ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

У дверей дома Мрака лежат два красных койота, повернув головы.

Нэйенезгани, раздвигая их своим черным же злом, входит, ища меня.

Молния за ним, молния перед ним.

Он идет и ищет меня с горным кристаллом и говорящим кетахном.

На углах у дверей дома Мрака сидят две красно-голубые сойки, повернув головы.

С молнией сзади, с молнией спереди.

Он раздвигает их своим черным жезлом и входит, чтобы найти меня.

Дальше у огненной ямы дома Мрака сидят две красные совы, повернув головы.

Он раздвигает их жезлом и входит, чтобы найти меня, с горным кристаллом и говорящим кетахном.

В центре дома Мрака, где расположились две зловещие ухающие совы, повернув головы, Нэйенезгани расшвыривает их и входит, ища меня.

Молния за ним, молния перед ним.

Он несет горный кристалл и говорящего кетахна, он идет за мной, выйдя из подземного мира.

Дальше…

Молитва, изгоняющая дьявола.

Ночь. Он молча стоит у восточного края стены, на внутренней насыпи среди небольшой группы деревьев, под безлунным небом, в четверти мили от своего дома.

Земля под башмаками мокрая от дождя. Холодный ветер воет о том, что зима неохотно уступает место весне в штате Нью-Йорк. Он протягивает руку и нежно прикасается широкой смуглой ладонью к тонкой веточке справа, щупая свежие почки, мечтающие о лете.

Он носит голубую бархатную рубашку поверх джинсов, широкий пояс из ракушек обхватил его талию. Тяжелое, очень старое цветное ожерелье свисает на грудь. Вокруг шеи тонкая нитка бирюзового хейча. На левом запястье — серебряный браслет, усыпанный бирюзой и кораллами. Пуговицы рубашки походят на десятицентовики, отчеканенные в 20-м веке. Длинные волосы перехвачены красной лентой.

Высокий, странный, вне места и времени, он слышал нечто, что могло быть услышано только им: странную борьбу в мрачном доме. Независимо от того, как закончится схватка, он — Билли Зингер Черный Конь будет в проигрыше. Но он взвалил это бремя по собственной воле. Когда-то давно он высвободил эту силу, чинди, которая преследует его по пятам на протяжении жизни.

Билли слышит шум, доносившийся из дома, вскоре раздается громкий треск. Но это еще не конец. Звуки слышны по-прежнему. Откуда-то из-за стены раздается вой койотов.

Он усмехается. Наверняка это собака. Хотя эти звуки больше походят на другие, к которым Билли стал привыкать. Но, конечно, это не они.

Уильям Зингер Черный Конь. У него есть другие имена, но запоминающие машины знают его под этим именем. Под этим именем они вызывают его.

Шум неожиданно прекратился и после небольшой паузы начался снова. Он приблизительно подсчитал, что в этой части света сейчас полночь. Поднимает глаза к небу, но кровь Христа не струится оттуда. Только Айни — птица-гром — между звездами на юго-западе приготовила молнии, тучи, дождь и протягивает перо из головы, собираясь пощекотать нос Сасу-медведю, приказывая ему нести новую жизнь на планету, где-то там у Млечного пути.

Тишина. Вдруг напряженные удары пульса заполнили мир. Сверху? Действительно сверху?

Снова короткий лай предшествует вою. Когда-то он знал многое из того, что надо делать, но сейчас помнил лишь кое-что. Сейчас все было закрыто для него, все, кроме ожидания.

Нет, есть еще нечто, чем стоит воспользоваться.

Негромко, постепенно повышая голос, он запел.

Первый человек неуверенно, но радостно выскочил из мрака преисподней, где был сотворен. Он был там с восемью другими существами, муравьи и жуки, потом саранча, с которой они боролись на поверхности, и койот — первое злое существо, тот-кто-был-создан-в-воде, Тощий Странник — все размножились; стрекозы, осы, летающие существа позднее присоединились к ним, и самец-паук, и самка-паучиха. Толпы росли, все заполнили насекомые. Шла борьба.

— Давайте уйдем отсюда, — предлагали некоторые.

Первый человек, умный и сильный, принес сокровища: белую раковину, бирюзу, абалон, черный янтарь и красно-белый камень.

Он положил белую раковину на востоке и дунул на нее. Вверх поднялось облако в виде белой башни. На запад положил абалон; когда дунул, поднялась желтая башня-облако… На север положил черный янтарь, поднялась черная башня-облако. Белая и желтая выросли, встретились вершинами и пересеклись, как голубая и черная. Они стали Днем и Ночью.

Потом в центре положил красно-белый камень и дунул на него. Поднялась многоцветная облачная башня.

Башню на востоке назвали рассветом, на юге — голубым небом; на западе

— сумерками и на севере — мраком. Койот побывал в каждой из них, меняя свой цвет на цвет башни. Впоследствии он стал известен, как дитя рассвета, дитя голубого неба, дитя сумерек и дитя мрака; были у него и другие имена. С каждым разом его сила росла.

Башни на четырех основных направлениях были священны и дали начало священным обрядам: центральная башня родила боль, зло и болезни. Именно к ней Первый человек и койот привели людей, населяя второй мир, а вместе с ними пришли их грехи.

Здесь они все узнали и встретились с другими, а Первый человек сразился со многими, разгромил их и взял их песни, дающие силу.

Но там царили страдания, несчастья — все это обнаружил койот, когда бродил по миру из края в край; он просил Первого человека уйти.

Первый человек сотворил белый дым, дунул на восток, потом проглотил его и снова дунул во все направления. Так распространились по свету грехи и вернулись к людям, откуда и пришли. Потом он положил разные молнии к востоку, а также радугу и солнечный свет, но ничего не произошло. Переместил их на юг, запад и север. Мир содрогнулся, но не родилось силы, чтобы поднять их вверх. Тогда он сделал жезл из черного янтаря, бирюзы, абалона и белой раковины. На его конец он водрузил красно-белый камень. Потом поднялся и перенес их наверх, в другой мир.

Здесь они встретились со змеями, Соляным мужчиной и Соляной женщиной, Огненным богом. Здесь же был паукообразный муравей. Свет и мрак поднялись вверх из четырехцветных башен, как и в других мирах.

Потом Первый человек выпустил желтую и красную стрелы на восток — они остановили распространение белого света.

И люди испугались. Соляной мужчина посоветовал обследовать восток, но стрелы отступили, когда они двинулись вперед. А потом люди услышали голос, зовущий их на юг. Здесь они нашли старика Донцо, прозванного Посланцем мух, который сказал, что сделал Первый человек:

желтая стрела возвещает о появлении людей, другая — растительности и пыльцы, а красная принесет болезни.

Потом пришли совы, сумчатая лиса, волк, дикий кот, с ними гремучая змея, которая принесла в дар Первому человеку раковину, которую носила на голове, в будущем обещая познакомить с белой раковиной, бирюзой, абалоном и черным янтарем.

Первый человек верил в их волшебную силу и передвинул стрелы на небе.

Потом люди узнали, что Первый человек был злым. Койот шпионил за ними и доложил ему, что люди знают, как он остановил свет на востоке, чтобы завладеть сокровищами.

Когда позднее они сказали ему об этом, Первый человек ответил:

— Да, все равно, внуки мои. Я пользовался своим злом для вашей же пользы. Оно принесет выгоду всем нам. И я сам знаю, когда отказаться от зла.

И он продолжал доказывать необходимость строительства первого медицинского хогана, где он поделился своими знаниями о добре и зле.

Он вспомнил вечеринку, на которую попал в ночь перед тем, как нашел койота.

Наряженный в роскошный костюм из блестящей синтетической кожи с квадратами и ребристыми черными складками, он легко проник в особняк в Арлингтоне. Знаменитости прошлого и настоящего наполнили сверкающие комнаты с высокими потолками. Сам он определенно принадлежал Прошлому, но все-таки пришел повидать старых друзей, снова окунуться в ту, другую жизнь.

Среднего возраста дама с профессиональным обаянием приветствовала его, подошла, обняла и за полминуты бодрым голосом рассказала новости, пока за его спиной не появился новоприбывший; привычным жестом он пожал руку хозяйки и отвел ее в сторону.

Поблагодарив, вздохнув с облегчением, он отошел, взял бокал со сверкающего подноса, кивнул одним, обменялся несколькими словами с другими и прошел в маленькую комнату, которая напоминала ему о прежних посещениях.

Вздохнул, войдя. Ему нравились и дерево, и железо, и камень, и грубый пластик, и книги, и картины, окно с видом на реку, уютно горящий камин.

— Я знала, что ты найдешь меня, — сказала она, сидя в кресле возле камина.

Он улыбнулся:

— Я потому здесь, что только эта комната не слишком безвкусна по тем временам.

Он придвинул кресло к ней и сел, но она равнодушно смотрела на огонь. Ее голубоватое лицо оживляли голубые глаза под белыми волосами, ее невысокая угловатая фигура совсем не изменилась. В чем-то она стала старше, в чем-то нет. Время сыграло недобрую шутку с обеими.

Он подумал о столетних Фонтанелли и его жене. Гримоду почти столько же лет, как и ему. Но в некотором смысле между ними целая пропасть.

— Хочешь снова заняться подбором видов? — поинтересовалась она.

— Теперь у них есть все необходимые животные. Я ушел на отдых!

— Тебе нравится твое занятие?

— Так же, как любое другое.

Ее брови поднялись:

— Трудно сказать, что это врожденный фатализм, усталость или твоя очередная поза?

— Сам не знаю, — ответил он.

— Может, просто маешься от безделья?

— Это также исключено, как и дождь в эти дни. Я живу в своем собственном мире.

— В самом деле? Это не лучший выход, — сказала она.

— Не лучший? Добро и зло всегда перепутаны. Это поддерживает порядок.

— Больше ничего?

— Легко любить, что имеешь, и желать, чего нет.

Она потянулась и сжала его руку:

— Ты сумасшедший индеец. Ты остаешься, когда меня здесь нет?

— Не уверен, — проговорил он. — Я был привилегированным путешественником. Может, я мертв, но никто мне не говорит этого. Как ты сама, Маргарет?

Через какое-то время она сказала:

— Все еще живешь в возрасте робости, я полагаю. И идей.

Он взял стакан и сделал глоток.

— …ссохшийся, выдохшийся и ненужный, — заключила она.

Он поднял стакан, поднес к свету и посмотрел сквозь него.

— Неплохо, — заметил он. — Они получили вермут.

Она усмехнулась.

— Философия прежняя, не так ли? — спросила она.

— Я так не думаю.

— Что собираешься сейчас делать?

— Пойти и поговорить кое с кем, а еще я собираюсь выпить. Может, и немного потанцевать.

— Я не имею в виду сегодняшний вечер.

— Знаю. Ничего особенного. Полагаю, что это не важно.

— Человеку с таким характером следует чем-нибудь заняться.

— Чем?

— Как бы тебе сказать? Когда боги молчат, кто-то должен выбирать.

— Боги молчат, — проговорил он, взглянув в ее сверкающие античные глаза, — а мне нечего выбирать.

— Неправда.

Он снова отвернулся.

— Не обращай внимания, — сказал он, — как делала и раньше.

— Не буду.

— Извини.

Она сняла руку с его руки. Он кончил пить.

— Твой характер — твой рок, — наконец сказала она, — ты переменчивое существо.

— Я живу оперативно.

— Может даже слишком.

— Пусть так, леди. Этого нет в моем перечне страданий. Я много раз менялся, и я устал.

— Может, хватит?

— Звучит каверзно. Ты меняешься. Если мне предназначено это безрассудство, пусть будет так. Не пытайся лечить мои раны, пока не уверишься в успехе.

— Я уверена. Ты найдешь выход.

— Я ничего не требую.

— …а я надеюсь, что это скоро произойдет.

— Хочу немного прогуляться, — сказал он. — Я вернусь.

Она кивнула, и он быстро вышел. Она вскоре тоже вышла.

Позднее вечером, он неожиданно заметил на ковре нитку красных бус около чемодана.

— Какого дьявола, — буркнул он.

Позвал хозяйку, поблагодарил ее и вернулся к трип-боксу note 1, задал координаты. Когда вошел, понял, что допустил промах.

Ледяная конструкция падала на человека.

Было время, когда ночью было светло, как днем.

Злой дух оседлал мое правое плечо.

Время вертится вокруг меня, когда я плыву к горе Мрака по небу.

И звери, звери, на которых я охотился.

Когда я звал их, они шли на мой зов с горы Мрака.

Прошлой ночью шел снег, сухой и мелкий, но день не по сезону выдался теплым, и снег стаял. Небо было еще ясным, когда солнце скрылось за гребнем темных скал, и холод вошел во Вселенную; поднявшийся ветер равнодушно разгуливал среди сосен. Серебряные струны солнечных лучей оставили след далеко справа на вершине столовой горы, ее подножие серело в надвигающихся сумерках. Вечером снега не будет совсем, знал он, и можно будет посмотреть на звезды, пока не смежатся веки.

Когда он ставил палатку, подошел, хромая, койот, осторожно приступая левой передней лапой. За сумерками надвигалась ночь, надо было позаботиться о нем.

Он развел огонь, ароматный дым сосновых веток пахнул на него, и приготовил ужин. Когда все было готово, спустилась ночь, столовая гора и горный хребет слились в темноте.

— Твоя последняя еда на свободе, — проговорил он, положив зверю его порцию.

Когда они поели, человеку вспомнились и другие ночи, другие стоянки, их долгий след тянулся через века. То, что сейчас не надо искать, радовало его.

Выпив кофе, он подумал о ста семидесяти прожитых им годах: как в этом месте начиналась его жизнь, о волшебных странах и игорных притонах, через которые он прошел прежде, чем вернуться.

Дом, при этих обстоятельствах, звучит не иронично. Он пил маленькими глотками обжигающий напиток из металлической чаши в ночи, заполненной духами, большинство из которых обитают в Сан-Диего.

Позже своим охотничьим ножом он раздвинул бинты на лапе животного. Оно, поглядывая, вело себя спокойно во время этой процедуры. Когда человек отрезал кусок ткани, в памяти выплыл день несколько недель назад, когда он набрел на койота, ногу которого прищемил капкан. Потом был момент, когда он растерялся, но освободил животное и отправился с ним домой, довольный своим спутником.

Совершая этот длинный переход в Карризо, хотел освободить его где-нибудь недалеко от своего дома. Больше своего необычного спутника боялся заблудиться у себя на родине.

Человек шлепнул койота по спине:

— Давай, беги!

Тот поднялся, осторожно шагнул, неуклюже приподняв ногу, постепенно опуская ее, когда обходил стоянку. Немного времени спустя он походил вокруг костра, все больше увеличивая круги.

Когда охотник раскинул постель, то услышал гудение. Одновременно начал мигать красный огонек в маленькой пластмассовой коробочке, висевшей на его поясе. Он отключил зуммер, но огонек продолжал светиться, ослепляя. Человек пожал плечами и положил ее в стороне огоньком вниз. Зов шел из его далекого дома.

Он имел привычку носить аппарат, когда был близко, и забывал передвинуть его. У него никогда не было тщательно разработанных вариантов, поэтому и не было ответа на зов. Это казалось не столь важным. И так продолжалось несколько лет, пока он не получал чего-либо важного.

Это волновало его, когда он лежал и смотрел на звезды. Такое бывало, когда он получал какие-нибудь вызовы. Сейчас хотелось вытащить какую-нибудь деталь из аппарата или ничего не трогать. Сейчас он отошел от дел, необходимость в нем надолго отпала. Но это не имеет особого значения…

…Он пересек оранжевую равнину под желтым небом, в котором ярко светило огромное белое солнце. Подошел к оранжевому и пирамидальному строению, покрытому мелкими трещинами, приблизился и остановился, торопливо устанавливая прожектор. Потом стал ждать, время от времени подходил к машине, делающей записи по мере того, как трещины росли. Время ничего не значило для него. Солнце медленно садилось. Вдруг одна из зазубренных трещин расширилась, и открылось отверстие в строении. Широкоплечая фигура, покрытая розовой щетиной, неожиданно появилась оттуда, взмахивая влажной щетинистой конечностью. Оно имело ослепительно красную повязку из шишек, похожих на драгоценные камни. Человек щелкнул кнопкой прожектора, и блестящая сеть опустилась на существо. Оно пыталось освободиться, но не могло. Его движения совпадали со слабыми ударами по барабану; эти звуки можно было принять за биение человеческого сердца.

Сейчас весь мир рушился и чахнул, и он бежал, бежал на восток, моложе собственного «я», под голубое небо, в заросли саги, соляные кусты, заросли травы и чемизы.

Овца ничего не поняла, откуда появился человек, убегая от него, неожиданно выскочившего непонятно откуда, переливающегося всеми цветами рассвета. Потом все поплыло по теплым волнам туда, где живут несбывшиеся мечты…

Пение птиц; предрассветная пора; он был выброшен на мелководье сна, в мир, где время висит на краю света. Замороженное… Его сознание медленно прояснилось от сумбура мыслей, скопившихся в его мозгу за долгие годы. Или это было вчера?

Охотник проснулся, понимая, что вызов был важным. Он наклонился и убрал все знаки из палатки еще до того, как взошло солнце. Койота нигде не было видно. Следопыт решил прогуляться. На это ушло много времени, слишком много для него, чтобы пойти дальше. Его ощущения, однако, были другого свойства. Он обычно тщательно анализировал их, но редко проверял.

Прогуливаясь утром, он разглядывал свой мир. Он снова был маленьким, как в начале, хотя это было относительно тех миров, по которым он путешествовал. Он шел сейчас в предгорьях Карризо в Динетахе — стране навахо, площадь которой больше двадцати пяти тысяч миль, большая из пока освоенных земель. Свыше полутора миллионов акров занимали еще неосвоенные земли, ограниченные четырьмя священными горами: Дебентза на севере; гора Тейлора на юге; пик Сан-Франциско на западе и пик Бианко на востоке, каждая со своей историей и священным смыслом. Многое он знал; Динетах менялся медленно и был пока узнаваем в этом двадцать втором веке, как родина его детства. Вернувшись в эту страну много лет спустя, он как бы повернул время вспять.

Этот и тот другой дни еще различались. Из его клана — маленького клана — в живых остался он один. В те времена человек рождался членом материнского клана, но был также и членом отцовского; его отец был из Таозено, и они мало общались с поселком индейцев. Отец был высоким мускулистым мужчиной, наиболее удачливым следопытом, в нем текла кровь жителя прерий. Он перешел жить в Динетах, присматривая за стадом своей жены, мотыжил кукурузное поле, пока в один прекрасный день непонятное беспокойство не завладело им.

Это не было отсутствием привязанности к клану, изменившему его жизнь. Навахи имели огромный потенциал для личных контактов посредством запутанных родовых взаимоотношений, так что, даже если все люди, кого он знал в юности, умерли, всегда можно было найти гостеприимный кров в другом месте. Но он вернулся с женой-англичанкой и не сделал этого, чувствуя в душе угрызения совести, хотя прошло более трех лет со дня смерти Доры.

Это было хуже смерти. Одинокий навах на своей земле. Прочь от людей, перестань быть навахо. И он понял, что это единственно возможный путь, хотя его мать, бабушка и прабабушка были похоронены где-то рядом с тем местом, где он сейчас жил. Знал, что изменился, значительно изменился за прошедшие годы. Но оставались люди. В целом страна изменилась мало, они забыли многие незначительные события, которые он помнил, а малые события складывались в большие. Парадоксально, что он был на одной стороне ранней эры, а его современники на другой…

Он гулял под чужими солнцами, шел по следам странных зверей, уподобляясь монстру-убийце. Охотник изучил пути белликанов и чувствовал себя очень неуютно среди них. Там он получил несколько прозвищ, и некоторые вполне заслуженно. Его голова, как библиотека, хранила в натренированной памяти песни йатаалайи. Чуждый их традициям, он находился среди них. Ему хотелось побыть одному во что бы то ни стало.

Следопыт очнулся, сказал себе, что презирает их, и бежал, выбираясь из стен на поверхность гранита и песчаника, на косогор с соснами и можжевельником. Мертвые юккасы — их листья соприкасались со льдом — лежали, похожие на упавшие на землю обгоревшие звезды, по всему его пути. Снег сверкал на далеких горных вершинах под ясным небом. Ему не было холодно, но он уверенно шагал, чувствуя, как радость наполняет его.

День тянулся медленно. Он все шел, к середине утра остановился, чтобы неспешно перекусить на косогоре, по гряде от грязного хогана поднимался дым, его висячая дверь виднелась на восточной стороне.

Старик, опираясь на палку вышел из-за скалы, где, отдыхая, наблюдал за овечкой. Он шел, прихрамывая, по извилистой тропе, приближаясь.

— Йа'ам'еех! — сказал старик, взглянув на него.

— Йа'ам'еех.

Он пригласил старика разделить его трапезу, они молча поели.

Через некоторое время он спросил: к какому клану принадлежит старик; невежливо было спрашивать имя, и этому он научился у народа кроликов красной воды. Он считал, что лучше, когда говоришь со старым человеком, а не с юношей, живущим далеко от города.

Наконец, старик спросил его о его клане. После его ответа, они снова замолчали. Нехорошо говорить о мертвых.

— Я — последний, — наконец, сказал он. — И меня долгое время здесь не было.

— Я знаю историю звездного следопыта. — Он стряхнул венок со своей черной шляпы с широкими полями, ветер подхватил его. Он оглянулся на тропу, ведущую на север. — Кто-то идет за тобой.

Улыбнувшись старику, назвавшему его по прозвищу, он обернулся и посмотрел туда же. Большой шар «перекати-поле» подпрыгивал и кружил по тропе на холме.

— Русский чертополох, — сказал следопыт.

— Нет, — возразил старик. — Нечто более опасное.

Несмотря на возраст, страх перед чинди на какой-то миг вернулся из его юности. Он вздрогнул от ветра.

— Пока ничего не вижу, — сказал он.

— Ты прожил долгую жизнь. Встречались ли враги на твоем пути?

— Нет.

— Еще встретишь.

— Может быть. Ты знаешь певца Вражеского пути?

— Я — певец.

— Может быть, скоро снова увидимся.

— Я слышал, что прежде звездный следопыт был певцом.

— Да.

— Когда вернешься, то подробнее поговорим об этом.

— Хорошо.

Старик еще раз оглянулся на тропу.

— Иди по извилистой тропе, — сказал он.

— Так и сделаю.

Позднее, проходя по слоистому голубому сланцу и мерзлой темно-красной глине высохшего речного дна, где стояли обнаженные хлопковые стебли по бокам, следопыт подумал о словах старика и событиях, о которых они напомнили, о небесных и водяных существах, жителях облаков и тумана, дождя, пыльцы кукурузы, которые были известными героями его детских грез; здесь в это время года змеи и грозы пока спят.

Прошло много времени, пока он раздумывал о событиях в старые времена.

А чинди… На самом деле или игра воображения, какая разница? Что-то зловещее за спиной. Да, стоит по иному осмыслить все происшедшее…

День медленно подвигался к полудню, следопыт прошел перед одиноким холмом недалеко от его дома, в поле зрения попала высокая ветряная скульптура, напоминающая что-то однажды виденное в бахроме морских водорослей на дне чужих океанов. Он снова остановился, чтобы доесть оставшееся. Его влекло на юго-запад, но стоит ли, задумался он, оглянувшись. В общем, мало что изменилось за период между прошлым и настоящим. Он различал голубое хвойное дерево рядом с монолитной основой; этого дерева он здесь не видел полтораста лет назад. Но ведь с тех пор климат тоже изменился кое в чем, зимы стали мягче, приходят позднее и кончаются быстро.

Он набил трубку и закурил. Тени, похожие на множество пальцев, медленно тянулись с запада. Пробежать весь путь, потом сесть, осмотреться и отдохнуть в конце дороги, казалось вполне выполнимым. Чего он боится? — удивился он. — Боится того проклятого вызова? Может, и так. Или хочется мысленно окинуть взором этот отрезок своей жизни до того, пока какая-нибудь случайность не изменит ее? Там звучала песня… Он не мог вспомнить ее.

Почувствовав, что пора, он встал и пошел сквозь холод и мрак к большому шестистенному зданию с дверью на востоке, его хоган был не совсем хоган.

Небо потемнело, когда он добрался до своего жилища, деревья укрывали от света еще беззвездного вечера высокое деревянное оштукатуренное строение. Он побродил вокруг несколько минут перед тем, как подойти с востока и установить грубо вырезанное покрытие, чтобы окружить это место. Потом вошел и включил свет. У него был свой фонарь для крыш и подземелий.

Подойдя к центральному хогану, он поднял несколько щепок и бросил их в огонь… Сбросил свои леви и красно-белую фланелевую рубашку в большую корзину с остальной своей одеждой. Подошел к высокой узкой палатке, вошел и сел в таймер для трехминутного сеанса УХФ. Воды в этом регионе было мало. Когда он приходил, то набрасывал куртку из оленьей кожи, одевал брюки цвета хаки и пару мягких мокасин.

Приведя в порядок новый регистрационный прибор, он прошел на маленькую открытую площадку на правой стороне — там была кухня — приготовил еду среди висящих ристрасов из луковиц чилиса.

Стены вокруг были завешаны коврами с Двух Серых Холмов и из Генедо и множеством фотографий с чужими пейзажами, вставленными в рамки; он ел, сидя в низком меховом кресле. На дальней стене висели орудия пытки; рядом стояла метровая металлическая платформа, окруженная блестящей вертикальной решеткой, меняющей высоту, а справа была большая консоль с экраном дисплея. Его сигнальный свет ослеплял.

Насытившись, следопыт повертел в руках свой поясной аппарат и отложил его в сторону. Он зашел на кухню и взял пиво.

ДИСК 1

ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯ В ЧИЛИ ПРЕСЕЧЕНЫ В ЗАРОДЫШЕ

АРЕСТ БОРЦОВ С НАЛОГАМИ и три демонстранта, по сообщениям, были задержаны после поджога автомобиля, принадлежащего должностному лицу, ответственному за судебное постановление

«ПЕТРОСЕЛЬ» ОТВЕРГАЕТ ИСК О НАРУШЕНИИ ПАТЕНТНЫХ ПРАВ.

«ВЫРАСТИЛИ СВОЕ СОБСТВЕННОЕ», — НАСТАИВАЕТ РУКОВОДИТЕЛЬ ИССЛЕДОВАНИЯ.

МЯГКАЯ ВЕСНА ДЛЯ БОЛЬШИНСТВА НАЦИИ.

РАННИЕ ПАВОДКИ НАБЛЮДАЮТСЯ В ДОЛИНЕ МИССИСИПИ.

ШИМПАНЗЕ ОБВИНЯЕТСЯ В КРАЖЕ ПРОИЗВЕДЕНИЙ ИСКУССТВА.

Ссылки на одного комика-наркомана явно фигурировали в заявлении сделанном сегодня лос-анджелесскими детективами

УБИЛА ИХ, «ПОТОМУ ЧТО ПОДВЕРНУЛИСЬ ПОД РУКУ», ОБЪЯСНЯЕТ МАТЬ ТРОИХ ДЕТЕЙ

Давно ты меня оставила Не знаю, что дальше делать мне Смотрю на небо и гадаю я.

Свет Земли говорит о тебе.

СТУДЕНТЫ КОЛУМБИЙСКОГО УНИВЕРСИТЕТА ПИКИРУЮТ С ОРБИТЫ ДЛЯ УСТАНОВЛЕНИЯ НОВОГО РЕКОРДА «Естественно, университет гордится, — заметил декан Шлобин, — но…»

СТРЭДЖИАНСКИЙ ПОСОЛ СОВЕЩАЛСЯ ЗА ЗАКРЫТЫМИ ДВЕРЯМИ С ГЕНЕРАЛЬНЫМ СЕКРЕТАРЕМ Стрэджианский посол Далтмар Стэнго и консул Орар Богарти продолжают второй день переговоров с генеральным секретарем Уолфордом. Появляется множество предположений о прорыве в переговорах о торговле, но пока сообщество журналистов

ДЕЛЬФИНЫ ЗАПАДНОГО ПОБЕРЕЖЬЯ НАСТАИВАЮТ НА ПРЕТЕНЗИЯХ.

СЧИТАЕТСЯ, ЧТО ПЕРВОСОРТНЫЕ КОНСЕРВЫ СПОСОБНЫ УЛАДИТЬ КОНФЛИКТ.

БАКИН М'БАВА ВНОВЬ ПРЕДСКАЗЫВАЕТ КОНЕЦ СВЕТА

Слушаю музыку, тяну пиво, Смотрю на приход кораблей опять.

Собрала шмотки и умотала, Чувство, будто это ГЕЕННА-5.

РАДИКАЛЫ ЦЕРКВИ ЕСТЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ ПОДОЗРЕВАЮТСЯ ВО ВЗРЫВЕ БОМБЫ В БАНКЕ «СПЕРМОВА».

ЧЕЛОВЕК ВОЗБУЖДАЕТ ДЕЛО, ЧТОБЫ ВОССТАНОВИТЬ ПРЕЖНЮЮ ЛИЧНОСТЬ.

Основываясь на постановлении окружного суда, официальные лица Меннингера выполнили

КОМПЬЮТЕР БАНКА «НОВА-СКОТИЯ»

ОБВИНЕН В УГОЛОВНОМ ПРЕСТУПЛЕНИИ В СВЯЗИ СО СКАНДАЛОМ, КАСАЮЩИМСЯ МАНИПУЛИРОВАНИЯ ОБЛИГАЦИЯМИ

О, сижу тут тупо и страдаю, Все медленно сворачивает вспять Если захочешь меня увидеть, Набери лишь номер ГЕЕННА-5

Ненависть где-то существует и нет сил, чтобы навсегда оградить меня от него: надо много времени изучать дороги, но скоро я буду готов… я готов восемь дней, и… я тогда узнал, что знаю сейчас, куда он хочет уйти… я хочу уйти… быть сожженным? сожженным, они говорят?… никогда между кучами шлака не угнаться за ползущими трубами, и их хруст определяет их сущность? но я также дышу этим воздухом… и только зазубренная молния держит меня здесь… я знаю сейчас дорогу за ними, и деревья проносятся в памяти.

виды городов меньше запомнились… я знаю дороги, которые формируются… жду… меньшие формы… спутанные мысли говорят… что мне надо… один за одним бегут дни, которые узнают от кого-то непохожего на других, еще существующих… я хочу знать, что где-то он существует… восемь дней… я умер, скоро умрет он… совершенно… ничто не может оградить меня от него я хочу сказать первый… сейчас я знаю об этом слова походят на ползущие существа… их хруст говорит об их сочности… ударь сейчас, и увидишь, что меньшие отступают.

Сейчас я знаю их и хочу использовать… их снова… сказать ему причину этого… сейчас я хочу кружиться вокруг… ха! меньше чего-либо!.. ненависть… я скажу ему это когда… скажу ему потом… восемь дней… сгоревшая ненависть…

Вернешься, когда Нэйенезгани и его брат пользовались расположением монстров-людей новой планеты, там был Некто-Бесконечный Змей и другие, которых пощадили из каких-то соображений. Даже как-то приручили, терпя, как навязанное зло. Планета стала безопаснейшим местом, хотя кое-что еще оставалось.

К примеру, здесь была Тзе'Нэга'Ней — передвигающаяся скала, которая катилась за жертвами, давя и пожирая их. Нэйенезгани взбирался на радугу и сгибал молнию. Его брат советовал взять волшебные ножи, у него с собой их было восемь.

Когда он подошел к месту, называемому Бетчил-чай, то вынул два черных ножа, скрестил их и посадил в землю. Потом посадил два голубых ножа, тоже крест-накрест, потом два желтых. Еще два ножа с сомкнутыми остриями.

Потом взглянул на Гигантскую Скалу.

— Чего ты выжидаешь, Тзе'Нэга'Ней? — спросил он ее. — Ты не навредишь моему роду?

Со скрежетом и хрустом незамшелый валун тотчас зашевелился, медленно двинулся своей дорогой, все больше ускоряя ход. Нэйенезгани изумила скорость, с которой он приближался.