Юхнов освобожден. Части Советской Армии нескончаемым потоком двигаются по дымящимся улицам.
      Вот он, израненный наш старый город. Недавно город-сад, окаймленный золотом соснового бора, а сейчас здесь руины, пропитанный кровью снег. Толпы понурых, обросших пленных фашистов идут под конвоем. На месте театра осталась лишь колоннада центрального входа. Памятник Ленину разрушен. Всюду вражеская техника. Застыли в снежных завалах опрокинутые на бок грузовики, самоходные орудия с черными крестами. На центральной площади, уткнувшись в снежную землю, лежит разбитый мессер.
      По завалам на улицах города ходят саперы с миноискателями. Коренастый, в изношенном полушубке молодой сапер, в опаленной ушанке, в валенках с загнутыми голенищами перебегает с места на место и с напряжением прислушивается к мяуканью миноискателя. Когда инструмент наталкивается на металл мины, сапер осторожно разгребает голыми руками снег, отъединяет паутину провода от капсюля и выволакивает тяжелую, в виде кухонной чудо-печки, черную дисковую мину со смертельным содержимым. Другие группы саперов исправляют дороги, восстанавливают мосты на реке, ставят столбы, по которым связисты тянут связь.
      Постепенно появляется на улицах население. Со слезами бросаются люди к бойцам. Старики, как родных сыновей, зазывают их к себе на отдых в подвалы, в руины, приспособленные под жилье.
      Снуют газики. Потоками идут с боевым грузом машины и подводы. Для охраны города расставлены зенитные пушки, вокруг которых толпятся любопытные ребятишки.
      Мы идем дальше на запад. А перед жителями Юхнова встает большая задача восстановить город, возродить в нем жизнь.
      Вместо передышки
      Первые позывные весны. Неугомонные птицы встревоженно взлетают ввысь, дружной стаей садятся на расцвеченные восходящим солнцем макушки деревьев. По хвойному лесу разливается многоголосье неуемного щебетанья.
      Выйдя утром на воздух после духоты и копоти землянки, глубоко вдыхаю свежий воздух. Вдруг кто-то тронул меня за плечо. Обернулся. В нательной рубашке Жучков.
      - Замечтался? Небось об этюдах думаешь? - подтрунивает комбат.
      - Да, Иван Сергеевич! В такое утро только бы писать этюды.
      Слегка сутулясь, поеживаясь от прохлады, комбат крупчатым снегом промассажировал потрескавшиеся руки, освежил лицо, вытерся вафельным полотенцем.
      Но наше лирическое настроение продолжается недолго. В небесной выси провыл немецкий самолет. Заглушая птичий гомон, замолотили по нему зенитки.
      Где-то сердито проурчал пулемет и замолк. С перезвоном ударила гаубица, разнося сухое эхо по лесу. Проехала, скрипя, повозка с походной кухней. Под ногами связных, спешащих с поручениями, потрескивают сучья.
      Возвращаемся в землянку. Вокруг круглой горячей чугунки на крючьях висели котелки с подогреваемым завтраком. Уселись на топчаны, застланные лапником. Вместо одеял - шинели.
      Вплотную к топчанам маленький самодельный столик. Расставляем котелки с гороховым супом. На отсутствие аппетита никто не жалуется. Жучков подает котелок повару за добавкой.
      - Товарищ комбат, еще картофель с салом! - останавливает его повар.
      Зимой частенько приходилось и недоедать, и недосыпать, дни и ночи находились в ледяных сугробах. Сейчас мы в обороне. Живем в землянках. Сыты.
      После завтрака надеваем шинели, шапки с метками от костров, всовываем руки в меховые варежки, висящие на тесемках, продернутых через рукава, и выходим.
      Солнце пронизывает лучами покореженный лес. Набухший под ногами снег проминается, как смоченная вата. Темной лентой извивается дорога.
      Обходим завалы. Жучков перешагивает через валежник, направляясь в штаб батальона. Я поворачиваю в другую сторону, мне - на дежурство в узел связи штаба дивизии.
      Полдень. По телефону меня вызывают в политотдел.
      Что это значит? - думаю я, передавая дежурство.
      Просторный блиндаж с бревенчатым накатом. Земляные стены с небольшим оконцем. В углу дощатый столик. За ним в меховом жилете поверх гимнастерки, в шапке, сдвинутой на затылок, начальник политотдела. В стороне, справа у оконного просвета, его помощник и телефонист.
      Пожилой батальонный комиссар, приставив к губам карандаш, что-то обдумывает, рассматривая открытую папку.
      - Товарищ батальонный комиссар, прибыл по вашему приказанию, - докладываю я.
      - Хорошо, - промолвил он мягким голосом. Не отрываясь от просмотра дел, кивком головы показал на скамейку. - Такие дела, политрук, - переведя взгляд на меня, начал он. - Надо отобрать группу политработников для направления на учебу. В их числе и вы. Как настроение? - интересуется начальник.
      - Приказ - закон.
      - Завтра с вещами прибыть сюда к восьми ноль-ноль. - Он пожал мне руку.
      Вечером в одном из блиндажей состоялось партийно-комсомольское собрание батальона.
      Выступил комиссар:
      - Наш батальон воевал неплохо, особенно в боях за Юхнов. На время пополнения, приведения в порядок хозяйства дивизия встала в оборону. На это время кое-кто из товарищей завтра уезжает на учебу. Из нашего батальона отправляется политрук второй роты Жаренов. Обязанности его по роте будет исполнять лейтенант Вишняков. Командиром взвода назначается старший сержант Евтехов. Пожелаем политруку успехов в учебе и скорейшего возвращения в нашу семью...
      Ясное утро. В выси неба с еле уловимым гулом пролетают один за другим два наших самолета.
      На почерневшей лесной дороге, возле блиндажей политотдела непривычное оживление.
      Грузовая машина заполнена отправляющимися на учебу. Прощание, напутствия. Среди провожающих встречаю старых знакомых по 173-й дивизии - она находится в обороне рядом с нашей дивизией. Вот уже несколько месяцев мы воюем в составе кадровых соединений Советской Армии. Но по старой привычке никак не отвыкнуть называть себя ополченцами. Часто слышатся возгласы: Эй, ополченцы! Мы гордились такой заслуженной кличкой.
      - Что же это, совсем изменяете? - прищурясь, восклицает бывший комиссар 21-й дивизии Анчишкин. Он в светлом полушубке, пожелтевшей ушанке. На ремне кобура с пистолетом ТТ. Обветренное, загорелое лицо с пробивающимися тонкими нитями-морщинками вокруг глаз.
      - Приказ свыше, обязаны подчиниться, - с улыбкой отвечаю ему, показывая варежкой в небо.
      - Ну а как в новой дивизии?
      - Справлялись. Кто сохранился, кого нет с нами, - хмуро говорю ему. - Таня Каменская работала в артполку санинструктором. Во время боя спасала раненых, а себя не уберегла. В деревне Огарыши попала к фашистам. Умерла мученической смертью. После жители соседней деревни Хвощи и товарищи по полку похоронили ее на кладбище. Там же в Огарышах погибли парторг Орехов и военврач, наша милая Ванеева.
      - Да-а - сокрушается комиссар. - Война никого не щадит. Кланяйтесь Москве, если удастся там побывать. Вам желаю удачи и возвращения к своим.
      - Постараюсь выполнить ваши наказы!
      Подошел Жучков, как всегда, с трубкой во рту.
      - Помнишь, как мы встретились в смоленских Кузнецах, в амбаре, где квартировали со своим штабом? Помнишь, как иногда я журил вас, - трогательно вспоминает комбат.
      - Все помню, Иван Сергеевич, - отвечаю не как комбату, а как другу-земляку. - Долго не забуду те дни, и тетю Грушу, и тебя, и Мишу Воробьева, и Таню Каменскую, и Надю Мартынову, и Анну Васильевну Соловьеву, и военврача Ванееву.
      - Жаль, что уезжаешь, - и, пожимая мне руку, Жучков говорит: - В Москве не поленись зайти на Арбат к моей жене. Успокой ее, чтобы за меня не волновалась, - он передал мне маленькую бумажку с адресом.
      - Сделаю, Иван Сергеевич, - ответил я, забираясь в кузов полуторки.
      В это время кто-то за полы шинели потащил меня с машины. Оглядываюсь, вижу с раскрасневшимися лицами группу связистов. Запыхавшись, они спешили проводить меня. Я крепко обнимаю Вишнякова, Евтехова и других.
      - Спасибо, дорогие мои, - с волнением говорю им.
      Еще раз обмениваемся рукопожатиями, и связисты помогают мне взобраться на машину. Всем провожающим, остающимся здесь, желаем удачи. Они в ответ успехов в предстоящей учебе, чтобы вновь встретиться на фронтовых путях-дорогах.
      - До свидания, дорогие друзья! До свидания! До скорой встречи! - слышатся возгласы. Комиссар Анчишкин машет нам на прощание шапкой. Рядом с ним, махая руками, стоят комбат Жучков, военком, повар Миша, группа связистов.
      Машина дает газ, гудит, и мы выезжаем из леса на знакомый юхновский большак...
      На краткосрочные партийные курсы нас направили в небольшой городок на Оке - Спасск. Занятия на курсах ведутся по четкому распорядку дня. В редкие часы отдыха рисую портреты товарищей по курсам, обрабатываю наброски, хранящиеся в полевой сумке. Многие пришлось восстанавливать по памяти. Мои увлечения не ускользнули от внимания командования курсов. Меня привлекли к оформлению стенгазеты, первомайского праздника. Подготовил наглядную карту на полотне Разгром немцев под Москвой.
      Летом 1942 года враг продвинулся к центру Кавказа, к Волге. Фронту нужен был каждый боец. И вот субботним днем после обеда на сборе курсантов подводим итоги учебы. Выстроились поротно. Зачитывается приказ. Объявляются благодарности, присваиваются очередные звания.
      Скоро снова на фронт, а меня удручает отсутствие каких-либо известий от семьи. Из-за перемены места письма перестали приходить, где-то блуждают в поисках адресата. Как там дети?
      Вернувшись вечером после прогулки в свое расположение, встретил начальника курсов.
      - Вижу, хорошо побродили по городу, товарищ старший политрук!
      - После наших общих трудов на курсах решил немного отвлечься, товарищ старший батальонный комиссар, и пришлось малость погрустить.
      - В чем дело? - озабоченно спрашивает начальник. - Говорите, не скрывайте, может, в чем нужна помощь?
      - Хочется увидеться с семьей. Можете дать разрешение? Тем более скоро уедем на фронт. После свидания с семьей легче воевать, - старался убедить начальника.
      - Да, вы не первый обращаетесь ко мне с такой просьбой. Что же мне с вами делать? - задумчиво произносит он. - Недели две вы еще будете здесь в ожидании приказа. А сколько вам требуется времени? Успеете за восемь - десять дней?
      Не ожидая такого счастливого оборота, возбужденно говорю:
      - Восемь маловато, а за десять управлюсь.
      - Что ж, тогда так и решим. Тут еще есть трое. Выходит, из каждой роты по одному. С завтрашнего дня на десять суток, - сказал руководитель курсов и зашагал в помещение штаба.
      - Есть на десять суток! - ответил я, глядя ему вслед.
      ...Ранним утром, еще до общей побудки, отправляемся мы на паром через Оку. Оттуда километра три до станции.
      Сокращая путь, идем по тропинкам через луга и поля. Станция бурлит, как растревоженный муравейник, масса пассажиров. Вдоль забора расположились с детьми, с тюками домашнего скарба женщины. Ходят угрюмые пожилые мужики с мешками на плечах, опираясь на палки бродят дряхлые старики с маленькими узелками. Все в ожидании поездов.
      Не дождавшись своего поезда, мы пристроились к подножке проходящего товарного. Лишь бы не терять времени. Так пересаживались с одного товарного на другой до города Ульяновска. Здесь разошлись по своим направлениям. Я думал, как добраться до реки.
      Парное утро. До пристани пешком через весь город тяжело и времени мало. За пачку табака нанимаю извозчика. На его старой пролетке трясусь по булыжнику. В И часов отходит пароход до Казани. По крутой многоступенчатой лестнице почти бегом поднимаюсь к кассе за билетом. Здесь спрашивают справку о санобработке. Без нее не выдают билета. Посылают за ней в городскую баню. До отхода парохода остались считанные минуты.
      Гудок парохода. Мокрый от пота, озлобленно махнул на кассиршу, слетаю по крутой лестнице. Сквозь контроль врываюсь на палубу отчаливающего парохода. Вот это баня! - с досадой думаю, прислонясь к борту. Вытираю рукавом потное лицо. Облокотившись на поручни, стараюсь отдышаться.
      Знойное солнце позолотило крутые берега. Медленно, с одышкой двигается пароход.
      Вечер. Станция Тетюши. Новый прыжок, только с борта на берег. Такая же многоступенчатая крутая лестница. Поднимаюсь наверх. Незнакомый городок. Интересуюсь у проходящих о ночлеге. Подсказали, как пройти к Дому крестьянина. После короткого, но крепкого сна, поблагодарив дежурную за предоставленный отдых, вместе с соседом по койке покидаем Дом колхозника. Оказалось нам по пути, он шофер и повез меня на своей машине.
      Широкая степь. Вдали пасекой выглядели деревни. Я сижу в кабине с шофером. Машина мчится по ровной проселочной дороге, поднимая за собой клубы рыжей пыли. Навстречу и по пути сонно двигаются быки и коровы, запряженные в телеги. Порожняк подгоняют мальчишки. На телегах с молочными бидонами сидят женщины.
      Деревянный Буинск. Дощатые тротуары, местами разобранные. Зимой для отопления, о чем и писала жена. Посередине длинной центральной улицы машина остановилась. Напротив, немного наискосок небольшой деревянный, как скворечник, домик под No 38. Крепко пожимаю натруженные руки водителя.
      Подхожу к дому. Через раскрытое оконце, не веря глазам, вижу своих дочурок. Они только что проснулись. В одних рубашонках сидят в постели. Вбегаю в дом. Пока целовал детей, запыхавшись, вбежала жена. Она стояла в очереди за хлебом - соседи сбегали за ней, рассказали о моем приезде.
      Вот и дождался счастливого дня свидания. Обнимаю жену, детей. Сажусь на деревянную кровать, еще крепче прижимаю к себе малюток. В палисаднике перед домом собрались эвакуированные москвичи, жены фронтовиков. Они рады увидеться со мной, услышать о делах на фронте.
      Разгром фашистов под Москвой - для всех большое счастье. Продвижение врага на юге, наступление его на Волге омрачает настроение. Напряженно трудятся все на любой работе, заботятся о детях фронтовиков. Эвакуированные дети учатся в местных школах, воспитываются в детских садах. Дети-сироты, потерявшие родителей, живут в детском доме. Здесь работает моя жена.
      - Ты знаешь, какие они все милые, - говорит она. - Насколько они послушны, как радуются нашим малышкам, когда они заходят ко мне на занятия. Я с большой радостью занимаюсь с ребятами. С ними мне легче. В этом сейчас наша жизнь...
      Несколько дней свидания с семьей пролетели как сон. Как радостен был день встречи и как тяжело расставаться.
      Солнце едва начало подниматься. В квартире напряженная тишина. Дети грустно смотрят на мои сборы. Прощание. Крепко прижимаю к себе дочек. Жена стоит с моей полевой сумкой и всхлипывает. Под окнами снова собрались соседи и многие из тех, кто встречал меня в первый день. Попутная полуторка с тем же шофером ожидает меня возле дома. Надел полевую сумку, поправил пилотку.
      Последние объятия, и... машина трогается. Я долго выглядываю из кабины, словно навсегда разлучаясь с семьей. Ржавое облако пыли скрывает провожающих. Водитель, чувствуя мое душевное состояние, ускоряет ход машины, чтобы избавить меня от нелегкого расставания.
      Снова медленно плывет пароход, снова содрогается своим тяжелым корпусом. Я стою на палубе, облокотясь на борт. Прощальным взглядом смотрю на переливы Волги, на ее берега.
      В новой фронтовой семье
      Пафнутьев монастырь в Боровске. Поседели древние стены, потускнели, покрылись пробоинами, как оспой, некогда золоченые главы. Из проема граненой колокольни торчит дуло пушки. А вокруг холмы, овраги, заросли старых ив, серебристые тополя. Внизу поблескивает Протва, извиваясь, она проползает мимо монастырской ограды с опорами контрфорсов. Такой я увидел одну из прекраснейших построек русских зодчих в годы войны. Под сводами музея-монастыря разместился штаб резерва политуправления Западного фронта.
      Здесь политработники, прибывшие с учебы, из госпиталей, получали назначение в боевые части. Центральное помещение монастыря было оборудовано под клуб. Вместе с другими политработниками с большим вниманием прослушал доклад о международном положении.
      - Я понимаю вас, товарищи, - говорил докладчик, - открытие второго фронта волнует вас всех. Но второй фронт есть второй фронт, а всю территорию, оккупированную врагом, освобождать все равно придется нам самим.
      К Дону подтягивается 8-я итальянская армия. Из Африки прибывают дивизии Роммеля. Немцы перебрасывают войска отовсюду, лишь бы осуществить свои коварные замыслы на Волге. Они еще не извлекли уроков из Московской битвы. Однако впереди их ожидают новые сокрушительные удары...
      Нас, прибывших с партийных курсов, направили на разные участки, подсказанные условиями фронта. Я просился в свою часть. Но меня, как и других, назначили туда, где более всего нуждались в пополнении. Я был направлен в 326-ю стрелковую дивизию в 1097-й стрелковый полк.
      После недавних боев в районе Жиздры дивизия стояла во втором эшелоне. Она была сформирована ровно год назад - в сентябре 1941 года; участвовала в разгроме немцев под Москвой, в освобождении Калуги, Лихвина, Козельска, Сухиничей, Думиничей, Людинова.
      Я прибыл в свой полк в день, когда бойцам и командирам вручали ордена и медали. На груди комиссара полка Федотова, к которому я обратился по прибытии, горит боевой орден Красного Знамени. Назначение получаю во второй стрелковый батальон. Он располагается в землянках, вырытых в скатах балки. Вокруг молодые ели. Штаб батальона обосновался в колхозном доме деревни Аладьино. Войдя в штабную избу, я ощутил едкий запах табака. За столом сидел пожилой худущий капитан. Фуражка сдвинута набок, в зубах трубка, на носу очки, на столе разложены бумаги.
      - Здесь штаб второго батальона? - обратился я к капитану.
      Он повернул голову и стал разглядывать меня поверх очков.
      - Ты что, новый комиссар?
      - Новый не новый, а с назначением к вам.
      - Очень хорошо, товарищ старший политрук.
      Не расставаясь с трубкой, он сгреб бумаги в общую папку, вышел из-за стола. Протянул жилистую руку, отрекомендовался:
      - Я начальник штаба Лапин. Садись, комиссар. Шинель и мешок можно сюда, показал он на покрытый дерюгой сундук возле двери. Сложив вещи, я осмотрел избу. За перегородкой хозяйка дома и повар готовили ужин. Закурил, вышел на покосившееся крыльцо. Вдали, на горизонте, красная полоса перекрывалась легкими фиолетовыми мазками облаков.
      Докурив папиросу, вернулся в избу. Внутренний облик ее немного изменился. Окна занавешены маскировочной палаткой. На столе керосиновая лампа. Повар расставляет деревянные миски. Хозяйка принесла в блюдце малосольных огурцов. Я снял пилотку. Освежился из рукомойника. В сенях послышался грубоватый голос.
      - Вот и комбат, - оживился капитан.
      Проскрипели половицы, резко открылась дверь, пригибая голову, шумно вошел высокий молодой богатырь.
      - А к нам пополнение прибыло, - выложил Лапин последнюю новость, показывая на меня.
      - Я уже слышал, - пробасил комбат. Он шагнул ко мне: - Будем знакомы, Чередников.
      Пожимая руку, сразу почувствовал мускулы молотобойца. И не ошибся. Чередников до войны был молотобойцем в Саранске. После пехотного училища его назначили командиром. Так я познакомился с первыми членами новой моей фронтовой семьи.
      Утро следующего дня. Комбат Чередников вкратце рассказал о батальоне. По карте показал позиции полка. Он спешил на полевые занятия.
      - Ты, комиссар, побудь тут, - просит комбат. - Помоги начальнику штаба. Вместе осмотрите место расположения рот, землянки, увидите, каков порядок в них и вообще на территории. Вечером соберем политруков, командиров, обо всем потолкуем. - Он четко откозырял, пристукнул каблуками и зашагал к ожидавшим его ротам.
      С капитаном Лапиным по проторенным пыльным тропам проходим по территории, занимаемой батальоном. Спускаясь к землянкам, капитан на корточках съехал с песчаного косогора вниз, присел на пенек, вытирая вспотевшее лицо и белую с поредевшими волосами голову.
      - Давай закурим, - предложил он, набивая трубку табаком.
      После перекура продолжили осмотр территории. Заглядываем в одну землянку, в другую, беседуем с дневальными. Свои замечания записываю в блокнот. Вскоре на гнедом верхом прискакал комиссар полка Федотов. Сопровождал его адъютант, молодой сержант.
      - Осваиваемся? - обратился ко мне Федотов, спешившись.
      - Нужно, товарищ комиссар, - в тон отвечаю ему.
      - Правильно делаешь. Подтяни тут кое-кого да и своего начальника штаба, подмигивая, он показывает на капитана Лапина. - Посмотри на него: гимнастерка мятая, ремень затянут слабо, портупея съехала с плеч, на сапогах глина засохла. Ну какой же это пример для бойцов? А пока давай с тобой прогуляемся в поле. Посмотрим, что там делается.
      Он вскочил на своего гнедого, мне предложил коня адъютанта. Ему приказал ожидать здесь. Выполняя приказ старшего, робко вскарабкиваюсь на коня. С ездой верхом я мало знаком, а сказать об этом не смею. В детстве гонял вместе с ребятами лошадей из ночного, верхом, без седла управлял лошадью, держась за гриву, похлопывая ее по упругой шее. Но это было давно.
      Не успел еще вдеть ноги в стремена, как мой вороной рванул за скачущим по буграм гнедым с лихим наездником-комиссаром. Я инстинктивно ухватился уже не за повод, а, как в детстве, за жесткую гриву и за выступающий передок седла. Ногами вцепился в бока, от чего вороной стал шустрее. Стиснув зубы, закрыв глаза, я еле держался в седле, ветер хлестал мне в лицо. Прошло несколько минут, а я все не мог подладиться к такту скачущего вороного. Гимнастерка взвинтилась, ремень съехал на бок, кобура с наганом то резко бьет по холке коня, отчего он дергается, то по седлу. Какое там подтягивать кого-то, если сам выглядел со стороны, конечно, комично. Но в то время я думал лишь об одном: когда конец мукам верховой езды?
      Скачущий впереди на гнедом комиссар оборачивается, что-то кричит. Ничего не понимая, я продолжаю держаться за черную гриву, вцепившись ногами в стременах в бока вороного.
      Вот и поле. Бойцы роют окопы. Натянув повод насколько хватило сил, приостанавливаю коня, он пошел шагом. Навстречу мне торопится улыбающийся комбат. Он с любопытством всматривается в позу своего нового комиссара. Мне было не до него. Я, боясь, как бы вороной снова не пустился вскачь, с трудом спешиваюсь. Отдуваясь, поправляю гимнастерку, ремень с наганом, рукавом вытираю потное лицо. Растерянный, с шумом в голове стою, расставив ноги.
      - Досталось, комиссар? - сочувственно спрашивает меня комбат, улыбаясь. Вместо ответа я покачал головой и с жадностью закурил.
      После осмотра участка полевых работ батальона мы возвращались обратно. На вороном сидел уже вместо меня Чередников. Он и Федотов ехали шагом и о чем-то переговаривались. За ними с командирами и политруками рот я шел пешком, изменившейся походкой, расставляя ноги, как моряк на палубе. Долго помнил я свой первый рейс на коне.
      Со временем верховая езда стала для меня привычной. И я не расставался со своим батальонным Рыжко до самого боя.
      Комиссар полка Федотов, полный энергии, неспокойный человек. До войны он был работником горкома партии, а став военным, быстро воспринял задачи политической работы в армии. Всех своих подчиненных он хотел видеть такими же бодрыми, смелыми и решительными, как он сам.
      * * *
      В октябре 1942 года дивизию перебросили на другой участок фронта. Конец дня. Хмуро. Сыро. На тихом железнодорожном разъезде, окруженном лесом, идет погрузка батальона. Материальная часть по скатам ввозится на платформы. По помостам бойцы заводят лошадей. Люди разбираются по товарным вагонам.
      Во мгле вечера эшелон грузно тронулся. Сгущались тучи, моросил дождь. Через объездные пути Московской окружной эшелон переправляется к Ржеву.
      Станция Истра (бывший Воскресенск). На месте города торчат печные трубы, скелеты домов, груды развалин. Новоиерусалимский монастырь, памятник архитектуры зодчих XVII века Растрелли и Казакова, повержен в прах. На месте бывшей станции среди обломков железнодорожники регулируют движение поездов с боевым грузом. У вагонов появляется детвора. Мальчонка в большой кепке, из-под которой не видно лица, в ватной фуфайке с длинными рукавами подошел к нашему вагону и больным сиплым голосом еле слышно лепечет:
      - Дядюська, а дядюська, дай хлебуська!
      Мы дали ему буханку хлеба, кусок сала. Интересуемся его судьбой:
      - А где отец с матерью?
      - Папаньку убили на войне, а мамку гелман застлелил, - ответил малыш и дрожащими руками вцепился в хлеб. - Спасибо, дядюськи.
      - С кем же и где ты живешь? - спросили мы его.
      - Зыву с сестлой. С нами еще Еголка с Андлюской, - показал шмыгающим курносым, как пуговка, носом на двух таких же малых, бродивших возле соседних вагонов. - У них тоже нет тятьки с мамкой, - ответил мальчишка, набив полон рот хлеба с салом. - А зывем во-о-н, в подвале. Там был наш дом. Он сголел, и мы зывем под печкой в яме.
      Осталась позади сметенная ураганом войны Истра. Минуя израненный Волоколамск, под покровом ненастной погоды эшелон прибыл на станцию Погорелое Городище. Спешно разгружаемся. Батальон со всем хозяйством по изрытой колдобинами и воронками дороге совершил марш к месту назначения. Выбравшись из леса, вышли на безлюдное поле. Среди поля лежат вздувшиеся трупы лошадей, над ними хлопочут птицы. Земля усыпана осколками, витками ржавой колючей проволоки. Чернеют болванки неразорвавшихся снарядов. Бывшие окопы врага покрыты стаями галок и ворон. Деревня, перед войной бурлившая радостью жизни, похожа на кладбище с открытыми могилами.
      Небольшой привал. Раздаю политрукам газеты, с трудом раздобытые на станции. Уставшие от перехода бойцы напрягают свое внимание, слушая разъяснения. Мы с комбатом идем от одной группы к другой.
      Привал окончен. Снова в путь. Стук колес, гудение автомашин. Молча, потряхивая висевшими на спине вещевыми мешками с гремящими котелками, идут люди. Слышен гул артиллерии. Откуда-то доносятся звуки гармошки. Потом все стихает. Сворачиваем в сторону, утопая в зыбкой грязи. Входим в осиновый перелесок. Усиленно шуршит дождь. Черным шатром опускается вечер. Накрывшись плащ-палатками, мы располагаемся возле голых стволов осин и поломанных кустов на размокшей земле на ночной отдых...
      Глубокая осень. Под ногами вязкая пучина. Все пригодное в лесу используем на блиндажи, землянки, на настил дорог. Многие деревья, погибшие от обстрела, бомбежки, валяются расщепленными. Кое-где трепыхаются на ветках ярко-оранжевые листья осин и клена. Робко проглядывают кисти красной рябины, ягоды сморщились от первых утренних заморозков. Земля, утром покрытая ледяной коркой, днем становится кисельной жижей. Небо в слоистых темных тучах. Изредка выскальзывает голубой просвет и тут же заволакивается.
      За поредевшим лесом холмы с темными избами деревень. В них размещаются штабы, санитарные части, отделы снабжения.
      Дни боевой учебы перед предстоящими боями. Поле. Решаются задачи наступления. Первая рота впереди по центру, вторая и третья двигаются с флангов. Четвертая сзади. Здесь же минометчики, пулеметная рота, взвод ПТР (противотанковые ружья), ПТО (противотанковые орудия).
      Впереди из-за бугра обстрел. Где перебежкой, где ползком по разжиженному полю передвигаются пехотинцы под прикрытием пулеметчиков. Комбат находится с последней резервной ротой, с обрыва наблюдает за продвижением. Через связных комбат вносит поправки. Я перебегаю от одной роты к другой, подбадривая бойцов, чтобы двигались быстрее.
      Внизу, во второй роте, люди сгрудились у речки. Переходов нет. Первым переправляется политрук, за ним бойцы. По пояс в холодной воде преодолеваем водную преграду. Кто карабкается на глинистый берег, кто спешит в обход. Рядом деревня. У крайней избы сбор. Промокшие после переправы подъезжают расчеты ПТО. Подходит с резервной ротой улыбающийся комбат, довольный выполнением задачи. Остановившись, бойцы выжимают шинели, выливают воду из сапог. Пытаются закурить. Напрасно. Табак промок.
      Краткий разбор занятий. Батальон снова повторяет задание, но уже по пути в свое расположение.
      Вечер. Избушка-баня. Из распахивающейся двери выползает белый горячий пар. Суетятся старшины. Они проверяют солдатское белье, вместе с кусочками мыла раздают его бойцам. Из бани доносятся всплески воды, хохот. После занятий под снежным холодным ветром бойцы с наслаждением парятся. Выходят из бани раскрасневшиеся, застегивая на ходу шинели. Находясь среди старшин с банным хозяйством, я всматриваюсь в выходящих людей.
      - Хорошо попарились? - обращаюсь к бойцам.
      - Ух и жарко! Спасибо, товарищ комиссар, за баню. Советуем и вам попариться.
      - Раз жарко - тогда хорошо. После вас испытаем и мы с комбатом это удовольствие. - Как там дела у вас? - обращаюсь к старшине четвертой роты, подбиравшему смену белья.
      - Домываются последние. Сегодня смогут хорошо отдохнуть в теплых землянках. По вашим указаниям сделано все. Вот только Пережогин хандрит. Получил из дома письмо и загрустил. Могу рассказать только комиссару, говорит он, а обратиться к вам не решается, - отвечает старшина. Затем кивком головы показывает на баню, откуда вышел боец.
      - Вроде помылся неплохо, а такой хмурый? - интересуюсь я.
      - Видите ли, товарищ комиссар, письмо из дома. Жена там в колхозе с двоими малыми. Зима на носу, а дом поправлять некому. Мать старая, а пенсию за сына не получает. Как хлопотать, не знают. Вот посмотрите, - и боец доверчиво передал мне письмо от семьи. При тусклом свете из маленького оконца банной землянки я прочитал письмо. Обещал помочь.
      После бани и ужина в землянке штаба батальона храп. Клонит и меня ко сну. Но долг есть долг. При свете сальной коптилки сажусь писать письмо. Прошу правление колхоза о помощи семье бойца Пережогина...
      Прошло месяца два. Вернувшись с обхода передовой, я увидел на столе горку писем. Разбирая их, начальник штаба Лапин отдельную пачку вручил мне. Тут оказалось и письмо с родины бойца Пережогина.
      Товарищ комиссар! - писал председатель колхоза. - Получили ваш запрос. Сообщаем, что колхозы Ивановского района уборку закончили. Общими усилиями, при помощи подростков-школьников с заданием справились. Ивановские текстильщики выезжали на поля бригадами. Много потрудились комсомольцы и пионеры города. Кроме полевых работ они посильную помощь оказали и семьям фронтовиков.
      Семье нашего односельчанина фронтовика Сергея Пережогина крышу дома поправили.