Фашисты дали срок три дня: если в течение трех дней не появится тот человек, который взорвал мост, дети будут расстреляны.
      И тогда я решил идти к гестаповцам. Чехи меня не пускали, они сказали: "Дети наши, мы и пойдем". Но я ответил, что если пойдет кто-нибудь из них, чехов, то фашисты из мести все равно могут расстрелять ребят. А если придет русский, то дети будут спасены. И я пошел с дедом Ионеком.
      Теперь ночь, а утром я пойду к фашистам. Когда ты получишь это письмо, то расскажи всем, как я погиб. Главное, найди моих товарищей по полку, пусть обо мне вспомнят.
      Все. Уже рассвет. А у меня еще много дел. Сейчас я передам и письмо и конверт деду Ионеку. Он все это сохранит и, когда придет время, отправит вам.
      Прощайте. Ваш Карп".
      * * *
      Весь вечер дед читал папино письмо. Потом он долго сморкался, теребил рукой колено и наконец сказал:
      - Катенька, мне надо пройтись. Ты не возражаешь? - Он показал на папино письмо. - Я возьму его с собой.
      Маме надо было идти в санаторий, чтобы сделать укол больному, и я пошел вместе с ней. Не хотелось оставаться одному. На обратном пути мы встретили Сойку, ту самую девочку, которая купалась со мной в первый день.
      - У меня ваш платок. Одна тетя его нашла, а я ей сказала: "Я знаю, чей это платок"...
      Сойка протянула маме платок, та развернула его и посмотрела - в какой раз! - на эту собачью выставку.
      - Я дарю его тебе, - сказала мама. - Он ведь совсем детский. Собаки.
      Я посмотрел на маму и понял: она не хотела, чтобы этот платок возвращался к ней и о чем-то ей напоминал. Может быть, о дяде Николае. А мне все равно было жалко платок. И ведь не маленький я, а жалко. Привык к собакам. Но тут я перевел глаза на Сойку. Что случилось с ее лицом - просто не передать. Какие у нее были испуганные, недоверчивые, настороженные глаза! Она не верила своему счастью. Ей эти собаки нравились, видно, еще больше, чем мне. У меня после этого всю мою жадность как рукой сняло.
      - Эту собаку зовут Джаз, - сказал я. - А вот этого маленького песика Подкидыш. Остальным ты сама придумай имена.
      - До свидания. - Она торопилась побыстрее уйти. - Я их уже полюбила.
      Мы молча дошли до дома. Я разделся и лег спать.
      - Мне кажется, что он все время был жив, - сказал я, - а погиб только вчера.
      - Спи, Толя. Пересчитай, сколько над нами звезд, и заснешь.
      - А ты?
      - Мне не заснуть, мне звезды уже не помогают. Я дождусь деда.
      На следующее утро я встал рано и ушел на рыбалку. Я любил ловить рыбу. Правда, я был плохой рыбак, вечно зевал, когда начинался клев. Но я любил ловить рыбу. На море тихо. Солнце. И настроение то веселое, то грустное. Можно додумать о маме, о дяде Косте и о дедушке. Можно поговорить с папой. Так, про себя. А сегодня я придумал написать папе письмо. Пусть многим это покажется странным, а я все равно напишу. Мне так захотелось написать ему письмо, я ведь никогда ему не писал. Напишу и отправлю Лешке.
      Лешке можно, он поймет.
      Тихо на море. Солнце искрится в воде. И никто тебе не мешает - что хочешь, то и придумывай. "Хорошо, что мы с дядей Костей любим море, подумал я. - И хорошо, что есть такой дядя Костя". Но папе я тоже не могу изменить, и я придумал: буду морским летчиком.
      Когда я возвращался, то увидал маму, она шла к пристани.
      "В Ялту едет, - догадался я. - В горвоенкомат. Искать папиных товарищей".
      Мама была в белом платье, которое давным-давно не надевала, и в белых туфлях на высоком каблуке.
      У причала стоял теплоход дяди Кости. Мама поднялась на пирс, и ей навстречу вышел дядя Костя. Мне очень хотелось подойти к ним, но, я почему-то не подошел. Я спрятался за будку билетной кассы и смотрел за ними. Я почти ничего не видел, только широкую спину дяди Кости в белом кителе.
      Потом теплоход отчалил.
      Я долго смотрел вслед теплоходу, пока он не превратился в маленькую белую точку, сверкающую на солнце.
      На верхней набережной я встретил отряд артековцев. Они шли строем. В белых рубашках с красными галстуками и в коротких синих трусах. Загорелые. У них был настоящий крымский загар - светло-коричневый. Такого загара нигде не встретишь.
      Почему-то, когда артековцы появлялись на улицах Гурзуфа, прохожие останавливались и смотрели на них. И сейчас все остановились, и я тоже остановился. А вожатый артековцев скомандовал, и они громко крикнули: "Всем-всем - доброе утро!"
      Мне очень нравилось, что они так кричали.
      После встречи с артековцами настроение у меня стало совсем хорошее. Спокойное такое и чуть-чуть грустное, но хорошее.