– На будущем процессе слухи приниматься во внимание не будут. Вы совершили серьезную ошибку, Монтумес.
– Вы – одна рука правосудия, я – другая. Отмежевываться от меня было бы для вас грубой ошибкой.
– Мне нужно имя свидетеля, обвиняющего Кема в убийстве Беранира.
– Я его выдумал.
– Вот это вряд ли. Вы бы не выставили этот аргумент, если бы персонаж не существовал в реальности. Я расцениваю ложное свидетельство как преступное деяние, способное разрушить человеку жизнь. Процесс состоится; на нем выяснится ваша роль, и я смогу допросить этого пресловутого свидетеля в присутствии Кема. Его имя?
– Я отказываюсь вам его называть.
– Это настолько важное лицо?
– Я обещал хранить молчание. Он многим рискует и не хочет огласки.
– Отказ сотрудничать со следствием. Вы знаете, чем это карается.
– Вы забываетесь! Напоминаю, что вы говорите с верховным стражем!
– А я – старший судья.
И тут Монтумес, чья лысина стала кирпично-красной, а голос пронзительным, внезапно осознал, что перед ним уже не мелкий провинциальный судья, который мало что может, а высшее лицо в судебной иерархии города, которое без спешки, но и без промедлений, продвигается к намеченной цели.
– Я должен подумать.
– Я жду вас завтра утром у себя. Вы назовете мне имя вашего фальшивого свидетеля.
* * *
Несмотря на то, что банкет в честь нового старшего судьи прошел с большим успехом, Денес уже не вспоминал о роскошном празднике, послужившем укреплению его репутации. Он был занят тем, что пытался успокоить своего друга Кадаша, возбужденного до такой степени, что он начал заикаться. Расхаживая взад и вперед, зубной лекарь беспрестанно приглаживал непокорные пряди своих седых волос. Его руки покраснели от прилива крови, а сосуды носа готовы были полопаться.
Двое мужчин укрылись в самой удаленной части тенистого сада, подальше от любопытных ушей. Присоединившийся к ним химик Чечи уверял, что здесь их никто не услышит. Усевшись у подножия финиковой пальмы, маленький человечек с черными усами тоже старался успокоить Кадаша, хотя и разделял его панические настроения.
– Твоя стратегия приведет нас к катастрофе! – упрекал Денеса Кадаш.
– Мы придумали это втроем: использовать Монтумеса, обвинить Кема, чтобы таким образом нейтрализовать чрезмерную активность судьи Пазаира.
– Но мы провалились самым постыдным образом! Я не могу работать, потому что у меня дрожат руки, а вы запретили мне использовать небесное железо! Когда я присоединился к этому заговору, вы обещали мне высокий пост в управлении страной.
– Для начала – место старшего лекаря, которое сейчас занимает Небамон, – напомнил Денес, – а потом, возможно, и что-нибудь получше.
– Об этих мечтах можно забыть.
– Вовсе нет.
– Ведь Пазаир теперь старший судья и хочет организовать процесс, чтобы обелить Кема и выявить свидетеля обвинения, то есть меня самого!
– Монтумес тебя не выдаст.
– У меня нет такой уверенности.
– Он интриговал всю свою жизнь, чтобы занять этот пост; если он нас предаст, то приговорит сам себя.
Химик Чечи кивнул в знак согласия. Кадаш немного успокоился и решил выпить пива. Денес, который переел на банкете, поглаживал туго набитый живот.
– Верховный страж, – с досадой заметил он, – пустое место. Когда мы придем к власти, его надо заменить.
– Не надо торопиться, – тихо убеждал Чечи. – Полководец Ашер работает под прикрытием и достиг неплохих результатов. Скоро у нас будет великолепное оружие, и мы возьмем под контроль все арсеналы. Главное – не выдать себя раньше времени. Пазаир убежден, что Кадаш хотел украсть у меня небесное железо и, следовательно, мы – враги; о наших истинных отношениях он не догадывается и не догадается, если мы будем осторожны. Благодаря публичным заявлениям Денеса он верит, что главная цель военной верхушки – создание надежного оружия. Надо поддерживать в нем эту уверенность.
– Он так наивен? – поинтересовался зубной лекарь.
– Напротив. Столь грандиозный проект обязательно привлечет его внимание. Что может быть важнее, чем создание меча, которым можно расколоть шлем противника, или доспехов и щитов, которые невозможно повредить? Обладая таким вооружением, Ашер организует заговор с целью захвата власти. Вот к какому выводу придет судья.
– И догадается, что ты тоже участник этого заговора, – добавил Денес.
– Как человек военный, я повинуюсь приказам, и это освобождает меня от ответственности.
– И все же я волнуюсь, – настаивал Кадаш, который опять принялся нервно ходить взад и вперед. – Когда этот Пазаир только вздумал нам мешать, мы его недооценили. А сегодня он старший судья!
– Когда заваруха начнется, его сметет, – предсказал Денес.
– Время работает на нас, – высказал соображение Чечи. – Власть фараона рассыпается, как пересохший песчаник.
Никто из троих заговорщиков не заметил, что за ними наблюдают: тайный свидетель не упустил ни одного слова из услышанного. С верхушки пальмы, не сводя с беседующих своих красных глаз, за ними следил павиан Убийца.
* * *
Встревоженная и возмущенная агрессивным поведением Бел-Трана, госпожа Нанефер не сидела сложа руки. Собрав у себя уполномоченных в делах пятидесяти самых богатых семей Мемфиса, она подробно описала сложившуюся ситуацию. Их хозяева, как и они сами, имели в своем распоряжении некоторое количество почетных должностей, не требовавших никаких усилий, но открывавших доступ к конфиденциальной информации и позволявших поддерживать связи с правящей верхушкой. В своем неуемном стремлении к реорганизации Бел-Тран упразднял эти должности одну за другой. История Египта знала примеры подобного волюнтаризма со стороны разных выскочек, которые могут быть опаснее песчаных змей, но им всегда давался достойный отпор.
Страстная речь госпожи Нанефер встретила горячее одобрение. Разум и справедливость должны восторжествовать посредством вмешательства в эту историю одного человека – старшего судьи Пазаира. Было решено завтра же просить у него аудиенции, направив к судье делегацию в составе госпожи Нанефер и десяти видных представителей высшего общества. Они придут не с пустыми руками: к ногам судьи будут положены штука дорогой ткани, шкатулка с драгоценностями и кувшин благовонной мази.
– Эти подношения есть знак уважения к вам, – произнес самый старший из просителей.
– Ваши знаки внимания меня тронули, но я вынужден отказаться.
Старший сановник возмутился.
– Почему же?
– Это попытка подкупа.
– Мы далеки от этой мысли! Не отказывайтесь, прошу вас.
– Заберите подарки и вручите их самым достойным из ваших служащих.
Госпожа Нанефер сочла необходимым вмешаться.
– Старший судья, мы требуем уважения к иерархии и традиционным ценностям.
– С этим я полностью согласен.
Слегка успокоенная, величественная супруга судовладельца Денеса с жаром продолжила:
– Бел-Тран безо всяких серьезных причин упразднил мою почетную должность инспектора казны и собирается сделать то же самое в отношении членов самых уважаемых семей Мемфиса. Он посягнул на традиции и привилегии, освященные временем. Мы требуем, чтобы вы вмешались и положили конец этому преследованию.
Пазаир прочитал выдержку из Закона:
–
Если ты судья, не делай разницы между богатым и простолюдином. Не обращай внимания на красивые одежды, не презирай того, кто одет скромно по причине своих малых средств. Не принимай никаких подношений от тех, кто обладает богатством, и не лишай своей благосклонности слабого в пользу сильного. Таким образом, если в тот момент, когда ты выносишь приговор, тебя будет волновать только суть дела, страна пребудет в покое и равновесии. Хотя прочитанное было известно всем, пришедшие были смущены.
– Что вы хотите этим сказать? – удивилась госпожа Нанефер.
– То, что я в курсе ситуации и согласен с Бел-Траном. Ваши «привилегии» вовсе не освящены временем, они появились лишь в первые годы правления Рамсеса.
– Вас не устраивают его распоряжения?
– Он предложил вам, как представителям высших слоев общества, взять на себя некие новые обязательства, а вовсе не извлекать из них выгоду. Визирь не имеет никаких претензий к Бел-Трану и его админитративной реорганизации. Ее первые итоги получили одобрение.
– Вы хотите разорить нашу элиту?
– Я хочу вернуть ей истинное величие, чтобы она была примером для всего общества.
Аскет Баги, честолюбец Бел-Тран, идеалист Пазаир – госпожа Нанефер содрогнулась при мысли, что эта троица будет действовать заодно! Слава богу, старый визирь скоро уйдет в отставку, шакал обломает свои длинные зубы о камни, а неподкупный судья рано или поздно поддастся соблазнам.
– И в конечном итоге чью сторону вы примете?
– Разве я не ясно выразился?
– Еще ни одно высокопоставленное лицо не сделало карьеры без нашего содействия.
– Я постараюсь стать исключением.
– Вам не удастся.
* * *
Тапени была ненасытна. У нее не было несравненной пылкости Пантеры, зато она обладала богатым воображением – в ласках, позах и любовных приема; Чтобы не разочаровать ее, Сути приходилось подчиняться ее фантазиям и даже предвосхищать их. Тапени сильно привязалась к молодому человеку, на которого выплескивала весь свой запас нежности. Маленькая брюнетка с бешеным темпераментом предавалась искусству любви с неистовой силой и с утонченностью.
К счастью, она много времени проводила на работе, и у Сути, таким образом, случались минуты отдых; которые он использовал на то, чтобы успокоить Пантеру, демонстрируя ей всю полноту своей страсти.
Тапени натягивала платье, Сути приводил в порядок свою набедренную повязку.
– Ты очень хорош собой и, к тому же, настоящий жеребец.
– А тебе бы подошло имя «скачущая газель».
– К поэзии я равнодушна, но твоя мужская сила меня впечатляет.
– Ты умеешь ее пробудить; однако мы немного потеряли из виду мотив моего первого визита.
– Перламутровая игла?
– Она самая.
– Красивый предмет, редкий, ценный; пользоваться им умеют немногие, только выдающиеся мастера ткацкого искусства.
– У тебя есть список?
– Конечно.
– Ты мне его дашь?
– Это все женщины, соперницы… Ты слишком много просишь.
Сути боялся такого ответа.
– Как же мне тебя соблазнить?
– Ты тот мужчина, который мне нужен. Вечерами, ночами мне тебя не хватает. Я вынуждена заниматься любовью сама с собой, думая о тебе. Эти страдания становятся непереносимыми.
– Время от времени я мог бы оставаться у тебя ночью.
– Я хочу, чтобы все ночи были моими.
– Ты хочешь сказать…
– Женитьба, мой дорогой.
– Эта идея мне не нравится по моральным соображениям.
– Тебе придется оставить всех твоих любовниц, разбогатеть, поселиться у меня, ждать меня вечерами, быть всегда готовым удовлетворить все мои желания, вплоть до самых безумных.
– Это не самая отталкивающая перспектива.
– Мы объявим о нашей свадьбе на следующей неделе.
Сути не возражал. Он найдет способ освободиться из этого рабства.
– А владелицы иголок?
Тапени начала жеманиться.
– Так ты даешь мне слово?
– Считай, что ты его имеешь.
– Эта информация так важна?
– Для меня – да. Но если ты отказываешься…
Она вцепилась в его плечо.
– Не сердись.
– Ты меня мучаешь.
– Я тебя дразню. Мало кто из благородных дам в совершенстве владеет искусством работы с такими иглами, требующими ловкости и точности. Я знаю только трех таких: лучшая из них – жена бывшего главного смотрителя каналов.
– Как ее найти?
– Ей восемьдесят лет, она живет на острове Элефантина, у южной границы.
Сути наморщился.
– А две другие?
– Вдова распорядителя житниц. Она маленькая и худенькая, но, тем не менее, невероятно сильна. Правда, два года назад она сломала руку и теперь…
– Третья?
– Ее любимая ученица. Она богата, но, несмотря на это, продолжает шить себе туалеты сама. Это госпожа Нанефер.
15
Слушание дела началось в первой половине дня. Кем, до сих пор не отыскавший своего павиана, согласился явиться в суд.
С самого утра Пазаир наводил порядок в ведомстве, руководить которым его призвала судьба. Атаковать Монтумеса непросто: верховный страж, загнанный в угол, может быть очень опасен. Судья опасался его реакции: ради сохранения своих привилегий этот высокопоставленный чиновник способен пройти по трупам.
Пазаир вышел на улицу и стал рассматривать храм, к которому примыкали помещения его службы. За высокими стенами трудились жрецы, посвященные в культовые таинства; понимая все несовершенство человеческой натуры, они, тем не менее, не соглашались принимать его как данность. Человек – это глина и солома; бог сам возводил хранилища вечности, где пребывали созидательные силы, всегда недоступные, но, однако, содержащиеся в каждом простом куске кремния. Не будь храма, правосудие превратилось бы в сведение счетов, мелочные дрязги, власть одной прослойки людей над остальными; храм давал возможность богине Маат держать бразды в своих руках и поддерживать равновесие. Закон не мог принадлежать никому; и только Маат, чье тело легче страусиного перышка, ощущала тяжесть содеянного. Служить ей, почитая ее, как ребенок почитает свою мать, было долгом чести любого судьи.
Монтумес появился очень рано. Пазаир зябко кутался в шерстяной плащ, несмотря на теплое время года; верховный страж, напротив, был одет лишь в накрахмаленную тунику, придававшую ему величественный вид. На поясе у него висел кинжал с короткой рукояткой и острым лезвием. Глядел он холодно.
– Вы ранняя пташка, Монтумес.
– Я не намерен выступать в роли обвиняемого.
– Но вы приглашены в качестве свидетеля.
– Я разгадал ваше намерение: задавить меня тяжестью ошибок, по большей части надуманных. Нужно ли вам напоминать, что я тоже служитель Закона?
– Но вы почему-то не применяете его к самому себе.
– Вести следствие, не влезая в грязь, невозможно, иногда приходится пачкать руки.
– Не забыли ли вы их вымыть?
– Не время читать мне эту тухлую мораль. Вы больше доверяете сомнительному негру, чем верховному стражу.
– Перед Законом все равны: я давал клятву судьи.
– Да кто же вы такой, в конце концов!
– Египетский судья.
Эти слова прозвучали так мощно и торжественно, что Монтумес дрогнул. Ему крупно не повезло. Он натолкнулся на судью прежних времен, на одного из тех людей, что изображены на рельефах золотого века, эпохи строителей великих пирамид: высоко поднятая голова, обостренное чувство справедливости, любовь к истине, равнодушие к хуле и похвале. Проведя столько лет в сферах высшей власти, верховный страж пришел к убеждению, что этот тип людей обречен на угасание вместе с визирем Баги. Увы, он возрождался вместе с Пазаиром, подобно сорняку, который считаешь окончательно выполотым.
– Почему вы меня преследуете?
– Невинной жертвой вас не назовешь.
– Меня ввели в заблуждение.
– Кто?
– Я не знаю.
– Послушайте, Монтумес! Вы, самый информированный человек в Египте, пытаетесь убедить меня в том, что нашелся некто, еще более ловкий и могущественный, кому удалось обвести вас вокруг пальца?
– Если вы хотите правды, то вот она. Вы увидите, что она меня не украшает.
– Пока не очень верится.
– И напрасно. Истинная причина гибели ветеранов мне неизвестна; то же самое и в отношении кражи небесного железа. Что касается убийства Беранира, то оно давало возможность убрать вас с моего пути, воспользовавшись анонимным обвинением. Я не колебался ни минуты, потому что ненавижу вас. Мне противны ваш ум, ваше упорство в достижении цели любой ценой, ваша неприемлемость компромиссов. Рано или поздно я должен был стать вашей мишенью. Моим последним шансом был Кем; если бы вы согласились сделать из него козла отпущения, мы заключили бы с вами договор о ненападении.
– Ваш фальшивый свидетель и человек, который ввел вас в заблуждение, это не одно и то же лицо?
Монтумес поскреб свой розовый череп:
– На самом деле существует заговор, ведущую роль в котором играет полководец Ашер, но куда ведут его нити, мне непонятно. У нас с вами общие враги; может, нам стоит выступить единым фронтом?
Молчание Пазаира заронило в душу Монтумеса надежду.
– С вашей принципиальностью вы долго не продержитесь, – настаивал он. – Она дала вам возможность подняться очень высоко по иерархической лестнице, но не дергайте за эту веревочку слишком сильно. Я знаю жизнь. Прислушайтесь к моим советам, и все будет в порядке.
– Я должен подумать.
– Ради бога! Я готов забыть о своем прежнем отношении к вам и считать вас другом.
– Если вы не являетесь центром заговора, – размышлял Пазаир вслух, – то, значит, дело обстоит гораздо серьезнее, чем я предполагал.
Монтумес растерялся. Он рассчитывал, что судья придет к другому выводу.
– Имя вашего фальшивого свидетеля приобретает принципиальное значение.
– Не настаивайте.
– В таком случае вы пострадаете один.
– Неужели вы посмеете меня обвинить…
– …в антигосударственном заговоре.
– Присяжные не согласятся с вами.
– Посмотрим. Вам можно предъявить достаточно претензий, и они должны будут принять это в расчет.
– Если я назову вам имя, вы оставите меня в покое?
– Нет.
– Вы безумец!
– Я не поддаюсь на шантаж.
– Тогда мне нет никакого смысла сообщать вам что бы то ни было.
– Как хотите. До скорой встречи в суде.
Пальцы Монтумеса судорожно сжались на рукоятке кинжала. Первый раз в своей карьере верховный страж попал в безвыходное положение.
– Какое будущее вы мне готовите?
– То, которое вы выбрали себе сами.
– Вы великолепный судья, я – хороший стражник. Ошибка исправлена.
– Имя свидетеля?
Тонуть один Монтумес был не согласен.
– Зубной лекарь Кадаш.
Верховный страж следил за реакцией Пазаира и, поскольку старший судья продолжал молчать, не торопился уйти.
– Кадаш, – повторил он.
Монтумес вышел, с надеждой, что сделанное признание спасет его. Он не заметил присутствия внимательного свидетеля, ни на минуту не отрывавшего от верховного стража своих красных глаз. Павиан, взобравшийся на крышу царского портика, был похож на статую бога Тота. Он сидел, положив лапы на колени ладонями вверх и, казалось, медитировал.
Пазаир понял, что верховный страж сказал правду. Если бы тот солгал, обезьяна бы бросилась на него. Судья позвал Убийцу. После легкого колебания павиан скользнул вниз по колонне, подошел к Пазаиру, и тот протянул ему руку.
Увидев Кема, животное бросилось ему на шею, а нубиец плакал от радости.
* * *
Перелетев через поле, перепела нырнули в колосья. Утомленный долгим путешествием вожак не заметил опасности. Обутые в сандалии из листьев папируса, простертые на земле охотники раскинули частую сеть, в то время как их помощники размахивали тряпками, чтобы вспугнуть птиц. Обезумев от страха, те попадали прямиком в сеть: улов был богатый. Жареные перепела – одно из самых популярных блюд, подававшихся к столу в лучших домах.
Пазаир не оценил этого зрелища. Видеть, как живое существо лишают свободы, даже если речь идет об обыкновенной перепелке, причиняло ему настоящие страдания. Нефрет, чувствительная к переживаниям мужа, потянула его за собой. Они дошагали до озера со спокойными водами и берегами, заросшими смоковницами и тамариском, которое один из фиванских царей приказал вырыть для своей жены. Согласно легенде, богиня Хатхор приходила сюда на закате купаться. Молодая женщина надеялась, что райская красота здешних мест принесет судье умиротворение.
Разве исповедь верховного стража не доказывала, что с первых дней расследования в Мемфисе Пазаир самостоятельно вычислил одну из ключевых фигур заговора? Кадаш не остановился перед тем, чтобы подкупить Монтумеса и спровадить судью в тюрьму.
У судьи закружилась голова. Он подумал, что становится проводником высшей воли, указывающей ему путь и побуждающей пройти по нему во что бы то ни стало.
Виновность Кадаша ставила перед ним вопросы, на которые нельзя было отвечать поспешно, без достаточных доказательств. Странный огонь, временами нестерпимый, жег его изнутри; торопясь узнать истину, не рисковал ли он извратить ее своей торопливостью?
Нефрет твердо решила оторвать его от рабочей комнаты и документов и не слушала никаких возражений, она увлекла его в это приветливое сельское уединение.
– Я теряю драгоценное время.
– Мое общество тебя тяготит?
– Прости меня.
– Тебе полезно передохнуть.
– Зубной лекарь Кадаш приводит нас к химику Чечи, через него – к полководцу Ашеру, далее мы выходим на убийство пяти ветеранов и, видимо, на судовладельца Денеса и его жену! Все заговорщики принадлежат к нашей элите. Они хотят захватить власть посредством военного переворота, предварительно взяв под свой контроль производство нового оружия. Вот почему был убит Беранир, будущий верховный жрец Карнака, который дал бы мне возможность вести расследование в храмах по поводу кражи небесного железа; вот почему они попытались уничтожить меня, обвинив в убийстве учителя. Дело очень разветвленное, Нефрет! Хотя я могу и ошибаться. Я не вполне уверен в своих выводах.
Она повела его по тропинке вдоль озера. Стоял послеполуденный зной, и крестьяне дремали в шалашах и в тени деревьев.
Нефрет встала на колени, сорвала растущий у берега бутон лотоса и приколола его к волосам. Серебристая рыбка с выпуклым животом выскочила из воды и вновь исчезла, подняв сверкающий фонтанчик брызг.
Женщина вошла в воду; ее платье намокло и плотно облегло тело, подчеркнув его линии. Зайдя поглубже, она легко поплыла и, смеясь, попробовала схватить карпа, прямо перед ней чертившего под водой зигзаги. Она вышла из воды, окруженная ароматом своих духов, ставшим после купания более отчетливым.
– Ты не хочешь искупаться?
Она была так хороша, что Пазаир смотрел на нее, не двигаясь. Она сняла платье, он – свою повязку. Нагие, они обнялись и скользнули в заросли папируса, где отдались друг другу, изнемогая от счастья.
* * *
Пазаир категорически не одобрял намерения Нефрет. Зачем старший лекарь Небамон зовет ее к себе, если не для того, чтобы заманить в ловушку и отомстить?
Кем и его павиан пойдут следом, чтобы обеспечить ее безопасность. Обезьяна сумеет пробраться в сад лекаря, и, если ситуация станет опасной для Нефрет, Убийца вмешается самым решительным образом.
Но молодая женщина не испытывала опасений; напротив, ей было очень любопытно, что же замышляет ее злейший враг. Несмотря на предостережения Пазаира, она приняла условия Небамона: встреча с глазу на глаз.
Привратник впустил ее, и она пошла по аллее тамариска, чьи густые, разросшиеся ветви склонялись до земли; их пушистые сахарные плоды собирали по росе и сушили на солнце, а из древесины делали лучшие гробы, подобные тому, в котором покоился Осирис, а также жезлы, помогавшие прогонять темные силы. Удивленная необычной тишиной, царящей в поместье, Нефрет пожалела, что не захватила с собой такого жезла.
Не было видно ни садовника, ни водоноса, ни слуг… Возле роскошного дома тоже было пустынно. Нефрет неуверенно переступила через порог. Просторная комната, отведенная для гостей, была хорошо проветрена и слабо освещена несколькими пучками света.
– Я пришла, – произнесла она.
Никто не ответил. Жилище казалось покинутым. Может быть, Небамон уехал в город, забыв о назначенной встрече?
Мучаясь сомнениями, она принялась осматривать дом.
Старший лекарь спал, лежа навзничь на большой кровати в своей спальне, расписанной летающими утками и гуляющими цаплями. Лицо его осунулось, дыхание было коротким и прерывистым.
– Я пришла, – тихо повторила она.
– Вы не побоялись… я не надеялся!
– А вас следует опасаться?
Она стояла перед ним, легкая и воздушная.
– Раньше да. Я желал исчезновения Пазаира и вашего провала. Знать, что вы счастливы вдвоем, было невыносимо; я страстно желал видеть вас у своих ног, жалкую, умоляющую. Ваше счастье мешало моему. Разве я не мог бы вас соблазнить? Ведь со многими это мне удалось. Хотя вы на них не похожи.
Небамон сильно сдал; его голос утратил свои томные модуляции и дребезжал.
– Что с вами?
– Негостеприимный я хозяин. Не хотите попробовать мои пирожные в форме пирамидок с начинкой из фиников?
– Я не люблю сладкого.
– Но вы же любите жизнь, вы принимаете ее во всей полноте! Мы были бы великолепной парой. Пазаир вас не стоит, вы это знаете; он недолго пробудет старшим судьей, и вы снова впадете в бедность.
– Разве богатство необходимо?
– Бедный врач не может быть успешным.
– Но ведь ваши деньги не избавляют вас от страданий?
– У меня опухоль в груди.
– Это можно вылечить. Чтобы успокоить боль, я советую примочки из сока смоковницы, взятого в начале весны, до плодоношения.
– Прекрасный рецепт. Вы искусный врачеватель.
– Но операции не избежать. Я бы сделала надрез с помощью заостренного тростника, сняла опухоль теплом и прижгла рану ланцетом.
– Это было бы правильно, если бы мой организм смог выдержать хирургическое вмешательство.
– Вы до такой степени ослабели?
– Мои дни сочтены. Поэтому я отослал близких и слуг. Все меня раздражают. Какая, должно быть, неразбериха царит во дворце. В мое отсутствие никто не способен проявить инициативу. Глупцы, которые смотрят на меня, открыв рот, и совершенно теряются в мое отсутствие. Какая жалкая комедия… Ваше появление скрасит мою агонию.
– Могу я прослушать вас?
– Если вас это развлечет.
Она слышала голос его сердца, слабый и неритмичный. Небамон не лгал. Он был тяжело болен. Он лежал тихо, вдыхая запах духов Нефрет, ощущая нежное прикосновение ее руки на своей коже и ее уха на своей груди. Он отдал бы целую вечность, лишь бы продлить эти мгновения. Увы, у него в запасе не было вечности; наступал час последнего суда: на его пороге стояла смерть.
Нефрет отстранилась:
– Кто лечил вас?
– Я сам, знаменитый старший лекарь египетского царства!
– Каким образом?
– Не презирайте меня. Я ненавижу сам себя, потому что неспособен внушить вам любовь. Мое существование было скучной чередой успехов, лжи и мерзостей, и в нем не было вас, вашего лица, не было страсти, которая бы нас сблизила. Я умираю без вас.
– Я не могу вас так оставить.
– Отбросьте сомнения, используйте этот шанс! Если я поднимусь, то превращусь в хищника, буду преследовать Пазаира и попытаюсь завладеть вами.
– Больному надо помочь.
– Вы берете на себя эту роль?
– В Мемфисе много отличных практикующих врачей.
– Нет. Вы и никто другой.
– Не будьте ребенком.
– Если бы не Пазаир, вы полюбили бы меня?
– Вы знаете ответ.
– Солгите, умоляю вас!
– Сегодня же вечером вернутся ваши слуги. Я пропишу вам легкое меню.
Небамон поднялся:
– Клянусь, что я не участвовал ни в каких заговорах, которые так волнуют вашего мужа. Мне ничего не известно ни об убийстве Беранира, ни о смерти ветеранов, ни о происках Ашера. Единственной моей целью было отправить Пазаира на каторгу и вынудить вас выйти за меня замуж. Другая жена мне не нужна.
– Не следует ли вам отказаться от того, что получить невозможно?
– Обстоятельства еще переменятся, уверяю вас.
16
Пантера ласкала грудь Сути и таяла от счастья. Они только что предавались любви; ее любовник был напорист, как мощный паводок, и нетерпелив, как валы, которые он бросает на скалы.
– Почему ты такой мрачный?
– Да так, мелкие неприятности.
– Ходят разные слухи.
– О чем?
– О Рамсесе Великом. Некоторые утверждают, что счастье отвернулось от него. В прошлом месяце был пожар в порту; произошло несколько несчастных случаев на реке; молния расщепила пополам большую акацию.
– Это глупости.
– Для многих твоих соотечественников – нет. Они уверены, что магическая сила фараона истощается.
– Подумаешь, важность! Он устроит праздник возрождения, и народ станет вопить от радости.
– Чего он ждет?
– Рамсес умеет совершать нужные действия в нужный момент.
– А твои неприятности?
– Говорю тебе, пустяки.
– Женщина.
– Я веду следствие.
– Чего она хочет?
– Я вынужден…
– Законный брак, со всеми вытекающими последствиями! Иначе говоря, ты меня бросаешь!
В гневе светловолосая ливийка разбила несколько глиняных кружек и разодрала на части соломенный стул.
– Какая она из себя? Высокая, низенькая, молодая, старая?
– Маленькая, черноволосая, не такая красивая, как ты.
– Богатая?
– Конечно.
– Я тебя больше не устраиваю, у меня нет денег! Твоя шлюха-блондинка больше тебя не забавляет, тебе захотелось иметь добропорядочную и богатую жену-брюнетку!
– Мне необходимо узнать у нее кое-что очень важное.
– И ты вынужден жениться?
– Это же простая формальность.
– А я?
– Прояви терпение. Как только я получу то, что мне нужно, сразу разведусь.
– И как она на это отреагирует?
– Для нее это всего лишь каприз. Она быстро забудет.
– Откажись, Сути. Ты делаешь ужасную ошибку.
– Я не могу.
– Прекрати слушаться Пазаира!
– Брачный контракт уже подписан.
* * *
Пазаир, старший судья, высший судейский чиновник Мемфиса, неоспоримый моральный авторитет, дулся, как обиженный подросток. Ему было непонятно, почему Нефрет тратит столько сил на Небамона. Молодая женщина пригласила нескольких целителей на консультацию к старшему лекарю, вернула в его дом слуг, проследила за тем, чтобы больной был ухожен и у его изголовья постоянно кто-то находился. Это бесило судью.
