если он делал добро, подчинялся правилам и ограничениям своей касты, оплачивал ритуалы Небу, продвигался вперед интеллектуально и морально, он воплощается в более высокой касте, а иногда получает божественность и приходит жить сюда, в Город. Каждый человек время от времени получает заслуженный десерт – например, ограждение от несчастных случаев; и таким образом, каждый человек, скорее чем общество в целом, может войти в божественное наследие, которое честолюбивые Акселерационисты желают оптом раскидать перед всеми, даже перед неготовыми. Как видишь, эта позиция страшно несправедливая и ориентирована на низшие касты. На самом же деле они желают понизить требования божественности. Требования эти строги по необходимости. Дашь ли ты силу Шивы, Ямы или Агни в руки ребенка? Если ты не дура, ты этого не сделаешь. Ты не захочешь проснуться утром и увидеть, что мира не существует. Именно это и могли вызвать Акселерационисты, поэтому их остановили. Теперь ты знаешь об этом учении все… Ну, я вижу, тебе жарко. Могу я повесить твою одежду и принести тебе выпить? Очень хорошо… Так на чем мы остановились, Майа? Ах, да, таракан в пудинге…

Так вот, Акселерационисты уверяли, что все, только что сказанное мною, было бы правдой, если бы не тот факт, что порочна сама система. Они клевещут на честность тех, кто разрешает перевоплощение. Некоторые даже осмеливались утверждать, что Небо содержит бессмертную аристократию своевольных гедонистов, играющих с миром. Другие смеют говорить, что лучшие люди никогда не получают божественности, но в конце концов встречаются с реальной смертью или воплощением в низшие формы жизни.

Кое-кто мог бы даже сказать, что ты сама была выбрана для обожествления потому только, что твоя первоначальная форма и стать поразили воображение некоего похотливого божества, а вовсе не из-за твоих явных добродетелей, милочка… Смотри-ка, у тебя, оказывается, полно веснушек! Да, об этих вещах проповедовали трижды проклятые Акселерационисты. Эти обвинения, которые поддерживает отец моего разума, я стыжусь произносить. Что человек может сделать с таким наследством, кроме как удивляться? Этот человек представляет последнюю ересь среди богов. Он – явное зло, но он и великая фигура, этот отец моего разума, и я уважаю его, как в древности сыновья уважали отцов своих тел… Теперь тебе холодно? Иди сюда, позволь мне…

Сюда… Сюда… Теперь сотки для нас иллюзию, моя любимая, чтобы мы вошли в мир, свободный от таких глупостей… Вот так. Повернись сюда… Пусть в этом бункере будет новый Эдем, моя влажногубая с зелеными глазами… Что главное во мне в этот миг? Истина, моя любовь, – и искренность, и желание разделить…

Ганеша, бог-творец шел с Шивой по лесу Канибурха.

– Бог Разрушения, – сказал он, – как я понимаю, ты нашел уже наказание для тех, кто отметил слова Сиддхарты не просто ухмылкой.

– Ясное дело, – сказал Шива.

– Сделав так, ты уничтожаешь его эффективность.

– Какую эффективность? Что ты имеешь в виду?

– Убей вон ту зеленую птицу на молодой ветке.

Шива двинул трезубцем, и птица упала.

– Теперь убей ее самца.

– Я его не вижу.

– Ну, любую другую из ее стаи.

– Ни одной не вижу.

– И не увидишь, потому что эта лежит здесь мертвая. Так что, если желаешь, убей сначала тех, кто слушал слова Сиддхарты.

– Я уловил смысл твоих слов, Ганеша. Пока он останется на свободе.

Ганеша, бог-творец смотрел на джунгли вокруг. Хотя он шел по королевству призрачных кошек, он не боялся зла: рядом с ним шел Бог Хаоса, и Трезубец Разрушения защищал его.

Вишну Вишну Вишну смотрел на Браму Браму Браму…

Они сидели в Зале Зеркал.

Брама крепко держался на Восьмисложной Тропе, триумф которой есть Нирвана.

Выкурив три сигареты Вишну откашлялся.

– Да, Господин? – спросил Брама.

– Могу я осведомиться, зачем этот буддийский трактат?

– Ты не нашел его чарующим?

– Нет, не слишком.

– Это уж твое лицемерие.

– Что ты хочешь сказать?

– Учитель должен показывать хотя бы умеренный интерес к собственным урокам.

– Какой еще Учитель? Какие уроки?

– Конечно, Татагатха. Зачем бы еще в недавние годы Бог Вишну стал воплощаться среди людей, как не для того, чтобы учить Пути Просветления?

– Я?…

– Эвива, реформатор, убравший из людских мозгов страх реальной смерти. Те, кто не родится снова среди людей, теперь уходят в Нирвану.

Вишну улыбнулся.

– Лучше объединиться, чем бороться за искоренение?

– Почти эпиграмма.

Брама встал, взглянул на зеркала, взглянул на Вишну.

– Итак, когда мы отделаемся от Сэма, ты будешь реальным Татагатхой.

– Как мы избавимся от Сэма?

– Я еще не решил, но открыт советам.

– Не могу ли я посоветовать, чтобы он был воплощен в джек-птицу?

– Можешь. Но тогда кто-нибудь может пожелать, чтобы джек-птица воплотилась в человека. Я чувствую, что у него есть заступники.

– Ну, у нас еще есть время рассмотреть эту проблему. Спешить некуда, раз он теперь под охраной Неба. Я сообщу тебе свои мысли насчет этого дела, как только они у меня будут. Сразу нелегко.

Затем они они они вышли вышли вышли из Зала.

K Вишну вышел из Сада Радостей Брамы; как только он ушел, сюда вошла Леди Смерть. Она обратилась к восьмирукой статуе с виной, и статуя стала играть.

Услышав музыку, подошел Брама.

– Кали! Любезная Дама! – возвестил он.

– Могуч Брама, – ответила она.

– Да, – согласился Брама, – так могуч, как только можно пожелать. А ты так редко бываешь здесь, что я безмерно рад твоему визиту. Пройдемся по цветущим тропинкам и поговорим. Ты прекрасно одета.

– Спасибо.

Они пошли по цветущим тропинкам.

– Как идут приготовления к свадьбе?

– Хорошо.

– Вы проведете медовый месяц в Небе?

– Нет, мы планируем провести его подальше отсюда.

– Где же, могу я спросить?

– Мы еще не решили.

– Время летит на крыльях джек-птицы, дорогая. Если ты и Лорд Яма пожелаете, можете пожить в моем Саду Радостей.

– Спасибо, Создатель, но это слишком роскошное место, чтобы два разрушителя проводили здесь время и чувствовали себя легко. Мы поедем куда-нибудь подальше.

– Как хотите. – Он пожал плечами. – Что еще у тебя на уме?

– Что с тем, кого называют Буддой?

– С Сэмом? Твоим бывшим любовником? А что с ним, в сущности? Что ты хотела бы знать о нем?

– Как он… Как с ним поступят?

– Я еще не решил. Шива советовал мне подождать некоторое время, прежде чем что-нибудь сделать. Таким образом мы можем проверить его воздействие на общество Неба. Я решил, что Вишну станет Буддой ради исторических и теологических целей. А что касается самого Сэма, я прислушаюсь к любому разумному совету.

– Ты однажды предлагал ему божественность.

– Да. Однако он не согласился.

– Что, если ты снова это сделаешь?

– Зачем?

– Не будет существовать теперешней проблемы, а он не очень талантлив индивидуально. Его таланты делают его ценным добавлением к пантеону.

– Такая мысль появлялась и у меня. Теперь он должен бы согласиться, поскольку тут – быть или не быть. А я уверен, что он хочет жить.

– Есть средства точно удостовериться в этом.

– А именно?

– Психозонд.

– А если это покажет недостаток обязательств к Небу, и будет…

– Не может ли быть изменен сам его мозг, скажем, Лордом Марой?

– Никогда не думал, что ты грешишь сантиментами, богиня. Но ты, похоже, очень хочешь, чтобы он продолжал существовать, хоть в любой форме.

– Возможно.

– Ты знаешь, что если с ним сделать такую вещь, он уже не будет прежним. Он очень изменится. И его талант может пропасть вовсе.

– С течением лет все люди естественно меняются; меняются мнения, верования, убеждения. Одна часть мозга может спать, а другая бодрствовать.

Талант, мне кажется, трудно уничтожить, пока остается сама жизнь. А жить лучше, чем умереть.

– Может быть, ты и убедишь меня в этом, богиня, если у тебя есть время.

– Сколько времени?

– Скажем, три дня.

– Пусть будет три дня.

– Тогда давай перейдем в мой Павильон Радостей и поговорим о пустяках.

– Прекрасно.

– Где сейчас Лорд Яма?

– Он работает в своей мастерской.

– И долго он там пробудет?

– По крайней мере, три дня.

– Это хорошо. Да, для Сэма тут может быть некоторая надежда. Хотя это и против моих лучших мыслей, но я, пожалуй, могу оценить положение. Да, смогу.

Восьмирукая статуя богини, уныло играющая на вине, роняла музыку вокруг них, пока они шли по саду.

Хальба жила в дальнем конце Неба, возле края дикости. Дворец, называвшийся Грабеж, был так близок к лесу, что животные, проходя через прозрачную стену наталкивались на него. Из комнаты под названием Похищение, можно было видеть сумрачные тропы джунглей.

В этой комнате, где стены были увешаны сокровищами, украденными в прошлых жизнях, Хальба приняла Сэма.

Хальба была богом/богиней воров.

Никто не знал истинного пола Хальбы, потому что она имела привычку менять его в каждом воплощении.

Сэм смотрел на гибкую, темнокожую женщину в желтом сари и в желтом же покрывале. Сандалии и ногти ее были цвета корицы, а на черных волосах она носила тиару.

– Ты мне симпатичен, – сказала Хальба мягким, мурлыкающим голосом. Только в те сезоны жизни, когда я воплощаюсь в мужчину, я поднимаю свой Атрибут и занимаюсь грабежом по-настоящему.

– Но ты и теперь можешь принять свой Аспект?

– Конечно.

– И поднять свой Атрибут?

– Вероятно.

– Но ты не хочешь?

– Нет, пока я в виде женщины. Когда я мужчина, я могу поручиться, что украду что угодно и откуда угодно… Видишь, на дальней стене висят мои трофеи? Большой плащ из синих перьев принадлежал Сриту, главе демонов Катапутны. Я украл его из его пещеры, когда его адские собаки спали, опоенные мною же. Ту меняющую форму драгоценность я взяла из Купола Жара, забравшись туда с помощью присасывающихся дисков на запястьях, коленях и пальцах ног, в то время как Матери внизу…

– Довольно! – сказал Сэм. – Я знаю все эти сказки, Хальба, потому что ты постоянно их рассказываешь. Прошло очень много времени с тех пор, как ты предпринимала рискованное воровство, и я полагаю, что слава далекого прошлого нуждается в частичном повторении. Иначе даже старшие Боги забудут, кем ты была когда-то. Я вижу, что пришел не туда, и постараюсь найти какое-нибудь другое место.

Он встал, как бы собираясь уйти. Хальба шевельнулась.

– Подожди.

– Да? – Сэм остановился.

– Ты мог бы, по крайней мере, рассказать мне о краже, которую ты замышляешь. Может, я дам совет…

– А на что мне даже самый лучший совет, Монарх Воров? Мне нужны не слова, а действия.

– Тогда, может быть… Расскажи!

– Ладно, – сказал Сэм, – хотя я сомневаюсь, что тебя заинтересует столь трудная задача…

– Брось ребяческую психологию и расскажи, что ты хочешь украсть.

– В Музее Неба, крепко построенном и постоянно охраняемом…

– И который всегда открыт. Дальше.

– В этом здании, в витрине с компьютерной защитой…

– Достаточно ловкий человек может вывести ее из строя.

– В этой витрине на манекене висит серая кольчужная униформа. Рядом много всякого оружия.

– Чья?

– Древняя одежда того, кто сражался в северных походах во время войны против демонов.

– Не твоя ли?

Сэм сдержал улыбку и продолжал:

– Мало кто знает, что частью этой выставки является предмет, который когда-то назывался Талисманом Связующего. Возможно, он теперь утратил свои свойства, а возможно, и нет. Он служил для фокусировки особого Атрибута Связующего, и Связующий думает, что этот предмет снова ему понадобится.

– Какой из себя предмет?

– Большой широкий пояс из раковин, обвивающий талию костюма. По цвету – розовый и желтый. Он набит микроминиатюрными схемами, которые сегодня, вероятно, нельзя сдублировать.

– Не бог весть какая великая кража. Я, пожалуй, подумаю о ней даже и в этом теле…

– Мне это нужно быстро, или совсем не нужно.

– Как скоро?

– За шесть дней.

– А что ты мне заплатишь, когда я отдам его в твои руки?

– Ничего не заплачу, потому что у меня ничего нет.

– Да? Ты пришел на Небо без богатства?

– Да.

– Несчастный!

– Если мне удастся сбежать, ты можешь назвать свою цену.

– А если тебе не удастся, я ничего не получу.

– Похоже, что так.

– Я подумаю. Может, мне покажется интересным сделать такую вещь, и чтобы ты был обязан мне за любезность.

– Только прошу тебя, не раздумывай слишком долго.

– Иди, сядь рядом со мной, Связующий Демонов, и расскажи о днях своей славы – когда ты с бессмертной богиней ездил по миру и сеял хаос, как семена.

– Это было давно, – сказал Сэм.

– А могут эти дни вернуться, если ты добьешься свободы?

– Могут.

– Приятно слышать. Да…

– Ты сделаешь это?

– Эвива, Сиддхарта! Освободитель!

– Эвива?

– И молния, и гром. Они могут прийти снова!

– Это хорошо.

– А теперь расскажи мне о днях своей славы. А я снова расскажу о моей.

– Идет.

Продираясь через лес, Кришна в поясе из перьев преследовал Госпожу Ратри, которая не согласилась лечь с ним после обеда. День был чистым и благоухающим, но и вполовину не таким благоухающим, как полуночно-синее сари, которое он держал в левой руке. Она бежала далеко впереди, под деревьями, и он следовал за ней, изредка теряя ее из виду, когда она сворачивала на боковую тропу.

Она стояла на бугре, подняв обнаженные руки над головой и соединив кончики пальцев. Глаза ее были полузакрыты, ее единственная одежда длинный черный вуаль – шевелилась на белом сверкающем теле.

Тут он понял, что она приняла свой Аспект и, вероятно, готова принять Атрибут.

Задыхаясь, он шагнул к бугру перед ней; она открыла глаза, опустила руки и улыбнулась ему.

Когда он потянулся к ней, она крутнула вуаль ему в лицо, и он услышал ее смех – где-то в безмерной ночи, которой она окутала его.

Ночь черная беззвездная, безлунная, без единого проблеска, без искорки откуда бы то ни было. Ночное время, родственное слепоте, упало на него.

Он захрипел, и сари было вырвано из его пальцев. Он стоял, дрожа, и слышал вокруг себя ее смех.

– Ты слишком много позволяешь себе, Лорд Кришна, – сказала она, – и оскорбляешь святость Ночи. За это я накажу тебя, оставив эту тьму на Небе на некоторое время.

– Я не боюсь темноты, богиня, – хихикнул он.