Они построили свой собственный каток с саунами и бассейнами, балетным залом и — разумеется — тренажерным. Их жизнь была распланирована по дням. Профессиональные соревнования начинались в октябре, большая часть декабря отдавалась праздничным выступлениям. В январе и феврале они или летели за океан, или выступали на телевидении. Весны отводились большим турне по городам. Летом и в начале осени они работали над всеми новыми программами, которые должны были понадобиться им в течение следующего года. А в промежутках снимались для рекламы, находили возможность втиснуть в свое расписание выступления в телевизионных передачах, посещали банкеты, произносили речи, давали интервью, раздавали автографы и занимались благотворительной деятельностью.

Генри и Томми оба были геями, как и ее тренер, и ее художник по костюмам, и ее хореограф. По правде говоря, когда Эми выступала в любительском спорте, ей иногда казалось, что нормальных мужчин она видела только приезжая домой и встречаясь там с отцом, братом и зятем.

Но как профессионал она встречалась с разными людьми: агентами, спонсорами, специалистами по рекламе, бизнесменами, звукоинженерами и осветителями — и некоторым из этих мужчин она нравилась совсем не так, как Генри, Томми и Оливеру.

Эти мужчины приходили на тренировки и поджидали Эми у бортика, держа наготове воду и ее спортивную сумку. Они решали, куда поехать поужинать, и выясняли, как туда добраться. Они следили за тем, чтобы на катке и в гостинице все было в порядке. Они заботились о ней. И ей это нравилось.

В ответ они желали только одного — быть частью ее успеха. Слабые просто хотели своей доли внимания. Они всегда ухитрялись попасть вместе с ней на фотографии. Во время интервью стремились сесть рядом с ней и хотели, чтобы и им задавали вопросы. Им было необходимо, чтобы люди верили, будто они так же интересны, как она, так же значительны, как она.

Сильных внимание не волновало, они жаждали власти. Эми была той ступенькой, на которой они строили свою карьеру. Они занимались ее делами, были продюсерами ее шоу, имели дело с ее капиталовложениями. Они пытались изолировать Эми от ее тренера, агента, финансового советника.

И те и другие вредили ее карьере, — Эми, прошу тебя, — два года назад сказал Эми ее агент, — не могла бы ты во время этого турне не влюбляться?

— Что ты имеешь в виду — не влюбляться? — засмеялась она. — Разве это можно контролировать?

— В твоем случае, Эми, — да, можно.

Он, конечно же, был прав. Никого из этих мужчин она по-настоящему не любила, ей просто нравилось быть влюбленной. Поэтому она с этим покончила.

Но Эми чувствовала, что ей чего-то не хватало. Быть влюбленной — это так чудесно!

И Хэл и Гвен знали, что Хэл останется в Вашингтоне только на. весну. Он был связан словом провести лето на озере в Миннесоте — «это один из организующих принципов жизни нашей семьи — лето в Миннесоте», а осенью должен вернуться в Айову.

Но они были не из тех людей, которые позволяют обстоятельствам решать их судьбу. Гвен переезжала каждые три года своей замужней жизни, она может переехать еще раз. Она любила перемены. И если к тому времени, когда Хэлу надо будет уезжать, они не будут уверены в своих чувствах, то смогут писать друг другу, навещать, обмениваться посланиями по электронной почте, пока не перестанут сомневаться.

Однако в глубине души они уже были уверены. Сначала Гвен показалась Хэлу Афиной — холодной, бесстрастной богиней мудрости. Теперь он знал, что она — Веста, покровительница домашнего очага. Ее собственный дом был упорядочен, изящен и наполнен светом. Теперь он понимал, как манило, а затем успокаивало мужчину тихое тепло этого дома — после нескольких месяцев в темноте и тесноте подводной лодки.

Хэл полюбил Элеонору, потому что она была совсем непохожей на девушек со Среднего Запада, вместе с которыми он вырос. Ее сила духа, воля, независимость, ее сексуальная раскрепощенность казались ему почти мужскими, и он был заворожен. Но теперь он стал мудрее и понимал, что такие дух, воля и независимость могут явиться и в более традиционном женском обличье. А сексуальная раскрепощенность, которая нравилась ему в двадцать один год, теперь привлекала его меньше. Он знал, что у этого есть и своя обратная сторона.

В конце апреля ему нужно было съездить на уик-энд в Айову.

— Почему бы тебе не поехать со мной? — предложил он Гвен. — Увидишь дом, познакомишься с Фебой.

Феба была его старшая дочь, его дитя, ближе всех бывшее к матери. У Гвен тоже была дочь. Холли была ее старшим ребенком, и если Гвен и не любила свою дочь больше, чем сына, с Холли они были ближе.

И теперь она размышляла: если бы она умерла раньше Джона и Джон сблизился с кем-то, как она сблизилась с Хэлом, что должна была бы чувствовать Холли?

— Что ты обо всем этом думаешь? — уставилась на своего мужа Феба.

— Я думаю, что они собираются пожениться.

Джайлс Смит говорил как обычно мягко. Он принадлежал к типу крупных мужчин, с вечно взлохмаченными густыми волосами рыжевато-каштанового оттенка. Он казался мягким и податливым, почти как медвежонок, но глаза его светились сметливостью и умом. Иногда его взгляд на миг застывал, а затем стремительно перемещался с одного человека на другого, вбирая все, что происходило, понимая все.

— Концерт студентов-старшекурсников. — самое важное за весь год публичное выступление музыкального факультета. Твой отец должен был как следует подумать, прежде чем привезти кого-то из Вашингтона именно на этот уик-энд.

Незадолго до того отец позвонил Фебе. Когда он брал отпуск, чтобы отправиться на весенний семестр в Вашингтон, округ Колумбия, он всегда говорил, что приедет в Айову на выступление студентов. Сегодня он позвонил, чтобы сказать, что привезет с собой некую Гвсн.

— Но они знакомы всего три месяца, — запротестовала Феба. — О браке не может быть и речи.

— Они же не дети, они уже знают себя.

Папа снова женится? Феба не могла себе этого представить. Кто-то чужой будет жить вместе с ним в доме, готовить в маминой кухне — это казалось невозможным. Папе кто-то небезразличен? Он на самом деле ее любит? Фебе показалось, будто она совсем не знает отца.

Они с Джайлсом и четырьмя детьми жили в Айова-Сити, примерно в двадцати милях от маленького городка Липтона, где выросла Феба и где до сих пор жил ее отец. Феба и Джайлс были юристами. Джайлс был генеральным советником Ай-овского университета, он очень любил эту работу. Она была сложной и увлекательной, сочетая в себе ответственность за связи с общественностью, контроль за ущербом и юридические аспекты, и при этом он умело использовал обманчивую простоту своей внешности и манер.

Феба оказывала бесплатную юридическую помощь неимущим, что занимало только часть ее времени, еще она вела для студентов университета семинар по бесплатной юридической помощи неимущим. Она не любила свою работу так, как Джайлс. Вероятно, юриспруденция не была ее призванием, но Феба, без сомнения, верила, что то, что она делает, — важно. Это работа, которую необходимо было делать.

Поступать правильно — значило для Фебы много. Она была добросовестной и любила порядок, как на работе, так и дома. Она печатала расписания — кто кого и в какой очередности подвозит домой, составляла график выступлений футбольной команды. Она вела переговоры между теми родителями, которые хотели устроить для своих детей в детском саду особую выпускную церемонию, и теми, кто хотел бы раздать готовые кексы и сок и этим ограничиться. Она пыталась вразумить родителей, которые считали, что вечеринка для пятиклассников в честь Дня святого Валентина должна включать в себя танцы между мальчиками и девочками. Она без лишних слов, тактично раздавала ежегодники тем детям, чьи родители не могли себе этого позволить. Все, кто знал Фебу, восхищались ею, но, говоря по правде, она была слишком занятым человеком, чтобы завести близких друзей.

Разумеется, когда ее мать жила всего в каких-то двадцати милях, ей не нужны были близкие друзья.

— Но ведь мама всего год как умерла. О чем папа думает?

— Прошло уже почти полтора года, — мягко заметил Джайлс. — Она умерла в ноябре.

Феба знала, когда умерла ее мать. С точностью до минуты.

Тогда она носила Томаса, своего четвертого ребенка.

Об этом она и думала все те дни, что провела около ее постели. Такое не должно случаться, когда ты беременна, в этот период ты должна беспокоиться о своем ребенке, а не о своей матери.

Все началось с боли в горле. Феба виделась с ней в воскресенье, и Элеонора пожаловалась на резь в горле. Но мама всегда считала себя человеком крепкого здоровья и не придавала значения своим недомоганиям, а Феба об этом забыла. Во вторник утром она зачем-то позвонила родителям, и по голосу отца поняла, что он озабочен.

Она попросила позвать к телефону мять.

— Ты превращаешься в одну из тех дам, которых дочери возят по врачам? — Феба не считала свою мать старой.

— Ненавижу докторов, — проворчала Элеонора. — Заставляют ждать целую вечность.

Элеонора не любила жаловаться. Она, должно быть, действительно чувствовала себя неважно.

— По-моему, тебе следует показаться врачу, мама. Если хочешь, я могу подъехать сегодня днем. — Феба уже не шутила.

— Не глупи. Погода жуткая, завтра обещают снег. Тебе нет смысла ехать в метель за двадцать миль, чтобы потом тоже прождать там целую вечность.

— Но это завтра. А тебе надо съездить сегодня.

— Да съезжу, съезжу.

К врачу Элеонора съездила. Он прописал ей антибиотик. Через двадцать четыре часа она должна почувствовать себя лучше, сказал он. Но этого не произошло.

Метель началась, как и обещали. Над самой землей держался тонкий слой холодного воздуха, но облака были теплыми. Поэтому начавшийся вечером в среду дождь, падая на землю, превращался в лед, покрыв все сверкающей ледяной коркой.

В четверг утром Элеонору доставили в больницу с диагнозом воспаление легких.

— Здесь нам будет легче наблюдать за действием антибиотиков, — сказал врач.

Феба немедленно отправилась навестить мать. Она ездила на микроавтобусе «форд», и только его вес и хорошие покрышки удержали его на дороге, другие автомобили съезжали в канавы, буксовали при въезде на пригорки. Яркий солнечный свет играл на обледеневших проводах и колючей проволоке изгородей. Неубранные листья замерзли, превратившись в жесткий наст, а ветви деревьев угрожающе склонились под тяжестью льда.

Феба с тоской думала о зеленых лесах Миннесоты, где все лето шуршали под ногами иглы лиственниц.

Ее матери лучше не стало.

В пятницу они с Джайлсом решили, что вся семья должна провести уик-энд в Липтоне. Так будет безопаснее и удобнее.

— Я уверена, что к понедельнику мама выйдет из больницы, самое позднее — во вторник, — сказала она.

Феба заключила с Богом сделку. «Если мы пожертвуем всеми нашими развлечениями, если Элли не пойдет в кино с подругами, если Алекс не пойдет на таэ квон до и если Клер пропустит занятие по акробатике, а мы с Джайлсом не поедем в субботу днем на лекцию к Рейнолдсам, к понедельнику мама выздоровеет».

Это был не тот Бог, в которого верила Феба, но она не знала, что еще можно сделать, чтобы мама поправилась.

Из этой сделки ничего не вышло. В субботу утром медсестра, знавшая ее с младенчества, отвела Фебу в сторону и положила ладонь ей на руку.

— По-моему, стоит вызвать Йена и Эми. Попроси их приехать.

Попросить их приехать? Безумная мысль. Йен живет в Калифорнии. Эми находится бог знает где. Феба посмотрела на руку медсестры. Ногти подстрижены и ухожены. Практичные часы с большими цифрами и длинной секундной стрелкой, двигавшейся с негромким тиканьем. Феба смотрела, как она, миновав двенадцать, подбирается к единице.

— Феба! Ты должна их вызвать.

Феба продолжала смотреть на часы.

— Доктор Морган сказал, что как только они подберут нужный антибиотик, все…

— Это так. Если они подберут нужное лекарство, она выйдет из больницы в начале следующей недели, а пока, Феба, все равно позвони им, попроси приехать.

Нет, я не могу. Если они приедут, это значит, что мама умирает, — Сделай это, Феба. Не заставляй своего отца решать, что нужно им позвонить.

Феба глубоко вздохнула. Она с этим справится. Ее мать не умирает, а она просто помогает отцу. Она старшая, она всегда помогала. И она пошла к телефону.

Сначала ей нужно позвонить Йену. Она знает, как с ним обращаться. Она никогда не говорила ему, что надо делать. Она просто скажет, что происходит, а он примет правильное решение. Всегда так было, если кто-нибудь другой не говорил ему, что надо сделать, — вот тогда начинались трудности. Он уже знал, что мать в больнице, и не стал задавать ей слишком много вопросов.

С Эми было по-другому. Феба представления не имела, где та находится. Считалось, что она живет в Денвере, но ее никогда нельзя было там застать, она всегда была либо в турне, либо на записи рекламы, либо выступала на телевидении. Давным-давно она дала своей семье номер телефона, по которому ее можно срочно разыскать, если возникнет такая необходимость. Феба не знала, действовал ли еще этот номер и был ли он у нее с собой.

Он оказался в ее маленькой записной книжке на «Эми». Феба набрала его, и ответили моментально. Да, они принимают сообщения для мисс Эми Ледженд.

Мисс Ледженд? Феба никогда не слышала, чтобы кто-нибудь называл Эми подобным образом.

— Это ее сестра. Мне нужно оставить сообщение: наша мама больна. Эми необходимо приехать домой.

— Я немедленно отправлю его на пейджер, — пообещала телефонистка.

Феба вернулась к матери в палату.

Комната утопала в цветах, но это были одни гвоздики. Должно быть, метель помешала единственному городскому цветочнику пополнить свои запасы, и пришлось все заказы выполнять гвоздиками.

Феба гвоздики ненавидела. Они были жесткими, топорщились и не имели запаха. Эти цветы всегда казались ей искусственными. Она не могла представить, что они на самом деле выросли из земли.

Отец сидел у постели матери. Феба тихо сказала:

— Тебе надо поесть, папа. Сегодня утром Элл и приготовила сандвичи.

Как Феба была первой дочерью своей матери, так и тринадцатилетняя Элли была первой дочерью Фебы, всегда готовой помочь и добросовестной.

Если бы кто-то другой, а не его внучка приготовила эти сандвичи, Хэл, без сомнения, отказался бы. Но он был хорошим дедом и взял их.

Феба села на его место и дотронулась до щеки матери. Элеонора повернула голову. Она слабо кивнула, показывая, что узнала Фебу, но ей было слишком плохо и все безразлично.

Поправляйся, мама. Весной у меня родится ребенок. Ты должна поправиться.

Что ей больше всего запомнилось? Вероятно, книги. Льюис Кэрролл, «Алиса в Стране чудес». «Винни-Пух». Английские. Мама давала ей те издания, которые сама читала, когда была маленькой, чудесные тома, некоторые в кожаном переплете и с цветными картинками. Американские книги — «Маленькие женщины», книги о волщебнике из страны Оз и из серии «Домик в прериях» — они открывали для себя вместе.

Феба потянулась к тумбочке, чуть не опрокинув маленький пластмассовый кувшин с водой. Рядом лежала целая стопка книг. Она взяла первую попавшуюся и открыла где придется. И начала читать матери вслух, как когда-то делала для нее мать.

Она читала и читала, не сознавая, сколько времени это длится, она не знала, что она читает, просто это всегда было их с матерью общим увлечением — книги. И это объединяло их и сейчас. Вернулся отец. Он на мгновение положил ей на плечо руку, но она не остановилась. Она знала, что он понимает.

Затем дверь снова открылась. Сотрудница больницы наклонилась над ее плечом:

— Мисс Ледженд, вам звонят. От вашей сестры.

Отец забрал у нее книгу, и Феба выскользнула в коридор. Она взяла трубку на сестринском посту. Голос на другом конце провода был мужским и молодым и представился помощником какого-то администратора, о котором Феба никогда не слышала. Она повторила ему сказанное ранее.

— Разве вы не знаете, что Эми в Голландии? — спросил он.

Феба этого не знала. Голландцы любили Эми. Ассоциация, объединяющая тех, кто выращивает тюльпаны, назвала ее именем потрясающий, устойчивый к заболеваниям цветок. Странно, что они оказали такую честь американке, — наверняка в Голландии есть свои фигуристы.

— Мне все равно, где она. Мне нужен номер, по которому я могу до нее дозвониться.

— Не думаю, что могу вам помочь. — В его голосе прозвучала самоуверенность. — Мы отвечаем за связь с ней. Когда наши клиенты находятся в турне, наша задача не позволять им отвлекаться.

Отвлекаться? Болезнь матери — это всего лишь угроза отвлечь Эми от ее турне?

Он был чьим-то помощником, она не станет это выслушивать от помощника.

— Могу я поговорить с кем-нибудь еще? — Она не могла вспомнить фамилию человека, который, как он сказал, был его руководителем.

— В этом нет необходимости. Я полагаю…

Феба прислонилась лбом к стене. Покрытый краской шлакобетонный блок был прохладным, шершавым. Кольца врезались в пальцы, одежда стала тесна. Она чувствовала себя потной и толстой. Она устала. Ей хотелось лечь, хотелось уснуть, хотелось, чтобы все это куда-нибудь ушло. Я беременна. Я хочу, чтобы обо мне кто-нибудь позаботился.

— Может, кто-нибудь из вас, идиотов, будет столь любезен передать моей сестре, что наша мать умирает?

Они передали, но недостаточно быстро. Кто-то принял решение подождать до конца ее выступлений в Голландии. В результате Элеонора Ледженд умерла, когда самолет Эми заходил на посадку в аэропорту О'Хэйр.

В тот день, когда она умерла, лед растаял, но ветки деревьев уже согнулись под его тяжестью. Пятна зимнего тлена темнели тут и там в кустарниках. Живые изгороди, которые прошедшим летом были густыми и зелеными, весной дадут побеги, но садовникам придется запускать руки в самую гущу кустов, чтобы найти сухие, мертвые ветки.

Феба знала, чего бы хотела ее мать: традиционной панихиды и традиционного погребения, после которых все собрались бы дома.

— Это нужно делать дома, — обычно говорила Элеонора, когда поминальный прием устраивали в зале для церковных собраний. — Приходится потрудиться, но в этом-то весь и смысл — есть чем заняться.

Похоронами занимался отец, и, хотя никто ей об этом не сказал ни слова, Феба поняла, что отвечает за поминки. Она отвечала за все в доме. Она была старшей. Это была ее работа — отвечать за все.

Они все собрались в родительском доме: она, Джайлс и трое их детей, Йен, его жена Джойс и тоже трос их детей. Друзья и соседи несли еду, но кто-то должен был решать, как этим распорядиться. И этим кем-то, естественно, была Феба. Она была старшей, а подобным занимаются старшие дочери.

Поэтому когда приехала Эми, она хлопотала на кухне, отделяя куриное мясо от костей. Ей пришлось вымыть и вытереть руки, прежде чем сестра смогла ее обнять.

— Как ты? — прошептала ей в волосы Эми.

Как я? Феба с трудом справилась с охватившим ее раздражением. Ну что за вопрос! Она на четвертом месяце беременности, ее мать только что умерла.

— Прекрасно.

Эми сделала шаг назад. На мгновение показалось, что ее глаза снова задают тот же вопрос. Прекрасно ли?

Но Феба плотно сжала губы. Она не ответила, не могла.

Эми выглядела хорошо, нежные завитки ее легких, блестящих волос были заправлены за уши. Она уже оделась в черное — узкие шерстяные брюки и длинный свитер, воротник-хомут которого соприкасался с идеальной линией ее подбородка. Черный цвет придавал ее коже фарфоровую хрупкость. Что бы она ни надела, все сидело на ней великолепно. Свитер не собрался и не смйлся на бедрах, брюки сзади были чуть длиннее, чем спереди, так что сидели идеально. Так было всегда. Одежда Эми всегда была изысканнее, лучше скроена, более продуманна, чем у всех остальных. Если она надевала костюм, пуговицы на рукавах никогда не служили украшением, как на костюмах Фебы. Эти пуговицы были функциональны, всегда присутствовали воздушные или прорезные петли. В прошлом году она носила блузку в черно-серую клетку, и везде, где петли попадали на клетки разных цветов, дизайнер счел нужным использовать нитки соответствующего цвета. Иногда казалось, что одежда Эми была прекрасными доспехами, словно эти изящные вещи нужны были ей, чтобы защититься… хотя Феба не могла представить себе, от чего.

Эми действительно была красивым ребенком, и казалось, что каждый раз, когда ее выводили погулять, полюбоваться на нее сбегалась вся округа. Именно тогда, когда Эми привлекала всеобщее внимание, Феба, которая была на десять лет старше, находилась в самом неприятном возрасте — двенадцать, тринадцать, четырнадцать лет. Для все это было невыносимо. «Замолчите! — хотелось ей крикнуть. — Мы уже слышали это миллион раз. Ну и что с того, что она красивая?»

Десять лет — неподходящая разница. Пятнадцать или пять были бы в самый раз. В восемнадцать лет Феба могла бы гордиться красивой трехлетней сестрой, в восемь могла этого не заметить. Но в тринадцать было больно.

Хотя какое право Феба имела жаловаться? Какая разница в возрасте у двух ее дочерей, Элли и Клер? Девять лет. И — да, маленькая Клер красивее Элли.

Эми заговорила:

— Я могу отнести вещи в свою комнату или там поселили кого-то из детей?

Почему ты спрашиваешь меня? Кто где спит, решает мама, а не я.

— Дети на самом верху. Твоя комната свободна.

Эми подхватила свою сумку; она была небольшой, размером со спортивную.

Очевидно, Эми прямо с катка отправилась в аэропорт, даже не заехав в гостиницу.

— Я успею быстренько принять душ?

— У нас очень много дел.

Как резко это прозвучало! Она вовсе не хотела лишить Эми возможности принять душ, но прежде чем Феба успела взять свои слова обратно, Эми уже поставила сумку на пол.

— Я могу подождать. Это не страшно.

— Не страшно, если ты летела первым классом, — из другого угла кухни отозвалась жена Йена Джойс. — Думаю, после полета первым классом чувствуешь себя не такой грязной.

Она постаралась, чтобы это прозвучало так, будто, полетев первым классом, Эми сделала что-то дурное. Эми не ответила.

— Чем я могу помочь? — спросила она Фебу.

Феба на минутку задумалась.

— Сделай глазурь. Сгодится сливочный крем. Мама обычно держит две-три коробки сахарной пудры в кладовке.

И снова она услышала себя со стороны. Держит, сказала она. Мама держит. А надо говорить «держала».

Ты же не знала, мама, когда покупала эту сахарную пудру, что она понадобится нам для твоих поминок.

Эми потребовалось некоторое время, чтобы найти сахарную пудру. Затем выяснилось, что она понятия не имеет, как готовить глазурь.

Она не знала, как почистить брокколи, не представляла, как пользоваться кухонным комбайном, но что больше всего вывело из себя Фебу — она не знала, где что лежит на кухне.

Как же так? Она ведь здесь жила. Мама ничего не меняла.

— Все на прежнем месте! — отрезала Феба, Эми это не помогло, а Феба почувствовала себя мегерой.

И все это время Эми выглядела потрясающе, без всякого усилия держась прямо в аккуратно повязанном белом закрытом фартуке. Она действительно ничего с собой не привезла. Тогда у кого она одолжила одежду? У Элли. Вот чьи джинсы подошли Эми — тринадцатилетней девочки. Это казалось несправедливым.

После ужина в тот вечер Джайлс и Феба сидели в библиотеке, просматривая списки, чтобы убедиться, что сделано все, что следует, и все оповещены. Дверь была открыта, но Эми, тихо постучав, дождалась позволения войти.

— Мы можем как-то тебе помочь? — приветливо спросил Джайлс. Они с Эми всегда очень хорошо ладили. Фебе это казалось странным, потому что на первый взгляд у них не было ничего общего.

— Я думала о четверге. — Четверг был днем похорон, но только у отца хватало мужества употреблять это слово. Остальные просто говорили о четверге. — Я хотела узнать, что ты собираешься надеть, Феба.

Одежду. Только Эми могла говорить в такую Минуту о нарядах.

— У меня не было времени об этом подумать.

Эми сжала губы, и на мгновение Фебе показалось, что она выглядит обиженной. Феба чувствовала, что ее слова прозвучали излишне резко, но одержимость Эми одеждой всегда была такой несносной!

— Эми, у тебя десять минут, чтобы одеться, — множество раз повторяла мама. — Через десять минут ты пойдешь в том, что на тебе будет, даже если это окажутся одни трусы. — Только таким образом можно было вытащить Эми из дома.

Но секунду спустя лицо Эми приобрело свое обычное сдержанное выражение.

— Я собираюсь попросить своего друга в Нью-Йорке переслать мне экспресс-почтой платье или костюм. Ты сказала, что из-за ребенка тебе не годится ничего из одежды. Могу я попросить прислать что-то и для тебя?

— Мысль интересная, — произнес Джайлс. Он повернулся к Фебе. — Тебе что-нибудь нужно?

Разумеется, Феба думала о том, что надеть, но ни к какому выводу не пришла. Это был ее четвертый ребенок. Живот уже заметен, а юбка у ее черного костюма узкая — она ни за что в нее не влезет. Можно, конечно, продеть резинку в пуговичную петлю на поясе твидовой юбки и дополнить ее черным блейзером, но вид будет не тот, а мама на похороны всегда полностью одевалась в черное.

Феба на самом деле не так уж заботилась о том, как она выглядит. Человек должен либо вообще не обращать на внешний вид внимания, как ее невестка Джойс, либо, как Эми, заботиться о нем постоянно. Феба же обычно уделяла своей внешности от силы один или два субботних вечера в месяц — как раз столько, чтобы почувствовать себя за это время несчастной, но недостаточно, чтобы как-то с этим справиться.

— Тогда давай воспользуемся любезным предложением Эми, — сказал Джайлс. Он все прочел по ее лицу; он знал, что ей нечего надеть, он знал также, что она собирается отказаться. — У тебя будет одной заботой меньше.

— Полагаю, да. — Феба даже удивилась, что в ее голосе прозвучало столько недоброжелательности. Да что это со мной? Почему я не могу быть доброй?

— И раз так, то как насчет Элли, Клер и Алекса? — спросила Эми. — У моего друга, вероятно, не слишком большой опыт в покупке детской одежды, но ему, я уверена, это понравится.

Понравится? Только у Эми могли быть знакомые мужчины, которым понравилось бы покупать детскую одежду.

— В этом нет необходимости. — Феба постаралась, чтобы ее голос звучал помягче. — Они могут пойти в своей одежде для воскресной школы. Платья у девочек не черные, но…

— Соглашайся, — перебил ее Джайлс. — Хотя бы ради девочек. День предстоит ужасный. Может, всем будет чуточку легче в новой одежде.

Джайлс был не из тех мужчин, что высказывают свое мнение по любому поводу. Он говорил о чем-либо, только когда это его действительно заботило. Поэтому Феба кивнула и сказала, что девочкам, вероятно, понравятся новые платья.

— Алексу не надо. — Мальчику было шесть лет. — Он скорее прыгнет в реку, чем наденет новую одежду.

Пятнадцать минут спустя она услышала, как Эми обратилась с тем же предложением к Йену.

— Тебе пришлют одежду из Нью-Йорка? — переспросил Йен. — Не слишком ли это экстравагантно?

На мгновение наступила тишина.

— Наверное, так это и кажется, — ответила Эми.

— Что ж, — быстро проговорил Йен, — я обязательно скажу Джойс, но, по-моему, они привезли все, что им нужно.

Как Феба и предполагала, Джойс отклонила предложение Эми. Жена Йена была социальным работником и через калифорнийские школы работала с коренным населением. Она старалась быть ближе к природе, пекла великолепный хлеб и готовила густые, ароматные супы. Носила она полинявшие водолазки и длинные юбки в крестьянском стиле, а волосы заплетала в косу.

— Я чувствую себя прекрасно и никогда не волнуюсь по поводу мнения окружающих. — Джойс любила подчеркивать, насколько она независима. — Мы никогда не выбираем для Мэгги одежду. — Мэгги была дочерью-подростком Джойс и Йена. — Мы уважаем ее право на собственное мнение.

Одежду доставили к вечеру в среду, и Феба вынуждена была признать, что платья для нее и Элли подобрали великолепные. Ее платье было из черного кашемира с атласным воротником и манжетами. Это был наряд для будущей матери — весь корсаж застрочен мелкими вертикальными складками, которые чуть ниже талии постепенно расходились. Сидело оно изумительно, и чувствовала себя Феба в нем прекрасно.

— Я никогда в жизни так хорошо не выглядела, — сказала она, глядя на себя в зеркало.

— Да, нам идут такие воротники, — согласилась Эми. — Я сказала Хэнку, что мы похожи, и он…

— Мы не похожи, — возразила Феба. Красавицей всегда была Эми.

— Да нет же, похожи. У нас разный цвет кожи и волос, и я гораздо больше занимаюсь своей внешностью, но форма лица у нас почти одинаковая.

Феба снова посмотрела на себя. С этим воротником, касавшимся подбородка, она впервые увидела, что действительно немного похожа на Эми.

Но важнее, чем собственное, для нее было платье дочери. Тринадцать лет были трудным возрастом для Элли, и она скорее прыгнула бы в реку вслед за братом, чем надела бы платье, которое привлечет к ней внимание. Феба попросила Эми объяснить это ее другу. Кто бы он ни был, он все прекрасно понял. Платье Элли было сшито из черной плотной ткани, с заниженной талией и юбкой в складку, складки были острыми, как ножи. Единственным украшением служили два ряда черных пуговиц. Оно было настолько неброским, что даже Элли не могла представить, что будет выглядеть в нем по-дурацки.

— А я, мама? — прощебетала четырехлетняя Клер. — А я?

Все они собрались в широком коридоре верхнего этажа, разглядывая себя в полный рост в зеркале. Эми отправилась в свою маленькую спальню в передней части дома распаковать платье Клер, потом вышла и поманила Фебу.

— Хэнк нас подвел, — тихо произнесла она. — Боюсь, с платьем Клер он немного перестарался.

Это еще было мягко сказано. Платьице для малышки оказалось причудливой фантазией в викторианском стиле: черная юбка на кринолине, украшенная оборками нижняя юбка и отделанная рюшами верхняя юбка, а швы корсажа, манжеты и вырез обшиты шнуром. Кому могла прийти в голову идея сшить такое платье этого размера, было выше понимания Фебы. Она не могла себе даже представить, что кто-то сочтет такое платье подходящим для ребенка.