3. ВОЗВРАЩЕНИЕ ПАЛАЧА

Большие пушистые хлопья падали в ночи, безмолвной и безветренной. Похоже, на свете не существовало ни бурь, ни ветров — ни дуновения, ни вздоха. Только холодная равномерная белизна, плывущая за окном, и безмолвие, подчеркнутое выстрелами, удалявшимися перед тем, как затихнуть. В центральной комнате сторожки единственными звуками были случайные шорохи и шипение обуглившихся дров на каминной решетке.

Я сидел в кресле, повернутом в сторону от стола, лицом к двери. Снаряжение лежало на полу, слева от меня. На столе был шлем — неравномерное сплетение металла, кварца, фарфора и стекла. Если я услышу щелчок микропереключателя, последующий после бормочущего звука изнутри шлема, а затем слабое свечение появится под сеткой у его переднего края и начнет быстро мерцать… Если все это произойдет, это будет означать, скорее всего, вероятность того, что приближается моя гибель.

Я вынул из кармана черный шар, когда Ларри и Берт вышли наружу, вооруженные огнеметом и чем-то, что выглядело ружьем для охоты на слонов. Берт прихватил еще парочку гранат.

Я развернул черный шар, вынул из него бесшовную перчатку, нечто, похожее на большой кусок мокрой замазки, приклеенной к ее ладони. Затем я натянул перчатку на левую руку и уселся, подняв ее, а локоть поставив на подлокотник кресла. Маленький лазерный пистолет, на который я практически не надеялся, лежал у моей правой руки на крышке стола, прямо за шлемом.

Если я шлепну по металлической поверхности левой рукой, вещество приклеится, освободив перчатку. Через пару секунд оно взорвется, и сила взрыва будет направлена вглубь поверхности. Ньютон объяснил бы это своеобразным распределением реакции, в результате которой на поверхности контакта распахивается ад. Эта штука называлась ударным зарядом и служила тайным оружием и инструментом для ночных взломщиков — инструментом, узаконенным во многих местах. И все же это оружие оставляло желать лучшего.

Рядом со шлемом, сразу за оружием стояла рация. Она нужна была, чтобы предупредить Берта и Ларри, если я услышу щелчок переключателя следом за бормотанием, увижу свечение, замечу мерцание его. Затем они узнали бы, что Том и Клей, с которыми мы потеряли контакт, когда началась стрельба, не смогли уничтожить противника и, несомненно, лежали мертвыми теперь на своих постах немногим более километра южнее. Затем они узнали бы, что, весьма возможно, они тоже вскоре погибнут.

Я вызвал их, когда услышал щелчок. Я поднял шлем и вскочил на ноги, когда свечение в нем замерцало.

Но было слишком поздно.

Четвертым местом, указанным в рождественской открытке, которую я послал Дону в прошлом году, были книжная лавка Пибоди и пивная в Балтиморе, штат Мериленд. Соответственно, в последнюю октябрьскую ночь я сидел в ее задней комнате у последнего стола, перед альковом с дверью, ведущей в аллею. В сумрачном помещении женщина, одетая в черное, играла на древнем пианино, и музыка все вздымалась и вздымалась. Справа от меня в узком камине задыхался и дымил огонь, а над каминной полкой дрожала тень древних оленьих рогов. Я потягивал пиво и прислушивался к звукам.

Я хотел надеяться на то, что как раз в этот вечер Дон не появится. У меня оставалось достаточно денег, чтобы дотянуть до весны, и потому я не слишком нуждался в работе. К тому же я сейчас находился слишком далеко на севере, стоя на якоре в Чезапике, и мне хотелось поскорее отплыть к Карибам. Похолодание и появление опасных ветров говорили мне, что я слишком долго задерживаюсь в этих широтах. Словом, дольше, чем до середины ночи я в этом баре не просижу. Еще часа два.

Я съел сэндвич и заказал еще пива. Его еще не принесли, когда я заметил Дона, приближавшегося к входу: пальто у него было переброшено через руку, и он повернулся лицом ко мне. Я изобразил соответствующее удивление, когда он очутился рядом с моим столом со словами: «Рон! Неужели это ты?».

Я встал и пожал руку.

— Алан! Тесен мир — или что-то вроде этого. — Садись! Садись!

Он сел в кресло напротив меня, бросив пальто на другое, слева.

— А что ты делаешь в этом городе? — спросил он.

— Заглянул просто так, — ответил я. — Сказать привет паре приятелей,

— я поглаживал грубые шрамы, запятнавшие поверхность стола передо мной. — И это моя последняя стоянка. Я отправляюсь через несколько часов.

Он кивнул.

— А чего это ты стучишь по дереву?

Я усмехнулся.

— Это я просто прикидываюсь тайной пивной Генри Меккена.

— Это давно-давно?

Я кивнул.

— Представляю, — кивнул он. — Это все из-за прошлого — или из-за сегодняшнего? Я никак не могу сообразить.

— Может, немного того и немного другого, — сказал я. — Хотел бы я снова заглянуть к Меккену. Я послушал бы, что он думает о теперешнем появлении. А вас каким ветром?

— То есть?

— Каким ветром занесло? Сюда. Сейчас.

— Ох, — он перехватил официанта заказал пива. — Деловая поездка, — сказал он затем. — Нанимаю консультанта.

— О. Так есть дело? И какое?

— Сложное. Запутанное.

Он закурил, и чуть погодя принесли пиво. Он курил, пил пиво и слушал музыку.

Я пел эту песню и снова спою ее: мир подобен взметнувшемуся отрывку музыки. Многие перемены происходили в ходе моей жизни, и, кажется, большинство из них имело место в течение последних нескольких лет. Перемены стали образом моей жизни несколько лет назад и я подозревал, что это будет моей постоянной участью все эти годы — если дела Дона не втянут меня в гибельную западню.

Дон заправлял вторым по величине в мире детективным агентством и он иногда пользовался моими услугами из-за того, что я реально не существовал. Меня не существовало теперь потому, что когда-то, в другое время и в другом месте, мы породили самую дикую мелодию нашего времени. Именно я пустил в мир первые аккорды проекта Центрального банка данных, и я принимал существенное участие в попытках создать рабочую модель реального мира, включающую в себя данные о всех и вся. Насколько полно мы преуспели и стало ли обладание подобием мира действительно обеспечивать опеку над ним и наиболее эффективные меры контроля за его функционированием — этот вопрос был спорен для прежних моих сотоварищей, пока вся эта музыка росла и развивалась. Впоследствии я переменил свои взгляды и в результате принятого решения не получил гражданства во втором мире, в Центральном банке данных, который стал теперь гораздо более важным, чем реальная жизнь. Уход из реальности, мой собственный временный выход за грань мира вызвал необходимость других преступлений — нелегальных входов обратно. Я периодически возникал в этой компьютерной реальности, потому что приходилось иногда как-то обеспечивать свою дальнейшую реальную жизнь работой, например, на Дона. Я очень часто становился весьма полезным ему — когда он получал необычные головоломки.

К счастью, в данный момент, похоже, именно такую он и имел — еще до того, как я почувствовал, что помираю от безделья.

Мы прикончили наше пойло, потребовали счет и расплатились.

— Сюда, — сказал я, показывая на заднюю дверь, и он завернулся в пальто и последовал за мной.

— Поговорим здесь? — спросил он, когда мы двинулись вдоль аллеи.

— Пожалуй, нет, — сказал я. — Прокатимся, потом побеседуем.

Он кивнул и двинулся дальше.

Тремя четвертями часа позднее мы сидели в салоне «Протеуса» и я готовил кофе. Холодные воды залива мягко покачивали нас под безлунным небом. Я зажег лишь пару маленьких светильников. Уютно. За бортом «Протеуса» — толпа, сумятица, бешеный темп жизни в городах, на земле, и функционально-метафизическую отдаленность от всего этого могли обеспечить всего несколько метров воды. Мы с огромной легкостью повсюду изменяли ландшафт, но океан всегда казался неизменным, и я полагал, что мы пропитывались каким-то чувством безвременья, когда оставались с ним один на один. Может быть, это одна из причин, по которым я так много времени проводил в океане.

— Вы впервые принимаете меня здесь, на борту, — сказал он. — Удобно. Весьма.

— Спасибо. Сливки? Сахар?

— Да. И то, и другое.

Мы уселись с дымящимися кружками, и я спросил:

— Ну, так что у вас?

— Одно обстоятельство, родившее две проблемы, — ответил он. — Одна из них такого рода, что выходит за пределы моей компетенции. Другая — нет. Я скажу, что это абсолютно уникальная ситуация и, соответственно, требует специалиста высокой квалификации.

— Я вообще не являюсь специалистом по чему-нибудь. Разве что — специалистом по выживанию.

Он неожиданно поднял глаза и уставился на меня.

— Я всегда предполагал, что вы ужасно много знаете о компьютерах, — заметил он.

Я смотрел вдаль. Это был удар ниже пояса. Я никогда не обнаруживал себя перед Доном как авторитет в этой области, и между нами всегда существовал неписанный договор о том, что мои методы работы, обстоятельства и личность находятся вне обсуждения. С другой стороны, ему должно было быть ясно, что мои познания этих систем обширны и глубоки. И все-таки мне не нравилось обсуждать это. Итак, я ринулся обороняться.

— Компьютерных мальчиков сейчас — на гривенник дюжина, — сказал я. — Возможно, в ваши времена было иначе, но сейчас начинают обучать компьютерным премудростям с подросткового возраста, с первого года в школе. Так же, как и любой представитель моего поколения.

— Вы знаете, что я имел в виду не это, — пояснил он, — или вы не знакомы со мной достаточно давно для того, чтобы доверять мне несколько больше, чем сейчас? Это весьма близко касается характера предстоящей вам работы. Вот и все.

Я кивнул. Реакция по самой своей природе не самая подходящая, и я вложил немало эмоций в ее проявление. Итак…

— Ладно, я знаю об этом побольше подростка-школьника, — согласился я.

— Спасибо. Возможно, в этой точке мы и расходимся, — он отпил кофе. — Моя собственная подготовка — закон и учет, затем — армейская, военная разведывательная, затем — штатская служба в разведке. Затем я занялся моим сегодняшним бизнесом. Тот технический персонал, в котором я нуждался, я подбирал на время — одного здесь, другого там. Я многое знаю о том, как оно это делает. Я не понимаю всего, как они устроены во всех деталях, так что я хочу, чтобы вы начали сначала, с азов и объяснили мне все настолько, насколько сможете. Мне необходимо основательно подготовленное обозрение, и если вы сумеете обеспечить его, я одновременно пойму, насколько вы подходите для этой работы. Вы можете начать рассказ с того, как работали первые космические роботы — например, рассказать о тех, что использовались на Венере.

— Это не компьютеры, — сказал я, — и что до венерианских, то это даже и не роботы. Они — машины с телеуправлением, манипуляторы.

— А в чем отличие?

— Робот — это машина, которая производит определенные действия в соответствии с инструкциями, заложенными в программу. Телеуправляемый же механизм — раб оператора, осуществляющего дистанционное управление. Он действует только в тесном контакте с оператором. В зависимости от того, насколько вы умелы и опытны, связь может быть аудиовизуальной, осязательной, даже обонятельной. Чем более совершенно вы хотите выполнить работы, тем более антропоморфным должно быть ваше устройство.

Что касается Венеры, если я правильно помню, человек-оператор на орбитальной станции надевал экзоскелет, контролировавший движение туловища, ног, рук, кистей, устройства на поверхности планеты, управляя движением и воспринимая обстановку с помощью системы обратной связи. У него был шлем, управляющий телевизионной камерой механизма, вмонтированной в башенке и передающей ему картину того, что открывалось перед манипулятором на Венере. Он также одевал наушники, соединенные со звукоуловителями. Я читал книгу, написанную таким оператором. Он писал, что на протяжении долгого времени забывал о том, что находится в кабине и является главным звеном в цепи управления: он действительно чувствовал себя так, словно пробирался по адскому ландшафту. Я помню, что меня это очень взволновало — ведь я был еще подростком, и я мысленно бродил по окрестным лужам, сражаясь с микроорганизмами.

— Почему?

— Потому что на Венере не было драконов. Во всяком случае, эти телеуправляемые механизмы — вещи совершенно иные, нежели роботы.

— Теперь расскажите мне об отличиях первых телеуправляемых машин от манипуляторов последнего поколения.

Я отхлебнул немного кофе.

— Стало куда сложнее, когда дело дошло до внешних планет и их спутников, — сказал я. — Там поначалу не применяли орбитальных телеоператоров. Из-за экономических и некоторых нерешенных технических проблем. В первую очередь — из-за экономических. Во всяком случае, на избранные миры были высажены механизмы, но операторы остались дома. Потому что при применении управления с помощью обратной связи из-за расстояния возникала проблема с запаздыванием сигнала. Получить информацию с планеты занимало некоторое время, а затем требовалось время, чтобы команда совершить то или иное действие достигала телеуправляемого механизма. Компенсировался этот недостаток двумя способами: первый заключался в использовании стандартного набора «раздражение-ответ», второй был куда более сложным и именно здесь пошли в дело компьютеры в цепях управления. Это достигалось включением в программу факторов оценки окружающей обстановки, обогащенную затем первоначальной последовательностью «ожидание

— необходимое движение». На основе этого компьютер использовали затем для выбора улучшенной программы реакции на внешние условия. Наконец, компьютер был включен в другую цепь, позволяющую выбрать наилучшую комбинацию анализа обстановки и ответной реакции. Конечно, и здесь наш железный посланец мог призвать на помощь человека, когда происходило нечто совсем уж непредвиденное. Итак, во время исследования внешних планет подобные устройства не были ни целиком автоматизированными, ни целиком контролируемыми, — ни целиком соответствующими требованиям — поначалу.

— Ладно, — сказал он. — А следующий шаг?

— Следующий шаг не был шагом в полном смысле этого слова с точки зрения техники телеуправления. Этому была причиной экономика. Кошельки развязались, и мы получили возможность послать туда своих людей. Мы высадили их там, где смогли, послали телеуправляемые манипуляторы и операторов для них на орбитальные станции. Все, как в прежние времена. Проблема запаздывания сигнала отпала, потому что оператор был рядом и снова успешно справлялся со всем. Пожалуй, если хотите, вы могли бы расценить это как возвращение к прежним методам. Именно так мы по-прежнему зачастую и поступаем — в тех случаях, когда это необходимо.

Он покачал головой.

— Вы что-то пропустили между компьютерами и увеличившимся бюджетом.

Я кивнул.

— Несколько штучек было испытано на протяжении этого периода, но ни одна из них не оказалась столь же эффективной, как то, что мы уже имели от партнерства человека и компьютера с телеуправлением.

— Там был один проект, — уточнил он, — попытка обойти неприятности, связанные с задержкой сигнала благодаря посылке компьютера с телеуправлением как части механизма. Только компьютер не был в полном смысле слова компьютером, а механизм телеуправления не был просто механизмом телеуправления. Вы знаете о той попытке, о которой я вас спрашиваю?

Я закурил, обдумывая это, а затем ответил:

— Думаю, вы имеете в виду Палача.

— Верно, и это как раз то, о чем я меньше всего знаю. Можете ли вы объяснить мне, как он работает?

— В конце концов он попал в катастрофу, — заметил я.

— Но поначалу он работал.

— Очевидно. Но только в легких условиях, на Ио. Он испортился позднее и был списан как потерпевший аварию. Рискованное предприятие — это была с самого начала чересчур честолюбивая затея. Что, казалось, и должно было случиться тогда, когда человек получает благоприятную возможность для соединения авангардных проектов, тех, что все еще находятся в стадии исследовательских разработок, с совершенно новым оборудованием. Теоретически все это казалось совмещающимся настолько прекрасно, что они уступили искушению и объединили слишком много нового. Начало было хорошим, но конец — плачевным.

— Но что включала в себя эта штука?

— Господи! Чего только не было! Компьютер, который был не совсем компьютером… Ладно, начнем вот с чего. В последнем столетии три инженера из Висконсинского университета — Нордман, Перментир и Скотт — совершенствовали изобретение, известное как сверхпроводимый туннельно-соединенный нейристор. Две крохотных полоски металла с тонким изолятором между ними. В сверхохлажденном состоянии он пропускает электрические импульсы без сопротивления. Окружите их магнитным материалом, сведите воедино множество их — биллионы, и что вы получите?

Он покачал головой.

— Ну, что касается этой штуки, то была получена такая ситуация, когда совершенно невозможно было составить схему и учесть все соединения и связи, которые могли быть образованы. Чем не точное подобие мозга? Итак, теоретизировали они, вы даже не пытаетесь механически отладить такой прибор. Вы просто накачиваете туда сведения и позволяете искусственному мозгу устанавливать свои собственные связи, которые он сможет посредством намагничивающегося материала, становящегося все более намагниченным каждый раз, когда ток проходит через него, разрывая таким образом сопротивление. Искусственный мозг создает свои собственные цепочки способом, аналогичным функционирующему живому мозгу, когда тот что-то изучает.

В случае с Палачом они использовали устройство, очень напоминающее нечто подобное, и им пришлось упаковать более десяти биллионов ячеек нейристорного типа в очень маленьком пространстве — около кубического фута. Они стремились к этой магической цифре, потому что это приблизительно соответствует количеству нервных клеток в человеческом мозге. Вот именно это я и имел в виду, говоря, что это был не совсем компьютер. Они действительно работали над проблемой создания искусственного интеллекта — неважно, как они называли его.

— Если эта штука располагала своим собственным мозгом — компьютерным ли, квазичеловеческим ли — тогда это скорее робот, а не манипулятор, верно?

— И да, и нет, и может быть, — ответил я. — Она начала свое существование как манипулятор, работавший здесь, на Земле — на океанском дне, в пустыне, в горах, и это было частью его программирования. Я полагаю, вы могли бы назвать это также его обучением — или воспитанием. Возможно, что это даже более подходящее слово. Все это было обучением тому, как вести разведку в сложных условиях и отдавать отчет. И когда Палач овладеет этим, его создатели теоретически могут направить его туда, в небеса, без каких-либо управляющих цепей и позволить ему сообщать о его собственных открытиях.

— И с этого момента такую машину считали бы роботом?

— Робот — это машина, которая выполняет некоторые операции в соответствии с инструкциями, заложенными в программу. Палач же принимал свои собственные, самостоятельные решения, понимаете? И я подозреваю, что, попытавшись произвести на свет нечто такое, что близко к человеческому мозгу по структуре и функциям, по-видимому, неизбежно в его моделировании будет закладываться случайность. Это не было машиной, следующей заданной программе. Палач был слишком сложен для этого. Возможно, потому он и погиб.

Дон усмехнулся.

— Неизбежное следствие получения свободы воли?

— Нет. Я уже говорил, что они навалили много всякой всячины. Все, что казалось им насколько-либо подходящим, покупалось и пихалось туда. Например, возникла некая идейка у психофизиков, они предложили ее испытать

— и ее использовали в Палаче. Очевидно. Палач представлял собой изобретение в области связи. Фактически ему передавались все чувства и ощущения его операторов.

— Абсолютно все?

— По-видимому, так, с небольшими ограничениями. Все, что закладывалось в первичные цепи манипулятора, было порождением индукционных полей в мозгу оператора. Машина воспринимала и усиливала образцы электрической деятельности, поступавшие внутрь Палача — можно сказать, в его «мозг», а затем все проходило через сложный модулятор и вливалось в индукционное поле в мозгу оператора — это я перехожу из своей области в ту, которой занимались Вебер и Фечнер — но невроны имели порог, выше которого они возбуждались, а ниже — нет. Там было каких-то сорок тысяч невронов, сведенных в коробке для мозга и таким образом, что каждый из них имел несколько сотен связей с другими вокруг него. В любую секунду часть из них могла находиться ниже порога возбуждения, в то время, как другие были в положении, которое сэр Джон Экклес в свое время охарактеризовал как «равновесие в критической точке» — готовность к возбуждению. И стоило лишь одному из них перешагнуть порог возбудимости, как это тотчас же влияло на разряд в сотнях и тысячах других — точнее, за 12 миллисекунд.

Пульсирующее поле обеспечивало такой толчок достаточно убедительно, чтобы подсказать оператору, что такое пришло в голову Палачу. И при недостатке вариантов у Палача должна была быть его собственная встроенная версия подобной штуки. И родилась также идея, что это может произвести очеловечивание машины тем или иным образом, так что она будет полнее оценивать важность своей работы — приобретет нечто вроде лояльности, если можно так выразиться.

— Вы думаете, это каким-то образом содействовало в неизвестной сейчас нам ситуации? Если вам нужна догадка — я отвечу утвердительно. Но это лишь предположение.

— Угу, — сказал он. — А каковы были его физические возможности?

— Антропоморфная конструкция, — пояснил я. — Как потому, что по происхождению своему он был манипулятором с телеуправлением, так и по психологическим причинам, о которых я только что упоминал. Он мог пилотировать свой собственный маленький космический корабль. Конечно, там не было системы жизнеобеспечения. Оба, и Палач, и его корабль, были снабжены силовыми водородными агрегатами, так что топливо проблемой не было. Самовосстанавливающийся. С возможностью выполнения огромного разнообразия утонченных текстов и измерений, проведения наблюдений, формулирования записей-сообщений, изучения новых материалов, отправки отчетов по радио о своих находках в Центр управления полетами. Возможность функционировать практически в любых условиях. В действительности он нуждался в меньшей энергии для работы на внешних планетах — охлаждающие агрегаты не перегружались, поддерживая его мозг, расположенный в туловище, в сверхохлажденном состоянии.

— Насколько он силен?

— Не помню всех данных. Может, в дюжину раз мощнее человека в таких упражнениях, как подъем груза или толчок.

— Он произвел для нас разведку на Ио и принимался за Европу?

— Да.

— Затем он начал вести себя неуверенно — тогда мы думали, что это вызвано изучением планеты?

— Верно, — ответил я.

— Он отказался подчиниться прямому приказу исследовать Каллисто и затем направился к Урану.

— Да. Прошло несколько лет с тех пор, как я читал сообщения…

— И без того плохое функционирование его стало еще хуже. Долгие периоды молчания разнообразились искаженными передачами. Теперь, когда я больше узнал о его природе, мне кажется, что это походило на предсмертный бред.

— Это представляется вероятным.

— Но на некоторое время он снова пришел в себя. Он высадился на Титании и начал посылать нам нечто, весьма похожее на сообщения исследователя. Правда, это продолжалось лишь короткое время. Он снова принял неразумное решение, означавшее, что он собирается высадиться на Уране, и, похоже, так и сделал. Больше мы не слышали о нем ничего. Теперь, когда я знаю об этом приспособлении для чтения мыслей, я понимаю, почему психиатры из Центра управления были настолько уверены, что Палач никогда больше не заработает.

— Об этой части его путешествия я не знал.

— Зато я знаю.

Я пожал плечами.

— В любом случае это было дюжину лет назад, — сказал я, — и, как я уже говорил, прошло много времени после того, как я что-либо читал об этом.

— Корабль Палача затонул — или, может, это выглядело приземлением — в Мексиканском заливе пару дней назад.

Я только и смог, что выпучить глаза.

— Корабль был пуст, — продолжал Дон, — когда поисковая партия в конце концов обнаружила его.

— Ничего не понимаю.

— Вчера утром, — продолжал он, — владелец ресторана Мэнни Барнс был найден забитым до смерти в собственной конторе в Мейсон Сент-Мишеле, Нью-Орлеан.

— И все равно не понимаю…

— Мэнни Барнс был одним из четырех операторов, которые программировали… простите, «учили» Палача.

Молчание затягивалось.

— Случайное совпадение? — спросил я наконец.

— Мой клиент так не считает.

— А кто ваш клиент?

— Один из трех оставшихся членов этой группы операторов. Он убежден, что Палач вернулся на Землю затем, чтобы расправиться со своими прежними операторами.

— Он известил о своих опасениях своих прежних нанимателей?

— Нет.

— Почему?

— Потому что тогда потребовалось бы назвать причину его страха.

— А это было…

— Он не объяснил ее и мне.

— А каким тогда образом мы должны выполнить эту работу, по его мнению?

— Он сказал мне, что рассчитывает наметить свой собственный план. Он хотел, чтобы было сделано две вещи, и ни одна из них не требовала полного изложения всей истории. Он желал, чтобы его обеспечили надежными телохранителями и он желал обнаружить Палача, чтобы избавиться от него. О первой части я уже позаботился.

— И вы хотите, чтобы я взялся за вторую?

— Верно. Вы укрепили меня во мнении, что вы именно тот человек, который предназначен для этой работы.

— Я вижу. А вы понимаете, что если эта штука действительно обладает разумом, то все это будет смахивать на убийство? Если же это не так, конечно, то тогда остается только уничтожение дорогостоящего имущества, находящегося в собственности правительства.

— Как вы это оцениваете?

— Я оцениваю это как работу, — ответил я.

— И вы беретесь за нее?

— Мне нужно побольше фактов для того, чтобы принять решение. Например

— кто ваш клиент? Кто эти другие операторы? Где они живут? Что они делают? Что…

Он поднял руку.

— По первому вопросу, — ответил он. — Почтенный Джесси Брокден, сенатор от Висконсина — это наш клиент. Сведения, конечно, секретные, как и все другие.

Я кивнул.

— Я помню его, он был связан с космической программой перед тем, как ушел в политику. Хотя подробностей я не знаю. Но ему было настолько легко получить защиту от правительственных организаций…

— Для получения ее он, очевидно, должен был сказать нечто такое, о чем не желал бы говорить. Возможно, это нанесло бы урон его карьере. Я точно не знаю. Он не хотел этого. Он выбрал нас.

Я снова кивнул.

— А как насчет других? Они тоже выбрали нас?

— Совсем наоборот. Они даже вообще не поддержали предположение Брокдена. Они, похоже, сочли, что у сенатора это что-то вроде паранойи.

— Насколько хорошо они знали друг друга в последнее время?

— Жили в различных частях страны и годами не виделись. Хотя случайные встречи и были.

— Весьма слабые основания для подобного диагноза.

— Один из них — психиатр.

— Ого! Который?

— Лейла Закери — так ее звать. Живет в Сент-Луисе. Работает там же, в госпитале.

— Никто из них не обращался к властям — федеральным или местным?

— Верно. Брокден вышел на контакт после того, как узнал о Палаче. Он был тогда в Вашингтоне. Отправил известие о возвращении его и затребовал сообщение об убийстве. Он попробовал разыскать всех своих бывших сослуживцев, узнал в процессе поисков о Барнсе, вышел на меня, а затем попытался уговорить остальных отдаться под мою защиту. Но они не согласились. Когда я разговаривал с доктором Закери, она указала мне — очень вежливо — что Брокден очень больной человек.

— Что у него?

— Рак. Поражен позвоночник. Это уже неизлечимо, когда рак поражает его и внедряется внутрь. Он даже сказал мне — как-то так выразился — что ему необходимо протянуть где-то месяцев шесть, чтобы закончить доработку очень важной части законодательства — нового уголовного реабилитационного акта — и я допускаю, что это выглядело идеей параноика. Но черт бы меня побрал, кто бы не свихнулся в такой обстановке? Доктор Закери, например, все это расценила именно так, хотя и не связывала убийство Барнса с Палачом. Она считает, что это был вульгарный грабитель, которого вспугнули

— и он, естественно, перепугался и убил хозяина.

— Значит, она не боится Палача?

— Она сказала, что ей-то куда больше известно о психике Палача, чем кому бы то ни было, и она поэтому не особенно беспокоится.

— А как насчет другого оператора?

— Он сказал, что доктор Закери может превосходно разбираться в психике Палача, и что сам он больше всех знает о мозге этого существа и что совсем не беспокоится.

— Кого вы имеете в виду?

— Дэвид Фентрис — инженер-консультант в области электроники и кибернетики. Он действительно немало потрудился при создании Палача.

Я встал и сходил за кофейником. Не то, чтобы я страшно захотел опрокинуть чашечку как раз сейчас. Но я услышал знакомое имя: мне пришлось в свое время поработать с Дэвидом Фентрисом. И он некоторое время участвовал в космической программе.