Затем офицер в черном кожаном пальто объяснил:
      - Товарищи! На Южном Сахалине уже идут бои, японцы отступают. Наша задача: высадиться в порту Отомари и, заняв его, не позволить японцам вывозить ценности и эвакуировать свои штабы. Военный совет фронта желает вам успеха в бою!
      Было объявлено, какие суда должны занимать десантные подразделения. Отделение Котина оказалось на минном заграждении "Океан".
      Отряд в составе девятнадцати кораблей взял курс на Отомари. Часа два-три море было почти спокойно, небо хотя хмурое, но без дождя.
      Слава спрашивал у ребят, не знают ли они, где расположен порт Отомари, но они виновато пожимали плечами: не знаем. Набрался смелости, обратился к капитану - командиру роты. Офицер достал из кармана записную книжку и нарисовал остров, похожий на клешню рака. Провел карандашом черту, разделившую рисунок на две части.
      - Вот нижняя часть острова и есть Южный Сахалин, - пояснил он, - а между выступами, вот здесь, - капитан поставил точку в середине как бы между растопыренными пальцами, - находится порт Отомари. Севернее на берегу, обращенном к СССР, порт Маока. Там уже 20 августа высажен наш десант. Мы отрежем гарнизон от порта, и все они окажутся в ловушке. Ясно? - Капитан передал лист из записной книжки Котину и улыбнулся. Любопытный ты - это не плохо. А теперь расскажи об этом своим краснофлотцам.
      - А как вы полагаете, товарищ капитан, могли наши торговые суда, возвращаясь из Америки, проходить через пролив Лаперуза? - поинтересовался Слава.
      - Думаю, что могли, - ответил капитан.
      К полудню хлынул проливной дождь, качка усилилась. Корабль то взбирался на гребень волны, то с грохотом опускался, и казалось, он хочет нырнуть под воду, скрыться от непогоды.
      Туман плотно закрыл идущие в установленном порядке суда. Началось самое неприятное для людей, не видевших море. От порывистой качки многих ребят стало мутить. Побледнел и Слава. От обеда отказался. Хотелось выйти на палубу, подышать свежим воздухом, но не разрешалось. Измученный морской болезнью, Котин, как и другие десантники, несколько раз засыпал, но быстро просыпался от неприятной, подкатывающей к груди давящей боли. Лицо заливал горьковатый пот, тельняшка была мокрой, хотя и пробирала, словно от холода, дрожь.
      - Да я готов вплавь... Лучше в бой, в самое пекло, чем так плыть...
      Штормовая погода помешала кораблям прибыть в Отомари к сроку. Командование десантом вынуждено было приказать кораблям зайти в бухту, переждать шторм.
      Наутро погода улучшилась. Самолеты нанесли по порту военно-морской базы Отомари бомбовый удар. Десантники высадились под прикрытием огня корабельной артиллерии без потерь. Котин приказал бойцам отделения продвигаться вперед короткими перебежками.
      - Так никто же не стреляет, - сказал высокий матрос, у которого во время высадки бескозырка слетела с головы. - Удрали японцы.
      - Когда враг откроет огонь, укрываться будет поздно, - ответил Котин и словно предвидел беду.
      Сверху из окна двухэтажного дома полоснул пулемет. Высокий десантник присел, ухватился за живот и упал на каменную мостовую.
      Котин не успел отскочить к дому и юркнул в проем подвального окна. Стрельба слышалась и справа и слева, но этот пулемет прижал к земле всю высадившуюся группу десантников.
      Выбив ногой застекленную раму, Слава спустился в подвальное помещение, загруженное ящиками и бочками. В полутьме заметил дверь. Он приготовил гранату-"лимонку", взвел автомат и быстро выбежал в широкий сырой коридор. Справа в тусклом свете видна была лестница. Котин, прижимаясь к стене, торопливо вбежал по ступенькам лестницы и, озираясь, стал подниматься выше. На первом этаже двери раскрыты, в комнатах ворох бумаг, разбросаны стулья, тряпье. На втором этаже обе двери закрыты, но в левой выломлена доска. Из пролома валит пороховой дым, и дышать трудно.
      Не было сомнений, что в квартире засел пулеметчик. Слава хотел бросить в пролом двери гранату, но сообразил: пулеметчик может находиться за перегородкой и тогда взрыв гранаты насторожит его. Нужно проникнуть через узкий пролом в квартиру.
      Сняв бушлат, Слава нырнул в брешь, оцарапал о щепастую доску плечо и больно ударился головой о что-то твердое. Пулеметчик продолжал стрелять. Приоткрыв дверь, Слава увидел возле окна японского солдата. Он метался возле грохочущего пулемета, поливая короткими очередями улицу. Котин вскинул автомат и чуть не нажал на спусковой крючок, но пулемет вдруг замолк. Тщедушный солдат-пулеметчик кинулся к ящику, и в тишине звякнула цепь. Он был прикован к стене.
      Слава опустил автомат. Не убивать же человека, посаженного на цепь.
      - Кофуку! - крикнул он, не зная другого японского слова, как "капитуляция".
      Японец пружинисто подскочил и мгновенно рванул за кольцо гранату, висевшую на брючном ремне. Слава упал на пол, но это уже не могло его спасти. Раздался взрыв...
      Когда двое десантников вбежали в комнату, Вячеслав Котин был уже мертв.
      Возле пулемета лежал изуродованный труп японского солдата и сорванная с ноги цепь. У подоконника стоял ящик, наполненный запасами пулеметных лент...
      Из окна хорошо просматривалась до причала неширокая улица, по ней нескончаемым потоком бежали матросы. К восточной части города навстречу десантникам подходили подразделения 113-й стрелковой бригады.
      К 10 часам 25 августа военно-морская база Отомари была полностью занята советскими частями. 3400 японских солдат и офицеров сложили оружие.
      ...В конце августа части Камчатского оборонительного района и Петропавловской военно-морской базы и морская пехота Тихоокеанского флота в основном очистили от японских захватчиков Курильские острова. Но тяжелые, кровопролитные бои за отдельные острова Курильской гряды продолжались до 1 сентября.
      Десантной роте Яценко пришлось вести бой за остров Кунашир, расположенный всего лишь в пятидесяти километрах на северо-востоке от японского острова Хоккайдо. Кунашир обороняли усиленные артиллерией полки японской пехотной дивизии.
      Яценко после взятия военно-морской базы противника Отомари получил воинское звание лейтенанта.
      Построив роту, лейтенант Яценко, едва справившись с волнением, зачитал приказ:
      - "За мужество, проявленное в боях с врагом, Вячеслав Николаевич Котин награжден орденом Красного Знамени посмертно..."
      Японские войска на острове Кунашир сопротивлялись не долго. Гарнизон капитулировал.
      Рота Яценко разоружала большую группу вражеских войск. Матросы держали оружие наготове и наблюдали, как вяло складывали в кучу винтовки японские солдаты.
      Яценко стоял возле орудия и рассматривал затвор, потом нагнулся под лафет и почувствовал вдруг жгучую боль под левой лопаткой. Он выпрямился и увидел у станины пушки японского офицера. Подбежавший Борис Чуркин ловким ударом выбил нож из руки японца и удержал своего командира, не дал ему упасть.
      - Санитара сюда! Срочно! - крикнул Борис, бережно поддерживая раненого.
      Но ни санитар, ни врач уже не могли спасти Яценко. Смертельно раненный ножом в сердце, он скончался на руках Бориса. Умирая, успел сказать:
      - В кармане письмо жене... Не посылай...
      В том письме лейтенант Яценко сообщал жене, что война закончилась победой и скоро он приедет домой...
      На войне смерть шагает рядом с солдатом и никто не знает, когда она унесет человеческую жизнь. И если все же погибнет воин в боях за Родину, имя его навечно останется в памяти живущих.
      НА РАССВЕТЕ
      На стене отщелкивали время старинные ходики. В углу за печкой стрекотал сверчок. С незапамятных времен эти привычные ночные звуки наполняли дом лесника. Бывало, уставший за день, ляжет дед Василий на постель, прислушается к сверчку и ходикам и заснет крепким сном. А в шесть утра зимой, когда на дворе еще темно, он на ногах. Нужно печку истопить, скотину покормить и себе еду приготовить.
      С отъездом Мирона прицепилась бессонница. В окно уже пробивался слабый свет зари, а дед Василий никак не мог уйти от тревожных мыслей. Вся радость и надежда - внук Мирон. Нет у Василия Федоровича никого из родных и близких. Все внимание, заботу и любовь отдавал внуку.
      Дед Василий понимал, что фронт есть фронт. Война уносит жизни многих людей. Но как пережить одинокому старому человеку, если что-нибудь случится с Мироном?
      Жену похоронил, сноха и сын погибли. Если не станет Мирона, на том и остановится род Ефимовых.
      Но тут же дед вспоминал и свои молодые годы, когда, на год моложе Мирона, ушел из дома в Саратов, нанялся помогать грузчикам в порту. Кого он тогда спросился? Сам решил...
      За окном послышались торопливые шаги. Кто-то подбежал и залез на завальню, постучал легонько в стекло.
      - Кто там? - спросил лесник. Екнуло сердце. Неужели Мирон?
      - Скажите, здесь живет Василий Федорович Ефимов? - отозвался девичий голос. - Я медицинская сестра.
      Дед Василий вскочил с постели. "Вот и беда..." - подумал он.
      - Я Ефимов, а что? - отозвался он настороженно.
      - Вас просят срочно в вагон санитарного поезда... - сказала девушка. - В третий вагон. Там вас ждут.
      Лесник раскрыл окно, увидал уходившую по тропинке под уклон девушку в военном, и в груди словно камень застрял. Хотел подойти к своей койке, чтобы одежду взять, а сил нет, ноги одеревенели. Кое-как дотянулся до ведра с водой, плеснул в лицо пригоршней, смочил грудь.
      "Кто же там? - подумал про себя. - Если Мирон, то, выходит, тяжело ранен, если сам не пришел..."
      Леснику Ефимову только казалось, что он едва переставляет ноги. К третьему вагону прибежал чуть ли не вместе с девушкой.
      - Дедушка, заходите в вагон, - сказала она, - только тихонько. Вас просит один солдат.
      - Это мой внук... Спасибо тебе, дочка... Что с ним?
      - Не волнуйтесь, дедушка. Он уговорил меня позвать вас. Зайцев.
      - Постой! Кто такой? Зайцева не знаю... - Лесник оторопел. - Может, Слава? Так он Котин...
      - Вот здесь, только недолго, - предупредила девушка. - Зайцев, к тебе пришли!
      - Спасибо, сестричка.
      На нижней полке лежал круглолицый, стриженный наголо, курносый паренек. Грудь забинтована. До пояса укрыт грубошерстным одеялом.
      - Не томи, сынок, говори, что там с Мироном? - спросил старик, предполагая, что солдат собирается сообщить ему о внуке. - Сразу-то легче, говори...
      - Жив. Приходил со мной проститься. Такие, как он, не должны погибать, - ответил раненый.
      Зайцев запустил руку под подушку, достал сверток, перевязанный бинтом. Заговорил тихо:
      - Вот что, дедуля, возьмите себе. Это корень жизни. Женьшень называется. Мы с Мироном нашли. Берите... Очень помогает от всех болезней.
      - Знаю, сынок, спасибо. Я сам не находил, а мой знакомый, специалист по лекарствам, давал мне, но я в госпиталь отнес. Только напрасно ты отдаешь, берег бы. Или раненым...
      - Вам, дедушка, самый раз: здоровья прибавит, силы даст. - Солдат улыбнулся. - Мне рассказывал о вас Мирон, приглашал в гости после войны... Эх, какой у вас внук! Я за такого в огонь пойду. Приедет, скажите ему про меня.
      - Ну, а что Мирон наказал передать мне?
      - Э, - махнул рукой Зайцев, - меня-то в бою японец насквозь прострелил, я лежал и бредил. Мирон прискакал в лазарет, а тут и расставаться надо.
      - Пора, посетитель, - послышался голос за дверью.
      - Ну, спасибо, сынок, - сказал лесник и дотронулся рукой до горячего лба Ивана. - Выздоравливай и приезжай.
      - Спасибо, дедуля, - оживился Зайцев. - Жив буду, приеду.
      - Адресок-то есть у вас? - спросил Василий Федорович. - Медку, орешков пришлю...
      - Нет, я пока не знаю, куда меня направят. Напишу вам из госпиталя, ответил Зайцев. - Прощайте.
      - Рана у него опасная, - шепнула медицинская сестра, когда старик спустился с подножки вагона на землю. - Ой, как он уговаривал меня сходить за вами!
      - Э, да что же это я... - Дед Василий взял за руку девушку. - Идем со мной...
      С проворностью молодого человека лесник добежал до дежурного станции и выпалил на одном дыхании:
      - Петруся! Сколько эшелон стоять будет? Медку хочу передать раненым... Мы - на одной ноге...
      - Не торопись, дед Василий, - успокоил дежурный, - санитарный еще не один час простоит.
      Лесник Ефимов за последние дни будто помолодел. Ходить стал бойчее, чаще надевал новый пиджак, чтобы людям в праздничном виде показаться. И не женьшень тому причиной. Женьшень он так и хранил в газете, перевязанной бинтом. Помолодел дед Василий после того, как радио известило, что Советские Вооруженные Силы на Дальнем Востоке наголову разбили миллионную японскую Квантунскую армию и освободили Северо-Восточный Китай, Северную Корею, Южный Сахалин и Курильские острова. Наступил долгожданный мир! Об этом громко, на весь разъезд Безымянный, говорил динамик.
      И вдруг телеграмма: "Мирон выезжает на учебу в военное училище. Заедет домой. Родион".
      Передавая Василию Федоровичу телеграмму, дежурный полюбопытствовал:
      - От какого это Родиона ты получил сообщение?
      - Голова садовая! Это от самого маршала Малиновского Родиона Яковлевича... От командующего фронтом...
      - Да ну?
      - Вот тебе и ну...
      В небе ни облачка. Зной. Слепни и оводы изнуряют лошадей и всадников. О сырой тайге, где тучи комаров, солдаты теперь вспоминали с удовольствием. Там хватало воды. А здесь словно кто-то нарочно разбросал мелкую сухую щебенку. Унылая, выжженная солнцем даль без конца и без края. Лошади теряли сточенные камнями подковы, прихрамывали. Припадала на переднюю ногу и Звездочка. Все чаще слышна команда спешиться. Солдаты ведут лошадей в поводу, обливаясь соленым потом и глотая желтоватую пыль. Ночью отдельный эскадрон вышел к небольшому китайскому селению. В нем ни души. Даже не слышно лая собак. Эскадрон проскочил селение на рысях. Жилища словно разбросанные в поле копны сена. Миновав безымянное селение, эскадрон въехал в другое, где слышался какой-то непонятный шум, лаяли собаки.
      К Мирону подъехала Женя.
      - В селениях сап. Всюду выставлены ветеринарные посты. Эскадрон будет обходить этот опасный район. В колодцах воду не брать, заражена японцами.
      Страшная весть разнеслась молнией.
      Мирон следовал в арьергарде, не знал, что происходит впереди - в голове эскадрона, но догадывался, что отдыха скоро не будет. Остатками воды во фляге смочил губы лошади, протер ей глаза. Лошадь даже потеть перестала. Мирону тоже хотелось пить, во рту сухо, но он терпел...
      На рассвете повеяло прохладой, показалась небольшая зеленая роща и разбросанные строения. Когда эскадрон вытягивался, обходя кукурузное поле, Мирон успел сорвать три початка и на ходу покормил Звездочку.
      После полудня эскадрон разместился в роще возле водоема. На той стороне пруда виднелся дом с белыми колоннами и причудливой крышей. Не много встречалось таких живописных уголков. Они принадлежали богатым китайцам или японским генералам.
      Наконец-то напоили лошадей, фуражиры привезли и раздали овес. Мирон едва держался на ногах. Очень хотелось спать. Усталость погасила ужасное состояние: он не мог прийти в себя после боя. Японцы сперва выбросили белый флаг, а когда эскадрон окружил колонну их машин, открыли стрельбу в упор. Не заруби он шашкой японского офицера, не было бы в живых Жени. Японец, присев за машиной, целился из пистолета ей в спину...
      Пустив расседланную Звездочку возле колючего куста, Мирон сел на землю и, обхватив руками колени, мгновенно замер. Ему казалось, что он все слышит и, если будет команда, немедленно проснется, но оказалось, что уснул так крепко, что Женя едва его разбудила.
      - Мирон! Что с тобой? Встань!
      Даже открыв глаза, он не мог сообразить, где он и кто перед ним.
      - Командир зовет, срочно! - сказала Женя, глядя ему в глаза. - Не заболел?
      - Здоров, просто задумался...
      - К командиру! - повторила Женя. - Машина приехала.
      Командир эскадрона был в новеньком летнем обмундировании, в хромовых сапогах, вычищенных до блеска, и при всех орденах и медалях.
      Окинув взглядом Мирона, майор нахмурил белесые брови:
      - На кого ты похож? Умойся, сбрей свои серо-бурые усы и гимнастерку новую надень. Немедленно!
      - У меня нет ничего запасного, - доложил Мирон. - И бритвы нет...
      - Старшина все сделает. Он у нас все может, - подобрел майор. Только быстрее. Едем в штаб.
      По дороге капитан, приехавший из штаба за командиром особого эскадрона, сказал, что все солдаты и офицеры эскадрона награждены орденами и медалями. Спросил, есть ли у майора с собой список личного состава части. Говорил, что результатами разведки кавалеристов интересовался лично маршал Василевский.
      В то время не только Мирон, но и командир эскадрона еще не представляли себе всей важности того, что они обнаружили филиал японской бактериологической лаборатории - "фабрики смерти". Не знали и того, что в Маньчжурии, особенно вблизи лесистых районов, бродили больные лошади. Они понуро стояли на солнцепеке и не реагировали на облепивших их слепней. До слез было жаль этих несчастных больных животных. По приказу их пристреливали и немедленно закапывали, более того, следили, глубока ли яма, и тщательно дезинфицировали хлорной известью место захоронения...
      Только на допросе японских ветеринаров, взятых в плен эскадроном майора Лунь, выявилась огромная опасность, с которой встретились советские кавалеристы.
      Машина остановилась во дворе большого дома с плоской черепичной крышей.
      - Побудь здесь, - сказал майор и скрылся вслед за капитаном в подъезде.
      - Значит, орденом тебя наградили, - сказал водитель. - Молодец!
      - Не знаю, - удивился Мирон. - Кто сказал?
      - Проспал ты все в дороге. Тебя и твоего командира - орденом Красного Знамени, а всех других медалями "За отвагу".
      Вручение состоялось под вечер. Собравшиеся, их было человек двести, выстроились здесь же во дворе. Вынесли стол, накрыли красным сукном. Офицер читал громко фамилию награжденного, и тот выходил из строя, направлялся к столу и получал из рук генерала награду. "Служу Советскому Союзу!" - произносил награжденный и возвращался в строй.
      Мирон не смог, как другие, блеснуть строевым шагом. Он чуть не споткнулся, когда поворачивался на месте, но зато топал ногами так, что из его кирзовых сапог фыркала во все стороны пыль.
      Едва он встал в строй, зажав в руке белую коробочку с орденом, как услышал:
      - Сержант Котин Николай Васильевич!
      Из строя вышел высокий немолодой сержант. Мирон сразу решил, что это отец Славы. Слава очень похож на него. Чуть не бросился к нему, но стерпел, дождался, когда закончилось вручение.
      - Товарищ сержант Котин! - на весь двор громко крикнул Мирон. - Дядя Коля!
      Он догнал отца Славы за воротами.
      - Извините, товарищ сержант, вы отец Славы Котина?
      У сержанта руки задрожали, белая коробочка чуть не выпала.
      - Ты знаешь моего сына? - спросил сержант.
      - Да, мы в Читу вместе ехали в начале войны. Потом в школе учились... Он мой самый близкий, самый лучший друг... Слава тоже где-то на фронте. Его раньше меня призвали. Он мне и о вас рассказывал, и о матери...
      Сержант бросился к Мирону и обнял его сильными руками...
      Женя тоже была награждена, ей вручили в эскадроне медаль "За отвагу", но на ее лице не было радости. Даже не спросила Мирона, где и как вручали ему орден.
      - Что же ты не спросишь меня о Звездочке? Или все знаешь? - Женя чуть не плакала.
      - А что случилось? - робко спросил Мирон. - Заболела?
      - Врач признал сап. Всех лошадей поставили в карантин. - И добавила: - Еще семь лошадей пристрелили... А где закопали, я не видела.
      Мирон побежал к коновязи, где стояла Звездочка.
      - Твоей тут нет, - сказал дневальный. - Как ты уехал, она сразу зафыркала, повалилась, и готова. Вон там на кургане и зарыли...
      Когда все спали, Мирон пришел на курган. Положил на свежий холм зеленую ветвь кустарника и кусок хлеба, который берег для Звездочки в вещевом мешке. Слезы текли по его щекам, и дрожали губы.
      Лошади эскадрона, заразившиеся сапом, погибли за два-три дня. Прибыли ветеринары со всего фронта. Снаряжение кавалеристов и старое обмундирование было сожжено. Солдат и офицеров пропустили через санобработку и выдали новое обмундирование. Всех разместили в новых палатках. Карантин! За личным составом эскадрона было установлено врачебное наблюдение. Отлучаться не разрешалось. Уколы, осмотры, бани...
      Карантин продолжался долго. В те дни, когда советские войска в сентябре возвращались на Родину, майор Лунь, ставший командиром отдельного мотоциклетного батальона, получил письменный приказ: "Рядового М. Ефимова направить на учебу в военное училище имени Верховного Совета РСФСР".
      Батальон был расквартирован в Харбине. Перед отъездом Мирон зашел в комендатуру города за документами и неожиданно встретил Женю. Она работала секретарем.
      - Может, после демобилизации поедешь в Читу? А потом тоже в Москву. В институт поступишь, будем видаться... - с добрым чувством сказал Мирон.
      - Спасибо за заботу, - улыбнулась Женя. - До института мне далеко, образование мое - пять классов. Когда я могла учиться, если с пятнадцати лет на фронте... А до этого три года на оккупированной территории.
      - Ты напиши мне в училище или на разъезд, - попросил Мирон.
      - Успехов тебе, Ефимов, - пожелала Женя, расставаясь с боевым товарищем.
      Что-то сжалось в груди Мирона, и даже ясный день показался хмурым и тоскливым. Он уже не испытывал неудержимого желания поскорее уехать на разъезд. Готов был возвратить документы и никуда не уезжать... И почему-то вспомнилось, как в детстве ему посчастливилось запустить на ниточке бумажного змея в высокое синее небо. Сколько было радости... Чувствовал по натянутой нитке жизнь бумажного квадратика. И вдруг упругость исчезла нить оборвалась, и, хотя высоко в небе еще белела маленькая точка, улетавший змей уже не принадлежал ему.
      По пути в Москву Мирон навестил дедушку. Василий Федорович был рад, прослезился. Сообщил внуку о телеграмме от маршала Малиновского...
      - Да, вот еще... - сказал дедушка, доставая из ящика стола пачку писем. - Это все от Славы, а вот и его отец прислал письмо. Обещает заехать к нам. Но вот что-то Слава давно не дает о себе знать.
      В одном письме Слава писал: "Я напал на след мамы. Она где-то в японском лагере узников. В этом помог мне Сережа, замечательный парень. Его хотели убить японцы. Об этом расскажу, когда встретимся. А теперь моя мечта поступить в военно-морское училище. Писать будем друг другу, как договорились, на Безымянный. А там и свои адреса приобретем"...
      Ни дедушка Василий, ни Мирон еще не знали, что Слава Котин погиб в бою...
      - А еще вот подарок Ивана Зайцева, - улыбнулся дед Василий. - Корень жизни, - и рассказал о встрече с Зайцевым в санитарном поезде.
      - Иван говорил, что женьшень очень ценится, - сказал Мирон. - Береги, а как приедет Зайцев, отдай.
      - Зайцев пишет, что этот экземпляр редкий, и просит переслать в Москву, в медицинский институт. А как это сделать, не знаю. Будешь в Москве, передай.
      - Пусть это сделает Иван сам, - посоветовал Мирон. - Он заедет к тебе, когда будет возвращаться домой. А институт и в Чите есть.
      На том и порешили: хранить женьшень до приезда Зайцева.
      После обеда, когда дед Василий прилег отдохнуть, Мирон переоделся и ушел к старому кедру.
      ПОД СОЛНЦЕМ ЕДИНЫМ
      Приземлившийся самолет ПО-2 подрулил к зданию аэропорта, где собрались генералы и офицеры. Маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский, не выбираясь из кабины, снял шлем, надел фуражку и, неторопливо перебросив ногу через борт, стал на крыло. Он хотел спрыгнуть на землю, но два генерала протянули руки, чтобы помочь Родиону Яковлевичу спуститься с крыла.
      Один из генералов небольшого роста, с глубокими шрамами на лице и поврежденным левым глазом, юркий, веселый - Владимир Дмитриевич Иванов, заместитель командующего Забайкальским фронтом. Второй - чуть повыше, стройный, с короткими усиками, в гимнастерке, сапоги со шпорами, на груди ордена и Золотая Звезда Героя Советского Союза. Это прославленный командующий конно-механизированной группы Исса Александрович Плиев. Он удостоен второй Золотой Звезды, о чем в тот день сообщалось в газетах.
      Генерал-лейтенант Иванов взял под козырек и четко, на одном дыхании доложил маршалу, что воздушный десант высадился успешно. В Порт-Артур и Дальний уже прибывают войска фронта. Затем отчеканил:
      - Японский флаг над штабом морских сил Порт-Артура спущен!
      Едва отрапортовал генерал Иванов, о выполнении войсками конно-механизированной группы поставленной боевой задачи доложил генерал Плиев.
      Малиновский, улыбаясь, поздоровался с генералами, поздравил с победой и, обращаясь к Иванову, сказал:
      - Поздравляю вас, Владимир Дмитриевич, с назначением первым советским комендантом Порт-Артура!
      - Спасибо, товарищ Маршал Советского Союза! - ответил генерал. Доверие командования постараюсь оправдать.
      - Видимо, я прибыл ко времени, - сказал Малиновский, указав рукой на пассажирский самолет, заходивший на посадку.
      - Так точно, товарищ маршал, все рассчитано по минутам. Уже прибывает маршал Василевский, - ответил генерал Иванов.
      Громоздкий двухмоторный пассажирский самолет плавно коснулся земли и, пробежав полкилометра, остановился. Генерал Иванов энергично махнул рукой, и тут же подкатили три легковых автомобиля.
      - Прошу, товарищ маршал, - сказал Иванов, открывая дверцу. - А мне разрешите заняться своими обязанностями.
      - Я тоже прошу разрешения уйти, - козырнул генерал Плиев.
      Оба генерала соблюдали своего рода этикет, полагая, что маршала Василевского Родион Яковлевич должен встретить один.
      - Пожалуйста, вы свободны, - разрешил Малиновский. - К самолету! приказал он водителю.
      Летчики уже поставили трап и выстроились у самолета.
      Неторопливо, поглядывая по сторонам, спустился по трапу Маршал Советского Союза А. М. Василевский. Он был в светлом кителе со Звездой Героя. Вслед за ним сошел Маршал Советского Союза К. А. Мерецков. Он тоже Герой Советского Союза.
      Родион Яковлевич направился к самолету.
      Маршал Василевский остановился и, медленно поворачиваясь, осмотрелся.
      Малиновский хотел было доложить Главкому, что его войска вступили в Порт-Артур и Дальний и что фронт еще продолжает разоружать японские гарнизоны и отдельные группы, но маршал Василевский жестом руки остановил его.
      - Какие просторы, Родион Яковлевич! - радостно произнес он и пожал Малиновскому руку. - Доброе утро.
      - Здравствуйте, Александр Михайлович, - ответил на приветствие Малиновский, несколько смутившись. - Простора здесь хватает.
      Родион Яковлевич не решался первым поздравить Маршала Советского Союза А. М. Василевского с награждением второй Золотой Звездой Советского Союза, потому что и сам был отмечен этой высокой наградой. Он ждал, что скажет Главнокомандующий. А Василевский, по характеру неторопливый, умеющий скрывать свои чувства, помолчал и только после некоторой паузы сказал, повернувшись к Малиновскому:
      - Позволь мне, дорогой Родион Яковлевич, поздравить тебя с большой победой и высокой правительственной наградой. - Он обнял Малиновского, трижды поцеловал. - И еще одно сообщение, - сказал он, переходя на "вы". Вы назначаетесь командующим войсками Забайкальско-Амурского военного округа.
      - Спасибо, Александр Михайлович. Но это для меня неожиданность, ответил Малиновский. - А вы?
      - Поеду в Москву. Без должности не оставят, - улыбнулся Василевский.
      Родиона Яковлевича тепло поздравил маршал Мерецков.
      Вскоре приземлился еще один двухмоторный самолет, и по трапу сошли Главный маршал авиации Новиков, маршал авиации Худяков, маршал артиллерии Чистяков.
      После взаимных приветствий и поздравлений маршал Василевский, обращаясь к Родиону Яковлевичу Малиновскому, сказал:
      - Что ж, товарищ Главком, покажите нам землю, где пришлось вам побывать раньше всех нас.
      - Совершенно верно, Александр Михайлович, - ответил Малиновский, через Порт-Артур и Дальний лежал мой путь во Францию и обратно. Японцы переименовали Дальний в Дайрен, но русский дух не вытравили. Здесь каждый камень положен руками русских людей. Прошу в машины.
      Маршалы Василевский, Мерецков и Малиновский сели в один автомобиль. Комендант Порт-Артура генерал Иванов позаботился о порядке на дорогах и охране командования. Всюду стояли регулировщики, постовые, а по дорогам и улицам патрулировали мотоциклисты.
      Родион Яковлевич с волнением смотрел по сторонам и не узнавал тех мест, где бывал в годы своей военной молодости. Многое здесь изменилось, появились новые здания. Однако все тот же легендарный Электрический Утес, с которого открывается вид на Золотую и Тигровую горы, Суворовский форт. Вдали в молочной дымке утопают вершины Ляотешаня.
      Подъехали к русскому военному кладбищу. Сняли головные уборы, поклонились русским воинам - отцам и дедам тех, кто принес в 1945 году две победы, кто принудил безоговорочно капитулировать - на западе фашистскую Германию, на востоке империалистическую Японию - злейших врагов мира.
      Советские маршалы стали в почетный караул.
      Адъютанты принесли большой венок из живых цветов с лентой: "От советского командования". Маршал Василевский наклонился, поправил ленту.
      Со всех сторон стекались люди. Все без головных уборов. У многих воинов на гимнастерках блестели ордена и медали.
      - А сколько братских могил у нас в Ленинграде, в Карелии, в Севастополе и Одессе, под Курском, под Москвой... Убежден, не забудут о них наши потомки, - сказал в машине маршал Мерецков.
      - Да, всем воздадут должное, - ответил маршал Василевский.
      - Это бесспорно, - согласился Родион Яковлевич. - Подвиг во имя мира и счастья не забудется никогда. Теперь люди могут жить и трудиться спокойно. А над Большим Хинганом, как и прежде, будут летать стрижи...
      Долго ехали молча. Смотрели по сторонам, по-доброму отвечали на бурные приветствия местных жителей, толпами стоявших по обеим сторонам дороги с красными флажками. Много среди них было исхудавших, в ветхой одежде китайцев.