? А не можешь ли ты заставить его сыграть какую-нибудь песню? ? спросил я факира.
      ? Хорошо, я вызову дух старинного музыканта пагоды, ? ответил мне хладнокровно Ковиндасами.
      Я подавил в себе желание рассмеяться, так наивен был этот ответ.
      После довольно долгого молчания гармонифлют задвигался снова, послышалась точно прелюдия, и затем зазвучал, хотя и довольно глухо, но вполне понятно, мотив самой популярной песни малабарского берега.
      Толпу мукуту конда
      Аруне кани помле...
      (Принеси драгоценности,
      молодая дева из Аруне).
      И все время, пока длилась песня, Ковиндасами был неподвижен, прикасаясь лишь пальцами к шнурку.
      Желая проверить опыт, я опустился на колени возле инструмента, чтобы поближе видеть его, и вдруг, к неописуемому удивлению, заметил, что гармонифлют не только издавал звуки, но и клавиши его опускались и поднимались по мере надобности, точно невидимые пальцы прижимали и отпускали их.
      Это я видел, и это я утверждаю, но был ли я игрушкой галлюцинации или в магнетическом сне? Не знаю... А если это была не иллюзия и не шарлатанство?..
      К закату солнца Ковиндасами должен был уже стоять на молитве, а потому он ушел, предупредив, что на другой день не придет.
      Когда я выразил свое сожаление по этому поводу, он ответил:
      ? Завтра будет двадцать первый день моего пребывания в Бенаресе ? это последний день погребальных церемоний. С зари до зари должен факир простоять на молитве, после чего его миссия будет исполнена и он может вернуться в Тривандерам; но перед отъездом на родину я тебе подарю целый день и целую ночь, потому что ты был добр ко мне и к тому же... мои губы были замкнуты много месяцев и, благодаря тебе, раскрылись, так как ты заговорил со мной на том языке, на котором пела над моей колыбелью из листа банана моя старая ама (мать).
      Часто он говорил о ней, и слезы навертывались на его глаза. Я не встречал индуса, который бы говорил о своей матери без нежного умиления.
      В тот момент, когда факир хотел покинуть террасу, он заметил целый букет перьев красивейших птиц Индии, воткнутый в вазочку. Ковиндасами взял горсть этих перьев и подкинул их высоко в воздух. Перья начали опускаться на землю, но несколько пассов очарователя заставили их остановиться в воздухе, а затем каждое перышко начало винтообразно подниматься кверху, и, наконец, все они достигли текта из циновок, натянутого над террасой. Яркие перья, разбросанные на золотистом фоне циновок, производили очаровательный эффект, точно расшалившийся юноша-художник набросал на потолке прихотливые мазки, пробуя краски своей палитры.
      Факир вышел, и перья сейчас же упали на пол, но я нарочно оставил их там лежать, точно мне хотелось убедить самого себя в том, что я не был жертвой галлюцинации.
      Спускавшаяся ночь принесла с собой прохладу. Я отправился к себе на дингуи и велел рулевому пустить суденышко по течению.
      Против воли я был взволнован всеми этими непонятными для меня явлениями и хотел противопоставить им другие впечатления, впечатления сладких грез, которые навевали на меня волшебные ночи на Ганге и тихое мелодичное пение индусских рыбаков.
      Ковиндасами обещал мне, что перед отъездом в Тривандерам он призовет все свои силы, всех духов, которые, по его выражению, присутствовали при его сеансах, и покажет мне такие чудеса, о которых я буду помнить всю жизнь.
      В этот день у нас должны быть два сеанса, один при дневном свете, как и прежние, а другой ночью, но при каком мне угодно освещении.
      Едва солнце позолотило Гаты Шивы, как индус, выполнивший свой обет, известил меня о своем приходе через нубийца; он боялся застать меня спящим.
      ? Саранаи, айя! (Привет тебе, господин!) ? проговорил он, входя. ? Завтра факир возвращается в страну предков.
      ? Мои лучшие пожелания будут сопровождать тебя, ? ответил я. ? Пусть пизачи (злые духи) не коснутся твоего жилища в твое отсутствие.
      ? Да услышат твои слова духи, покровительствующие факиру и его родителям!
      ? У тебя в хижине есть дети?
      ? У факира нет жены.
      ? Почему же ты избегаешь тихих семейных радостей?
      ? Шива это запрещает.
      ? Как! Ваш Бог...
      ? Да, он запрещает тем, кому он дает власть говорить с духами, иметь какие-либо заботы, которые отвлекли бы их от назначения, данного им.
      ? Значит, ты веруешь, что Шива сам возложил на тебя миссию проповедывать веру в него?
      ? Да, а также и привлекать тех, которые не верят в проявление духов, вызванных высшей властью, чтобы утешить одних и обратить других. Моя семья ? весь мир.
      Я больше не настаивал, а факир, по своему обыкновению, не искал продолжения подобного разговора.
      Но мне очень хотелось бы получить от Ковиндасами более точные сведения о многих вещах, а главное, какие средства употребляют брамины, чтобы так воспитать факиров.
      Я знал, что они подвергают их искусу, и мало-помалу факиры становятся покорными машинами в их руках, но точно я ничего не знал.
      Я решил попытать счастья.
      ? Если бы малабарец нашел возможным уделить перед сеансом несколько минут для разговора, то франги был бы очень доволен.
      ? Ковиндасами к услугам своего друга франги, ? откликнулся факир.
      ? Я хотел спросить у тебя о твоей прошлой жизни.
      ? Факир еще недостаточно очнулся от всего земного и потому не может помнить о своих прежних существованиях... Он помнит лишь то, что с ним было за его настоящую жизнь.
      ? Я не о том тебя хотел спросить.
      ? О чем же именно?
      ? Я хотел спросить тебя о прошлом твоей теперешней жизни.
      ? Все, что факир может раскрыть тебе, не изменив своей клятве, он готов сказать тебе.
      ? О какой клятве ты говоришь?
      ? Покидая пагоду, в которой мы воспитывались, мы все даем клятву не раскрывать тех великих и глубоких тайн, которым нас научили.
      ? Я вполне понимаю, что тебе запрещено раскрыть магические формулы, заклинания и мантрамы, которым тебя научили, но не мог бы ты мне объяснить, каким образом один из ваших впадает в каталепсию и может оставаться месяцами без еды...
      ? При помощи духов Питри.
      ? Спасибо, факир, ? ответил я, ? это все, что я хотел знать.
      Я понял, что Ковиндасами даст этот один ответ на все мои расспросы, и решил, что спрашивать дальше бесполезно.
      Обождав с минуту и не слыша дальнейших вопросов, факир поклонился в знак того, что считает разговор оконченным и, опустившись на пол, скрестил ноги в обычной позе индуса.
      Очарователь принес с собой мешочек, наполненный мелким песком, который он и высыпал на пол перед собой. Разровняв песок тонким слоем, он пригласил меня сесть за стол напротив и взять лист бумаги и карандаш, а для себя попросил какую-нибудь палочку. Я дал ему ручку от пера, которую он бережно положил на слой песка.
      ? Я вызову Питри, ? сказал он мне. ? Когда ты увидишь, что один конец моей палочки поднимается кверху, начни чертить какие-нибудь знаки на бумаге, которая лежит перед тобой, и ты увидишь, что те же знаки будут начертаны и на песке.
      С этими словами факир простер руки над песком, шепча какие-то заклинания.
      Действительно, через несколько мгновений один конец палочки поднялся почти вертикально, а другой, прикасавшийся к песку, начал слепо подражать движениям моего карандаша, которым я чертил замысловатые фигуры на бумаге. Когда я остановился, остановилась и палочка; я начал снова ? она опять задвигалась. Все это время факир оставался неподвижен и ни на секунду не прикасался к палочке.
      Подозревая, не следил ли очарователь за движениями моего карандаша, заставляя палочку подражать им, я встал и переместился за спину факира, откуда он никоим образом не мог видеть, что я рисую.
      Но когда мы вновь сверили наши чертежи, то они оказались совершенно сходными.
      Разгладив песок, изборожденный разными фигурными завитками, факир сказал мне:
      ? Задумай какое-нибудь слово на языке богов (по-санскритски).
      ? Почему именно на этом языке?
      ? Потому что духи любят пользоваться этим бессмертным наречием, недоступным для нечистых.
      Я взял себе за правило не вступать в религиозные пререкания с факиром и исполнил его приказания.
      Я задумал слово, и сейчас же магическая палочка поднялась и начертила на песке слово:
      "Пуруча" ("небесный производитель").
      Это было именно то, что я задумал.
      ? Задумай теперь целую фразу, ? продолжал очарователь.
      ? Готово.
      На песке появились слова:
      "Адпсете Вейкунтам Гарис" ("Вишну спит на горе Вейкута").
      ? А может ли вызываемый тобой дух, ? спросил я, ? написать мне двести сорок третий стих четвертой книги Ману?
      Не успел я окончить вопроса, как палочка задвигалась и написала:
      "Дармапраданам пуричам тапаза хата кильвизам.
      Паралокам найати асу базуантам касариринам".
      Что означает:
      "Человек, все действия которого направлены к добродетели, и все грехи которого заглажены благочестием и жертвами, достигает небесного жилища, блистая светом в виде совершенного существа".
      Уже перестав удивляться верности получаемых ответов, я положил руку на лежавшую на одном из столов книгу, содержавшую выдержки из Риг-Веды, и просил назвать первое слово пятой строки на двадцать первой странице. В ответ палочка начертила:
      "Девадатта" ("Богом данный").
      Я справился, ? оказалось верно.
      ? Не хочешь ли задумать какой-нибудь вопрос? ? сказал факир.
      Я кивнул головой в ответ и задумал вопрос: кто наша общая мать?
      Палочка начертила на песке:
      "Вазунда" ("Земля").
      Объяснить все эти явления я не берусь, да и не могу...
      Ловкость ли это факира или громадная доза магнетизма ? не знаю, но я это видел своими глазами и утверждаю, что какие-нибудь проделки были немыслимы, во-первых, потому, что подготовить их заранее факир не имел возможности, а во-вторых, сеанс прошел при ослепительном свете полуденного солнца, и от меня не уклонилось бы ни одно движение факира.
      Я сделал несколько шагов по террасе и остановился у ее балюстрады. Ковиндасами последовал за мной. Слева тянулся большой сад, где один из слуг лениво черпал воду из колодца, сливая ее в водоем, откуда она по бамбуковым трубам бежала в комнату для омовения.
      Взглянув в этом направлении, факир, улыбнувшись, простер к колодцу свои руки, и вдруг, к ужасу бедняги метора, веревка остановилась, и вытащить ее он, несмотря на все усилия, не мог.
      Обыкновенно, всякие препятствия в работе индусы приписывают злым духам и сейчас же начинают петь заклинания, секрет которых покупают, и не очень дешево, у браминов, которые их надувают без зазрения совести.
      Перепуганный метор затянул гнусавым и визгливым голосом какие-то заклинания, как вдруг горло отказалось ему повиноваться, и он остался с открытым ртом и выпученными от страха глазами. Но вот очарователь опустил свои руки, и бедняга мог вновь орать сколько угодно, а зачарованная веревка легко вытащилась вместе с ведром.
      К этому фокусу я отнесся скептически, так как факир мог легко накануне сговориться с кем-нибудь из слуг, работавших в саду раджи.
      Но я этого не сказал, и мы вернулись к месту наших опытов. Опускаясь в кресло, я заметил факиру, что сейчас слишком душно, но он, по-видимому, не обратил внимания на мои слова и казался погруженным в какую-то думу. Вдруг со стола поднялся в воздух лежавший на книге пальмовый лист, употребляемый индусами вместо веера. Лист приблизился к моему лицу и начал медленно колыхаться предо мной, навевая прохладу. Я еще более удивился, когда услышал, что вместе со свежестью опахало приносит мне точно очень издалека едва уловимые, но довольно ясные звуки напева, но не индусского, а того, что поют на утренней заре охотники в горах.
      Звуки смолкли, веер упал на свое прежнее место, а я остался с мучительным вопросом ? неужели я был жертвой галлюцинации, неужели это была иллюзия, сон, но я не сплю: вот моя комната, вот знакомая терраса, вот Ковиндасами, который собирается уйти позавтракать и отдохнуть несколько часов, так как он не ел и не спал целые сутки. Уходя, факир остановился на пороге двери, и, скрестив на груди руки, он, ни на что не опираясь, стал медленно подниматься вверх и остановился в воздухе на двадцать пять-тридцать сантиметров от земли. Дверь была завешана шелковой портьерой, затканной красными, белыми и золотыми полосами, и я ясно видел, что ноги факира пришлись на уровне шестой от пола полосы.
      Как только факир начал подниматься на воздух, я схватил свой хронометр и стал следить за стрелкой. От начала поднятия и до момента, когда ноги очарователя вновь коснулись земли, прошло около десяти минут, причем около пяти минут он держался неподвижно в воздухе.
      Теперь, когда я думаю об этом явлении, я допускаю мысль, что видел его в магнетическом сне, то есть что очарователь заставил меня увидеть то, чего на самом деле не было.
      Это единственное допустимое объяснение, так как вряд ли можно было сомневаться в том, что Ковиндасами ? магнетизер, обладающий большой силой.
      Прощаясь с факиром, я спросил, сможет ли он во всякое время повторить этот опыт.
      ? Факир мог бы подняться даже до облаков, ? бесстрашно ответил мне очарователь.
      ? Каким образом до этого доходят?
      Вопрос этот вырвался у меня невольно, так как он уже двадцать раз говорил мне, что он лишь орудие в руках Питри.
      Вместо ответа факир торжественно произнес два стиха из Вед:
      Свадьяйе нитьяукта сьят
      Амбарад аватарати дива
      (Надо, чтобы он был в постоянном общении,
      Посредством созерцательной молитвы,
      И тогда высший дух снизойдет с неба).
      Миссионер Гук в своих очерках путешествия по Тибету описывает подобное же явление, и я думаю, что это ни что иное, как очень искусно выполненный фокус.
      Одним из самых обыкновенных фокусов факиров считается их умение влиять на рост растений, то есть что последние в несколько часов достигают такого развития, на которое в своей естественной жизни должно потребоваться много месяцев и даже лет.
      Хотя я уже не раз видел это явление у других факиров, но считал его довольно искусной проделкой и, главное, забыл записать, при какой именно обстановке оно происходило.
      Хотя я видел на деле чудную силу или ловкость факира, но все же мне захотелось заставить его воспроизвести многие явления, которые я уже знал, именно с целью проследить все и не дать ускользнуть ни малейшей подробности.
      Мне просто хотелось по возможности затруднить работу факира и постараться изловить его на чем-нибудь.
      Он должен был дать мне сегодня еще два сеанса, один днем, от трех до пяти, а другой ночью.
      Когда вернувшийся факир узнал о моем желании, он нисколько не удивился, но ответил с обычной простотой:
      ? Факир к твоим услугам.
      ? А ты позволишь мне самому выбрать землю, вазу и семя, которое ты заставишь здесь вырасти?
      ? Вазу и семя, да! Но земля должна быть взята из гнезда кариа.
      Кариа ? маленькие белые муравьи, которые строят себе громадные муравейники, достигающие иногда восьми-десяти метров в вышину. Их очень много в Индии, и достать земли из их муравейника сущий пустяк.
      Я приказал Амуду принести этой земли, обыкновенный гормок из-под цветов и несколько различных семян.
      Факир предупредил нубийца, что землю надо хорошенько растереть между двумя камнями, так как муравейники эти складываются очень плотно, и комья этой земли очень крепки.
      Хорошо, что он сказал об этом заранее, так как в пышных апартаментах раджи неудобно было бы разбивать земляные комья.
      Через четверть часа Амуду принес все требуемое, и я велел ему оставить нас вдвоем.
      Хотя я и не боялся, что факир соблазнит моего слугу на какую-нибудь проделку, но мне хотелось быть уверенным, что я не упустил ни одной предосторожности.
      Я передал факиру горшок, наполненный беловатой землей. Белые муравьи выпускают из себя на каждую крупинку земли жидкость и склеивают крупинки между собой так крепко, что жилища их делаются совершенно непроницаемыми.
      Тихо бормоча мантрамы, слов которых я не мог разобрать, Ковиндасами полил обильно землю водой и начал ее перемешивать. Когда он нашел, что земля достаточно подготовлена, то обратился ко мне с просьбой дать ему какое-нибудь семечко и кусок белой материи.
      Случайно мне попалось между семенами, принесенными Амаду, зернышко; я спросил, могу ли я сделать на нем отметку, и, получив в ответ молчаливый кивок, сделал царапину на кожуре зерна и передал его факиру вместе с несколькими метрами кисеи от москитов.
      ? Скоро я засну сном духов, ? сказал мне Ковиндасами. ? Обещай мне, что ты не дотронешься ни до меня, ни до этого горшка.
      Это звучало очень торжественно, но пришлось пообещать.
      Сильно смоченная водой земля превратилась в довольно жидкую грязь, куда очарователь и посадил зернышко, затем воткнул в горшок свой посох и все это прикрыл куском кисеи, так что концы материи совершенно закрыли горшок. Затем он сел на пол возле в своей обычной позе, простер над импровизированным сооружением руки и впал мало-помалу в полное состояние каталепсии.
      Я пообещал не трогать его и не знал, серьезно он это сказал или шутя, но когда прошло полчаса, а он сидел все так же неподвижно, я убедился, что это не шутка. Самый сильный человек не в состоянии просидеть десяти минут, вытянув перед собой горизонтально руки.
      Миновал час, но ни один мускул не дрогнул на лице факира.
      Почти голый, с блестящим загорелым телом, с открытыми, устремленными в одну точку глазами, факир походил на бронзовую статую в мистической позе.
      Сначала я поместился против него, чтобы ничего не пропустить, но скоро уже не мог выносить его, хотя и полуугасшего, взгляда, испускавшего целые потоки магнетических струй.
      Сила этого человека была так велика, что в известный момент мне показалось, что все заплясало вокруг меня: мебель, хрусталь, вазы с цветами; казалось, что мозаичный пол террасы колеблется, точно волна, вздымаемая ветром, казалось, что и факир готов принять участие во всеобщей пляске.
      Желая стряхнуть с себя эту галлюцинацию чувств, следствие слишком напряженного взгляда в глаза факира, я встал и, не теряя из виду последнего, все такого же неподвижного, попеременно смотрел то на него, то на Ганг, чтобы дать отдых глазам.
      Я ждал два часа; солнце быстро приближалось к горизонту, когда легкий вздох заставил меня встрепенуться: факир понемногу приходил в себя.
      Если только этот иллюминат из пагод не был в продолжение двух часов в состоянии каталепсии, то значит, он слишком большой артист, который великолепно провел свою роль.
      Когда факир, видимо, совершенно пришел в себя, он дал мне знак приблизиться.
      Я быстро повиновался.
      Сняв осторожно кисею, закрывавшую горшок, он показал мне свежий и зеленый стебель, почти двадцати сантиметров вышины.
      Как бы угадывая мою мысль, Ковиндасами запустил пальцы в землю, которая за это время почти высохла, и осторожно извлек растеньице, ? на беленькой корневой мочке виднелось зернышко с царапинкой, сделанной мной два часа тому назад.
      Было ли это именно то самое зернышко и та самая царапинка?
      Одно могу сказать: никакого подмена я не заметил. Факир не уходил с террасы, и я не спускал с него глаз. Приходя сюда, он не знал, что именно потребую я от него. Спрятать какое-нибудь растение под своей одеждой он не мог уже потому, что ее на нем почти и не было, да и, во всяком случае, как он мог предвидеть, что я из массы разнообразных зерен остановлюсь на нем?
      Один Амуду мог принести несколько разных молодых растений и их семян и передать их факиру, а тот в свою очередь удивительно ловко подменил все это под самым моим носом.
      Но, повторяю, я не в состоянии допустить мысли, что мой нубиец, при его презрении к желтой расе, мог бы сойтись с одним из этих желтых, чтобы надуть меня.
      И все-таки виденное мной было так странно, и я не могу ничем объяснить его.
      Есть случаи, когда разум положительно отказывается дать себе ясный отчет в чем-нибудь; так было и теперь со мной.
      Насладившись несколько минут моим недоумением, факир сказал мне с нескрываемой гордостью:
      ? Если бы я продолжал мои мантрамы, то через восемь дней на растении уже были бы цветы, а через две недели и плоды.
      Вспомнив рассказы миссионера Гука, а также и то, что мне приходилось видеть раньше, я отвечал с улыбкой:
      ? Факир ошибается!
      ? Объяснись.
      ? То есть его сила не так велика, как он воображает.
      ? У него силы постольку, поскольку духи ниспошлют ее ему.
      ? Я видел факиров могущественнее тебя. Они заставляли растение вырасти и дать плоды в продолжение двух часов.
      Говоря это, я едва не рассмеялся.
      Факир снисходительно улыбнулся и ответил мне высокопарным тоном:
      ? Это ты ошибаешься, факиры были здесь ни при чем, но Питри захотели этого и принесли дерево с плодами. Я показал тебе явление моментального произрастания, но даже чистый флюид, направляемый духами Питри, не может произвести в один день все фазы произрастания, то есть рождение, цветение и плодоношение...
      ? Знаешь, я не нахожу, чтобы одно из них сделать было труднее, нежели другое, раз уже духи пришли, да и к тому же при желании...
      Но я не стал продолжать в этом тоне, не желая обижать человека, будь он престидижитатор или иллюминат, но, во всяком случае, относившегося ко мне с искренним расположением.
      Приблизился час омовений, и, уходя, факир обещал вернуться к десяти часам вечера.
      Вся ночь должна быть посвящена явлениям теней.
      Мне все же хотелось подыскать объяснение описанного явления.
      Многие, жившие в Индии, знают, что там существует несколько огородных растений, которые, будучи посажены на заре в рыхлую и сырую почву, под влиянием здешнего солнца, которое делает чудеса, всходят около полудня, а к шести часам вечера, то есть к закату, они уже достигают нескольких сантиметров.
      С одной стороны, кажется, будто бы и чудо, а с другой стороны будто бы и изумительно ловкая проделка.
      Совершив свои вечерние омовения и подкрепившись пищей, Ковиндасами тихо вошел ко мне в назначенный час.
      Сначала я ограничусь тем, что дам точный отчет об этой удивительной ночи, мельчайшие подробности которой я вряд ли когда-нибудь забуду.
      ? Разве факир не чувствует себя утомленным после трех недель поста и молитвы? ? спросил я, дружески кланяясь малабарцу.
      ? Тело факира никогда не устает.
      ? Но ведь ты, как и другие люди, подвержен обычному течению жизни.
      ? Тело повинуется факиру, а не факир требованиям тела.
      ? Ты меня удивляешь! Ведь бываешь же ты голоден, как же тогда...
      ? Для служителей Питри не существует ни голода, ни жажды.
      ? О, я знаю, что вы способны выдержать очень долгий пост.
      ? Тело ? раб... Оно должно повиноваться... Однако я к твоим услугам.
      ? И я готов, факир, ? отвечал я.
      Перед тем как войти ко мне, очарователь снял с себя "лангути", небольшой кусок полотна, который он носил в виде повязки вокруг бедер, и который заменял ему всю одежду, и положил его на верхнюю ступеньку лестницы. На веранду он взошел совсем голым, лишь держа посох о семи коленах.
      ? Ничто нечистое не должно касаться тела вызывателя, если он хочет быть в полном общении с духами, ? сказал мне Ковиндасами.
      Мою спальную комнату, выходящую на террасу, и самую террасу я запер со всех сторон, так что проникнуть сюда никто не мог.
      С потолка спускались на бронзовых цепях лампы в виде шаров молочного цвета, так что свет проникал во все уголки, позволяя читать даже самую мелкую печать.
      В каждом индусском доме можно встретить небольшие медные жаровни, на которых постоянно лежат тлеющие угли. Время от времени на них бросают кусочки душистого порошка, в состав которого входят сандал, корень ириса, ладан и мирра.
      Факир поставил такую жаровню посреди террасы, а рядом с ней медное блюдо, полное душистого порошка, и опустился возле на пол в своей излюбленной позе.
      Скрестив руки на груди, он затянул на каком-то совершенно неведомом языке не то заклинания, не то какие-то магические формулы.
      Когда факир умолк, то, опершись правой рукой на свой посох, левую крепко прижал к сердцу и замер. Я уже думал, что он, как и днем, впадет в каталепсию, но время от времени он отнимал руку от сердца и сильно потирал ею лоб, как бы желая облегчить пассами работу мозга.
      Вдруг я не удержался и вздрогнул... Легкое фосфоресцирующее облачко заклубилось предо мной, и внутри его я мог различить очертания нескольких рук; через несколько минут некоторые из них потеряли свою прозрачность и стали почти настоящего телесного цвета, а другие еще более светились; одни давали от себя тень, а другие были так прозрачны, что я видел насквозь те предметы, которые были позади них; я насчитал около шестнадцати рук.
      ? Можно ли мне дотронуться до них? ? спросил я факира, но не успел еще окончить вопроса, как одна из рук отделилась от облака и, точно порхая в воздухе, приблизилась к моей протянутой руке. Я пожал ее, и в моей руке очутилась мягкая, нежная, маленькая, как у женщины, рука.
      ? Дух здесь, хотя тебе видна лишь одна рука его, ? проговорил Ковиндасами, ? и ты можешь, если хочешь, заговорить с ним.
      ? А ответит ли он мне?
      ? Попробуй.
      Улыбаясь, я попросил, чтобы дух обладательницы этой прелестной ручки оставил мне что-нибудь на память.
      Немедленно я почувствовал, как рука шевельнулась в моей и, выскользнув, понеслась к букету цветов, из которого выдернула бутон розы и, уронив его к моим ногам, исчезла.
      Около двух часов продолжалось загадочное явление... Таинственные руки то гладили меня по лицу, то обвевали веером, то рассыпали дождем цветы, то чертили в воздухе огненными буквами слова и даже целые фразы, которые тотчас же таяли.
      "Дивьявапур гатва"
      Что по-санскритски значит: "Я принял флюидическое тело".
      Некоторые высказывания так поразили меня, что я наскоро записывал их карандашом.
      "Атманам крейяза йочатас. Дехаз сья виспоканат."
      То есть "Ты достигнешь счастья, сбросив свою тленную оболочку". В это время точно молнии бороздили воздух в обеих комнатах.
      Мало-помалу руки стали как бы таять, а с ними исчезло и облачко. На том месте, где исчезла последняя рука, мы нашли венок из желтых иммортелей с резким запахом, какие обыкновенно употребляются индусами при всех церемониях.
      Я описываю все это, как оно было на самом деле, воздерживаясь от всяких комментариев, которые я выскажу впоследствии.
      Все, что я могу подтвердить, ? так это то, что двери обеих комнат были заперты, что ключи от них лежали у меня в кармане и что факир не сдвинулся ни на мгновение с места.
      За этим явлением последовали два еще более замечательных.
      Ковиндасами проговорил новое заклинание, и над курительницей, которую я, по просьбе его, все время поддерживал, появилось другое облако. Оно походило на первое, но было плотнее его и почти молочного цвета. Мало-помалу оно начало принимать человеческую форму, и я различил в ней облик коленопреклоненного старого брамина. На челе он носил знаки, посвященные Вишну. Тройной шнур, знак священного сана, обвивал его тело.
      Он поднял руки над головой, как бы в экстазе молитвы, и губы еще шевелились, как бы шепча священные слова. Вдруг он протянул руку к порошку, лежавшему на подносе, и, взяв щепотку, бросил его на уголья.
      Густой благовонный дым наполнил обе комнаты, и, когда он рассеялся, я увидел, что брамин стоит в двух шагах от меня, протягивая ко мне руку; я взял ее в свою, и хотя она оказалась очень костлявой и желтой, но все же живой и мягкой.
      ? Скажи, был ли ты когда-нибудь жителем земли, ? спросил я у неведомого пришельца.
      Не успел я докончить, как на груди брамина появилось огненное слово "Ам" (Да). Точно кистью, обмоченной в фосфор, кто-то начертал это слово.
      ? Не оставишь ли ты что-нибудь на память о твоем посещении? ? продолжал я.
      Брамин разорвал бывший на нем тройной шнур и, подав его мне, исчез.
      Я думал, что сеанс кончился, и хотел отворить окна, чтобы впустить струю свежего воздуха, как заметил, что факир и не думает покидать свое место. В то же время слуха моего коснулся какой-то странный напев, точно кто-то играл на гармонифлюте, который был уже у нас в ходу во время сеансов два дня тому назад. Но я знал, что еще вчера, по просьбе Пейхвы, инструмент унесли к нему.
      Отдаленные звуки все приближались, точно теперь играют в соседней комнате, но вот они ближе, вот в моей спальне... Я вижу, что чья-то тень скользит вдоль стены, и я различаю в ней старого музыканта пагоды; в руках он держит гармонифлют, из которого извлекает монотонные, жалобные звуки, свойственные священной музыке индусов.
      Обойдя кругом спальню и террасу, музыкант исчез, и на месте, где он как бы растаял, я нашел гармонифлют.
      Да, это был тот самый гармонифлют раджи. Но как он попал сюда? Я осмотрел все двери; они были заперты, а ключи у меня в кармане.
      Ковиндасами встал. На беднягу было жаль смотреть ? пот градом катился с него, и видно было, что он совершенно обессилел... А между тем, через несколько часов он должен пуститься в далекий путь.
      ? Благодарю тебя, малабарец, ? проговорил я, называя его тем именем, которое заставляло биться его сердце, так как напоминало о его дорогой родине. ? Да охранят тебя в пути Великий, Всемогущий, пребывающий в трех лицах (Брама, Вишну, Шива), и да найдешь ты радость и счастье в твоей хижине на благословенной родине.
      Если бы я выразился менее витиевато и пышно, то бедный брамин считал бы себя обиженным.
      Он мне отвечал в том же тоне и еще более высокопарно и, приняв мой денежный подарок, но даже не удостоив его взглядом и не поблагодарив меня за него, проговорил меланхолически свой последний салям, и бесшумно исчез за портьерой, прикрывавшей входную дверь.
      Я сейчас же крикнул моего нубийца и приказал отворить все окна и двери, откинув все циновки террасы, чтобы освежить свои комнаты.