– Парадоксальные вещи иногда лезут в голову, – сказал Шухов.
      Кожохин поднял глаза от бумаги, которую изучал, и усмехнулся, заметив, что это еще ничего, что бывает гораздо хуже. Например, он плохо представляет себе, как Шухов намерен организовать поимку убийцы.
      – Подожди, – сказал Шухов. – Дай человеку возможность высказаться. Я подумал об Эдике Мокееве.
      – Я тоже о нем думал.
      – Не в той плоскости.
      – Откуда вы знаете, в какой плоскости я думаю?
      – Не будем пререкаться, – миролюбиво произнес Шухов. – Парадокс в том, что Назаров и Мокеев вроде разные, далекие люди, на самом деле имеют, несут в себе, что ли, много общих, роднящих их черт.
      – Та-та-та, – пропел Кожохин. – В такой плоскости я действительно не думал. Но для чего, скажите, пожалуйста, я должен об этом думать?
      – Для усвоения кое-каких психологических деталей. В будущем может пригодиться.
      – Ну что ж. Развивайте. Хотя я уже, кажется, догадываюсь. Они оба оказались в силу каких-то причин отъединенными от общества. Ну и, как говорится, и т. д. Мысль не столько парадоксальная…
      – Сколько примитивная? – быстро произнес Шухов. – Ты это хочешь сказать?
      – Не только. Я понимаю, что оба они в той или иной степени – жертвы обстоятельств…
      – Ну и ерунда, – сказал Шухов. – Не жертвы, а творцы обстоятельств. Это, во-первых. Во-вторых, оба одержимы. Настолько, что эта одержимость ослепила их. Мир для них перестал существовать. В-третьих…
      – Оба сошли с ума, – перебил Кожохин.
      – Нет, застыли, окружили себя паутиной. Как куколки в коконах. И ослепли.
      – Отсюда мораль: одержимый – потенциальный преступник. Так? Это ваш второй парадокс?
      – Чушь, – засмеялся Шухов. – Хотя слепая одержимость – вещь страшная.
      – Не новость, – заметил Кожохин. – Первобытные мыслители, по-моему, это тоже соображали. И отделяли своих шаманов, ставили им шалаши в сторонке от общих пещер.
      – Не загибай, – хмыкнул Шухов. – Согласись, что все-таки жалко смотреть на человека, потерянного для общества.
      – Вы об Эдике?
      – Да.
      – Ну, он-то как раз этого не считает. Он, как шаман, воображает, что пользу приносит. А нам вот не след забивать голову ерундой. До сих пор план не готов.
      – Комарова, конечно, убрать надо, – задумчиво произнес Шухов. – Неизвестно, сколько времени пройдет, пока этот тип за коробкой соберется. С другой стороны, как мы ему понять дадим? Я имею в виду типа этого.
      – С ним просто, – сказал Кожохин. – Охрану снимем – и все. Только вот Комарова как убрать? Может, не трогать его вовсе?
      – Нескладно у нас больно с этим стариканом получается.
      Шухов зажег сигарету, затянулся, сказал сердито:
      – Мне вовсе не хочется оказаться в положении той бабы.
      – Какой еще бабы?
      – Помнишь, у Зощенко рассказ есть. «На живца», кажется, называется. Про бабу, которая в трамвае на лавке сверток забывала, ждала: не клюнет ли кто? Чтоб, значит, схватить жулика с поличным. Так вот и с Комаровым выходит. Если, конечно, не отвести его от греха. Разница между той бабой и нами только в том, что она не знала, кого вытащит, а мы знаем.
      – Жалко вам этого паршивца? Он же нас с самого начала за нос водит.
      – Не те слова, – сказал Шухов. – Мне лично старик не импонирует. Но зачем впутывать в довольно противное дело еще одного человека? Пусть скверного, пусть потенциально подготовленного к тому, чтобы украсть эти проклятые деньги. Комарова попутал бес жадности, как говорят. Не дать ему возможности совершить задуманное – значит сохранить его для семьи.
      – Да за одни лживые свидетельские показания его под суд отдать надо.
      – Ну, это ты, извини, не в ту сторону едешь. Переложи руль, не то в берег врежешься.
      – Почему? – вскинул брови Кожохин.
      – Потому что старик твердо стоит на своем: «Не знаю, не видал». Против него даже косвенных обвинений не выдвинешь. Это мы с тобой такие умники – догадываемся, что к чему. А факты где? Сидит у дома по ночам? Так он это объясняет вполне убедительно. Остаются в итоге одни психологические нюансы.
      – Ладно, убедили.
      – Вот и хорошо. Теперь следи дальше. У нас в наличии есть один-разъединственный способ уличить преступника: взять его с поличным. Другого я не придумал, к сожалению. Наши домыслы и косвенные улики – тьфу. Дунул – и нет их. Фото? Да тебя судья на сто метров не допустит с этим фото. Письмо Иванова матери Назарова? Справка из адресного стола? Какие из этих фактов выводы можно сделать? Да никаких. Ну, искал Иванов Назарова. Ну и что? Тысячи людей ищут друг друга. Фото курортное? Просто случайная встреча этого типа с Ивановым. Понимаешь, что рисковать нам нельзя. Да старик еще путается под ногами. Старик нам, кроме прочего, свободно может карты смешать. Явится одновременно с главным виновником – и весь наш план в трубу вылетит.
      – Точно, – сказал Кожохин. – Значит, первое дело – старика отодвинуть.
      – Да, – кивнул Шухов. – Намекнем ему недвусмысленно на кое-какие обстоятельства. Полагаю, этого урока ему до конца жизни хватит.
      – Думаете, поймет?
      – Больше чем уверен.
      – С душком ваша профилактика, Павел Михайлович. – Кожохин укоризненно покачал головой. – Я бы, наверное, все-таки подловил старичка.
      – Мне его старуха понравилась, – хмыкнул Шухов. – С ухватом она здорово управляется.
      – Опять парадоксы?
      – У тебя скверный характер, Иван Петрович. Настырный, как у дятла. Долбишь и долбишь в одну точку.
      – Так ведь работа такая…
      – А что с Мокеевой? – спросил Шухов.
      – Пока статус-кво. Работает в киоске, живет на прежней квартире.
      – Этот тип возле киоска по-прежнему крутится?
      – Как заведенный. По два раза в день мимо проходит. Иногда даже нахально газетки покупает.
      – Ждет?
      – Да, – Кожохин кивнул. – И удивляется, наверное, нашей медлительности.
      – Глуп он все-таки, – сказал Шухов. – Не находишь?
      – Как вам сказать? Когда дело начинали, не находил. Кроссворд знатный он нам поднес.
      – И тем не менее он глуп, – упрямо произнес Шухов.
      – Задним числом мы все умные. Вы, я вижу, на минорный лад настраиваетесь. Рановато.
      – Спать хочется, – сказал Шухов, потягиваясь. – Возня эта надоела до чертиков.
      – Размагнитились? К Эде сходите, он вас подправит.
      – К Эде я не пойду. Значит, так. Комарова предупреждаем. Мокеева должна исчезнуть из киоска на время. Это будет сигналом для убийцы. Откроем ему дорогу, так сказать. Теперь давай план засады разработаем.
      С планом они кончили быстро. Члены оперативной группы получили задания. Охрана дома снята. Пустую коробку Шухов водворил на прежнее место в первую же ночь. Кожохин инсценировал арест Мокеевой, он же беседовал со стариком Комаровым. Хитрый старикан, как и предполагал Шухов, крепко струхнул, когда ему намекнули, что было бы неплохо, если бы он поменьше шарил глазами по крышам дворовых построек.
      – А чего? – начал было он. – Дом-от мой аль нет?
      – Дом-от твой, – передразнил его Кожохин. – Вот и возись в нем, ремонтируй. А по двору по ночам не шляйся. Понял? Уборной пока тоже не пользуйся.
      – А чего?
      Кожохин строго посмотрел на старика. Тусклые ледяшки Комарова, казалось, не выражали ничего. Но Кожохин все-таки понял: знает хрыч, видел он утром убийцу. Но не скажет об этом никому и никогда. Подумал: «И такую сволочь спасаем!»
      – Ну как? – спросил его Шухов. – Уяснил старичок ситуацию?
      – Уяснил, – буркнул Кожохин. – Даже денег на ремонт не потребовал.
      – И то харч, – усмехнулся Шухов. – С Мокеевой в порядке?
      – В порядке. Отвез я ее к сестре своей. От объяснений воздержался.
      – Ну?
      – Все как задумано. Одно смущает: три дня прошло, а толку нет. Вдруг он решит суда дожидаться?
      – Не вытерпит. В доме ремонт идет. Он же это видит. Мало ли что может случиться? Надумает Комаров уборную рушить – и пропали денежки. Он это понимает. Мираж золотой ему покоя не дает. Придет, не волнуйся.
      Прошло пять дней, а он не появился. Теперь и Шухова стали одолевать сомнения. Все ли сделано правильно? Кожохин, встречаясь с ним, обменивался пустопорожними фразами. Оба, словно сговорившись, молчали о главном, которое волновало все больше. Первым не выдержал Кожохин:
      – Арестуем его. Расколется на допросе – и вся недолга. Фото покажем. Убедим, одним словом.
      – Улик нет, – вздохнул Шухов. – Отопрется.
      – Билет в Сочи, – напомнил Кожохин.
      – Это не то, – отмахнулся Шухов.
      – Алиби разрушим.
      – Чушь. Без его признания ничего не докажешь. Не подкопаешься.
      – Неужто так прочно?
      – А ты как думаешь?
      – Сделаем еще попытку? Вдруг что-нибудь прояснится.
      – Испортим только все. Надо ждать.
      – Штучка, – сказал Кожохин. – В жизни бы никогда не подумал, что может такое дело достаться.
      – В жизни еще и не такое бывает. Я, между прочим, все время думаю: не допустили ли мы где ошибки?
      – Ну?
      – Вроде все чисто.
      – Значит, он суда ждет. Чтобы наверняка.
      – А я думаю, что он просто трус. Жадная, трусливая дрянь. Он и деньги сразу не унес, потому что струсил в последний момент.
      – Нож тем не менее не бросил.
      – С ножом проще. Он, когда обратно уходил, мог нож в землю воткнуть.
      И еще ночь миновала, не принеся никаких новостей. И еще несколько дней прошло в томительном ожидании.
      Убийца появился на десятые сутки, перед рассветом. Он медленно прошел по спящей Тополевской улице, прошел не оглядываясь, не торопясь. Постоял у назаровского дома, опершись рукой о штакетник, как будто к чему-то прислушиваясь. Потом оторвался от изгороди, двинулся дальше по улице. Тявкнула собака в соседнем дворе. Он ускорил шаг. Серая тень надолго скрылась в овраге. Кожохин уже стал думать, что убийца больше сегодня не появится. Но темная фигура вынырнула вновь. На этот раз человек шел быстро. У дома он уже не остановился, растворился в темноте. Кто-то из сидевших в засаде вздохнул. Послышался шепот: «Неужели не придет?» Кожохин тихо шикнул: «Молчи».
      Минут через пять человек вернулся. Скрипнула решетчатая калитка, он скользнул во двор, решительным шагом направился к уборной, снял с крыши коробку…
      Два ярких луча вонзились ему в лицо. Клацнул затвор фотоаппарата. Строгий голос сказал из темноты:
      – Стоять на месте!
      Но человек не захотел стоять. Он ойкнул, выронил коробку, рванулся в сторону… И забился в сильных руках.
      Кожохин поднял ненужную уже теперь коробку и через огороды двинулся к машине, стоявшей на соседней улице. Убийцу, обмякшего, растерянного, подвели к другой. Двое сели рядом с ним. Третий сел к Кожохину. Хлопнули дверцы, взвыли моторы.
      – Свяжитесь с дежурным, – сказал Кожохин шоферу. – Пусть позвонит Шухову.
      – Что передать? – спросил шофер, включая рацию.
      – Да вот это самое и передайте.
      Три часа сорок минут… Бежит секундная стрелка по белому кругу, отщелкивая время. Сидит Назаров, думает свою тягучую думу… Мчится по городу машина, останавливается на углу. До назаровского дома отсюда минута ходьбы. Вылезает из машины человек, делает первый шаг… Три часа сорок одна минута. Стук в дверь. Знает человек, ждущий за дверью, что не спит Назаров. Знает он, как ответить на вопрос: «Кто там?» Все у этого человека продумано, все рассчитано до секунды. А может, не все? Бежит стрелка. Назаров слышит стук, идет открывать. В голове ворочается недовольная мысль: «Рано приперся старый черт». Человек стоит за дверью, ждет вопроса: «Кто там?» «Телеграмма», – скажет он и назовет фамилию матери Назарова, чтобы не испугать, чтобы все задуманное сошло гладко.
      Но дверь открывается без вопроса. «Все равно», – мелькает мысль у того, кто за ней… Короткий взмах рукой. Недоуменный, полный боли взгляд Назарова, стук тела, падающего на пол.
      Нож – в чехольчик, припасенный заранее. Руки должны быть чистыми. Взгляд на тело. Не шевелится Назаров. Кончились его размышления, кончилась никому не нужная жизнь, которую он истратил вхолостую, гоняясь за золотым миражем. А теперь вот над его телом стоит второй, которому тоже видится золотой мираж.
      Три часа сорок одна минута… Убийца перешагивает через неподвижное тело, надевает перчатки, подходит к телефону, набирает номер. В трубке слышится мелодичный женский голосок.
      – Привет, Галочка, как живется? – бодро говорит убийца. – А мы уже готовы… Звони клиенту… Выезжаем…
      Он кладет трубку на рычаг. Ждет. Бежит секундная стрелка по циферблату, нервы напряжены до предела. Звонок. Убийца засовывает в рот вынутый из кармана кусок хлебного мякиша, глухо говорит в трубку:
      – Назаров у телефона… Спасибо, буду ждать на улице.
      Вчера вечером он тем же голосом заказал от имени Назарова такси.
      Три часа сорок пять минут… Быстро ходит убийца по комнатам. Аквариум – вдребезги. «Только бы не забрызгаться». Коробку – аккуратно к выходу. Пусть постоит рядом с трупом. Книги с полки – на кровать. «Лучше гореть будет». Из платяного шкафа извлекается чемоданчик, небрежно ставится на стол. «Чего в него покидать? Ага, рубашку, еще что?» Взгляд на пиджак: «Не забыть про билет. Где он его держит? Здесь? Ага. На-ка тебе до Сочи. А этот куда? В Курск? На кой черт он собрался в Курск? Так куда же его деть? Да пусть горит… Теперь канистру». Жирной струей льется керосин на кровать, на книги, на пол. Чиркает спичка. Дверь на замок, коробку с деньгами – на крышу уборной. «Никто не допрет. Возьмем потом».
      Три часа сорок девять минут… Теперь скорей к машине: «Нож? А, хоть так». Удар каблуком, орудие убийства исчезает в земле. Пустынна Тополевская, спит улица. Только старик Комаров, прижавшись к забору, пялит свои изумленные стекляшки на человека, спрятавшего что-то на крыше уборной. Он еще думает, что это Назаров прячет: трудно в предрассветной тьме различить человека. Он еще думает, не двигаясь с места, а к дому уже подъезжает такси. Шофер', девять минут назад включивший радио, болтает с диспетчером.
      Четыре часа… «Слушай, Галя, дом-то горит…» Четыре часа… Инсценировка окончена…
      – Так, – говорит Шухов. – Вы предупредили вахтера гаража, чтобы он разбудил вас без двадцати четыре. С вечера подвели часы. И фактически встали в три часа тридцать минут. Как вам удалось обмануть вахтера?
      – А у него не было часов. Он по моим будил.
      – Затем вы сделали вид, что звоните диспетчеру. На самом же деле позвонили только из квартиры убитого. Точно без двадцати четыре?
      – Может, с минуту разница была.
      – Признаете ли вы, Загоруйко, что, готовя преступление, вы рассчитывали свалить вину за убийство на Мокееву?
      – Не все ли равно? – глухо отвечает Загоруйко. – Мне алиби было нужно.
      – Вы следили за Мокеевой? За Назаровым?
      – Да. Знал, что они уезжать собираются.
      На стол ложится фотография. Два улыбающихся лица. «На память о Ялте».
      – Когда познакомились с Ивановым?
      – В конце февраля. В Ялте. Он узнал, что я собираюсь работать в этом городе, и стал меня уговаривать.
      – Вы знали, что за птица Иванов?
      Знал ли он? Догадывался сперва. Но он и сам готов был стать такой же птицей. Он очень хотел красиво пожить. «Надоело крутить баранку», – пожаловался как-то Иванову. Тот пьяно вытаращил глаза: «А хочешь помогу?» – «Как?» – «Добрый я теперь стал, – сказал Иванов. – Постарел, подобрел, руки слабнут. А то я бы тебе показал кукиш в кармане». Он захохотал. Потом резко оборвал смех. «Вот так. Я тебе подскажу, как золотую рыбку поймать». На другой день, уже трезвый, Иванов продолжил разговор: «Куманька одного знаю. Видел я, как он аквариум чистил. Адресок его долго доставать пришлось. Сотню писем, наверное, по стране пустил, фронтовым дружком представлялся. Очень уж крепко он в печенки мне въелся. Съездил недавно туда, посмотрел: живет куманек. Походил я возле дома, поприкидывал, как мне лучше его за жабры взять. И совсем было надумал, как деньги взять, да несчастье со мной случилось: сердечный приступ в гостинице приключился, в больницу лег. Вот и пришлось отложить операцию. А теперь ты мне нужен. Не бойся. Выпотрошить его раз плюнуть. Будет молчать. А это самое главное».
      – Опасно, – сказал Загоруйко.
      – Брось. Я тебе подскажу, как оформить. Мозги у меня, слава богу, работают. Только не вздумай отрываться. Влипнешь.
      В марте этот разговор был. А в апреле умер Иванов. Инфаркт. И слова его оказались пророческими. Влип Загоруйко. Соблазнил его легкий куш, заворожила золотая мечта, затуманила. На мокрое дело пошел.
      Шухов ведет допрос. В протокол ложатся слова, складываются в скупые фразы. Где-то на Тополевской бродит старик Комаров. Жалко старику, что не узнал даже, какие вещи в коробке на уборной лежали. Большой цены, наверное, раз человек на убийство решился. Жалко старику: могли ведь и ему достаться. Страшно старику: чуть не попался на крючок. И жалко и страшно. Бродит призраком по двору в пиджаке своем несуразном, в зеленой широкополой шляпе, шевелит губами, шепчет. А что шепчет, не разобрать.
      Шухов ведет допрос. Первый допрос убийцы. Будут еще. Но главное уже ясно. За окном встает осенний неяркий рассвет. Подступает усталость. Надо кончать. Кожохин собирает бумаги. Говорит задумчиво:
      – Одного мы так и не узнаем.
      – Чего же? – лениво откликается Шухов.
      – Да вот: зачем Назаров в Курск собирался?
      – А к чему нам это?
      – Для полноты картины.
      – Ну, она и так ясна. Просто Назарову надо было на время оторваться от Лизы, чтобы деньги вынуть из аквариума. Он и надумал в Курск поехать. Не к Иванову же в гости он собирался.
      – А может, и он Иванова искал?
      – Ну, это ты уж слишком. А я спать хочу. Хватит умствовать. Пошли, что ли?
      – Пошли, – сказал Кожохин. – Я тоже не прочь вздремнуть часиков двенадцать.