«Изменить искусство, – пишет Дэниэл-Ропс в своей книге об Эхнатоне (Царь, опьяненный Богом), –значило внести вклад в великую религиозную революцию, избежать контроля со стороны жречества Амона над любыми изображениями богов, освободиться от священных канонов».
      Действительно, произведения искусства амарнского периода легко узнаваемы: их странный стиль, который некоторым людям кажется чудовищным, сразу же приковывает к себе внимание зрителя. Эхнатон, будучи подлинным творцом, создал оригинальное искусство, соответствовавшее его пониманию человека и вселенной; для него основание новой столицы подразумевало необходимость появления такого искусства, которое могло бы гармонично выразить мироощущение нового времени. Однако вправе ли мы утверждать, что Эхнатон вызвал из небытия искусство, прежде совершенно неведомое, искусство, опровергающее традиционные египетские критерии красоты?
      Гробница Рамосе в Фивах дает нам любопытный фрагмент для решения этой головоломки. Дело в том, что часть гробницы упомянутого крупного сановника декорирована в соответствии с классическими канонами, другая же часть – в соответствии с требованиями амарнского искусства. Следовательно, в одном и том же месте сосуществуют два очень разных стиля. Эта удивительная «взаимотерпимость» достигает кульминации в сцене, где Эхнатон и Нефертити одаривают золотыми ожерельями своих верных приверженцев: озаряемая лучами божественного Солнца, царская чета распространяет магическую добродетель, воплощенную в золоте украшений.
      Стиль амарнского искусства – преувеличенно изогнутые очертания тел, странные объемы, фигуры, удлиненные и деформированные сверх допустимых разумом пределов, – отражает исключительный момент в развитии египетского мировосприятия. Однако мы видим, что параллельно с этими новаторскими исканиями при Эхнатоне продолжали работать художники, которые сохранили классический стиль периода Аменхотепа III.
      Некоторые исследователи предполагали, что при дворе Эхнатона существовала некая группа мастеров, которая отстаивала классицизм, несмотря на все новые веяния, и что «еретик» позволял «свободным художникам» разрабатывать те темы, какие им нравились.
      Такая интерпретация совершенно неправдоподобна, поскольку она не учитывает особенности организации египетского государства. Фараон, главный «начальник работ» в стране, поистине задавал ритм дыхания египетскому искусству; коллегии мастеров ему подчинялись и никогда не становились рабами собственных фантазий.
      Тогда, может быть, нам следует считать «классические» произведения, датируемые амарнской эпохой, но не соответствующие стилистическим требованиям Эхнатона, продукцией более раннего времени, которую царь просто узурпировал, заменив имя отца, Аменхотепа III, на свое собственное?
      Эта гипотеза явно неудовлетворительна: ведь, если бы она соответствовала действительности, Эхнатон попытался бы интегрировать традиционные произведения в свою собственную сакральную эстетику, которую самолично преподавал мастерам, как мы знаем из текстов.
      Поэтому очевидно, что Эхнатон не собирался разрушать наследие Египта, разорять памятники прошлого и строить из их обломков новое искусство, отвергающее традиционные представления о красоте. Он был далек от того, чтобы пренебрегать неизменными законами египетского искусства, а хотел лишь обогатить их приобретениями своего личного опыта.
      Каковы же главные темы амарнского искусства? Прежде всего, сама царская семья, отправляющая культ Атона. Мы видим, как она поклоняется Атону и благодарит Бога за его благодеяния, мы ощущаем ее мистический экстаз перед сиянием божественного светила. Будучи сосудом, принимающим в себя свет, царская семья «динамизирует» жизнь, которая изливается с неба, делая ее благотворной для всех людей.
      Эта замечательная идея находит выражение также в тех сценах, где царь и царица, стоя в «окне явлений», раздают награды своим слугам. Речь идет не столько о материальных «подарках», сколько о символическом действе, в ходе которого человек, усвоивший учение Эхнатона, становится, как и сам царь, участником божественной реальности.
      Впервые в египетском искусстве появляются совершенно удивительные сцены семейной жизни. Царь, например, играет со своими дочерьми или держит на коленях супругу; царь обнимает одну из своих дочерей; царь и царица, оба обнаженные, принимают в своих покоях некоего сановника и его жену. Вспомним также о принцессе, которая ест утку, – никогда прежде акт еды не изображался в такой реалистической манере.
      Следует отметить и ряд технических новшеств: например, явную склонность к комбинированным скульптурам, выполненным из разных пород камня. Тела статуй часто изготавливали из белого известняка, головы – из яшмы, руки – из кварцита, ноги – из гранита. Мастера явно руководствовались религиозными соображениями, учитывали символику материалов. В амарнском искусстве часто использовали яркие блестящие детали: инкрустации из многоцветных стеклянных паст, фаянсовую плитку.
      На амарнских изображениях присутствует множество животных. Они резвятся на свободе, в своего рода раю, где природа не зависит от человека.
      Как нам кажется, речь идет отнюдь не о наивном натурализме царя-мечтателя, погруженного в сладостное созерцание иллюзорного райского сада. Древние были слишком близки к природе, чтобы не замечать, наряду с ее красотами, таящиеся в ней опасности. Но природа, как и царская семья, представлялась им живым свидетельством божественного присутствия. Амарнское искусство изображает не просто птицу из плоти и крови, но птицу-символ – воздушное начало, которое является одной из вселенских созидательных сил; вот почему мы никогда не увидим, как эту птицу подстрелит охотник или унизит, поймав в ловушку, птицелов.
      Натурализм такого рода был главным выразительным средством искусства, созданного царем. Впрочем, он свойствен всей египетской культуре: ведь уже со времен Древнего царства стены гробниц украшали восхитительные сцены, с поистине волшебным мастерством запечатлевшие флору и фауну Обеих Земель.
      Нельзя отрицать, что Эхнатон разработал настоящую философию природы (как творения Света). Однако это учение не было ветвью, отпавшей от ствола традиционной религиозной философии, – потому что, как и последняя, основывалось на признании и уважении Маат, вечной нормы космического бытия.
      Не будем заблуждаться: мастера, которые по воле царя выполняли точную символическую программу, никак не могли придерживаться эстетики, идеализирующей природу саму по себе, вне сакрального контекста. Болотные растения, водоемы, взлетающие птицы, резвящиеся телята, рыбы – все это было для них воплощением первобытного пейзажа, изначального процветания, «золотого века» Творения, когда ничье злонамеренное присутствие еще не нарушало гармонии космоса, совершенным образом упорядоченного в соответствии с вечным законом созидающего духа.
      Фараон воссоздает эти мгновения благодати, делает их реальными самим фактом своего присутствия; он гарантирует это равновесие, вне которого для человека не существует никакой возможности достижения мудрости.
      Перечисленные изобразительные мотивы, известные с самого начала существования египетского искусства, обусловлены не случайным выбором, но абсолютной необходимостью. Созерцание именно этих «пейзажей вечности» возвышает душу до состояния полноты.
      Некоторые искусствоведы пытались выявить в амарнском искусстве следы иноземных влияний. Гипотеза об азиатском влиянии ныне не пользуется популярностью, что же касается предположения о влиянии Крита, то оно пока полностью не отвергнуто.
      Известно, что после разгрома знаменитого города Кносса и разграбления других критских городов мыслители и художники этого острова были вынуждены покинуть свою страну. Многие из них переселились в Египет, и при желании в амарнских изображениях растений и животных можно усмотреть некое продолжение критского искусства.
      Однако мы должны признать, что гипотеза об иноземных влияниях ничего не объясняет и потому не оправдывает себя. Амарнское искусство является типично египетским. Его темы вполне традиционны – несмотря на то, что некоторые из них разрабатываются в весьма специфическом стиле, а определенным сценам отдается предпочтение перед другими.
      Нам остается упомянуть о самой трудной проблеме амарнского искусства – проблеме изображений самого Эхнатона. Мы все храним в памяти его образ: чудовищно деформированное лицо; дисгармоничная внешность, наводящая на мысль о болезни. Был ли и в самом деле этот величайший мистик в египетской истории столь отталкивающе уродлив?
      Вспомним об одном чрезвычайно важном свидетельстве, которое, кажется, позволяет выбрать правильное направление для нашей дискуссии. Речь идет о погребальной гипсовой маске, обнаруженной в эль-Амарне. Весьма вероятно, что она сохранила для нас подлинные черты Эхнатона: это лицо, спокойное и безмятежное, явно принадлежало нормальному человеку; оно не заключает в себе ничего «чудовищного».
      Если мы сочтем эту маску решающим свидетельством, то волей-неволей должны признать: Эхнатон почему-то хотел, чтобы его изображали в столь странном обличье. Чтобы объяснить этот курьезный факт, иногда ссылались на неумение провинциальных художников, которые якобы могли создавать лишь неудачные портреты. Подобный аргумент просто смехотворен – как, впрочем, и мнение тех, кто считает портреты Эхнатона карикатурами, созданными его противниками.
      Артур Вейгал предложил первый ключ к правильной интерпретации, заметив, что амарнский стиль отчасти был возвращением к архаической эпохе, ко времени царей-богов древнейшего Египта, в которых видели единственных хранителей божественной силы. «Уродства», которые нас шокируют, суть не что иное, как амарнская адаптация сурового, иногда геометризированного стиля эпохи Древнего царства. Такое сопоставление представляется очень удачным – тем более что соответствия художественного плана находят точную параллель в сфере солнечной религии.
 
       Изображение супруги Амуна богини Мут в андрогинной форме. Миниатюра из «Книги мертвых».
 
       «Ясовершенно не верю, – заявляет Франсуа Дома, – что Аменхотеп IV обладал физическими характеристиками, которые изображают знаменитые статуи Карнака. Последние являются выражением царской теологии». А Пиренн объясняет: «Женоподобное тело Аменхотепа IV ничуть не более патологично, чем соколиная голова Ра».
      И в самом деле, бог Атон является «отцом и матерью» всех людей. Потому его представитель на земле, царь Эхнатон, должен изображаться как двуполое (или бесполое) существо – облик которого, собственно, и запечатлен в странных карнакских статуях. «Царство Божие, – справедливо заметил Мережковский, – наступит тогда, когда двое сольются в одно, мужское начало станет женским и не будет уже ни мужского, ни женского начала». Аналогичную мысль мы находим в гностическом Евангелии Фомы. В текстах эпохи Птолемеев (например, из храма в Эсне) также настойчиво акцентируется символ андрогинности – «духовного состояния», свойственного божественному единству.
      Что касается физических деформаций как таковых, то разумно было бы признать: наши глаза не подготовлены к восприятию образа «теологического Эхнатона», слишком далекого от наших эстетических критериев. Очевидно одно: поставленная перед художниками задача заключалась не в передаче реального физического облика Эхнатона, а в изображении символического персонажа.
      Эту эстетику, соответствующую определенной теологии, которая, в свою очередь, является «программой» конкретного царствования, следует оценивать не с точки зрения наших эмоций, но именно как выражение египетской духовности. Эхнатон вовсе не стремился «революционизировать» египетское искусство, все главные законы которого продолжал соблюдать. Просто, как каждый фараон, он пытался создать художественную форму, которая гармонировала бы с духом его царствования. Его мастера, прежде всего, должны были выражать мысль о том, что движение тел и жизнь всех одушевленных созданий зависят от света божественного Солнца.

      На двенадцатый год правления, в восьмой день второго месяца сезона перет,радостное событие всколыхнуло безмятежную жизнь города Солнца. Были организованы грандиозные торжества в честь приезда посланцев от разных чужеземных стран с «приношениями» для Эхнатона и Нефертити.
      «Ради этой церемонии, – пишет Олдред, – фараона и царицу доставили в их официальном паланкине к месту парада, где под большим позолоченным балдахином были установлены два трона; за ними стояли шесть принцесс со своей свитой. Здесь царственные супруги принимали послов азиатских и африканских стран, которых вводили пред очи фараона визирь и другие высокопоставленные сановники; послы привезли богатые подарки для своего нового божественного суверена и собирались молить его быть милостивым по отношению к их странам».
      Для этой церемонии, рассчитанной на большое стечение народа, была выбрана площадка на свежем воздухе, в восточной части города. Атмосфера отчасти напоминала ту, что бывает на детских праздниках. Как мы уже говорили, присутствовали шесть принцесс. Во время церемонии они играли и болтали друг с другом. Одна из них забавлялась с маленьким олененком. Трогательная деталь – тем более что это последний раз, когда мы видим на изображении царскую чету в полном составе. Очень скоро смерть нанесет свой удар.
      Египетские солдаты вели себя особенно восторженно. Они шумно радовались, пели, устраивали шуточные поединки. Для них вид чужеземцев, воздающих почести фараону, был равносилен подтверждению прочности мира.
      Мы процитируем два текста, выразительно описывающих эту ситуацию. Первый из них записан в гробнице Мерира II:

       Год 12-й, второй месяц зимы, восьмой день (правления) царя Верхнего и Нижнего Египта, живущего Правдой, владыки Обеих Земель, Неферхепрура, сына Ра, живущего Правдой, владыки корон, Эхнатона, наделенного долгим сроком жизни, и великой супруги царя, любимой им, Нефернеферуатон, Нефертити… Его Величество воссияло на троне отца своего, Атона, в то время как князья всех чужеземных стран доставили свои приношения и почтительно просили у него мира, чтобы вдыхать дыхание жизни.

      Второй текст происходит из гробницы Хуйи. Там, после датировочной формулы, говорится:

       Эхнатон и Нефертити появились под большим балдахином из светлого золота, чтобы принять приношения стран Хару и Куша, Запада и Востока. Даже острова, (что находятся) в середине моря, прислали свои приношения царю, который воссел на великом троне Ахетатона, чтобы принять приношения всех стран.

      Царь и царица, нежно держа друг друга за руки, смотрят на шествие представителей стран, которые признали верховную власть фараона. Нубийцы в длинных опоясаниях несут мешки с золотым песком, золотые кирпичики и кольца, слоновую кость; ведут на поводках леопардов, антилоп, пантер. Азиаты, которых можно узнать по заостренным бородкам, дарят фараону сосуды, оружие, щиты, колесницы (в разобранном виде), льва, коня. Жители сказочной страны Пунт доставляют благовония. Дары ливийцев, идентифицируемых по перьям, воткнутым в их волосы, состоят из страусовых яиц и перьев. Наконец, критяне предлагают фараону великолепные драгоценные сосуды.
 
       Эхнатон и Нефертити, сидящие под балдахином, принимают «приношения» Нубии и Куша. 12-й год правления. Позади царственной четы, тоже под балдахином, стоят шесть принцесс. В двух нижних регистрах справа изображены праздничные игры (борьба, фехтование на палках и др.). Прорись рельефа из гробницы Мерира II в эль-Амарне.
 
      Все к лучшему в этом лучшем из миров. Разве вышеописанная публичная церемония не явилась блестящим доказательством того, что фараон правит всем миром и что могущество Обеих Земель остается неоспоримым?
      По видимости, так оно и было. Однако не скрывалась ли за внешней поверхностью менее обнадеживающая реальность? Имелись ли у устроителей церемонии какие-то особые мотивы, не нашедшие отражения в официальных отчетах о празднестве по случаю приношения дани?
      Олдред убежден в этом. Будучи специалистом по амарнской эпохе, он считает, что Эхнатон, выставляя себя властителем, которому подчиняются все (как внутри страны, так и за ее пределами), отмечал свое восшествие на престол в качестве единственного царя. По мнению этого египтолога, Аменхотеп III, отец Эхнатона, умер после двенадцати лет совместного правления с сыном. Принимая иноземных послов, Эхнатон самым наглядным образом продемонстрировал свой приход к власти.
      Некоторые специалисты отвергают эту гипотезу. Поскольку ни в одном тексте точная дата кончины Аменхотепа III не приводится, все наши предположения на этот счет суть не более чем догадки.
      Между девятым (самое раннее) и двенадцатым (самое позднее) годами правления произошло еще одно несчастье – умерла мать Эхнатона, Тийа. Тийа имела резиденцию в Мединет-Гуробе, в Фаюме (недалеко от Ахетатона). Она, вероятно, много ездила по стране. И, без сомнения, часто наведывалась в новую столицу, где в ее честь устраивали праздничные пиршества. Некоторые высшие сановники были ее личными протеже – например, Хуйа, ее домоправитель, который владел скальной гробницей в эль-Амарне.
      Эхнатон приобщил свою мать к культу Атона. Он даже построил для нее маленький храм, где в форме статуй были представлены две четы: Аменхотеп III с Тийей и Эхнатон со своей матерью. Вся семья, таким образом, имела божественный статус. На одном изображении из амарнской гробницы Хуйи мы видим Эхнатона, который вводит свою мать в святилище, именуемое «сенью Ра» (или, согласно другой интерпретации, «тенью Ра»). Это событие произошло во время праздника, когда царица Тийа нанесла визит своему сыну.
      Символическое название храмов такого типа, существовавших еще в эпоху Древнего царства, представляет особый интерес, но интерпретировать его нелегко. Оно связано с идеей «фильтрации» солнечной энергии – идеей, которая присутствует в целом ряде древних традиций, представляющих Солнце как порою благодатное, а порою и вредоносное божество. Египетская мифология рассказывает нам о Солнце, которое посредством своего сияния дарует жизнь всем одушевленным существам; однако, когда то же сияние становится слишком интенсивным, оно сеет смерть. Можно предположить, что функция храмов, именуемых «сень Ра», состояла именно в том, чтобы лишить солнечную энергию ее вредоносных качеств и распространить по всему миру благотворное влияние совершенного, «очищенного» Солнца.
 
       Эхнатон вводит свою мать Тийу в построенное для нее святилище «сень Ра». За ними (справа, в нижнем ряду) следуют дочь Тийи Бакетатон, несущая листья салата, ее свита и (справа, в верхнем ряду) свита царицы Тийи. Прорись рельефа из частной гробницы в эль-Амарне.
 
      В конце двенадцатого года правления царицы Тийи уже не было среди живых. Эта потеря явилась для царя тяжелым испытанием. Его мать прекрасно разбиралась в международных делах и, вероятно, не раз помогала царственным супругам принять правильное решение. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть нижеследующее письмо царя Митанни, адресованное Тийе:

       Что касается меня, то все обстоит хорошо. Пусть и у тебя все будет хорошо. С твоим домом, с твоим сыном пусть все будет хорошо. С твоими войсками, со всем твоим имуществом пусть все будет в полном порядке. Ты знаешь, что я всегда испытывал дружеские чувства к Аменхотепу, твоему мужу, и что твой муж:, со своей стороны, всегда испытывал дружеские чувства ко мне… Ты гораздо лучше, чем кто-либо, знала обо всех вещах, о которых мы (с ним) разговаривали между собой. Никто другой этого не знал… Ты должна продолжать посылать дружеские посольства, одно за другим. Не прекращай это делать. Я не забуду дружбы с твоим мужем. А в настоящий момент я гораздо больше, чем когда-либо раньше, – в десять раз, нет, еще гораздо, гораздо больше – испытываю дружеские чувства к твоему сыну Эхнатону. Ты знала слова твоего мужа, но не послала мне целиком тот почетный подарок, который твой муж приказал мне послать. Я просил у твоего мужа статуи из литого цельного золота… Однако твой сын велел изготовить деревянные статуи, покрытые тонким слоем золота. Если в стране твоего сына золота так же много, как праха, то почему твой сын пожалел для меня эти статуи?… Он не дал мне даже того, что обычно давал его отец.
(Письмо из Амарнского архива, ЕА 26.)

      Тийа была глубоко предана политике мира, которую проводил ее муж, Аменхотеп III. Ее знание текущих дел позволяло ей эффективно поддерживать эту политику, и, возможно, она выполняла при Эхнатоне – на самом высоком уровне – функции, если можно так выразиться, министра иностранных дел. Процитированное письмо, кажется, доказывает, что Эхнатон иногда совершал ошибки или бывал небрежен. Задача Тийи состояла в том, чтобы предотвращать неприятные последствия подобных ложных шагов. После ее кончины фараон лишился мудрых советов и оказался вынужденным единолично решать международные проблемы, в которых, по всей видимости, не очень хорошо разбирался.
 
      Вверху : Гипсовый слепок со скульптурной головы Эхнатона (в натуральную величину), обнаруженный в мастерской скульптора Тутмоса в эль-Амарне. Египетский музей в Берлине.
      Внизу : Незаконченная голова для составной статуи царицы Нефертити, обнаруженная в мастерской скульптора Тутмоса. Кварцит. Египетский музей в Берлине.
 
      Сверху : Голова царицы Тийи. Тис, серебро, золото и стекло (из синей стеклянной пасты, покрывающей тканую основу, сделан парик). Высота 9,5 см. Собрание Египетского музея в Берлине. Судя по иконографическим признакам, голова была выполнена уже после смерти Аменхотепа III, в правление Эхнатона.
      Снизу : Эхнатон и Нефертити в сопровождении играющих на систрах дочерей подносят цветы Атону. Известняковый рельеф, найденный в царской гробнице в эль-Амарне, который, вероятно, служил моделью для скульпторов. Первая половина правления. Каирский музей.
 
       Иноземные гвардейцы, бегущие рядом с колесницей Эхнатона (азиаты и нубийцы). Известняковый талатат. Частная коллекция супругов Норберт Шиммель, Нью-Йорк.
 
       Вид раскопок центральной части Ахетатона. В правом нижнем углу – помещение, где в 1933 году были обнаружены клинописные таблички с письмами переднеазиатских правителей фараону.
 
      Вверху справа : Бюст царицы Нефертити, обнаруженный в мастерской скульптора Тутмоса в эль-Амарне. Раскрашенный известняк. Египетский музей в Берлине.
      Внизу слева : Торс статуи Нефертити, быть может, представлявшей ее в образе богини любви Хатхор. Темно-красный кварцит. Собрание Лувра.
 
       Голова второй супруги Эхнатона Кийи. Крышка для одной из четырех одинаковых каноп. Кальцит и инкрустации из цветного стекла. Высота 17,8 см. Происходит из Долины царей в Фивах. Музей Метрополитен в Нью-Йорке. На голове Кийи характерный для нее «нубийский парик», который был украшен царскими налобными змеями (возможно, из полихромного стекла; они не сохранились).
 
       Вид на Долину царей в Фивах.
 
       Эхнатон играет со своей дочерью. Фрагмент стелы из частного святилища в одном из амарнских особняков. Известняк. Египетский музей в Берлине.
       Нефертити, целующая старшую дочь. Известняковый талатат. Найден в Гермополе, ныне хранится в Бруклинском музее Нью-Йорка. Изображение Нефертити было намеренно повреждено, а ее имя изглажено.
 
       Вторая супруга Эхнатона Кийа в «нубийском парике». Деталь талатата из Гермополя. Ныне хранится в Новой глиптотеке Карлсберга, в Копенгагене. Сопровождавшее изображение имя Кийи было заменено на имя старшей дочери Эхнатона Меритатон, а очертания парика изменены с целью передать свойственную принцессе вытянутую форму черепа.
 
       Нефертити, сидящая на коленях Эхнатона, и две их дочери. Фрагмент рельефа из святилища в частной вилле, эль-Амарна. Известняк. Собрание Лувра.
 
       Полихромные изразцы, украшавшие общественные здания в Ахетатоне. Теленок, играющий в зарослях (собрание Лувра), и пальмы (Бруклинский музей в Нью-Йорке).
       Косметическая ложечка в форме букета цветов. Слоновая кость. Высота 20,8 см. Собрание Бруклинского музея.
 
       Девочка Небетия, прислужница певицы Ми. Деревянная статуэтка, высота 21,3 см. Происходит из Мединет Гуроба, ныне хранится в частной коллекции.
 
       Верхняя часть ушебти Эхнатона (фигурки, которая в загробном мире должна была ожить и выполнять общественные работы вместо своего хозяина). Музей Метрополитен в Нью-Йорке.
 
       Статуэтка обезьяны из голубого фаянса. Высота 5,4 см. Происходит из эль-Амарны. Собрание Бруклинского музея. Обезьянка придерживает лапами какой-то фрукт или мяч. Фигурка могла предназначаться для посвящения (богине Хатхор?) или, например, использоваться как гиря для весов.
       Фаянсовое изображение танцующего божка Беса, который был очень популярен как в Малькате, так и в Ахетатоне. Высота 8,5 см. Хранится в Египетском музее Берлина. Судя по иконографии, эта статуэтка была сделана в правление Аменхотепа III.
 
       Саркофаг кошки принца Тутмоса. Известняк, высота 64 см. Происходит из Мит Рахинэ. Собрание Каирского музея. Кошка изображена так, как принято было изображать умерших людей, – перед алтарем с жертвенными дарами. Она названа «Осирисом (обозначение любого умершего) Кошкой, правогласной (то есть оправданной на загробном суде)».
 
      Вверху : Фаянсовая чаша с изображением музыкантши, играющей на лютне. Диаметр 14 см. Собрание Лейденского музея. Девушка обнажена, если не считать ожерелья и пояса из бус, который пытается развязать обезьянка. На правом бедре у нее татуировка – изображение бога Беса. На голове – диадема, благовонный конус и цветы лотоса.
      Внизу : Сундучок Перпаути и его супруги Ади. Раскрашенная сикомора. Высота 42 см, длина 52 см. Происходит из Фив, ныне хранится в Восточном музее Даремского университета (Великобритания). Кнопка на крышке нужна для того, чтобы удобнее было перевязывать сундук бечевкой. На длинной боковой стороне изображены умерший с супругой и их дети (в стиле росписей фиванских гробниц). Изображение на торцовой стороне (газели, обгладывающие дерево) обнаруживает явное передне-азиатское влияние. Это обстоятельство, а также странные для Египта имена Перпаути и некоторых его детей позволяют сделать предположение об азиатском происхождении этой семьи, жившей, видимо, в правление Аменхотепа III.
 
       Символы царской власти – бич и посох – из гробницы Тутанхамона. Представляют собой стержни из бронзы с надетыми на них ободками из листового золота и темно-синей смальты. Высота каждого предмета 33,5 см. Собрание Каирского музея.
 
       Золотое ожерелье Тутанхамона, изображающее богиню-грифа Нехбет, с инкрустациями из разноцветной смальты (темно-синей, бирюзовой и красной) и обсидиана. Высота 39,5 см, ширина 48 см. Собрание Каирского музея.
 
       Тутанхамон и его супруга Анхесенамон в саду. Панель ларца из слоновой кости, найденного в гробнице Тутанхамона. Сцена символизирует любовь, соединяющую царственную чету. Налобные змеи царицы и развевающийся цветной пояс подчеркивают ее статус наследницы престола. Собрание Каирского музея.
 
       Золотая маска мумии Тутанхамона, инкрустированная лазуритом, сердоликом, полевым шпатом, разноцветной смальтой. Высота 54 см. Собрание Каирского музея.
 
       Уникальная сцена из погребальной камеры гробницы Тутанхамона в Долине царей. Царь Эйе (в жреческом облачении, справа) выполняет ритуал «отверзания уст» (то есть оживления) для мумии Тутанхамона (представленного в образе Осириса, слева).
 
       Генерал Хоремхеб получает в награду от Тутанхамона золотые ожерелья. Фрагмент рельефа из мемфисской гробницы Хоремхеба. Известняк, высота 90,5 см. Собрание Лейденского музея.
 
       Стеклянный кувшинчик из цветного стекла (для благовоний или умащений). Высота 13,5 см. Вашингтон, Смитсоновский институт, Свободная художественная галерея. Для изготовления подобных сосудов, известных со времени Тутмоса I (1504–1492 гг. до н. э.), стеклянная паста укладывалась слоями вокруг ядра, которое затем удалялось. При этом достигалось чередование разноцветных волнообразных линий – темно-синих, голубых, ярко-желтых, белых.