Дело в том, что почти в самом центре Европы находятся огромные залежи угольных пород, напоминающие сверкающий черный пояс, готовый в любую минуту вспыхнуть ярким пламенем. Эта бесценная жила, без которой невозможна была бы индустриальная революция XIX века, берет свое начало в Уэльсе и заканчивается в Польше. Однако не на всей указанной территории угольный пояс дает знать о себе одинаково интенсивно. Так, угольные швы на территории Франции и Бельгии очень обильны и отличаются высоким качеством. Нечто подобное можно наблюдать и между Саксонией и польской Силезией, где гигантская жила завершает свой бег. А дальше - пролегли лишь огромные пространства красивых, но абсолютно стерильных земель. И если бы так было повсюду, то ни о какой промышленной революции говорить не приходилось бы. Однако и в этой царской тиаре находились свои особые излучины, где уголь отличался таким исключительным качеством, что лишь из этой породы можно было создать великолепную сталь, которая со временем стала ассоциироваться с именем Круппа.
      Эти обогащенные изгибы огромной угольной короны, спрятанной в земной коре, по воле Судьбы оказались расположенными в основном на территории Германии и как раз в том месте, где Рейн спускается с массивных и мрачных холмов и затем несет свои воды к равнинам Голландии.
      5 марта 1943 года Эссен был стерт с лица земли: главной целью союзников были заводы Круппа, на которых производилось оружие для армии вермахта. После 5 марта 1943 г. и до самого окончания войны на маленький городок было сброшено более 36 тонн бомб. Авианалеты не прекращались ни днем, ни ночью.
      Апрельским утром 1945 года Альфред ехал в открытом лимузине марки "Хорьх" по опустевшим улицам, и все, что он видел тогда, вновь и вновь всплывало в его памяти, пока он сидел в одиночной камере. За время поездки Альфред не проронил ни слова, и только побелевшие костяшки пальцев, сжимавшие никелированную ручку двери, выдавали его состояние.
      Вокруг царил хаос. Там, где раньше кипела работа, теперь торчали жалкие обломки кирпичных стен. В проемах виднелись скелеты станков, останки безотказных некогда механизмов. Не уцелел ни один дом, ни один склад, шахта или завод. От главного офиса остался лишь этаж. Круппу видно было, как уцелевшие станки упаковывались для отправки в страны-победительницы. Проезжая мимо, Альфред вспоминал: на этих станках вытачивались детали для знаменитых "Тигров" - самых лучших германских танков, здесь собирались подлодки "U-2", а вот та засыпанная шахта приносила ему полтора миллиона фунтов стерлингов годового дохода. Альфред попросил шофера остановиться лишь однажды: на главной площади, где, забросанная кирпичной крошкой, лежала статуя его прадеда, великого короля пушек, в честь которого Альфреда и назвали Альфредом. Многотонное изваяние, отлитое из лучшей крупповской стали, совсем не пострадало. Непреклонный взгляд Альфреда-старшего был устремлен в небо, и Крупп долго стоял, вглядываясь в его суровое лицо. Прадеда вполне можно было отнести к одним из тех прокопченных баронов Рура из германских сказаний, который спустившись в ад, почувствовал, что замерзает и пожалел, что забыл захватить с собой шубу. Огонь вечной топки, кажется, и сейчас отражался в застывшем взоре поверженного на землю каменного исполина. Казалось, что статуя Альфреда-старшего сама не захотела возвышаться над землей и тем самым отрываться от родственной стихии. Эта статуя так плотно прижалась к земле, что могло создаться впечатление, будто ей необходимо как можно быстрее уйти в самую глубь, где и находилась истинная корона власти, изгиб угольной жилы, обогащенной коксом, столь необходимым для выплавки стали. Небо словно пугало прадеда. Ведь оттуда летели на дорогой Эссен бомбы. А там, под землей, было намного привычней... там и скрывалась истинная Власть. Она пряталась в кромешной тьме, в удушающей жаре угольных шахт и влекла к себе всех Круппов, как живых, так и мертвых.
      Впрочем, обогащенная коксом сталь Рура стала известна миру лишь в течение последнего столетия. Жители же Армении, например, обогащенное железо начали выплавлять ещё три тысячи лет тому назад. В Европе в первые о стали заговорили лишь в конце Средневековья. Индустриализация пришла на земли Германии достаточно поздно, но когда это все-таки состоялось, то первое знакомство с выплавленной сталью оказалось подобно мощному удару, и нечто древнее, темное всколыхнулось в душе каждого немца. И это была Судьба, Судьба не только знаменитой эссенской семьи, но и всей Германии, которая ещё в начале XIX века была тихой раздробленной страной, населенной милым чудаковатым, сентиментальным и трудолюбивым народом. Многие из этих людей отправлялись в соседние страны в поисках лучшей доли и становились гувернерами у богатых русских помещиков или исполнительными чиновниками в заснеженном Петербурге или в хлебосольной Москве. Кто не помнит чудаковатого и доброго Карла Ивановича из трилогии Л. Толстого? Кажется, доброта у этого человека имела биологическое происхождение. Даже мух Карл Иванович убивал с какой-то деликатностью и словно извиняясь перед этими надоедливыми насекомыми за свою вынужденную жестокость: спокойный сон русских барчуков был намного дороже старому доброму немцу, чем веселое, но назойливое жужжание. Правда, в поэма Н. Некрасова "Кому на Руси жить хорошо" исполнительный немец приказчик поплатился-таки за свою расторопность и мужики заживо закопали этого чиновника за то, что посмел обманом заставить крестьян самих прорубить в лесу дорогу к своей забытой царем и Богом деревне.
      А знаменитый Штольц?! Как он спорит, как изо всех сил пытается в том далеком девятнадцатом веке расшевелить русского увальня Обломова, этот символ беспробудно спящей России. В Штольце много положительного, по-немецки правильного, даже доброго, но слишком уж заботится он о хлебе насущном, о презренной пользе. За это и не любит герой другого русского писателя, Ф. Достоевского, Алексей Иванович из повести "Игрок" всех немцев, предпочитая дебоширить по-русски, чем откладывать на "черный" день по-немецки. Но, как это ни странно, а парадигма Gemiitlichkeit, так сказать, обобщенный портрет выглядел следующим образом: типичный немец, как правило, был грубовато-добродушным знатоком тяжелой мясной пищи и пива, большим любителем после утомительного сытного обеда прилечь на спину и вволю порыгать, расстегнув все, что можно было расстегнуть. Вот он лежит и посмеивается, блаженно показывая миру свое огромное пустое лицо, испещренное мелкими морщинками, поблескивая при этом неизменными очками, застрявшими где-то на самом кончике огромного носа, из-за которых посматривали бы на вас ироничные, но добрые голубые глаза.
      Но какими бы не были немцы в то далекое время: добрыми, деловыми, исполнительными и бережливыми, они ни у одного народа мира в ту эпоху не вызывали священного чувства страха, того самого страха, о котором и писал в свое время римский историк Тацит, когда речь заходила о германских племенах. Немцы в начале XIX века были раздроблены и патриархальны. Но к середине того же XIX века ситуация полностью поменялась и немалую роль в этом сыграло то, что они все-таки научились выплавлять тигельную сталь.
      Оставшиеся леса Рура, пожалуй, хоть в какой-то мере помогут нам прояснить кое-что. Даже сейчас глухие порой непроходимые леса являются своеобразной визитной карточкой Германии, а на заре европейской цивилизации вся эта земля представляла из себя одни сплошные джунгли. Кто-то из великих сказал, что немцы - это люди леса. И в этой фразе есть немало справедливого и верного. Для римлян, например, непроходимый лес, населенный враждебными германскими племенами, был воплощением неподдельного ужаса и страха. На восток от Рейна он простирался все дальше и дальше, покрывая своим зеленым ковром огромные пространства. Темный непроходимый лес, где было огромное количество древних сгнивших деревьев, уходивших со временем все глубже и глубже в твердь земной коры и там под давлением других пород в течение веков превращавшихся в каменный уголь. Так вот, этот лес вселял ужас в душу каждого, кто пытался проникнуть в его владения. Это и был первобытный ландшафт будущей немецкой души...
      Известно, что Юлий Цезарь сам расспрашивал нескольких германцев, попавших в плен, которым удалось совершить длительное путешествие по непроходимым лесным чащам. По их словам, в течение двух месяцев они не видели даже отблеска солнечного света, лишь слабый призрачный сумрак царствовал там, где им пришлось с великим трудом прокладывать себе дорогу.
      Тацит также был поражен размерами этой страны, её непроходимыми лесами и топями, её злыми зимами и густыми туманами. "Хотя страна кое-где, - писал великий историк, - и различается с виду, все же в целом она ужасает и отвращает своими лесами и топями".
      Рейн был форпостом для непобедимого Юлия Цезаря. Земля, что простиралась дальше этой границы, считалась не принадлежащей Римской империи. На территории Галлии были даже проложены дороги, по которым вполне могли маршировать легионы, завоевывая земли, которые в дальнейшем стали территорией, принадлежащей современной Франции, унаследовавшей представления о римском праве и законности. Но на Восток от Галлии среди непроходимых чащ никакой закон уже не действовал, как не проникал сюда и солнечный свет. Здесь-то и формировалось национальное сознание, а, точнее, коллективное бессознательное будущих немцев. Итак, именно бескрайний девственный лес оказал фатальное влияние на формирование сознания нации.
      Еще во II веке нашей эры Тацит предупреждал галлов: "... для вашей, а не для нашей пользы мы стоим на границах Рейна и охраняем вас от воинственных германских племен, которые так часто пытались проникнуть в ваши земли и так и не оставили надежду сменить свое одинокое заточение среди мрачных лесов и болот на Галлию". Историк откровенно высказывал удивление по поводу того, как, вообще, можно было жить там, где обитали лишь дикие звери. "Да и кто, не говоря уже об опасности плавания, - писал Тацит, - по грозному и неизвестному морю, покинув Азию, или Африку, или Италию, стал бы устремляться в Германию с её неприютной землей и суровым небом, безрадостную для обитания и для взора, кроме тех, кому она родина?"
      Образ мира, выработанный мыслью народов Северной Европы, во многом зависел от образа их жизни. Скотоводы, охотники, рыбаки и мореходы, в меньшей мере земледельцы, они жили в окружении суровой и слабо освоенной ими природы, которую их богатая фантазия легко населяла враждебными силами. Центр их жизни - обособленный сельский двор. Соответственно и все мироздание моделировалось ими в виде системы усадеб. Подобно тому как вокруг их усадеб простирались невозделанные пустоши, так и весь мир мыслился ими состоящим из резко противопоставленных друг другу сфер: "срединная усадьба" (Мидгард), т. е. мир человеческий, окружена миром чудовищ, великанов, постоянно угрожающих миру людей; этот дикий мир хаоса именовали Утгардом (буквально: "то, что находится за оградой, вне пределов усадьбы"). Над Мидгардом высится Асгард - творение богов - асов. Асгард соединен с Мидгардом мостом, образованным радугой. В море плавает мировой змей, тело его опоясывает весь Мидгард.
      Самым важным достоинством для древнего германца была борьба за славу. Самой важной и могущественной силой в мире он считал Судьбу. Причем Судьба понималась не как всеобщий рок, а как индивидуальная доля отдельного человека, его везение, счастье; у одних удачи больше, у других меньше. Могучий король, славный предводитель - наиболее "богатый" счастьем человек. Воплощением этого счастья являлось золото или воинская добыча, трофеи. Нашейные кольца, браслеты, витое или пластинчатое золото постоянно фигурируют в эпосе. Устойчивое обозначение короля - "ломающий гривны" (дарила подчас не целое кольцо, то было значительное богатство, а части его). Дружинники с нетерпением ждали подарков вождя, видя в них убедительные знаки своей доблести и заслуг. "Богатый" на счастье вождь делился своей удачей с храбрыми воинами. Таким образом, Вождь и Судьба в сознании древнего германца являли собой нечто единое.
      Жажда славы, добычи и княжеских наград - вот высшие ценности для германского героя. "Каждого смертного ждет кончина! - // пусть же, кто может, вживе заслужит // вечную славу! Ибо для воина // лучшая плата память достойная!" В таких выражениях нашла свое воплощение жизненная программа древнего германца. Борьба за славу и драгоценности, верность вождю, кровавая месть как императив поведения, зависимость человека от царящей в мире Судьбы и мужественная встреча с нею, а затем неизбежная трагическая гибель - вот определяющие параметры жизни тех, кто населял когда-то бескрайние лесные просторы Германии.
      Герой перед лицом Судьбы - центральная тема героических песен древних германцев. Обычно герой заранее осведомлен о своей участи. Какова должна быть позиция человека, знающего наперед о грозящих ему бедах и конечной гибели? Вот проблема, на которую древний германец предлагал однозначный и мужественный ответ. Знание Судьбы не повергало героя в фаталическую апатию и не побуждало его пытаться уклониться от грозящей ему гибели; напротив, будучи уверен в том, что выпавшее ему в удел неотвратимо, он смело бросал вызов Судьбе, смело принимал её, заботясь только о посмертной славе. Добровольная "воля к смерти" делала сознание древних германцев эсхатологическим, т. е. таким, которое с героическим воодушевлением принимало неизбежную кончину. Даже своих богов эти племена лишали привычного бессмертия. Вместе с людьми они должны были погибнуть в последней схватке с Мировым Волком, Великанами, чудовищами и прочей нечистью, населяющей подземный мир (Хель) и бескрайние леса.
      Понятен тот душевный трепет и ужас, который вселяли в душу римского историка Тацита эти дикие племена. Он видел, как вместо светлой и радостной картины мира, созданной эллинистической мифологией, героические песни древних германцев о богах и героях рисовали полную трагизма эпопею, где властвовала Судьба и смерть.
      Мир, по древнегерманским сказаниям, возникает из взаимодействия огня с холодом и погибает от пожара и наводнения, стужи и жары. В соответствии с взглядами фашистских идеологов, лед и пламень, отталкивание и притягивание вечно борются во Вселенной. Эта борьба определяет жизнь, смерть и вечное возрождение Космоса. В то время как фюрер уделял исключительное внимание материальному снабжению своих войск, он дал солдатам в русской кампании только жалкое дополнение к одежде - шарф и пару перчаток. "Холод, - сказал Гитлер, - это мое дело. Атакуйте!" Он свято верил в мистику и в то, что ему как вождю подвластен лед, этот первоэлемент вселенной в соответствии с верованиями древних германцев.
      А в декабре 1941 года термометр внезапно опустился ниже сорока. Предсказания оказались ложными, пророчества не осуществились, стихии восстали, звезды в своем движении перестали работать на фюрера. Лед торжествовал над огнем. Автоматическое оружие отказывало, когда смазка замерзала, Синтетическое горючее разлагалось в баках под действием холода на два бесполезных элемента. Самое легкое ранение приговаривало к смерти. Так весь боевой бронированный корпус, победивший Польшу за восемнадцать дней, а Францию - за месяц, армия Гудериана, Рейнгарда и Геппнера, колоссальный легион завоевателей, который Гитлер назвал своими бессмертными, иссеченный ветром, обожженный льдом, погибал в снежной пустыне, чтобы доказать, что мистика действительнее, чем земная реальность. Коллективное бессознательное немцев середины XX столетия словно, сделав виток, вновь вернулось к доисторическим временам.
      Добровольная "воля к смерти" также ярко проявилась в эпоху гитлеризма. "Гитлер и Геббельс, - писал Тревор Ронер, - призвали германский народ разрушить свои города и заводы, взорвать свои плотины и мосты, принести в жертву тысячи жизней, и все это во имя легенды под названием "сумерки богов". "Потери никогда не кажутся достаточно большими, - заявляет Гитлер накануне гибели Третьего Рейха. По его мнению, не враги Германии побеждают, а всемирные силы пускаются в ход, чтобы утопить землю и наказать человечество, потому что человечество позволило льду победить огонь. Как древнегерманский язычник Гитлер приносит и жертву воде: он приказывает затопить берлинское метро, где 200 000 человек, спасавшихся в подземельях от бомбежек, погибают. Это акт подражательной магии. Подобный поступок должен был вызвать апокалиптические события на земле и в небе.
      Агония Третьего Рейха словно восстанавливала в деталях гибель древнегерманских богов, описанных в сказаниях. В одном из них говорится о том, что солнце "чернеет", звезды падают с неба, происходит землетрясение, вода заливает землю. После природных катаклизмов на свободу должны были выбраться чудовища, до этого надежно заточенные в царстве мертвых Хель. Прежде всего, это мировой Волк Фенрир и мировой змей Ермунганд. Из Хель приплывает и корабль мертвецов Нагльфрар. Начинается битва, в конце которой бог Сурт сжигает своим пылающим мечом весь мир.
      Если подняться над Руром на вертолете, то может сложиться впечатление, будто плывешь сквозь густой туман. Вот он тот священный пламень, о котором говорили и древние сказания и идеологи фашизма. Даже в солнечный день на большой высоте видимость, как правило, не превышает одной мили. Столбы фабричного дыма начинают подниматься вертикально вверх уже в районе Кёльна и достигают трехкилометровой высоты. Этот непроницаемый смок валит из целого леса промышленных труб. Он даже различается по цвету: черный, красный, коричневый, белый и оранжевый.
      Внизу вы можете видеть лишь унылый промышленный пейзаж. Под вами наковальня Третьего Рейха или, точнее, то, что когда-то было наковальней. Вот оно реальное воплощение пробудившегося коллективного бессознательного, которое долгое время дремало в раздробленной феодальной Германии пока не наступила наконец эпоха индустриальной революции. Внизу по бесконечным железнодорожным развязкам взад и вперед снуют неутомимые локомотивы. Именно этот индустриальный пейзаж больше всего любили снимать военные операторы союзных армий, стремясь показать поверженную промышленную мощь некогда великой Германии.
      Действительно, на территории Европы с трудом можно отыскать место более благоприятное для развития торговли, в дальнейшем и промышленности. Природа щедро наградила Рур своими дарами. Даже сейчас с высоты птичьего полета можно отчетливо рассмотреть контуры средневековых торговых путей, некогда связывающих этот уголок Германии со всей Западной Европой. Однако немецкие города уже давно изменили свой первозданный вид, и трубы фабрик и заводов затмили собой очертания старинных соборов. И хотя Рур уже не производит оружия, как это было всего лет пятьдесят пять тому назад, память многих поколений людей с внутренним содроганием будет рисовать в своем сознании картины убийственной силы недавнего воинственного прошлого.
      Здесь, в этом пейзаже, по-прежнему чувствуется некая скрытая угроза. И подолгу глядя на все из кабины зависшего, как стрекоза, вертолета невольно начинаешь угадывать в промышленных силуэтах странную фигуру гигантского Мирового Волка Фенрира, словно показавшего на какое-то мгновение свой зловещий облик. Так, город Хамм представляется с высоты птичьего полета как глаз животного, Реклинггаузен видится торчащим ухом, Дортмунд - пастью, Бохум - шеей, Вупперталь и Золинген напоминают передние лапы зверя, Мюльгейм и Дюссельдорф - это задняя часть волка, Рейнгаузен - огромный хвост, Гельзенкирхен, Боттроп и Дуизбург - выгнутая, ощетинившаяся спина. А Эссен, родина Круппов, - ничто иное, как сердце мифического чудовища, привольно разлегшегося на всей территории Рура.
      Глава II
      Тайна тигельной стали
      Итак, чем глубже пытаешься погрузиться в семейные тайны Круппов, тем мутнее и непроницаемее становится вода.
      Когда на территорию древней Германии пришло христианство и с языческими богами должно было быть покончено раз и навсегда, то из всех вариантов в этих землях была выбрана арианская ересь, в соответствии с которой Бог-Сын (Христос) не был равен Богу-Отцу, а лишь подобен ему: "Он, следовательно, не есть истинно Бог, а отличен по существу от Бога-Отца; Он есть тварь".
      Такое очеловечивание Христа, такое удаление его от божественной сущности приводило, в конечном счете, к тому, что германские племена воспринимали Спасителя, как в свое время воспринимали племенного Вождя, князя, которому благоволит Великая Судьба.
      В конце восьмого столетия в Руре появилась группа монахов и основало Верденское аббатство, чьи развалины видны и поныне. Пятьдесят лет спустя христиане стали бродить и проповедовать в долине Эссен и там также основали свой монастырь. Первый архиепископ пришел сюда лишь в IX веке, в 852 году, и к нему начали относиться также, как некогда относились к вождю племени. Народ внял проповедям явившемуся из леса человеку, назвавшему себя епископом, и начал поклоняться ему как живому Богу.
      Постепенно сложилась легенда о неком белокуром великане, явившемся из леса и призывавшем разрушить капища языческих идолов. Примечательного во всей этой легенде было лишь то, что этого легендарного епископа звали Альфред...
      Позднее, в эпоху Возрождения, немцы вновь заявили о себе как о народе, который больше верит в Судьбу, чем в Бога. Идея протестантизма Мартина Лютера как раз заключалась в том, что он отрицал чистилище, то есть не признавал возможность раскаяния и искупления грехов. Судьба, в соответствии с этой доктриной, с самого рождения человека уже предопределяла ему либо жизнь праведника, либо жизнь грешника, и от греха и зла не могла спасти даже невинная пора детства. О том, благоволит тебе Бог или нет, можно было узнать лишь через то, насколько часто в жизни улыбается тебе удача. Бог, по этой доктрине, говорил с человеком только через его достаток: материальное благополучие и есть благословение божье. Вновь, как и в доисторические времена, золото, достаток и земное благополучие стали верными признаками избранности. Мартин Лютер сознательно отказался от вселенского авторитета Папы Римского. Теперь каждая община могла сама выбрать себе духовного лидера, как некогда предки этой общины выбирали себе племенного вождя, умеющего не только предвидеть удары изменчивой Судьбы, но и смело бросать ей вызов.
      Арнд Крупп, как уже об этом говорилось выше, патриарх рода, появился в этих местах как раз в эпоху Протестантизма. Скупая дома в зачумленном городе, он словно наперед знал, что ему не суждено было погибнуть, и без страха шел навстречу смерти, как и подобало герою древних германских сказаний. А удача и золото, которые посыпались как из рога изобилия на голову первого из рода Круппов, лишь подтверждали его исключительность и избранность. Время показало, что Судьба лишь испытывала своих любимцев Круппов, но никогда не покидала их, и народ Германии со временем стал смотреть на представителей этого рода с обожанием и надеждой, с какими их предки смотрели на своих вождей, "богатых" на счастье и готовых щедро делиться этим счастьем с другими.
      Семнадцатый век, в самый канун которого и появился в городе Эссене Арнд Крупп, для всей Германии был ничем иным, как концом света. С 1618 по 1648 гг. во время так называемой Тридцатилетней войны Дания, Швеция, Испания, Франция и Богемия превратили эту землю в кровавое месиво. По некоторым данным две трети населения было безжалостно истреблено. Бродя по дорогам, оставшиеся в живых занимались каннибализмом: матери иногда пожирали собственных младенцев, а трупы на виселицах чаще всего не доставались голодному воронью, становясь пищей все тех же бродяг. "Ты посмотри, как люди-тени, - писал очевидец этих событий Андреас Грифиус, // Распухшим, изможденным ртом // Шепча молитвы в исступленье, // Лежат в пыли перед крестом". Эссен, расположенный между Хельвегом и Вестфаленом, оказался в самом центре событий. Вот как описал это страшное время немецкий поэт Христиан Гофмансвальдау:
      Что значит жизнь в её фальшивом блеске?
      Что значит мир и вся его краса?
      Коротким представляется отрезком
      Мне бытия земного полоса.
      Жизнь - это вспышка молнии во мраке,
      Жизнь - это луг, поросший лебедой,
      Жизнь - скопище больных в чумном бараке,
      Тюрьма, куда мы заперты бедой.
      Все это лживой роскошью прикрыто,
      Величьем разукрашено пустым.
      На скорбных трупах созревает жито,
      Вот почва, на которой мы стоим.
      Арнд Крупп умер в 1624 году, когда ужас тридцатилетней войны только начинался. До этого он успел похоронить своего сына Георга. Архив города Эссена сохранил запись, где говорится, что Георг Крупп вместе со своей юной супругой умер во время очередной эпидемии чумы. "Ты жив. Я мертв. - писал поэт. - Но ты и я - // Почти одно и то же. // Я - твой двойник. Я - тень твоя. // Во всем с тобой мы схожи. // Мне гнить в могильной глубине, // Но ты себя узри во мне". И, казалось, вся Германия той поры видела себя в этом зеркале всепоглощающей Смерти.
      И тогда Круппы, чтобы выжить, начали торговать смертью.
      В живых оставались ещё один сын Антон и дочери Катарина и Маргарита. Известно, что Катарина вышла замуж за Александра Хайсена, который в дальнейшем также стал промышленным бароном Германии, и прожила 88 лет. Антон Крупп отличался буйным нравом, поколачивал своих сограждан прямо на улице и явно не укладывался в рамки привычных представлений о добропорядочном бюргере. Он-то и начнет первый во всей истории рода торговать оружием.
      В 1612 Антон женился на Гертруде Кройзен. Отец невесты был известным оружейником. Хроники утверждают, что Антон Крупп унаследовал дело своего тестя и во время Тридцатилетней войны продавал по нескольку тысяч стволов в год воюющим сторонам, иногда снабжая своими мушкетами прямых врагов.
      В 1641 году в городских архивах Эссена появляется запись, где об Антоне Круппе сказано как о высокопочитаемом и уважаемом гражданине. Судя по всему, продажа оружия оказалась прибыльным делом, и род смог выжить даже в эпоху апокалипсиса.
      Но вот наступил долгожданный мир, и Круппы вновь превратились в обычных мирных торговцев, каковыми они и оставались в течение последующих 200 лет. Оружие ещё раз станет их семейным бизнесом, когда начнутся наполеоновские войны. Создается впечатление, будто Круппы словно сами осознавали свое истинное призвание и когда история требовало этого, они отвечали на её вызов, воплощая в своей деятельности добровольную "волю к смерти" древних германцев.
      В течение "мирных" 200 лет Круппы вложили деньги в маленькую фабрику скобяных изделий, купили две угольные шахты и земли. Идеологом семьи к этому времени, её истинным руководителем стала женщина. Следует сказать, что в истории рода именно женщины не раз играли важную роль, не раз спасали мужчин от разорения и гибели.
      Так, к 1749 году династия казалось умирала. Тогдашний глава рода, Арнольд Крупп, оставил после себя двух сыновей. Один из которых, Генрих Вильгельм, чтобы расплатиться с долгами, вынужден был продать все свое состояние. Он умер бездетным, и род должен был продолжить его брат Фридрих Йодокус. Йодокусу принадлежала к этому времени лишь бакалейная лавка, с помощью которой он едва сводил концы с концами. Банкротства удалось избежать, но у бакалейщика, как и у его брата, не было детей. Первая жена Йодокуса оказалась бездетной. Овдовев, последний из Круппов в возрасте 45 лет решил жениться на 19 летней Елене Амалии Ашерфельд, которая и спасла весь род от вымирания. Она родила своему супругу сына Питера Фридриха Вильгельма. Йодокус прожил со своей молодой супругой всего шесть лет и покинул этот мир, а безвольный Питер всю жизнь провел в тени своей энергичной матушки, так ничего и не свершив. Это Елена Амалия, в девичестве Ашерфельд, сумела заработать на бакалейной лавке столько денег, что ей удалось купить и фабрику, и шахты, и прикупить немного земли.
      Несмотря на отсутствие портретов Елены Амалии Крупп, и на то, что в нашем распоряжении очень мало данных, по которым мы могли бы представить, каким человеком была эта женщина, создается впечатление, что она была всецело погружена в свою работу и не имела времени вести приятную и свободную жизнь. Оставшись вдовой, она унаследовала от своего супруга семь различных объектов недвижимости, среди которых был жилой и торговый дом на площади Флаксмаркт. Этот дом станет позднее местом рождения Фридриха и Альфреда Круппов. Ей также достался и земельный участок у дороги на Везель - Эссен, приобретенный ещё отцом Фридриха Йодокуса и разделенный им между обоими сыновьями. На этом участке и появится позднее сталелитейная фабрика, с появления которой и начнет свое существование огромная империя Круппа.
      После же смерти Елены Амалии список объектов недвижимости, которыми она владела, содержал уже не 7, а 31 наименование. Торговля под руководством Елены Амалии приняла большие масштабы, к товарам, которыми торговал её супруг, прибавились сукно, лен и фарфор. Торговые отношения связывали её со многими странами, прежде всего с Голландией, а закупленные ею в других регионах бакалейные товары продавались за пределами Эссена.
      Вскоре после расширения фирмы "Вдова Крупп", Елена Амалия, находясь, очевидно, под впечатлением успехов табачной промышленности, занимавшейся в Германии переработкой голландского импорта, начинает строить мельницу для обработки нюхательного табака. Одновременно она покупает в 1783 году на Флаксмаркт второй дом, предназначенный для её сына, в котором она в течение многих лет будет заниматься производством нюхательного табака. Но наиболее выгодным оказалось изготовление суконных и льняных материалов и окраска тканей, производимая на дому.
      Можно ли рассматривать приобретение этой женщиной акций горнорудного производства под тем углом зрения, что она постоянно проявляла свое стремление расширить торговлю путем выпуска собственной продукции? Пожалуй, что да. Вдова Крупп была не единственной женщиной в Эссене, имевшей пакет акций горной промышленности, но другие женщины получили их по наследству или акционеры горнопромышленного общества записывали определенное количество акций на имена своих незамужних дочерей. Фирма "Вдова Крупп" приобрела их иначе. У 74-летней Елены Амалии уже был в собственности штеркрадский металлургический завод "Гуте Хоффнунг", когда она в 1806 году приобрела на аукционе сначала три шахты около Вердена, а затем ещё четыре в том же самом районе и таким образом вошла в число концессионеров.
      Можно сказать, что начало развития металлургической промышленности на Нижнем Рейне, и особенно там, где раньше находился монастырь Эссен, есть не что иное как история возникновения металлургического завода "Гуте Хоффнунг", приобретенного стараниями Елены Амалии Крупп.