- А тебя кто провожал?
      - Никто. Мама уехала в экспедицию. Она монтирует в горах автоматические метеостанции, а отец взрывается.
      - Как это - взрывается? - не понял я.
      - Он проводит опыты с газом гелием и часто взрывается. То руки обожжёт, то лицо. Это его любимый газ. Он поэтому и меня назвал Гелием. Он очень лёгкий, этот газ, и создаёт температуру до двухсот шестидесяти градусов.
      - Подумаешь, - сказал я. - Сталь плавят при семистах градусах.
      - А гелий создаёт температуру двести шестьдесят градусов ниже нуля, то есть мороза.
      Он мне очень нравился. Всё у него было необычное, даже имя: Гелий. И загар необычный, не то что у других: нос облупился, а лоб белый. Или в глубине морщинок светлые полоски, как у меня, потому что я не могу отвыкнуть от привычки морщить лоб. А у него загар ровный и гладкий: руки, лицо и даже уши - всё одного цвета.
      - А у меня обыкновенное имя, - сказал я. - Просто Севка.
      В это время в наш вагон вошла девушка с пионерским галстуком. Я сразу догадался, что это пионервожатая, они все какие-то одинаковые: у них одинаковые причёски и очень строгие лица. Точно им всем запретили улыбаться.
      - Ребята, минуту внимания, - громко сказала девушка.
      Все тут же повылазили из своих купе и уставились на девушку. Она почему-то покраснела.
      - Меня зовут Наташа. - Она покраснела ещё сильнее и поправилась: Наталья Сергеевна. Вам, ребята, строго запрещается драться и выходить на остановках из вагона.
      Я вспомнил "Богиню Саваофу", и мне сразу стало скучно-скучно.
      - Надеюсь, вы меня не подведёте? - спросила она.
      - Нет, нет! - закричали все.
      Кроме меня, конечно. Я на всякий случай решил промолчать. И Гелий промолчал.
      - У вас есть чувство ответственности? - снова спросила она.
      - Есть, есть! - закричали все.
      А мы с Гелием промолчали. И вдруг она улыбнулась и сказала:
      - А теперь можете прыгать, бегать, кричать и петь сколько угодно.
      Это было неожиданно, но в следующий момент началось такое, что было не до рассуждений. Все стали прыгать по полкам, перебегать из купе в купе, и везде были ребята, и никто не ругался, что надо молчать, никто не требовал тишины. Здорово было, но только это быстро мне надоело. Сколько можно орать, если тебя не останавливают! И другим это тоже надоело. В вагоне наступила тишина.
      Потом мы легли с Гелием спать на верхние полки. Спать нам не хотелось, и Гелий перебрался на мою полку.
      - Почему ты молчал, когда Наташа с нами разговаривала? - спросил он.
      - Есть у меня причина, - ответил я. - А ты?
      - Из солидарности с тобой, - сказал он. - А Наташа мне понравилась. Ничего себе устроила шумок.
      - Подумаешь, - сказал я. - Вагон прочный - всё выдержит.
      - Это разве прочность? - сказал Гелий. - Скоро вагоны будут делать из железобетона. Вот это будет прочность. И самолёты будут делать из железобетона, крылья и фюзеляжи... А Наташа хорошая, ты зря к ней придираешься.
      Утром я проснулся первым. Гелий ещё спал. Он хоть и "летучий газ", а вот сон из него долго не вылетал. И все остальные ребята спали. Известно, у них на душе легко и свободно, а у меня отец, как гвоздь, сидит в голове. Попробуй тут поспи.
      Мне надоело валяться, и я потихоньку сполз с полки. В коридоре встретил Наташу. Она уже была на страже. По-моему, она вообще не ложилась спать. Я ночью вставал, так она тоже не спала. Увидела меня и говорит: "Щеглов, комната мальчиков в конце вагона".
      Я стоял у окна и считал телеграфные столбы. У меня привычка такая всё считать: окна в домах, проезжающие машины, собак, пролетающие самолёты. Когда считаешь, очень хорошо думать.
      Сначала я подумал о матери. Потом об отце. Решил отправить ему телеграмму, чтобы он меня встретил. Потом подумал, хорошо бы ему привезти подарок и сказать, что это от матери. А то неизвестно, с чего начинать разговор.
      Мимо неслышно ходит Наташа. Теперь, когда я присмотрелся, то убедился, что она совсем не похожа на вожатую, то есть она не похожа на "Богиню Саваофу". Во-первых, она часто улыбается, во-вторых, она маленькая и худенькая, и лопатки у неё торчат, как у девчонки. Настоящая девчонка, не такая уж, правда, молодая, но замуж ей ещё рановато.
      Наташа ходит мимо меня, а я считаю столбы и думаю, как бы её назвать. Когда я насчитал пятьдесят столбов, я вдруг придумал для неё очень хорошее прозвище. Назвал её "Детектив".
      Как она косит глаза в мою сторону, прямо стрижёт глазами. Подозрительна до ужаса, ну конечно, настоящий "Детектив". Ей интересно, почему я стою один у окна. Может быть, я думаю выбить окно головой и выпрыгнуть из поезда на ходу. А может быть, решил дёрнуть за стоп-кран, хотя там написано, что за это привлекают к уголовной ответственности.
      Но тут её подозрительность резко усилилась, потому что она увидела, что у меня шевелятся губы, и сказала:
      - Почему ты один стоишь у окна?
      - А разве это запрещается?
      - Нет, - сказала она. - Но, может быть, ты себя плохо чувствуешь или скучаешь о родителях?
      - Я люблю одиночество, - сказал я.
      - Можно, я постою рядом с тобой? - спросила она.
      - Стойте.
      Мы помолчали.
      - Когда ты смотришь в окно на степи и леса, на незнакомые города, на новые стройки, тебе не хочется соскочить с поезда и идти по этой степи или заявиться на стройку и сказать: "Ребята, я остаюсь с вами"? - спросила она.
      - Хочется, - ответил я.
      - Я так и думала, - сказала Наташа. - Почему ты молчал, когда все ребята кричали, что не подведут меня.
      - А, старая песня, - ответил я. - Меня все вожатые не любят.
      - Почему?
      - А-а, - сказал я нехотя. Пусть не думает, что я очень хочу с ней поговорить. - Наша школьная, например. Я назвал её "Богиня Саваофа", потому что она, как бог Саваоф, одна в трёх лицах: пионервожатая - раз, учительница - два, главный редактор газеты - три. Она обиделась, стала ко мне придираться. Шуток не понимает.
      - Смешно. "Богиня Саваофа". А меня ты как назвал?
      Я не подумал и трахнул:
      - "Детектив". Вы - подозрительная.
      Неудобно получилось. Как это у меня выскочило? Она вдруг покраснела.
      - Ну, вот видите, - сказал я. - Вы тоже обиделись. Не знаю, как отделаться от этой привычки. "Богиня Саваофа" сказала, что я бездушный человек. Как вы думаете, это правда?
      - Нет, неправда, - сказала она. - Просто у тебя остросатирический ум, поэтому ты придумываешь обидные прозвища.
      Но я видел, что ей всё же было неприятно, она стала какая-то другая. Зря её обидел, тем более что Гелий её хвалил, а он разбирается в людях.
      - Вы не думайте, - сказал я. - Я буду бороться и отвыкну от этой привычки: никому не стану давать прозвищ. Я ведь ко всем хорошо отношусь, и даже к "Богине Саваофе", то есть к Нине Семёновне. - Потом я вдруг вспомнил, как она извинилась передо мной, не каждый может признать свою вину, даже если виноват, и добавил: - Вот сейчас я к ней просто замечательно отношусь.
      В это время поезд остановился у перрона какого-то вокзала, и Наташа бросилась к выходу. Она всегда, как только остановка, сразу - к выходу.
      Я подошёл к ней и сказал:
      - Мне нужно отправить телеграмму одному человеку.
      - Ну нет, - ответила Наташа.
      - Мне очень нужно, - сказал я. - Честное пионерское!
      Она внимательно посмотрела на меня.
      - Хорошо, я пойду с тобой. - Она попросила проводника не выпускать из вагона ребят, и мы побежали на почту.
      Бегала она быстро, как мальчишка. Я еле за ней поспевал. Наконец мы прибежали на почту.
      - Давай пиши. - Наташа протянула мне бланк телеграммы. - У нас мало времени.
      Она повернулась ко мне спиной, чтобы не видеть, о чём я пишу. А я не знал, что мне писать. Думал, думал, ничего не придумал, а тут ещё Наташа под боком, и народ кругом разговаривает, и все спешат.
      - Ну, чего же ты? - возмутилась Наташа. - Ты когда-нибудь телеграммы писал?
      - Нет, - ответил я. Теперь мне уже не хотелось посылать эту телеграмму, и я сказал: - Нет, не писал... - Хотя я уже писал телеграммы два раза в жизни. Поздравлял маму с днём рождения, она была в командировке, и Юрия Гагарина, когда он благополучно приземлился в заданном районе.
      - Давай я напишу, - сказала она. - Диктуй адрес.
      - Не буду я писать, - ответил я. - Передумал.
      - Ты просто меня обманул. - Она на всякий случай схватила меня за руку. - Ты и не думал никому посылать телеграмму. А я всю ночь не спала, ходила по вагону, боялась, кто-нибудь свалится из вас с верхней полки.
      У меня горело лицо, точно я стоял перед теми кострами, которые мы разжигали в поле. Нужно было как-то объяснить ей, что я на самом деле хотел отправить телеграмму. Она даже на "Детектива" не обиделась, и мне совсем не хотелось, чтобы она думала, что я её дразню.
      - Я не думал вас обманывать, - сказал я.
      - Если бы я тебе могла поверить!.. - сказала Наташа. - У меня предчувствие, что ты меня обманешь.
      Можно было попытаться договориться с ней. Но тогда надо было выложить всё про отца, и про то, как мать тоскует о нём, и какая она гордая, и ещё многое, что словами не расскажешь. К тому же я не любитель выкладывать свою биографию каждому встречному-поперечному. Скажешь, к примеру, отца нет, и тут же тебя начинают жалеть, и сиротой называют, и бедненьким.
      Противно слушать, не понимают они, что ли, что никому их жалость не нужна.
      - Я выпью воды, - сказал я. - У меня в горле пересохло.
      - Ну ладно, - согласилась она. - Пей. - Она всё ещё держала меня за руку. Боялась, видно, что меня куда-нибудь в сторону занесёт.
      Мы подошли к автоматам с газированной водой. Их было тут восемь штук, но все они не работали. Они стояли, как в строю, большие, красные, пузатые, и все не работали.
      - Уже тридцать восемь, - сказал я.
      - Что - тридцать восемь? - не поняла Наташа.
      - Тридцать восемь автоматов я насчитал в дороге, и все не работают. Порядки.
      - Пошли обратно. Напьёшься в вагоне.
      - Хорошо, - сказал я. - Только разве сравнишь обыкновенную воду с газировкой из автомата.
      И тут я увидел на витрине киоска большую разноцветную глиняную вазу. Она была ярко-оранжевая, а в центре красовался чёрный петух с жёлтым глазом.
      - Подождите. Мне надо купить эту вазу, - сказал я. - В подарок одному человеку.
      Она смотрела на меня, как на ненормального. А я подошёл и купил вазу. Отгрохал за неё два рубля. По-моему, продавец был очень доволен, потому что он даже мне её упаковал.
      Когда он её упаковывал, я увидел, что на другой стороне вазы нарисован второй петух. Этот был жёлтый с чёрным глазом.
      Я взял вазу из рук продавца и сразу как-то почувствовал себя неуютно, неспокойно, ну вроде сделал что-то не совсем так.
      - Ваза тому же человеку, что и телеграмма? - спросила Наташа.
      - Да, - ответил я.
      Теперь она меня уже не держала за руку. Поняла, что я никуда не собираюсь убегать. Раз покупаю вазы, значит, бежать не собираюсь.
      Когда я вернулся в вагон, Гелий ещё спал. И двое других мальчишек в нашем купе спали. Я поставил вазу на свою полку и вышел в коридор.
      В коридоре был настоящий цветник, клумба с цветами разных сортов, потому что все девчонки были в цветных платьях. Они бегали, суетились, пищали, хихикали и заплетали косы. Они очень гордились своими косами: то бросят их небрежно за спину, то положат на грудь.
      Я стоял и смотрел на них. Интересно смотреть на незнакомых девчонок. Это меня немного развеселило. И тут я понял, почему у меня было такое плохое настроение: просто я потерял надежду, что увижу отца. А теперь у меня снова появилась надежда. Может быть, оттого, что светило солнце, может быть, оттого, что Наташа стерегла нас всю ночь, чтобы мы не упали с верхних полок и не разбились, а может быть, оттого, что все девчонки были в цветных, ярких платьях. В общем, неизвестно отчего, но у меня появилась надежда, что у нас с отцом всё закончится удачно.
      Конечно, Гелий счастливый. У него вон какой отец: учёный. Во время опытов взрывается, а всё равно продолжает работать. Гелий сказал, что он одержимый. Он сказал, что самые счастливые люди - это одержимые. А мой? Опытов никаких не ставит, жизнью ради других не рискует. Ну и что же? Он мой отец. Шерстнёв правильно говорил: "Главное - быть человеком". А ведь он человек. Ну, а недостатки есть у каждого, без недостатков нет ни одного человека.
      Чем ближе мы подъезжали к Москве, тем больше я волновался. Телеграмму я отцу не стал давать. Дело в том, что у меня созрел новый план: я решил съездить к нему домой. Наташа сказала, что у нас в Москве будет несколько часов свободного времени между поездами, вот я и решил съездить к нему.
      Надо было подготовить к этому Гелия, а то я уйду, а они поднимут панику.
      - Я с вами на экскурсию не пойду, - сказал я. - У меня одно важное дело.
      - А Наташа тебя отпустила? - спросил Гелий.
      - Нет, - ответил я. - Я не спрашивал, мне по личному делу надо.
      Ему не понравились мои слова, и он не постеснялся это показать. Он не любил, когда обманывают.
      - У меня нет другого выхода, - сказал я.
      - Нехорошо причинять людям страдания, - сказал он. - Знаешь, что будет с Наташей, когда ты убежишь?
      - А что будет со мной, если я не пойду, ты знаешь? - спросил я. - Я, может быть, только из-за этого согласился поехать в Артек, потому что, если по-благородному, я должен был отказаться от путёвки. Я узнал, здесь все отличники, только я один не отличник, а я не отказался.
      - Ладно, я тебя поддержу. Из солидарности... А что мне сказать Наташе, когда она узнает, что ты сбежал?
      - Что хочешь... У меня отец в Москве, и я его не видел восемь лет.
      Вот была новость для него! Он просто проглотил язык, и даже лицо у него побледнело. С этой минуты, я заметил, он перестал рассказывать про своего отца, точно он так же, как его любимый газ гелий, испарился в одну секунду. Он всё время говорил о матери, но тут-то я уж с ним мог посоперничать.
      Мы разговаривали о матерях и вовсю расхваливали их, со стороны могло показаться, что мы их перехваливали.
      Но разве мою мать можно перехвалить? Вот если бы мне сказали: теперь твоя мать будет вон та женщина, она знаменитый академик или чемпион мира по горнолыжному спорту, - я бы отказался. Ведь эти женщины никогда не отгадают моих мыслей и никогда не будут стирать бельё до полуночи, если я сделаю что-нибудь не так.
      7
      Когда мы приехали в Москву, оказалось, что поезда на Симферополь надо ждать целых восемь часов. И Наташа сказала, что мы пойдём на прогулку по Москве: поедем на Красную площадь, потом на Ленинские горы, а потом во Дворец пионеров. Но я уже ничего этого не слышал, у меня в груди затрепетало, а в голове запрыгало. Я был готов в ту же секунду броситься на поиски отца.
      Мы вышли на вокзальную площадь. Это была большая круглая площадь, и по этой площади, как по гигантскому колесу, крутились сотни машин. А людей столько, что вообще не протолкнёшься, и у всех разные лица. И все они спешат, и никто не обращает друг на друга внимания.
      - Ребята, - сказала Наташа. - Вот это и есть Москва. Имейте в виду, здесь легко потеряться. Поэтому возьмитесь за руки.
      Ребята построились парами и взялись за руки, как малыши из детского сада. Видно, их всех напугал этот московский шум: потоки машин и троллейбусов и толпы людей.
      Я тоже чувствовал себя не очень уверенно. Им-то что: они поедут на Красную площадь и во Дворец пионеров, а я должен один броситься навстречу этим автомобилям и людям. А людей в Москве, Гелий сказал, шесть миллионов.
      Хорошо жить в совхозе: если у тебя какая-нибудь неприятность, знаешь, куда идти; если у тебя радость, тоже знаешь, куда идти. А тут - шесть миллионов, и все чужие.
      Мы с Гелием стали в строй последними, чтобы мне удобнее было убегать. В руке я держал свою вазу.
      - Ты почему не сдал вазу в камеру хранения? - спросила Наташа.
      - Я боялся, что её там разобьют, - соврал я.
      - А где же тот человек, которому ты привёз подарок?
      - Почему-то не пришёл.
      Я врал с трудом, обычно мне это даётся легче. Я даже иногда нахожу в этом удовольствие, ну вроде чувствуешь себя прямо артистом, когда ловко соврёшь учителю или сочинишь какую-нибудь историю для ребят. А сейчас мне было неудобно врать. Может быть, потому, что рядом стоял Гелий, и он знал правду, и осуждал меня за враньё, и только из солидарности молчал. И ещё эта Наташа: хороших людей всегда труднее обманывать.
      - Ничего, - сказала Наташа. - Не волнуйся, он придёт к поезду.
      - А я и не волнуюсь, - ответил я.
      Наташа прошла вперёд, и мы направились в метро.
      - Пора, - тихо сказал Гелий. Он снова побледнел, как тогда в поезде, во время моего рассказа об отце.
      Я поставил вазу на тротуар и наклонился, точно мне было остро необходимо перевязать шнурок на туфлях. Решил, буду завязывать, пока они не скроются в метро. Но мне пришлось тут же вскочить, потому что какой-то мужчина чуть не сбил мою вазу. Я еле успел её подхватить, а он обругал меня ещё размазнёй. А потом я пошёл в противоположную сторону...
      У меня было три рубля. Целое состояние. Это я понял, когда подошёл к продавщице мороженого и приценился к московским ценам. Там было мороженое в бумажных стаканчиках, которое стоило семь копеек. Я подсчитал, что смогу купить сорок три порции такого мороженого. Сорок три стаканчика - это ли не богатство? Можно было бы накормить весь наш класс, и ещё осталось бы матери и Шерстнёву. Но я не имел права сейчас тратиться. Неизвестно, что ждало меня впереди.
      Ух, до чего у меня пересохло во рту, точно я пересек пустыню Сахару и не пил десять дней! А я всего-навсего перешёл вокзальную площадь.
      Это, правда, тоже не такое лёгкое испытание. Во-первых, я тут рисковал жизнью не меньше, чем отец Гелия во время опытов, потому что московские шофёры совсем не обращают внимания на людей. Катят прямо на них, а сами прохожие тоже норовят попасть под машину. Я просто очумел от всего этого. А во-вторых, у меня Наташа не выходила из головы.
      Честно говоря, я согласился бы в одиночку пересечь Сахару или полжизни не есть мороженого, но чтобы мне не нужно было обманывать Наташу и чтобы мой отец жил вместе с нами. А я сейчас с ребятами в своё удовольствие гулял бы по Москве.
      Может быть, тогда бы я даже отвык от своих дурацких привычек: не приклеивал никому обидные прозвища и не считал бы про себя телеграфные столбы, окна в домах и прочую ерунду. Может быть, тогда у меня в голове было бы пусто и легко, как бывает иногда по утрам, когда я забываю про все неприятности?..
      Я подошёл к троллейбусной остановке и сел в первый троллейбус. Надо было как можно быстрее уехать подальше, чтобы Наташа не спохватилась и не подняла тревогу.
      При современной технике меня могли выловить на площади в одну секунду. Объявят, например, по вокзальному радио, что пропал мальчик двенадцати лет, и опишут приметы, и какой-нибудь сознательный гражданин обязательно меня подцепит. Это точно, и я об этом читал в газетах. Нет, меня не так-то легко провести, хотя я и не москвич.
      Москвичи думают, что они самые хитрые и умные, но мы на целине тоже в курсе всех событий. И про объявления по радио знаем, и про то, что в одну минуту по фототелетайпу могут передать мою фотографию во все отделения милиции, а через час она будет в руках у каждого постового милиционера. Это я тоже знаю.
      В троллейбусе кондуктора не было. Каждый бросал монету в кассу-копилку и отрывал билет. Я бы тоже бросил монету и оторвал билет, но у меня ведь было три рубля. Постоял, посмотрел, неизвестно, что делать, а потом сел у окна. Поставил вазу на колени и сижу. Смотрю по сторонам. Даже немного успокоился.
      - Мальчик, твой билет?
      Я поднял голову и увидел перед собой женщину. Тут мне так и ударило билет-то я не купил.
      Все в троллейбусе сразу стали смотреть в нашу сторону. Можно было выкрутиться и сказать, что я выронил билет в окно, но я почему-то ответил:
      - У меня нет билета.
      - Может быть, тебе ещё нет семи лет? - елейным голосом спросила контролёр.
      Она явно хотела меня унизить.
      - Нет, что вы, - сказал я. - Мне двенадцать, по-моему, я не такой уж маленький.
      - Современная молодежь! - сказала какая-то старуха. - Ни стыда у них, ни совести. А ещё пионер. Соврал бы что-нибудь для приличия.
      - А зачем мне врать? - сказал я.
      А сам начал лихорадочно думать, как выпутаться из этой истории. Сейчас бы надо было всех разжалобить, заплакать, что ли. Это всегда действует на людей, но я не любил унижаться.
      - Вот и мои внуки так же, - сказала старуха. - Говорю им: сходите за хлебом, а они - "неохота". Сказали бы: у нас срочное дело, а то "неохота". Никакого уважения.
      - А вот мы его сейчас за воротник да в милицию! - сказала контролёр.
      - За что? - спросил я.
      - За то самое, там разберутся.
      - Просто я привык ездить без билета, - сказал я.
      - Ах, он привык ездить без билета! Приятная откровенность, - сказала контролёр. - Да ещё с багажом.
      - Какой же это багаж! - возмутился я. - Обыкновенная глиняная ваза. Я её в подарок везу.
      - В чём дело, товарищи? - раздался чей-то бас. - Почему не проходите?
      - Безбилетника поймали. Мальчишку.
      - Воришку? - откликнулся бас - В милицию его.
      - Тихо, тихо, - сказал старик, который сидел рядом со мной. - На мальчишку все готовы орать, а вот если бы тут стоял взрослый бандит, вы бы живо кулаки спрятали в карманы.
      - Ну, знаете, только не я, - ответил бас. - Товарищи, разрешите пройти! Разрешите.
      Перед нами появился толстый маленький мужчина.
      - Где здесь правонарушитель? - спросил он.
      - Это я, - ответил я. - Только я не виноват. Просто привык ездить без билета. У нас автобусы бесплатные.
      - Где это у вас? - снова спросил толстяк.
      - Алтайский край, совхоз "Новый".
      - Силён заливать. Из коммунизма притопал, что ли? - засмеялся старик, который сидел рядом со мной. - А еда у вас тоже бесплатная?
      - Нет, - ответил я.
      - Ну, хватит веселить публику, - сказала контролёр. - Пошли в милицию. Там составят протокол и сообщат куда надо по всем правилам.
      - Никуда не пойду! - сказал я. - Я правду говорю.
      - Однако каков хулиган! - крикнул толстяк. - Вырастет, будет бандитом. Определённо...
      - Тихо, тихо! - перебил его старик. - Это уже слишком.
      - Честное слово, дяденьки, я говорю правду! - закричал я.
      Я посмотрел на их лица: на старика, на толстяка, у которого от возбуждения нос покрылся капельками пота, на старуху, которая рассказывала про внуков. Ещё в троллейбусе сидели молодой парень с девушкой - но, по-моему, они ничего не слышали и не видели - и пожилая женщина, похожая на артистку.
      Я смотрел на них и думал: ну как объяснишь этим чужим людям, если они ничего не хотят знать! Им что, они придут домой, и всё у них дома в порядке, а наша семья разбросана на два конца.
      - Честное слово, я из совхоза. Честное слово! Вот, пожалуйста, у меня есть деньги, я сейчас куплю билет.
      - Скажи-ка, три рубля! - пропела старуха. - Не иначе, стащил у родителей.
      - Почему обязательно стащил? - сказала женщина, похожая на артистку. - Как вам не стыдно!
      - Вы меня не стыдите, - ответила старуха. - Ишь какая! Нацепила шляпку и думает, что умнее всех.
      - Тётя, - сказал я, - но вы-то мне верите, что я не безбилетник?
      - Конечно, верю, - ответила женщина.
      - Ну ладно, - сказала контролёр. - Плати штраф пять-десять копеек, и делу конец.
      Я нехотя подал три рубля. Пятьдесят копеек ни за что ни про что - это было просто возмутительно. Но в милицию я тоже не мог идти, не было у меня времени бороться за справедливость. И потом, легко сказать - в милицию: они там сразу во всём разберутся. Могут сообщить в совхоз или в Артек - и возникнет "международный скандал".
      - Возьмите, - сказал я. - Денег мне не жалко, только это несправедливо.
      - Ладно, ладно, - ответила контролёр. - Теперь будешь внимательней.
      Она взяла у меня три рубля и стала рыться в карманах, чтобы сдать сдачу. В это время троллейбус остановился, и женщина, похожая на артистку, вышла.
      Из кабины выскочил водитель, молодой парень, очень похожий на наших совхозных трактористов.
      - Граждане, прекратите базар! - крикнул он. - Ну, чего вы ругаетесь?
      - Безбилетников возите, - сказал толстяк. - Народную копейку не бережёте.
      - Кто здесь безбилетник? - спросил водитель. - Ты?
      - Да, - ответил я.
      - Штрафуете? - спросил он у контролёра.
      - Штрафую, - ответила она.
      Он внимательно посмотрел на меня.
      Пока я тут ворочался, вскакивал и садился, разорвалась обёртка на вазе. И теперь из обёртки выглядывал чёрный глаз жёлтого петуха.
      - Братишке? - спросил водитель.
      - Нет, - ответил я. - Отцу.
      - Тоже неплохо, - сказал водитель. - Весёлый петушок!
      Вдруг он выхватил три рубля из рук контролёра, сунул их мне и подтолкнул к двери. А я, вместо того чтобы бежать, стал упираться. Совсем обалдел.
      - Иди, иди, - сказал водитель. - И больше не попадайся. Это пиратство - брать с мальчишки пятьдесят копеек.
      - Я на вас акт составлю! - закричала контролёр.
      Но тут-то я опомнился и выскочил из троллейбуса.
      А троллейбус тронулся. Когда он проезжал мимо меня, я увидел, как толстяк и старуха открывали и закрывали рты. Они были похожи на рыб в аквариуме.
      8
      Всё окончилось хорошо, и я даже волноваться стал меньше. Иду, смотрю по сторонам. Неплохой всё же городок Москва. Машин много, это по мне. Придётся попросить отца, чтобы повозил по городу. А то вернусь в совхоз, ребята - ко мне, а я ничего не видел. И тут меня окликнула женщина, та самая, которая защищала в троллейбусе.
      - Отпустили?
      - Водитель заступился, даже штраф не взяли. Он сказал, это пиратство - брать с меня пятьдесят копеек.
      - Я с ним согласна, - сказала женщина. - Если меня когда-нибудь выберут председателем Моссовета, я разрешу всем детям ездить в троллейбусах бесплатно. - Она на минуту задумалась. - Нет, не всем. Тогда они будут целыми днями раскатывать. Отличникам, да, отличникам. Им надо придумать значки, чтобы все знали: вот идёт отличник. И везде ему вход бесплатный: в троллейбус, в метро и даже в научно-популярное кино.
      Вот это была идея! Я понял, что передо мной необыкновенная женщина. Здесь надо было действовать решительно.
      - Знаете что, - сказал я, - приезжайте к нам в совхоз. Вам там понравится. У нас здорово! Шерстнёв вам руки будет целовать.
      - Прости, прости, - сказала она неожиданно басом. - Кто такой Шерстнёв и почему он будет мне целовать руки? Он мне не муж и не жених. Я его имя слышу первый раз.
      - Это директор нашего совхоза, - сказал я. - Совсем забыл, что вы его не знаете. У него такая поговорка. Если ему кто-нибудь по душе, он всегда говорит: "Передай ему - приеду, руки у него буду целовать". Ну, это вроде самого большого спасибо.
      - Любопытный ваш Шерстнёв.
      - Очень. Он у нас придумал закон: каждый, кто уезжает на запад, должен обязательно привезти с собой новенького.
      - Ах, вот как! А ты, значит, меня наметил жертвой?
      - Вас, - ответил я.
      - Мило и неожиданно, - сказала она. - Чем же я тебе понравилась?
      - У нас в совхозе нет ни одной такой, как вы.
      - Выходит, я вроде ихтиозавра или носорога буду у вас в совхозе? Ты меня будешь демонстрировать в клетке?
      - Нет, зачем же, - ответил я. - Вы будете работать. Чем вы занимаетесь?
      - Преподаю немецкий язык.
      - Шпрехен зи дейч? - обрадовался я.
      - Умоляю, больше ни слова! - застонала она. - У тебя варварское произношение.
      - Хорошо, - охотно согласился я. - Не буду. У нас в школе с немецким языком очень плохо. Ведь смех и грех, у нас немецкий преподаёт учитель физкультуры. По совместительству. Он служил в армии в Германии и вот преподаёт немецкий язык.
      - Ты это серьёзно?
      - Да, - тихо ответил я. - Вы же испугались моего произношения. Но я лучший в классе, а другие, они думают, что "презенс" - это прошедшее время... Вспомнить страшно!
      - Возмутительно! - сказала женщина. А что смотрит районо, облоно?
      - Не знаю, - сказал я. - Вероятно, они оторвались от народа.
      - Ну-ка, ну-ка, дай мне адрес твоего совхоза. Физкультурник преподаёт немецкий язык!
      Она вытащила маленькую книжку и записала с моих слов адрес нашего совхоза, моё имя и фамилию.
      - Ты не волнуйся, я не буду упоминать твоё имя, чтобы у тебя не было осложнений в школе.
      - А я не боюсь, - ответил я. - Я принципиальный.
      - Вот как! - сказала женщина. - Интересно, какая будет жизнь, когда вы будете управлять страной?
      - Прежде всего у нас будут работать все автоматы с газированной водой - это раз. А то, вы подумайте, из ста автоматов, из которых я хотел напиться воды, восемьдесят пять не работают.
      - Правильно, - сказала женщина. - С маленького начинается большое. А собственно, куда ты держишь путь, милый Сева?
      - В Артек.
      - А сейчас?
      - Ищу Хомутовский тупик.
      - Э, братец, тебе в другую сторону.
      - Знаю, - ответил я. - Только я решил вас немного проводить.
      - Отчаянные родители, - сказала женщина. - Такого маленького мальчика пускают гулять по незнакомой Москве.
      - У нас в степи заблудиться опаснее, чем здесь, - ответил я. - Тут вон сколько людей, а там пустота. А ночью все эти фонари горят?
      - Горят, - сказала она.
      - А у нас ночью ни одного фонаря. - Я подумал, что проговорился и теперь уж ни за что не уговорить её приехать к нам в совхоз, и добавил: В степи темнота, а в посёлке лампочки дневного света. - Хотел ещё сказать, что их включают только по большим праздникам, и снова вовремя остановился.
      Вообще ведь со взрослыми надо осторожнее: они придирчивы к мелочам. Очень для них важно, чтобы была уютная квартира, и чтобы хорошая постель, и обязательно завтрак и обед по расписанию. У нас, например, был такой случай. Приехал в школу новый учитель, побыл неделю, и след его простыл. Оказывается, он уехал из-за туалета! Школьный туалет у нас на улице поэтому он уехал.