ГЛАВА I. Караван

Два года, которые еще оставались по приезде доктора для срока, назначенного эль-Темином, прошли. Эль-Темин почти не выезжал уже из Квадратного Дома; уже несколько месяцев он проводил время в продолжительных совещаниях со своими друзьями; приближалась минута принять энергичное решение. Барте торопил каждый день; это продолжительное ожидание чрезвычайно волновало его.

— Любезный друг, — часто говорил ему эль-Темин, — я поклялся, что мы все вернемся здравы и невредимы из этой безумной экспедиции; не осуждайте же меня за то, что я принимаю всевозможные меры; к чему бросаться туда очертя голову? Мы рискуем оставить там наши кости, и тогда наша клятва не будет исполнена…

Молодой человек обыкновенно соглашался с этими доводами, исполненными здравого смысла, потому что он не обманывал себя насчет успеха экспедиции, предпринятой необдуманно. Несмотря на это, он, если бы был один, давно уже отправился бы в Тимбукту.

Доктор же провел два года, самые счастливые в своей жизни; он знал Марокко во всех мелочах и прибавил к своей исторической и этнографической жатве самое полное изучение флоры и фауны страны. Под его руководством благородный наследник Барбозов сделался искусным препаратором; в свою очередь, мажордом сделал своего учителя сведущим в арабском языке. Уже около года они говорили между собою только на этом языке.

Вся часть южной стороны Квадратного Дома примыкала к наносной земле, которая когда-то составляла нечто вроде висячих садов; доктор велел приподнять поддерживавшие эту землю стены, и успел собрать в этом тесном пространстве самые лучшие виды мароккских растений, именно тех, которые составляли отличительную принадлежность страны. Там находилась опунтия вульгарис, очень распространенная на всех берегах Северной Африки, ее плод, который арабы называют кермузен-насрам (христианская фига), очень освежителен; фиговые, миндальные, оливковые деревья; рассул, которые употребляют марокканские кожевники для приготовления своих чудных кож; туйя — конопля, производящая гашиш; водяной лотос, для которого доктор велел устроить особый бассейн, ююба лотос, за которым он нарочно ездил в Атласские горы; коббаица, которую арабские доктора считают лучшим средством от лихорадки; колоквинт с песчаных берегов Агадира и Уед-Нуна; атласский сурнаг, в соке которого доктор нашел прекрасное успокоительное средство; терфец, корни которого дают громадные шишки, достигающие иногда величины арбуза и похожие на патаг; гумминосная петрушка, доставляющая нашатырную камедь; лавзония, которую женщины употребляют, чтобы придавать своим рукам и ногам красивый оранжевый цвет; ливанский кедр; разные виды можжевельника; сосна; пробковое дерево; дуб со сладкими желудями, плоды которого имеют вкус каштанов, — их отправляют в большом количестве в Испанию, особенно для дам, которые очень до них лакомы; финиковая пальма, арабская некла, плоды которой чрезвычайно полезны для караванов, могущих питаться ими целые месяцы; малорослая испанская пальма, одно из полезнейших растений Марокко: ее встречаешь повсюду; дорогою погонщики верблюдов и мулов срывают листья и плетут из них веревки, из них также делают корзины, шляпы или мешки для зерна.

Библиотека и гостиная доктора превратилась в настоящий музей, где встречались чучела животных всей страны: лев, медведь, гиена, шакал, лисица, вепрь, носорог, которого доктор убил в провинции Су с берберий-скими охотниками, антилопы, газели, обезьяны и сахар ские страусы…

Хамелеоны, змеи и вообще пресмыкающиеся животные имели своих представителей возле аистов, всех голенастых и хищных птиц, которыми изобилует Марокко.

— Ах, мой бедный Хоаквин, — сказал в одно утро доктор, с задумчивым видом осматривавший все это богатство, — скоро придется расстаться со всем этим.

— Что вы говорите, ваша светлость? — ответил с удивлением кастилец, которого доктор никак не мог приучить употреблять более простое обращение, — разве вы хотите оставить Танжер? Вернуться во Францию, может быть? Не надейтесь оставить меня здесь: потомок Барбозов похож на зайца: он хочет умереть там, где привяжется.

— Как, вы поехали бы со мною, Хоаквин?

— В самые недра земли.

— А если бы со мною вас ждала верная смерть?

— Слишком был бы счастлив кончить жизнь на глазах вашей светлости и, может быть, защитить вас моим телом, — продекламировал старый испанец тем мелодраматическим тоном, который, по крайней мере, у испанцев не исключает настоящего мужества.

Доктор улыбнулся.

— Вам нечего бояться ни того, ни другого… Но мне приятно знать, что я могу положиться на вас.

— Разве мы опять переоденемся кочующими арабами и снова пустимся странствовать по Уед-Нуну, Тафилету или Атласу?

— Не знаю.

— А знаете ли, ваша светлость, что мы играем в опасную игру, выдавая себя за мавров среди всех этих людей?.. Если бы нас узнали, когда мы осмеливались входить молиться в мечеть, нас изрубили бы на куски; к счастью, мы так хорошо вошли в нашу роль, что нас всегда принимали за мусульман.

— Я скоро сообщу вам какие-нибудь новости, Хоаквин; не думаю, чтобы мы долго остались в Танжере.

— Я поеду, куда бы вы ни повезли меня.

— Скажите мне, Хоаквин… вы помните разговор, который мы имели, когда я сюда приехал, о таинственных поступках жителей Квадратного Дома?

— Помню очень хорошо!

— Вы ничего не замечали после того?

— Ничего особенного. Все, что было бы странно в другом месте, здесь очень обыкновенно.

— Кунье и Йомби ничего при вас не говорили о планах своих господ, не упоминали вам о предстоящем продолжительном путешествии?

— Никогда!

— Словом не сообщали вам ничего?

— Ничего… Раз двадцать, после возвращения обоих негров, — одних или с их господами, — я спрашивал, откуда они приехали. Кунье всегда отвечал мне сухим тоном: «Не знаю», а Йомби всегда посмотрит на меня с лукавым видом и скажет: «Я по-французски не говорить и вашего вопроса не понимать. Спросить у господина Темина».

— Это хорошо! Эль-Темин умеет выбирать людей.

Вечером после этого разговора было продолжительное совещание, к которому доктор был допущен только в конце. Был назначен день отъезда. Сам эль-Темин после тщательного обсуждения не нашел нужным отменить ни одной меры или принять новые предосторожности. Барте говорил по-арабски и поддерживал прения о Коране как марабут; он даже вступил в секту аизауа, во время путешествия в пустыню Су. Эль-Темин очень хорошо понимал обыкновенное наречие караванов, и стоило послушать, как доктор говорил с Хоаквином по-арабски и на трех или четырех сахарских наречиях, которых понимали в Тимбукту! Он имел такие удивительные способности к языкам, что уже полгода тому назад мог бы отправиться к берберам, шеллокам, амазиграм, арабам или маврам; все, — когда он надевал их национальный костюм, принимали его за своего земляка. Нигер, по которому путешественники должны были возвратиться, был измерен более чем на пятьсот миль выше Яури; только пора дождей принудила «Ивонну» вернуться в море, Туаре, капитан и Йомби брались довести шхуну до Тимбукту. Словом все было готово, и благоразумие требовало, если уж экспедиция была решена, не откладывать ее больше. Туаре и Йомби, призванные в этот вечер на совет, возобновили свои уверения и подкрепили свои слова тем, что видели суда, возвращавшиеся из Тимбукту, которым была нужна такая же глубина как и «Ивонне». Они получили приказание сняться с якоря завтра и ровно через три месяца стать на якорь в Нигере, как можно ближе к Тимбукту. Им было приказано, идя по реке, осыпать подарками всех прибрежных владельцев и начальников и сдружиться с ними на случай, если путешественников будут преследовать на обратном пути. Йомби сверх того получил какое-то особое поручение.

«Ивонна» была вооружена четырьмя гаубицами и шестью пушками, заряжающимися с казенной части; следовательно, она могла защищаться в случае надобности. Она везла более чем на миллион товаров, назначенных в подарки.

Кунье оставался с караваном. Когда Йомби, простившись со своими господами, обернулся проститься с Кунье, необыкновенное волненье овладело обоими неграми. Они несколько минут пожимали друг другу руку, обменялись долгим взглядом; старые слуги поняли друг друга, и Йомби, прося беречь господ, произнес слова, заставившие вздрогнуть его друга;

— Амбей денанион сетатон доверен Иман.

Эти слова на языке негров вероятно относились к настоящей цели начинающегося путешествия, потому что, когда Барте услыхал их, глаза его наполнились слезами, и даже эль-Темин не мог скрыть своего волнения.

Потом были призваны оба мавра, уже бывшие в Тимбукту с караваном шеллоков и занимавшие в Квадратном Доме должности метрдотеля и повара, и эль-Темин сказал им без всяких предисловий:

— Через неделю мы едем в большой город Джолибы; хотите ехать с нами и служить нам проводниками?

Оба мавра переглянулись с глубоким изумлением.

— Вы колеблетесь?

— Нет, — ответил один из них по имени Бен-Абда, — мы не колеблемся, но каким образом ты, столь же могущественный как эмир эль-Муменин, мог вздумать ехать в город, где не в безопасности даже жизнь правоверных?

— Что тебе за нужда? Отвечай на мой вопрос.

— Мы поедем в Тимбукту с эль-Темином; только мы попросим позволения отнести к нашим родным, живущим на Атласе, все золото, которое накопили здесь, потому что мы никогда не увидимся с ними.

— Почему?

— Потому что мы все будем убиты.

— Не видишь ли ты какого-нибудь способа избегнуть этой опасности?

— Можно попытаться, но за это нельзя взяться только за неделю. Если бы ты и все твои говорили по-арабски, если бы так же, как негры, привезенные тобою с юга, вы все сделались мусульманами, если бы вы могли присоединиться к каравану, — тогда я сказал бы тебе: «Отправимся в Песчаный Город, может быть мы вернемся». Но без всего этого я могу только молчать… Это значило бы вести тебя на смерть… Ты предупрежден; теперь знай, что мы будем тебе повиноваться.

Во все время как Бен-Абда говорил, сияющее лицо эль-Темина как будто говорило доктору и его другу: «Видите, как я был прав, сдерживая ваше нетерпение».

— Итак, решено, — продолжал эль-Темин, обращаясь к обоим маврам, — вы соглашаетесь служить нам проводниками до Песчаного Города?

— Мы дали слово.

— Вот Коран, готовы вы поклясться?

— Готовы!

— Хорошо! Повторяйте за мною следующие слова: «Именем того, кто единый Бог, потому что другого

Бога, кроме него нет.

Именем Магомета, который есть единственный пророк, потому что другого пророка, кроме него, нет.

Мы клянемся провожать и служить проводниками в Тимбукту эль-Темину и всей его свите, оставаться им верными и защищать их ценою нашей крови. Пусть это будет под опасением вечного проклятия! «

Бен-Абда и его товарищ Бен-Шауиа повторили эту клятву слово в слово, положив руку на священную книгу.

— Аллах слышал ваши слова, — сказал с важным видом эль-Темин. — Теперь, вот награда, назначаемая вам.

Он подал каждому чек на сто тысяч франков в банк Соларио Перейра.

— Вы можете получить эти деньги, — продолжал он, — только если мы вернемся здравы и невредимы; но вы можете тотчас навести справки у банкиров и узнаете, что эта сумма, положенная с нынешнего дня на ваше имя, будет вам выплачена с процентами, в тот самый день, как мы вернемся в Танжер. Ступайте и до нового приказания продолжайте вашу службу; а главное, — ни слова никому об этом путешествии!

Оба ушли, важно поклонившись, как вошли. Радость наполняла их сердце, но так как они не были рабы, то чувство собственного достоинства не позволяло им выказывать свои чувства перед посторонними.

Только что они вышли, как эль-Темин сказал, улыбаясь:

— Вот два молодца, готовые дать себя изрубить в куски за нас; но я гораздо более полагаюсь на награду, ожидающую их у Соларио, чем на клятву, которую они произнесли над кораном.

В ту минуту когда они переступали за порог комнаты эль-Темина, Барте подошел к Шарлю Обрею и сказал, взяв его за руку:

— Благодарю, доктор, за вашу преданность делу, чуждому для вас… Когда я смогу откровенно говорить, вы увидите, что нельзя подвергать опасности свою жизнь для дела более священного…

На другой день все негры под начальством Кунье, отправились в Тафилет купить верблюдов, необходимых для каравана, и принять разные товары, которые эль-Темин отправлял через своих еврейских корреспондентов. Эти приготовления в Танжере не прошли бы незаметно, в Тафилете же они были естественны, потому что из этого города, находящегося на границе Марокко и великой пустыни, все караваны обыкновенно отправлялись в Судан и Тимбукту.

Когда все было готово, эль-Темин поручил караул Квадратного Дома двум невольникам из Конго, неподкупную верность которых знал. Он отдал им запечатанный конверт, заключавший последнюю волю его и его двух спутников, приказав неграм отдать этот конверт французскому консулу, если через два года никто из них не вернется. Хоаквин сделал то же на случай, если в Испании еще найдется наследник благородного рода Барбозов.

Искусно переодевшись арабами пустыни, три европейца, бывший мажордом и мавританские служители оставили в одну прекрасную ночь Квадратный Дом. Никто в Танжере не должен был подозревать, какой цели хотели они достигнуть. Два караульных, оставшихся в Касбахе, должны были распространить слух, что они отправились в Европу на несколько месяцев.

Шесть путешественников имели превосходных лошадей: эль-Темин и его два товарища ехали на великолепных арабских лошадях из конюшен султана, купленных за громадную сумму; оба мавра и Хоаквин — на лошадях атласских, не знающих усталости и выносливых как верблюды. Решение ехать на лошадях по громадной пустыне, расстилающейся от Марокко до Нигера, часто обсуждалось с тех пор как день отъезда был назначен; мавры, основываясь на том, что целые караваны умирали с голода с верблюдами среди песков, объявили это невозможным.

— Потребуется особый верблюд, для того чтобы нести пищу и воду для каждой лошади, — говорил Бен-Абда. — Да и то, так как от Тецакента до Тимбукту нужно идти две недели, не встретив воды, почти наверно придется бросить лошадей.

— Ну! — ответил эль-Темин, державшийся за свою мысль, — у нас будет два верблюда для каждой лошади, но мы возьмем наших лошадей в Тимбукту.

Так как все знали, что владелец Квадратного Дома нелегко откажется от мысли, зародившейся в его голове, то никто не стал отговаривать его.

Когда маленький отряд спустился шагом с касбахского холма, Шарль Обрей обернулся и, заметив силуэт Квадратного Дома, возвышавшегося над спящим Танжером, почувствовал слезы на своих глазах.

— Прощайте! — сказал он про себя. — мои милые коллекции, мои арабские рукописи, собранные с таким трудом; прощайте, мои мирные ученые занятия! Может быть, я никогда к вам не вернусь!

Потом, вспомнив, что страны, по которым он будет проезжать, еще никем не изучены, что он один на свете и, следовательно, находится в лучшем положении для подобной экспедиции, он сел крепче в седло и прошептал, как древний муж:

— Alea jacta est! note 5

Пришпорив свою лошадь, он догнал караван, который опередил его на несколько сот шагов.

Лошади тихо ржали при свежем ветерке, дувшем с моря; с нетерпением подчинялись они тихому шагу и рвались вперед. Проехав городские ворота, эль-Темин завернулся в свой бурнус и, наклонившись к шее лошади, протяжно свистнул. При этом знакомом звуке благородные животные, по-видимому, только ждавшие сигнала, помчались по равнине, расстилавшейся необозримо перед ними, по направлению к Фецу, — арабские лошади впереди, а атласские — за ними. Мало-помалу, разгорячась, они мчались все быстрее, и тот, кто увидал бы, как они несутся в ночной темноте, подумал бы, что присутствует при какой-то фантастической скачке призраков.

Они мчались таким образом несколько часов, пока небо не начало белеть на востоке. Аврора рассеяла темноту, и первый луч солнца засиял на небе по направлению к Атласу, снежные вершины которого немедленно окрасились пурпуром и золотом.

— Стой! Слезай с лошадей, — сказал по-арабски мужественный голос эль-Темина.

Все повиновались, и прежде чем мавры, уже спрашивавшие себя с беспокойством, дадут ли им время помолиться, опомнились от удивления, они услыхали как Барте, на котором была одежда марабута, затянул гнусливым тоном традиционное воззвание:

— Аллах! Аллах, руссул Аллах. Нет Бога кроме Бога и Магомета, его пророка.

По окончании молитвы, эль-Темин и его спутники отошли каждый в сторону, чтобы омыться тонким песком на дороге, как сказано в Коране, когда путешественник не находит воды под рукою, и вернулись к своим лошадям, исполнив все предписания пророка.

— Господа! — сказали оба мавра, вне себя от восхищения, — вы раскрыли свою душу святому свету, исходящему из Мекки. Вы приняли ислам, — мы можем отправляться в большой город Джолибы.

— Знайте теперь, — сказал им эль-Темин, — никто никогда не должен подозревать, что мы родились не в Африке… Мы здесь разделим наш отряд, чтобы не возбуждать внимания в городах, по которым будем проезжать. Вы, — обратился он к обоим маврам, — прямо отправляйтесь в Тафилет, куда мы прибудем через двое суток после вас; по приезде вы скажете Кунье, чтобы он ускорил приготовления к отъезду, потому что мы тотчас отправимся в путь.

Оба мавра сели на лошадей и, повернув от берега по дороге более прямой, исчезли через несколько минут за оливковым лесом.

— Мы можем ехать вперед, — сказал довольный эль-Темин, — опыт удался по нашему желанию, и никто не примет нас с нашими смуглыми лицами и нечесанными бородами в одеждах кочевников за неверных. Не забудем самого важного — говорить между собой только по-арабски. Еще одно слово. Теперь, когда мавров здесь нет, я могу вам сказать, почему я настоял, чтобы мы взяли лошадей. Если нас узнают, до или после исполнения… плана, который ведет нас в Тимбукту, наше единственное спасение — в быстроте этих лошадей, которые за три или за четыре часа могут привезти нас к «Ивонне».

— Я никогда не позволял себе, — сказал тогда доктор, — расспрашивать вас о ваших намерениях; однако мне хотелось бы задать вам один вопрос: он давно уже мучил меня.

— В чем ваш вопрос, любезный доктор? Вы можете быть уверены, что я отвечу на него в границах возможного.

— Мы едем в таинственную столицу центральной Нигриции, в которую до сих пор мог проникнуть только один европеец, наш соотечественник Калье, едем не для того, чтобы осматривать ее, но для такой цели, которая хотя неизвестна мне, однако, насколько я мог понять из ваших разговоров, по крайней мере, удваивает опасности этого путешествия. Ну вот на что я прошу вас ответить мне: Уверены ли вы, что дорога по Великой пустыне лучше всякой другой?

— Караваны ходят только по двум дорогам: по той, которая идет из Тафилета вдоль Атласа, и той, которая из Уед-Нуна ведет сразу в пустыню и проходит ее во всю длину. Мы выбрали первую, потому что там мы можем чаще возобновлять наш запас зерен, плодов и воды.

— Все это так, если выехать из Марокко. Но почему же мы не отправились по Нигеру на «Ивонне», когда через три или четыре часа мы можем поспеть из Тимбукту на шхуне. Следовательно, мы в тот же промежуток времени можем прибыть со шхуны в Песчаный Город.

Эль-Темин улыбнулся.

— И вы могли подумать, доктор, что эта мысль ни-когда не приходила мне на ум за те четыре года, за которые я готовлю эту экспедицию? Но я никогда не останавливался на этой мысли, потому что она неудобоисполнима. Вспомните, что я вам часто говорил: нас ожидает неизбежная смерть, если догадаются, что мы европейцы… А как же можем мы скрыть это, если поедем по Нигеру на пароходе? Прибытие подобного судна в Тимбукту было бы событием. Мы, может быть, рисковали бы немногим на «Ивонне», потому что при малейшем неприязненном знаке мы могли бы тотчас вернуться по реке, и даже сделаем это, если наша экспедиция удастся; но к чему нам ехать по Нигеру, если станет известным, что мы европейцы?

— Не считая того, — вмешался Барте, — что Песчаный Город находится не на Нигере, а за пятнадцать миль от Кабры, служащей ему гаванью. Я оттуда приехал пять лет тому назад, и от этого мое предприятие не удалось… Нельзя ехать иначе, как по пустыне.

— Извините меня, друзья мои, что я мог подвергнуть сомнению ваше благоразумие и вашу опытность! — сказал тогда доктор. — И вздумал же я вмешиваться в то, что меня не касается! — прибавил он, улыбнувшись.

Три путешественника в сопровождении Хоаквина, продолжали путь к Фецу, куда прибыли вечером вскоре после заката солнца.

Фец — один из старейших городов в Марокко. Султан часто живет там, и Фец считается святым городом всеми мусульманами. Говорят, что он был основан в 800 году нашей эры калифом Бен-Едрисом. Его местоположение в углублении, образуемом отрогами Атласа, укрывает его от северных ветров; поэтому султаны выбрали его своей зимней резиденцией. Прежде очень мало населенный, он и теперь насчитывает не более сорока тысяч жителей. Все дома его построены из красного кирпича и очень высоки; они соединяются с противоположными домами на той же улице галереями, которые идут от одной террасы до другой, и высокими стенами, загораживающими всю улицу в некоторых местах. Эти стены пробиты стрельчатыми потернами, которые запирают на ночь, так что различные кварталы, отделенные одни от других, не имеют после назначенного часа сообщения между собой. Каждый из этих домов расположен точно так как Квадратный Дом: тот же внутренний двор, окруженный колоннами, поддерживающими несколько этажей, те же веранды, на которые отворяются двери, ведущие в комнаты; над всем этим возвышается терраса; это однообразный тип, принятый жителями в той части Африки. Разницу в жилищах бедных и богатых составляет только величина и украшение; здесь — простые кирпичи, там — мрамор; здесь — намалеванные красками арабески, там — арабески серебряные и золотые.

В Феце есть около трехсот мечетей, потому что каждая богатая фамилия строит свою; но только в трех или четырех торжественно читают Кхотбу, Domine salvum исламизма. Это происходит по пятницам, до торжественной молитвы; сначала молятся за Магомета, его семейство, его товарищей и четырех первых калифов, потом за царствующего султана, который считается государем правоверных.

Мечеть Бен-Едриса, основателя Феца, привлекает большое число поклонников; в самом центре, возле ниши, где имам становится читать молитву, находится могила калифа. Это святилище, самое уважаемое во всей империи, пользуется правом убежища, и каждый преступник находится там в такой безопасности, что никто не осмелится вывести его оттуда, даже по приказанию императора.