В это время стоявший сзади комиссара Иконников взмахом руки снизу вверх что-то мне показывает. Строители весело между собой переговариваются, не спуская с меня взгляда. Я не понимаю, в чем дело. Кто-то сзади тыкает меня пальцем в спину. Вскакиваю, растерянно смотрю на комиссара и комроты.
      Листратов, подойдя ко мне и повернувшись к Иконникову, дружески говорит:
      - Прекрасно сделано. Постарался художник, а докладывать не умеешь.
      - Дать задание командирам и политрукам рот, - с довольным видом говорит Листратов, щурясь от солнца, - пусть по образу и подобию срочно приступают к постройке. Главному архитектору запишем благодарность.
      Листратов и Иконников пожали мне руку. Мы с Иконниковым направились в свое подразделение. Листратов до прибытия из Москвы командира батальона остался один осваивать новую квартиру.
      На следующий день квартиры были готовы во всех подразделениях.
      * * *
      В рабочей спецовке, в защитной фуражке, из-под которой выбивается пышная шевелюра, старшина роты докладывает:
      - Товарищ политрук, рота в полном составе построена!
      - Что же, очень хорошо. Здравствуйте, - обращаюсь я к строю.
      - Здра-сте, - вразнобой отвечают ополченцы. В соседних ротах слышу то же. Ополченцы запасного полка приступили к занятиям.
      Наша рота располагается у небольшого холмика полукругом.
      - Так вот, друзья! Понимаю ваше состояние, непривычно вам вдали от домашнего уюта, но идет война. Фашисты бомбят наши города, сжигают села, убивают население, уничтожают все, что создавалось нашим народом многими годами и веками. Советские люди встали на защиту Отечества. Мы с вами находимся здесь, чтобы стать бойцами. Воины Красной Армии сейчас проливают кровь, отдают самое дорогое - свою жизнь, лишь бы остановить врага. Мы с вами обязаны подготовиться здесь, чтобы скорее влиться в общий поток борьбы. Больше пота в учебе, меньше крови в бою, - есть такое суворовское наставление. Будем учиться вместе, как вести себя в строю, осваивать винтовку, пулемет. Мы должны владеть этим оружием.
      - А пушкой? - спросил кто-то.
      - Если будет нужно, то и пушкой, - в тон отвечал я. - Пока будем приобщаться к пехотному делу, привыкать к воинской дисциплине, учиться отдавать рапорт, приветствовать старших. Таковы задачи запасного полка. Мы обязаны сделать все, чтобы оправдать звание народного ополченца.
      Поднялось солнце. Ярко освещенная зелень испаряет влагу. Неугомонные птичьи трели разносятся по лесу. В траве стрекочут кузнечики. С цветка на цветок с жужжанием перелетают трудолюбивые пчелы. Надвигается дневная жара. Ополченцы снимают с себя пиджаки, куртки, держа их свернутыми в руках. Рота двигается повзводно. Впереди командир первого отделения актер Театра имени Вахтангова Борис Свобода, на голову выше остальных. Его сухощавая фигура в сером клетчатом костюме заметно выделяется. Ополченцы пробуют идти с песней, приноравливаясь к строевому шагу. Песня не ладится. Бас Свободы выручает. Смелее подтягивают ему остальные:
      Смело мы в бой пойдем
      За власть Советов,
      И, как один, умрем
      В борьбе за это...
      Каждый старается лучше выполнить команду. Но один не четок в поворотах, другой подскакивает на ходу, дабы подладиться под шаг роты.
      - Ничего, ничего, не сразу, - хрипло замечает командир роты. Он шагает сбоку, то и дело вытирая рукавом вспотевшую шею над расстегнутым воротом гимнастерки. Иконников подпоясан тем же ремнем из брезента, на нем те же темно-синие галифе в обтяжку. Но вместо сапог гармошкой - черные носки и коричневые тапки. Идя замедленным шагом, командир закуривает папиросу. Только было хотел дать команду Крр-р-ругом!, как его одолевает кашель.
      Рота двигается все дальше и дальше, неуверенно замедляя шаг в ожидании команды. Иконников одиноко стоит в стороне, тяжело откашливается. Сердито бросив папиросу и малость отдышавшись, с хрипотой в горле он вместо команды выкрикивает:
      - Борис!
      Актер Свобода сразу понимает, что хочет от него командир, и громко командует:
      - Крр-р-р-у-угом!..
      Более четко, с более слаженной песней рота возвращается на обед. Иконников шагает позади строя замыкающим. Заложив правую руку за пазуху, левой потирает глаза, качает головой, проклиная возраст, курево, кашель, Гитлера...
      После обеденного перерыва возле палаток в отделениях знакомимся с материальной частью винтовки, пулемета.
      Над поляной поднимается легкая завеса вечернего тумана. Лес гудит голосами, слышны переливы баяна. Звенят пилы, стучат топоры - хозяйственники строят подсобные помещения.
      На поляне совещание командного состава. Впечатления о первых днях в лагере обобщает комиссар дивизии И. А. Анчишкин.
      Член партии с 1917 года, И. А. Анчишкин до войны был секретарем партийной организации Института экономики Академии наук СССР. Война сделала его комиссаром. Это был человек богатырского склада и мягкого характера. В первые дни лагерной жизни он мне запомнился в светлой полотняной косоворотке, подпоясанной черным крученым шелковым поясом, и в темно-коричневых навыпуск брюках.
      - Фашисты бросили против нас огромные силы, - говорит комиссар. - Каунас и Львов заняты врагом. Борьба идет на Полоцком, Лепельском и НовоградВолынском направлениях. Наша Красная Армия сдерживает вражеский натиск. Самоотверженно сражаются красные воины, что признает сам враг. Сейчас тяжело, слов нет. Работа над собой, забота о подчиненных - вот наша задача, наше волнение. Потирая руки, комиссар обводит собравшихся взглядом и продолжает: - Привычки мирной, гражданской жизни надо оставить и перестроиться на военный лад. Необходимо подготовиться к лишениям и трудностям - нас ждет фронт.
      * * *
      Трудно было нам, людям мирных профессий, осваивать военное дело. Но мы понимали, что впереди нас ждут тяжелые испытания, и каждую минуту драгоценного времени мы использовали для своей боевой подготовки: изучали материальную часть винтовки и пулемета, учились стрельбе и штыковому бою, проходили занятия по метанию гранат.
      Штаб дивизии принимал все меры для усиления боевой и политической подготовки личного состава. Вот пример одного из приказаний штаба дивизии, который я как политрук старался донести до каждого бойца:
      1. Провести беседы со всем личным составом о правах и обязанностях бойца Красной Армии.
      2. Добиться умелой заправки обмундирования и снаряжения, воинских приветствий, умения подойти к начальнику, повторения отданных приказаний и их выполнения бегом. Добиться чистоты и опрятности в одежде, умения приветствовать не только вне строя, но и в строю.
      3. Добиться строевой слаженности подразделений, требуя четкого строевого шага при всех передвижениях и в повседневной жизни.
      4. Командному составу резко повысить требовательность, и в первую очередь к самому себе. Командир должен подавать пример для своих подчиненных всем своим внешним видом, строевой выправкой, четким приветствием старших начальников...
      Преобразился облик ополченцев. Вместо пестрых гражданских костюмов, шляп и кепок на всех защитного цвета гимнастерки, пилотки (к ним привыкали с трудом). У командиров на петлицах знаки различия. Кое-кто выглядел несколько комично: у кого гимнастерки и брюки чрезмерно широкие и длинные, у кого, наоборот, узкие и короткие. В свободное от занятий время мы обмениваемся друг с другом одеждой, подбирая ее по своему размеру. Иногда подогнать форму помогают девушки-санитарки.
      Распорядок жизни в лагере четкий.
      Поздно вечером выпадают минуты короткого отдыха. Собираемся у палаток подразделений. Кто азартно сражается в домино, кто сидит за шахматами. С группой бойцов мы готовим боевые листки. На строевой площадке трудятся болельщики, наблюдающие за игрой в городки. Час отбоя. Лагерь погружается в крепкий сон. На посту лишь дежурные... И вдруг среди ночи прозвучал первый сигнал боевой тревоги. Это случилось ночью. Мы выбежали из палаток со скатками шинелей, вещевыми мешками, куда втискивали все пожитки походной жизни - от зубной щетки с полотенцем и мылом до алюминиевой кружки, котелка, ложки, с громоздкими брезентовыми сумками противогазов через плечо, за поясом саперная лопата. Винтовок и гранат еще не имели.
      Украдкой двигаю ногами в сапогах, пытаюсь поправить сбившиеся портянки, навернутые наспех. Не которые надели сапоги на босые ноги, портянки засунули за пазуху. У многих были обмотки с ботинками. Такими неумехами мы попали неожиданно в строй.
      - Получены данные о высадке вражеских парашютистов, предлагается прочесать лес. Каждый батальон имеет свое направление, - услышали мы приказ.
      Опушка рощи. Исходное положение. Батальоны построились в одну шеренгу и плотной цепью, умеренным шагом трогаются в указанном направлении.
      Пробираемся сквозь заросли колючего кустарника, высокие травы, обходим толстые стволы деревьев. Царапают лица ветви, сбивают пилотки. Мы проваливаемся в ямы, преодолеваем холмы, бугры, пружинистые болотные кочки. Шарим руками, ощупываем ногами и саперными лопатами кусты. В лесу тихо, лишь иногда пролетит летучая мышь, а то вспугнешь филина.
      Приближается рассвет, усиливается птичий гомон.
      Прошмыгнул под ногами какой-то звереныш, вслед за ним - заяц.
      На ходу поправляем снаряжение, натершее плечи, шею, поясницу. Пилотками смахиваем с лица паутину. Из-за воротника вытаскиваем разную живность твердого муравья, рыхлого зеленого червя, пахучего лесного клопа с крепким панцирем.
      Необношенные кирзовые сапоги натерли ноги, особенно у тех, кто шел с портянками за пазухой. Кое-кто умудрялся на ходу переобуться, поправить сползшие обмотки и снова занять место в строю. Хотелось-курить, промочить горло, что-то проглотить, передохнуть.
      Выйдя к ложбине, шедшие слева внезапно остановились. Наша цепочка изогнулась. Возле кустов ольхи - помятая трава, консервные банки, окурки сигарет. Все оказалось немецким. Валялись подмоченные листовки. Их мы подобрали и сдали военкому. Немцы-парашютисты здесь делали привал, но парашютов не видно.
      - Бандиты шныряют где-то.
      Рассвело. Сквозь стволы деревьев пробивался солнечный свет. Осмотр, или, как его называли, прочесывание, леса подходил к концу. Наша цепь то растягивалась, то сужалась. Край леса. Деревья с мелкими кустарниками. Косогор со скатом вниз, к ручейку. Тут мы и остановились. Перекур. Военком батальона Листратов сообщает о первых результатах осмотра в штаб полка. Освежились ключевой водой. Пыльной проселочной дорогой двигаемся обратно в расположение лагеря.
      * * *
      Группа ополченцев получает суточный отпуск. С радостным трепетом перед предстоящей встречей с родными отправляемся мы в Москву. В руках узелки с гражданскими костюмами. Киевский вокзал. Многолюдна и неспокойна привокзальная площадь. С трудом втискиваюсь в троллейбус. Остановка на Потылихе. Выхожу. Школа No74. Здесь формировался наш запасной полк. Сейчас возле школы безлюдно. Иду по аллее мимо бараков в сторону своего дома.
      На площадке под наблюдением бабушек и мам играют детишки у песчаных горок. Мужчин не видно. Одни в армии, другие - на работе. Часть жильцов занята необычным, но сейчас нужным делом: на краю площадки, за тесовым забором, заканчивают рытье траншеи-укрытия.
      Спешу к своим. Жена на кухне. Увидев меня, обрадовалась, повела в комнату. Дочурки сразу не узнали в военном обмундировании отца, а узнав, бросились ко мне.
      Какое счастье быть дома, с семьей! Малышки взбираются ко мне на колени, примеряют пилотку с красной эмалевой звездочкой. Пилотка им велика, закрывает глаза, и это вызывает у них смех.
      Наступили сумерки. Поужинали. И надо же было случиться такому, что мой приезд в Москву совпал с первым налетом на столицу вражеской авиации. Прозвучал сигнал воздушной тревоги. Раздались неспокойные гудки паровозов с Окружной, завыли сирены.
      Дочки только заснули.
      - Наверное, учебная, - неуверенно говорю я, пытаясь угадать, что там, за замаскированным черной бумагой окном.
      - Нет, настоящая! - взволнованно говорит жена. - На днях была учебная, но сигнал ее звучал по-другому. Она заметалась по комнате, разбудила и стала собирать малюток. Вместе с бабушкой спешно вышли на улицу и направились в бомбоубежище, находившееся в соседней школе. Я остался возле дома. Вот по темному небу скользят лучи прожекторов. Из дома продолжают выходить жильцы, торопясь в убежище. Вот послышались резкие выстрелы, затем глухие разрывы. Все насторожились, прислушиваемся к непривычным звукам. К Москве прорвались фашистские пираты. Прожекторы усиленно нащупывают цели. Зенитные орудия бьют по фашистским самолетам.
      - Бомбы, бомбы! - неистово закричали из толпы. Небо над Москвой озарилось заревом пожаров.
      Пожилые и больные, матери с детьми укрывались в бомбоубежищах, в земляных щелях-траншеях, вырытых возле домов. Остальные находились на посту противовоздушной обороны. В брезентовых рукавицах, металлических касках бойцы ПВО ходили возле строений, по крышам и чердакам. Сбрасывали зажигалки, гасили их песком, спасали дома от пожаров.
      Отбой был дан на рассвете. Толпы утомленных людей потянулись из убежищ. Многие несли на руках спящих детей, завернутых в одеяла и простыни.
      Пять часов утра. Утомленные дети крепко спят. Жена, немного отдохнув, на всякий случай простилась со мной, поцеловала сонных малышек и ушла по школьным делам.
      - К твоему отъезду постараюсь прибежать, - пообещала она.
      То и дело смотрю на часы. Скоро надо быть на вокзале, - думаю я, не отходя от детских кроваток. Бабушка приготовила завтрак. Разбудить или подождать?.. Пора. Бужу детей. Они открывают сонные глаза, но никак еще не проснутся.
      После завтрака мы возле дома.
      Эля спрашивает:
      - Папа, ты сейчас уедешь?
      - Папа поедет бить фасыстов, - пролепетала Валя.
      Пытаюсь улыбнуться. Дети прижались ко мне. Валя пухленькой ручонкой гладит по моему подбородку. Эля заправляет мои волосы под пилотку.
      - Папа, убей фашистов и скорее приезжай к нам.
      - И привези гостинцев, - добавляет Валя.
      Получив наказ детей, я крепко прижал их к себе, горячо поцеловал...
      В это время в воротах показалась жена.
      - Еле успела, думала, не застану тебя, - запыхавшись, говорит она.
      Я обнял ее, дочек, поцеловал и направился к троллейбусу, то и дело оглядываясь назад. Они махали мне вслед. Дети кричали:
      - До свидания, до свидания, папа!..
      Я останавливался, смотрел в их сторону. К горлу подступал комок, на глаза навертывались слезы. Молча помахал пилоткой и ускорил шаг. Увижу ли их еще?
      - До свидания! - выкрикнул им в последний раз и скрылся за углом...
      Я вернулся в расположение части.
      Осиротело стоят шалаши-палатки. Ни души, кроме пожилого дневального.
      - Роты на занятиях, товарищ политрук, - извещает он меня. Сдвигает на затылок непривычную для него пилотку, разглаживает русые усы. Не торопясь, свертывает козью ножку, закуривает, а потом березовым веником подметает дорожки.
      Я спешу на полигон.
      - Тремя патронами заряжай! - раздается команда. За ней следует щелканье затворов.
      - Огонь! - и тут же групповой залп один, другой, третий.
      Первая рота занимается на стрельбище. В стороне во второй роте занятия со станком по наводке винтовки.
      Невдалеке, на поляне со скатом к реке, четвертая рота осваивает приемы штыкового боя.
      - Коротким ударом - коли! - подает команду командир роты Иконников.
      Один за другим подходят ополченцы к висевшему между двумя березами чучелу. Быстрым рывком всаживают в него штык винтовки. Ветви чучела издают хруст. У кого получается ловко, у кого неуклюже. У некоторых штык уходит по ствол и застревает в чучеле. Боец, обливаясь потом, дергает винтовку, чучело качается. Стоящие в стороне скрытно ухмыляются. Командир роты, взяв из рук бойца винтовку, несмотря на свою грузную фигуру, неожиданно для всех делает легкие и быстрые движения. Он ловко выбрасывает левую ногу и туловище вперед, четко производит укол в чучело, тут же выдергивает обратно винтовку и прикладом показывает удар. Проделав это несколько раз, Иконников с тяжелой одышкой возвращает винтовку бойцу, продолжая следить за действиями своих подчиненных.
      Поработав на совесть, роты возвращаются с песнями в лагерь.
      - Ну, погостил дома? - спрашивает меня Листратов.
      - Да, Николай, погостил, - ответил я, по прежней привычке назвав его по имени. - Но по-настоящему не пришлось повидаться с семьей. Как стемнело, объявили воздушную тревогу.
      - Да, нам бы не по лесу ходить, а уничтожать фашистскую гадину, рассуждали мы с Листратовым, следуя за ротами по пути в лагерь.
      Поздний вечер. После ужина утомленные за день люди расходятся по палаткам. В каждом подразделении дежурит наряд. И... воздушная тревога. По сигналу все люди, кроме наряда, укрываются в земляных щелях.
      - Налеты на Москву, а мы укрываемся в каких-то норах, словно в прятки играем, - слышатся ворчливые голоса. - Стыдно даже перед этими земляными стенами, - недовольные говорят ополченцы.
      Лучи прожекторов, вонзившись в темную синеву неба, нащупывают в воздухе врага. Послышался глухой, далекий прерывистый гул самолета. Длинные пучки света то сходятся, то расходятся. Смыкаясь, они образуют световые клещи. Вот в центре скрещенных лучей появляется продолговатый блик.
      - Смотри, смотри, поймали! - неистово кричит один из бойцов. - Заметался, зверюга!
      Бликующий в лучах самолет противника взвивается вверх, мечется, снова спускается, пытаясь выбраться из световой ловушки.
      Бьют зенитки. На соседнем поле падают сброшенные в беспорядке бомбы. Самолет освобождается от бомбового груза. Лучи прожекторов словно впиваются в него. Самолет в лучах оказался над расположением лагеря. Металлический свист и вой, затем... оглушительный взрыв в расположении нашей четвертой роты. Дрогнула земля, засвистели осколки. Прижавшись к земле, мы ожидаем еще взрыва. Но его не последовало.
      Невдалеке от штабной палатки нашей роты в чаще леса разорвалась тяжелая фугаска. Скосило вокруг деревья. Воздушной волной отбросило в сторону одного часового, другого ранило в ноги. На месте взрыва собрались командиры и политруки. Осматриваем палатки. В одной, где отдыхала смена наряда, заметили крепко спящего бойца. Пытались разбудить, но он молчал. При свете лампы летучая мышь осматриваем спящего. В его левом боку - окровавленная вмятина с застрявшим осколком.
      Боец не успел проснуться. Только вчера он просил отпустить его навестить жену и новорожденного ребенка. Отпуск ему разрешили после наряда. Рано утром он собирался поехать к семье. Жена с первенцем получит извещение о его гибели.
      Наблюдаем за воздухом. Слышим нарастающий гул с резким шумом и воем. Объятый пламенем фашистский самолет, только что освободившийся от груза, кометой летит вниз. За шумом и воем последовал взрыв, разлетелись в стороны куски самолета. Уйти мессеру не удалось.
      В это время санитарки группы Тани Каменской при тусклом свете фонаря оказывают в палатке первую помощь пострадавшим. После перевязки раненых несут на носилках в санчасть полка, а оттуда - в больницу соседнего села, ставшую теперь полевым госпиталем.
      Тело Борисова рано утром уложили в гроб, убрали, полевыми цветами, установили в тени берез. Во второй половине дня запасной полк прощается с боевым товарищем. Под винтовочный салют, под звуки духовой музыки однополчанина похоронили на ближайшем кладбище...
      И еще один день лета 1941 года памятен ополченцам нашей дивизии. На большой лесной поляне наш батальон выстроился поротно. За небольшим самодельным столом, накрытым кумачом, сидят политработники и командиры из штаба запасного полка. Мы принимаем военную присягу. Один из комиссаров выходит вперед строя и читает текст присяги. Остальные в строю повторяют:
      - Я готов всегда по приказу Рабоче-крестьянского правительства выступить на защиту моей Родины - Союза Советских Социалистических Республик...
      В целях укрепления воинской дисциплины и поднятия боевого духа бойцов и командиров Московский городской комитет партии учредил в полках и дивизиях народного ополчения боевые знамена - символ революционной верности Родине, Советскому правительству, большевистской партии, символ победы над врагом. Такое знамя было вручено и нашему полку.
      Ближе к фронту
      Хмурое утро. Серые тучи заволокли небо. Мечется ветер. На станции собираются ополченцы с ночного марша. Укрывшись плащ-палатками, располагаются вдоль забора, под деревьями, возле станционных домиков. Мелкий дождь шуршит по деревьям, крышам строений, выбивает мелкую дробь по нашим плащам.
      Миновал жаркий июль. Лагерная жизнь запасного полка кончилась.
      Ставкой Верховного Главнокомандования отдан приказ об образовании Резервного фронта и о включении в него дивизий народного ополчения. Дивизия перебрасывается к Смоленску для подготовки оборонительного рубежа, чтобы прикрыть Москву. На платформы грузят вооружение, зеленые, с коричнево-желтой росписью орудия. Укрывают также разрисованными брезентами повозки, походные кухни.
      - Учеба учебой, а как будет там? - раздаются реплики.
      - Оно, конечно, что лагерь - дом отдыха, - рассуждает усатый ополченец, часто наводивший домашний порядок в лагере. - Подкатим к фронту - все окажется по-иному.
      - Хватит брюзжать. Давай лучше закурим по последней здесь, в Подмосковье, - басит Иконников.
      - Съежились, словно мокрые курицы? - ворчит Листратов, отряхивая свой плащ. Пытаясь откинуть капюшон от плащ-палатки на голове командира роты, он, наклонившись, кричит:
      - Эй, жив ли?
      Показывается луковичный нос Иконникова.
      - Уж больно рано задумал меня хоронить-то.
      - Где же твои санаторные шлепанцы?
      - Здесь, здесь. Вот они, - показывает Иконников из-под полы плаща завернутые в старую газету тапки, а сам переминается с ноги на ногу в хромовых сапогах. - Видишь, как играют мои гармошки, - обращает он внимание военкома на свои промокшие сапоги. - Пригодятся и тапки.
      - В общем, сапоги всмятку, - шутит комиссар. Иконников прячет сверток с тапками под полу плаща.
      - Молодец, все предусмотрел. Как на курорт собрался, - продолжает Листратов, смахивая с лица струйки дождя, стекавшие с промокшей пилотки. Мы понимаем: балагурство - самозащита от грустных мыслей.
      Команда на погрузку людей.
      Свисток паровоза. Эшелон с ополченцами трогается в путь.
      - Прощай, Подмосковье! До свидания, родная столица! - раздаются голоса.
      И вот уже под звук гармошки из одного вагона слышится:
      По долинам и по взгорьям
      Шла дивизия вперед...
      Из соседнего вагона раздаются полные гнева слова:
      ярость благородная
      Вскипает, как волна.
      Идет война народная,
      Священная война!..
      Прислонясь к створкам вагона, я молча наблюдаю за отдаляющимся Подмосковьем. Облокотясь на перекладину, Иконников переобувается в тапки, иногда посматривает на лес, в котором размещался недавно лагерь.
      Дождь то усиливается, то ослабевает, превращаясь в мелкую водяную пыль. Освободив место Иконникову, Листратов встает вместе со мной к створкам. Мы с грустью смотрим на затянутые дождевой вуалью поникшие березы, почерневшие поля, потускневшую зелень лугов. Вдали еле заметно тянется кайма леса. Никто из нас тогда не думал, что до победы придется идти страшными дорогами жесточайшей войны почти четыре года.
      В такт перестука колес кто-то посвистывал, некоторые дремали, убаюканные качкой поезда. Тихо звучала песня девушек:
      То не ветер ветку клонит,
      Не дубравушка шумит...
      Сильный гудок паровоза заглушил песни. Приближались к станции. Замелькали домики с красными крышами. Короткая остановка в Можайске. Паровоз набрал воды из водокачки и медленно, выжимая скорость, двинулся дальше. Вдоль полотна головешками валялись потухшие зажигалки, в стороне скелеты самолетов.
      Вязьма. Вокзал разрушен. Накренившись на бок, стоят измятые бензобаки. Враг успел поранить старинный русский город. Станция забита воинскими составами. Одни прибывают, другие отправляются.
      В пожелтевшем, пропитанном соленым потом обмундировании, с накинутыми поверх жесткими, темными от дождя плащ-палатками, спешат военные, бренча котелками, чтобы набрать кипятка. Но какой тут может быть кипяток. Довольствоваться приходится холодной водой. Разминаем ноги, курим. Размокшая от дождя земля скользит под ногами.
      Гудок паровоза. Все бросились к вагонам. Эшелон тронулся. Двигаемся на Ельнинское направление, на Смоленщину.
      Густой хвойный лес. Поляна с огородами, постройками. Разъезд Милятино. Спешная разгрузка. Откуда-то издалека доносится гул в воздухе.
      - Ну вот и прибыли, - мягко говорит военком батальона, обводя всех взглядом. - Можете покурить, осмотреть снаряжение. И без шума направимся к своим квартирам.
      Небо прояснилось. Сквозь рваные плывущие облака показывается солнце. Люди молча идут по Варшавскому шоссе, туда, где начинаются леса.
      - Вот уже на протяжении многих дней по ту сторону Десны идут тяжелые бои. Неспокойно и на других направлениях. 15 августа войска Южного фронта оставили Кривой Рог, 17-го - Николаев, - с горечью сказал военком.
      Такие вести не радуют. Среди нас разные люди, с разными суждениями, настроениями. Лева из музвзвода идти дальше не может, ссылается на боль в животе.
      - Как ему не корчиться, если он всю дорогу жевал разную зелень да еще запивал из грязных луж, - слышатся сердитые реплики. Лева со стоном распластался на земле. Прибыл пожилой врач. Присев на корточки, осмотрел больного и покачал головой.
      - Еще перед маршем я предупреждал его о режиме. Не послушался. Необходимо его изолировать, - заключил врач.
      К вечеру мы расположились на привал в глухом лесу.
      Вдоль проселочного тракта раскинулась деревня Кузнецы. По одну сторону дома-мазанки, по другую - старые амбары. По обочинам дороги толстые ивы с густыми прядями ветвей, в корявых стволах трещины. В этой деревне, западнее Кирова, разместились батальон связи, интендантство. На ее восточной окраине расположился в новом рубленом доме правления колхоза политотдел дивизии, в соседней деревне Барсуки - штаб дивизии. Рядом деревни Большие и Малые Желтоухи.
      На занятом рубеже, находясь во втором эшелоне, мы по 6-8 часов строим оборонительные сооружения: роем окопы, блиндажи, возводим инженерно-противотанковые заграждения, устраиваем минные поля. Для артиллерийских батарей готовим основные и запасные позиции. 4-6 часов в день отводим боевой подготовке. Роты поочередно выводятся в ближайший тыл на стрельбища и полигоны.
      Доставалось нам. Но мы не только строили, овладевали знаниями, но и помогали местному населению в сельскохозяйственных работах.
      Деревня приумолкла. Овцы, рогатый скот угнаны в тыл. По сочным лугам беспечно гогочут гуси. Ненастные дни сменились по-летнему теплыми: бабье лето. На сжатом поле военные машины нагружают снопами, которые отправляют на ток для обмолота.
      То и дело среди жнивья взлетают стаи птиц.
      Вместе с колхозниками и подростками трудятся ополченцы.
      - А ну, давай, поворачивайся быстрее! - раздаются снизу голоса подающих снопы на машину.
      Я стою наверху и, еле успевая принимать снопы укладываю их рядами. Эта работа мне знакома с детства. Густые заросли полыни окаймляли тогда борозды крестьян, отделяя одну полосу от другой. Плоды тяжелого труда грузились на телегу. А сейчас были машины. Воз рос все выше и выше, а снопы все пода-.вали и подавали.
      - А ну еще, последний! - звонко кричит снизу Таня Каменская.
      Брошенный ею сноп не долетает до меня и падает. Его на лету успевает подхватить Листратов и лихо подбрасывает.
      - Вот как надо, - бодро обращается он к Тане.
      Машина нагружена. Мы с шофером затягиваем воз шестом и едем к обмолоточной площадке. Безветренный день. Изредка доносятся громовые раскаты с передовой. Хлеб обмолачивается конной молотилкой. Одни подают снопы и заправляют молотильную машину, другие деревянными вилами отбрасывают обмолоченную солому. Сгребают зерно, очищают его на веялке, собирают в мешки. По окончании полевых работ спешат в подразделения.
      От командования полка поступает специальное задание - соорудить ложный аэродром.
      Поле перед лесом, занятое гречихой, превращается в аэродром с самолетами и ангарами из ветвей и деревьев. Стрелки и саперы трудятся от темна до темна.
      - Аэродром что надо! - говорит довольный Листратов. - Может быть, примем наряд на такие забавы? - с усмешкой обращается ко мне Николай.
      - Как прикажут, - отвечаю ему, рассматривая результаты труда.
      На следующий день рано утром вражеские самолеты роем кружились над аэродромом, сбрасывая бомбовый груз на ложное поле.
      Участились полеты немецкой авиации и непосредственно над расположением дивизии. В каждой роте выделили ручные пулеметы, приспособив их к зенитной стрельбе.
      Саперы на земляных работах. На макушке холма, среди поля роют окоп и тут же сооружается наблюдательный пункт. Солнце сильно палит. На горизонте бирюзовое небо переходит в фиолетовую дымку. Вдруг донесся гул в воздухе. Саперы, вытирая вспотевшие лица, всматриваются в даль. Едва видимое звено самолетов. Все ближе и ближе.
      - Длинный и тонкий фюзеляж, вражеские, - определяют бойцы. И вот уже над полем взрывы. Клубы земляной бурой пыли и коричневого дыма взвиваются фонтаном.
      Саперы скрываются в земляных укрытиях. Пожилой боец с лопатой в руках посматривает в сторону взрыва, покачивает головой и медленно спускается с земляной насыпи.
      - И работать не дают, и жить стало вроде опасно, - ворчит он. Свертывая цигарку, сапер не спускает глаз с неба, наполненного гулом самолетов, пулеметной стрельбой.
      Два краснозвездных истребителя устремляются навстречу противнику. Дают одну за другой очереди. Завязывается воздушный бой. Объятые пламенем и черным дымом два самолета врага идут вниз. Летчики выбросились на парашютах. Маяча в воздухе, плавно опускаются на поле. Фашисты приземлились недалеко от деревни Малые Желтоухи. Они одиноко стояли среди поля, настороженно глядя на приближающуюся к ним группу ополченцев. Фашистов отвели в штаб дивизии. Это были для нас первые пленные.