Затем сунул руку в карман, где лежала его головоломка. Объяснил, что все повсюду забывает. Спросил: она не такая?
      - Нет, не думаю.
      Он покачал головой - ладно, вероятно, до завтра, если я буду там, когда вы придете.
      - У меня такое впечатление, что от меня мало проку. Он сказал напротив, напротив. И сам открыл дверь.
      - Вся история с Кабуром - все-таки что-то новое. Теперь мы едем к нему, посмотрим, сумеет ли он от нас что-нибудь скрыть.
      - Вы его подозреваете?
      - Кого? - спросил он.- Я? Я никого не подозреваю. Сказать по правде, я очень плохой полицейский, я ненавижу подозревать людей. Предпочитаю приговаривать их всем скопом. Невиновных людей нет. Вот вы, скажем, верите в невиновность?
      Она глупо рассмеялась, понимая, что ведет себя глупо с этим парнем, болтающим всякую чушь и не похожим на инспектора, да к тому же явно насмехающимся над нею.
      - Вы считаете невинным делом, когда кто-то кому-то помогает снять чемодан, намереваясь затем потискать этого кого-то в коридоре?
      Он отрицательно покачал головой и уже со знакомым ей надутым видом спросил: зачем такой красотке понадобилось снимать чемодан?
      - Что она хотела взять оттуда?
      Элиана Даррэс попыталась вспомнить, снова увидела молодую брюнетку, у которой задралась юбка, когда она поставила ногу на полку, взгляд Кабура.
      - Думаю, аспирин.
      Он сказал, что это не имеет значения, но что в любом случае невиновных людей нет, разве что в юном возрасте. Потом - все одна мерзость.
      Она стояла в дверях, размахивая, как ненормальная, руками. А он пошел, слегка кивнув на прощание головой. После этого она не вернулась в квартиру, не закрыла за собой дверь, а все следила за его фигурой на лестнице глазами прислуги, которую кадрили на балу, ну форменная дура.
      Вечером она поужинала на кухне, держа перед собой открытую книгу, которую прислонила рукой к бутылке минеральной воды. По десять раз перечитывала одну и ту же страницу. Написанные там слова никак не могли стереть воспоминания о задушенной из поезда.
      Очень черные волосы, очень светлые глаза, тоненькая и длинная фигура, хорошо сшитый костюм. С внезапной, вызывающей удивление, настойчивой, внимательной улыбкой. Жоржетта Тома часто улыбалась, много раз во время поездки. С трудом втащив в купе чемодан, она улыбнулась, сказав "прошу прощения". Потом отказалась от конфетки - улыбнулась: "Вы так любезны". Она сама предложила сигарету Кабуру - опять улыбнулась,- пожалуйста... А утром, склонившаяся над своей полкой, не выспавшаяся, замерзшая сорокасемилетняя женщина, которой невыносимо было думать о том, что ей придется есть одной за кухонным столом, держа прислоненную к бутылке минеральной воды книгу, опять встретила ее внезапно возникшую, неожиданную улыбку и услышала доброе утро, однако, мы приехали.
      Бедняжка не знала, что ее ждет смерть, сама эта мысль просто не могла прийти ей в голову. Об этом надо было непременно рассказать инспекторам.
      В газете, которую все они читали накануне, было написано, что это не сведение счетов, что ее убили не для того, чтобы обокрасть. О чем она думала, когда ее убивали? О чем думаешь, когда тебя убивают?
      Элиана Даррэс вымыла посуду: тарелку, вилку, стакан, сковородку, на которой жарила яичницу. А потом долго стояла в коридоре между комнатой и входной дверью, между сном и еще чем-то и размышляла о том, что было бы лучше не оставаться одной.
      Она подумала: у меня есть время сходить в кино неподалеку. В кино она ходила почти каждый вечер, говоря всем, что делает это в силу исключительно профессионального интереса и что на самом деле кино терпеть не может: что ей приходится с трудом выкраивать пару свободных часов. Иногда она по нескольку раз смотрела один и тот же фильм, потому что не запоминала названий, а фотореклама у входа всегда обманывает. Но какое это имело значение? Неважно, что смотреть. Она покупала в антракте мятные конфетки. Или еще что-нибудь.
      На другой день, глядя на свое отражение в зеркале ванной, она нашла, что выглядит красивой и отдохнувшей. На улице над Трокадеро ярко светило солнце. Одеваясь, она видела через окна своей квартиры чистое небо и спокойно размышляла.
      Была убита незнакомая ей женщина, это печально - и все. Надо принять это именно так. Она скажет, что считает нужным сказать, и не станет обращать внимания на то, какое это произведет впечатление. К тому же она не ошибается, она просто не может ошибиться относительно парня с верхней полки. Что это означает - их дело, но услышанный ею голос и пол вошедшего в темноте не оставляли сомнений - это был мужчина, а не женщина. Если они не хотят ей верить, тем хуже.
      Затем она объяснит им, что Жоржетта Тома не имела никаких оснований волноваться, что во всяком случае она не догадывалась, что ее могут убить. Вполне могли задушить и малышку из Авиньона, и это было бы столь же неожиданно, столь же невероятно. Она постарается им объяснить улыбку Жоржетты, вот что важно.
      Она, быть может, постарается им объяснить и взгляд Кабура, когда молодая брюнетка поставила ногу на нижнюю полку, чтобы снять чемодан, и от этого движения приподнялась юбка.
      Если белокурый инспектор будет там, он опять улыбнется короткой и наглой улыбкой человека, который как бы говорит: вижу, какая вы женщина, знаю, в какую категорию насекомых вас надо зачислить. И скажет еще, что она повсюду видит недоброе, потому что сама такая.
      Ведь он тоже сказал ей глупость. Что все кругом виноваты.
      Ее ошибка заключалась в том, что она всегда словно ожидала, что ее станут в чем-то упрекать. В том, скажем, что она ведет себя как женщина, цепляющаяся за молодость и готовая платить за свое счастье. В ее возрасте это называется грехом, хищничеством. Демон появился слишком поздно. Двадцать лет она была замужем за человеком, которому никогда не изменяла, который всегда болел и занимал в ее жизни такое же несущественное место, как сейчас его фотография на комоде.
      Открывая комод, чтобы взять перчатки и сумочку, она взглянула на фотографию. Он попал в газовую атаку в 1914 году. А так был нежен, мил. Он был единственным существом в мире, который не вызывал у нее желания спрятаться и так страдал в конце, что умер с облегчением.
      Грех. У нее было два любовника, один в 18 лет, до брака, во время каникул, когда она готовилась к сдаче экзаменов, второй - позже, в прошлом году, и она невольно спрашивала себя, как могло случиться и то и другое.
      Она не сохранила никаких воспоминаний о первом, не знала его имени, не помнила, был ли он красив или уродлив. Запомнилось только ощущение страха, что кто-то придет, в он тоже, видимо, этого боялся, потому что не раздел ее, а только задрал юбку.
      Когда теперь при ней говорили о девушках, ей снова было неловко - и не потому, что она сердилась на себя за ошибку молодости, а из-за отсутствия воспоминаний. Это было что-то мимолетное, поспешное и немного нечистое. Та маленькая идиотка, которая позволила все это проделать, моча ей, что ли, в голову ударила? - была другая, не она.
      Выходя, Элиана Даррэс еще раз поглядела на себя в зеркало, подумала о надзирательнице пансиона, о маленькой дурочке в измятой юбке, о женщине, которая спустя почти тридцать лет дала себя поцеловать в пропахшем жареным картофелем и красным вином бистро напротив кинотеатра "Дантон".
      Странно было вспоминать об этом. С разрывом в двадцать с лишним лет у нее были любовники одного возраста, они словно слились воедино, словно первый из них не состарился. Второй тоже готовился к сдаче бесконечных экзаменов и заходил в бистро поиграть на бильярде.
      Лифт остановился между этажами. Она стала нажимать разные кнопки, лифт дергался то вверх, то вниз, пока он не пошел только вниз. Но едва начав спускаться, остановился снова. Она подумала, что какой-то дурак или шутник открывает наверху дверцу шахты. Кончится тем, что все разладится, надо позвать консьержа. Она не любила консьержа, который никогда не здоровался и не прощался и всегда был одет во что-то грязное.
      Она нажала кнопку последнего, пятого этажа, лифт поднялся и остановился неизвестно почему на четвертом. Тогда она попробовала нажать еще несколько кнопок.
      Самое удивительное, что тут она вспомнила Эрика. Однажды, ожидая ее на лестнице, он все время открывал и закрывал дверь шахты, пока она поднималась к себе. Лифт двигался то вверх, то вниз, в конце концов она начала кричать. Он делал это ради забавы, потому что ему было 20 или 19 лет, потому что у него был красивый капризный рот, как у них у всех. Он, не торопясь, раздел ее на большой постели, где она спала одна, они умеют вас свести с ума и знают об этом.
      Она плакала, выходя из лифта, а он сказал, что был в ярости, дожидаясь ее. Он действительно долго ждал - позже она дала ему свой ключ. И подчас, возвращаясь по вечерам, находила его уснувшим, как кошка на ковре, с закинутыми за голову руками, смявшего ковер длинными ногами. Красивый рот и темные волосы (надо же позвать консьержа) были нежные, как у спящего ребенка.
      Эрик приходил к ней в течение пяти или шести недель, может, два месяца. Некоторое время потом ей казалось неудобным появляться в бистро на площади Дантона. Он задолжал ей, был удобный повод разыскать его, на что-то надеясь. Но она не делала этого. О чем думаешь, когда тебя убивают?
      Однако еще до того, как возникло воспоминание об Эрике, продолжая нажимать на кнопки, она внезапно поняла, что ее собираются убить. Подняв голову, подумала: он ведь находится выше меня, в лифте нет крыши, он наблюдает за мной, потешается. Нет, в самом деле, что думают, когда вас убивают?
      Она снова подняла голову к совсем близкому верхнему этажу, и тогда грянул выстрел, разорвавший ей грудь и отбросивший ее, как куклу, на деревянные панели кабины. Она успела подумать, что этого не может быть, что это неправда. Шея и плечо еще упирались в стенку лифта. Ясно, что кто-то, подобно Эрику, стоит выше меня. Все равно я их узнаю всех и в темноте, готовых одарить тебя своим красивым мокрым ртом, знаю их шепот и смех, как у пансионерок после ухода надзирательницы. Смех и шепот, как у молодого человека и девушки из Авиньона в темном купе. Распоротое брюхо лошади на фотографии о войне 1914 года. Моя разорванная грудь. Маленькая дуреха, упавшая теперь в лифте, и та девочка в темноте спального вагона.
      СПАЛЬНОЕ МЕСТО № 221
      Эрнест-Жорж-Жак Риволани, шофер-экспедитор, родившийся 17 октября 1915 года в Мё (департамент Сена-и-Марна) и проживавший тупик Вийу, дом № 3, Клиши, был убит пулей 45-го калибра из пистолета "Смит-и-Вессон" в затылок, в упор, около 23 часов, как раз за 11 дней до своего дня рождения, в честь которого его жена уже купила ему пару меховых ботинок.
      Он лежал в выходном костюме, уткнувшись лицом в цементный пол, подвернув под живот руку и закинув другую за голову, под самой дверью своего гаража, куда собирался, но не успел поставить машину - "Ситроен", 1952 года, мотор которой заглох посреди двора.
      - Какая подлость,- сказал Малле.
      Он не спал всю ночь, потому что именно ему позвонили в час ночи, и теперь, стоя в распахнутом плаще, только качал заросшим тупым подбородком, глядя, на труп застывшим, немного безумным от усталости взглядом. Накануне, в воскресенье, пока Грацци и Габер ездили от Риволани к актрисе и от актрисы к Кабуру, он мотался по всему Парижу с записной книжкой жертвы, проверяя помеченные там адреса.
      Грацци, у которого не было телефона, потому что он не желал платить за него тридцать пять тысяч франков, ему их вечно не хватало, проспал сном праведника с 11 вечера до 8.15 утра. Выбритый, сердитый, в чистой рубашке, он, впрочем, был готов к работе. Таркэн еще не прибыл, потому что находился в нервном состоянии и пожелал сначала заехать на Кэ, чтобы поговорить с кем-то, способным подставить "зонтик". Грацци, конечно, хороший полицейский, но не мешает иметь прикрытие.
      - Какая подлость,- повторил Малле, качая головой.- Его жена сначала кричала, а теперь, когда дети с ней, молчит и смотрит на тебя, словно ты можешь вернуть ей мужа. Все время вспоминает меховые ботинки (у меня голова от этого кругом идет), которые купила ко дню его рождения. Она говорит только об этом. Ему, мол, было холодно в кабине грузовика. Клянусь тебе, это так.
      Грацци кивал головой, смотрел на распростертое тело и думал о том, какой он болван, что дал всучить себе это дело. За двадцать лет должен же я был научиться делать только то, что умею. А Таркэн все не едет.
      Риволани упал вперед, отброшенный, как бумажная кукла, выстрелом из крупнокалиберного пистолета, после чего прополз еще метр. Выстрел был такой силы, что половину его головы разнесло вдребезги, и в глубине бокса виднелась большая лужа крови.
      Один из жандармов как раз возился там. Грацци отвел глаза и посмотрел на "Ситроен". Малле, как намагниченный, следовал за ним так близко, что можно было различить запах его волос. Они у него были такие же густые, как и на бороде, дважды в день он смачивал их дешевым бриолином.
      На залитом цементом дворе друг против друга стояли десять трехметровых боксов с поднимающимися вверх железными дверями, которые запирались на замок. Дом Риволани находился в конце улицы, в тупике, поросшем редкой травой.
      Как и каждое воскресенье, если он не был в поездке, шофер с женой и старшим сыном, парнем лет тринадцати, который сегодня пропустил школу и в ближайшие дни будет для своих товарищей героем происшествия, отправились в кино.
      - Когда они вернулись?
      - В 11 -11.15 вечера. Ездили в кинотеатр "Сен-Лазар". Из-за этой истории в поезде Риволани решил повезти их на что-нибудь веселое. Потом, высадив семью у дома, поехал сюда, чтобы поставить машину в гараж. Жена говорит, что он пользовался ею только по воскресеньям, чтобы съездить на дачу или в кино. Забеспокоилась она, когда тот не вернулся спустя целый час. И как только сын лег спать, отправилась в гараж, решив, что он задержался, чтобы что-то починить. На ее крики сбежались соседи и сообщили о случившемся в комиссариат Клиши.
      Грацци смотрел на чистые сиденья машины, на щиток. В свободные часы Риволани приходил сюда с сыном. Они чистили машину, обсуждая ее достоинства,- уверенный в себе отец и уверенный в отце сын. Точно так же Грацци будет вести себя с Дино, когда тот подрастет и они купят машину.
      - Никто ничего не слышал?
      - Ничего. Пока жена не закричала. Самое странное, что она сама погасила фары, она помнит, как погасила фары. Понимаешь?
      Ну вот, подумал Грацци, не хватало только, чтобы он начал хныкать. А тут как раз появится Таркэн и тоже начнет приставать.
      Малле привык недосыпать и сейчас только качал головой. Затормозив посреди двора на своей "403-й" черного цвета, подъехал патрон. Сзади у машины был крюк. Во время отпуска к нему крепили прицеп с лодкой.
      Не подходя, Таркэн слегка помахал рукой Грацци и Малле, вошел в бокс, выставив свое пузо беременной женщины, и наклонился над трупом. Жандармы и заместитель комиссара Клиши наблюдали за ним. Секунд через тридцать он поднялся, освещенный внезапно появившимся в этот октябрьский понедельник солнцем, и с облегчением произнес единственную за все утро толковую фразу:
      - Этакую пушку можно купить только из-под полы, дети мои. С 45-м калибром по улицам уже не бегают. Ублюдок, который пользуется такими пулями,- профессионал. Но тут он сделал серьезный промах, потому что если вы встречали гангстеров, оставляющих после себя такую визитную карточку, значит, вы их знаете лучше меня!
      Пуля была тщательно обрезана крестообразно, да не просто, а подпилена таким образом, чтобы оставить четыре отметины на цели. В лаборатории Ротру, повидавший за тридцать лет много всякого свинца, заявил, что такими пулями во время минувшей войны в Азии пользовались англичане. Проникая под кожу, пуля разрывается внутри. Он рассказал еще, что слышал о процессе над двумя профессиональными охотниками из Фор-Лами, которые таким же способом подчас убивали животных.
      Их было пятеро у стола патрона - Грацци, Жуй, Безар, привезший чемодан Жоржетты Тома, Аллуайо и Парди, мрачный корсиканец, куривший, прислонясь к косяку двери. Малле поехал спать. Габер охотился за девушкой из Авиньона, проверяя агентства по найму и комиссариаты полиции.
      Лицо Таркэна лоснилось, на губах повис погасший от слюны окурок. Он принял эстафету от Малле и все время качал головой, уставившись в одну точку с видом человека, который снова не может найти свой зонтик.
      Затем выругался, сказал, что слишком терпелив и чтоб у него всегда была под рукой бутылка пастиса. Так чем он, Грацци, занимался с субботнего утра?
      - Суббота была позавчера,- сказал Грацци.- Потом последовало воскресенье. Вы предполагали, что за это время мы ликвидируем этого субъекта?
      - Кто говорит "ликвидируем"?
      - Я это так говорю.
      Парди пошевелился у двери и сказал тягучим голосом с акцентом Тино Росси[3], слово, мол, найдено точное, шофер был ликвидирован как нежелательный свидетель.
      Наступило молчание. Они все так думали.
      - Его кто-нибудь успел допросить? - поинтересовался патрон более спокойным тоном.
      - Да, вчера днем я посылал к нему Габера. Шофер должен был утром приехать дать показания.
      Грацци вынул красную книжечку и, полистав, нашел то место, где записал слова Жан-Лупа об их разговоре. Вернувшись от Кабура, которого они не застали дома и чью квартиру обыскали назло консьержке, без санкции прокурора - слегка, ни к чему не прикасаясь - они сидели в пустой комнате за столом, освещенным лампой. В эту минуту Кабур и причина его исчезновения беспокоили их больше, чем шофера. Жан-Луп куда-то заторопился. На листке записной книжки было написано всего несколько слов.
      - Раз в неделю Риволани ездил на юг. Туда возил разные товары, обратно - свежие овощи. На прошлой неделе около Берра у него сломался грузовик, и он оставил его чинить. А поскольку это должно было занять несколько дней, то решил вернуться поездом. В конце недели ему предстояло отправиться за своим грузовиком.
      Не снимая шляпы, Таркэн сказал:
      - Ладно, я не спрашиваю о его жизни.
      - Он сел, стало быть, в поезд в пятницу вечером. Описание пассажиров совпадает с кабуровским и актрисы. Мы были у нее вчера днем. Сейчас она, должно быть, ожидает в приемной.
      Грацци посмотрел на часы: было 11.30. Ей, вероятно, уже наскучило там ждать. Наблюдавший за ним Таркэн приказал Жуй проверить это и спровадить старушку. Если понадобится, за нею, мол, пошлют.
      - Принимая во внимание характер его работы,- продолжал Грацци,- можно представить себе, что он сразу же засыпал, где бы ни садился. И в купе он улегся первым и встал последним. Ничего не видел и не слышал.
      Голос Тино Росси позади Грацци произнес, что тут что-то неспроста: раз уж кто-то потрудился дождаться возвращения шофера из кино, то вовсе не для того, чтобы наказать за его беспробудный сон.
      - Во всяком случае, он ничего не помнил. Видимо, у убийцы память получше.
      Раздался звонок внутреннего телефона. Таркэн взял трубку, покачал головой, несколько раз сказал: да, спасибо, старина. Повесил трубку и заявил, что Грацци сильно повезло: оставалась все же улика - револьвер.
      - Ротру категорически утверждает, что это "Смит-и-Вессон" с глушителем, недавнего выпуска, купленный человеком, знающим толк в оружии. Да, цыпочки мои, с глушителем, но в виде груши, а не цилиндра.
      Грацци так ненавидел слово "категорически" в устах патрона, что становился несправедлив. Поэтому он сказал, что Ротру уже не впервые определяет цвет глаз человека по кусочку свинца, а потом все оказывается наоборот. Так что не смешите своим рисунком.
      Сам Грацци не смеялся, а пристально смотрел своими большими голубыми глазами на Таркэна, который разглядывал его галстук. Внезапно тот вскочил, словно собираясь проглотить окурок, а заодно и Грацци. Но промолчал. Только сдвинул шляпу на затылок и повернулся к окну.
      Продолжая смотреть ему в спину, Грацци сказал, не переводя дыхания, своим ясным и сильным голосом, что лучше поторопиться, потому что, если хотите знать мое мнение, Кабура не удается обнаружить, а он так поспешно покинул квартиру, что даже не потушил свет в ванной. Если будем мешкать, то еще кого-нибудь пристрелят. Пока у нас только женщина с тремя детьми и шофер грузовика.
      Таркэн ответил, что и этого уже немало.
      Он неподвижно стоял у окна, скорее спиной, чем боком, в широком пальто, на котором уже давно разошелся один шов,- вполне обыкновенный человек. И, видимо, говорил себе: это не Кабур, это профессионал, и все случилось в поезде, так что если я смогу послать десять парней по оружейникам и раздобыть кой-какие сведения у полиции нравов, не пройдет и 48 часов, как он будет наш. Его схватят, передадут Фрегару, а этот дурень Грацци может и дальше разыгрывать Шерлока Холмса, если ему это нравится.
      Звонок городского телефона. Таркэн медленно обернулся, снял трубку усталым жестом, покачал головой, затем выругался и спросил: "Что такое? Где? В лифте?" - положил пухлую руку на аппарат, сказал: ему, Грацци, и всем остальным тоже надо бы поспешить. Теперь они уже по уши в дерьме. Актриса не придет, ее пришили два часа назад. Он снова взял трубку, буркнул: "Ладно, ладно, едем, вы с кем разговариваете? "
      Ее положили на кровать. Чтобы оставить лифт на месте, тело пришлось нести вниз на руках. Одна туфля на высоком каблуке упала, и ее бросили в коридоре.
      На лице Элианы Даррэс застыло удивление. Пуля, пробив грудь, врезалась в нее, как снаряд. Следы крови остались только на платье и на пальто из настоящего леопарда.
      Прибежавший Жан-Луп растолкал полицейских, задев и заместителя прокурора. Таркэн и Грацци стояли у постели. Габер едва поздоровался с патроном, опустил глаза и тотчас сморщился, словно его тошнило. Грацци увел его к лестнице.
      Теперь ему, Грацци, было очень страшно.
      Итак, Жоржетту Тома убивают в купе поезда в субботу утром. В субботу вечером выходит только одна газета, остальные - в понедельник. В субботнем номере напечатан обычный список имен свидетелей. В понедельник газеты подробнее рассказывают о Кабуре, Гароди, Даррэс, Риволани. Что-то явно напугало убийцу. Произошло, видимо, нечто очень важное, раз он убрал еще двух пассажиров из того же купе.
      Грацци подумал о Кабуре, который исчез в субботу вечером, оставив в ванной зажженную лампу. Убийца он или еще одна жертва?
      Грацци вспомнил о девушке из Авиньона, которую Габеру никак не удавалось найти. Может быть, более хитрый и лучше информированный убийца уже идет по ее следу?
      - Как они убили Риволани? - спросил Габер.
      - Точно так же, как ее. Подойдя вплотную, настоящей пушкой. Почему ты сказал "они"?
      - Не знаю,- ответил Габер.
      Он был бледен, но держался прямо. Двадцать три года. Сегодня утром он, видимо, изрядно ненавидел свою профессию. Грацци тоже ненавидел ее. Положив руку на открытую дверцу лифта, он подумал: "они" нашли Риволани в воскресенье вечером, до выхода газет в понедельник. Кабура, вероятно, тоже. А маленькую Бомба?
      - Ты что-нибудь разведал о девушке из Авиньона?
      - В отелях ничего. Я обошел все комиссариаты. Днем пойду искать в агентствах по найму. Но это займет немало времени, знаешь ли, если я буду работать один. Наш тип действует быстрее меня. Показав на лифт, Габер сказал это низким, недовольным, страшным голосом.
      Грацци думал: ну, теперь все, не предполагал я, что все случится именно так. Таркэна отстранят от дел года на два-три, а как же иначе, такое и с министрами случается, я же окажусь писарем в захудалом провинциальном комиссариате, А если хватит мужества, поступлю в страховую компанию, в большой магазин, неважно... Все очень просто: мы имеем дело с безумцем, который действует быстрее нас"
      - Ловко он придумал с лифтом,- сказал Грацци усталым голосом.
      Он взял Жан-Лупа за плечо, повел на пятый этаж в встал как раз над пустой кабиной.
      - Она садится в лифт. Он дает ей немного спуститься, затем открывает дверцу шахты. Каким образом он узнал" что это она, не знаю. Быть может, следил за нею с лестницы. Открывает и закрывает дверцу, пока та жмет на кнопки. Когда она поднимается, он закрывает дверцу шахты, если спускается открывает и останавливает лифт. Так он довозит ее до пятого этажа, останавливая, где хочет.
      Грацци закрыл зарешеченную дверцу, двумя пальцами изобразил человека с револьвером, повторив: здорово придумано, этот псих - ловкий парень.
      - Почему она не позвала на помощь?
      - В этом-то все дело. Зовут тогда, когда лифт не работает! А он работал! Просто не опускался, а поднимался, вот что. Может, она думала выйти на другом этаже.
      Они услышали, как этажом ниже Таркэн громко разговаривает в окружении полицейских и жильцов дома, и спустились вниз.
      Патрон посмотрел, упершись взглядом в Грацци, засунул руки в карманы пальто, сдвинул шляпу на затылок и спросил:
      - Так есть или нет у этого ублюдка глушитель?
      - Ну, есть,- согласился Грацци.- Что это нам дает? Пока мы будем рыскать по оружейным магазинам, рыться в регистрационных книгах, обольщать полицию нравов, оа опять успеет воспользоваться своим глушителем! Кстати, эту грушу, раз он такой ловкий, он мог изготовить и сам.
      - Ему бы понадобилось для этого много разных вещей.
      - Нам каждый день возвращают сотни нигде не зарегистрированных пистолетов.
      - Но не глушители.
      - А вдруг это политическое дело?
      - Вот было бы здорово! - сказал Таркэн.- Сочинил доклад, передаю дело в органы безопасности. Они его быстренько разыскивают, и еще до того, как вее закончится, я спокойно окажусь на пенсии.
      - Может быть, это иностранец?
      - Вот именно, - промямлил Таркэн. Может, чех - они хорошо вооружены. Но достанется не таможенникам Орли, а нам.
      Телефон стоял в комнате возле постели, на которой лежала Элиана Даррэс. Пока Грацци набирал номер, Габер, не глядя на нее, подошел и стал осматривать содержимое сумочки.
      По телефону Малле сказал, что ночью не выспался, произнес что-то непристойное, но потом ему все же удалось поспать часок и снова обрести хорошее настроение, даже побрился и переоделся.
      Грацци сообщил: Малле будет связным на Кэ, пусть сидит на стуле и звонит каждый час в Марсель, чтобы их поторопить, пусть скажет: это очень важно.
      Жуй уже допросил утром мадам Гароди. Он застал ее в зале ожидания, когда искал Элиану Даррэс. Нашел, что она красива, хорошо одета, труслива, скрытна. Она ничего не помнила, ничего не знала, пришла только подписать показания и как можно скорее уйти.
      - Давно она ушла?
      - Около получаса.
      - Она знает о Риволани и актрисе?
      - Нет.
      - Найди ее и тайно охраняй.
      - Зачем?
      - Если не понимаешь, то нечего и объяснять. Спрячься и не спускай с нее глаз. Я не хочу, чтобы ее нашли с дыркой в голове.
      - Может быть, окружить дом "накидками"[4]?
      - Еще чего. Нам недостает только рекламы. Я хочу схватить этого типа, а не дать ему драпануть!
      - Кстати, о рекламе. В коридоре полно газетчиков. Что им сказать?
      - Сейчас 12.12,- ответил Грацци, посмотрев на ручные часы.- Если газетчики успеют сегодня что-нибудь напечатать, то пулю в голову получишь ты, клянусь здоровьем сына! - и повесил трубку.
      ...Парди обедал дома и подошел к телефону с полным ртом. Он пользовался телефоном соседа, который давно корил себя за эту любезность.
      - Мне нужен Кабур,- сказал Грацци.
      - Я получаю приказы только от своего патрона,- ответил Тино Росси.
      - Так это приказ.
      - Что случилось?
      - А ты как думаешь?
      - Ладно, ладно,- сказал Тино Росси. И первый повесил трубку.
      Грацци был уверен, что он найдет Кабура. Парди работал методично, как машина, серьезно, не паникуя, глубоко убежденный, что в один прекрасный день станет - почему бы и нет? - начальником полиции. Ему всегда удавалось разыскать кого требовалось, ведь он был корсиканцем и повсюду имел друзей. У Таркэна один Парди умудрялся обедать дома.
      Аллуайо нигде не было. Вероятно, жевал бифштекс в дешевеньком ресторане на улице Дофин, выставив перед собой на клеенке все свои пузырьки с лекарствами и рассказывая официантке о желудочных болях. Этот вернется на Кэ точно по часам на Дворце правосудия. Прямой, как палка, похожий на англичанина и очень бледный, покуривая сигарету - единственную за день, но зато самую дорогую.
      - Пусть вызовет днем мадам Риволани, родню Кабура, родню Даррэс, снова того, который перепродает машины, и сестру Жоржетты Тома и опросит их. Пусть найдет вечером мужа Жоржетты Тома и Боба. Перезвоню к двум.
      Грацци снова повесил трубку.
      - А мне что делать? - спросил стоявший возле него Габер.
      На нем был не его шотландский "дьюфлкот", а синий плащ из блестящего нейлона и желтый галстук.
      - Поедешь вместе со мной на площадь Клиши, пообедаем. Потом ты возьмешь машину, пока я поговорю со студентом с улицы Дюперре. Ты должен мне найти эту Бомба.
      Жан-Луп кивнул, но более неуверенно, чем обычно.
      В пивной с большими стеклянными окнами, поглядывая на площадь, разрезанную на солнечную и теневую стороны, они поели тушеной капусты, как два месяца назад, когда вели дело о мошенничестве, на раскрытие которого ушло восемь дней и когда именно Таркэн отгадал, кто виноват.
      Грацци думал о шофере, его меховых башмаках, о том, как он шел, выйдя из машины по цементному полу, как, сняв замок, открывал дверь и все такое. Он не слышал, как убийца подошел к нему и выстрелил в затылок, отчего был отброшен на метр, а затем пришла его жена и погасила фары.
      - Ты можешь мне сказать, что так напугало убийцу? Что он мог знать, этот Риволани?
      Габер с полным ртом ответил: не знаю. В общем, если бы Риволани хоть что-то знал, то наверняка рассказал бы ему, ведь он сам его допрашивал.
      - Ты не понимаешь,- возразил Грацци.- Не исключено, что он что-то увидел, но не придал значения. А то, что ему показалось не важным, для нас как раз важно. Как ты думаешь, зачем в течение двух дней убивают двоих, тоже находившихся в этом купе?
      Габер ничего не ответил. Кивнул, допил кружку пива, отлил себе половину оставшегося у Грацци и тоже выпил.
      - Он наверху,- сказала консьержка.- Надеюсь, вы не станете его донимать, он и так очень расстроен.