Так в течение нескольких дней и ночей, через болота и речки, лесные завалы и пласты мокрой земли, мимо немецких засад пробирались мы к своим. И добрались.
      Машина, с помощью которой мы преодолели многие километры, помогла нам добраться до старинного русского города Белева. Здесь отходящие воинские части рассредотачиваются по новым участкам обороны. Мы сдали раненых в санчасть и вошли в ближайший дом. Наши желудки безотлагательно требовали какой-нибудь пищи. В доме жила пожилая учительница средней школы. Она пригласила входить смелее, предложила горячий обед. Час отдыха, и мы простились с гостеприимной хозяйкой. Она по-матерински пожелала нам боевого счастья.
      На улице, заполненной военными, мы разыскали свой батальон. Это был для нас радостный день. А спустя некоторое время мы участвовали в наступательных операциях, в разгроме врага.
      Раненого Листратова после оказания ему первой помощи направили в город Ефремов, оттуда в Тамбов, а затем в Ташкент.
      После многих месяцев лечения он был выписан из госпиталя как инвалид войны. Здоровье уже не позволило ему вернуться в действующую армию. Много лет после войны Николай Андреевич Листратов проработал в Министерстве путей сообщения. Дружба наша продолжалась и после войны, и при встрече мы всегда вспоминали испытание первым боем.
      Москва в октябре
      Из Белева наш батальон был направлен в село Васильевское, что стоит возле шоссе Москва - Серпухов. Оно удивительно напомнило мне родное село в Ивановской области. На войне мы все как-то особенно остро чувствовали тоску по местам, где прошли наше детство и юность. Разглядывая Васильевское, я вспоминал широкую крестьянскую улицу Ерлыкова, добротные дома, покрытые железом или дранкой, окна, украшенные узорчатыми наличниками. Перед каждым домом за резной оградой палисадники. В них сейчас кусты сирени, акации, березы перламутровой белизны с темными кольцами по стволу, с поникшими ветвями. На задворках огороды, погреба, похожие на скворечники, опирающиеся двухскатной крышей на землю. Рядом маленькие избушки с глазком-оконцем - бани.
      Как приятно было летом ночью спать в сарае на свежем сеновале. Положишь подстилку в норку, вырытую в ароматном луговом сене, что-то накинешь на себя и погрузишься в крепкий сон. Чего только не увидишь во сне, как в сказке, пока тебя не разбудят ранние петухи или заботливый отцовский голос. На краю усадьбы - навес колхозного тока.
      Где-то моя семья, что думают обо мне? - рассуждал я вслух сам с собой, стоя вместе с друзьями-ополченцами возле большака и приводя в порядок нехитрое снаряжение. Мои думы как бы передаются остальным.
      - Ничего, не горюй! У меня те же нелегкие мысли, - со вздохом, почти шепотом говорит еще один наш политрук, вчерашний электрик. Да и наш техник-строитель в недавнем Андрей Ульчук все время вспоминает родителей и свою подругу, с которой не успел оформить семейные отношения в загсе. К общему огорчению, многое у нас осталось незавершенным в личной жизни, в производственной, в творческой.
      Неожиданно подъехала эмка. Резко затормозив, остановилась. Из машины грузно вылез военный в защитной ватной куртке, в шапке-ушанке и хромовых сапогах. На петлицах его гимнастерки по красному ромбику.
      - Никак комбриг, - шепнул мне на ухо Воробьев.
      - Ну, чем занимаетесь? - сурово обратился к нам подъехавший.
      - Своих собираем, товарищ комбриг, - ответил комбат И. С. Жучков.
      Мимо нас двигаются грузовики, медленным шагом, с трудом переступая, идут группами и в одиночку бойцы, командиры. Многие прихрамывают. Кто опирается на винтовки, на суковатые палки. Идут с подоткнутыми за пояс полами шинелей, в жестких от грязи и сырости плащ-палатках, обросшие и усталые люди. Многие сворачивают к нам. Комбриг сурово смотрит на представшее зрелище. Вокруг нас растет толпа военных и гражданских.
      - Откуда же вы явились к этим теплым избам? - интересуется военный с ромбом.
      - Из окружения, товарищ комбриг. Ополченцы.
      - Гм-м! Из окружения! - хмуро произносит он, окидывая собравшихся строгим взглядом. - Испугались фашистов? - с укором глядит на стоящих вокруг.
      Слова его вызывают реплику одного из ополченцев:
      - Отступают и кадровые части, хотя бойцы и командиры проявляют героизм, бесстрашие...
      - Горько, досадно, товарищи, вот я и негодую, - комбриг сплюнул, сдвинул на затылок ушанку и вынул из кармана Казбек. Закурил, оставшиеся папиросы раздал нам. Стряхнув груз одолевавших его тяжелых мыслей, он обращается к нам:
      - Здравствуйте, товарищи!
      - Здра-а-вствуй-те!.. - отвечаем робко, но, услышав приветствие подобревшего комбрига, мы почувствовали, как на душе у нас полегчало. Уже с другим настроением, с большим вниманием стали слушать его.
      - Я уполномоченный Военного совета по данному участку, - отрекомендовался комбриг. - Даю вам трое суток на организацию хозяйства, а затем немедленно приступить к обороне. Соберите людей, приведите их в подобающее состояние, организуйте баню. Не ту, какую я вам пытался задать, - уже с усмешкой произнес он, - а баню жаркую, с чистым бельем. Ясно?
      - Ясно, товарищ комбриг, - послышались одобрительные возгласы.
      - Вы будете ответственным за выполнение моих указаний, - обратился он к одному из старших командиров. Тот было пытался просить не назначать его, но...
      - Приказ - закон! - внушительно сказал комбриг.
      - За теми, кто, отступая, подался к Москве, срочно послать. Тех, кто проходит мимо, задерживать. Больным, раненым немедленно оказать помощь. Сейчас же за дело!..
      Комбриг еще раз окинул всех строгим взглядом и поехал дальше по большаку в сторону Серпухова.
      На оперативном совещании собравшегося в Васильевском небольшого актива политработников, строевых командиров, начальников разных отделов мы обсудили приказ уполномоченного Военного совета. Для укомплектования подразделений решили направить в Москву группу товарищей. В числе их оказался и я. Штаб дивизии 12 октября выдал мне справку:
      Удостоверение
      Дано настоящее политруку т. Жаренову Александру Сергеевичу в том, что он действительно командируется в г. Москву, на предмет комплектования дивизии, обязательным возвращением в с. Васильевское к 12.00 19 октября 41 г.
      За начальника штаба подписался Никольский
      За военкома дивизии Потапов
      Эту справку я храню и сейчас. На ней стоит печать 21-й стрелковой дивизии (к этому времени в составе Советской Армии нашей ополченской дивизии был присвоен 173-й номер).
      Под утро в крытом брезентом фургоне мы выехали.
      И вот Москва. Я не был здесь три месяца. Как изменилась столица. От забот военного времени она как бы покрылась сединой. На улицах завалы из мешков с землей, противотанковые ежи из рельс, двухтавровых балок. Улицы полны груженых машин, с грохотом движутся тяжелая артиллерия, танки, спешит конница. В шлемах и полушубках идут бойцы-сибиряки. Это пополнение рядов защитников столицы. Суровы лица людей.
      Арбат. Староконюшенный переулок. Возле школы No 59 - скопление автотранспорта, военных. Здесь в школе, как вы помните, формировались части дивизии. При выходе из окружения многие бывшие ополченцы потеряли связь со своими подразделениями и по внутренней логике прибыли к этой знакомой школе.
      Составили списки, указали ответственных. Назначили время отправки к месту сбора людей и автотранспорта. После этого я решил, как и другие командировочные, навестить прежнее место работы - студию, а там рядом и наш дом.
      На Смоленской площади, как и на Арбате, особая настороженность. Всюду военные. У Бородинского моста зенитки. На Бережковской набережной, напротив ТЭЦ, сооружена металлическая арка. По ее сторонам мешки с песком. Оставлены узкие проезды для автотранспорта, троллейбусов. Окружной мост. В его насыпи три дзота с амбразурами. По бокам арки сооружены баррикады из мешков. Вдоль берега металлические ежи.
      Вот и наша Потылиха. Война наложила и на нее свой отпечаток. Парк с березовой рощей превращен в боевой полигон. Роща поредела. Детские площадки и скверы заняты зенитными орудиями. Небольшая дощатая будка - проходная Мосфильма со стороны Воробьевых гор. Первый, кого я встречаю, пожилой кузнец из механического цеха Александр Андреевич Криворотов. Он медленно шел, опираясь на железную палку. До войны мы работали вместе в нашей депутатской группе. Это стараниями таких вот людей преобразился в годы первых пятилеток район студии. Криворотов в старенькой куртке и в таком же рабочем помятом картузе, из-под которого выбиваются в закрутку белые волосы.
      - Здравствуй, дядя Саша!
      Он удивленно смотрит на меня, а узнав, обрадованно откликается:
      - Здравствуй, здравствуй, тезка. Откуда, какими судьбами?
      - Откуда могу быть, - показываю на солдатскую шинель. - Как вы-то здесь живете?
      Теребя крючок на моей шинели, волнуясь, дядя Саша отвечает простуженным голосом:
      - Да как живем? Немец-то, говорят, рядом, - почти шепчет он. - Ведь нельзя и представить, чтобы фашисты оказались в Москве. Для них, что ли, мы хлопотали с тобой в депутатской группе. - Он нервно показал железной палкой на студию. А там что делается? Все заняты эвакуацией. Нам, старым, что делать? Куда ехать-то?.. У меня тут свой домик, семья.
      Как могу, стараюсь успокоить его:
      - Не волнуйтесь, дядя Саша. Пусть уезжает тот, кто считает нужным. Несомненно, кто-то на студии останется. И ваша посильная помощь здесь будет необходима. Фашистам в Москве не бывать. Будьте спокойны.
      Дядя Саша вытер влажные глаза, поцеловал меня по-отцовски на прощание, обернулся и голосом приподнятого тона сказал:
      - Знаешь, дорогой наш защитник, эта встреча напомнила наш труд, твоя бойцовская бодрость придала и мне сил. До свидания, до лучших встреч!..
      Студия, съемочные павильоны опустели. Большинство ее работников уже выехало в Алма-Ату, чтобы там продолжать киносъемки картин, нужных людям военного времени. Однако несколько старых работников я повстречал. Они рассказали мне, что оставшиеся в Москве производственные коллективы переключаются на выпуск снарядов и другого вида вооружения. Переоборудуются механический и столярный цеха. Здесь будет налажено производство лож для автоматов. Осваивается изготовление десантных лодок, лыж для самолетов. Людей не хватает. На студии осталось человек полтораста кадровых рабочих. Привлекли подростков с Потылихи, из соседнего села Троицкого, деревни Гладышево, учеников ремесленного училища. Работают по 12 часов в сутки, чтобы выполнить задание. Над училищем шефствуют товарищи из Киевского райкома партии.
      Среди тех, кто работал на студии во время войны, был старейший коммунист паросилового цеха Плаксин (дядя Андреич - звали его в коллективе). Он работал на студии с начала ее организации. Маленького роста, худощавый, сутуловатый, он вместе со мной шел в партийное бюро и рассказывал:
      - Они бомбят, окаянные, а мы делаем свое дело. Тут недавно подбили двух мессеров. Огромные черти.
      Партийными делами руководит оператор Василий Сергеевич Переславцев.
      - Видишь, мы тоже воюем, хотя нас и считают тыловиками. Иногда бывает очень тяжело, - говорит он.
      Расспрашиваем друг друга о людях студии. Василий Сергеевич рассказал, что из добровольцев, первыми отбывших на фронт, многих уже нет в живых. Бывший председатель фабкома Николаев, будучи неоднократно ранен, не покидал поля боя. Он погиб с оружием в руках, как подобает русскому солдату. Та же судьба постигла нашего бывшего директора Хачатурьяна. Он погиб под Сухиничами. Не стало прораба Саши Митрошичева.
      - Кто остался здесь, от малого до старого помогают нам. Ночью на крышах, днем - на работе. Запасы картошки, овощей выручают. Многие живут при цехах студии.
      Расспрашиваю о семье.
      - Эвакуировали в числе других вашу жену с детьми в город Буинск под Казанью, - отвечает Переславцев. - Не беспокойтесь за них. А ваша старушка Федоровна в охране у нас работает.
      Старушка Федоровна - это Анна Федоровна, мать моей жены. Ее муж, коммунист, рабочий-текстильщик, умер рано. Трое сыновей служили в Красной Армии. Приехав погостить, она так и осталась у нас. Я поторопился посетить квартиру.
      Анна Федоровна обрадовалась моему неожиданному появлению. Дома все вроде на месте: картины на стенах, шкаф с книгами, письменный стол. Окна изнутри закрыты полотнами картин и этюдов. В углу детская кровать, возле нее игрушки. Все сохранилось, как было. А семьи нет. Анна Федоровна да серый кот, так друживший с детишками.
      - Как живете?
      - Да как мы живем? - со вздохом отвечает теща. - В доме опустело. Скучно мне без вас - вот беда-то. Была бы Лена с малышками, тогда другое дело. Я и игрушки нарочно не прибираю. Так и кажется, ворвутся сейчас баловницы и начнут шуровать тут. Да нельзя им здесь оставаться. Всех людей с такими маленькими студия вывезла. Как им не хотелось уезжать-то!.. - Она не сдержалась и заплакала. Немного успокоившись, вытерла концами шали морщинистое лицо, махнула рукой и продолжала: - Меня тоже уговаривали вместе с ними ехать. Мы, старые, отказались. Немного нас в доме-то. Привыкли. По силе возможности помогаем студии. Сначала работала уборщицей на почте, сейчас - в охране. Днем стою на посту, вечером не прочь бы и отдохнуть, но тут тревога, и опять идешь. Сколько мы этих проклятых зажигалок потушили! Сперва ой как все боялись. Даже мужчины, не говоря о нас, бабах. И рукавицы нам выдали, а все равно было страшно... Потом привыкли. Приспособились сбрасывать эти головешки то в кадки с водой, то в песок. Только вот руки повредила, - и она с тяжелым вздохом показала лилово-красные ожоги.
      Командировочные дела не ждут. Стал прощаться:
      - Рад встрече. Будьте здоровы, ждите нашего возвращения!..
      Поправил шинель, подтянул ремень с наганом в брезентовой кобуре. По старинному обычаю присели. Еще раз обежал взглядом осиротевшую квартиру... Из дома вышли вместе. Анна Федоровна осталась дежурить у подъезда, а я направился на сборный пункт, в школу. По делам пришлось мне проехать до центра, и я увидел Красную площадь. Звезды на башнях зачехлены, Мавзолей Ленина замаскирован. Проходят двое военных. Патруль. Навстречу им проезжает конный патруль. На Театральной площади Большой театр расписан так, что настоящая его форма не угадывается. То же и на Манеже. Даже площади размалеваны несмываемой разных цветов краской. Чтобы сохранить город от налетов вражеской авиации, Московский городской комитет партии, Моссовет организовали службу маскировки. Художники, архитекторы, тех дней решили, казалось бы, невероятную задачу замаскировали многие особенно ценные объекты. В этой работе участвовали видные деятели советского искусства художники А. А. Дейнека, А. Д. Гончаров, архитекторы Д. Н. Чечулин, В. С. Андреев и многие другие. Средствами своего творчества, как и воины, они помогли защитить нашу родную столицу!
      В шесть утра на автомашине мы отправились в сторону Серпухова...
      В тот день по радио к москвичам обратился секретарь ЦК, МК и МГК КПСС А. С. Щербаков.
      - Над Москвой нависла угроза, - говорил он. - Но за Москву будем драться упорно, ожесточенно, до последней капли крови... Товарищи москвичи! Каждый из вас, на каком бы посту ни стоял, какую бы работу ни выполнял, пусть будет бойцом армии, отстаивающей Москву от фашистских захватчиков.
      Находясь в дороге, мы не слышали этого обращения. Но каждый из нас и так понимал, что судьба столицы зависит сейчас от каждого из нас.
      Только к вечеру мы добрались до места сбора. Из села Васильевского мы переместились дальше, за Серпухов, в деревню Венюково. По центральной горбатой улице сновали взад и вперед штабисты.
      В эти дни основные части 173-й стрелковой дивизии вели оборонительные бои в районе Каширы и Венева и были переданы в оперативное подчинение 1-го кавалерийского корпуса генерал-майора П. А. Белова. По сложившимся обстоятельствам с учетом новых задач по обороне Серпухова наш отдельный батальон связи, медсанбат и артполк передали в 194-ю дивизию. Командиром был назначен тот комбриг, знакомство с которым состоялось в селе Васильевском. Это был П. А. Фирсов - начальник серпуховского гарнизона, в прошлом участник гражданской войны. Дивизия воевала в составе 49-й армии, заняв оборонительный рубеж в районе деревень Новики, Боровня, Иваньково, Павлове. Штаб дивизии располагался в помещениях совхоза Большевик. Сюда перебрались наш батальон связи и медсанбат, заняв общежития совхоза.
      Начало декабря, начало перелома
      Начало подмораживать, жестче становится земля. По большаку, грохоча, стягиваются к оборонительному рубежу новые части. Укрытая брезентами, движется новая техника (позже мы узнали, что это были реактивные минометы - катюши), на грузовиках сидят бойцы в бушлатах.
      В воздушных просторах к этому времени тоже чувствовались перемены. В небе чаще теперь мы видели наши самолеты.
      К началу ноября противник был остановлен на всех участках Западного направления, но на отдельных участках он был еще сильнее нас...
      Ни шагу назад! Позади Москва! - таков был девиз защитников столицы. Он перекликался со словами М. И. Кутузова, сказанными им во время Бородинского сражения: Стойте как часовые, позади Москва.
      Штаб 194-й дивизии переместился западнее Серпухова, в лес, а с ними и наш отдельный батальон связи.
      - Куда мама, туда и дети, - шутили связисты.
      Обхожу 'бойцов роты. В тесной землянке, освещаемой фитилем из телефонного кабеля, ежась от холода, прижимаясь друг к другу, коротают минуты отдыха связисты, свободные от дежурства.
      - Как дела на участках? - обращаюсь к бойцам.
      - Все в порядке, товарищ политрук, - отвечает басом командир взвода Рябчиков. Бывший старшина роты, он рапортовал о сборе ополченцев на первых занятиях в Подмосковье. Теперь Рябчиков - младший лейтенант, командир взвода связи.
      - Если в порядке - то хорошо, - обегаю взглядом собравшихся. - Цель нашего сбора - напомнить вам, что завтра праздник 24-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Демонстрацию устраивать нам не придется. Отметим праздник, как подобает бойцам-связистам, - обеспечим отличную связь, поможем лучше руководить боем. В эти дни враг предпримет разные каверзы. Вот мы и должны быть с вами начеку.
      - Можете положиться на нас, товарищ политрук.
      - Как всегда - надеюсь.
      Морозное утро. Идем с командиром роты Воробьевым на узловые пункты, к связистам. Светлеющее небо затянуто дымкой. Робко падают пушинки снега. Кругом тихо, только хрустит под ногами. Вслед за нами едет, скрипя, повозка-кухня с горячим праздничным завтраком.
      Землянка радистов. Они настраивают аппаратуру, ловят в эфире Москву. И мы с Михаилом все - внимание.
      Послышались позывные, небольшая пауза... Голос Москвы.
      Какой-то особой теплотой повеяло от передачи. Перед глазами, словно мираж, проплыла столица. И... снова позывные. Перекликаются зуммерами полевые телефоны. Немецкое радио разносит всякую брехню, вроде той, что гитлеровские генералы видят в бинокли Москву. И вдруг мы слышим: в Москве, как и в мирные годы, состоялось торжественное заседание Московского Совета депутатов трудящихся совместно с партийными и общественными организациями, посвященное 24-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. По поручению Центрального Комитета партии с докладом на нем выступил председатель Государственного Комитета Обороны И. В. Сталин. А потом, затаив дыхание, мы слушали из Москвы трансляцию парада на Красной площади.
      Парад продемонстрировал решимость отстоять Москву, уверенность в победе над врагом. Надо ли говорить, какой огромный морально-политический подъем испытали мы, как он вдохновил нас на защиту Советской Родины. Забыть это невозможно.
      С командиром роты продолжаем обход землянок. Заходим в каждую. Кто у аппарата, кто только что вернулся с линии и обогревается у железной печки. Рады нашему приходу, праздничному поздравлению. Сосредоточенно слушают наше сообщение о празднике в Москве, словно мы с Воробьевым только что вернулись оттуда. Рассказываем и видим, как светлеют лица бойцов. Только у дежурного телефониста Урина взволнованный вид. Одна из линий повреждена. Нет связи с Березой. То и дело поддувает он в трубку. Но... Вот и у Урина лицо расплывается в улыбке. В трубке слышен голос:
      - Связь есть! - это доложил с контрольного пункта Евтехов.
      Не подвели связисты на праздничной вахте!
      Вскоре Евтехов возвращается с линии, снимает с себя катушку с кабелем, из-за пазухи вынимает трубку ТАТ. Отряхнувшись от снега, потирает закоченевшие руки. Спрашиваю:
      - Ночью-то досталось?
      - Да, малость было. Главное, руки стыли. Но обстрел начинался, и становилось аж жарко. А вот сейчас вроде и забылось все, - улыбаясь, отвечает связист. - Со мной всегда напарник надежный, - показал он на пожилого связиста Панфилова.
      После двухнедельной подготовки гитлеровское командование возобновило наступление на Москву. Но его продвижение было задержано ударами авиации и подошедших резервов.
      * * *
      В стороне от большака в березовой роще объявлен сбор батальона связи.
      Близится утро 6 декабря. Воздух наполняется гулом орудий, видны вспышки на горизонте. Слышатся раскаты батарей ракетных минометов. И вот ринулись вперед стрелковые части. За ними спешно передвигаются по проторенным дорогам штабы полков. Навьюченные катушками кабеля, торопятся связисты.
      Я нахожусь в группе при штабе одного из полков, Воробьев - в другой. Комбат Жучков с парторгом Ореховым - в группе при штабе дивизии. Связисты, не выпуская из рук телефонных трубок, докладывают о продвижении наших частей.
      Враг был изгнан из облюбованных квартир. Неожиданные и ощутимые удары наносила конница Белова, действовавшая бок о бок с нашей 194-й дивизией. Где русский конник, там враг покойник, - вспоминаем русскую пословицу.
      Советская Армия уничтожала технику врага, истребляла живую силу, фашисты отступали. Под конвоем брели первые партии пленных. Темно-коричневые и серо-зеленые шинели изодраны. Поверх пилоток - платки и полушалки. Кованые сапоги в огромных соломенных ботах-чурках. Рядом с автоматами кое у кого висят отнятые у населения куры.
      - Пришел незваным, оказался драным, - переговариваются между собой наши воины.
      Первые освобожденные селения. Ни одной живой души. В злобной ярости враг уничтожил людей. Селения Юрятино, Дракино, Гурьево, Пететино, Потесниково, Ершово, Кременки, Троицкое разрушил. Торчат печные трубы да обгоревшие деревья. Груды пепла. В одной из деревень встретили женщину. Лицо ее подергивается, по морщинистым щекам текут слезы...
      - Фашисты все забрали, - содрогаясь от плача, говорит она. - Что не успели - сожгли. Хожу вот и не знаю, куда приткнуться.
      Холодным рассветом входим в деревню Васильчиновку. Покрытые копотью, исковерканные деревья склоняются над рухнувшими от пожарищ домами. Дымятся головешки. В грудах пепла обгоревшая кровать, самовар с помятыми боками, черепки посуды. На разрушенном дворе лежит изуродованный труп молодой женщины. Сквозь изодранное платье просвечивают застывшие темные кровавые разводы. Искаженное от мук лицо, крепко сжаты губы, ресницы запорошены снегом. Немного поодаль на скованном от холода детском розовом одеяльце - замерзший ребенок. Мы бережно прибираем трупы мучеников. Под расщепленной березой возле дома хороним мать с младенцем.
      У другого сожженного дома два трупа - старика и старухи. Они убиты отступающими фашистскими мародерами только за то, что они русские.
      Разматывая катушки, связисты тянут провод по полю. В руинах деревень цепляют его за деревья, чтобы не повредила двигающаяся техника. Усталые от бессонных ночей, они неустанно поддерживают связь с наступающими стрелковыми частями. Проходим деревню Кочубеевку.
      - Что же это творится? - гневно говорят мне связисты, видя изуверства врага.
      Я тяжело вздохнул, молча взмахом руки показал им вперед.
      Рота движется через снежные огороды, полем, дорогой. Увязая в снегу, возле деревни догоняю Воробьева. Медленно идем вдоль улицы. Окраина. Слева занесенный снегом холм. Перед глазами пошли круги. Сон это или явь? Из-под снега торчат головы, руки, ноги, детская обувка. В глубоком молчании смотрим мы на эту страшную картину, и сердца наши наполняются ненавистью к врагу. Только уничтожение его могло унять наш гнев.
      Загрохотала наша артиллерия. Надо торопиться, мы покидаем деревню, а в глазах все стоит увиденная страшная картина.
      Враг пытается оторваться от наших наступающих частей. Обочины дорог забиты оставленными немецкими орудиями, автомашинами, танками. Из разгромленных соединений фашисты бредут группами и в одиночку, выискивают любое укрытие, лишь бы оттянуть возмездие. Они знают: русский терпелив до зачина. А уж если ты разбередил его раны, то держись!
      Поперек дороги лежит в фуфайке, в ватных штанах наш боец, нога закинута на ногу. Опираясь на локти, он держит руки на гашетках умолкнувшего пулемета. Поддерживая огнем наступающих, боец-пулеметчик так и застыл, сраженный пулей врага.
      Проходя мимо него, мимо его погибших товарищей, мы отгибаем капюшоны своих маскхалатов, снимаем ушанки, отдавая почесть памяти погибших героев. Вслед за нами спешат бойцы команды, которая подбирает погибших и хоронит их в братских могилах.
      Деревня Стехино. В один ряд стоят сохранившиеся дома. Напротив - ивняк, древние березы. За ними спуск к речке, заметной издалека по глазку проруби. Кое-где по ее занесенному снегом берегу стоят избушки-бани. Уткнувшаяся на дороге в сугробы вражеская техника тормозит движение наших частей, возник затор. На подходе к деревне среди снежного поля образовалась длинная колонна. В ней оказался и наш батальон. Вынужденная остановка. Чтобы рассредоточить скопление войск и техники, с грохотом, поднимая снежные вихри, вперед по обочине ринулись тяжелые танки КВ. Они приминают сугробы, расширяют дорогу, создают проходы для артиллерии и автомашин, облегчают движение людям.
      В ясном небе гудят краснозвездные самолеты. На время кратковременного привала мы заняли все сохранившиеся дома.
      Связисты возятся с катушками кабеля, телефонными ящиками, устанавливая в домах контрольные посты. На дороге валяются втоптанные в снег листы бумаги, военные карты на немецком языке. В ожидании выступления рассматриваем трофеи, изучаем немецкие карты, расшифровывая знакомые названия.
      Протискиваюсь по улице деревни, у крыльца одного дома - неожиданная встреча.
      - Дружище! - кричит кто-то. Смотрю, Иконников в видавшем виды полушубке, в спаленной шапке с болтающимися ушами. Не снимая рукавиц, радостно здоровается со мной бывший командир ополченческой роты, а теперь командир автобатальона.
      - Что же это у вас произошло, дорогой! Заело? - спрашиваю я в ответ на его приветствие.
      - Да, видишь, какая махина скопилась, - знакомым хриплым голосом говорит Иконников, показывая вокруг.
      Пока мы переговариваемся, радуясь встрече, из домов напротив выходят в пестром одеянии освобожденные из фашистской неволи наши советские люди. Немного в стороне видим пленных фашистских солдат. Корчась от холода, переминаясь с ноги на ногу в эрзац-ботах, они ожидают препровождения в лагерь.
      Морозный ясный день. Наши части с боями освобождают станцию Износки, деревни Панове и Кукушкино.
      Открытое поле. Налет немецких самолетов. Кто укрывается в мелком перелеске, кто - в снежном поле. Окопавшись, открываем огонь из винтовок и пулеметов. Вражеские самолеты спускаются ниже. Один удается подбить. С дымовым черным хвостом он скрывается за горизонтом. Остальные сбрасывают груз. Большинство бомб падает в поле. Одна угодила в дорогу. Пара лошадей артиллерийской тяги убиты. Другая бомба разрывается невдалеке от нашей группы, укрывшейся в снегу возле толстых берез.
      Оглушительный взрыв сотряс землю и воздух. Поднялся фонтан земли, с пронзительным звуком разлетелись в стороны осколки. На нас посыпались комья снега и мерзлой земли. В нос ударили обжигающие газы пороха, затрудняют дыхание. Ослепленного и оглушенного, меня засыпало землей и снегом. Я оказался в беспамятстве.
      Как только самолеты скрылись, бойцы вытащили меня из-под завала, помогли отряхнуться. Протерев глаза, я некоторое время сидел на снегу, глубоко вбирая в себя воздух, ничего не слыша и не понимая.
      Вместе с другими ранеными и контуженными на подводе меня отправили в санбат в деревню Кукушкино. Комиссаром санбата А. В. Соловьева - наша, мосфильмовская. Трое суток покоя, беспробудного сна, и снова к своим, в соседнюю деревню Носове. Но долго потом я разговаривал, заикаясь и шепотом.
      Отступающий враг сжечь Носове не успел. Немного поодаль от деревни в окружении толстых тополей стояло большое деревянное здание школы. В ней в классах среди поломанных парт и расположились связисты. Окна заделаны досками, фанерой и тряпьем. На полу разбросаны помятые учебники, тетради с аккуратно выведенными детской рукой буквами и красными отметками учительницы. На стене болтается клочок карты полушарий, рамки с порванными портретами Пушкина, Толстого, Некрасова, Горького. У двери разбитый шкаф, из него вывалился глобус.
      В бывшей комнате учительницы связисты установили телефонную аппаратуру. Связисты предлагают отпраздновать освобождение деревни Носово.
      - Славно поработали, славно и попируем, - шутят бойцы, рассаживаясь за прибранный стол. Они потирают руки, подмаргивают друг другу, предвкушая долгожданный ужин.
      Шеф-повар Миша по-хозяйски рассортировал все, что было на столе. Разлил каждому горючее в походные алюминиевые кружки. Раздал колбасу и консервы. Мы с Воробьевым невольно всматриваемся в обветренные лица связистов, с аппетитом уплетающих за обе щеки.
      В немецких ящиках обнаруживаем кур, в кадках - солонину, в мешках - муку, сахар, шоколад. Все это мы раздаем вернувшемуся из леса населению. Среди женщин и стариков много ребятишек школьного возраста.
      Не приостанавливая прямых дел по связи, производим уборку помещения. Ремонтируем парты. Утепляем оконные рамы. Вместе с ребятами в школу пришла учительница. Совсем еще юная комсомолка, но успевшая поседеть от пережитого. Короткий период оккупации она скрывалась в свинарнике, на чердаке. Верила, что врага изгонят из деревни и в школе начнутся занятия. Этот день наступил...
      Удары советских войск заставили врага перейти к обороне на всем протяжении фронта от Калинина до Ельца. 12 декабря советские воины освободили Солнечногорск, 15-го - Клин, 16-го Калинин, 20-го - Волоколамск, 26-го Наро-Фоминск.