Сюда ведут четыре мраморных двери, и все сделано из белого мрамора, за исключением великолепной мозаики из черного мрамора над водами, мозаика представляет собою стихи из корана. Эти надписи идут вроде бордюров и нельзя себе представить, как они оригинальны и эффектны.

По четырем углам площадки находится по великолепному минарету в сто пятьдесят футов вышины каждый.

Несмотря на величественный вид, все эти колонны так легки и грациозны, что представить их себе, не видев их, невозможно. Такая масса белого, полированного, резного и точеного мрамора является одним из самых чудесных зрелищ в мире.

Некогда двери этого великолепного здания были из массивного чеканного серебра, а полумесяц, сверкавший на шпиле в тридцать футов вышины, из чистого золота, как и самый шпиль. Но англичане давно уже заменили эти драгоценные металлы простой поделкой.

Справа и слева Тай-Магала были выстроены две мечети из красного гранита с инкрустациями из белого мрамора и с мраморными же куполами, обе чарующей красоты.

Внутренность Тай-Магала превышает ожидания. Среди одной из зал стоят саркофаги Шах-Егана и его верной подруги, тела которых заключены в гробницы из сандалового дерева художественной работы.

Саркофаги, как и стены зала, покрыты мозаичными цветами и надписями, удивительно тонкой, артистической работы из корнолина, агата, лапис-лазури, яшмы и других полудрагоценных камней. Цветы натуральной величины и так хорошо сделаны, что можно подумать, что их только что сорвали и положили на белый атлас.

Цветы удивительно натуральны, и в каждом лепестке гвоздики собрано до тридцати пяти оттенков красного карнолина.

План этого великолепного здания приписывают самому строителю, причем предание говорит, что для выполнения его он созвал самых искусных мастеров.

За мечетью расположен дивный сад, наполненный чудными персиковыми деревьями, а между ними тянутся виноградные лозы и миллионы восхитительных бенгальских роз. Через весь сад к мечети ведет широкая аллея из кипарисов.

Трудно передать ту красоту и величие, которыми поражает мечеть, если смотреть на нее с дальнего конца этой аллеи, эти фонтаны, купола, минареты, колонны, террасы из чудного белого полированного мрамора выступают на фоне пышной зелени и дают такую изумительную картину чистой красоты, что человеческий язык бессилен выразить ее.

Я принялся бродить по этому прекрасному саду, вечно покрытому цветами и фруктами, и при виде этого волшебного памятника не мог удержаться от печального сравнения. Во времена своего владычества монголы покрыли всю Индию дивными, несравненными памятниками и употребляли богатства страны на ее украшение и процветание, а англичане думают лишь о том, как бы самим откормиться за счет Индии.

Почти пятнадцать лет ушло на постройку Тай-Магала, стоила она около двадцати пяти миллионов, громадная сумма для того времени.

Мрамор добывали в Кандагаре, за шестьсот миль отсюда. Гранит для садовой стены и для окружающих зданий привозили с гор Мейвара.

Говорят, что у Шаха-Егана было намерение поставить точно такой же монумент и по другую сторону реки, для своей могилы. Он хотел соединить оба здания каменным мостом через реку, но не успел того сделать. Пленником своего сына Аурензеба, который свергнул его с трона, он окончил свои дни в Агре, откуда до последней минуты жизни мог видеть мавзолей, в котором покоилась его дорогая Hyp.

Я должен отдать справедливость англичанам за то, что они взяли Тай-Магал под свое специальное покровительство и не жалеют ни денег, ни забот на поддержку этой мечети в хорошем состоянии, сад содержится прекрасно и постоянно открыт как для европейцев, так и для туземцев, которые бы пожелали его осмотреть или прогуляться.

Третий день моего пребывания в Агре был воскресный, все фонтаны были пущены, сад наполнен веселыми и блестящими группами разнообразных посетителей, одни в кафтанах из бархата или вышитого золотом брокара, другие б кисее, расшитой серебряными блестками, с тюрбанами из кашемира.

Я не мог покинуть Агру, не посетив Футтипур Сикри, которую справедливо зовут индийским Версалем монгольских императоров.

Это место находится в двадцати пяти милях от Агры, оно было очень любимо Акбаром и его потомками. Хотя сейчас там нет ничего, кроме хижин и развалин, где ютятся бедные поселяне, но то, что остается от былого здания, еще чрезвычайно красиво и изящно и, пожалуй, превосходит все, что встречается в других провинциях Индии.

Мечеть, которая составляла часть дворца Акбарэ, очень красива.

Против входа два мавзолея, удивительно изящных, в них покоятся многие из семьи Акбара, а также и Солиман, его любимый министр.

Город Футтипур положительно весь в развалинах, и лишь обломки колонн, разбитые капители и груды осколков мрамора, заросших зеленью, свидетельствуют о былом блеске.

Агра и ее окрестности может справедливо назваться страною дворцов, потому что я не знаю нигде в мире столько развалин и пышных монументов, как здесь.

Вечером, вернувшись из Футтипура, я дал распоряжение Амуду относительно отъезда на другой день утром и, качаясь в своем гамаке, повешенном между двумя тамариндовыми деревьями, мирно отдыхал, вдруг я увидел перед собою знаменитого Бану, доверенного слугу моего сослуживца и друга господина де М., начальника суда в Андернагоре, не успел я опомниться от понятного изумления, как моя рука очутилась в руке самого господина де М., который, улыбаясь, говорил мне:

— Я бы нашел вас даже в джунглях!

— Что случилось? — спросил я, обеспокоенный, отвечая на его дружеское приветствие.

— Ничего дурного, семья ваша чувствует себя хорошо!

— Ну, слава Богу! Какую тяжесть вы сняли с моей души!

— Я явился, чтобы прервать ваше путешествие. Судья, который исполнял за время вашего отпуска ваши обязанности, захворал этой ужасной бенгальской лихорадкой, и ему пришлось экстренно уехать, так что теперь суд без председателя, генеральный прокурор в Пондишери телеграммой просил меня вызвать вас в Чандернагор для присутствия на сессии, с присяжными, а сессия открывается через неделю. Так вот, вместо того, чтобы телеграммами разыскивать вас, я предпочел сесть в поезд и через тридцать шесть часов был в Бенаресе, а там мне уже было легко напасть на ваш след.

— Если так, — отвечал я, — то я готов следовать за вами хоть сейчас. Мне надо лишь отпустить моего виндикару и развязаться с фурой и быками.

— Можно и не спешить, — отвечал мне господин де М., разыскивая вас, я имел в виду поохотиться три-четыре денька в джунглях Мейвара, говорят, эта местность кишит тиграми, буйволами и дикими кабанами, и мне очень хотелось бы при вашем участии посетить те места!

— Хорошо, — ответил я моему другу, —так как железная дорога доставит нас в три дня в Чандернагор, то у нас имеется достаточно времени, чтобы исполнить ваше желание!

— Тем более, что нам вполне достаточно двух дней для подготовки к сессии!

— Отлично! А охотились ли вы когда нибудь на тигра? — спросил я моего друга.

— Никогда! — отвечал он.

— А не попадем мы из-за вас тигру в лапы?

— Правда, на больших зверей я не охотился, но глаз у меня верный и промахов я не даю!

— Я не знал такого таланта за вами!

— Хотите убедиться?

Над нами высоко пролетала ласточка, и я не успел остановить руки моего друга, как выстрел уже прогремел, и бедная птичка упала к нашим ногам.

— Но вы удивительный стрелок! — в восторге вскричал я. — И до сих пор вы мне об этом не говорили!

— Как вы думаете, могу я рискнуть выступить против тигра в обществе вас и вашего смелого Амуду?

— Без сомнения, но при условии, что при виде тигра или буйвола вы сохраните присутствие духа и полное хладнокровие, как будто бы это была простая птичка!

— Я не могу вам обещать, что не буду испытывать никакого волнения и что душа моя при виде опасности не уйдет в пятки, но могу дать вам слово, что рука моя не дрогнет и что я не сдвинусь ни на йоту с назначенного мне пункта, уже давно мечтаю я испытать волнения этой охоты и, зная ваш громадный опыт, позволяю себе просить вас взять меня с собою!

— Хорошо, мой друг, — отвечал я, — пусть будет по-вашему, и я думаю, что опасность будет уже не так велика, как вы думаете. Прежде на охоту за царем джунглей выходили с простым карабином, но с тех пор, как придумали разрывные пули, нужно быть непростительно неосторожным, чтобы дать ему растерзать себя… Я ставлю одно условие, что вы будете послушны во всем Амуду, который поведет охоту, я сам всегда полагаюсь на него!

Господин де М., улыбаясь, отвечал, что слово Амуду будет для него законом.

Было решено, что рано утром на другой день мы оправимся в деревню Секондару, где, пока мы будем осматривать могилу великого Акбара, мой нубиец и Тчи-Нага легко соберут нам загонщиков, без которых нам было немыслимо рискнуть проникнуть в джунгли.

Деревня Секондара находится милях в шести от Агры. Она представляет груду развалин, в которых ютятся несколько сот туземцев. По многим признакам видно, что некогда Секондара была предместьем императорского города.

После трех часов пути мы разбили в ней нашу палатку. Амуду пошел искать загонщиков, а Тчи-Нага отправился посмотреть, не найдется ли чего-нибудь для пополнения припасов нашей походной кухни. Редко когда он возвращался с пустыми руками, птицы, дичи и рыбы много, лишь выбирай.

До завтрака оставалось два часа, и мы решили употребить их на осмотр мавзолея Акбара. План этого здания очень оригинальный и значительно отличается от обыкновенной монгольской архитектуры, он представляет из себя правильный четырехугольник. Нижний этаж ничем не замечателен, исключая наружной колоннады и склепа, в котором под мраморными саркофагом покоится прах самого князя.

Над могилой горит лампа, огонь в которой поддерживается несколькими бедными муллами, они же заботятся и о свежих цветах в последнем жилище покойного.

Над этим этажом возвышается другой, в виде отдельного зала, и прямо над склепом, здесь тоже стоит саркофаг, но этот покой окружен не комнатами, как всегда, а выходящими на все четыре стороны террасами с прелестной колоннадой, так что он меньше первого, над ним второй такой же, затем третий и четвертый и все одинаковые, но один меньше другого, в виде пирамиды.

Широкая мраморная площадка над четвертым этажом окружена прелестной балюстрадой из белого мрамора, удивительно тонкой ажурной работы, все углы украшены башнями с мраморными же куполами.

В центре поставлен пятый мраморный саркофаг неописуемой красоты. На нем начертано имя Джигагира, сына Акбара. Раньше эта надпись была выложена драгоценными камнями, как нам сказал наш проводник мулла, но камни эти давно исчезли.

Великое имя Акбара, государя, царствовавшего в течение пятидесяти одного года и насадившего в Индии справедливость и процветание всех искусств так заполняет собою весь этот выстроенный им монумент, что обыкновенно путешественник почти не обращает внимания на могилы других князей, покоящихся в том же мавзолее.

Работы, которые он производит для блага и преуспевания своего народа, так грандиозны, что в Европе не смогут даже представить себе, что такое они представляют, можно привести пример: он провел в Индостане от Ганга до Инда широкую дорогу, обсаженную по бокам плодовыми деревьями. Через каждые две мили находился колодезь, а на каждом переходе караван-сарай, где путешественники получали за счет казны воду, рис и огонь.

Главным образом он искоренял мздоимство у губернаторов своих провинций, и многие из них понесли жестокое и примерное наказание.

Он хотел, чтобы правосудие было одинаково для всех, и чтобы самый последний из его подданных мог обратиться к нему лично и высказывать свои просьбы и жалобы.

Он установил лишь один-единственный налог, о котором до сих пор бесплодно мечтают многие дипломаты, налог только на землю, и распределил его пропорционально пространству и плодородию.

Память о нем сохранилась, как о лучшем государе Индии.

Выше я говорил о его сыне Джихангире, который покоится на вершине монумента, в том же саркофаге погребено и тело его жены, по этому поводу мулла, сопровождавший нас, рассказал нам предание о романтической любви Джихангира.

Молодая татарская девушка, родившаяся в пустыне от бедных, но благородных родителей, была еще в детстве привезена в Дели, где и выросла, хорошея с каждым днем, и, наконец, стала первой красавицей всего Индустана, так что ее начали называть Мир-Эль-Нисса, т. е. солнце.

Джихангир, бывший тогда еще наследным принцем, случайно увидел ее и прельстился ее красотою.

Молодая девушка к несчастью, еще в детстве была помолвлена с Шер-Афканом, генералом императорского войска, а помолвка, у индусов нерасторжима. К тому же и Акбар был решительно против этого брака.

Но после смерти отца, Джихангир, сейчас же по восшествии на престол, употребил все средства, чтобы удовлетворить свою преступную страсть.

Шер-Афкан был слишком храбр и слишком популярен, в особенности в армии, так что открыто убить его вряд ли бы кто осмелился, и потому влюбленный император стал прибегать к всевозможным средствам, чтобы избавиться от него, Сначала он пригласил его на охоту на тигров и на диких слонов, где был отдан тайный приказ покинуть генерала в минуту крайней для него опасности. Но Шер-Афкан выходил отовсюду жив и невредим, так как обладал изумительным хладнокровием и смелостью, надо было придумать что-нибудь другое.

Один из приближенных императора, по имени Катаб, взялся освободить Джихангира от его соперника. Он собрал шайку из сорока головорезов и отправился против Шер-Афкана, но тот долго не поддавался, перебил чуть не всех, убил и гнусного Катаба, но в конце концов пал, пронзенный несколькими пулями.

Прелестная и честолюбивая Мир-Эль-Нисса, обладание которой стоило стольких преступлений, попала, наконец, во дворец Джихангира, но сердце его мучили угрызения совести, и он удалил девушку от себя и четыре года отказывался видеть ее, поселив в одном из отдаленнейших уголков дворца.

Однако красавица сумела попасться императору на глаза, и тот, увидев ее во всем очаровании ее юной красоты, влюбился в нее больше прежнего, и скоро фаворитка стала всемогущей.

Своим влиянием она пользовалась лишь для блага индусов и щедрой милостыней, добрыми делами и покровительством несчастным заставила забыть о той крови, которая была пролита из-за нее.

Джихангир был ей верен до своей смерти и пожелал, чтобы и ее похоронили возле него, в мавзолее, возведенном его отцом.

Было около полудня, когда мы покинули этот великолепный монумент, каждая могила которого, каждый минарет, каждая ступень мраморных лестниц говорили нам о далеком прошлом, о тех временах, когда царило владычество монголов, и невольно напрашивалось сравнение того, что было и что есть, монголы дали эти дивные мраморные произведения искусства, а цивилизованные англичане — тюки с индиго или с опиумом и пароходы, бегающие по Гангу… и у меня возникал вопрос, что было лучшим для Индий?

Тчи-Нага отличился, и наш завтрак под открытым небом, в тени громадного тамарина, был достоин самого требовательного гурмана.

Молодые цыплята и бекасы, уже покрывшиеся тонким слоем жира, салат из пальмовой капусты, крошечные, не крупнее наших вишен, томаты, поджаренные в масле, и королевский десерт, персики, груши, виноград, манго, бананы, ананасы, гуявы, летчи, что можно было требовать еще?

Мы закончили наш завтрак и тихо беседовали, следя за причудливыми кольцами дыма от наших душистых сигар, как появился Амуду со своей рекогносцировки, с ним наш красивый туземец мусульманин Шейк-эль-Молук, мой нубиец представил его нам, как самого знаменитого охотника на тигров.

— Ты слышишь, что говорят о тебе? — обратился я без всяких предисловий к охотнику.

— Салям, саиб, — отвечал Шенэль-Молук, почтительно кланяясь, — я отлично слышал, что сказал чернокожий!

— И так как, без сомнения, ты сам ему об этом сообщил, то тебе не трудно будет и доказать это на деле?

— Шейк-эль-Молук известен во всей провинции Агры, как первый охотник! — ответил он просто.

Я отлично знал повадку туземцев, они с готовностью предлагают свои услуги иностранцу и, обыкновенно, требуют плату вперед, а в тот момент, когда их услуги необходимы, они исчезают бесследно, со мною было столько подобных случаев, что я с большой неохотой вступал в какие-нибудь переговоры с индусами, а особенно мусульманами.

Между индусами есть много честных людей, но я никогда не встречал ни одного мусульманина, которому можно было бы довериться, разве только это входило в их интересы.

— Если твоя репутация такова, — ответил я охотнику, пытливо вглядываясь в него, — то, конечно, ты известен шикдару (начальник полицейского поста) в Секондаре?

— Ты можешь спросить его, он тебе скажет, что Шейк-эль-Молук не солгал!

С этими словами он полным благородства жестом отвернул свою панью и показал нам свое правое бедро, оно было изборождено такими ужасными рубцами, точно ему рвали тело железными крючьями.

— Как ты думаешь, — обратился он ко мне с нескрываемой гордостью, — близко ли я видел тигра, чтобы получить эти раны?

Аргумент показался мне веским, да и манера держать себя говорила в пользу туземца, так что уже я начал думать, что моему нубийцу повезло.

— Итак, Шейк-эль-Молук, — сказал я, — мы охотно доверяемся тебе, но, не считая сегодняшнего дня, мы можем остаться в этих краях не более двух суток, какую охоту можешь ты нам устроить за это время?

— Какую вы пожелаете, саибы!

— Я повторяю, что больше двух дней мы в джунглях пробыть не можем!

— Два дня слишком мало!

— Мы не знаем ни зверей, которые здесь могут встретиться, ни какое расстояние придется пройти, а потому придется остановиться на том, что ты сумеешь нам устроить!

— Хорошо, кабаны, лани, тигры и черные буйволы изобилуют в этих краях!

— Мы намерены охотиться на крупного зверя, и если ты дашь нам возможность убить за эти два дня тигра или буйвола, и мы будем довольны тобой, то будем считать тебя за первого стрелка в этой стране!

Туземец улыбнулся:

— Если у саибов рука не задрожит, и если карабины их стреляют хорошо, то бояться нечего, ни в тиграх, ни в буйволах недостатка не будет.

— А есть у тебя верные и преданные загонщики?

— Их здесь сколько угодно, но мне довольно десяти человек.

— Отлично, а сколько ты хочешь за эти два дня?

— Четыре рупии (десять франков) для меня и полрупии на каждого загонщика!

— Сколько ты хочешь вперед?

— Саиб заплатит мне, уезжая из Секондоры, — ответил горделиво туземец, — мне лично ничего не нужно, но другим надо дать половину их заработка, чтобы они могли купить рису для своих семейств.

Я передал ему немедленно требуемую сумму.

— С кем же мы будем воевать, с тигром или с буйволом? — спросил я.

— Я сейчас пошлю вперед двух человек, и завтра, когда мы будем уже на месте, мы это узнаем. Вы останетесь довольны!

— Когда мы отправляемся?

— Сейчас же, как саибы будут готовы, так как нам придется идти всю ночь!

— Куда ты нас поведешь?

— В большие джунгли!

— Известно ли тебе, что мы не знакомы с этой страной?

— Китаб небольшая река, которая впадает в Тумбу, самый большой приток Джумны. Она вытекает из последних отрогов гор Мейвара и бежит дикою долиною, где логовища. Почти у края долины чудные пастбища, на которые приходят пастись черные буйволы. Но надо быть очень осторожным, потому что территория тигров так заросла кустарниками, что вы не успеете опомниться, как тигр будет у вас на спине!

— Это в тех местах ты добыл себе те ужасные раны, что ты нам показал?

— Да, тигр бросился на меня, и если бы не безумная храбрость одного английского майора, который прибежал и выстрелом в упор в голову зверю убил его, то я не имел бы чести видеть вас сегодня. Но ошибка была с моей стороны, майор привел своих загонщиков, я не должен был допускать этого, я не был их начальником, и они покинули меня в тот момент, когда тигр повернулся в нашу сторону, вместо того, чтобы спасаться бегством, я бросился к майору с криком «берегитесь», а в эту минуту зверь бросился на меня, с тех пор я охочусь лишь со своими людьми!

— Будь спокоен, мы не дадим тебя съесть! — засмеялся я.

— Чернокожий сказал мне, что вы хорошие стрелки, без этого я не рискнул бы идти с вами. Чуть не каждую минуту к нам являются молодые английские офицеры из Агры и Лукнова и просят меня доставить им случай убить тигра, я им никогда не отказываю, но принимаю все меры к тому, чтобы им попадались только кролики!

— Не могу же я ежедневно рисковать своей жизнью из-за пустяков, да и что нужно этим новичкам, только что прибывшим из Англии? Сильных ощущений? Ну, так они получают их вволю!

— Как, кролики…

— Конечно, саиб, надо только с умом взяться за дело, как только мы вступаем в джунгли, я им твержу каждую минуту: берегитесь тигра!

— Ты просто плут!

— Нет, если бы вы видели, какие у них делаются физиономии: все в кучке, тесно прижимаясь друг к другу, с широко раскрытыми глазами и готовые шарахнуться в сторону при малейшем шорохе. Тогда я испытываю их и при малейшем колыхании травы, в которой скользнет пугливая лань, я вдруг громко вскрикиваю: тигр!.. Если эта молодежь потеряет голову и начнет метаться из стороны в сторону и стрелять, куда попало, то уж потом пусть они хоть двадцать лет пристают ко мне с тигровой охотой, кроме кроликов я им ничего не покажу, если же, напротив, я вижу, что мои офицеры сохраняют присутствие духа и хладнокровие, исследуют джунгли с должным вниманием и выпускают заряд, лишь убедившись в том, что цель стоит его, то я даю им возможность встретиться с тигром, так как знаю, что они не убегут от него!

— А кто поручится за то, что ты и с нами не сыграешь подобной штуки?

— О, саиб!

— Предупреждаю, что у нас нет времени для твоих экспериментов.

— Завтра утром Шейк-эль-Молук покажет вам тигра, я слишком опытный охотник для того, чтобы сразу не понять, с кем имею дело!

С этими словами он ушел, чтобы собрать своих людей.

Амуду, мозг которого был недостаточно эластичен, чтобы понимать шутки, прошел за ним следом несколько шагов, и я слышал, как он шепнул туземцу, что если тот нас обманет, то получит изрядную порцию розог.

Шейк-эль-Молук еле удостоил негра взглядом и пробормотал, очевидно, намекая на курчавую голову Амуду.

— Если баранья голова говорит о розгах, то, значит, у него у самого спина чешется от порки!

И ушел.

К счастью для него, мой нубиец не понял его ответа, а то мне пришлось бы выступить посредником, так как Амуду не жалел своих кулаков, если для этого подвертывался удобный случай.

Час спустя Шейк-эль-Молук явился сообщить нам, что он отправил вперед несколько человек, чтобы исследовать ту местность, куда он хотел вести нас и поискать следов буйволов. Несмотря на палящий зной, мы около полудня отправились в дорогу. У нас было слишком мало времени и мы не могли его терять.

Целый день до вечера мы шли прекрасными шоссе, обширными рисовыми и кукурузными полями, на равных расстояниях, с удивительной правильностью были проложены каналы орошения, питавшиеся из пруда, обсаженного рощицами из тамариндов, банановых и апельсиновых деревьев, в тени которых прятались хижины райо или крестьян, обрабатывавших эти поля.

И все это свежее, зеленое, кокетливое, залитое солнцем.

На каждом шагу, из каждой борозды, из каждого пучка риса вспархивали бекасы, но сейчас же и опускались обратно. Оказывается, что они так жирны, что не смогут высоко взлетать.

Мы настреляли их к обеду, и я нахожу, что мясо их было удивительно вкусно, сочно и нежно.

Эти поля с маленькими деревушками индусов, с очаровательными рощами казались нам бесконечными, но вот на горизонте стали вырисовываться точно облачка, которые мало-помалу превратились в холмы, покрытые лесом, и за ними, по словам проводника, текла река Китаб, цель нашей экскурсии.

На закате, около шести часов вечера, мы остановились у одной рощицы, быков отпрягли и повели на водопой,,. а мои люди расположились, чтобы приготовить себе поесть. Наши загонщики, как и их начальник Шейк-эль-Молук, были все мусульмане. Тчи-Нага и Дази-Пал, мой погонщик, были индусы, поклонники Брамы, следовательно, пища должна быть совсем отдельная, пилав у мусульман и карри у индусов, и то, и другое очень вкусно, мы с товарищем решили, что, кроме бекасов, мы попробуем стряпни тех и других из наших людей. Я подзадорил тех, и они старались изо всех сил отличиться… И действительно, так постарались, что мы не знали, кому отдать пальму первенства. Наступила ночь, когда мы начали подниматься на холмы Китаба, и вблизи они оказались совсем не холмами, а горами, довольно почтенной высоты, и чтобы облегчить подъем, мы поднимались не прямо, а почти параллельно вершине. Тихо обсуждали мы то, что ожидало нас завтра, наслаждались благоуханной свежестью очаровательного вечера, прислушиваясь к тысяче звуков, нарушавших ночную тишину неумолчным концертом. Мириады птиц, которые молчат в жаркий день, теперь пробудились и начали щебетать, а вот возле нас скользнул в кусты с протяжным воем шакал, вдали слышны могучие перекаты рева хищных зверей, и эхо повторяет их, точно отдаленный гром, а мы с моим другом лежали в полудреме под тентом нашей фуры и не подозревали того странного приключения, которое неожиданно прервало нашу экскурсию в самом почти начале. Звезды уже начали бледнеть, и пронизывающая свежесть уже начинала нам говорить о том, что утро близко. До сих пор все шло прекрасно, люди наши шли тесной колонной не столько из боязни хищных зверей, сколько из страха злых духов, которые, по индусскому поверью, живут в малонаселенных местах, как вдруг фура неожиданно остановилась, и мы услышали, что наши загонщики бегут по тропинке, которой мы шли, и бегут молча, не издавая ни крика, ни слова. Какой ужас парализовал их голос? Амуду окликнул их, но не получил ответа.

С быстротою молнии выскочили мы из фуры со словами:

— В чем дело? Что случилось?

— Кали, Кали, — пролепетал последний из убегавших, у которого от страха подкашивались ноги, и он еле поспевал за убегавшими товарищами.

Амуду проклинал беглецов на всех известных ему языках, обзывая их подлецами и трусами.

Подумав, что неожиданно появился тигр, мы бросились к оружию, как вдруг услышали шагах в десяти голос Амуду, наткнувшегося на что-то и упавшего:

— Я держу одного! — кричал он, поднимаясь с земли. Эта фраза озадачила нас еще больше, но не успели мы спросить, что там такое, как услышали жалобный крик:

— Не делайте мне ничего дурного, саиб, клянусь, что я не знал об их присутствии в этих горах!

— О ком ты говоришь? — спросил я нетерпеливо. — Говори скорее и яснее, а не то…

— Здесь туги, саиб! — проговорил Шейк-эль-Молук, так как это был он.

Несмотря на наше почти трагическое положение, мы с моим компаньоном не могли удержаться от взрыва хохота. И я, и господин де М. жили уже давно в Индии и не разделяли того суеверного ужаса, который внушает индусам эта знаменитая секта душителей богини Каи, или богини крови,

Эти душители, в сущности, представляют из себя шайку бродяг, которые, под маской религиозности, душат своих земляков, чтобы их ограбить, но в Индии не слышно не одного примера, чтобы ими был убит европеец, три сотни тугов испугаются одного карабина или револьвера белого, они отлично знают, что пока доберутся до него, то дюжина из них будет убита.

Во всяком случае, престиж белого таков, что достаточно одного европейца, чтобы на много миль в окружности не осталось ни одного из этих негодяев.

По нашей просьбе Шейк-эль-Молук, немного оправившись от испуга, конечно, благодаря нашему присутствию, подвел нас к тому месту, откуда его люди и он заметили этих каналий, еще метров за пятьсот от того места Шейк-эль-Молук начал трястись, точно в лихорадке, мы, сколько могли, успокоили беднягу, и, наконец, раздвинув кусты, он прошептал, затаив дыхание:

— Смотрите!

Никогда не забыть мне той странной картины, которая явилась нашим глазам. В конце той дорожки, по которой мы шли, приблизительно метрах в трехстах, расположилась под тамариндами небольшая группа туземцев тугов, они воздавали последние почести одному из своих, труп которого, по браманическим обычаям, был предан огню.

Позы присутствовавших, живописность их костюмов, игра пламени на листьях деревьев и сама сцена, полная дикой поэзии, вряд ли когда изгладятся из моей памяти.

Долго мы смотрели на эту картину, мне хотелось запомнить ее в подробности, чтобы потом зарисовать в своем альбоме.

На заре туги заметили нас и тотчас же разбежались, бросив наполовину обуглившиеся останки своего товарища на растерзание шакалам и хищным птицам…

Наступил день, но ни один из загонщиков не вернулся.

Редкий случай для индуса, бывшего лишь недавно у меня на службе: Дази-Пал, или маленький паж, танцующий перед своим господином, не бросил нас.

— Где твои люди? — спросил я с комической серьезностью бедного Шейк-эль-Молука.

— Теперь они без передышки бегут в Секондару! — отвечал сконфуженным тоном бедный малый.

Экскурсия наша пропала, и начинать ее сызнова не было времени.

Шейк-эль-Молук был изуродован тигром и с готовностью шел на новую борьбу с ним, но он дрожал перед горстью бандитов, а эти знаменитые туги бегут врассыпную перед карабином европейца.

Нам оставалось вернуться в Агру, где мы и были к вечеру.

На другой день, подав фуру и быков и заплатив жалованье Дази-Палу, мы сели на поезд и через три дня были уже опять в Чандернагоре.

Разбирая свои очерки и записки о далеком путешествии в священный Бенарес, я нашел заметки о моем разговоре с раджою Пейхвы накануне моего отъезда в Коунпур, и мои воспоминания перенеслись к тому тихому вечеру, когда, вернувшись из гарема раджи, мы сели с ним у края террасы, чтобы подышать свежим воздухом и полюбоваться серебристой лентой Ганга, мирно катившего свои тихие воды.

Раш-Кондар, показав мне портреты русского императора Павла I и Наполеона I, сказал, что он унаследовал их от отца, который сообщил ему, что это два европейских правителя, от которых зависело изгнание англичан, и при этом показал мне интересный документ, говоря, что подлинник его хранится в России.