Дядя понял, что на спасение нет никакой надежды, и он бросился на Грёлиха, стараясь оттолкнуть его от двери, вцепился ему в руки, чтобы Грёлих не выстрелил. Дядя закричал нам: "Бегите, бегите!" Это были его последние слова. Мы бросились в прихожую - Марта, Эмилька и я - и выскочили на крыльцо. Там стояли два солдата и унтер... И Лайнис был почему-то с ними. В это время в доме раздался выстрел, и немцы, загоняя нас обратно, ворвались в комнату. Это Хельмут выстрелил в дядю. Тебя уже не было в комнате. И немцы, оставив дядю, увели нас.
      - Лайнис был с немцами? - переспросил папа.
      Бачулис не ответил.
      - Когда вы бросились бежать, - сказал папа, - я выскочил в соседнюю комнату. После выстрела Хельмута Грёлих забыл обо мне. Ему хотелось побыстрее отсюда уйти. Я услышал шум отъезжающей машины и вышел сюда. Дядя лежал на боку, поджав ноги к подбородку. Я окликнул его, потом подошел и дотронулся до плеча. Я не знал, что мне делать. Хотел уйти, но боялся. Думал: "А вдруг он только потерял сознание?" Потом я понял, что он мертв, открыл настежь окно, включил свет - думал, может, на свет придут люди, - и убежал.
      Папа замолчал, а я так задумалась, что не заметила, как в комнате оказался Лайнис. Он прямо какой-то вездесущий.
      - Вы разве не уехали? - спросила его Даля.
      Лайнис ответил, что зашел проститься. Что-то мне показалось странным в его лице.
      - Опять собачка захворала, - сказал папа.
      - Собачка тоже человек, - ответил Лайнис, полез в карман и вытащил бутылку вина. - Не откажите.
      Мы промолчали. Никто не хотел, чтобы он оставался, когда у нас всего каких-нибудь полчаса. Но Лайнис поставил бутылку на стол и отодвинул стул, чтобы сесть.
      - Это место Марты, - сказал папа.
      Лайнис промолчал, продолжая отодвигать стул.
      - Подождите, Лайнис. - Папа почти вырвал у него стул из рук. - Только что в этой комнате справляли день рождения Миколаса... Тот самый день рождения... И было даже весело... А потом пришли немцы... Остальное вы знаете не хуже меня, потому что вы пришли сюда вместе с ними.
      - Я шел к Марте, - сказал Лайнис - Они меня тоже взяли.
      - Но потом выпустили! - закричал папа. - Только вас.
      - Значит, не принимаете, - как-то печально проговорил Лайнис. - Что ж...
      Только теперь я поняла, почему лицо Лайниса показалось мне вначале странным. Он побрился, он специально побрился для наших проводов и принес бутылку вина, а мы его не принимали. Надо было что-то сделать, чтобы остановить папу, но в следующий момент он сказал такие слова, что останавливать его уже было бессмысленно.
      - Лайнис, - крикнул папа, - я вас подозреваю в страшном... В предательстве.
      Лайнис испуганно замахал руками, а Даля попросила папу успокоиться, но папа никого не желал слушать.
      У него дрожала рука, которой он опирался на стол, и на лбу выступили капельки пота.
      - Только он знал все, - сказал папа. - Он всегда подглядывал за нами. Он скрыл от меня, что работал у немцев.
      - По мобилизации, - торопливо ответил Лайнис. - На хлебозаводе.
      - Он скрыл, что его арестовывали наши по обвинению в сотрудничестве с фашистами.
      - Но меня же сразу отпустили...
      Папа, не слушая его, стал наступать на Лайниса, как-то неловко сцепив руки за спиной, словно он сам себя сдерживал.
      - Вы предали нас! Всех, всех... Эмильку, Марту...
      - Нет, нет, - ответил Лайнис - Я ее... Марту... любил... Поэтому подглядывал в окно. Мерещилось мне, что немцы узнают про вас...
      - И домерещилось, - сказал папа. - Из-за вас все погибло! - Он вдруг расцепил руки и схватил Лайниса за лацканы пиджака.
      Лайнис стал вырываться, папа не отпускал его.
      - Миколас! - закричала Даля.
      Бачулис подбежал к папе и помог Лайнису вырваться. Тот повернулся и быстро вышел из комнаты. Но папа в ту же секунду выскочил следом за ним, а я - за папой.
      Часть четвертая
      ВТОРОЙ РАССКАЗ БАЧУЛИСА
      Они убежали, и я остался один. Вспомнил слова Эмильки о том, что ей иногда бывало так страшно, что хотелось среди белого дня выскочить на улицу и бежать к немцам, чтобы ее схватили и все кончилось. Мне тоже было страшно, и в страхе я был готов рассказать, что я во всем подозреваю себя. Но я по-прежнему сидел за столом, вместо того чтобы бежать следом за ними защитить Лайниса.
      Вернулась Даля.
      А я сидел и ничего не говорил даже ей, которая знала обо мне все.
      "Разве так можно?" - подумал я и хотел начать, но вместо этого спросил:
      - Где они?
      - Сейчас вернутся. - Она старалась быть спокойной, и вдруг она мне показалась удивительно похожей на дядю.
      - Давай отсюда уедем, - вдруг сказал я. - Навсегда. И забудем все.
      - Давай, - немного помедлив, согласилась Даля. - Можно переехать в Алитус... Или в Каунас... Обменяем квартиру. Пожалуй, лучше в Каунас. Юстик там сможет учиться в институте.
      - Нет, еще дальше... Из Литвы...
      Даля не ответила, мои слова ее смутили. Она не могла уехать из Литвы. И тут я представил, что мы навсегда уезжаем отсюда, и уже сидим на чемоданах, и наш дом уже чужой для нас, и новые люди ходят по нашим комнатам, а Юстик и Даля жмутся в углу. И я понял, что уехать отсюда не смогу, что это и есть моя жизнь, и ее надо жить, и никуда от нее не убежишь и не спрячешься.
      - Даля, послушай меня...
      - Не надо, Миколас. - Она поняла, о чем пойдет речь. - После. Вот они уедут...
      - Вот они уедут, и все пойдет по-старому, - сказал я. - Ты все время не даешь мне это рассказать. Делаешь вид, что не понимаешь... Если не было предателя... Если это не Хельмут, не Грёлих и не Лайнис... Значит...
      - Что ты придумал! - перебила меня Даля.
      - А я хотел, хотел убедиться в обратном.
      - Ты был в отчаянии, ты хотел спасти Эмильку, - сказала Даля. - Ведь так? Ты хотел убить Хельмута, чтобы спасти ее... Разве так поступают предатели?
      Теперь я понял, что заставило меня заговорить об этом. Я испугался, что Лайнис не сможет доказать свою невиновность, а то бы я, конечно, промолчал. Мучился бы и молчал.
      - А если пострадает Лайнис, - спросил я, - тогда как?
      - Мы этому помешаем, - сказала Даля. - Уверяю тебя. Успокойся. Мы его сумеем защитить. Он не виноват, и мы это докажем.
      Мне стало жалко ее, и себя, и Юстика.
      - Я вдруг успокоилась, - продолжала Даля. - Да, да, успокоилась, как ни странно. Мне даже хорошо.
      Я посмотрел на нее, стараясь понять, почему ей вдруг стало хорошо.
      - Ты не удивляйся, - сказала она. - Мне хорошо оттого, что Лайнис не виноват. А тебе я верю, если тебе это важно. Ведь ты в комендатуре, когда тебя били, никого не выдал.
      - Мне некого было выдавать, - сказал я.
      - Не скажи, не скажи, - ответила Даля. - А если бы тебе было кого выдавать, ты все равно бы не выдал.
      - Почему же ты тогда не хочешь, чтобы я ему все рассказал? - спросил я.
      - Потому что признание не сближает, а отчуждает. Потом ты будешь его избегать. Думать, что он знает э т о о тебе. В несчастье каждый живет в одиночку.
      Еще минута - и я бы сдался, но голос у нее предательски дрожал. Она сама была далеко не во всем уверена. Я почти крикнул:
      - Ты ошибаешься. Поверь мне. Лучше я все расскажу. Так будет легче.
      - Ты мне поверь, - перебила Даля. - Ты ведь даже не уверен, что все это так. Это только твоя догадка.
      Она подошла ко мне и, как маленького, стала гладить ласково по волосам, прижимая мою голову к груди. Приятны были ее теплые руки и ее уверенность в том, как надо поступить. И мне стало ясно, что все это, конечно, я придумал и надо только, чтобы они побыстрее уехали. Ведь осталось совсем, совсем немного: пусть скорее уезжают.
      - Ты права, - сказал я. - Права, как всегда.
      - Конечно, - сказала Даля. Она хорошо меня знала. - Ты им все расскажешь, и они уедут... Думаешь, уедут и увезут твою печаль? Нет. Твоя печаль будет острее, потому что о ней будут знать и другие.
      Потом мы с нею долго сидели вдвоем и молчали. Но в этом молчании не было умиротворения, что-то беспокоило меня.
      Через окно мы видели, как на городскую площадь вышел Телешов, постоял у памятника, а позади шли Таня и наш Юстик. И мне стало обидно, что мы с Далей сидим здесь, а они там, и Юстик с ними, и он должен быть именно с ними, а не с нами.
      Когда они вернулись домой, Даля спросила у Телешова, что он теперь собирается делать.
      - По дороге зайду в милицию, - ответил он. - Или, может быть, ты, Миколас, это сделаешь?
      Я промолчал, понимая: осталось совсем немного, и они уедут, еще каких-нибудь полчаса.
      - Хотя с большим удовольствием я бы схватил его за шиворот и сам оттащил в милицию.
      - А если это сделал не Лайнис? - спросила Даля. - У вас же нет никаких доказательств.
      - Тогда его отпустят, - сказал Телешов.
      - А если не он, - снова сказала Даля, - а вы потащите его за шиворот, старого, больного, невиновного?
      Телешов промолчал. Я знал, что Даля попала в самую точку; он и тогда, мальчишкой, был добрым и не терпел унижения и насилия.
      - Лайнис не впустил нас в дом, - сказал Юстик. - Он там плакал.
      Телешову не понравились слова Юстика, они били на жалость.
      - А если бы не было предателя, то сейчас здесь бы сидели Марта и Эмилька и мы все были бы другие.
      - Папа, нам пора, - сказала Таня.
      - Я все равно это сделаю, - сказал Телешов. - Ты ведь знаешь, Миколас, иначе я не могу.
      - Может быть, это и Лайнис, - быстро сказала Даля. - Но вы, видно, забыли гестаповцев: они могли его пытать, и он не выдержал. А за эти годы он, может быть, так настрадался, что своими страданиями добился снисхождения.
      - Господин священник, вы во многом преуспели, - со злостью сказал Телешов и поклонился портрету дяди.
      Эти полчаса были бесконечными. Но Даля не сдавалась. Она не могла сдаться из-за меня, из-за Юстика, хотя правда была целиком на стороне Телешова, а мы просто защищали свою шкуру.
      А Юстик, который сидел на диване рядом с Далей, вдруг пересел к Тане. Может быть, он это сделал случайно, скорее всего именно так и было, просто ему хотелось посидеть рядом с девочкой, которая была для него прекрасной ведь он из-за нее отважился на такие небывалые поступки - и с которой ему сейчас предстояло расстаться. Но мне показалось, что он сделал это со значением.
      Даля, она очень чуткая, покосилась на Юстика и сказала:
      - Мы не хотим с Миколасом лишних страданий. Вы этого не понимаете, Пятрас.
      Она упорно называла его Пятрасом. Возможно, чувствовала свою вину перед ним, как я, и заискивала.
      - Я хочу знать правду, - ответил Телешов.
      - После войны у нас было много националистов. Мы жили в деревне, и к нам на постой стал рабочий отряд, который искал их. А утром, когда рабочие ушли, к нам ворвались националисты. Они поставили моего отца к печке и расстреляли. Стрелял один совсем молодой паренек, почти мальчишка. Ему было лет семнадцать. Он, когда выстрелил, сам испугался, заплакал. И один из них его ударил... А потом, через несколько лет, я его встретила. Он шел мне навстречу и нес на руках маленькую девочку... Понял, что я его узнала. Опустил девочку на землю и ждал... И я ушла.
      - Пойдем, Танюша, - сказал Телешов.
      Даля снова покосилась на меня: теперь ей было совсем плохо, приходилось бороться за меня в присутствии Юстика.
      - Я хочу знать правду, - упрямо повторил Телешов. - Только и всего.
      - А если ты ее узнаешь, - спросил я и почувствовал, как мною снова овладело то, Эмилькино, состояние, когда, несмотря ни на что, хочется открыться, - тебе станет легче?
      - Нет, - ответил Телешов. - Правда не заменяет потерянного.
      - Так зачем вы этого добиваетесь? - спросила Даля. - Вы помните их лица, помните их голоса, знаете их жизнь, разве вам этого мало?
      Телешов ответил не сразу, и, еще не зная его слов, я вдруг понял, что он скажет что-то такое, что поразит меня.
      - Танюша, не пора ли нам? - спросил он.
      Даля облегченно вздохнула и сказала, что им действительно пора и что она сейчас соберется. Но я-то знал, что тех слов, которых ждал, он еще не произнес.
      Таня встала без слов и посмотрела на Юстика. И он тут же вскочил. Юстик думал только об одном: думал, что ему надо будет вот сейчас расстаться с Таней, и он, по-моему, почти никого больше не замечал и ничего больше не слышал. Таня спросила отца, могут ли они пойти с Юстиком вперед. И Даля, опережая Телешова, разрешила им это, а сама направилась в другую комнату, чтобы собраться. И тут Телешов сказал те самые слова, которых я ждал.
      - Правда делает человека свободным, - сказал он, не обращаясь ни к кому, и все остановились: Даля не успела скрыться за дверью, Юстик и Таня - выйти в прихожую. - Вот еще вчера я не знал, как погиб мой отец, и не помнил, как он меня сюда принес, а сегодня знаю. Хотя все это неутешительно, как ни странно, это сняло с моей души тяжесть. Правдой надо переболеть. Легче от этого не станет, но я буду знать, что мне открылась правда.
      - Идите, ребята, идите, - сказала Даля.
      - Пожалуй, мы лучше подождем вас, - сказала Таня. Она прикинулась совсем ягненком, а на самом деле ей не хотелось оставлять отца одного. Подождем, Юстик?
      Юстик кивнул.
      - Бывает такая правда, которая пострашнее лжи, - сказала Даля. - И ничего не может изменить.
      - Ложь во спасение? - спросил Телешов.
      Кажется, назревал скандал, но у меня не было никакого желания его предотвращать. Бедняга Юстик, сейчас твои родители, спасая твой покой, рассорятся с Телешовым, и милая Танечка навсегда уйдет из твоей жизни.
      - Это называется человеколюбием, - сказала Даля.
      Видишь, Юстик, как твоя мама наступает.
      - Мы ведь не звери, а люди, и у нас не обязательно выживать сильнейшему.
      Кажется, твоя мама права, а, Юстик?
      - Мы можем подвинуться и дать место слабому, и сделать это сознательно.
      - Верно, - ответил Телешов.
      Вот видишь, Юстик, даже Телешов с нею согласился. Неужели все закончится мирно, и они уедут, и все пойдет по-старому? Тебе-то что, а вот мне каково! Снова бессонные ночи, снова воспоминания, а желание быть свободным настолько велико, что способно победить страх.
      - Ваши слова, Даля, - снова начал Телешов, - не имеют никакого отношения к Лайнису. - Он обнял Юстика и Таню за плечи и сказал: - Пошли, ребята, а они нас нагонят.
      "Они" - это мы с Далей.
      Телешов сейчас стоял на том же месте, где когда-то в последний раз стоял его отец, и так же повернул голову, как он, к дивану, на котором тогда лежал е г о с ы н, а теперь сидел я.
      - Так ты берешь на себя все?
      Он опять вернулся к разговору о Лайнисе, и мне бы ответить: "Да, беру", - и они ушли бы. Но я промолчал, у меня не было желания обещать то, что я не собирался делать. Хватит с меня и так. Я посмотрел на Далю. Он перехватил мой взгляд и вдруг сказал совершенно серьезно, обращаясь к Дале:
      - Имейте в виду, я вам не отдам Миколаса.
      Даля не выдержала и тихо сказала:
      - Уходите... Прошу вас...
      Это было так неожиданно, что сначала я подумал, что ослышался.
      - Вы нас выгоняете? - спросила Таня. - Тетя Даля!
      Даля не ответила.
      - Мама! - закричал Юстик. Он, по-моему, здорово испугался, наш великанчик. - Скажи им, что ты пошутила. Таня, дядя Пятрас, она пошутила. - Его взгляд метался с одного лица на другое, он безуспешно искал выхода. - Мама, скажи им.
      - Юстик, - резко сказала Даля, - перестань! Я тебе потом все объясню.
      - Нет, сейчас скажи! - вдруг закричал Юстик. - Папа, что же ты молчишь?
      Я промолчал, мне нечего было говорить, а бедняга Юстик суетился, и этой своей беспомощной суетой он удивительно был похож на меня. Он был готов восстать, как я много раз готов был восстать против дяди и не восставал.
      Таня стояла бледная, крепко сжав губы.
      - Молчишь? - сказал мне Телешов. - Такой же, как прежде?
      - Я ведь попросила вас, - перебила его Даля.
      - Тогда это был он! - Телешов показал на дядю. - Он тебя сделал таким. Когда надо было бороться, он закрывал глаза. Когда надо было стрелять в убийц, отнял у тебя оружие. Теперь он мешает вам жить. А ты?.. Знаешь, кто ее сделал такой? - Он кивнул на Далю. - Ты! Незаметно для себя, чтобы удобнее было жить.
      - Не слушай его, Миколас. Не слушай. - Она крикнула: - Уходите, уходите, уходите!
      Потом стало тихо-тихо. И мы замерли, затихли.
      - Папа, нам пора, - сказала Таня.
      И они ушли. А мы остались трое. Потом Юстик оглядел нас, не зная, что делать. Сейчас мне захотелось, чтобы он стал непослушным, неподвластным нам и убежал за Телешовыми. Но ему трудно давался этот выбор. Он подошел к окну и увидел Телешова и Таню. Телешов шел первым, а Таня следом. Но вот она оглянулась и увидела Юстика, и Юстик, минуя нас, метнулся к двери.
      - Юстик! - крикнула Даля.
      Он остановился. Еще немного - и будет поздно, он понимал это. Он подошел ко мне, и я увидел его глаза, они были полны слез.
      - Можно, я пойду их провожу? - спросил он.
      Я бы мог ему ответить, что можно, иди, беги, догоняй, лети, но сказал другие слова, те, которые было необходимо сказать давным-давно:
      - Как хочешь. Тебе видней.
      И это было последней точкой в сегодняшнем споре, решившем для меня очень многое. Юстик сделал свой выбор: он повернулся и убежал догонять их, а теперь я тоже должен был сделать свой.
      - Зачем ты его отпустил? - спросила Даля. В ее голосе уже не было прежней уверенности, она что-то предчувствовала и чего-то боялась.
      - Так надо, - ответил я и замолчал.
      Прежде чем перейти к главному, мне необходимо было побыть минуту одному. И я увидел себя в костеле в тот день. Уже было поздно, и костел был пуст, горела только одна свеча у фигуры скорбящего Христа. И вышел он, который счастливо умер еще во время войны.
      "Это ты, Миколас? Что ты здесь делаешь так поздно, дитя мое?.. Дядя не дождался тебя и ушел... Да, поздравляю тебя с днем рождения".
      "Я пришел к вам, а не к дяде".
      "Ко мне? Ну, рассказывай, в чем дело. Ты чем-то взволнован?"
      "Я хочу исповеди".
      "Я устал. Давай отложим на завтра".
      "Мне надо сегодня".
      "Хочешь исповедаться в грехах своих, сын мой?"
      "Да".
      "Ты обидел ближнего?"
      "Нет".
      "Обманул?"
      "Нет".
      "В чем же ты грешен?"
      "В помыслах".
      "Откинь их напрочь, грешные твои помыслы, и успокойся. Аминь".
      "Я должен сегодня убить".
      "Убить?!"
      "Да. Пока он не успел предать".
      "Ты зло шутишь, сын мой".
      "Отпустите мне этот грех".
      "Значит, благословить тебя на убийство?"
      "Если я не убью его, тогда он убьет. Это будет еще более тяжелый грех".
      "Откуда ты знаешь? Может быть, он и не помышляет о предательстве".
      "Он немец, фашист".
      "Нет, нет... Я ничего не знаю, и ты у меня не был. Подожди... Успокойся, сын мой... Расскажи мне подробнее эту историю, чтобы я смог разобраться, прав ли ты, содея... такое страшное..."
      "Одни мои знакомые... прячут девочку... иудейку..."
      Даля стояла на прежнем месте, у дверей. Конечно, и я тоже виноват в том, что она стала такой. Это ведь ради меня и Юстика. И война в этом виновата. Но теперь я не отступлю. Юстик должен знать все. Он поймет, что это сделал не я, а время. Зато я буду свободен, это будет трудная свобода, не все ведь простят меня, но я буду свободен. А кое-кто и простит - те, кто знает меня. Например, Пятрас. А это для меня немало.
      - Даля, я ничего не сказал Телешову, не потому что испугался. Просто хотел, чтобы ты меня попросила: "Расскажи ему". Хотел, чтобы это сделала ты.
      - Если хочешь, - еле слышно ответила она.
      - Нет, - сказал я. - Не надо, чтобы ты выполняла мою просьбу... Сама, без просьбы. Когда захочешь... Только скажи. Я их догоню...
      - Юстика надо подготовить, - сказала Даля.
      Неожиданно лицо Дали изменилось, она приложила палец к губам, прося меня о молчании. Я оглянулся: в окне торчали головы Тани и Юстика.
      - Мы забыли камеру, - сказала Таня.
      Я взял камеру, которая лежала около дивана, и посмотрел на Далю: может быть, она уже решилась?
      - Не сейчас, - прошептала Даля. - Я должна привыкнуть.
      Ну что ж, нет так нет.
      - Так ты и не узнала главного, - сказал я, протягивая Тане камеру.
      - А что... главное? - спросила Таня.
      - Не нашли... - ответил я. - Предателя.
      - Сейчас почему-то это для меня не главное, - сказала Таня, засмеялась и прыгнула на землю.
      Юстик исчез следом за ней.
      Даля стала рядом со мной, но она была какая-то неуверенная. И ясно почему: я к этому готовился давно и привык, а для нее все произошло неожиданно.
      Таня навела на нас камеру и крикнула:
      - Улыбайтесь, улыбайтесь!
      Послышалось жужжание кинокамеры.
      Потом они бежали через площадь. Юстик рядом с Таней, обгоняя друг друга. И они смеялись. Таня передала Юстику камеру, и он ею, как перышком, размахивал в воздухе. Они удалялись от нас и приближались к Телешову, который поджидал их.
      А мы с Далей по-прежнему стояли рядом, но были еще далеки и непонятны друг другу. Пока мы были еще в пути.