3

Я шел, но — боже! — песок уходил у меня из-под ног; я спотыкался и падал несколько раз. Сквозь плотный туман море ревело, как умирающий Левиафан, то и дело накатывая с силой урагана, отрывая огромные куски береговой линии и проглатывая их в своей агонии. Определив направление, я карабкался на более высокий участок, а стихия проглатывала берег за моей спиной. Хватаясь за корни, скалистые выступы, скатываясь назад и снова цепляясь, я выбрался, наконец, из зоны ее досягаемости, оказавшись там, однако, где свистели и завывали ветры, отвечая звериному реву моря внизу. О боже! В своем буйстве стихии стремились друг к другу, потом спасались бегством. Земля, воздух и вода пульсировали гигантскими сердцами. И потом, когда я поднимался вверх, преодолевая последний фут, четвертый недостающий элемент присоединился к ним, чтобы довершить ужасающий образ, возникший передо мной: сноп искр низвергся с небосвода, чтобы объять пламенем дерево, видневшееся впереди. Инстинктивно я поднял руку, а когда опустил, дерево задымилось и вспыхнуло на ветру, и неподалеку от него обозначилась фигура человека, смотревшего сквозь меня в направлении невидимого бушующего моря. Его темный плащ развивался на ветру.

Я заслонил лицо рукой и, пригнувшись начал двигаться к нему.

— Алан, — крикнул я, узнав его, когда подошел ближе; потом добавил: — По!

Он слегка повернул голову в моем направлении, что-то, похожее на задумчивую улыбку, оказалось на его лице, когда он ответил: — Перри, как хорошо, что ты здесь. Я знал, что ты придешь.

Я подошел к нему. Его плащ хлестал меня по правому боку.

— Что за дьявольщина здесь происходит? — спросил я.

— Это не что иное, как похороны Земли, дорогой Перри, — ответил он.

— Я не понимаю.

— Покрытая шрамами оболочка Земли истощается по мере того, как физическая сила слова покидает ее атмосферу, — сказал он. — Страсти большинства стихий и нераскаявшихся сердец выпущены на свободу. Мириады несбывшихся надежд угасают вокруг.

Я откинул волосы со лба. Дерево треснуло у нас за спиной, причудливо вспыхнув в тумане. Море гудело подобно грому.

— Память о прошедшей радости — не это ли настоящее горе? — продолжал По.

— Хорошо, может и так, — ответил я. Разглядев его получше, я понял, что он, всегда казавшийся сверстником, был на самом деле гораздо старше. Линии его лица были прочерчены глубже, под глазами — темные круги. Было почти так, как-будто мы увидели друг друга в разное время, соответствующее каждой из наших жизней.

— Мысль о будущей радости, — предположил я — может привести все в равновесие. Разве это не повод для надежды?

Некоторое время он пытался осмыслить сказанное мной, потом покачал головой и вздохнул.

— Надежда? — повторил он. — Это слово тоже покинуло атмосферу. Земной, Земля… Все рушится, дорогой Перри. И весь твой облик наглядное подтверждение тому.

— Алан… — начал я.

— Пусть будет «По», — сказал он, — между нами.

— Тогда, черт побери, По! — закричал я. — О чем ты мне говоришь? Я, правда, тебя не понимаю!

— Любимый образ угас, — ответил он. — В его отсутствие скорлупа нашего мира раскалывается. Она ушла, мое второе я. Увы! Самый жестокий из всех жестоких дней! Та, которая наполняла собой это место, больше не придет. И ты знаешь ее имя.

— Энни, — вздохнул он и указал куда-то дрожащей рукой.

Я повернул голову в том направлении, куда он указывал, к морю, и туман расступился, чтобы поверх жующей морской стихии я мог увидеть подобие серого мавзолея, такого блестящего от воды, которой он словно был пропитан насквозь, что казался сделанным из стекла.

— Ее гробница, — сказал он тогда.

— Я не верю тебе, — воскликнул я и бросился прочь от него.

— Перри, — звал он. — Вернись! Это бесполезно! Не знаю, что будет со мной, если что-то плохое случится с тобой!

— Она не там! — закричал я в ответ. — Она не может быть там!

Я спускался, царапая руки, разрывая одежду.

— Перри! Перри! — звал он.

Я затаил дыхание, проскользив половину пути вниз, потом покатился и упал в песок. Я тут же вскочил на ноги, оказывая сопротивление сильному ветру и волнам, доходившим мне до колен, когда я шел по направлению к сияющему монументу. Я все еще слышал голос По со стороны горящего дерева наверху. Но слов я не мог различить, доносился лишь лающий звук.

Я взялся за холодный металл темной двери, открыл задвижку, распахнул ее и вошел. Я пересек сумрачное пространство, ступая по лодыжку в воде. Передо мной на постаменте лежал каменный саркофаг.

Он был пуст. Мне захотелось рассмеяться и заплакать одновременно. Вместо этого я пошатываясь направился к выходу и закричал:

— По! По! Ты ошибся! Ее здесь нет! По! По!

Огромная черная масса воды накатилась на меня и отбросила назад, к усыпальнице..

Я проснулся на полу каюты, хотя точно помню, что накануне вечером укладывался на большой койке, принадлежавшей Сибрайту Элисону. Не могу припомнить, чтобы я падал с нее или делал что-нибудь такое, от чего промокла бы и изорвалась моя одежда. Мои ботинки были полны песка, и несколько песочных дорожек тянулись от того места, где я лежал, к центру комнаты, где они должно быть, начинались. Я потер правый глаз и сел. Снимая пришедшую в негодность красновато-коричневую рубашку, я обнаружил на предплечье несколько ссадин. Тут я вспомнил шторм, мавзолей, молящую фигуру По у горящего дерева.

Я отыскал свежую одежду в сундуке, переоделся. Я надеялся, что с По ничего не случилось. Я был взволнован явными признаками его помешательства и, в не меньшей мере, странным оборотом всех событий. Уже давно мне удалось понять, что наши странные встречи состояли не только из реальности. В них одновременно присутствовало что-то из области символов, знаков, предзнаменований. Исходя из этого я мог понять, почему усыпальница была пуста: Энни в это время находилась в месмерическом трансе. Но тут было еще что-то. Должно было быть. Конечно, то, что рассказал мне вчера Элисон, немного приоткрывало завесу над феноменом. Но даже этот доблестный алхимик не мог знать всего. Нет такого человека, которого я мог бы спросить обо всем, что касается этого дела, кроме…

Я задумался. Накануне своего отъезда Элисон представил меня леди Лиги, женщине с большими глазами и черными, с блестящим отливом, волосами. Ее красота была столь чарующей, что замедлила ход моих мыслей, по крайней мере, наполовину. Но это произошло не только под влиянием ее наружности, как я понял минуту спустя. В ней было еще что-то, что производило сильное завораживающее действие. Стоило мне понять это, как я тут же отступил на шаг назад и перевел дыхание. Чары были разрушены. Дама улыбнулась.

— Рада с вами познакомиться, — сказала она низким гипнотизирующим голосом, напомнившем мне манерой звучания одного русского эмигранта, и глядя мне прямо в глаза с необыкновенным напряжением.

— Это человек, о котором я вам говорил, — сказал Элисон.

— Я знаю, — ответила она.

— И он согласен выполнить дело, которое я ему поручил.

— Я знаю, — повторила она.

— Надеюсь, что ваши способности послужат нашему общему делу.

Она кивнула.

— Конечно.

— Однако, у нас был очень напряженный день, — сказал он, — и я думаю, что продолжение знакомства можно отложить до завтра, как и встречу с вашим подопечным. Мой преемник уже осведомлен о том, что монсеньор Вальдемар способен принимать информацию из мест, находящихся за пределами реальной досягаемости.

— Понимаю, — сказала она.

— А я — нет, — сказал я, — но в этом деле предпочту целиком положиться на вас.

— Я получу необходимую информацию и передам ее капитану Гаю перед отъездом, — сказал Элисон.

— Очень хорошо, — ответил я. — В таком случае…

— …Вы можете удалиться, — закончил он за меня, — а я попрощаюсь с вами, пожелаю счастливого пути и доброй ночи.

Он крепко сжал мою руку.

— Хорошо, — сказал я. — До свидания и спокойной ночи.

На прощание я кивнул Лиги.

— До завтра.

— Я знаю, — сказала она.

Я отправился назад в свою каюту, где бросился вниз лицом на большую койку. Я заснул почти сразу, потом отправившись в наш дворец на берегу моря. А сейчас…

Было достаточно светло для меня, чтобы побриться и умыться, поливая себя холодной водой из большой емкости в алхимическом конце моих апартаментов. Закончив прихорашиваться, я вышел в поисках завтрака. В столовой мне сказали, что будут подавать еду в каюту и дали инструкцию по поводу оповещения о трапезе. С тех пор я находился в салоне, решив остаться и подождать, пока лук и яйца, тосты и палтус будут для меня приготовлены. Ночная путаница снов и неожиданностей, загадок и страхов была смыта несколькими чашечками превосходного кофе, с последней из которых я вышел на палубу, чтобы продлить удовольствие, наблюдая за играющими под солнцем волнами, несколькими облаками, плывущими как белые острова в безмятежной голубизне высокого неба. Солнце было еще достаточно низко. Я смотрел на него, а мысли мои уносились далеко к морскому побережью, где мы расстались, и глаза уже начинали искать хотя бы малейшие признаки его, но земли не было видно ни поблизости, ни даже на линии горизонта. Несколько чаек делали круги позади нас, то ныряя в кильватер, то поднимались ввысь. Когда кок, одноглазый испанец по имени Доминго, что-то громко крикнул (проклятия или слова песни, было не разобрать) и выплеснул утренние помои, они ответили ему и быстро ринулись вниз попировать в бурлящих водах. Я пошел немного вперед, ища какое-то время в этом направлении хоть какой-то признак огромного темного силуэта «Утренней Звезды». Но она тоже была за пределами голубых границ моего мира.

Я поежился от холода и сделал еще глоток, остывающего кофе. Я решил в следующий раз надеть что-нибудь потеплее, когда надумаю подняться на палубу так рано поутру. Собираясь спуститься вниз и вернуть чашку на камбуз по дороге к каюте Лиги, я встретил улыбающегося Дика Петерса, который, коснувшись бескозырки, в шутливом приветствии прорычал: — «Мартин», — мастер Эдди.

Я улыбнулся, кивнул ему и повернул назад: — Доброе утро, мистер Петерс.

— Можно просто — «Дик», — ответил он. — Прекрасный денек, не так ли?

— Действительно, — согласился я.

— А как вы себя чувствуете в командирах? — продолжал он.

— Трудно сказать, мне еще не пришлось отдавать никаких приказаний.

Он пожал плечами.

— Насколько я понимаю, в этом нет необходимости, — сказал он. — Меньше неприятностей. Мистер Элисон, должно быть, позаботился обо всем распорядиться на какое-то время.

— Я тоже так думаю.

— Доводилось когда-нибудь плавать? — спросил он.

— Я был как-то на борту корабля еще ребенком. Не помню, чтобы меня мучила морская болезнь. Вы ведь это имели ввиду?

— Хорошо, — заключил он, когда что-то темное упало с верхнего настила, прокатилось по палубе и оказалось рядом с ним. Он протянул руку и сжал лохматое плечо своей обезьяны. Зверь добродушно отреагировал на этот жест, и я не могу не заметить, что они были чуточку похожи друг на друга. Я говорю об этом, не для того, чтобы унизить человека, который пришел мне на помощь в трудную минуту, — хотя согласен, что было бы простительно погрешить против истины во имя красоты — а потому, что эта некрасивость его лица была, в более высоком и мудром смысле, предметом гораздо большего восхищения, чем эти штампованные красавчики из числа любимцев публики. Его губы были тонкими, зубы, если вы их видели, длинные и выступающие вперед. Если бы вы присмотрелись к нему более внимательно, он производил приятное впечатление. С другой стороны, кому-то его веселость могла показаться демонической. Фактически, его лицо было искажено как бы гримасой смеха, и в складках между морщинками кожа была светлее, наводя меня на мысль, не были ли некоторые части его лица целиком сделаны из суровой ткани. Это лицо отпугивало, особенно когда вы понимали, что переход от кажущейся веселости к гневу был всего лишь плодом вашего глубокого созерцания, а не каких либо действий со стороны этого человека. Вы чувствовали себя так, словно, найдя драгоценность в каком-то укромном местечке, вдруг обнаруживали, как она превращается в голову змеи.

— Хорошо.

Не могли бы вы мне что-нибудь сказать о Вальдемаре, — спросил я.

Он сделал жест, как бы собираясь причесаться, запустил пальцы в свою немыслимую шевелюру, постепенно отделяя от головы эту копну черных волос, давая понять, что это парик. Заметив, что я смотрел, как зачарованный, он добродушно улыбнулся и сказал:

— Вырезал из шкуры медведя, который замыслил недоброе против меня.

— О Вальдемаре? Никогда его не видел. Он находится в каюте рядом с вашей.

Хотя в манере Петерса говорить и держаться явно угадывался моряк, но прослеживались и черты жителя приграничной зоны. Поэтому я спросил его: — Вы с Запада?

Он кивнул.

— Мой папа был вояжером, торговал мехами, а мама, Ансарока Инджун, уроженка Блэк Хилз. Я охотился и исходил все тропы на Западе. Я прошел через Колтерс Хэл и был на дне каньона, такого огромного, что если бы Карлстон провалился туда, его никто бы не заметил.

Он сплюнул сквозь ругательства, растерев свой плевок с ужасающей аккуратностью.

— Я был в Мексике и на Севере, там, где в конце дня северные огни висят как занавески. Все это, когда мне еще не было двенадцати, — добавил он.

Хотя я был искушен как слушатель длинных историй подобного рода, но эксцентричная наружность моего собеседника и грубовато-искренняя манера говорить заставили меня полностью поверить ему. Тот, кто говорит неправду, обычно заботится о том, чтобы ему поверили, так как хочет произвести определенное впечатление. Думаю, Петерсу было глубоко плевать, что о нем могли подумать.

— О Вальдемаре… — вернулся я к теме нашего разговора.

— Да?

— Давно он на корабле?

— Не знаю точно, сэр. Но дольше, чем я. Нам сказали, что он инвалид и любит путешествовать. Но лично я не понимаю, какое удовольствие можно получить целыми днями находясь в своей каюте.

— Вы думаете, здесь что-то, о чем мы не знаем?

Он пожал плечами.

— Quien sabe?», — потом. — Думаю, леди Лиги.

— Что вы имеете ввиду?

— Какая-то странная эта леди, его сиделка. Напоминает мне одного «доктора» медицины, которого я встречал. Джони-Уолкс-Два-Духа. Сущее привидение, которое мне когда нибудь приходилось видеть. Когда он разговаривал с вами, вам чудились видения за его спиной и слышались забавные звуки вокруг. В ней тоже есть что-то такое. Не знаю, как это сказать.

Я кивнул в подтверждение его слов.

— Когда я увидел ее, что-то словно сковало меня, — сказал я. — Не мог даже говорить на очень близком расстоянии. И внешность ее очень впечатляет.

Он хмыкнул.

— Она себе цену знает, — сказал он. — Я бы предпочел оставаться с ней в хороших отношениях.

У меня такое чувство, что она может быть серьезным противником.

— Я всегда за гармонию, — сказал я. — Думаю, не стоит откладывать мой визит к Вальдемару.

— Я думаю, капитан тоже хотел бы с вами поговорить.

Я посмотрел на него внимательно и кивнул в знак согласия. Он, похоже, не знал, что Вальдемар был главным экспертом Элисона на пути следования судна, а не обыкновенным туристом. Поэтому было справедливым оставить эту тему, хотя рано или поздно я все равно бы выявил, что ему известно, а что нет. Я шутливо спросил: — К кому же из них мне направиться в первую очередь?

— Черт возьми, капитана вы можете увидеть в любое время.

— Вы правы, — согласился я. — Кто знает, сколько времени понадобится для встречи с нашим загадочным пассажиром, если он не совсем в порядке? Но когда мне удобнее к нему заглянуть?

— Вы слышали, как отбивают склянки? — спросил он.

— Да, но только не знаю, что это значит.

— Они отсчитывают часы, — объяснил он. — Сигнал дается каждые полчаса от одной склянки до восьми. Потом — все сначала. 8 час. 30 мин. — одна склянка, 9 час. 00 мин. — две, потом — три склянки — это 9.30. Лучше пойти к нему после третьей или четвертой склянки, чтобы дать ему время проснуться и привести себя в порядок.

— Спасибо, — сказал я, протягивая руку. Петерс не взял ее, но Эмерсон выбежал вперед, ухватил меня за руку, начал трясти и похлопывать. Могу сказать, что, если бы он захотел, мог бы сломать ее как пригоршню сухих веток.

Петерс неодобрительно улыбнулся и кивнул мне.

— Если могу быть вам чем-нибудь полезен, Эдди, дайте мне знать.

Потом он опять послал мне дурашливый салют, повернулся и спустился вниз. Эмерсон взмыл вверх, исчезнув за парусом.

Три или четыре склянки. О'кей. Я спустился выпить еще чашечку кофе, чтобы скоротать время. Когда пробило три склянки, я вернулся в каюту, где еще раз сделал ревизию своего гардероба. Белая рубашка и галстук вполне подойдут, решил я. К четырем склянкам я уже надел соответствующий жилет, жакет и, отдавая дань своей армейской привычке, пару свеженачищенных сапог.

Я прошел мимо нужной мне каюты и постучался в дверь Лиги. Она открыла немедленно, встретив меня очаровательнейшей из улыбок.

— Я ожидала вас, — сказала она.

— Я так и думал, — ответил я, осознавая, что тоже начинаю улыбаться.

На ней было не поддающееся описанию сероватое дымчатое одеяние, а на пальцах и запястьях уже не было драгоценностей, которые я заметил накануне вечером. И снова ее присутствие произвело на меня особое впечатление, словно только что вспыхнула молния или, вот-вот должна вспыхнуть.

Она не пригласила меня войти, но и сама не вышла в коридор. Она просто изучала меня какое-то время и наконец сказала:

— Вы даже более необычный человек, чем мне вначале показалось.

— В самом деле? И в чем же?

— В смысле географии.

— Не понимаю.

— Вам не подходит ни одно место из тех, что я знаю, — сказала она, — а мне всегда казалось, что знаю все из них. Должно быть вы из какого-то другого места.

— Похоже скоро мы его найдем, — сказал я, решив не прерывать ход ее рассуждений, преследуя странную возможность поупражняться в тавтологии. — И я буду счастлив остаться там. Разумеется с вами.

Она нахмурила брови, прищурила глаза.

— Где?

— В каком-то другом месте».

— Тогда напряжение спало с ее лица и она широко улыбнулась.

— Вы, американцы, всегда шутите. Ведь вы посмеялись надо мной, правда?

— Да, — сказал я.

Она оперлась на дверной косяк. Сделала ли она это специально, чтобы качнуть бедрами?…

— Вы желаете сейчас увидеть монсеньора Вальдемара? — спросила она, как бы возвращаясь к деловой части нашего разговора.

— Да.

— Очень хорошо, — сказала она, указывая на дверь слева от меня, между нашими каютами. — Подождите возле этой двери.

С этими словами она удалилась к себе и закрыла дверь. Я услышал звук закрывающейся задвижки.

Я приступил, как она приказала, заняв пост у соседней двери в ожидании. Через некоторое время дверь внезапно отворилась передо мной. Она распахнулась по крайней мере на фут, но я не мог ничего разглядеть внутри, кроме темноты.

— Войдите, — услышал я ее голос.

— Хм, я ничего не вижу, — сказал я.

— Очень хорошо. Делайте то, что я скажу.

Припоминая, что Элисон в своих инструкциях предписывал доверять ей, я сделал два шага наугад, достаточных, чтобы оказаться за порогом в темноте внутренней части помещения. Дверь немедленно захлопнулась, я услышал щелчок замка и застыл на месте.

— Нельзя ли попросить хотя бы немного света? Я не знаю, куда двигаться.

Тут же я почувствовал, как меня взяли за руку.

— Я поведу вас, — мягко сказала она. Монсеньор Вальдемар в таком состоянии, что свет чрезвычайно беспокоит его.

— Даже маленькая свеча?

— Даже маленькая свеча.

Она повела меня назад и вправо. После нескольких шагов она стиснула мою руку и положила другую свою руку мне на грудь.

— Стойте, — сказала она; потом, когда я остановился: — Все отлично. Оставайтесь там.

Она отпустила меня, отошла на несколько шагов. Вскоре я услышал скрип открывающейся двери где-то перед собой. Затем последовало полное молчание и, выждав несколько минут, я откашлялся. Она никак на это не отреагировала, тогда я наконец спросил:

— Все в порядке?

— Конечно, — сказала она. — Будьте терпеливы. Требуется время, чтобы установить контакт.

Не могу сказать, что она делала, хотя чувствовал шорох движений. Потом я почувствовал специфическое состояние, знакомое мне по вчерашнему вечеру. Я заметил слабую полоску света справа от меня. Конечно, там была дверь, соединяющая эту каюту с ее жилищем, которая неплотно прикрыта. Потом послышалось бормотание. Она говорила очень мягко.

— Давайте не будем тревожить беднягу сейчас, — сказал я. — Пусть он отдохнет. Я зайду попозднее.

— Нет, — ответила она. — Он в порядке. Просто ему требуется время, чтобы… собраться. Вот и все.

Тут раздался ужасный стон.

— И вообще, терпеть не могу, когда инвалида подвергают такому испытанию, — добавил я.

— Ерунда! — ответила она. — Ему от этого не хуже. Защищайте его интересы в жизни.

Опять стон.

Я придвинулся ближе, когда мои глаза начали привыкать к темноте, надеясь заметить что-нибудь более интересное, чем движения ее рук над темной кроватью. Снова я почувствовал дрожь волнения. Но прежде, чем я успел это как-то объяснить, снова раздался стон, за которым последовали отдаленные фразы: — Нет! Нет!… Разрешите мне быть. Пожалуйста! Умоляю вас!

— Вы убеждены… — начал я.

— Конечно, — ответила она. — Он всегда немного не в себе, когда я бужу его. Все дело в настроении.

— Должно быть, тоже было с мной, пока я не выпил чашечку кофе. Может послать за завтраком для него?

— О! О-ох! — простонал он. — Я умер.

— Нет, он не очень-то любит поесть или выпить, — ответила она.

— Монсеньор, очнитесь. Это джентльмен, которого я хочу вам представить.

— Пожалуйста! Прошу… позвольте мне… идти… — донесся далекий хриплый голос. — Дайте мне умереть.

— Чем больше вы будете спорить, монсеньор, тем дольше это протянется, — констатировала она.

— Очень хорошо, — сказал он тогда. — Что на этот раз Вы от меня хотите?

— Я хочу представить мистера Эдгара Перри, который сейчас возглавляет нашу экспедицию…

— Экспедицию… — сказал он тихо.

— …по преследованию Гудфелло, Темплтона и Грисуолда, которые похитили женщину, известную как Энни.

— Я вижу ее, — сказал он, — ослепительна… как прозрачный хрусталь… перед нами. Она не из этого мира. Они используют ее. Они используют ее… преследовать… другого. Дайте мне умереть.

— Ван Кемпелена, — сказал я.

— Да. Но я не знаю… куда они… направляются… потому что… неясно еще… куда направляется он. Дайте мне умереть.