ШЕСТЬ

ГЛАСС

Хью Гласс попил из ручья. В сероватых зарослях голубики нашел себе пищу, обобрав все ягоды, несмотря на горьковатый привкус. И снова пил, проталкивая в себя глоток за глотком, пока живот не раздулся и не начал булькать при каждом движении. Развернулся головой к югу, ибо на север раскинулся выжженный до черноты бассейн Малой Миссури. К югу же убегал небольшой ручей, вокруг которого рос мелкий кустарник. К тому же, двигаясь в этом направлении, он будет удаляться от ри. Хью прополз на длину собственного тела и немного передохнул.

До форта Кайова на Миссури было более ста миль. Пытаться проползти это расстояние – безумие. Тем не менее остановиться было равносильно смерти. Он прополз еще на длину тела и снова передохнул. И еще раз. Каждый раз, как силы возвращались, он тащил себя на несколько дюймов вперед. На юг. Ручей будет петлять, даже пересыхать местами, почва станет каменистой. Но иного выбора нет. Ждать бессмысленно, да и некого. Протащить свое тело немного, остановиться, отдышаться. Еще протащить. Нужно найти идеальный ритм для движения. Он найдет. Остановка. Вперед.

Волоча поврежденную ногу, он полз вперед, то подтягиваясь на локтях, то поднимаясь на всю длину вытянутых рук, пытаясь отталкиваться здоровой ногой. Когда он поднимался, болели ребра, когда опускался ниже, ломило спину. Сломанная нога волочилась, словно бревно. От этого тоже болела спина. Некоторое время спустя проснулась боль в сломанной ноге. Уже не мертвая, но все еще бесполезная, нога при движении давала о себе знать и тупой ноющей болью, и внезапными огненными схватками. Но тлел в нем и другой огонь. Рожденный болью, он жег, затмевая протесты измученного тела, заставляя вонзаться локтями в землю, толкал вперед и назад, заставлял останавливаться, собирать силы и начинать все снова и снова. Он выжигал внутренности, полыхал перед глазами, рождая картины, которых Хью не хотел видеть…

…Вот он ворвался в сердце боя, размахивая ружьем, словно дубиной, выхватил мальчика, из рук нападавших. А вот шлепает его, поучая. А вот медведь, как человек, идет на задних лапах, чтобы задавить его в объятиях. На том самом поле, где он учил мальчишку держать ружье – правильно отставить локоть, выдохнуть и задержать дыхание. Солнце ерошит волосы мальчика, и яркий девиз реет на флаге. Вот зверь хватает его в смертельный зажим и дышит мускусом, медом, ягодами и гниением, а Джеми едет на коне впереди и смеется с пучком извивающихся змей в руках, и земля раскрывается, и стук копыт уходит во тьму и сырость…

Хью очнулся, рыча. Тут же поднялся и пополз дальше. Тени удлинились, земля стала тверже, узловатые корни высовывались из земли, затрудняя движение. Он спускался вниз, в ложе ручья. Трава цеплялась за одежду. Тростниковые заросли преградили путь.

Он подполз поближе и остановился, чтобы перевести дух и выбрать наилучший путь сквозь заросли. Он хотел добраться к воде до темноты, напиться, а утром начать все снова. Это казалось нелегким делом, хотя он чувствовал запах воды и мог слышать журчание, если лежал очень тихо.

Наметив маршрут, он двинулся дальше, и тут же множество хрупких пальцев вцепились в его одежду, впились в тело. Выбравшись из одного сплетения тростника, он попал в другое. А волочащаяся нога… Пронизывающая боль всякий раз давала знать, когда нога цеплялась за что-то.

Хрипло дыша и потея, Хью продирался сквозь заросли, часто отдыхал, атакуемый насекомыми, кашлял от пыли и цветочной пыльцы. К тому времени как он выбрался из тростника, стемнело. Остановившись, чтобы протереть глаза и восстановить дыхание, он почувствовал, что еще и похолодало.

Хью охватило чувство, близкое к отчаянию, когда он понял, что, не спустись он в низину, мог бы увидеть покинутый лагерь. Если бы там кто-то был, с ним можно было бы разговаривать, перекрикиваясь. Потратить целый день, чтобы проползти так мало…

Еще немного. Совсем немного. Сил почти не осталось, но вода была рядом. Казалось, это заняло целую вечность – ползти дюйм за дюймом по этой неровной местности. И остановиться теперь, когда цель так близка. Нога стала болеть сильнее, и Хью полностью сосредоточился на дороге. Размеренно двигаясь, он взобрался на невысокий холмик и посмотрел вниз.

Вода. Уже видна. Последнее усилие, и вот он добрался до ручья, уронил голову в поток, почувствовал его прохладу, начал пить. Отпрянул, закашлявшись, снова попил, отдышался и пил, пил, пил.

Пока он преодолевал этот последний этап, стемнело окончательно. Хью немного отполз от воды и уронил голову на руки. Проснулось чувство голода. Но еще больше хотелось спать.

Ему слышалось, что птицы поют над его могилой. Во сне он лежал в той самой яме, там, в лагере, и земляной холм виднелся рядом. Друзья положили его туда. Он чувствовал прохладный ветерок и слышал пение птиц. Он пошевелился, вспоминая, и ярость ударила изнутри, придавая сил и заставляя подняться. Хью застонал, стиснул зубы. Он поднимется. Поднимется и тронется, в путь. Проклятый Джеми сейчас где-то смеется над ним. Пусть смеется. Пока. Он найдет его. Он будет ползти. Как червь. А потом снова научится ходить и найдет того, кто бросил его здесь. Хью открыл глаза. Пение птиц, ветерок, солнце: утро.

Он собрался с силами, повернулся на левый бок и напился. Потом осмотрел местность при свете дня. Вокруг было много ягод, а еще попадались растения, чьи корни, как он знал, можно есть.

Снова в путь, за завтраком. Он собрал все коренья, которые смог отыскать, набил ими карманы. Вряд ли ему удастся найти еще что-нибудь съедобное между Мораном и Великой. Вернувшись к ручью, он напился до отвала, передохнул несколько минут.

Затем отполз от воды и двинулся дальше. Он знал, что овраг будет становиться все глубже, шире, превратится в большое ущелье и наконец выведет его на широкую равнину. Где-то там, впереди, придется расстаться с ручьем, а, возможно, и с жизнью. Он пополз дальше, отдохнул, снова пополз. Неплохое начало дня в его-то состоянии.

Овраг извивался, камни царапали тело. Сильно досаждал ветер, забивая глаза и рот пылью. Пара ворон обратила на него внимание, но, решив, что он движется слишком быстро, пронеслась мимо. Хью взбирался на возвышения, переползал через острые каменные глыбы. Становилось все теплее, и первый пот выступил на лице. Он сплюнул и продолжил путь, отмечая, как мелеет поток при каждом повышении местности. Наконец воды в ручье осталось так мало, что он решил напиться впрок.

Глотая воду, Хью снова думал о том, кто покинул его, обрек на это змеиное ползанье, мучительные попытки выжить. Желудок его был пуст, но сердце переполнилось горькой пищей мести, способной поддержать силы, заставлявшей двигаться, чтобы вернуться и свести счеты.

Хью выбрался из илистой низины и продолжил путь. Ярость отвлекала разум от боли. Передвигаясь дюйм за дюймом вверх по холму, он проговаривал те слова, которые произнесет, когда настанет великий день расплаты. Снова и снова он повторял их, каждый раз немного меняя и видя при этом испуганное лицо того, кому были они адресованы, придумывал на ходу его жалкие возражения и готовил гневные ответы. Казалось, только это и поддерживало его силы.

Человека, который еле полз вдоль расширяющегося оврага, наполняла странная разновидность счастья – мечта о мщении. Но вдруг в одном из видений он слишком засмотрелся на лицо мальчика и решительно прогнал от себя эти мысли. На юг… Ползти, грызть корешки, дремать, просыпаться в липком поту, и ползти, ползти…

Овраг продолжал расширяться, голые края его поднимались все выше, вокруг ни воды, ни пищи. Хью взобрался вверх по склону, перевалил его, спустился с другой стороны, нога болела не переставая. Ладони перестали кровоточить, покрывшись мозолями. Израненное лицо нарывало, струпья лопались и кровоточили. Ребра болели.

Солнце приближалось к зениту. Он заметил, что усталость растворяет слабую боль. А солнце уже клонилось к горизонту, подгоняя его вперед и усиливая жажду. Сначала она давала знать о себе лишь периодически, но, по мере того как солнце спускалось все ниже, жажда захватывала все мысли, пока наконец не стала главенствующей. Наткнувшись на место с рыхлой землей, Хью принялся искать источник, и не нашел. Пытался копать руками, но ни единой капельки не выступило на стенах импровизированного колодца. Наконец, полуобезумев, прижался губами к земле и попытался сосать ее. Сплюнув, разразился проклятиями: это было так похоже на его жизнь в течение последних дней – грязь и песок на зубах. Снова нахлынула ненависть. Наверх. Там вполне может быть вода. Жажда придала скорость его движениям. Вверх, по грязи и камням, и вот еще одна илистая поляна, похожая на ту, где он отдыхал. Но еще выше могло оказаться местечко получше, оно манило к себе.

Все больше влажных участков попадалось на пути, и это приводило его в неистовство. Солнце соскальзывало к закату, склоны ущелья стали быстро погружаться в тень. Облака уже порозовели, когда впереди что-то заблестело.

Да, это был пруд. Задыхаясь, Хью рванулся к нему. Спокойная поверхность отражала ярко-синее небо.

Подобравшись ближе, он сунул голову в воду. Блаженство длилось всего мгновение. Он тут же отпрянул, отплевываясь. Какая горечь! Вода пробила себе путь через солончаки, и рот обожгло резкой горечью.

Он отполз в сторону и стащил рубашку через голову. Это оказалось несложно, несмотря на ноющие бока. С брюками будет посложнее из-за сломанной ноги. Хью расстегнул ремень и пуговицы, осторожно повернулся на спину, стискивая зубы от стреляющей боли. Сняв брюки с бедер, он сел и спустил их до колен. И впервые со дня схватки с медведем увидел правое бедро. Оно неимоверно раздулось и побагровело. Смотреть на него было почти невыносимо. Хью нерешительно потрогал ногу. Ничего. Почти полностью онемела. Он нажал сильнее и закусил губу от ожившей вдруг боли. Пережидая, пока боль уляжется, он разглядывал ногу, прикидывая, как долго будет она заживать и доживет ли он до этого. Трудно было сказать, где внутри этой распухшей плоти кости лежали неправильно. Одно было ясно: тащить ее за собой, как тащит он, вряд ли будет способствовать заживлению. Хью покачал головой, спустил брюки дальше и медленно вытащил левую ногу.

Сделал небольшую паузу, затем, насколько смог, стащил вниз правую штанину. Где-то от середины икры и начались проблемы, поскольку верхняя часть ноги была неподвижна. Легче всего, решил он, наконец лечь на спину, поймать штанину левой ступней и так попытаться стащить ее. Но тут понял, что потом куда труднее будет надеть их обратно. И все же, поразмыслив, решил закончить дело. А потом Долго отдыхал…

Хью вновь перевернулся на живот и медленно двинулся Дальше. Ползти обнаженному по земле было непривычно. Не то чтобы неприятно, но непривычно, песок и камни скреблись о его тело, голое, как брюшко змеи.

Нетерпеливо подталкивая себя, он наконец добрался до воды и начал погружение в пруд. Слегка вздрагивал, чувствуя, как вода поднимается вдоль ног, туловища, охватывает руки. Это было похоже на соскальзывание в сон. Все дальше и дальше, пока не погрузился полностью, не считая высоко поднятой головы. Ощутить ослабление земного притяжения, похожее на полет, после дней, когда земля так страшно тянула к себе… Он легко перевернулся на спину, глядя в небо. Можно ли впитывать воду кожей или это всего лишь бабушкины сказки? Неважно, решил он. Даже попробовать и то приятно.

Небо над ним продолжало темнеть, тьма сгущалась в ущелье, и вот пришла ночь, рассыпав звезды. Подул ветерок, но все тело, кроме головы, было скрыто от него. Пучки перистых облаков засветились от прячущихся за ними созвездий. Ветер начал шептать что-то в камнях, и через некоторое время Хью почувствовал тепло, а, может, просто кожа онемела. Звезды поплыли, словно ночь стекала куда-то, начали двоиться, расплываться, и глаза его закрылись.

Ему мнилось, что беды кончились, Джеми сидит рядом с ним у походного костра и слушает его историю о том, как он полз, о камнях и песке, хлебных корнях и ягодах, о схватке с медведем, о ночи, проведенной в отравленном пруду… Дымок вился вокруг лица Джеми…

Хью проснулся на рассвете, лежа на берегу пруда, куда непонятно как выполз ночью. Половина солнечного диска; показалась над склоном ущелья слева от него. Он медленно вынырнул из сна, не желая больше ползти ни одного дюйма по этому проклятому пути, который он сам для себя придумал. Лучше ждать конца здесь, лежа в пруду, подремывая.

Солнце поднялось выше, и Хью снова залез в пруд. Искупавшись, принялся за долгую процедуру натягивания одежды, высохшей после ночной стирки. Покончив с этим, он пригладил руками бороду, волосы, перевернулся на живот и пополз прочь от пруда, направляясь наверх. Вокруг не слышалось ни единого звука, не считая тех, что производил он сам, и эха от них.

Теперь он полз без вчерашней маниакальной спешки, хотя жажда по-прежнему мучила. Дорога теперь вела все время вверх, и Хью неожиданно решил отказаться от намерения двигаться из последних сил, чего бы этого ни стоило. Сегодня он решил поберечь себя. Больше никаких бросков до полного изнеможения, до потери пульса. Сегодня он будет двигаться размеренно, периодически отдыхая, независимо от того, нуждается в передышке или нет.

Так он полз и отдыхал, полз и отдыхал, экономя силы. В полдень пообедал пригоршней корешков и вздремнул. Проснувшись, пополз дальше. Солнце плыло над ним. Когда жажда сделалась невыносимой, он нашел гладкий камешек и стал сосать его на ходу.

Постепенно склоны ущелья стали более пологими. Появились виноградные лозы и кустарник. Наверху виднелись маленькие деревца и пятна травы.

Вдалеке среди лоз можно было разглядеть темные пятна, деревья росли гуще. Сначала он принял эти пятна за игру света и тени в листве. Но, остановившись передохнуть, присмотрелся повнимательнее, и радости не было конца.

Виноград! Горло конвульсивно сжалось, рот увлажнился. Пурпурный, сладкий… Повернувшись, Хью устремился к прохладным лозам. В мозгу возникла мысль о видениях умирающих – миражах, снах, желаниях. Он полз. Ягоды не расплывались, напротив, становились все более отчетливыми, как бы он ни моргал. Он тащил себя так же нетерпеливо, как к пруду, только теперь еще быстрее, на пределе возможностей, один лишь раз обессиленно растянувшись. Виноград. Да. Настоящее изобилие. Он не уйдет отсюда, поклялся он сам себе, пока не проглотит все до последней ягодки, пока их сок, освежая, не вольется в вены его тела.

И вот они перед ним, Хью протянул руку, заметив, как она трясется. Но ягоды не исчезли, когда осторожно взял одну кисть и оторвал ее от лозы. Он ел, давил их во рту, упивался сладостью, глотал. Желудок в первый миг запротестовал резкой болезненной схваткой, словно испугался спросонок. Но боль быстро прошла, и Хью глотал снова и снова, сорвав новую гроздь.

Он быстро разделался со второй, и потом с третьей, с четвертой. Он не останавливался в этом упоительном сборе урожая, пока наконец не обобрал все, до чего мог дотянуться. Тогда он переполз к другому кусту и продолжил. Покончив и с ним, передвинулся еще и тут вдруг что-то привлекло его внимание.

С ветвей растущих невдалеке деревьев свисали маленькие красные фрукты, а некоторые уже упали на землю. Сливы, понял он, Боже, сливы. Он продолжил уничтожать виноград. А потом… Наевшись слив, можно продолжить путь с полным желудком. Конечно, если собрать те, что упали, или стрясти их с дерева.

Обрывая виноград, Хью почувствовал сытость. И ужасную вялость. Он растянулся на земле, отдыхая от перенапряжения. Опустил голову на руки, закрыл глаза.

Проснулся он, содрогаясь, сжав свои лапы-руки перед собой. Конец растаявшего сна стоял перед глазами: он схватил Джеми и сжимал его горло. Юное лицо исказилось, порочное выражение исчезло, глаза широко раскрыты, неестественная краснота заливает щеки, лоб. Хью по-медвежьи сгорбился, намереваясь перекусить шею. И была в нем дикая радость, когда рычал он, стиснув зубы: «Вор! Предатель!» Губы Джеми шевелились, но слов разобрать было нельзя. Он вдруг понял, разжимая пальцы, что все еще чувствует эту радость, что будет очень здорово вот так стиснуть руки на горле и дать выход всем тем желаниям, которые владели им с самого момента пробуждения возле могилы, где юноша бросил его.