Глава 1

— Вы, наверное, меня не помните, — сказал он. — Мы почти не успели поговорить.

Приятный, вежливый голос на другом конце провода. Гвен Уэллс не знала, кто такой Хэл Ледженд. Должно быть, они оба были на ужине местной общины накануне вечером. Он взял ее номер телефона и теперь звонил, чтобы пригласить на ужин.

Он хотел увидеться с ней.

Гвен когда-то ходила на свидания; в последний раз она отправилась на встречу с молодым курсантом военно-морского училища, и тот вскоре сделал ее женой, затем матерью, а теперь вдовой. Правила свиданий с тех пор наверняка изменились.

Но она имела незамужнюю дочь тридцати одного года — Холли, которая работала юристом и жила в Нью-Йорке, и Гвен была достаточно наслышана о жизни Холли, чтобы знать, как ведут себя, принимая от незнакомца приглашение на свидание.

Да, она с удовольствием встретится с Хэлом Леджендом. (Холли всегда отвечала на первые приглашения.) Но пусть это будет ленч. (Чем короче, тем лучше — девиз Холли.) Нет-нет, не надо за ней заезжать. Она приедет сама, она встретится с ним на месте. («Подготовь пути к отступлению».)

— Вы слишком облегчаете мне задачу, — сказал он. — Я был готов преодолеть гораздо больше трудностей, ища с вами встречи.

В его голосе, когда он произнес «с вами», прозвучало что-то спокойное и серьезное, чего Гвен уже очень давно не слышала от мужчины.

Три дня спустя Гвен отметила про себя, что нервничает из-за предстоящей встречи. Она, обычно умеющая сосредоточиться, проницательная и ясно видящая цель, нервничала.

Она не могла этому поверить. Разумеется, Гвен всегда переживала за своих детей, ну а кто не переживает? Это совсем не то, что нервничать. Да зачем она вообще идет на это свидание? Ей, слава Богу, пятьдесят восемь лет. Все эти правила насчет свиданий она почерпнула у Холли — конечно, та вовсе не собиралась специально учить им Гвен. Ни одной из них и в голову не приходило, что они ей понадобятся.

Тогда почему она идет? «Я уже достаточно стара, чтобы быть бабушкой, — подумала она. — А бабушки на свидания не ходят».

Правда, она не бабушка, о чем ей пришлось себе напомнить. Но только потому, что ни у Холли, ни у Джека нет семьи. Я достаточно стара, вот что имеет значение.

Гвен взглянула на свои аккуратные часики в золотом корпусе. Она была полностью готова, а до выхода оставалось еще двадцать минут. Чем же ей занять эти двадцать минут?

Это было на нее не похоже. Ее трудно привести в смятение. Она всегда была миссис Самообладание и Надежность, миссис Организованность и Предсказуемость, леди, у которой в шкафах и ящиках комода неизменно царила чистота. Королева Безукоризненного Маникюра. Жена командира, ответственная за всех остальных жен, пока корабль находится в море. Не можете разобраться с уведомлением из банка? Не знаете, нужно ли отдать машину в ремонт? Слишком много винных бутылок скопилось за неделю в мусорном контейнере вашего друга? Звоните миссис Уэллс. Будьте уверены, что она во всем разберется.

В те дни рапорт о годности офицера к военной службе всегда включал в себя оценку качеств его жены, потому что у жен тоже были обязанности. Быть офицерской женой — непростая работа, и Гвен хорошо с ней справлялась. Очень хорошо. Если бы это было не так, ее муж никогда бы не стал адмиралом.

Но все это теперь в прошлом. Маникюр у нес по-прежнему безукоризнен, в шкафах полный порядок, она все та же элегантная блондинка, но больше не миссис Жена командира. Миссис Адмирал Уэллс теперь была Гвен, независимой женщиной, отправляющейся на свидание. Она пожалела, что рядом нет Холли или Джека. Ей было бы легче, если бы кто-то из детей поехал с ней. Они были прекрасными детьми. Их всегда все любили.

Гвен оборвала себя. Она вовсе не зависит от своих детей. Она не собирается за них прятаться. Необходимо установить для себя одно правило. Если это свидание действительно состоится, она не будет говорить о своих детях, и даже если у нее появится целый выводок внуков, о них она тоже говорить не станет.

Она заставила себя выждать еще десять минут из остававшихся двадцати, а затем поехала в ресторан. Он находился в пригороде, напротив Тайсонс-Корнер, одной из самых больших аллей в Вашингтоне, округ Колумбия. Припарко-ваться оказалось легко, слишком легко. В результате она приехала на двенадцать минут раньше.

Некоторые люди все больше и больше отстают от жизни, а она все больше и больше забегает вперед. Хорошо бы, чтоб это оказалось просто красивой метафорой, однако на свое первое более чем за три десятка лет свидание она приехала на двенадцать минут раньше.

Глупо так волноваться, в самом деле! Гвсн вытащила ключ из зажигания и схватила сумочку. Она идет, и все тут. Ну и что, что рано?

Зимнее солнце светило скупо, но все же поблескивало на невысоких, покрытых ледяной коркой кучках снега по краям площадки для парковки. Гвен открыла дверь в ресторан. Внутри было темно, и несколько мгновений она различала только силуэты. Какой-то мужчина поднялся и направился к ней. Как видно, он — если это был тот самый «он» — приехал еще раньше. Она стянула перчатки и сунула их в сумочку. Глаза постепенно привыкали к полумраку. Гвен стала различать цвета, а затем и все остальное.

Это был высокий мужчина с седеющими волосами и настороженными сероватыми глазами. Лицо у него было хорошей лепки, а впечатление от несколько тяжелой челюсти смягчалось четко обозначенными скулами. Он был красивым мужчиной, но ни в его прическе, ни в его одежде не оказалось ничего излишне элегантного. Ей это понравилось. Гвен не любила самовлюбленных мужчин.

Она протянула руку.

— Что ж вы не сказали, что вы тот, кто знал все песни?

В тот вечер она обратила на него внимание. Да и как могло быть иначе?

Ужин устроили в помещении исторической мельницы, высоком круглом деревянном сооружении с выступающими балками и каменным полом. Кто-то принес тексты песен, и небольшая группа, удачно подобравшаяся из людей разных возрастов, с удовольствием принялась петь. Но там были тексты всего четырех песен, а им хотелось спеть еще. Предложили «Клементину», а потом «На вершине Грейр-Смоки», Наступила пауза, никто больше не мог ничего вспомнить. Люди начали ерзать, их тесный крут готов был вот-вот распасться. Гвен была разочарована — она только вошла во вкус.

И тогда заговорил мужчина — этот мужчина:

— А давайте попробуем осилить «Свети, полная луна»!

Гвен знала только припев, или так ей по крайней мере казалось, но, направляемая этим человеком, она вспомнила почти все строки.

Закончив песню, они всякий раз смотрели на него, и он тут же предлагал новую: ковбойскую песню из бродвейской постановки — хорошую песню, доставлявшую всем огромное удовольствие. И как только группа начинала петь вразнобой, вспоминая слова из разных куплетов, он выводил их на верный путь, потому что знал нужные слова.

— Это сделало вечер чудесным, — сказала она ему сейчас. — Пение приносит столько радости, даже если ты в нем не слишком силен.

— У нас хватило времени на песни только потому, что вы разобрались с этой очередью.

Ей понадобилось несколько мгновений, чтобы вспомнить. А, он имеет в виду тот провод от удлинителя.

Ужин на мельнице был устроен а-ля фуршет, и скоро выстроилась довольно длинная очередь из приглашенных. Легко было попять почему. Столы с угощением придвинули к стене, поэтому пришедшие могли подходить к пмм со своими тарелками только с одной стороны. Если бы их отодвинули, то очередь разделилась бы надвое.

Но люди из обслуживающего персонала сказали, что за столами тянется шпур от удлинителя и, если столы отодвинуть, люди могут зацепиться за шнур.

— Я на пего встану, — предложила Гвен. Жене адмирала полагалось справляться с трудностями такого рода. — Тогда никто не споткнется.

Поэтому первую половину вечера Гвен провела стоя на толстом оранжевом шнуре от удлинителя. Неудивительно, что Хэл Ледженд ее заметил. Она, как дорожный указатель, разделяла людской лоток.

— Очень неразумно, — сказала она ему теперь, — что там решили поместить удлинитель. Могли хотя бы принести скотч и прикрепить шнур к полу.

В грузовике у ее сына Джека всегда был рулон скотча. Джек никогда и нигде без скотча не появлялся. Но она, напомнила себе Гвен, не собирается говорить о своих детях.

Хэл кивнул, соглашаясь с ней — насчет скотча, или удлинителя, или того и другого, но не уточнил, чего именно. Было ясно: он понимал, что эта тема исчерпана.

— Здесь есть гардероб. Позвольте ваше пальто?

Он начал поднимать руки, очевидно, собираясь помочь ей снять пальто. Она слегка повернулась, чтобы Хэл снял его с ее плеч.

Он был высоким. Она не привыкла к высоким мужчинам. В ее муже Джоне было пять футов девять дюймов росту, и многие из его коллег-подводников едва достигали необходимой для военной службы отметки среднего роста. Большую часть времени обхода подлодки высокий мужчина потратил бы на наклоны головы и разворот плеч. Будучи женой подводника, Гвен привыкла восхищаться невысокими мужчинами. Многие из них, испытавшие в детстве насмешки сверстников, обладали теперь несокрушимым мужеством и обостренным чувством долга. Они казались крепче, надежнее и выносливее не так рационально сложенных мужчин.

Но Хэл Ледженд был высоким. О высоких мужчинах она не знала ничего.

Он сдал ее пальто, и минуту спустя они уже уселись. Процедура вручения меню и отказа от напитков отняла у них всего несколько секунд. Гвен уже решила, что закажет «салат Цезаря». Она заглянула в меню, чтобы убедиться, что он там значится. Затем отложила меню в сторону и наклонилась вперед.

— Я не стала звонить Барбаре Хатченс, — именно Хатченсы, как он сказал, привели его на ужин, — чтобы разузнать про вас. Поэтому я в полном неведении. Ваши интересы ограничиваются знанием песен или есть что-то еще?

— Нет, они в основном ими и исчерпываются. Я преподаватель музыки и специализируюсь на народных песнях разных культур.

Преподаватель? Она была женой военно-морского офицера. Какие разные миры!

— Значит, вы могли заставить нас петь на санскрите?

— Ну может, не на санскрите, но уж на сербскохорватском наверняка.

Она спросила о его работе. Почему именно народные песни?

— Мне нравится энергия, идущая от народной культуры, — ответил он. — Мне нравится изучать общество по словам песен, которые поет народ.

Прозвучало хорошо, но Гвен не была уверена, что до конца поняла.

— Например?

Он объяснил. Политическое устройство, религиозные верования, экономические принципы — все, что касалось общества, он мог связать с песнями. Она назвала несколько своих любимых песен, и он о каждой смог что-то сказать, да такие интересные вещи, что она поняла — никогда больше она не услышит или не споет песню, чтобы не вспомнить об этих словах.

Ее смущение, нервозность исчезли. Она с удовольствием слушала его рассказ. Ей было интересно. Нет, более чем интересно. Она поймала себя на том, что подалась вперед, забыв про салат. Это захватило ее. Он так разбирался в самых серьезных вопросах, как будто был орлом, парящим над землей и видящим все: деревья, озера, горы, — и все понимающим.

Подводная лодка несется сквозь толщу темной воды подо всем этим.

Хэл обладал некой легкостью, которой не было в ее муже. Джон был сильный человек, не разменивавшийся на пустяки, привыкший утверждать себя поступками. Его адмиральские звезды заставляли его быть мудрее, вынуждали отказаться от прямолинейности и трезво все взвешивать, но дисциплина не давалась ему просто. Хэл был другим. Он легко нес свою мудрость, заслуженный венец своих лет.

И внезапно все это показалось Гвен таким правильным — эта встреча с мужчиной, когда тебе пятьдесят восемь. В пятьдесят восемь ты больше не ходишь на свидания к курсантам и студентам-выпускникам, ты встречаешься с адмиралами, преподавателями — мужчинами, которые стали Артурами, Мерлинами и Соломонами. С мужчинами, которые по-настоящему мудры и царственны, и они не более заинтересованы в красивых девчушках, чем ты в юных мальчиках.

Гвен направила беседу в другое русло, и Хэл рассказал о себе. Он был вдовцом. Жил в Айове, преподавал там в небольшом колледже, но весенний семестр проводил в Вашингтоне, читая лекции в Джорджтаунском университете.

— Мне нужно было уезжать на время. Я живу точно так же, как при Элеоноре, я ничего не изменил. И даже не думал о том, что можно что-то изменить. Все казалось правильным, но потеряло смысл.

Его жена внезапно умерла от инфекции, не поддающейся лечению, боль в горле обернулась воспалением легких.

— Для всех нас это было полной неожиданностью, — сказал он.

Гвен знала о «неожиданностях» такого рода. Ее мухе тоже погиб внезапно. Он ехал домой и остановился, чтобы помочь молодой матери поменять колесо. Пьяный водитель, съехав с дороги, сбил Джона, и тот умер на месте, но женщина и двое ее детей остались в живых.

Лицо Хэла исказилось, пока он Слушал этот рассказ.

Прошло четыре года. Гвен оплакала мужа. И сейчас была спокойна, как может быть спокоен человек.

— Джон служил в армии. Он всегда ожидал, что может погибнуть ради других… хотя адмиралам, сидящим в кабинетах, обычно не приходится этого делать.

— Да, трудно представить, — согласился Хэл, Гвен почувствовала, что беседа может вернуться к общим темам и они заговорят о военных, об идеалах службы и тому подобном.

— У вас есть дети? — спросила она.

У него их было трое. Его старшая дочь была адвокатом. Она вела семинар по бесплатной юридической помощи неимущим. Его сын преподавал лингвистику в Калифорнии, специализируясь на умирающих языках индейских племен.

— На некоторых из этих языков говорят последние два-три носителя, и эти люди очень стары. Йен со своими студентами упорно пытается узнать все, что можно.

И у сына, и у дочери были семья и дети. У Фебы — четверо, а у Йена — трое.

— Вы сказали, что у вас трое детей, — заметила Гвен. — А вторая дочь — она замужем?

— Эми? Нет, не замужем.

Гвен улыбнулась:

— Эми? Ее зовут Эми Ледженд? Забавно. Получается, что ее зовут так же, как и ту фигуристку.

— По правде говоря, она и есть та самая фигуристка.

Гвен подносила ко рту вилку. Она на миг замерла, уставившись на него. Затем положила вилку.

Эми Ледженд? Его дочь — Эми Ледженд?

Эми Ледженд завоевала золотую олимпийскую медаль. Ее фотография была помещена на обложке журнала «Пипл». Америка ее любила. Она была звездой, знаменитостью.

— Эми Ледженд ваша дочь? Он кивнул:

— Мы очень сю гордимся.

— Эми Ледженд? Олимпийская чемпионка Эми Ледженд?

— Да.

Она обедала с отцом Эми Ледженд!

— Почему вы не сказали об этом раньше?

— Было совершенно ясно, что вы не захотите говорить о детях.

Он был проницателен. И абсолютно не прав — кто же не захочет поговорить об Эми Ледженд?

— Это было до того, как я узнала, что она — ваша дочь.

Эми Ледженд, малышка с золотистыми волосами, была очаровательным ребенком с золотистыми волосами, таким красивым, что казалась почти неземным существом. Когда они всей семьей приходили в ресторан или она вместе с матерью стояла в очереди на почте, люди оборачивались и смотрели на нее. У нее были тонкие черты лица и густые ресницы. Разумеется, в свои четыре года она и понятия не имела, что наделена красотой и изяществом. Ее заботили только ее волосы — они у нее были короткие, а она хотела длинные. О, как же ей хотелось иметь длинные волосы! Она жаждала их, она страстно их желала, она притворялась, что они у нее есть. Она обертывала вокруг головы нижнюю юбку и воображала, что белый нейлон был волосами — роскошными и волнистыми. Она закрепляла на голове полотенце и откидывала голову назад, чтобы махровая ткань падала на плечи и струилась по спине. Своими маленькими пластмассовыми ножницами она вырезала из журналов фотографии волос, причудливо вьющихся, блестящих, повторяя их изгибы.

— За длинными волосами слишком сложно ухаживать, — говорила ей мать, — и поверь мне, дорогая, тебе лучше с короткими.

Сейчас Эми Ледженд исполнилось двадцать шесть. Она была богата, знаменита, а ее матери больше не было на свете. Она могла бы носить какую угодно прическу. Но оказалось, что ее мать была права: ей действительно больше шла короткая стрижка.

— Вам будет неплохо, если вы отрастите волосы, — говорили ей разные стилисты, — но с такой длиной вы, без сомнения, выглядите лучше.

Поэтому у нее по-прежнему были короткие волосы. Красиво постриженные — в легком, воздушном стиле. Теперь она была блондинкой с волосами цвета меда, которые сверкали тщательно прокрашенными золотистыми бликами. Великолепные волосы… но не длинные.

— На что это было похоже? — спросила Гвен. — Воспитывать такого одаренного ребенка? Обычно читаешь, какого это требует внимания, переездов и путешествий, и денег. Это такая ответственность!

Она всегда была рада, что ее двое детей оказались самыми обычными, им многое легко давалось, но особых талантов они ни к чему не проявляли.

— В финансовом отношении это было чрезвычайно, просто невероятно дорого, — заметил Хэл. — Но у Элеоноры были свои деньги, поэтому нам никогда не приходилось делать какой-то трудный выбор. А когда Эми стала профессионалом, то полностью все нам вернула, хотя мы этого и не ждали.

— А как же все остальное, так сказать, обеспечение тыла и все прочее? Это не коснулось жизни всех членов семьи?

— Нет. Она гораздо младше Фебы и Йена, и боюсь, мы были больше сосредоточены на них. Когда они были маленькими детьми, наш образ жизни соответствовал их возрасту, когда стали подростками, мы начали строить свою жизнь вокруг подростков. Эми просто приходилось тянуться за ними. Кроме того, Феба и Йен, особенно Йен, были очень одарены в тех областях, которые завоевывают уважение школьного коллектива, а способности Эми были нам чужды. А затем внезапно, в один прекрасный день, у нашего дома появились журналисты, желавшие о ней поговорить.

Семья Леджендов всегда любила читать. Их дом в Айове, построенный на рубеже веков, кирпичный, с высокими потолками, был полон книг. Они громоздились на тумбочках, на стойке в столовой, на пианино в гостиной. Книги лежали внизу у лестниц, дожидаясь, пока их отнесут наверх, лежали они у лестниц и наверху, дожидаясь, пока их снесут вниз.

У Элеоноры, матери семейства, всегда была с собой книга. Она читала, ожидая, чтобы забрать детей с урока музыки, читала за едой, читала, дожидаясь, когда закипит суп. Старшие сестра и брат Эми — Феба и Йен — тоже были книгочеями. Они брали с собой книги в бакалейный магазин и, прислонившись к основанию лошадки, на которой можно было покачаться, опустив монетку, читали, пока их мать обходила с тележкой полки с товарами.

Но Эми, прелестная маленькая Эми, была другой. Читать она не любила. Оказываясь в магазине, она шла к витринам с косметикой и разглядывала лак для ногтей и губную помаду. В хорошую погоду она играла на улице, переворачивая садовые тележки, танцуя со своей тенью, прыгая вниз с веток деревьев. В плохую погоду бродила по дому, не находя себе места, и ждала, что ее будут развлекать. Ее брата и сестру развлекать не требовалось. Они могли взять книгу и исчезнуть с ней на несколько часов. Они могли хоть весь день проиграть в «Монополию». А Эми — нет. Она, как маленькая колибри, все время находилась в движении.

В тот год, когда ей исполнилось семь лет, зима выдалась суровая. День за днем шел холодный дождь со снегом. Низко нависало серое небо, тротуары обледенели. Всем остальным в семье это нравилось. Они разжигали огонь в каминах, готовили поп-корн, слушали камерную музыку и перечитывали любимые книги.

Эми могла смотреть на огонь не больше десяти минут. Потом она вставала и уходила перебирать гардероб матери, лримеряла все ее туфли и шарфы, но Элеонора не слишком интересовалась нарядами, в ее гардеробе было мало сокровищ, притягательных для ребенка. Эми пробиралась в комнату старшей сестры и играла с ее косметикой, нанося на веки жирные голубые линии. Но у Фебы косметики было немного. В отчаянии Элеонора включила телевизор.

— Эми, мне кажется, тебе это понравится.

Там шли Олимпийские игры, короткая программа в женском одиночном катании.

Телевизор Эми не любила. Ей не нравилось долго сидеть на месте, но не прошло и нескольких минут, как она была заворожена: вращения, прыжки, сверкающие коньки и костюмы, о, эти эффектные костюмы, мерцающие блестки, шифоновые юбки, которые развевались и закручивались, словно легкие перья! У Эми перехватило дыхание. В ней зашевелилось страстное желание, словно внутри у нее расправлялся и рос воздушный шар, становясь тугим и плотным.

— Я должна заниматься вот этим. О, мама, папа, пожалуйста, я должна!

Элеонора не сочувствовала одержимости своей младшей дочери внешним блеском и роскошью. Она была англичанкой, живой, практичной, самоуверенной женщиной. Она любила балет, но фигурное катание? Оно было для людей… для людей со средним интеллектом.

Но все, что могло занять Эми во время плохой погоды, попробовать стоило. Она позвонила на школьный хоккейный каток узнать о занятиях.

О да, жена помощника тренера — фигуристка. Она будет рада дать Эми несколько уроков.

Эми отправилась на свой первый урок. На следующий день она взяла коньки в школу. Элеонора решила, что она берет их для фасона, и Эми действительно показала их всем и каждому. После занятий, вместо того чтобы пойти домой, она, наклонив голову, идя против обжигающего ветра, с трудом добралась до катка. Надела коньки и, выйдя на лсд, въехала прямо в гущу игроков во время хоккейной игры.

Тренер сразу же дал свисток. Этот хрупкий на вид ребенок в слабо зашнурованных коньках едва избежал настоящей опасности. Но тренер не знал, как обращаться с маленькими девочками, ему и в голову не пришло спросить, зачем она пришла на каток. Он сказал ей, что команда закончит через пятнадцать минут, и, когда они уходили, велел одному из своих рослых ребят в наколенниках и наплечниках пойти и как следует зашнуровать ее маленькие белые ботинки.

Эми околдовала скорость игроков. Вот чего ей хотелось — двигаться так же быстро, летать, как они! Она ступила на неровный лед и покатилась. Тренер про нее забыл и, когда команда освободила раздевалку, тренер выключил основной свет.

Эми продолжала кататься в полумраке. Она уже больше не думала о костюмах. Она хотела кататься на коньках!

Час спустя пришел служитель, чтобы привести в порядок лед для вечерних занятий. И конечно, очень удивился, увидев Эми: «А твои родители знают, что ты здесь? Тебе разрешили заниматься?» На любой из этих вопросов Эми ответила бы честно.

Но он облек свой вопрос в слова, не слишком задумываясь.

— Ты должна здесь быть? — спросил он.

— Да, — ответила Эми, и она сказала правду. — Я должна здесь быть.

— Какой она была в детстве? — спросила Гвен. — Я видела ее фотографии. Очень милая девчушка.

— Да, — кивнул Хэл. — А еще она была послушной, очень послушной. Пока не начала кататься на коньках, она везде ходила с нами — на уроки музыки Фебы и Йена, в музеи, на выставки — и всегда вела себя хорошо, вероятно, лучше, чем должны себя вести маленькие дети. Но большинство хороших фигуристов очень послушные люди. Годами они делают именно то, что им говорят, а ведь это в основном довольно скучно. Им приходится охотно подчиняться своим тренерам. Меня всегда удивляло, как такое творчество получается у столь примерных людей, и, наверное, я до сих пор не знаю, что заставляет Эми повиноваться. Когда она с нами, она всегда кажется тихой и сговорчивой, какой была в детстве.

— Нельзя стать такой, как она, будучи тихой и сговорчивой.

— Нельзя, — согласился Хэл. — И мне ясно, что очень многое в ней остается для меня загадкой.

Эми не могла ждать целую неделю до следующего урока. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, можно, она пойдет на урок сейчас? Она сделает все, что угодно, все, что угодно!

Родители поговорили с ней. До тех пор, пока она будет заниматься старательно, она может кататься, сколько захочет.

До катка она могла дойти пешком, поэтому каждый день после школы она отправлялась туда. Она наблюдала за хоккеистами, потом за служителем с его агрегатом для чистки льда, а потом каталась. Она могла кататься бесконечно, вечно! Она никогда от этого не уставала.

Она не думала о том, хорошо ли у нее получается. Это не имело значения, ей просто очень нравилось кататься на коньках. Той весной она даже прочла книгу — иллюстрированную биографию знаменитой американской фигуристки Пегги Флеминг.

Потом, как-то днем во время последней недели школьных занятий, она пришла домой с катка и увидела на своей кровати толстый брезентовый рюкзак на молнии и с одной ручкой.

Рюкзаки! Итак, они едут в Миннесоту, им предстоят сборы для переезда в Миннесоту. У ее семьи было жилье на озере в северной части штата, там они и проводили лето, целое лето. Их домики стояли посреди леса, за много миль от города, но даже этот город был слишком мал, чтобы там был каток. Целое лето ей придется жить без катания! Это было невозможно, просто невозможно!

Но Эми пришлось. Выбора у нее не оставалось.

— Я могу показаться вам ужасным снобом, — признался Хэл, — но у нас мало общего с семьями других фигуристов. Дело не только в том, что они были одержимы жизнью своих детей до такой степени, что нам это казалось нездоровым, но их представления об успехе были очень ограничены. Они думали только о победах на соревнованиях и о получении денег.

Гвен с легкостью могла понять, каким образом представления человека могут «ограничиться» этим, особенно если у вас нет собственных денег, которые имелись, как сказал Хэл, у его жены.

— А каково было ваше понимание успеха?

— Создание красоты. Выражение себя с помощью музыки. На мой взгляд, если мы вообще хоть как-то помогли Эми, нам удалось ей это привить. Если она сумела сделать что-то красивое, если заставила зрителей что-то почувствовать, значит, она добилась успеха, независимо от того, какие получила оценки.

С возрастом Эми не утратила свою неземную красоту. У ее матери было аристократическое происхождение — триста лет мужчины из привилегированного общества женились на самых красивых девушках, которых могли найти. Эта наследственность проявилась и в Эми. Ее руки, ноги и шея были стройными и гибкими, ее сила таилась в длинных, чистых линиях, а не в буграх мускулов. Туловище у нее было аккуратным и ладным, а более гибкой спины ее педиатр не видел ни разу в жизни.

— Ей надо заниматься с кем-нибудь другим, получше меня, — сказал ее тренер. — В Айове для нее ничего подходящего нет.

Он порекомендовал тренировочный комплекс в Делавэре. Многие семье, живущие по соседству с тренировочным центром, брали жильцов, чтобы покрыть расходы на своих собственных детей. Местные школы привыкли предоставлять юным фигуристам много свободного времени, а для тех, кто хотел заниматься дома, легко находились преподаватели.

Элеонора училась в школе-пансионе, поэтому для нее не было ничего странного в том, чтобы отослать ребенка из дома. Эми и самой понравилась эта мысль. Это была ее мечта — кататься все время, тренироваться с самыми лучшими.

Каток был единственным местом, где она всегда была особенной, не такой, как все. Она наклонялась над своими коньками, зашнуровывая ботинки, и слышала, как тренеры и родители других детей шепчут ее имя, точно так же как учителя всегда шептали имена Фебы и Йена. Ей это нравилось. Дома о ней всегда думали в последнюю очередь. Но на льду она была другой, той, о которой думают в первую очередь.

Но не в Делавэре, не в местном тренировочном центре, Здесь она лучшей не была. Поначалу она даже не казалась очень хорошей.

Ее талант заключался в работе ног. Она неслась по льду, и ее ноги выписывали удивительные узоры, коньки скользили и поворачивались с такой легкостью, словно на ногах у нее были балетные туфли. Она могла выполнять дорожки шагов, которые были не под силу даже старшим девочкам. Но она не умела прыгать.

А значение имели только прыжки. Только об этом все и говорили, именно так делились девушки — кто какие прыжки может выполнить. Девушки моложе Эми делали двойные аксели, а одна даже тройной сальхов. То, как Эми работала ногами, не имело значения. Надо было прыгать.

В тот год, когда Эми исполнилось тринадцать, она прошла отбор на национальные соревнования юниоров и заняла двенадцатое место. На следующий год она была семнадцатой.

Семнадцатая! Хуже, чем в предыдущем году. А ведь она хорошо, чисто откатала программу, она бы не смогла выступить лучше. Но это было хуже, чем если бы она каталась плохо, гораздо хуже. Что делать, если твое лучшее недостаточно хорошо?

Как только были объявлены результаты, она позвонила родителям.

— Это бессмысленно. — Она расплакалась, — Вы тратите столько денег, а толку никакого. Наверное, мне надо вернуться домой.

Иногда девушкам приходилось бросать занятия из-за отсутствия средств, их родители больше не могли себе позволить тренировки. Эти фигуристки просто исчезали, и всем оставалось только догадываться, где они и почему уехали.

Но никому не придется гадать, почему уехала Эми. Все поймут — она была недостаточно хороша, она провалилась.

Эми знала, что скажут родители. Что нужно закончить год, что деньги значения не имеют, что важно не бросать начатое. «Я не бросаю! — выкрикнуло ее сердце. — Никто не работал больше меня. У меня просто не хватает способностей. Я никогда не осилю эти дурацкие прыжки».

Она не могла вернуться в Делавэр, нет, только не с семнадцатым местом.

— Твой рейс сегодня днем? — спросил ее отец. — Хочешь, чтобы мы встретили тебя в Делавэре?

— Это не поможет. — Она все еще плакала. — Ничто не поможет!

— Тебе, вероятно, и не поможет, — твердо сказал отец, — но поможет нам, даст нам почувствовать, что мы что-то делаем. Завтра в восемь утра у меня занятия, я не могу их отменить, но как только они закончатся, я вылечу к тебе.

Ее родители не видели катания дочери больше года. Они редко приезжали на соревнования, и Эми этого от них и не ждала. Они совсем не походили на все остальные семьи фигуристов. Тем не менее, когда после соревнований она вернулась в Делавэр, ей сказали, что ее отец звонил в дирекцию. Ее тренеры поменяли расписание, и на следующий день он приехал — высокий, гибкий мужчина с густыми темными волосами. Она поняла, что он долетел до Филадельфии, а там взял напрокат машину.

— Эми очень миленькая фигуристка, — услышала она обращенные к нему слова тренера. — У нее такие чудесные длинные руки и ноги, прекрасная линия, и она очень хорошо держится. Мы придали ей очень аристократический вид.

Эми не хотела быть «очень миленькой фигуристкой». Она хотела быть лучшей. Она хотела победить!

— Позвольте мне посмотреть, как она катается, — сказал ее отец.

Он стоял у бортика, слегка опираясь о него и сцепив руки. На нем был твидовый пиджак, бледно-голубая рубашка и трикотажный галстук цвета морской волны. Странно было видеть отца на тренировке. Фигурное катание было миром матерей. Даже там, где она жила, отца семейства почти не видели. Он работал в двух местах, чтобы платить за обучение дочери.

Воздух на катке был разреженным, свет тусклым и искусственным, прохлада стояла, как в морозильной установке. Эми откатала свою короткую программу, потом произвольную. Когда она подъехала к бортику, взгляд отца казался мягким, но о чем он думал, сказать было трудно.

Он коснулся ее лица:

— Ты такая красивая.

Ей все время это говорили — как ей повезло, что она красавица.

— Этого недостаточно, папа.

— Знаю. А теперь скажи, кто выбирал тебе музыку? — спросил он.

— Тренеры.

— А что насчет «аристократического» вида, который тебе полагается иметь?

— По-моему, это из-за того, что я не могу прыгать.

Он улыбнулся:

— Это и означает «аристократичность»? Отсутствие способности к прыжкам?

— Они говорят об элегантности, сдержанности, безмятежности и тому подобном.

— Что ж, милая, готов побиться об заклад, что эти люди не знакомы с аристократами, что дает нам преимущество, потому что мы с тобой знакомы.

— Да? — Она озадаченно посмотрела на него. — А, ты говоришь о маме?

Мамин дедушка был графом, и когда мама Эми писала письма своей матери, то адресовала их «леди Фебе Кук». Эми толком не знала, что это значит — мама, казалось, никогда не считала это важным, — но звучало это и вправду аристократично.

— Ну и как, ты считаешь, что тебе надо попробовать кататься в стиле твоей матери? — спросил отец.

Смех Эми был слабым, слабым и неуверенным, но все же это был смех.

— Нет.

Матери других фигуристок приезжали на сверкающих чистых автомобилях и тщательно одевались, даже когда приходили посмотреть самую раннюю тренировку, они были накрашены, а их блузки аккуратно отглажены. Мать Эми водила потрепанный фургончик. Ее драгоценности перешли к ней по наследству — своеобразные изделия в стиле ар-деко, которые она носила, не слишком задумываясь, подходят ли они к ее одежде. Эми и представить себе не могла, что можно кататься в мамином стиле.

— Поэтому давай забудем об этом «аристократическом» виде, — сказал отец. — Может, твоя мать и аристократка, но ты обычная американская девчонка, в жилах которой течет красная кровь. А теперь позволь мне посмотреть на других девочек, чтобы я понял, что ищу.

Эми надела на коньки чехлы и села рядом с отцом на дешевых местах. Весь следующий час они наблюдали за ее подружками. Некоторые из их программ она знала почти так же хорошо, как свою, и подсказывала отцу, на что обращать внимание.

— А сейчас смотри, как высоко она прыгнет… Видишь, какое у нее плотное вращение… как чисто она приземлилась.

— Эми, пожалуйста, — попросил он, — перестань говорить о прыжках. Я устал о них слушать, — Но прыжки — это все, папа. Остальное не в счет.

Он сделал ей знак, чтобы она сидела тихо.

Эми не могла припомнить, когда они в последний раз сидели вот так, вдвоем. Воскресными вечерами их семья часто смотрела слайды, и если Феба или Йен хотели заняться проектором, папа сажал ее на колени, потому что она была самой маленькой, единственной, которая помещалась на коленях. Но если Фебе или Йену требовалась помощь с проектором, он ссаживал ее с колен и шел помогать старшим детям.

То, что он видел на льду, ему не нравилось, Эми сразу это поняла. Его губы были плотно сжаты, а голова откинута назад. Он и раньше бывал таким — когда в детстве она пыталась произнести по буквам первые слова или прочитать что-то вслух. Он смотрел на маму, а мама предостерегающе поднимала руку. Это Эми, казалось, говорила рука, мы ничего не можем с этим поделать. Она не такая, как остальные.

Когда занятия окончились, он минуту посидел тихо, глядя на свои руки и плотно сжав губы. Затем заговорил:

— Почему ты хочешь бросить?

Эми моментально поняла, что это проверка. Отец ждет от нее правильного ответа, но она понятия не имела, что это за ответ.

— Потому что я недостаточно способная…

Он покачал головой:

— Мы не знаем, на что ты способна. Все эти девочки абсолютно одинаковые — они как маленькие роботы. У твоего тренера очень строгий контроль. Ты понимаешь, что я хочу этим сказать?

Как будто да.

— Но, папа, она же тренер. Мы должны делать то, что она говорит.

— Нет, не должны. Вы должны слушать то, что она говорит. Тебе следует примерить это к себе, попытаться сделать как можно лучше, но если для тебя это не подходит, ты не должна это делать. — Он обнял ее за плечи. — Ты знаешь, что маме на самом деле не нравится твое катание? И как ты думаешь — почему?

Эми посмотрела на свои руки. Конечно, она знала. Она не была ни Фебой, ни Йеном, она не была умной, как Феба или Йен. Только это имеет значение для ее родителей — ум, а не умение кататься на коньках. Но папа этого не скажет. Это так, но никто этого не скажет.

— Ей больше нравится балет, — уклонилась от ответа Эми.

— Какая-то доля правды в этом есть, — признал он, — но гораздо важнее то, что, наблюдая за твоим катанием, она не видит тебя. — Его голос звучал мягко. — Кажется, что на льду выступает кто-то другой. И я думаю, что она, как обычно, права. Я не знаю о фигурном катании столько, сколько мне, возможно, следовало бы, но кое-что о выступлениях я знаю.

Эми безучастно взглянула на него. Ах да, он же преподаватель музыки. Под выступлениями он подразумевает концерты.

— Великих музыкантов отличает от хороших не техника, у них у всех она есть. Великие музыканты любят каждую ноту, которую они играют, они становятся частью музыки. А в твоем катании так не происходит. Близка к этому девочка в голубом. Когда она катается, я почти чувствую ее личность, какая она.

Девочка в голубом была двукратной чемпионкой Национального чемпионата юниоров.

— А ты видел, сколько у нее в программе тройных прыжков?

На лице отца отразилось нетерпение.

— Нет, не видел. Эми, ты просто одержима этими прыжками и ни о чем другом не можешь думать. Главное значение для тебя имеет то, что получается хуже всего. Давай сосредоточимся на том, что тебе удается. Так какая музыка тебе нравится?

Еще одно испытание — ее любимая музыка. Эми была не готова к такому вопросу. Она знала, что надо назвать кого-нибудь из классиков, Листа или Брамса или кого-нибудь вроде них. Он бы это одобрил, но она не могла придумать ничего подходящего.

Эми выпалила название песни, в тот момент звучавшей по радио. И тут же возненавидела себя. Как она могла сказать такую глупость? Теперь отец решит, что она тупица.

Хотя он уже и так это понял.

Но выражение его лица не изменилось, голос прозвучал ровно:

— Отлично! Давай раздобудем эту запись.

— Для программы? Но там же слова. Мы не можем брать музыку со словами!

— Тогда мы ее перепишем.

Он остался на три дня, и впервые за два с половиной года, что Эми прожила здесь, она почувствовала, как внимательны к ней стали ее тренер и хореограф.

Отец взял напрокат пару коньков и вышел на лед.

— Я не знала, что ты умеешь кататься, папа, — удивилась Эми.

— По местным стандартам, конечно, нет, — ответил он. — Но в детстве я все время играл в хоккей. После того как на ферме замерзали пруды, мы только этим и занимались.

— Я не знала.

— Да? — Он покачал головой. — Поэтому-то я и получил стипендию Родса — я играл в хоккей, приходилось быть не только умным, но и спортивным. Если бы я не катался на коньках, то не поехал бы в Оксфорд и не встретил бы твою мать, и где бы тогда была ты?

Эми пожала плечами. Странно — она не знала, что он умеет стоять на коньках, а ведь в фигурном катании была вся ее жизнь.

Но хоккей на льду не шел н в какое сравнение с соревнованиями фигуристов, поэтому поначалу она сопротивлялась его предложениям. Он все никак не хотел понимать, насколько важны прыжки.

— Но, папа, — повторяла она, — судьи смотрят на прыжки!

Во всех остальных семьях про прыжки знали. Это начинало сводить ее с ума. Родные других фигуристов приходили смотреть соревнования, некоторые матери посещали каждую тренировку. Она понимала, что ее семья не такая, что они не похожи на остальных, но папе не нужно было вести себя так, будто он знает, о чем говорит. Он же не знал.

Должно быть, отец почувствовал ее настроение. Он остановился, взял ее руки в свои и притянул поближе.

— Я знаю, что ты со мной не согласна, но что тебе стоит ненадолго сделать вид? Как только я уеду, можешь сразу же вернуться к привычному катанию.

Она чувствовала прикосновения твида его пиджака к своим рукам. В этом твиде переплетались синий и зеленый цвета, а декоративные заплатки на локтях были светло-коричневые. Для мужчины руки у него были изящные, и от них шло тепло.

Эми вспомнила, как он занимался с Йеном математикой. Это было в последний год ее жизни дома. Йен, который, казалось, был способен выучить иностранный язык быстрее, чем она читала по-английски, с математикой не ладил.

— Ничего, справимся, — смеялся их отец, и вечер за вечером они сидели в заваленной книгами гостиной, кряхтя и корча гримасы. Но высший балл Йен получил.

И вот теперь ее папа, который стоял на коньках только в детстве, был рядом и помогал ей.

Эми захотелось поверить ему. Не надо раздражаться, ведь он специально приехал сюда, но что он знает про ее спорт? Она глянула через плечо на своего тренера.

Это было ошибкой, она поняла это в ту же секунду. Она давала ему понять, что мнение тренера значит для нее больше, чем его.

Что ж, может, и так.

Тренер неожиданно поддержала ее отца.

— Представь, что ты профессионалка, выступаешь в ледовом шоу, — предложила она. — В ледовом шоу не надо волноваться из-за судей.

Никто и никогда еще не говорил с Эми о профессиональной карьере. Лучшие девушки уже получали цветы от ледовых шоу и агентств, но не Эми.

— Ты можешь это представить? — Голос отца звучал мягко.

— Да.

Самый важный элемент программы — она сама, сказал он. Ни музыка, ни костюм, ни даже прыжки, только она. Он хотел искренности, полной искренности.

— Тебе нравится это движение? Ты не сможешь его выполнить, если оно тебе не нравится. Никто в тебя не поверит, если ты сама в себя не поверишь. — Он говорил о чувствах и о том, что надо передать зрителям свои эмоции. — Заставь их почувствовать это!

Но прежде всего она должна быть самой собой.

— Возможно, все было бы проще и лучше, если бы у тебя были способности к прыжкам, но этого у тебя нет. И если ты будешь притворяться, все равно ничего не выйдет.

Благодаря отцу она поняла, что та мелодия понравилась ей, потому что была бодрой, полной энергии. В первый же вечер он нашел пианино и принялся наигрывать еще необработанное попурри из трех средневековых немецких народных песен. Эми они безумно нравились. Хэл играл их снова и снова, пробуя разнообразные способы аранжировки. Эми слушала не отрываясь.

— У тебя великолепный слух, — сказал он через час, покачав головой. — Не знаю, почему я не замечал этого раньше? Я думал, что из всех вас слух есть только у Йена.

Всю жизнь она слышала, что у Йена такие способности к языкам, потому что он обладает почти гениальной способностью запоминать и воспроизводить звуки. Странно и удивительно было слышать, что ее слух сравнивают с его.

Они записали немецкие песни, а на следующее утро соединили все наработанное накануне с новой музыкой. Затем Хэл соединил музыку и прыжки — чтобы они стали осмысленными. И Эми поняла, что она всегда ненавидела в прыжках — то, что они никогда не имели отношения к музыкальному сопровождению. Но теперь музыка, казалось, сама поднимала и вращала ее.

— Каким образом происходит прыжок? — спросил отец. — Что заставляет тебя вращаться? Как это делается с точки зрения техники?

Техники? Эми ничего об этом не знала. В этом хорошо разбирался Йен, а не она.

Отец поговорил с тренерами, и они дали ему почитать специальные статьи.

— Последние исследования в области прыжков, — сообщил он потом Эми, — показали, что важна сила торса, и тут мы можем поправить дело.

И Эми стала работать со штангой.

Она это ненавидела. Как же она это ненавидела! Катание на коньках имело отношение к скорости, красоте и чувствам, к тому, как грациозно поднять руку и вытянуть ногу и как ощущать красоту линии. Работа со штангой была тяжелой и нудной, и она с трудом выполняла ее.

Обойтись без этого было невозможно, но удовлетворения это приносило мало. Эми не могла нарастить слишком большую мускулатуру, поэтому ей нужно было стремиться к поднятию как можно большего веса. Вместо этого она без конца повторяла одни и те же движения. И не важно, под какую музыку она это делала или кто оказывался в это время в комнате, чтобы поболтать. Она не переставала ненавидеть штангу, а до этого в тренировках для нее не было ничего неприятного.

Но она с этим справилась.

Она так и не добилась таких уверенных прыжков, как у некоторых девушек, — и никогда не добьется, — но они стали лучше, а над своими приземлениями она работала до тех пор, пока не стала опускаться на лед как пушинка. И хотя сами по себе ее прыжки были медленны и невысоки, это не казалось плохо, потому что она была похожа на перышко, взлетая легко и без усилия.

Оказалось, что чем больше отец беседует с ее тренерами и другим персоналом тренировочного центра, тем больше они проигрывают в его мнении. Он спросил у нее, выступления каких двух юниоров нравятся ей больше всего.

— Не имеет значения, кто из них побеждает, сейчас это не важно. Просто скажи мне, от кого ты не можешь глаз оторвать.

Она помолчала. Трудно сказать. На соревнованиях ты думаешь о том, кто может победить.

— Есть два парня — Генри Кэррол и Томми Сарджент, я очень люблю смотреть их выступления. Генри неподражаем на льду, у него очень мощное катание, а Томми, он маленький и всегда такой забавный. Он меня смешит, даже когда катается.

Отцу, похоже, понравились ее слова.

— Тогда давай посмотрим, кто их тренирует.

— Но, папа, они же никогда не побеждают.

— А по-моему, это говорит в их пользу. На соревнованиях юниоров побеждают маленькие роботы.

Генри и Томми тренировались в Колорадо, не в большом комплексе в Колорадо-Спрингс, а на маленьком катке в Денвере, где с ними работал мужчина по имени Оливер Янг. Финансовые трудности вынудили Оливера оставить любительский спорт, прежде чем он сделал себе имя. Несколько лет он выступал в ледовом шоу, а теперь занялся тренерской работой. Его в первую очередь интересовали фигуристы мальчики, Эми стала бы единственной девочкой в этой возрастной группе.

— Тебя это волнует? — спросил ее отец.

— Нет.

В Делавэре она так и не сблизилась ни с кем из девочек, даже с теми, с кем жила в одном доме. Царивший на катке дух соперничества дружбе не способствовал.

Осенью она переехала в Колорадо. Оливер нашел общий язык с ее отцом. Его философия гласила: да, следует овладеть всеми основами, да, надо работать со штангой, но потом надо вырабатывать свой стиль. И к следующей зиме, когда Эми было уже пятнадцать, она выиграла соревнования юниоров с помощью программы, наполненной ошеломляющей работой ног. За один год она поднялась с семнадцатого на первое место!

Девушки из ее прежнего клуба были неприятно удивлены. Они думали, что Эми уехала из Делавэра, поскольку была недостаточно способна. Тогда почему она победила? Катались они лучше, не уставали повторять они себе, и это было правдой. Но эти фигуристки были не лучшими исполнительницами, и тут они ничего не могли поделать. Музыкальность Эми, а она, казалось, слышала в музыке больше, чем кто-либо другой, и ее способность подать себя, заставить людей почувствовать то, что чувствует она, — оба эти таланта были просто даны ей от Бога, а Оливер Янг их разглядел и развил.

Эми продолжала работать со штангой. День за днем. И это нравилось ей ничуть не больше, чем раньше, не приносило никакого удовлетворения. Ее семья по-прежнему заставляла ее на несколько недель каждое лето приезжать в Миннесоту, и она привозила с собой пустые мешки, чтобы, наполнив их песком, не прерывать свои опостылевшие упражнения.

В своих первых взрослых соревнованиях она стала девятой. Руководство Ассоциации фигурного катания Соединенных Штатов заметило Эми и организовало ее участие в небольших международных соревнованиях в Вене. Такие приглашения обычно предназначались семи-восьми первым фигуристкам, и матери девушек, опередивших Эми на национальных соревнованиях, были вне себя. С чего это вдруг мисс Эми Ледженд стала любимицей Ассоциации? Не Эми, а их дочери заслуживали поддержки этой организации!

Но эти девушки были маленькими роботами, а на этом уровне одной техники было уже недостаточно.

Уверенность Эми в себе возросла. На следующий год она стала шестой, а затем третьей. Теперь уже ей слали цветы ледовые шоу, агенты и компании по менеджменту, а Ассоциация фигурного катания была полна решимости дать ей возможность расширить свой международный опыт. Она блистала на льду, катаясь с подкупающей теплотой, и в тот год, когда ей исполнилось девятнадцать лет, завоевала первое место в Национальном чемпионате. Это было в год Олимпиады, и Ассоциация включила ее в олимпийскую команду.

Девятнадцать лет — это был хороший возраст. Женское одиночное катание еще не пошло по пути гимнастики, спорта, . где доминировали хрупкие школьницы, жесткое расписание тренировок которых задерживало их физическое развитие. Они были великолепными спортсменками, но не могли стать кумирами публики — ими интересовались только другие школьницы.

Однако широкие зрительские массы вполне могли ассоциировать себя с молодыми двадцатилетними женщинами. Людям нравилось читать про Эми в предшествовавшие Олимпиаде недели. Она была такая красивая, так прелестно одевалась! Немного застенчивая девушка, которая смотрит на мир из-под своей челки — совсем как принцесса Уэльская. Средства массовой информации были высокого мнения о ее отце, преподавателе музыки, и рассказывали о том, как музыкальные светила Липтон-колледжа, что в Липтоне, штат Айова, играли и записывали для Эми всю ее музыку. Были сфотографированы внушительные фамильные особняки ее матери в Англии и Ирландии, хотя некоторые из них она и в глаза не видела.

Но были и те, кто стремился отыскать какой-то изъян. Люди, которые прежде не обращали на фигурное катание: никакого внимания, внезапно стали экспертами, заявляя, что работой ног Олимпиаду не выиграешь. «Она может быть самой зрелищной фигуристкой, — возглашали по сетевому телевидению доки в фигурном катании, — но ее прыжки не отвечают международным стандартам».

— Мне кажется, что американских зрителей ожидает большое разочарование, — объявил бывший чемпион в парном катании. — Эми Ледженд не выиграет Олимпийские игры. Она не в состоянии это сделать.

Он ошибся.

Лидеры женского катания обычно не присутствовали на церемонии открытия Олимпиады. Их соревнования шли одними из последних, поэтому фигуристки, приезжавшие с самого начала, получали лишнюю неделю, которую им приходилось проводить в переполненных спальнях, питаясь казенной едой и довольствуясь неудобным ледовым временем. Но Эми смотрела церемонии открытия с семи лет. И не собиралась пропускать эту, независимо от того, как это может отразиться на расписании ее тренировок.

— Пусть едет, — сказали тренерам ее новые советники в агентстве спортивного менеджмента. — У нее будет время завоевать симпатии репортеров.

Родители Эми принимали участие в подборе ее группы менеджмента.

— Никто на свете, — сказал ее отец, — не разбирается в людях так, как твоя мать. Всех этих людей она не выносит. Если мы найдем кого-то, кого она сможет вынести в течение двадцати минут, ты получишь человека, которому сможешь доверять всю жизнь.

Эти новые советники внушали ей, что медали недостаточно.

— Американские зрители должны тебя полюбить, — сказали они.

— И каким же образом я заставлю их это сделать? — рассмеялась она.

— Если будешь самой собой.

Самой собой! Ей единственной из всех сказали такие слова. Остальные девушки — лидеры в любительском спорте были «в образе», именно эти слова они постоянно слышали: быть «в образе». Андреа должна была быть вздорной, Джил-Энн — милой. Это слишком давило на них, они все время должны были быть милыми или вздорными.

Никто никогда не говорил Эми про «образ», и сначала она решила, что ее просто считают безнадежной, настолько никчемной, что даже нечего пытаться что-то из нее слепить.

Но ее партнер по тренировкам, Томми, маленький, мудрый и остроумный, так не считал. С ним тоже никто не говорил про «образ».

— Мы с тобой настоящие фигуристы, Эми, ты и я. Даже у Генри, — технически Генри катался лучше, чем они, он вообще катался лучше всех на планете, — этого нет. А у нас есть.

Генри и Томми подписали контракт с одним агентством. Генри должен был выиграть золотую медаль, а Томми знал, что ему повезет, если он станет третьим.

— Ты наверстаешь свое как профессионал, — не уставали повторять ему агенты и менеджеры. — Не волнуйся!

Они все втроем поехали на открытие Олимпийских игр, и Эми чудесно провела время в эту первую неделю, пока у них не было соревнований. Она никогда не играла в командные виды спорта и неожиданно открыла для себя, что ей нравится быть в команде. Она ходила на все лыжные соревнования, на какие могла. Большеглазая и очень мило смотревшаяся в красно-бело-синей форме своей команды, она болела за всех остальных американских фигуристов. Она безумно влюбилась в одного из американских хоккеистов, но, к счастью для него, ведь ему необходимо было сосредоточиться на игре, так и не решилась сказать об этом.

После короткой программы она шла третьей. На этом этапе они с Оливером надеялись на второе место, но с ее прыжками было неудивительно, что этого не случилось.

И вот в тот день, между короткой и произвольной программами, Олимпийские игры перестали быть развлечением. В тот вечер Томми и Генри катались в финале мужских соревнований, но Эми не могла думать ни о чем другом, кроме своей судьбы, — насколько велик был разрыв между ней и двумя другими девушками и насколько внушительны были их прыжки. А затем ее одолела еще худшая мысль — как мало десятых балла отделяют ее от фигуристки, занимающей сейчас четвертое место. Сообщество фигуристов, может, и не ожидает от нее медали, но этого ждут американские зрители. Они верят в сказки. Она была красивой, следовательно, она выиграет золотую недаль.

Ничего не выйдем! Нет ни волшебства, ни гарантий. Только я и мои коньки.

Генри победил. Теперь все те, кто говорил, что Эми не сможет выиграть, вспоминали Игры 1976 года, когда Дороти Хэмилл и Джон Карри, два фигуриста, тренировавшиеся у одного тренера, завоевали золото в женском и мужском одиночном катании. Эми и Генри могли повторить тот успех. И Оливер станет Карло Фасси своего поколения.

Это было уже слишком.

И она упала. На самом легком тройном прыжке, старом добром «тулупе». Лишнее вращение, отклонение в воздухе, борьба за приземление… Не сумев совладать с ним, она оказалась на льду. Ее золотой шанс был упущен.

Значит, все кончено. Все эти годы работы со штангой прошли впустую. Теперь все было бессмысленно.

Она поднялась на ноги и подстроилась под музыку. Она не станет думать о штанге. Точно так же, как в течение двенадцати лет она смотрела церемонии открытия, она смотрела и на соревнующихся и уже давно вывела для себя самой главный закон: если я упаду во время важных соревнований, я не обращу на это внимания, Я могу оставить любительский спорт, но я могу начать выступать. Пускай судьи меня ненавидят, но я заставлю публику полюбить себя. Я буду кататься для них.

Она развела руки стремительным, почти победным жестом, словно обнимая и объединяя зрителей. Сейчас я здесь ради вас! Для тех, кто сидит у бортика со своими счетно-вычислительными машинками, это уже не имеет никакого значения. Они сбросили меня со счетов. А вы — нет. Вы меня полюбите… полюбите… полюбите…

И они полюбили ее.

Когда Эми упала, маленькая китаянка, занимавшая второе место, испустила вздох облегчения. Она отвернулась от мониторов, зная, что насчет Эми ей больше нечего волноваться. Она должна была выступать следующей, поэтому стояла у выхода на лед, снимая с коньков чехлы, когда засветились оценки Эми. Она не видела ее выступления и была просто сражена этими цифрами. Эми упала — так как же она могла получить такие оценки?

И потому эта фигуристка, сбитая с толку и напряженная, тоже упала. Но все же попыталась продолжить соревнование. Она могла состязаться, но не умела выступать. И теперь Эми оказалась на втором месте.

Немецкая фигуристка, пришедшая к этому вечеру первой, каталась последней, и она прекрасно поняла, что ей надо сделать — откатать чисто. Не надо добавлять никаких прыжков, не надо рисковать. Нужно всего лишь не упасть.

Так она и выступила — как человек, полный решимости не упасть. Она и не упала. Но ее катание было тяжеловесным и безжизненным, и ее оценки за артистичность оказались низкими.

Судьи старались быть справедливыми, но им нужно было думать и о том, что хорошо для спорта. И после ее бесстрашного выступления в этот вечер ни у кого не осталось сомнений, что восхитительная маленькая Эми Ледженд, хоть и не умеющая прыгать, очень хороша для спорта.

Эми победила потому, что сделала ошибку и простила себя за сделанную ошибку.

После того как ей повесили на шею золотую медаль и сыграли государственный гимн, она сделала все приятные вещи, которые полагается делать олимпийским медалистам. На заключительной церемонии она несла флаг. Сидела рядом с Микки-Маусом на платформе во время парада в Диснейленде. Тепло улыбающийся, похожий на доброго дедушку, дворецкий открыл перед ней дверь в Белый дом, а когда олимпийцы собрались в Восточной комнате, чтобы сфотографироваться, пресс-служба постаралась, чтобы именно Эми стояла рядом с президентом.

Она записала несколько рекламных роликов, совершила турне вместе с другими фигуристами-олимпийцами, позировала для плакатов, выступила на телевидении, вновь отправилась в турне. Дизайнеры начали дарить ей образцы своей одежды. И казалось, все ее любили.

Но Эми все равно нужно было работать со штангой.

Гвен и Хэл просидели в ресторане до четырех часов. Вечером она написала ему приличествующую случаю записку, в которой благодарила за ленч и приглашала на ужин к себе домой. Хэл позвонил через пять минут после получения записки. Он с удовольствием снова с ней встретится, с нетерпением ждет назначенного часа. Не может дождаться. Они поужинали вместе, затем вместе сходили в театр, а за этим последовала дневная автомобильная прогулка по зимним пригородам и ежевечерние телефонные звонки.

Никто из них не мог поверить в происходящее. Они не ожидали ничего подобного.

Хэл был ученым. Он собирал различные сведения, записывал все варианты той или иной строки песни. Но впервые в жизни он, казалось, немедленно узнал все, что ему было нужно. С того самого момента, когда он увидел эту спокойную, элегантную женщину, не дававшую людям запнуться за провод удлинителя, он понял все.

Они выросли в удивительно похожих домах — Гвен в Мэриленде, Хэл в Висконсине. Их родители были воспитаны на ценностях вполне устойчивого среднего класса. Они охотно признали, что, повстречайся они подростками, они друг другу не приглянулись бы. В юности оба жаждали приключений, оба хотели создать семью с непохожим на них человеком. Гвен выбрала Джона и скитальческую жизнь семьи военного, тогда как Хэл женился на Элеоноре — аристократичной, земной, чуждой условностям. Но несмотря на эти долгие, благополучные браки, и того и другого привлекали их сходство, беззаботность и покой.

Гвен знала, что хотя Хэл не был тем человеком, с которым она бы предпочла начать свою жизнь, он вполне мог быть тем, с кем она хотела бы ее закончить.

Глава 2

Эми обожала выступать в профессиональных шоу. Ей нравилось давать представления для зрителей, не думая о судьях. Она наслаждалась непринужденными товарищескими отношениями, царившими среди примерно дюжины лучших фигуристов, когда все они встречались во время турне, шоу или соревнований профессионалов. Ей нравилось наряжаться и фотографироваться. Она с удовольствием занималась благотворительной работой: вручала награды на Параолимпийских играх для инвалидов, перерезала ленточку при открытии банков крови, выступала в роли почетного председателя на бесчисленных благотворительных мероприятиях. Ни на каких больших грехах ее до сих пор не подловили. Ее не арестовывали за вождение в нетрезвом виде — потому что она редко делала и то и другое, ни одно благотворительное мероприятие с ее участием не оказалось мошенническим — потому что ни одно таковым не было. И хотя после ее Олимпиады прошло уже семь лет, никакая другая американская фигуристка не смогла занять ее место в сердцах зрителей.

Жила Эми в Денвере. Она вместе с Томми и Генри продолжала тренироваться у Оливера. Они построили свой собственный каток с саунами и бассейнами, балетным залом и — разумеется — тренажерным. Их жизнь была распланирована по дням. Профессиональные соревнования начинались в октябре, большая часть декабря отдавалась праздничным выступлениям. В январе и феврале они или летели за океан, или выступали на телевидении. Весны отводились большим турне по городам. Летом и в начале осени они работали над всеми новыми программами, которые должны были понадобиться им в течение следующего года. А в промежутках снимались для рекламы, находили возможность втиснуть в свое расписание выступления в телевизионных передачах, посещали банкеты, произносили речи, давали интервью, раздавали автографы и занимались благотворительной деятельностью.

Генри и Томми оба были геями, как и ее тренер, и ее художник по костюмам, и ее хореограф. По правде говоря, когда Эми выступала в любительском спорте, ей иногда казалось, что нормальных мужчин она видела только приезжая домой и встречаясь там с отцом, братом и зятем.

Но как профессионал она встречалась с разными людьми: агентами, спонсорами, специалистами по рекламе, бизнесменами, звукоинженерами и осветителями — и некоторым из этих мужчин она нравилась совсем не так, как Генри, Томми и Оливеру.

Эти мужчины приходили на тренировки и поджидали Эми у бортика, держа наготове воду и ее спортивную сумку. Они решали, куда поехать поужинать, и выясняли, как туда добраться. Они следили за тем, чтобы на катке и в гостинице все было в порядке. Они заботились о ней. И ей это нравилось.

В ответ они желали только одного — быть частью ее успеха. Слабые просто хотели своей доли внимания. Они всегда ухитрялись попасть вместе с ней на фотографии. Во время интервью стремились сесть рядом с ней и хотели, чтобы и им задавали вопросы. Им было необходимо, чтобы люди верили, будто они так же интересны, как она, так же значительны, как она.

Сильных внимание не волновало, они жаждали власти. Эми была той ступенькой, на которой они строили свою карьеру. Они занимались ее делами, были продюсерами ее шоу, имели дело с ее капиталовложениями. Они пытались изолировать Эми от ее тренера, агента, финансового советника.

И те и другие вредили ее карьере, — Эми, прошу тебя, — два года назад сказал Эми ее агент, — не могла бы ты во время этого турне не влюбляться?

— Что ты имеешь в виду — не влюбляться? — засмеялась она. — Разве это можно контролировать?

— В твоем случае, Эми, — да, можно.

Он, конечно же, был прав. Никого из этих мужчин она по-настоящему не любила, ей просто нравилось быть влюбленной. Поэтому она с этим покончила.

Но Эми чувствовала, что ей чего-то не хватало. Быть влюбленной — это так чудесно!

И Хэл и Гвен знали, что Хэл останется в Вашингтоне только на. весну. Он был связан словом провести лето на озере в Миннесоте — «это один из организующих принципов жизни нашей семьи — лето в Миннесоте», а осенью должен вернуться в Айову.

Но они были не из тех людей, которые позволяют обстоятельствам решать их судьбу. Гвен переезжала каждые три года своей замужней жизни, она может переехать еще раз. Она любила перемены. И если к тому времени, когда Хэлу надо будет уезжать, они не будут уверены в своих чувствах, то смогут писать друг другу, навещать, обмениваться посланиями по электронной почте, пока не перестанут сомневаться.

Однако в глубине души они уже были уверены. Сначала Гвен показалась Хэлу Афиной — холодной, бесстрастной богиней мудрости. Теперь он знал, что она — Веста, покровительница домашнего очага. Ее собственный дом был упорядочен, изящен и наполнен светом. Теперь он понимал, как манило, а затем успокаивало мужчину тихое тепло этого дома — после нескольких месяцев в темноте и тесноте подводной лодки.

Хэл полюбил Элеонору, потому что она была совсем непохожей на девушек со Среднего Запада, вместе с которыми он вырос. Ее сила духа, воля, независимость, ее сексуальная раскрепощенность казались ему почти мужскими, и он был заворожен. Но теперь он стал мудрее и понимал, что такие дух, воля и независимость могут явиться и в более традиционном женском обличье. А сексуальная раскрепощенность, которая нравилась ему в двадцать один год, теперь привлекала его меньше. Он знал, что у этого есть и своя обратная сторона.

В конце апреля ему нужно было съездить на уик-энд в Айову.

— Почему бы тебе не поехать со мной? — предложил он Гвен. — Увидишь дом, познакомишься с Фебой.

Феба была его старшая дочь, его дитя, ближе всех бывшее к матери. У Гвен тоже была дочь. Холли была ее старшим ребенком, и если Гвен и не любила свою дочь больше, чем сына, с Холли они были ближе.

И теперь она размышляла: если бы она умерла раньше Джона и Джон сблизился с кем-то, как она сблизилась с Хэлом, что должна была бы чувствовать Холли?

— Что ты обо всем этом думаешь? — уставилась на своего мужа Феба.

— Я думаю, что они собираются пожениться.

Джайлс Смит говорил как обычно мягко. Он принадлежал к типу крупных мужчин, с вечно взлохмаченными густыми волосами рыжевато-каштанового оттенка. Он казался мягким и податливым, почти как медвежонок, но глаза его светились сметливостью и умом. Иногда его взгляд на миг застывал, а затем стремительно перемещался с одного человека на другого, вбирая все, что происходило, понимая все.

— Концерт студентов-старшекурсников. — самое важное за весь год публичное выступление музыкального факультета. Твой отец должен был как следует подумать, прежде чем привезти кого-то из Вашингтона именно на этот уик-энд.

Незадолго до того отец позвонил Фебе. Когда он брал отпуск, чтобы отправиться на весенний семестр в Вашингтон, округ Колумбия, он всегда говорил, что приедет в Айову на выступление студентов. Сегодня он позвонил, чтобы сказать, что привезет с собой некую Гвсн.

— Но они знакомы всего три месяца, — запротестовала Феба. — О браке не может быть и речи.

— Они же не дети, они уже знают себя.

Папа снова женится? Феба не могла себе этого представить. Кто-то чужой будет жить вместе с ним в доме, готовить в маминой кухне — это казалось невозможным. Папе кто-то небезразличен? Он на самом деле ее любит? Фебе показалось, будто она совсем не знает отца.

Они с Джайлсом и четырьмя детьми жили в Айова-Сити, примерно в двадцати милях от маленького городка Липтона, где выросла Феба и где до сих пор жил ее отец. Феба и Джайлс были юристами. Джайлс был генеральным советником Ай-овского университета, он очень любил эту работу. Она была сложной и увлекательной, сочетая в себе ответственность за связи с общественностью, контроль за ущербом и юридические аспекты, и при этом он умело использовал обманчивую простоту своей внешности и манер.

Феба оказывала бесплатную юридическую помощь неимущим, что занимало только часть ее времени, еще она вела для студентов университета семинар по бесплатной юридической помощи неимущим. Она не любила свою работу так, как Джайлс. Вероятно, юриспруденция не была ее призванием, но Феба, без сомнения, верила, что то, что она делает, — важно. Это работа, которую необходимо было делать.

Поступать правильно — значило для Фебы много. Она была добросовестной и любила порядок, как на работе, так и дома. Она печатала расписания — кто кого и в какой очередности подвозит домой, составляла график выступлений футбольной команды. Она вела переговоры между теми родителями, которые хотели устроить для своих детей в детском саду особую выпускную церемонию, и теми, кто хотел бы раздать готовые кексы и сок и этим ограничиться. Она пыталась вразумить родителей, которые считали, что вечеринка для пятиклассников в честь Дня святого Валентина должна включать в себя танцы между мальчиками и девочками. Она без лишних слов, тактично раздавала ежегодники тем детям, чьи родители не могли себе этого позволить. Все, кто знал Фебу, восхищались ею, но, говоря по правде, она была слишком занятым человеком, чтобы завести близких друзей.

Разумеется, когда ее мать жила всего в каких-то двадцати милях, ей не нужны были близкие друзья.

— Но ведь мама всего год как умерла. О чем папа думает?

— Прошло уже почти полтора года, — мягко заметил Джайлс. — Она умерла в ноябре.

Феба знала, когда умерла ее мать. С точностью до минуты.

Тогда она носила Томаса, своего четвертого ребенка.

Об этом она и думала все те дни, что провела около ее постели. Такое не должно случаться, когда ты беременна, в этот период ты должна беспокоиться о своем ребенке, а не о своей матери.

Все началось с боли в горле. Феба виделась с ней в воскресенье, и Элеонора пожаловалась на резь в горле. Но мама всегда считала себя человеком крепкого здоровья и не придавала значения своим недомоганиям, а Феба об этом забыла. Во вторник утром она зачем-то позвонила родителям, и по голосу отца поняла, что он озабочен.

Она попросила позвать к телефону мять.

— Ты превращаешься в одну из тех дам, которых дочери возят по врачам? — Феба не считала свою мать старой.

— Ненавижу докторов, — проворчала Элеонора. — Заставляют ждать целую вечность.

Элеонора не любила жаловаться. Она, должно быть, действительно чувствовала себя неважно.

— По-моему, тебе следует показаться врачу, мама. Если хочешь, я могу подъехать сегодня днем. — Феба уже не шутила.

— Не глупи. Погода жуткая, завтра обещают снег. Тебе нет смысла ехать в метель за двадцать миль, чтобы потом тоже прождать там целую вечность.

— Но это завтра. А тебе надо съездить сегодня.

— Да съезжу, съезжу.

К врачу Элеонора съездила. Он прописал ей антибиотик. Через двадцать четыре часа она должна почувствовать себя лучше, сказал он. Но этого не произошло.

Метель началась, как и обещали. Над самой землей держался тонкий слой холодного воздуха, но облака были теплыми. Поэтому начавшийся вечером в среду дождь, падая на землю, превращался в лед, покрыв все сверкающей ледяной коркой.

В четверг утром Элеонору доставили в больницу с диагнозом воспаление легких.

— Здесь нам будет легче наблюдать за действием антибиотиков, — сказал врач.

Феба немедленно отправилась навестить мать. Она ездила на микроавтобусе «форд», и только его вес и хорошие покрышки удержали его на дороге, другие автомобили съезжали в канавы, буксовали при въезде на пригорки. Яркий солнечный свет играл на обледеневших проводах и колючей проволоке изгородей. Неубранные листья замерзли, превратившись в жесткий наст, а ветви деревьев угрожающе склонились под тяжестью льда.

Феба с тоской думала о зеленых лесах Миннесоты, где все лето шуршали под ногами иглы лиственниц.

Ее матери лучше не стало.

В пятницу они с Джайлсом решили, что вся семья должна провести уик-энд в Липтоне. Так будет безопаснее и удобнее.

— Я уверена, что к понедельнику мама выйдет из больницы, самое позднее — во вторник, — сказала она.

Феба заключила с Богом сделку. «Если мы пожертвуем всеми нашими развлечениями, если Элли не пойдет в кино с подругами, если Алекс не пойдет на таэ квон до и если Клер пропустит занятие по акробатике, а мы с Джайлсом не поедем в субботу днем на лекцию к Рейнолдсам, к понедельнику мама выздоровеет».

Это был не тот Бог, в которого верила Феба, но она не знала, что еще можно сделать, чтобы мама поправилась.

Из этой сделки ничего не вышло. В субботу утром медсестра, знавшая ее с младенчества, отвела Фебу в сторону и положила ладонь ей на руку.

— По-моему, стоит вызвать Йена и Эми. Попроси их приехать.

Попросить их приехать? Безумная мысль. Йен живет в Калифорнии. Эми находится бог знает где. Феба посмотрела на руку медсестры. Ногти подстрижены и ухожены. Практичные часы с большими цифрами и длинной секундной стрелкой, двигавшейся с негромким тиканьем. Феба смотрела, как она, миновав двенадцать, подбирается к единице.

— Феба! Ты должна их вызвать.

Феба продолжала смотреть на часы.

— Доктор Морган сказал, что как только они подберут нужный антибиотик, все…

— Это так. Если они подберут нужное лекарство, она выйдет из больницы в начале следующей недели, а пока, Феба, все равно позвони им, попроси приехать.

Нет, я не могу. Если они приедут, это значит, что мама умирает, — Сделай это, Феба. Не заставляй своего отца решать, что нужно им позвонить.

Феба глубоко вздохнула. Она с этим справится. Ее мать не умирает, а она просто помогает отцу. Она старшая, она всегда помогала. И она пошла к телефону.

Сначала ей нужно позвонить Йену. Она знает, как с ним обращаться. Она никогда не говорила ему, что надо делать. Она просто скажет, что происходит, а он примет правильное решение. Всегда так было, если кто-нибудь другой не говорил ему, что надо сделать, — вот тогда начинались трудности. Он уже знал, что мать в больнице, и не стал задавать ей слишком много вопросов.

С Эми было по-другому. Феба представления не имела, где та находится. Считалось, что она живет в Денвере, но ее никогда нельзя было там застать, она всегда была либо в турне, либо на записи рекламы, либо выступала на телевидении. Давным-давно она дала своей семье номер телефона, по которому ее можно срочно разыскать, если возникнет такая необходимость. Феба не знала, действовал ли еще этот номер и был ли он у нее с собой.

Он оказался в ее маленькой записной книжке на «Эми». Феба набрала его, и ответили моментально. Да, они принимают сообщения для мисс Эми Ледженд.

Мисс Ледженд? Феба никогда не слышала, чтобы кто-нибудь называл Эми подобным образом.

— Это ее сестра. Мне нужно оставить сообщение: наша мама больна. Эми необходимо приехать домой.

— Я немедленно отправлю его на пейджер, — пообещала телефонистка.

Феба вернулась к матери в палату.

Комната утопала в цветах, но это были одни гвоздики. Должно быть, метель помешала единственному городскому цветочнику пополнить свои запасы, и пришлось все заказы выполнять гвоздиками.

Феба гвоздики ненавидела. Они были жесткими, топорщились и не имели запаха. Эти цветы всегда казались ей искусственными. Она не могла представить, что они на самом деле выросли из земли.

Отец сидел у постели матери. Феба тихо сказала:

— Тебе надо поесть, папа. Сегодня утром Элл и приготовила сандвичи.

Как Феба была первой дочерью своей матери, так и тринадцатилетняя Элли была первой дочерью Фебы, всегда готовой помочь и добросовестной.

Если бы кто-то другой, а не его внучка приготовила эти сандвичи, Хэл, без сомнения, отказался бы. Но он был хорошим дедом и взял их.

Феба села на его место и дотронулась до щеки матери. Элеонора повернула голову. Она слабо кивнула, показывая, что узнала Фебу, но ей было слишком плохо и все безразлично.

Поправляйся, мама. Весной у меня родится ребенок. Ты должна поправиться.

Что ей больше всего запомнилось? Вероятно, книги. Льюис Кэрролл, «Алиса в Стране чудес». «Винни-Пух». Английские. Мама давала ей те издания, которые сама читала, когда была маленькой, чудесные тома, некоторые в кожаном переплете и с цветными картинками. Американские книги — «Маленькие женщины», книги о волщебнике из страны Оз и из серии «Домик в прериях» — они открывали для себя вместе.

Феба потянулась к тумбочке, чуть не опрокинув маленький пластмассовый кувшин с водой. Рядом лежала целая стопка книг. Она взяла первую попавшуюся и открыла где придется. И начала читать матери вслух, как когда-то делала для нее мать.

Она читала и читала, не сознавая, сколько времени это длится, она не знала, что она читает, просто это всегда было их с матерью общим увлечением — книги. И это объединяло их и сейчас. Вернулся отец. Он на мгновение положил ей на плечо руку, но она не остановилась. Она знала, что он понимает.

Затем дверь снова открылась. Сотрудница больницы наклонилась над ее плечом:

— Мисс Ледженд, вам звонят. От вашей сестры.

Отец забрал у нее книгу, и Феба выскользнула в коридор. Она взяла трубку на сестринском посту. Голос на другом конце провода был мужским и молодым и представился помощником какого-то администратора, о котором Феба никогда не слышала. Она повторила ему сказанное ранее.

— Разве вы не знаете, что Эми в Голландии? — спросил он.

Феба этого не знала. Голландцы любили Эми. Ассоциация, объединяющая тех, кто выращивает тюльпаны, назвала ее именем потрясающий, устойчивый к заболеваниям цветок. Странно, что они оказали такую честь американке, — наверняка в Голландии есть свои фигуристы.

— Мне все равно, где она. Мне нужен номер, по которому я могу до нее дозвониться.

— Не думаю, что могу вам помочь. — В его голосе прозвучала самоуверенность. — Мы отвечаем за связь с ней. Когда наши клиенты находятся в турне, наша задача не позволять им отвлекаться.

Отвлекаться? Болезнь матери — это всего лишь угроза отвлечь Эми от ее турне?

Он был чьим-то помощником, она не станет это выслушивать от помощника.

— Могу я поговорить с кем-нибудь еще? — Она не могла вспомнить фамилию человека, который, как он сказал, был его руководителем.

— В этом нет необходимости. Я полагаю…

Феба прислонилась лбом к стене. Покрытый краской шлакобетонный блок был прохладным, шершавым. Кольца врезались в пальцы, одежда стала тесна. Она чувствовала себя потной и толстой. Она устала. Ей хотелось лечь, хотелось уснуть, хотелось, чтобы все это куда-нибудь ушло. Я беременна. Я хочу, чтобы обо мне кто-нибудь позаботился.

— Может, кто-нибудь из вас, идиотов, будет столь любезен передать моей сестре, что наша мать умирает?

Они передали, но недостаточно быстро. Кто-то принял решение подождать до конца ее выступлений в Голландии. В результате Элеонора Ледженд умерла, когда самолет Эми заходил на посадку в аэропорту О'Хэйр.

В тот день, когда она умерла, лед растаял, но ветки деревьев уже согнулись под его тяжестью. Пятна зимнего тлена темнели тут и там в кустарниках. Живые изгороди, которые прошедшим летом были густыми и зелеными, весной дадут побеги, но садовникам придется запускать руки в самую гущу кустов, чтобы найти сухие, мертвые ветки.

Феба знала, чего бы хотела ее мать: традиционной панихиды и традиционного погребения, после которых все собрались бы дома.

— Это нужно делать дома, — обычно говорила Элеонора, когда поминальный прием устраивали в зале для церковных собраний. — Приходится потрудиться, но в этом-то весь и смысл — есть чем заняться.

Похоронами занимался отец, и, хотя никто ей об этом не сказал ни слова, Феба поняла, что отвечает за поминки. Она отвечала за все в доме. Она была старшей. Это была ее работа — отвечать за все.

Они все собрались в родительском доме: она, Джайлс и трое их детей, Йен, его жена Джойс и тоже трос их детей. Друзья и соседи несли еду, но кто-то должен был решать, как этим распорядиться. И этим кем-то, естественно, была Феба. Она была старшей, а подобным занимаются старшие дочери.

Поэтому когда приехала Эми, она хлопотала на кухне, отделяя куриное мясо от костей. Ей пришлось вымыть и вытереть руки, прежде чем сестра смогла ее обнять.

— Как ты? — прошептала ей в волосы Эми.

Как я? Феба с трудом справилась с охватившим ее раздражением. Ну что за вопрос! Она на четвертом месяце беременности, ее мать только что умерла.

— Прекрасно.

Эми сделала шаг назад. На мгновение показалось, что ее глаза снова задают тот же вопрос. Прекрасно ли?

Но Феба плотно сжала губы. Она не ответила, не могла.

Эми выглядела хорошо, нежные завитки ее легких, блестящих волос были заправлены за уши. Она уже оделась в черное — узкие шерстяные брюки и длинный свитер, воротник-хомут которого соприкасался с идеальной линией ее подбородка. Черный цвет придавал ее коже фарфоровую хрупкость. Что бы она ни надела, все сидело на ней великолепно. Свитер не собрался и не смйлся на бедрах, брюки сзади были чуть длиннее, чем спереди, так что сидели идеально. Так было всегда. Одежда Эми всегда была изысканнее, лучше скроена, более продуманна, чем у всех остальных. Если она надевала костюм, пуговицы на рукавах никогда не служили украшением, как на костюмах Фебы. Эти пуговицы были функциональны, всегда присутствовали воздушные или прорезные петли. В прошлом году она носила блузку в черно-серую клетку, и везде, где петли попадали на клетки разных цветов, дизайнер счел нужным использовать нитки соответствующего цвета. Иногда казалось, что одежда Эми была прекрасными доспехами, словно эти изящные вещи нужны были ей, чтобы защититься… хотя Феба не могла представить себе, от чего.

Эми действительно была красивым ребенком, и казалось, что каждый раз, когда ее выводили погулять, полюбоваться на нее сбегалась вся округа. Именно тогда, когда Эми привлекала всеобщее внимание, Феба, которая была на десять лет старше, находилась в самом неприятном возрасте — двенадцать, тринадцать, четырнадцать лет. Для все это было невыносимо. «Замолчите! — хотелось ей крикнуть. — Мы уже слышали это миллион раз. Ну и что с того, что она красивая?»

Десять лет — неподходящая разница. Пятнадцать или пять были бы в самый раз. В восемнадцать лет Феба могла бы гордиться красивой трехлетней сестрой, в восемь могла этого не заметить. Но в тринадцать было больно.

Хотя какое право Феба имела жаловаться? Какая разница в возрасте у двух ее дочерей, Элли и Клер? Девять лет. И — да, маленькая Клер красивее Элли.

Эми заговорила:

— Я могу отнести вещи в свою комнату или там поселили кого-то из детей?

Почему ты спрашиваешь меня? Кто где спит, решает мама, а не я.

— Дети на самом верху. Твоя комната свободна.

Эми подхватила свою сумку; она была небольшой, размером со спортивную.

Очевидно, Эми прямо с катка отправилась в аэропорт, даже не заехав в гостиницу.

— Я успею быстренько принять душ?

— У нас очень много дел.

Как резко это прозвучало! Она вовсе не хотела лишить Эми возможности принять душ, но прежде чем Феба успела взять свои слова обратно, Эми уже поставила сумку на пол.

— Я могу подождать. Это не страшно.

— Не страшно, если ты летела первым классом, — из другого угла кухни отозвалась жена Йена Джойс. — Думаю, после полета первым классом чувствуешь себя не такой грязной.

Она постаралась, чтобы это прозвучало так, будто, полетев первым классом, Эми сделала что-то дурное. Эми не ответила.

— Чем я могу помочь? — спросила она Фебу.

Феба на минутку задумалась.

— Сделай глазурь. Сгодится сливочный крем. Мама обычно держит две-три коробки сахарной пудры в кладовке.

И снова она услышала себя со стороны. Держит, сказала она. Мама держит. А надо говорить «держала».

Ты же не знала, мама, когда покупала эту сахарную пудру, что она понадобится нам для твоих поминок.

Эми потребовалось некоторое время, чтобы найти сахарную пудру. Затем выяснилось, что она понятия не имеет, как готовить глазурь.

Она не знала, как почистить брокколи, не представляла, как пользоваться кухонным комбайном, но что больше всего вывело из себя Фебу — она не знала, где что лежит на кухне.

Как же так? Она ведь здесь жила. Мама ничего не меняла.

— Все на прежнем месте! — отрезала Феба, Эми это не помогло, а Феба почувствовала себя мегерой.

И все это время Эми выглядела потрясающе, без всякого усилия держась прямо в аккуратно повязанном белом закрытом фартуке. Она действительно ничего с собой не привезла. Тогда у кого она одолжила одежду? У Элли. Вот чьи джинсы подошли Эми — тринадцатилетней девочки. Это казалось несправедливым.

После ужина в тот вечер Джайлс и Феба сидели в библиотеке, просматривая списки, чтобы убедиться, что сделано все, что следует, и все оповещены. Дверь была открыта, но Эми, тихо постучав, дождалась позволения войти.

— Мы можем как-то тебе помочь? — приветливо спросил Джайлс. Они с Эми всегда очень хорошо ладили. Фебе это казалось странным, потому что на первый взгляд у них не было ничего общего.

— Я думала о четверге. — Четверг был днем похорон, но только у отца хватало мужества употреблять это слово. Остальные просто говорили о четверге. — Я хотела узнать, что ты собираешься надеть, Феба.

Одежду. Только Эми могла говорить в такую Минуту о нарядах.

— У меня не было времени об этом подумать.

Эми сжала губы, и на мгновение Фебе показалось, что она выглядит обиженной. Феба чувствовала, что ее слова прозвучали излишне резко, но одержимость Эми одеждой всегда была такой несносной!

— Эми, у тебя десять минут, чтобы одеться, — множество раз повторяла мама. — Через десять минут ты пойдешь в том, что на тебе будет, даже если это окажутся одни трусы. — Только таким образом можно было вытащить Эми из дома.

Но секунду спустя лицо Эми приобрело свое обычное сдержанное выражение.

— Я собираюсь попросить своего друга в Нью-Йорке переслать мне экспресс-почтой платье или костюм. Ты сказала, что из-за ребенка тебе не годится ничего из одежды. Могу я попросить прислать что-то и для тебя?

— Мысль интересная, — произнес Джайлс. Он повернулся к Фебе. — Тебе что-нибудь нужно?

Разумеется, Феба думала о том, что надеть, но ни к какому выводу не пришла. Это был ее четвертый ребенок. Живот уже заметен, а юбка у ее черного костюма узкая — она ни за что в нее не влезет. Можно, конечно, продеть резинку в пуговичную петлю на поясе твидовой юбки и дополнить ее черным блейзером, но вид будет не тот, а мама на похороны всегда полностью одевалась в черное.

Феба на самом деле не так уж заботилась о том, как она выглядит. Человек должен либо вообще не обращать на внешний вид внимания, как ее невестка Джойс, либо, как Эми, заботиться о нем постоянно. Феба же обычно уделяла своей внешности от силы один или два субботних вечера в месяц — как раз столько, чтобы почувствовать себя за это время несчастной, но недостаточно, чтобы как-то с этим справиться.

— Тогда давай воспользуемся любезным предложением Эми, — сказал Джайлс. Он все прочел по ее лицу; он знал, что ей нечего надеть, он знал также, что она собирается отказаться. — У тебя будет одной заботой меньше.

— Полагаю, да. — Феба даже удивилась, что в ее голосе прозвучало столько недоброжелательности. Да что это со мной? Почему я не могу быть доброй?

— И раз так, то как насчет Элли, Клер и Алекса? — спросила Эми. — У моего друга, вероятно, не слишком большой опыт в покупке детской одежды, но ему, я уверена, это понравится.

Понравится? Только у Эми могли быть знакомые мужчины, которым понравилось бы покупать детскую одежду.

— В этом нет необходимости. — Феба постаралась, чтобы ее голос звучал помягче. — Они могут пойти в своей одежде для воскресной школы. Платья у девочек не черные, но…

— Соглашайся, — перебил ее Джайлс. — Хотя бы ради девочек. День предстоит ужасный. Может, всем будет чуточку легче в новой одежде.

Джайлс был не из тех мужчин, что высказывают свое мнение по любому поводу. Он говорил о чем-либо, только когда это его действительно заботило. Поэтому Феба кивнула и сказала, что девочкам, вероятно, понравятся новые платья.

— Алексу не надо. — Мальчику было шесть лет. — Он скорее прыгнет в реку, чем наденет новую одежду.

Пятнадцать минут спустя она услышала, как Эми обратилась с тем же предложением к Йену.

— Тебе пришлют одежду из Нью-Йорка? — переспросил Йен. — Не слишком ли это экстравагантно?

На мгновение наступила тишина.

— Наверное, так это и кажется, — ответила Эми.

— Что ж, — быстро проговорил Йен, — я обязательно скажу Джойс, но, по-моему, они привезли все, что им нужно.

Как Феба и предполагала, Джойс отклонила предложение Эми. Жена Йена была социальным работником и через калифорнийские школы работала с коренным населением. Она старалась быть ближе к природе, пекла великолепный хлеб и готовила густые, ароматные супы. Носила она полинявшие водолазки и длинные юбки в крестьянском стиле, а волосы заплетала в косу.

— Я чувствую себя прекрасно и никогда не волнуюсь по поводу мнения окружающих. — Джойс любила подчеркивать, насколько она независима. — Мы никогда не выбираем для Мэгги одежду. — Мэгги была дочерью-подростком Джойс и Йена. — Мы уважаем ее право на собственное мнение.

Одежду доставили к вечеру в среду, и Феба вынуждена была признать, что платья для нее и Элли подобрали великолепные. Ее платье было из черного кашемира с атласным воротником и манжетами. Это был наряд для будущей матери — весь корсаж застрочен мелкими вертикальными складками, которые чуть ниже талии постепенно расходились. Сидело оно изумительно, и чувствовала себя Феба в нем прекрасно.

— Я никогда в жизни так хорошо не выглядела, — сказала она, глядя на себя в зеркало.

— Да, нам идут такие воротники, — согласилась Эми. — Я сказала Хэнку, что мы похожи, и он…

— Мы не похожи, — возразила Феба. Красавицей всегда была Эми.

— Да нет же, похожи. У нас разный цвет кожи и волос, и я гораздо больше занимаюсь своей внешностью, но форма лица у нас почти одинаковая.

Феба снова посмотрела на себя. С этим воротником, касавшимся подбородка, она впервые увидела, что действительно немного похожа на Эми.

Но важнее, чем собственное, для нее было платье дочери. Тринадцать лет были трудным возрастом для Элли, и она скорее прыгнула бы в реку вслед за братом, чем надела бы платье, которое привлечет к ней внимание. Феба попросила Эми объяснить это ее другу. Кто бы он ни был, он все прекрасно понял. Платье Элли было сшито из черной плотной ткани, с заниженной талией и юбкой в складку, складки были острыми, как ножи. Единственным украшением служили два ряда черных пуговиц. Оно было настолько неброским, что даже Элли не могла представить, что будет выглядеть в нем по-дурацки.

— А я, мама? — прощебетала четырехлетняя Клер. — А я?

Все они собрались в широком коридоре верхнего этажа, разглядывая себя в полный рост в зеркале. Эми отправилась в свою маленькую спальню в передней части дома распаковать платье Клер, потом вышла и поманила Фебу.

— Хэнк нас подвел, — тихо произнесла она. — Боюсь, с платьем Клер он немного перестарался.

Это еще было мягко сказано. Платьице для малышки оказалось причудливой фантазией в викторианском стиле: черная юбка на кринолине, украшенная оборками нижняя юбка и отделанная рюшами верхняя юбка, а швы корсажа, манжеты и вырез обшиты шнуром. Кому могла прийти в голову идея сшить такое платье этого размера, было выше понимания Фебы. Она не могла себе даже представить, что кто-то сочтет такое платье подходящим для ребенка.

— Красивое. — Клер похлопала черную ткань ладошкой, словно любимую игрушку. — Красивое! Мое.

Пока что Клер была самой младшей из троих детей, но вскоре ее должен был вытеснить новый малыш. «Мое» было определяющим словом в ее словаре. Она подняла кверху руки, требуя, чтобы кто-нибудь снял с нее юбку. Феба раздела дочку до маленьких хлопчатобумажных трусиков, Эми надела ей платье через голову, застегнула пуговицы и завязала пояс.

— Мам, она похожа на куколку, — сказала Элли.

И верно. Клер была как Эми в детстве: светлые волосы и очень светлая кожа. Одетая в черное, она казалась словно сделанной из алебастра.

— Если бы в четыре года мне позволили носить такие платья, — вздохнула Эми, — сегодня я, возможно, была бы физиком-ядерщиком.

Феба в удивлении подняла глаза: Эми без запинки произнесла слово «ядерщиком». Ну и ну!

Она снова повернулась к Клер, которая уже танцевала и кружилась перед зеркалом. Платье колыхалось вокруг нее. Феба не знала, что делать, — мысль надеть такое платье на похороны в университетском городке Среднего Запада казалась абсурдной. Но Клер платье, вне всякого сомнения, понравилось.

Она вздохнула:

— Не знаю, как быть.

Эми отозвалась:

— Если нас заботит, что о нас подумают, тогда мы не позволим ей надеть его. Но если нас заботит то, что она думает о себе, — тогда позволим.

Феба замерла — так сказала бы мама. Мама всегда говорила подобные вещи. Кто бы мог подумать, что голос матери она услышит из уст своей сестры?

А маме всегда было безразлично, что о ней думают другие.

— Тогда пусть идет в нем.

Больше всех возражала против платья Клер Джойс.

— Оно совершенно не подходит для ребенка! — суетилась она.

Сама Джойс надела простой черный костюм и блузку из рубашечной ткани. Безо всяких украшений наряд выглядел незаконченным и неуместным. Джойс и Йен не посещали церковь, поэтому у их девочек не было воскресных платьев. Четырнадцатилетняя Мэгги была в застиранной черной хлопчатобумажной юбке и белой блузке, отчего она выглядела совсем по-школьному, даже больше, чем ее младшая кузина Элли, и Феба подозревала, что Мэгги еще припомнит это Элли. Эмили, четырехлетняя дочь Джойс и Йена, плакала на руках у отца, потому что у нее не было такого платья, как у Клер.

Йен даже предложил было, чтобы Клер запретили надевать это платье.

— Эмили так расстроена, что всем нам в этот день придется несладко, — заметил он.

— Это мамины похороны, — натянуто произнесла Феба. — В этот день нам всем и без того будет несладко. У вас была возможность. Эми предлагала купить одежду для Джойс, Мэгги и Эмили.

— Мы не думали, что она устроит из этого такое представление.

— Ты думал, что Эми не станет устраивать представления из чего бы то ни было? Ради Бога, Йен, сколько лет ты ее знаешь?

Они никогда так раньше не препирались. Все это потому, что с ними нет мамы. Когда мама была рядом, препираться было не из-за чего. Если бы мама одобрила платье, Йен ни за что не стал бы спорить. Если бы мама его отвергла, Феба никогда не позволила бы Клер его надеть.

Но теперь они должны были сами принимать решение.

Церковь была полна, а это было большое здание, выстроенное в те времена, когда люди ходили в церковь каждое воскресенье. Помимо друзей Элеоноры и Хэла, пришло большинство администрации. Приехали и многие друзья Джайл-са и Фебы из Айова-Сити. Пришли школьные друзья Йена и их родители. Это было важно — все эти люди были здесь, чтобы показать, что им не безразлично происходящее.

Эми пришла без друзей. По правде говоря, Феба думала, что у Эми вообще их нет, пока не увидела цветы у алтаря — многие дюжины, нет, вероятно, сотни тюльпанов такого темного оттенка бордо, что они казались черными. Их бледно-зеленые стебли сгибались под тяжестью темных чашечек цветков и склонялись в изысканном поклоне над белыми мраморными урнами.

Друзья Эми прислали их прямо из Голландии. Таких необычных цветов никто никогда не видел, они были неповторимы, горделивы, даже величественны. Маме они бы понравились.

И вот теперь, полтора года спустя после маминых похорон, папа приводит в дом другую женщину.

Феба поняла, почему он решил взять на весенний семестр отпуск.

— Прошел год, — сказал он тогда. — Я продолжаю жить точно так же, как если бы была жива ваша мать. Мне нужно немного отвлечься, заставить себя выработать новый жизненный распорядок.

Но кто мог предположить, что новый распорядок включит в себя другую женщину?

Папа сказал, что Фебе и Джайлсу она понравится, эта Гвен, что она организованная и женственная.

— Женственная? — воззвала к Джайлсу Феба. — С каких это пор папа стал обращать на это внимание? — Ее мать даже и отдаленно нельзя было назвать женственной, и для Фебы это слово отдавало фривольностью и изнеженностью.

Она позвонила брату, чтобы сказать, что Гвен приезжает в Айову.

— Мы могли бы об этом догадаться, — мрачно заявил Йен. — Можно было ожидать, что его начнут преследовать женщины определенного возраста. Так что ничего удивительного тут нет.

Феба поднесла трубку к другому уху. Как все это гадко! Йен был удивлен не меньше ее, но ему нравится думать, что он все предвидел. Если вы что-то предвидите, вы можете это контролировать, и Йен успокаивал себя таким образом.

Ладить в этом году с Йеном и Джойс было трудно. Фебе захотелось поддразнить его, напугать. Это серьезно, Йен. Джайлс сказал, что они могут пожениться.

Пожениться… другая женщина в мамином доме, занимает мамино место в клубе по бриджу, пользуется тяжелыми серебряными подносами мамы, приезжает на озеро, чтобы занять мамино место.

Мне нестерпимо думать об этом.

На время семестра дом Хэла был сдан. Феба уговорила его, чтобы Гвен остановилась в Айова-Сити.

— Большое спасибо за предложение, — сказал он. — Но ты же знаешь, какой нам предстоит сумасшедший дом. — Уик-энд, посвященный выступлению студентов-старшекурсников, был перенасыщен приемами на факультете и вечеринками, которые устраивали родители, желавшие встретиться с любимыми преподавателями. — Вероятно, нам придется остановиться в городе. Нас приглашают все наперебой, но думаю, мы просто поселимся в «Холидей инн». Ты можешь встретиться с нами там?

Отель сети «Холидей инн» в Липтоне носил название «Холидом». Номера располагались вокруг внутреннего дворика, где находились плавательный бассейн, стол для игры в пинг-понг и маленькие веранды красного дерева, отгороженные растениями в горшках. Феба позвонила в номер отца, но никто не ответил.

— Наверное, они ждут нас в баре, — предположила она.

— В баре здесь очень темно, — сказал Джайлс. — Твой отец скорее всего ждет нас за столиком у бассейна.

Феба повернулась и в ту же секунду увидела направлявшегося к ним отца; он улыбался, разведя руки.

Хэл повел их к бассейну. За столиком со стеклянной столешницей сидела женщина, которая встала, когда они подошли. Ее гладкие светлые волосы были подстрижены до линии подбородка. Она казалась стройной, не выглядя при этом хрупкой.

— Феба. — Ее голос оказался низким и мелодичным, рукопожатие твердым, взгляд прямым. Она не производила впечатление застенчивой.

Одета она была в лимонного цвета шелк — юбка в складку и длинная блуза без рукавов с глубоким круглым вырезом, — и креповый блейзер. И шелк, и креп были одного цвета, а на шелке не заметно ни одной морщинки, какие бывают на вынутой из чемодана одежде. Ногти покрыты очень светлым розовым лаком. Определить ее возраст не представлялось возможным.

Вообразить эту женщину на озере Феба не смогла.

Все сели. Спина Гвен едва касалась спинки стула, ее плечи были расправлены, но не напряжены — так всегда сидит Эми. Феба заставила себя сесть попрямее. Отец подал знак официанту.

— Хэл сказал мне, что вы оба юристы, — приветливо произнесла Гвен. — Моя дочь Холли тоже юрист. Она работает у Бранда и Уайтфилда в Нью-Йорке.

Бранд, Уайтфилд! Феба прекрасно знала, кто такие Бранд и Уайтфилд. Они были большими, они были важными, они работали для белых. С тех пор их клиенты стали еще больше и еще белее. Она презирала подобные фирмы. Вот почему она работала в службе бесплатной юридической помощи неимущим — она хотела, чтобы все, а не только богатые и белые могли получить защиту закона.

— Ваша дочь, должно быть, много работает, — обратился к Гвен Джайлс.

— Да. А вы, Феба? — Гвен повернулась к ней. — Вам удается работать неполный день?

Отвечать Фебе не хотелось. Гвен была слишком хорошо воспитанной, слишком уверенной в себе, слишком лощеной. Фебе она не понравилась.

Здесь должна была сидеть ты, мама.

Но разумеется, если бы ее мать была жива, они бы не были здесь. Мама ненавидела такие заведения — искусственные цветы, пахнет хлоркой, душно.

— Конечно, не удается, — ответил Хэл. — Наше общество обманывает женщин, которые работают неполный день. За те деньги, что они получают, они работают гораздо больше, чем нужно.

За нее ответил отец. Феба почувствовала, что краснеет. Считалось, что неприятностей следует ожидать от Йена и Эми, а не от нее. Она была старшей, всегда готовой помочь, мама и папа могли на нее положиться.

— Я сама виновата, — сказала она. Просто думай о ней как о женщине, с которой ты встретилась на вечеринке, как о ком-то, с кем больше никогда не увидишься, — Я не могу отказать.

— А какие у вас бывают дела? — спросила Гвен.

Феба ответила, и разговор перешел на детей. Гвен легко поддерживала беседу. Когда она закончилась и они поднялись, чтобы идти на концерт, Феба сообразила, что Гвен ничего не рассказала о себе.

Мама такого никогда бы не допустила, мама всегда была центром внимания. Она никогда этого не требовала, никогда не навязывалась людям, просто она была очень интересной. Все, кто с ней знакомился, хотели узнать о ней побольше. Она рассказывала такие занимательные истории про то, как росла в Гонконге и на Бермудах, как жила с родителями в роскошных отелях в Монте-Карло, пользуясь только обслуживанием в номер, потому что кончились наличные и они ждали, когда из дома пришлют деньги.

Мама, прошу тебя… когда ты вернешься?

Праздный болтун никогда не станет генеральным советником большого университета. Даже собственной жене Джайлс Смит не навязывал своих мнений или догадок, если не был в них уверен. И в самом деле, вскоре после возвращения в Вашингтон после концерта Хэл Ледженд позвонил своим детям, чтобы сообщить, что они с Гвен Уэллс собираются пожениться.

Глава 3

Джек Уэллс, сын Гвен, узнал об этой новости, находясь в Кентукки. Когда Джек работал, он прицеплял пейджер к поясу своих никогда не отличающихся чистотой джинсов. Он не часто видел номер телефона своей матери на маленьком экране пейджера — она редко беспокоила его в разгар трудового дня, — поэтому, когда бы она с ним ни попыталась связаться, он тут же шел в грузовик и звонил ей по своему мобильному телефону.

У Джека был свой бизнес, он перевозил дома. Не семьи с их имуществом, а сами дома, поднимая их домкратом на грузовые платформы и отправляя в путь по шоссе.

Его организованная, методичная сестра скептически отнеслась к этому его последнему занятию.

— Джек, ты все делаешь в последний момент. Ты не сможешь вести дело, связанное с клиентами, ты просто сведешь их всех с ума.

Она была права. Он не относился к тем, кто стремится вникнуть во все подробности заранее, в течение нескольких месяцев. Подобную особенность он заметил за собой, когда держал в Вайоминге скобяную лавку, — это было еще до Кентукки. Он не был ленив, просто любил все делать в последний момент. Ему удавалось лучше сосредоточиться, лучше все продумать, когда надо было что-то делать немедленно. Он становился изобретательнее, принимал лучшие решения. Это выражаюсь как з его быстрой реакции при тушении пожаров — до того, как держать скобяную лавку в Вайоминге, он состоял в пожарных силах округа в Виргинии, — так и в стремлении откладывать все до последнего момента.

Вскоре Джек понял, что подписывать контракты с жестким предельным сроком выполнения — это для него. Принадлежащий ему бизнес он построил на своем желании работать быстро. Если клиенты хотели скрупулезной, выполненной на века работы, если им требовалось совершенство, они искали кого-то другого. Но если им требовалось, чтобы дело было сделано быстро, если они сами уж слишком его затянули, они шли к Джеку Уэллсу. То, что всем остальным казалось невыполнимым, ему всегда представлялось забавой.

Поэтому в тот день Джеку, как обычно, предстояло на совесть потрудиться. Все разрешения, полицейский эскорт, все люди, участвующие в перевозе деревенского дома середины XIX века через три округа штата Кентукки, были подготовлены к послезавтрашнему дню, а дом вовсе еще не был готов к перевозке. Придется работать чуть ли не круглые сутки, чтобы укрепить его, поднять и поставить на платформу.

Все шло так, как надо.

— Привет, мам. Это я. Что случилось? — спросил Джек, как только услышал голос Гвен.

— Приятные события. Мы с Хэлом решили пожениться.

— Ничего себе… — Джек переложил трубку к другому уху. — Вы женитесь?

— Да.

Он покачал головой. Он только-только привык к мысли, что его мать с кем-то встречается, а она уже идет к алтарю, Джек всегда считал, что сам женится именно так — встретит ту, которая затронет в нем нужную струнку, и три дня спустя они поженятся. Он не знал, когда это случится, — ему уже было двадцать восемь, — но явно не ожидал, что мать его опередит. С другой стороны, последние несколько лет ее жизнь была слишком спокойной и упорядоченной, и хотя она никогда не выходила за газетой на парадное крыльцо, предварительно не причесавшись, ей нравилось, когда вокруг нее возникали шум и суматоха. Какой смысл в маяке на абсолютно гладком песчаном берегу?

— Похоже на хорошие новости, — сказал он. — То есть если ты, конечно, не беременна. Ты ведь не вынуждена идти замуж, нет?

— Нет, Джек. — Мать негромко рассмеялась. Она привыкла к его юмору. — Я не вынуждена идти замуж.

— Это хорошо. И когда же это произойдет?

— Мы еще не знаем. Скоро. До июня. У Хэла летний домик в Миннесоте, и он хочет в июне туда поехать.

— Летний домик? Ты попала в семью, у которой есть летний домик?

У семей военных не бывает летних домиков, они не могут себе этого позволить.

Она снова рассмеялась:

— На самом деле, если назвать его хижиной, это будет больше соответствовать действительности. Думаю, это очень простое строение. Хэл просит, чтобы я уговорила вас с Холли приехать туда на какое-то время.

— Приедем. Между прочим, то, что ты станешь злой мачехой Эми Ледженд, кажется нам особенно интересным.

— Это не так уж забавно, Джек.

— А мы с Холли другого мнения.

Занятно было не только то, что их мать с кем-то встречается, но и то, что она встречается с отцом Эми Ледженд. Джек никогда не имел дела со знаменитостями. Ему всегда представлялось, что это должно быть очень скучно. Его будет разбирать любопытство, но он не будет знать, какие следует задать вопросы, при этом сами они не будут иметь о нем никакого представления, что, весьма вероятно, вполне устраивает этих людей.

Ну что ж, не стоит создавать себе трудности заранее. Мама уже говорила ему, что, судя по всему, Хэл виделся со своей знаменитой дочерью меньше, чем можно было ожидать.

Они еще немного поболтали. Джек попросил немедленно сообщить ему, когда станет известна точная дата, и повесил трубку. Но вместо того чтобы вернуться к работе, он остался в грузовике.

Он знал, что через несколько секунд позвонит его сестра — это было гарантировано. Если он не ответит, она будет звонить и звонить ему на пейджер, пока он не перезвонит ей, что в конце концов займет больше времени, чем если он просто подождет ее звонка.

Он включил радио, и, словно в ответ, зазвонил телефон.

Джек взял трубку.

— У тебя, должно быть, автодозвон, — улыбаясь проговорил он.

— Разумеется! — отрезала Холли.

Джек взял чашку с утренним кофе и опустил окно, чтобы выплеснуть остатки. Он был уверен, что его сестра воспримет новость нормально, она не больше его боялась перемен. Просто ей нужно выпустить пар.

Холли жила в Нью-Йорке и работала в одной из этих юридических фирм-убийц, где служащие проводят по восемьдесят часов в неделю. Справлялась она со своим делом отлично, но всякий раз, когда сестра с теплотой говорила о каком-то мужчине и Джек думал, что вот наконец-то у нее намечается что-то похожее на личную жизнь, он узнавал, что этот мужчина давным-давно счастливо женат, гораздо старше ее, наставник, а вовсе не друг.

И в четырестамиллионный раз за свою взрослую жизнь Джек подумал, что из Холли вышел бы отличный адмирал.

Военно-морские силы были жизнью их отца, и тот хотел, чтобы Джек, единственный сын, пошел по его стопам. Но упомянутый единственный сын видел это исключительно в ночных кошмарах.

Жизнь военного и Джек — это казалось малосовместимым. В лучшем случае его карьера оказалась бы очень короткой; более вероятно, что мама и сестра пекли бы печенье и навещали его на гауптвахте. Возможно, в бою он справился бы неплохо — в конце концов, нравилось же ему тушить пожары. Ничто так не помогало сосредоточиться, как пребывание в горящем здании: нет времени ни на раздумья, ни на рассмотрение вариантов, полагаешься только на выучку и на инстинкты. За секунду принимаешь решение и действуешь. Не оглядываешься назад, не задаешь себе вопросов.

Но Соединенные Штаты проводили свою внешнюю политику, не заботясь о душевном здоровье Джека Уэллса. Государство, по всей видимости, предпочитало держать своих солдат и матросов подальше от сражений, а для других сторон военной службы Джек рожден не был. Он ненавидел рутину, терпеть не мог следовать бессмысленным правилам, он не был организованным и пунктуальным. Он питал мало уважения к людям, сидящим за столами и приказывающим тем, кто за столами не сидит. Единственное, что было хуже получения приказов от сидевших за столами людей, — это быть человеком, сидящим за столом. Джек понял это в скобяной лавке в Вайоминге.

Его сестра, напротив, была организованной и пунктуальной, она умела ставить цели и достигать их. Холли была способна делать это изо дня в день, она могла часами сидеть за столом или звонить столько, сколько нужно. Для Холли не существовало такого понятия, как «бессмысленное правило». Она преодолела бы все препятствия, с которыми могла столкнуться в Военно-морской академии, она стала бы одной из тех, на кого каждый раз, когда в конгрессе дебатируется вопрос о роли женщин в вооруженных силах, ссылаются военные.

Но их отцу ни разу не пришло в голову предложить пойти в военно-морские силы своей дочери.

Большая ошибка, папа! Одна из самых больших. У тебя был ребенок, которым ты мог бы гордиться.

А Холли в этот момент думала о матери.

— Что это мама выдумала? — требовала она ответа. — И зачем им понадобилось жениться? Взяла бы и пожила с ним какое-то время.

— Пожила с ним, Холли? — Джек сжал в руке чашку. — Вспомни, о ком ты говоришь! Это же наша мать, миссис Адмирал. Адмиральские жены не живут с мужчинами просто так.

— Если хотят сохранить свою пенсию, живут! — отрезала Холли.

О! Против этого возразить нечего. Их отец умер, будучи на службе, мамина пенсия позволяла ей вести в высшей степени комфортную жизнь. Но она, конечно, все продумала» она была одной из самых разумных женщин на свете. Холли, благослови ее Бог, иногда бывает слишком разумна, но мама всегда правильно видит свою цель.

— Может, она хочет поддержать его внуков. Она в любой день может взять внуков на свою пенсионную карточку.

— Да ладно тебе, Джек. Я говорю совсем о другом.

— У нее все будет хорошо, Холли.

— Но она переезжает в Айову!

— Ну и что? Что плохого в Айове? Вспомни те жуткие дыры, где мы жили. С Айовой она справится.

— Знаю. — Холли вздохнула. Ясно было, что пар она выпустила. — Уверена, что Айова вполне подойдет. Я в истерике, потому что мы ни разу его не видели, потому что мы не знаем, что происходит.

Нет. Холли пребывала в истерике, потому что она не знала, что происходит. Она была старшей сестрой, а старшим сестрам необходимо знать, что происходит. Джек же был младшим братом и привык никогда ничего не знать.

Но кое-что он знал. Если их мать на самом деле бросается в пропасть посреди айовского кукурузного поля, Джек построит себе лестницу и спустится туда за ней.

Когда папа уходил в море, было не так уж плохо. Мама всегда умела поднять настроение. Каждый день был не похож на другой. Иногда у них бывали «ленивые» дни, когда на завтрак они ели гамбургеры и кукурузные хлопья, а на ужин — яичницу-болтунью. У них все время бывали пикники, даже зимой. Мама называла их «домашними пикниками», и они ели повсюду — на ее кровати, в ванной комнате. Они осуществили множество проектов: сделали перископ из упаковочной трубки и маленьких зеркалец, пейзажи из папье-маше и гипса, по-настоящему аккуратные, милые вещи, которые не нужно убирать каждый вечер.

В один прекрасный день звонила жена командира корабля. Корабль возвращался! Мама ехала в школу и забирала Холли и Джека, даже если у них была в разгаре контрольная по правописанию. Происходил небольшой парад матерей, приехавших в школу, чтобы забрать детей, потому что возвращался корабль. В холле собиралось много учеников, дожидавшихся разрешения уйти. Мамы были все принаряженные, красивые. Джек чувствовал запах их духов. Они душились, потому что возвращался корабль.

— О, идите, идите! — смеялась директриса. Она понимала. Корабль возвращается!

У воды собиралась куча детворы, они с шумом носились взад и вперед по длинному бетонному причалу, показывая на белых чаек.

— Не упадите! — кричали им мамы, — Осторожно! — А сами смеялись, на самом деле не волнуясь. Что плохого может случиться? Корабль возвращается.

Сначала это было крохотное пятнышко. Оно росло и росло, и вот уже можно было различить на палубе мужчин, энергично махавших руками. На причал бросали толстенные канаты, вставали на место металлические сходни. Мужчины буквально скатывались по ним с корабля, и все смеялись и кричали. Холли с мамой становились на цыпочки, выглядывая отца, и вот он уже обнимает маму, отрывая ее от земли, а потом подхватывает их с Холли. Он был таким сильным, что мог поднять сразу их обоих.

Джек захлебывался от радости. Папа дома! Столько всего надо ему показать: как он научился ездить на велосипеде без рук, насколько сильнее стала его правая рука для подачи в игре. Смотри, смотри, как далеко он может бросить, как быстро побежать, как он вырос — видишь эту отметку на двери? — вот таким он был, а теперь, теперь… посмотри на него!

— Помните, — наставляла их мама, когда они ехали на пристань, — папа будет уставший. Ему понадобится несколько дней, чтобы войти в обычную жизнь.

Но Джек ждать не мог:

— Пап, хочешь посмотреть мою новую биту? Ты ведь не очень устал? Посмотришь биту?

И отец всегда отвечал: нет, конечно, он не слишком устал. Что это Джек выдумал? Для детей он никогда не может быть слишком усталым.

Холли же всегда слушалась мать. Она занималась гимнастикой, и даже если всю последнюю неделю каждую минуту проделывала новый трюк на заднем дворе, она не выскакивала из машины, чтобы показать его отцу, как это делал Джек. Холли выжидала пару дней и как бы ненароком показывала. Она делала вид, что выучила этот трюк только что и в первый раз выполняет его сейчас, когда он вернулся домой.

И может, потому, что папа ничего не знал о гимнастике, а про все то, что делал Джек, знал, он, казалось, никогда не критиковал Холли, как Джека.

— Я удивлен, что твой тренер плохо проработал с тобой основы, — говорил отец. — Это Бакмен, да? Я с ним поговорю.

Но тренером Джека была миссис Бакмен. Команду набрал лейтенант Бакмен, но сейчас он находился в море. Миссис Бакмен была очень милой и все такое прочее, но не очень-то смыслила в бейсболе.

Такое случалось постоянно. Отцы возвращались домой, строили грандиозные планы, а когда все только начиналось, снова уходили в море и за дело приходилось браться матерям.

Когда папа был дома, в семье соблюдались некоторые ритуалы: ужин каждый вечер в одно и то же время, а потом мама и папа долго сидят за столом и разговаривают. Никаких импровизированных выходов в свет, никаких дальних поездок, чтобы покормить уток.

— Папа так рад побыть дома, Джек! Он не хочет никуда идти.

Они не могли оставить какую-нибудь из своих поделок незавершенной, когда отец был дома. Он привык к жизни на подводной лодке, где все содержалось в порядке. Джек не мог проглотить утром в воскресенье завтрак, схватить велосипед и провести весь день с друзьями.

— Папа хочет побыть с тобой, Джек.

Тогда какого черта он просто не останется дома?

Даже когда он стал адмиралом, даже когда мог остаться дома, он цеплялся за любую возможность уйти в море.

И вот теперь, после всех этих лет, мама снова выходит замуж.

— Вы уже назначили день? — спросил он, когда они разговаривали с ней в следующий раз. — Только скажи когда, и я приеду.

— Я знаю. — В ее голосе прозвучали нежность и любовь. — Мы пытаемся подобрать день, чтобы смогли приехать все дети. Как у тебя с расписанием в конце мая — начале июня?

— Какая разница? Я могу приехать в любое время.

— То же самое сказала твоя сестра.

— Да? — Джек удивился. Выманить Холли из ее драгоценной юридической конторы можно было только с помощью здоровенного автопогрузчика. — Рад за нее. Тогда все просто. Пусть все остальные назовут удобный для них день, и мы с Холли приедем.

Заставить «всех остальных» назвать удобный день оказалось делом нелегким.

Феба, старшая дочь Хэла, хотела, чтобы свадьба состоялась в Айове, где жила она. Айова — это дом, и ее отец должен жениться здесь.

— Но Айова не наш дом, — заметил Джек в разговоре с Холли. Внутри своей семьи Гвен переложила переговоры о деталях на Холли, которая, в свою очередь, переложила их на него. — Мы никогда об этом месте и не слышали.

Затем оказалось, что Йен, сын Хэла, тоже считает Айову не самой хорошей идеей. Он жил в Калифорнии, а долететь из Калифорнии в Айову трудно, никогда нет прямого рейса в нужное тебе время, и это дорого. Перелет с побережья на побережье зачастую дешевле. Его семье больше подойдет Вашингтон, где жила Гвен. Они смогут показать детям дос-топри мечательности.

— Я не знаю этих людей, — размышлял Джек, — но готов побиться об заклад, что этот братец не хочет, чтобы свадьба состоялась в Айове потому, что тогда ответственной будет старшая сестра.

— Старшие сестры всегда ответственные, — напомнила ему Холли. — И нам не стоит так уж задирать нос, говоря о нашей способности ладить и сговорчивости. Представь, как с нами было бы трудно иметь дело, если бы в планирование этого события оказались вовлеченными тетя Барбара и Вэлери.

Тетя Барбара была младшей сестрой их матери, а Вэлери — ее дочерью и их кузиной.

— Но в том-то все и дело! — не остался в долгу Джек. — Тетя Барбара и Вэлери в этом не участвуют, мама все предусмотрела. Она им сразу сказала, что они могут приехать, но права голоса в частностях не имеют. А как насчет мисс Эми? — Джеку по-прежнему хотелось побольше узнать о семейной знаменитости. — Где она хочет, чтобы прошла свадьба?

— Не знаю, — ответила Холли. — О ней ни разу не говорили.

— Странно. — Джек ожидал, что эта звезда будет в центре событий. Видимо, нет.

Потом встал вопрос о дне. Календари Йена и Фебы были плотно забиты футбольными матчами, торжественным обедом для младшей и старшей дружин бойскаутов, постановкой в средней школе «Бригадуна», барбскю для команды пловцов.

К этому моменту Джек потерял остатки терпения.

— Они хуже тети Барбары. Что важнее? Школьная футбольная команда или два человека, собирающиеся пожениться?

— Это странствующая футбольная команда, — неуверенно сказана Холли. Никто из них не знал, что такое странствующая футбольная команда. — Послушай, Джек. — Ее голос посуровел, — Мама говорит, что нам надо помнить, что они не из военных, Они не так привыкли к переменам, как мы. Подстраиваться придется нам. Мама хочет, чтобы мы отнеслись к этому спокойно. Ты слышишь?

Джек начал нетерпеливо постукивать ногой. Он слышал, это сейчас, он слышат это раньше. Точно так же Холли говорила, когда отец возвращался домой из долгого плавания. Мама хочет, чтобы мы вели себя тихо. Помни, что на подводной лодке день длится восемнадцать часов — шесть часов дежурят, двенадцать отдыхают. Не делай все сразу, Джек. Папе нужно время, чтобы привыкнуть к дневному свету.

Хэл и Гвен в конце концов сдались: семейного торжества не будет. Джека и Холли уже пригласили и продолжали всячески зазывать и приглашать погостить в летнем домике Леджендов в Миннесоте — сколько захотят. Там всем будет гораздо удобнее познакомиться друг с другом.

Хэл и Гвен собирались уехать вдвоем и пожениться без лишних свидетелей.

— Мы хотим быть одни, — заверила Гвен своих детей. — Поэтому мы поедем на Ниагарский водопад.

— На Ниагарский водопад? На Ниагарский водопад? — Феба была шокирована. — С каких это пор папе стало нравиться ездить в такие места, как Ниагарский водопад?

Ее семья проводила лето в лесах на севере Миннесоты. Они путешествовали по Европе, они были в Индии и Новой Зеландии. Но традиционные туристские достопримечательности Америки — Диснейленд, Грейт-Смоки, Атлантик-Сити… Они никогда не ездили в подобные места!

— По-моему, это замечательно, — ответил ее муж.

Джек ни на одну минуту не поверил этим ее словам «мы хотим быть одни».

— Чепуха, — проворчал он в разговоре с Холли. — Она хочет, чтобы мы там были. Я знаю.

— Чего мама хочет, Джек, так это чтобы все шло мирно. Она хочет, чтобы все маленькие детки друг другу понравились.

Джек почесал в затылке. Все, что он слышал про Фебу и Йена, звучало отнюдь не привлекательно.

— Да ладно, Холли. Нам не придется спать с ними в одной комнате. Мама хочет, чтобы мы были на ее свадьбе. Я в этом уверен.

Джек был человеком сильных инстинктов. Пока он рос, родителей постоянно огорчала его привычка действовать, повинуясь импульсу.

— Ради Бога, Джек, ты не подумал?..

Ответ был: нет, не подумал.

Но он больше не был подростком и знал себя. Поразмышлять было полезно, когда он думай над тем, как лучше что-то сделать. Но когда нужно было в первую очередь решить, делать или нет, раздумья ему только вредили. Если что-то было правильно, он чувствовал это нутром.

Джек позволял инстинктам управлять своей жизнью. Если балка казалась ему надежной, он по ней переползал. Если человек казался ему хорошим, он его нанимал. Но если он чувствовал хоть малейшее колебание, малейшее сомнение — касалось ли это лестницы, или фруктов, или делового предложения, — он от. этого отказывался.

Поэтому когда Джек говорил, что он в чем-то уверен, он был действительно в этом уверен. И действовал. За три дня до свадьбы матери он поменял в своем грузовике масло, проверил, хорошо ли накачаны шины, и позвонил сестре:

— Мы едем. Я уже в пути, заберу тебя завтра вечером.

Хотя Холли Уэллс была готова все бросить и отправиться на свадьбу матери, она не собиралась путешествовать через весь штат Нью-Йорк.

— Ты хоть представляешь, сколько мы будем ехать? — потребовала она у брата ответа.

Вероятно, не так долго, как она думает. Он ездил быстро.

— Тогда лети до Буффало, — предложил он. — Я заберу тебя в аэропорту.

Джек уже ждал, когда самолет Холли приземлился.

— И что мама сказала по поводу нашего приезда? — спросила она. — Она в восторге?

— Я ей ничего не говорил. Я подумал, что будет здорово устроить сюрприз.

— Джек! — Холли остановилась как вкопанная, Другим пассажирам пришлось, едва не споткнувшись, обойти ее. — Ты не сообщил, что мы приедем? Не договорился о месте встречи? А если мы их пропустим? А вдруг мы проделаем весь этот путь и не сможем их найти?

— Да найдем мы их! — Джек не сомневался, — Ты слишком много волнуешься.

Когда Холли путешествовала, номера в гостиницах были зарезервированы, время на достопримечательности распланировано заранее. Она ничего не оставляла на волю случая. Джек был полной противоположностью. Он был абсолютно уверен, что все получится, и это раздражало Холли, но что казалось ей ужасно несправедливым, так это то, что в основном у него действительно все получалось.

И в самом деле, не успели они войти в шумный вестибюль отеля, где, как они знали, остановилась их мать, не успела еще Холли решить, встать ли ей у двери, а Джека отправить на разведку или наоборот, как она услышала радостный возглас:

— Холли! Джек! Вы здесь!

Глава 4

Гвен была в восторге, в этом не было никаких сомнений. Дети приехали на ее свадьбу! Лучшего и желать было невозможно.

— Когда я думаю о своей первой свадьбе, — сказала она за ленчем, последовавшим за церемонией, — мне всегда кажется таким странным, что вас двоих там не было. Как могла я совершить такой важный шаг без своих детей?

Джек посмотрел на жалкие остатки шампанского во второй бутылке и поднял глаза на Хэла:

— Вы поняли, что она только что сказала?

— Понял, — ответил Хэл. — Не хочу прикидываться интеллектуалом, но я понял.

Хэл Джеку понравился. Он казался открытым, добрым человеком, более мягким, чем отец. Для того мир был полон вещей, которые требовалось уладить, и проблем, которые ждали своего решения, тогда как Хэл видел вещи, которые надо обдумать, и вопросы, которые надо понять. Джек подумал, что если бы ему пришлось пойти за одним из них в сражение, он выбрал бы решимость отца, но для всего остального, как он подозревал, он предпочел бы Хэла.

Сейчас они говорили о домике Хэла в Миннесоте. Когда Джек услышал слово «примитивный», он спросил Хэла, что он имеет в виду… не то чтобы его это волновало, но он подумал, что это интересует его сестру.

Он не ошибся.

— Минуточку… — уставилась на Хэла Холли. — Что значит — нет ванных комнат?

— У нас установлен резервуар с газом, — вежливо ответил Хэл, — так что есть плита и холодильник. И свет — у нас газовое освещение. Оно…

— Не могли бы мы вернуться к вопросу о ванных? Вы хотите сказать, что у вас туалеты на улице? — Холли, казалось, была в ужасе.

— Полагаю, они все же под крышей. — Голос Хэла звучал мягко, но Джек подозревал, что он забавляется; если бы Джек оказался на месте Хэла, его бы это тоже позабавило. — Но вам придется выйти на улицу, чтобы оказаться в помещении.

Холли потеряла дар речи, а этого с ней никогда не случалось.

— Ты ведь ездила в скаутские лагеря для девочек, — напомнил ей Джек. — Там же должны были быть отхожие места.

— Я ездила в летние лагеря почти двадцать лет назад, — ответила она. — Сейчас я уже не настолько стремлюсь слиться с природой. — Она повернулась к Хэлу: — Как получилось, что у вас нет электричества? Мне казалось, что Администрация сельской электрификации давным-давно позаботилась обо всех отдаленных местах.

Хэл покачал головой:

— Вряд ли кому-то из нас нужно на озере электричество. Вероятно, это снобизм наоборот — показать, насколько мы презираем современные удобства.

— Но тогда почему не поставить генератор? — спросил Джек. Он уже прикидывал, сколько может стоить генератор на газе, намереваясь преподнести его матери в качестве свадебного подарка.

Гвен смотрела на него через стол. Она быстро помотала головой, догадавшись о его намерении.

— Я не собираюсь ставить туда ядерный реактор, мама, — запротестовал он.

— С тобой ни в чем нельзя быть уверенной, — отозвалась она.

Хэл был озадачен и заинтересован, но Холли махнула рукой, призывая его не обращать на эту пару внимания.

— Я все же не понимаю, — сказала она. — Как вы принимаете душ?

— А мы его не принимаем, — любезно проговорил он.

— Вы не принимаете душ и пользуетесь допотопным туалетом? — Вид у Холли был далеко не радостный.

— И за что мне такое наказание? — Гвен развела руки с безукоризненным маникюром. — Почему я вырастила столь изнеженное дитя? Все будет хорошо, Холли. Искупаешься в озере.

— Холли никогда не будет хорошо, — заметил Джек, однако, произнося эти слова, он придвинул свой стул к стулу сестры и обнял ее за плечи, — если она удалится от своего факса больше чем на три шага.

— Тогда привозите с собой факс, — предложил Хэл. — Правда, работать он не будет. У нас нет телефонной линии, нет электричества, но если так вы будете чувствовать себя лучше, то привозите.

Вернувшись в Нью-Йорк, Холли купила для матери сотовый телефон, который можно было подзаряжать от автомобильного аккумулятора. Гвен отослала его назад.

— Это очень мило с твоей стороны, но Хэл говорит, что на озере не работают даже сотовые телефоны. Слишком далеко от трансляционных вышек.

— Но сотовые телефоны работают везде, — не могла успокоиться Холли. Она говорила с Джеком по своему радиотелефону, Джек — по телефону в машине. — Даже альпинисты берут с собой сотовые телефоны!

Джек покачал головой. Каких только людей не было в числе знакомых Холли!

— Мы не дети, Холли. Нам нет нужды разговаривать с нашей матерью каждую минуту. Она станет звонить нам, когда будет ездить в город за покупками.

Оказалось, что это совершенно неподходящий выход из положения. Гвен бывала в городе только в середине дня, поэтому по большей части разговаривала с секретарем Холли и автоответчиком Джека. Это их буквально выводило из себя. Они звонили друг другу и брюзжали.

— Видимо, мы все-таки дети, — пришел к выводу Джек.

Джек собирался пробыть в Миннесоте столько, сколько потребуется его матери. Дети Хэла, по всей видимости, должны были остаться примерно на месяц.

— Разве они не работают? — изумилась Холли. — Как это они могут уехать так надолго?

Джек и сам сомневался, удастся ли ему на столько времени оставить дела. Он, разумеется, начальник, но это еще хуже. Едва ли можно ожидать, что люди станут надрываться на работе, когда тебя там нет. Но у руководителя его бригады, Пита, недавно умерла бабушка, чей дом, как оказалось, стоил огромных денег. Будучи ее единственным внуком, Пит унаследовал все и подумывал, насколько было известно Джеку, о собственном деле.

— А как тебе этот бизнес? — спросил Джек.

Пит вытаращил глаза:

— Ты что, хочешь его продать? Дела же идут отлично!

Это было правдой, дела шли прекрасно. У Джека была неплохая сумма, отложенная на черный день в виде банковского счета, приличный доход в конце года и список ожидающих своей очереди клиентов. В этом-то и состояла вся загвоздка.

Начинать новое дело было потрясающим занятием, ведь каждую минуту можно ждать, что разразится какой-нибудь кризис. Это почти так же увлекательно, как борьба с пожарами. Но управление налаженным, успешным предприятием было не для Джека. Он понял это для себя во время краткого пребывания на посту владельца скобяной лавки. Очевидно, ему надо бы начать какое-то дело, которое прогорит. Вероятно, его чрезвычайно позабавило бы управление корпорацией, которая взлетит на воздух и рассыплется пылающими осколками металла по всей Австралии, но пока что ему не посчастливилось добиться такого провала. После скобяной лавки у него остался солидный кусок наличности, с которым он не знал что делать, а теперь все шло к тому, что и это дело собиралось сыграть с ним ту же чертову шутку.

Но похоже, успех казался Питу тем бременем, которое он вполне мог вынести. Они пожали друг другу руки, договорились нанять кого-нибудь для установления цены и проделали все насколько возможно быстро. Джек надеялся покончить с бумажной работой до своего исчезновения в направлении Неведомого Лагеря, ко вскоре обнаружил, что придется отложить отъезд на пару дней.

— Даже хорошо, что ты приедешь немного позже, — сказала ему мать в один из тех редких разговоров, когда они могли непосредственно слышать друг друга. — Тогда Феба и Йен приедут до тебя. Мне кажется, что они очень ревниво относятся к владению этой территорией. Им будет нелегко, если, приехав, они увидят, что ты там уже поселился.

Джека ни в малейшей степени не волновали собственнические чувства Фебы и Йена.

— Почему для них это так важно? Что, участок настолько хорош?

— Там невероятно красиво, и надо помнить, что они ездят туда всю свою жизнь.

— Ладно. — Джек знал, что, немало поездив, они с Холли, так же как и мама, не были привязаны ни к какому месту, как большинство людей. — Но разве их не бесит такая изолированность? — Ближайший телефон был в пятнадцати милях по такой разбитой дороге, что добираться туда приходилось почти полчаса.

— На самом деле, — мать понизила голос, — именно это им и нравится. Думаю, изолированность заставляет их в большей мере чувствовать себя семьей.

— Странно как-то… — Джек не мог представить себе ничего, что заставило бы маму, Холли и его чувствовать себя в большей или меньшей мере семьей.

— Может, я и ошибаюсь, — сказала Гвен, хотя оба они знали, что вряд ли. — Надеюсь, ты ничего такого при них не скажешь.

— Господи, конечно нет!

Джек начал склоняться к мысли, что ему же будет лучше, если он ничего и ни о чем не скажет детям Хэла.

Два дня спустя Холли сообщила о том, что ей звонила Феба Ледженд, старшая дочь Хэла.

— Она сказала, что там холоднее, чем ожидалось, так что надо привезти свитеры и что-нибудь теплое, в чем спать, а вот дождевиков там много. Можешь не брать.

Джек вовсе не волновался о том, о чем, как считалось, следовало бы, и уж конечно, не волновался о сборе вещей.

— Как она с тобой говорила?

— Вежливо. Она была вежлива, я была вежлива, больше ничего.

— Ты это хорошо умеешь.

— Благодарю. Еще я получила сообщение от мамы, но не уверена, что правильно его поняла. Там говорится, чтобы я проследила, чтобы ты не привез генератор.

— Генератор? Я? — запротестовал он. — С чего это она подумала, что я стану это делать?

— Не знаю, — вздохнула Холли. — Я даже не уверена, что знаю, что это такое, но все равно не привози, ладно? Она этого не хочет.

— Ладно.

Томми был уже на льду, когда Эми подошла к бортику и сняла с коньков чехлы. Вокруг сновали технические служащие, группка школьниц тесной кучкой сидела на дешевых местах для зрителей, получив разрешение посмотреть тренировку, но Томми и Эми были единственными фигуристами.

В этом не было ничего удивительного. Генри Кэррол, Томми Сарджент и Эми Ледженд, три фигуриста Оливера Янга, были широко известны своими длительными и усердными вступительными и завершающими разминками. Они всегда последними на льду снимали свитеры, последними начинали отрабатывать прыжки, выполнять упражнения. Они никогда не делали растяжек, пока их мышцы не разогревались, никогда не заканчивали тренировку, не сделав растяжку. Даже когда время тренировок было ограничено, как это часто бывало в больших соревнованиях, они никогда не укорачивали разминки. На этот счет они были требовательны.

И ни у одного из них ни разу не было серьезной травмы.

Эми помахала школьницам — позднее она раздаст им автографы — и подъехала к Томми. Еще только начало разминки, можно поговорить.

— Как Марк? — спросила она.

— Отвратительно.

Они находились в Канаде, куда приехали в качестве гостей телевизионной передачи канадского фигуриста Марка Вайдманна. Из них троих приехали только Эми и Томми. Генри не пригласили, потому что они с Марком были похожи — оба мускулистые, мощные, с безупречной техникой, только Генри был лучше, и Марк был бы просто идиотом, если бы позволил Генри затмить себя в своем же собственном шоу. Все, включая самого Генри, это понимали. Но у Марка были проблемы с лодыжкой. Как и многие фигуристы, он слишком часто пренебрегал тренировками.

Эми и Томми продолжали разогреваться. Первые десять минут всегда были для Эми самыми трудными. Потом тело включалось в привычный ритм, но до этого только самодисциплина заставляла ее проделывать все эти упражнения.

Генри и Томми были ее самыми близкими друзьями в мире фигурного катания. Почти никто из женщин, с кем она раньше соревновалась, не катались уже на ее уровне, а поскольку женское катание стало теперь походить на гимнастику, где среди любителей преобладали очень молоденькие девочки, у Эми было мало общего с новыми фигуристками. У нее, Генри и Томми был самый высококлассный менеджмент в мире фигуристов. В свободное от выступлений и тренировок время, пока другие фигуристы играли в пинг-понг или листали журналы, все трое читали отчеты благотворительных учреждений и изучали деловые соглашения. Зачастую сопровождаемые личным помощником, они по-прежнему оставались фигуристами, которыми больше других интересовались средства массовой информации. В то время как всем им была ненавистна сама мысль о превращении в недоступных звезд, даже претендующая на всеобщую любовь Эми вынуждена была признать, что они мало времени проводят с новичками.

Эти трое дополняли друг друга, и это казалось сутью личной карьеры каждого. В Генри по-прежнему был жив дух здорового соперничества, что заставляло их показывать лучшее, на что они способны. Томми оставался остроумным шоуменом, он помогал им не воспринимать себя слишком серьезно. Генри был мускулатурой, Томми — мозгом, а Эми — сердцем их маленького сообщества, а вместе они, как часто шутил Томми, составляли единое целое человеческое существо.

Их разогревающая разминка была маленькой историей обучения фигурному катанию. Они начинали с повторения всех шагов при движении вперед, а затем повторяли эти же шаги, двигаясь назад. Они проделывали все прыжки в один оборот, в том порядке, как они их учили, затем шли прыжки в два оборота и, наконец, те тройные прыжки, которые они выполняли в текущей программе.

Томми и Эми занимались своими двойными прыжками, когда Эми заметила Гретхен, их личного помощника. Та стояла у бортика и делала им знаки. Эми окликнула Томми, и они вдвоем подъехали к Гретхен.

— Все отменяется, — поспешно сказала Гретхен. — Запись отменили. У Марка совсем плохо с лодыжкой. Наверное, потребуется операция.

Томми присвистнул:

— Не повезло!

Но дело было не только в этом. И Томми, и Эми это знали. Разумеется, любой из них мог неудачно приземлиться и получить травму — это могло произойти в каждую минуту, — но им это грозило намного меньше, чем кому бы то ни было.

— Значит, мы можем уезжать? — спросила Эми.

— Об этом объявят не раньше десяти, так что, наверное, вам лучше собраться к этому времени.

— И что дальше? — спросил Томми.

Никто из них никогда не обращал внимания на то, что у них запланировано дальше. Они принимали решение что-то сделать и тут же намеренно об этом забывали, предоставляя Гретхен и всем остальным заботиться о деталях, чтобы полностью сосредоточиться на том, они что делали в данный момент.

— Дальше у вас перерыв. — Оливер настаивал, чтобы каждое лето в течение трех недель ноги их не было на льду, чтобы они старались как можно меньше думать о катании. Это восстанавливает организм, говорил он, и позволяет подсознанию работать более творчески. — Оливер говорит, что вы можете присоединить к нему и эту неделю.

Если бы на них не смотрели школьницы, Эми состроила, бы мину. Никто из них перерывов не любил. Настолько полно живя в настоящем, они ничего не планировали на свои перерывы, и все заканчивалось тем, что эти три свободные недели они болтались по Денверу. Результат оказывался положительным. Когда отдых заканчивался, они были полны идей и отчаянно хотели кататься, но сам перерыв отнюдь не являлся таким удовольствием, каким бы должен быть.

Генри и Томми обычно навещали свои семьи, но в июле семья Эми жила на озере, а ей там не нравилось.

— Знаешь, — сказал ей Томми, — тебе следовало бы поехать к своим.

— Ты говоришь это каждый год.

Томми поражался тому, как мало времени она проводит со своей семьей, ведь сю семья была всегда просто счастлива подстроить свою жизнь под его расписание, приехать навестить его, где бы он ни находился.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал он. — Что моя семья и семья Генри боготворят нас, потому что мы оплачиваем их счета, а твоя семья обращается с тобой как с младшей сестрой, которой ты и являешься, но тебе все равно надо поехать. Твой отец только что снова женился, а ты не знакома с его женой.

Ответить на это было нечего. Если бы она могла съездить туда на один день, она бы поехала.

— Там нет душа, Томми. И такая скука! Там нечего делать, кроме как плавать в озере и собирать чернику. Там нет ни телевизора, ни газет, и всегда беспокоишься, как бы не потратить впустую батарейки в радиоприемнике. Ты бы все это возненавидел.

— Я и не предлагаю, чтобы ехал я, — парировал он. — Речь идет о тебе. И потом, мы постоянно делаем ненавистные вещи. Каждый Божий день мы делаем что-то, что нам не нравится, но мы это делаем. Ты вполне можешь отправиться туда сегодня днем или завтра. Ты можешь полететь прямо отсюда.

— Я не могу этого сделать. — Она примирилась с тем, что ей следует поехать. Но только не сейчас. — У меня нет подходящей одежды.

— Есть ли на земле человек, который мог бы быстрее тебя полностью обновить свой гардероб?

Он, конечно, преувеличивал, но Эми была в высшей степени опытным покупателем, а в Торонто находилось несколько прекрасных магазинов.

— Даже если я и куплю новую одежду, я не смогу с ними связаться. Как я сообщу им, что еду, каким рейсом и все прочее?

— Тогда не сообщай, просто появись там. Возьми в прокате в аэропорту машину и поезжай туда сама. Ты взрослая женщина и можешь это сделать.

— Нет, не могу. — Когда дело касалось семьи Эми, она совершенно определенно не была взрослой женщиной. — Ты только что сам сказал — я младшая сестра. А младшие сестры не берут напрокат машин и никуда самостоятельно не едут.

— Это если они всю жизнь хотят оставаться младшими сестрами.

— Ты не знаешь Фебу и Йена. С ними можно быть только младшей сестрой.

Гретхен уже не раз слышала это раньше.

— Если ты действительно хочешь поехать, Зми, — сказала она, — я могу найти способ уведомить твою семью.

— Там нет телефона.

Гретхен отмахнулась — подумаешь, нет телефона! Как и многие фигуристы, Генри, Томми и Эми не обладали достаточными навыками по разрешению всевозможных проблем, а она обладала. Именно за это ей и платили.

— Закончишь на льду, а я пока выясню, что можно сделать.

Двадцать минут спустя она сообщила следующее: у женщины-секретаря в местном отделении Торговой палаты есть сын-подросток, который будет просто счастлив отвезти на озеро сообщение для семьи Эми.

— Полагаю, ты не знаешь пожарный номер вашего дома, да? — спросила Гретхен. — Очевидно, их используют вместо адресов.

Теперь Гретхен знала об этом районе больше, чем сама Эми.

— Понятия не имею.

— Ничего. Она говорит, что он найдет.

Итак, Эми едет на озеро, которое не любит. Она подхватила свою спортивную сумку и повесила ее Томми на плечо. Если он заставляет ее это делать, то может немного и поработать.

Он поддел ручки сумки большим пальцем.

— Можешь звонить мне каждый день. Буду слушать твои стоны.

— Там нет телефона, Томми. Ты забыл?

— О!..

Они направились к выходу, где их должен был поджидать автомобиль, чтобы отвезти в гостиницу.

— Как это там нет телефона? — спросил он. — Везде есть телефоны.

— А там нет.

Зная, что мама и Холли в лучшем случае снимут с него скальп, если он ослушается, Джек не включил генератор в число вещей, которые он погрузил в грузовик. Он отказался от этого с сожалением. Дело не в том, будет у него электричество или нет, но он не представлял, чем займет себя на этом озере. До водных видов спорта охотник он был небольшой, слоняться вокруг без дела — тоже не в его привычках, а так он худо-бедно заполнил хотя бы один день.

Ехал он из Кентукки. Хэл предложил ему лететь до Миннеаполиса, а затем пересесть на маленький местный самолет, который может доставить его до крохотного аэродрома в часе езды от озера. Но Джеку нравилось водить машину, и, как часто замечала его сестра, он был настоящим американским мужчиной — не чувствовал себя полноценным без ключей от автомобиля в кармане.

Холли тоже решила отказаться от местного рейса. Брат заберет ее в Миннеаполисе, в аэропорту Сент-Пол, и остаток пути они проедут вместе. Озеро находилось в пяти часах езды к северу от Твин-Сити.

Джек приехал заблаговременно — благодаря тому, что дорожная патрульная служба штата Айова не показывалась на всем протяжении федеральной автострады № 80. Утро он провел, болтаясь по Твин-Сити — в Сент-Поле находилось отличное местечко под названием «Лесоруб». Сразу после ленча вернулся в аэропорт и оставил машину на краткосрочной стоянке. Обычно Джек не переплачивал за то, чтобы сэкономить себе несколько шагов, однако он знал, что Холли способна выбраться из аэропорта быстрее любого известного ему человека. Она всегда одной из первых выходила из самолета и никогда не сдавала свой багаж.

Но сегодня добрых тридцать человек вышли до нее, а когда она наконец появилась, в руках у нее был всего лишь атташе-кейс. Джек подошел и обнял сестру.

— Ты сдала багаж? — Он был удивлен. Холли терпеть не могла стоять и ждать выдачи багажа.

— Пришлось. — Она схватила его за рубашку и развернула. — Посмотри, кто со мной! — Ее голос внезапно зазвучал нарочито весело и бодро. — Это Ник.

Ник? Кто такой Ник? Джек оглядел существо, стоящее рядом с его сестрой. Это был подросток пятнадцати-шестнадцати лет, невысокий, но обладающий плотным телосложением борца. Квадратная челюсть и узкий лоб придавали ему воинственный, бульдожий вид. На нем были черные джинсы и белая футболка, к поясу прицеплен CD-плейер, и тонкие черные проводки змеились к наушникам, которые сейчас висели у него на шее. Джек понятия не имел, кто это.

— Ты разве не помнишь Ника? — Локоть Холли ткнулся ему в бок.

Нет, он не помнил. У них был кузен Ники, на самом деле он был их двоюродным племянником, поскольку приходился тете Барбаре внуком, а кузине Вэлери сыном, — но это явно был не он. Тот Ники был малышом.

Но кто же еще это может быть? Джек внимательно посмотрел на него.

— Ты Ники?

— Да, приятель.

Парнишка поднял вверх большой палец. Ногти у него были обгрызены, и на каждом из них красовались тоненькие красные полоски.

— Мы так славно долетели, — сладко проговорила Холли.

Джек не рискнул поднять на нее глаза.

— Так значит, ты приехал в Миннеаполис? — спросил он Ника. — Мы куда-то тебя завезем?

— Нет-нет, — сказала Холли. — Он едет на озеро вместе с нами. Мило, правда?

Нет, не мило. Ни в малейшей степени.

— Мое присутствие не совсем добровольное. — В голосе Ника прозвучал едкий сарказм.

— Все решилось в последний момент, — объяснила Холли, — так что связаться с тобой было невозможно, Джек. Ты, видимо, отключил телефон в машине, а на твоем пейджере отвечает кто-то другой.

Он отдал свой пейджер Питу вместе со всем делом. Но в дороге Джек находился всего полтора дня. Видимо, этот план действительно родился в последнюю минуту.

И если не было никакой возможности с ним связаться, значит, и с этими озерными джунглями тоже.

— Мама знает, что он едет?

— Надеемся, — значительно произнесла Холли.

Ясное дело, она писала, телеграфировала, слала депеши с «Федерал экспресс», нанимала самолет, выписывавший в небе слова, — словом, делала все, чтобы предупредить мать, но когда что-то затевали Вэлери и тетя Барбара, остальные мало что могли сделать.

Одним из самых неприятных воспоминаний детства Холли и Джека было время, когда их двоюродная сестра Вэлери — тогда ей было шестнадцать — приехала пожить у них до конца своей беременности.

План состоял в том, чтобы отдать ребенка на усыновление, и Гвен, которая очень хорошо знала свою разведенную младшую сестру, постоянно уговаривала Барбару, мать Вэлери, не приезжать на роды. Но Барбара приехала. Они с Вэлери увидели младенца и, всласть наплакавшись, решили забрать малыша домой, дав таким образом себе возможность продолжить свои мучения и борьбу за власть над подрастающим ребенком. Когда же они окончательно выходили из себя, то подбрасывали Ники Гвен.

— Он не такой ужасный, как кажется, — тихо проговорила Холли.

Ник надел наушники и пошел к автомату, продававшему газеты.

— Почему ты просто не отказалась? — потребовал ответа Джек.

— Потому что знала, что мама хотела бы, чтобы я согласилась.

Тут она была права. Единственное, что раздражало Джека в его матери, было то, что она никогда не могла послать свою младшую сестру к черту. Он застонал. Они были обречены.

— Что случилось-то?

— Его поймали на магазинной краже…

— На магазинной краже? Великолепно!

— …и Барбара и Вэлери не придумали ничего лучше, чем отправить его к нашей матери.

— Полагаю, ни одной из них не пришло в голову, что мама заслуживает возможности освоиться в браке, прежде чем начать заниматься их проблемами?

На это Холли ничего не ответила. Какой смысл?

— Невропатолог, с которым они говорили, сказал, что Нику требуется пример для подражания — образец хорошего мужского поведения.

— Какая прелесть! Хэл всего месяц и неделю как познакомился с нашей семьей, а мы уже ожидаем, что он сыграет роль примера для подражания для Ники.

— Они подумали о тебе.

— Обо мне? — уставился на сестру Джек. — Обо мне? Не выйдет! Я не пример для подражания.

— Ты лучшее, что у него есть.

Вероятно, это было правдой. Джек еще раз глянул на Ники. В ровном, резком свете огней аэропорта его кожа казалась землистой и угреватой. Какой малообещающий на вид индивид!

— Что он там будет делать?

— А что мы все там будем делать?

И снова Холли была права. Она была права на сто процентов. Вот почему ей определенно надо было стать адмиралом. Адмиралам следует по большей части оказываться правыми. Вероятно, мир был бы лучше, если б так оно и было.

— Ну что ж, ожидание ничего не исправит, — вздохнул Джек. По крайней мере не на краткосрочной стоянке. — Давай заберем твои чемоданы и двинемся в путь.

— Отлично, только нам нужно забрать еще и Эми. Она прилетает из Торонто. Ее рейс…

— Эми? Наша новая сводная сестра Эми-Легенда? Мы и ее везем? — Еще один сюрприз.

— Так говорилось в сообщении. — Холли было явно не по нутру действовать только по сообщениям, передаваемым ее секретарем. — Я так и не смогла об этом поговорить ни с мамой, ни с Хэлом.

— Я думал, она никогда там не бывает. Когда она решила поехать?

— Не знаю. Видимо, она записывалась для телепередачи, но получила травму и вынуждена была прервать выступления.. Ничего про это не знаю. — Голос Холли стал напряженным.

— Я тебя не виню, — успокоил ее Джек. — Но, Холли, подумай сама: ты, я, Ники, а теперь еще и мисс Эми — это четверо. Прости, если тебе покажется, что я придаю слишком большое значение мелочам, — наверное, на всем континенте не было человека, который придавал бы меньшее значение мелочам, чем он, — но у меня грузовичок, пикап. Он вмещает всего троих.

— О!.. — По всей видимости, она об этом не подумала. — А позади у тебя нет такой скамеечки? Я думала, есть. Это было пять лет назад.

— Другой грузовик, другое время. Ты же в прошлый раз ехала в этом грузовике, не помнишь?

— Теперь вспоминаю. — Голос ее прозвучал удрученно.

— Я доеду на автобусе, — крикнул им Ники. — Я уже выяснил. Автобусы доходят до города милях в двадцати от озера. А дальше доберусь на попутках.

Он все еще стоял у газетного автомата. Как он их услышал? Джек считал, что наушники уже должны были лишить слуха всех подростков его возраста.

— Нет, на автобусе ты не поедешь. — Джек представил себе, что могла бы сказать про такой план его мать. И что это за ребенок, который успел узнать расписание автобусов? Вероятно, он уже разработал маршрут побега. Джеку это почти понравилось. — Мы что-нибудь придумаем.

— Но ведь каждому из нас полагается свой ремень безопасности. — Ники подошел поближе. — Не забывайте, я воспитывался на «Улице Сезам». Мое поколение ездит с ремнями безопасности. Мы употребляем наркотики и совершаем самоубийства, но ездим с ремнями безопасности.

— Как это похвально с твоей стороны! Но мы все же что-нибудь придумаем. Может, у Эми такая тяжелая травма, что ее доставят на носилках, и мы загрузим ее в задний отсек грузовика.

Он взял у Холли листок со сведениями о рейсе Эми и пошел к мониторам. Пассажиры из ее самолета должны появиться из входа № 67.

— Вы двое идите туда, — обратилась к ним Холли. — А мне еще нужно позвонить в пару мест. Встречу вас у выхода.

— А я встречусь с тобой там, где выдают багаж, — сказал Ники.

— Нет. — Джек был тверд. — Мы должны держаться вместе.

Джек знал свою сестру. Она позвонит на работу, и от телефона ее уже не оторвешь. Ника он не знал — и знать не хотел, — но подозревал, что если выпустит этого ребенка из виду, дело кончится тем, что ему придется познакомиться с процедурой внесения залога и взятия на поруки. Взяв сестру за руку и бросив сердитый взгляд на Ника, он зашагал по залу. Провел их по Золотому залу, потом через аэропорт — по Зеленому залу, а затем подвел ко входу № 67. Он почти усадил их на стулья, когда Холли увидела телефоны и вырвалась на свободу. Ник шлепнулся на стул и закрыл глаза. Мгновение спустя он начал притопывать ногой и выстукивать ритм по обтянутому черной джинсовой тканью колену.

Время прибытия самолета приближалось. Вокруг собирались люди. Ровно в назначенное время величественный серебристый лайнер подрулил к их выходу. Джек поймал взгляд Холли и подал ей знак закончить разговор. Сам он встал среди людей, собравшихся встретить прилетевших.

Так. Настало время признаться в некоторой доле мужского тщеславия. В этом лучшем из миров приятно будет произвести на Эми-Легенду благоприятное впечатление. Ему не надо, чтобы она немедленно была покорена его многочисленными мужскими достоинствами, но было бы неплохо, если бы Эми не отскочила в сторону и не осенила себя крестным знамением.

Но ведь он ехал два дня, провел утро в «Лесорубе», опекал одного малолетнего преступника и одну прикованную к факсу юристку. Вероятность произвести хорошее впечатление не слишком велика. Может, даже нереальна. О, ладно, такова жизнь в мире правильных парней. И Джек подумал о себе как о правильном парне, готовом расправиться со всеми остальными правильными парнями, и сунул руки в карманы.

Он глянул через плечо. Холли все еще висела на телефоне.

Контролер открыл выход. Первыми появились два бизнесмена, а следом за ними — Эми Ледженд.

Ошибки быть не могло. Это была Эми Ледженд — сияющие солнечные волосы, тонкие черты лица, сине-зеленые глаза. Улыбка у нее не была включена на полную мощность, как на фотографиях, но это и понятно. Она сошла с самолета, чему тут улыбаться? Джек вышел вперед.

— Эми, я — Джек Уэллс.

Она оказалась ниже, чем он ожидал.

Эми протянула руку. Ее пожатие было крепким, голос приятным, но торопливым:

— Я сдала вещи в багаж, надеюсь, это не страшно?

— Нет-нет.

Но прежде чем Джек успел добавить что-то, Эми пошла по залу. Она не остановилась, не повернула головы, чтобы убедиться, идет ли он за ней, она не отпрыгнула и не перекрестилась, она просто пошла вперед.

Вот тебе и приятное первое впечатление! Она на него едва взглянула.

Но у Джека была проблема и позначительнее. Одна из его подопечных все еще висела на телефоне, у второго были заткнуты уши и отключен окружающий мир, а третья — травмированная — быстро шла по залу.

Холли сможет о себе позаботиться, и она слишком дочь своей матери, чтобы позволить чему-нибудь случиться с ее драгоценным Ником. Поэтому Джек двинулся вслед за Эми.

Он догнал ее почти сразу же, но она так резко остановилась, что он чуть было в нее не врезался. Эми указала на дверь дамской комнаты.

— Если дама в блузке цвета фуксии пройдет мимо, не пускайте ее туда. Блузка с оборками, с воротником с фестонами и пятном вот здесь.

Она указала на свою ключицу и исчезла в недрах дамского заведения. Джек уставился на захлопнувшуюся дверь. Ничего себе! И что он скажет, если даме в блузке цвета фуксии захочется пописать? «Простите, мадам, этот туалет закрыт на уборку»? Он даже точно не представляет себе цвет фуксии. А оборки и воротник с фестонами? Что это значит?

Джек глянул в зал и в самом деле увидел полную женщину в ярко-розовой блузке, двигавшуюся вперед со всей доступной ей скоростью. Рядом с ней шли трое детей, и они были такими же толстыми, как мамаша.

— Должно быть, она прошла сюда, — сказала дама. — Мы не могли ее пропустить.

Теперь Джек понял: любимица Америки скрывается от своих зрителей.

— Может, мы увидим ее там, где выдают багаж? — предположил кто-то из детей, и все семейство тяжелой походкой проследовало дальше.

— Где Эми? — Это была Холли. Ник держался на пару шагов позади. — В туалете?

Джек кивнул, мгновение спустя дверь отворилась, и он увидел макушку цвета меда.

— Можете выходить, — позвал он, — Коварная ведьма мертва. На нее упал дом.

Эми Ледженд вышла из дамской комнаты.

— Простите. Не очень-то прилично, да? — Улыбка у нее была извиняющейся, но взгляд твердый и прямой. — Спасибо за помощь. Не люблю, когда не могу справиться сама, но иногда это просто невозможно.

— Я ничего не сделал, — заметил Джек.

— Я была в отчаянии, — продолжала она. — Они не оставляли меня в покое ни на минуту. Все время придумывали разные предлоги, чтобы пройти в передний салон. Это было тяжело для всех, не только для меня.

— Они надеются встретить вас на выдаче багажа.

Она состроила гримаску, но потом махнула рукой.

— Да ладно, мне все это ни к чему.

— И часто с вами такое случается? — спросила Холли.

Эми покачала головой:

— Обычно я путешествую не одна. И если вы явно заняты разговором, вас, как правило, не перебивают.

Как заметил Джек, она стояла к ним несколько ближе, чем того требовала непринужденная беседа. Футах в десяти от них застыли, не сводя с нее глаз, две девчушки-подростки. Он сделал им знак рукой, и они пошли дальше.

Заговорила Холли:

— Надеюсь, Джек представился. Я его сестра Холли, а это наш кузен Ник Кертис.

Эми обменялась рукопожатием с Холли. Не успела она протянуть руку Нику, как он снова поднял большой палец. Эми повторила его жест. Джек обратил внимание, что руки у нее очень красивые, гибкие и изящные.

— Сообщение моего отца было не совсем ясным, — сказала она. — Мы едем на озеро все вместе?

— Таков план, — ответил Джек. — Осуществится ли он, в значительной мере зависит от размера наших бедер. — Если бы он говорил с обычным человеком, он сказал бы «задниц», а не «бедер». — Нам надо четверым втиснуться в три ремня безопасности. Но сначала давайте получим багаж.

Они пошли по залу. Эми останавливалась три раза, чтобы поговорить с людьми и подписать автограф. Каждый раз, когда они задерживались, Холли искала глазами телефоны, а Ник направлялся к одному из магазинчиков. Джек пожалел, что не захватил из грузовика веревку, чтобы заарканить всех троих и привязать к своему ремню.

На круговом транспортере, где лежал багаж нью-йоркского рейса, оставались только два чемодана и коробка. Джек узнал в одном из чемоданов принадлежащий Холли. Ник подхватил другой.

— Коробка тоже наша, — сказала Холли.

Джек удивился. Путешествовать с картонной коробкой, обвязанной веревкой, было не в стиле его сестры.

Он взял ее с транспортера, она оказалась тяжелой. Но узлы были завязаны хорошо, беседочный узел на одном конце и скользящий — на другом. Вот что значит быть ребенком моряка — ты знаешь, как завязывать морские узлы. Вероятно, в своей юридической фирме Холли лучше всех вязала узлы.

— Что там?

— Трехмерная игра «Крестословица», игра «Головоломка», шесть коробок этих петель, из которых ты делаешь держатели для кастрюль, и американский флаг. — Холли перечислила все это без всякой радости. — Между прочим, на Уолл-стрит не продают держатели для кастрюль.

— Мама попросила тебя все это купить? Зачем?

— Не представляю. Это было в сообщении. Может, она знает, что ты боишься заскучать, и хочет обеспечить тебе фронт работ. — Она замолчала, видимо, поняв, как это звучит со стороны. — Простите, Эми. Пожалуйста, не думайте, что мама жалуется. Она великолепно проводит лето. Она говорит, что озеро точно такое, как его описал ваш отец.

— О, не бойтесь меня обидеть. — Эми изящно взмахнула своей красивой рукой. — С моими сестрой и братом надо держаться осторожно, но не со мной — я это место ненавижу.

— Что? — Джек не ожидал услышать ничего подобного. — Я думал, что это Мекка, Нирвана, о которой мечтает каждый.

— Вся остальная семья его любит. И я уверена, вы тоже полюбите. Не слушайте меня. Это я такая. — Она извинялась даже больше, чем Холли.

— Тогда очень хорошо, что вы приехали, — сказала Холли, и они все продолжили свой путь.

Джек не мог не обратить внимания на походку Эми — она была плавной и грациозной. И осанка у нее была великолепная. Его сестра держалась вполне прямо, возможно, прямее всех юристов на земле, но значительно хуже среднего адмирала. С Эми-Легендой не могли сравниться даже адмиралы, казалось, такая осанка дается ей непринужденно и не требует никаких усилий.

— Я думал, что вы получили травму, — сказал Джек.

— Кто, я? — изумилась она. — Нет, я никогда не получаю травм. Это произошло с Марком Вайдманном, канадским фигуристом. Я должна была сниматься для его телепередачи, но у него начались неприятности с лодыжкой, так что решили перенести все это мероприятие. Поэтому у меня внезапно и появилось свободное время, и вот я здесь.

— Сколько вы пробудете? — спросил он.

— Не знаю. Это зависит от многого.

Видимо, она намеренно изъяснялась туманно, и Джек умолк. Они подходили к транспортеру, где разгружали багаж с ее рейса. Спрятав Эми за колонной, он обследовал местность. Ее поклонники отказались от надежды разыскать ее. Багаж Эми состоял из пары красивых кожаных чемоданов. Джек пристроил коробку Холли на плечо и взял у Эми один из чемоданов. Отделка на нем впечатляла, но вот с ручкой было что-то не так — она была слишком маленькой.

Должно быть, ее сделали по размеру руки Эми.

Обычно Джек старался подобрать себе удобную одежду, хотя никогда не был по-настоящему этим одержим. Ему и в голову не пришло бы сделать на чемодане ручку по размеру своей руки.

Добравшись до парковки, он запихал багаж в грузовик. Затем взялся за атташе-кейс Холли, который та попыталась вырвать.

— Я возьму его с собой, — заявила она.

— Ради Бога, Холли, неужели ты действительно думаешь, что будешь работать во время поездки? Нас четверо, и нам надо втиснуться на место, рассчитанное на троих. Ты выбьешь кому-нибудь глаз, если даже попытаешься открыть эту чертову штуку.

Холли с неохотой сдалась.

Джек захлопнул заднюю дверцу.

— Отлично, ребята, теперь давайте посмотрим, поместимся ли мы.

Он предполагал посадить Эми к окну, затем Холли, а Ника запихнуть между ней и собой. Без сомнения, удовольствие быть притиснутым в течение пяти часов к Нику должны были испытать его кровные родственники.

Но Эми уже забралась внутрь, а Холли как раз это делала. Она вытащила средний ремень и передала его Эми. К счастью, он был длинным и без плечевого ремня безопасности. Девушки прижались друг к другу, и ремень защелкнулся.

— Хорошо, что наши задницы именно такого размера, правда? — засмеялась Эми.

Она оказалась своим парнем, и Джеку это понравилось. Он мог простить человеку почти все, если тот не скулит и не считает себя слишком хорошим для остального мира. И пока Эми Ледженд была то что надо. Она с интересом рассматривала приборную доску грузовика.

— Вы наверняка непривычны к такому виду транспорта, — заметил Джек.

— Поэтому все кажется таким волнующим. У меня такое ощущение, что мы собираемся в летний лагерь. — Судя по голосу, она думала, что будет весело.

— По-моему, именно этого Холли и боится. — Джек сунул ключ в зажигание. — А теперь — кто знает, куда мы едем?

— Инструкции в моем атташе-кейсе, — сказала Холли и выразительно взглянула на задний отсек грузовика.

— Слишком поздно, — откликнулся Джек. — Вы ведь знаете, как туда добраться? — спросил он у Эми.

Она покачала головой. Ее волосы скользнули по его руке. Он почувствовал запах ее духов.

— Вообще-то нет. Где-то мы сворачиваем налево, это все, что я знаю. Я обычно не обращаю внимания, куда я еду, если не веду сама.

— Звучит обнадеживающе. — Джек завел грузовик. — Давайте поедем вперед, пока не наскучит, а потом свернем налево.

— Джек! — протестующе воскликнула Холли. — Если ты можешь подождать две секунды, я достану инструкции.

— Нет, не надо, так будет веселее.

Он дразнил ее. Дожидаясь самолета, он сверился с картой и был вполне уверен, что сможет добраться к месту назначения с ошибкой не больше пяти-шести миль. А зат м они могут начать сворачивать налево, чтобы посмотреть, ч•:•/» получится.

К тому времени, когда он выехал за пределы аэропорта, Холли и Эми уже были увлечены недоступной его пониманию беседой об одежде. Если проймы в пиджаках делать поуже, это подчеркивает талию.

— Двигаться в них трудно, — поведала Эми, — зато выглядишь великолепно.

Ник снова надел наушники. Джек его не винил.

Вскоре они уже были на федеральной автостраде №35, направляясь на север. Холли и Эми разговаривали про обувь. Эми задрала ногу на приборную доску, чтобы продемонстрировать какие-то «поперечные ремешки». Ее колено на миг уперлось в рулевое колесо.

— Извините, — сказала она Джеку и вернулась к разговору с Холли. — Трудно найти дневные туфли с ремешком, чтобы не выглядеть в них школьницей или уличной девкой, но несколько лет назад додумались делать диагональные кожаные ремешки. Если ты найдешь закрытые туфли с такими ремешками, то сможешь забраться на Эверест даже на трехдюймовых каблуках.

Джек искоса глянул на сестру — та кивала. Она поняла каждое слово.

— А как ты сейчас поступаешь с подплечниками? — спросила Холли.

Это обогатило его словарь новыми понятиями: «волосяная бортовка» и «прикрепляю к краю выреза». Обе показывали на свои плечи, проводили округлые линии над ключицами. Каждый раз, когда кто-то из девушек двигался, Эми оказывалась к нему все ближе. Он положил руку на спинку свденья, чтобы дать ей побольше места. Когда же несколько минут спустя она наклонилась вперед, чтобы снять с себя пиджак (теперь Джек знал, что он сшит из двустороннего шелка и его можно стирать) и выяснить вместе с Холли, как же он скроен изнутри — какого бы черта это ни значило, — ее локоть ткнулся ему в грудь.

Наконец Холли сменила тему:

— Расскажи нам про озеро. У вашей семьи три домика?

Да, ответила Эми, но все три довольно маленькие. В том, который был с самого начала, только одна спальня. Он обшит тесаными бревнами, и они называют его «главным домом».

— Несмотря на то что он, наверное, самый маленький, там мы едим и собираемся.

«Новый» домик был куплен следующим и назван так потому, что его построили всего за несколько лет до этого.

— Он самый комфортабельный, в нем две спальни и много окон, он светлый и просторный. Кухня отделена от гостиной только стойкой, ну и все прочее в том же духе, — Тогда почему вы не едите там? — спросила Холли.

— Не едим и все. Самое важное на озере — приехать и делать то же самое, что вы делали год назад.

Третий домик назывался «бревенчатым», потому что был сложен из необтесанных бревен.

— Внутри там очень темно. Поэтому семьи моего брата и сестры живут в нем по очереди: один год Феба и Джайлс живут в новом доме, следующий — в бревенчатом. Все радуются, когда наступает их черед жить в новом домике.

— Значит, твои родители всегда жили в главном доме, а твои, брат и сестра — по очереди в двух других, — сказала Холли. — А где же жила ты?

— Обычно в Амстердаме или где-нибудь в подобном месте. Я больше не приезжаю сюда так часто. Там еще есть «ночлежка». Думаю, в ней мы все и поселимся.

— Ночлежка? — безрадостно отозвалась Холли.

— Она нормальная, только матрасы немного сбились, и нет ни света, ни зеркал, и некуда положить одежду.

Джек подумал, что она привыкла, чтобы был свет, и зеркала, и куда положить одежду.

— Тогда почему тебя помещают туда? — Он заговорил впервые за долгое время.

Она взглянула на него.

— Я никогда не живу на озере так долго, как другие, поэтому нет смысла занимать одну из лучших постелей.

— Но разве сон на жестких матрасах не сокращает твое пребывание еще больше? — спросила Холли. — Мое сократил бы.

Эми улыбнулась и сморщила нос. Ответ был очевиден.

— У нас нет причин скулить по этому поводу. — Джек терпеть не мог мучеников. — Если матрасы не годятся, мы съездим в город и купим новые. И как далеко от дома резервуар с пропаном? Почему не подвести трубу и не сделать свет? Сколько это займет времени?

— Два года, если повезет, — засмеялась Эми. — Но скорее всего пять. Тебе придется понять местную культуру — они ничего не меняют.

Ну что ж, им придется это сделать. Джек знал — его мать ждет, что двое ее детей будут вести себя хорошо. Она полагает, что они станут приспосабливаться, уважая тот факт, что семья Леджендов уже много лет приезжает в это место. Она готова мириться с бесконечными неудобствами и ждет того же от них. Но все же в какой-то момент ей придется положить этому конец. И возможно, необходимость достойного места для Холли окажется тем самым фактором. Он не знал, как это воспримут одержимые футболом и торжественным ужином для скаутов новые родственники, но к этому времени они будут на своем драгоценном озере уже целые сутки. Им наконец придется признать, что изменения происходят.

Глава 5

Феба вместе с детьми уселась на заднее сиденье — ей не хотелось сидеть впереди вместе с братом. Она знала, что тогда он начнет суетиться и жаловаться, и боялась, что этого ей не выдержать.

Узкая, усыпанная сосновыми иглами дорога вилась между березами и соснами, а Йен не отрывал от нее глаз, стараясь как можно аккуратнее вписываться в повороты, чтобы прицеп с лодкой не врезался в деревья. Лишь выехав на открытую песчаную трассу, шедшую вокруг озера, он немного расслабился.

Йен закинул руку на спинку сиденья.

— Неужели ты не удивилась, что моторку не проверили? — спросил он Фебу. — Мама и папа первым делом запускали лодку.

Это больше не мама с папой, Йен. Теперь это папа и Гвен.

— Не вижу в этом ничего такого.

— Я этого и не сказал. Просто удивился, вот и все.

Он лгал. Лгала и она. Это действительно было важным. Прошлый год они вспоминали с содроганием. Приезд сюда без мамы был настолько ужасным, что через полторы недели они все уехали. А теперь здесь Гвен и эти изменения… казалось, этот год обещает быть еще хуже предыдущего.

Все началось с молока. Вчера по дороге на озеро они с Джайлсом остановились, чтобы, как всегда, купить молоко.

Во всех трех домиках есть холодильники, но они старые и маленькие, очень маленькие. Их нельзя заменить, потому что они работают на пропане, а никто в Соединенных Штатах больше не производит подобные холодильники. Когда эти наконец прикажут долго жить, придется выписывать новые из Швеции.

В результате, когда собиралась вся семья, холода всегда не хватало. Поэтому по дороге на озеро все останавливались купить молока. Вот как это всегда делалось.

Но вчера, когда закончилась суматоха приветствий и Джайлс вынул охладитель из багажника грузовика, стало ясно, что Гвен не ждала от них покупки молока. Накануне она была в городе, и теперь все холодильники были забиты до отказа. Три галлона молока просто некуда было поставить!

— Опустим их в озеро и будем надеяться на лучшее, — сказала Гвен.

Малышам — Алексу и Клер — понравилась идея опустить молоко в озеро. Они вприпрыжку побежали к воде, счастливые до невозможности, чтобы поскорее соорудить некое приспособление для того, чтобы хранить молоко под мостками.

— Это хорошая мысль — опустить молоко в озеро, — сказал Джайлс, закрывая охладитель. — Интересно, получится?

— Нет, — отрезала Феба. — Молоко должно храниться при пяти градусах, а озеро никогда настолько не охлаждается. Оно испортится, прежде чем мы успеем его выпить.

— Это всего лишь пара галлонов молока, — мягко сказал он. — Мы переживем эту потерю.

Феба это понимала. Но она сделала, ошибку, и ей это не нравилось.

Здесь, на озере, все действовало по отлаженной системе — иначе было нельзя. Кухни были настолько малы, удобства так примитивны, города так далеки, что требовалась хорошая система. Ее установила мать Фебы, и Феба ее знала. Она знала, как хранить лодки, как включить холодильники, как заливать водой насос перед пуском. Она знала, где лежат кухонные полотенца и как вычистить туалет. Она освоилась с жизнью на озере.

Но все изменилось. Кто-то другой покупал продукты, кто-то другой переложил куда-то полотенца.

Единственное, что радовало, — этим летом была очередь ег семьи жить в светлом, полном воздуха новом доме. Как бы ни были хороши все проведенные здесь отпуска, лучшими годами были те, когда они с Джайлсом и тремя детьми жили в новом доме. Еще весной Йен попытался добиться, чтобы на этот раз в новом доме снова жила его семья.

— Я знаю, что в прошлом году была наша очередь, но мы так мало там пробыли, что это почти не считается.

— Даже не думай, — сказала она тогда. Для того чтобы каждый год не обговаривать все заново, они и наладили такую четкую очередность.

Но вчера, когда она отпирала багажник, к ней подошел отец. Он сказал, что приезжает Эми.

— Из-за ее приезда и приезда Холли и Джека нам надо пересмотреть, кто где спит.

Феба передала Джайлсу первый рюкзак.

— А разве они будут спать не в «ночлежке»? — Именно там спала Эми, когда приезжала в последний раз.

— Нет. Это будет невежливо. Мы хотим, чтобы Холли и Джек почувствовали наше гостеприимство, чтобы им было удобно. Теперь они члены нашей семьи.

И он изложил свой план: все дети школьного возраста будут спать в «ночлежке», Йен и Джойс, Феба и Джайлс получат по одной из спальне в новом доме, Томас, малыш Фебы и Джайлса, родившийся после смерти ее матери, будет со своими родителями, а остальные трое взрослых — Эми, Холли и Джек — поселятся в бревенчатом доме.

— Мы рассмотрели все возможные варианты, — сказал Хэл. Голос его прозвучал твердо, решение было принято. — Этот — лучший.

— Детям понравится спать вместе, — произнес Джайлс. Он взял другой рюкзак.

Феба застыла.

Она с трудом признавалась в этом даже себе и ни разу ни слова не сказала ни матери, ни отцу, но Джайлс, ее дорогой, чудесный муж, был совсем не в восторге от озера. Он никогда не жаловался, он приезжал сюда из года в год, потому что очень любил ее, но почувствовал бы себя гораздо счастливее на курорте, где загорелые ученицы колледжей в спортивных трусиках и топах на бретельках разносят по пляжу холодные коктейли «Маргарита».

Джайлс был инвалидом, он родился с сухой ногой. В специальной обуви он мог ходить вполне нормально, но все же у него была достаточно неустойчивая походка, чтобы пеший туризм доставлял ему удовольствие. Не мог он, разумеется, и кататься на водных лыжах или ездить на велосипеде.

С озером его примиряли две вещи: рыбалка со старой деревянной лодки, которую он сам отремонтировал, и отдельный домик для его семьи. Дни они проводили вместе со всеми, но утра и вечера принадлежали им, им пятерым, а теперь шестерым. Вечером малыши укладывались в постели, и Джайлс читал им. А когда дети засыпали в своей спальне, Феба с Джайлсом занимались любовью под тяжелыми покрывалами, так тихо, как могли, прислушиваясь к стучащему по крыше дождю. Утром Феба часто шла помочь матери с завтраком, а Джайлс оставался с детьми в домике: они болтали, играли в разные игры, занимались всем тем, чем можно заниматься, когда нет ни газет, ни телевизора. До тех пор, пока он с женой и детьми мог жить отдельно, ему было все равно, в бревенчатом доме они живут или в новом.

Феба смотрела, как он взваливает сумку на кипу других. Он был реалистом, его инвалидность сделала его таким. Это помогло ему достичь многого в его работе, он был одним из самых знающих генеральных советников, которые когда-либо служили в университете Айовы. Он принимал неудачи и продолжал двигаться к цели, не оглядываясь назад, он ни о чем не сожалел.

Но эти перемены огорчили его, Феба это видела. А она переживала за мужа, ужасно переживала.

Им пришлось разгружаться быстро, потому что нужен был автомобиль. Мать с отцом перестали водить большой семейный фургон пару лет назад, поэтому фургончиком Фебы и Джайлса пользовались, чтобы забирать из маленького аэропорта в Хиббинге, в часе езды от озера, семью Йена.

Перемены были разумными, так было мудрее всего, но существовали и некоторые проблемы. Йену совсем не понравится, что ее семья устроилась и обосновалась раньше его семьи. С другой стороны, им с Джайлсом пришлось подстраивать свои планы под планы Йена: иногда и в самом деле казалось, что он выбирал перелет именно потому, что это неудобно им.

Багажник опустел. Феба спрыгнула и кивнула отцу. Машина готова.

— Ты едешь, Гвен? — обратился он к своей новой жене.

Она повернулась к Фебе:

— Вам нужна помощь с детьми? Буду рада присмотреть за ними, пока вы распаковываетесь.

Раньше, когда они с матерью распаковывали вещи, за детьми приглядывал Джайлс. Феба всегда любила этот час или два, которые проходили наедине с матерью. Затем мама уходила, и дальше она устраивалась в доме сама. Она переделывала все на свой лад, чтобы удобно было ее семье, меняя разные мелочи, оставшиеся с прошлого года от Джойс и Йена, — Нет, я вполне обойдусь. Если вы хотите поехать в город, то поезжайте.

— Я горю желанием познакомиться с Йеном и его семьей.

Феба подхватила Томаса, чтобы он не забрался за машину, и, держа его крепкое тельце, прислонилась к Джайлсу. Вместе они смотрели, как уезжает по узкой дорожке фургон. Мешки детей были сложены перед «ночлежкой», а на выложенной досками тропинке, шедшей параллельно дороге, она видела поставленные перед новым домом их с Джайлсом чемоданы..

Она почувствовала, что Джайлс обнял се.

— Давай не будем разбирать вещи. Давай просто выберем лучшую комнату, устроим там большой беспорядок и уйдем поплавать.

Идея была чудесная. Они позвали четырнадцатилетнюю Злли и попросили ее принести маленькую синюю сумку, где лежали купальные костюмы детей.

Джайлс быстро переоделся и поспешил к «ночлежке», чтобы помочь Элли собрать Алекса и Клер. То, что все дети поселятся в «ночлежке», представляло собой еще одну проблему. Кончится тем, что на долю Элли выпадет больше всего работы, в основном именно ей придется заботиться о младших детях. Если бы Элли пришлось помогать только Алексу и Клер, Феба не возражала бы. Но в «ночлежке» будут жить и дети Йена: пятнадцатилетняя Мэгги, маленькие Скотт и Эмили, одного возраста с Алексом и Клер. От Мэгги помощи не дождешься. Весь месяц придется следить за тем, чтобы Элли не оказалась ответственной не только за своих младших брата и сестру, но и за брата и сестру Мэгги.

Феба переодевалась медленно. Она слышала голоса у озера, первые всплески и крики. Она нашла свою книгу, взяла Томаса и пошла к главному дому. С этой стороны берег озера был крутым, и несколько бревен, вдавленных в песок, служили ступеньками, ведущими к воде. Короткие мостки выдавались вперед над озером футов на пятнадцать, а на глубине стоял на якоре деревянный плот.

День выдался прекрасный. Озеро представляло собой неправильный овал, около трех четвертей мили в длину и примерно полмили в ширину. Дно песчаное, кругом по берегу росли деревья, вода отливала ржаво-красным цветом. Они всегда думали, что вода красная из-за богатых залежей железной руды в этой части Миннесоты, но не так давно кто-то предположил, что такой цвет мог получиться из-за иголок американской лиственницы. Феба не знала, кто прав, и в общем-то это не имело большого значения.

Они прекрасно провели время. Плавали, едва не потопили каноэ, грелись в солнечных лучах на плоту. Феба принесла карты, и они поиграли на расстеленном на плоту полотенце. Это казалось таким естественным — снова быть на озере, видеть отблески солнца на воде, слышать, как плещутся дети. Томас уснул внутри надувного круга, и Феба укрыла его полотенцем. Как хорошо сюда вернуться! Она не представляла себе жизни без озера.

— Мам, мы умираем от голода. — Элли подплыла к плоту. — Можно я пойду принесу чего-нибудь поесть?

— Конечно. Хочешь, я пойду с тобой?

— Нет-нет, мне нравится самой.

— Тогда иди посмотри, что там есть у бабули.

Феба наблюдала, как ее старшая дочь выбирается из воды и торопливо идет по берегу. Она вспомнила, как сама это Делала — предлагала помощь, любила помочь, чувствуя себя значительной, потому что была нужна. Она знала, что значит для Элли пойти одной в дом, с радостью чувствовать ответственность, быть той, на кого полагается мать. То же самое всегда испытывала и Феба, когда помогала своей матери. Они все были в одном строю: Элеонора, Феба и Элли, каждая из них — старшая дочь. Это что-то да значило.

— Мам?

Феба подняла глаза. Элли стояла на берегу с пустыми руками.

— Мам, ты можешь помочь?

— Конечно, милая.

Она убедилась, что Джайлс видит, что она уходит, и подплыла к мосткам.

— Что такое?

— Я не знаю. Я не знаю, что взять.

Следом за дочерью Феба поднялась по бревнам-ступенькам и по узкому боковому крыльцу в главный дом. Элли посторонилась. Феба сама открыла дверь-сетку.

Стол был накрыт к ужину — это было первое, что она увидела. Затем она поняла, что в этом году еще не была в главном доме.

Вся мебель стояла на прежних местах. Вышитые коврики, свечи и фонари-»молния» тоже были на своих местах. Кружки висели на своих крючках, книжки лежали на тех же полках, что и всегда.

Но все было по-другому, все было такое чистое! Окна сверкали. Все до единой кастрюли были вычищены изнутри и снаружи. Полы натерты. От узких досок пола поднимался слабый запах лимона и леса. Исчез даже темный нарост вокруг дверной щеколды.

Должно быть, Гвен убирала здесь бог знает сколько дней. Мытье всех этих крохотных оконных стекол заняло бы целую вечность.

Зачем она это сделала? В домике всегда было достаточно чисто и так.

Мама свысока смотрела на людей, помешанных на чистоте. Ей это казалось мелочным и ограниченным.

В центре стола стоял букет полевых цветов. Это была пижма с ярко-желтыми, «схожими на пуговки цветами. Ее поместили в голубой кувшин, который раньше стоял в глубине одной из верхних полок. Феба помнила, что мама никогда им не пользовалась. Он был неподходящего размера — слишком большой для сливок, слишком маленький для всего остального.

Почему Гвен так рано накрыла стол к ужину? Конечно, это было разумно. Они вернутся из аэропорта как раз к ужину, но все равно мама не стала бы этого делать заранее, и началась бы безумная сутолока. Но мама боялась безумной сутолоки не больше, чем небольшого количества грязи. Эти тщательные приготовления показались Фебе излишней суетой. Это выглядело буржуазным — вот так заботиться о мелочах.

Но детям все же надо перекусить. Феба осторожно прошла на кухню, на кухню своей матери, где она больше тридцати лет проработала с ней бок о бок. Теперь она чувствовала себя в ней чужой. Все слишком блестело. Окна, края полок, каждая емкость — все сияло.

Такая чистая кухня казалась не знающей пощады, словно любая пролитая капля станет преступлением.

— Я не знаю, что делать, — сказала Элли. — Здесь все кажется другим.

— Да, все другое, — отозвалась Феба. — Придется к этому привыкать. — Она надеялась, что ее слова прозвучат, как у Джайлса, примирительно и весело.

Даже насос рядом с раковиной, старый железный насос с длинной ручкой, был покрашен. Бога ради, это же насос! Зачем его красить?

Элли снова заговорила:

— Там на озере ты назвала ее «бабуля». Мы должны ее так называть?

. Глаза защипало от слез — едких, горячих.

— Честно говоря, милая, я не сказала это машинально. Просто сорвалось с языка, я говорила о бабушке, как будто она здесь. — Феба не могла себе представить, как ее дети называют «бабулей» кого-то другого. — Мы спросим, как ей хочется, чтобы ее называли. А теперь давай поищем, чем перекусить.

Феба вышла на крытую веранду, где находились полки с припасами. Столы были отодвинуты от стены и уже накрыты: шесть мест за каждым. Гвен явно запланировала посадить отдельно детей и взрослых. Мама никогда так не делала, она всегда раздвигала большой стол и усаживала всех вместе.

Феба открыла дверцы пары буфетов, заглянула в холодильник.

— Ты была права, — сказала она Элл и. — Трудно понять, что она… — нельзя же вечно называть Гвен «она»! — …что запланировала Гвен.

Там стояло несколько пачек крекеров — и тех, что всегда бывали, и тех, что мама никогда не покупала. Проволочная корзина была полна фруктов: апельсинов, яблок и бананов. Мама всегда оставляла их для перекусов, но может, Гвен планирует сделать фруктовый салат? Феба могла об этом только догадываться.

Все это было непривычно.

— Мам, смотри, — позвала Элли, — Это может нам помочь, Рядом с холодильником к стене было прикреплено меню. Феба быстро его просмотрела. Ничто, на ее взгляд, не требовало такого количества фруктов или каких-то особых креке^ ров. Феба с облегчением взяла несколько яблок и велела Элли прихватить пачку крекеров.

Она постаралась не придавать значения тому, какими простыми оказались яблоки, Мама всегда покупала интересные сорта — «Шпионы прерии», «Харрелсонс», «Медовые золотистые». А это были «Красный деликатес».

День померк. Нечего притворяться, что все идет по-старому. И почти сразу же раздался сигнал автомобиля и хлопнула дверца. Приехал Йен.

Алекс и Клер выскочили на берег, горя желанием увидеть своих двоюродных брата и сестер. Феба шла помедленнее, неся Томаса и приноравливая свой шаг к Джайлсу. К тому времени, как они обогнули домик, все уже вышли из машины. Две младшие девочки, Эмили и Клер, визжали от радости, обнимая друг друга. Мальчики — Скотт и Алекс — прыгали с крыльца «ночлежки». Дети были счастливы. Но среди взрослых, ощутила Феба, царило напряжение. Отец стоял с поджатыми губами, разочарованный, Йен выглядел встревоженным, Джойс — обороняющейся. Гвен казалась спокойной, но не улыбалась.

Феба поздоровалась с братом и невесткой, потом повернулась к Гвен.

— Я дала детям яблок и крекеров, — сказала она. — Надеюсь, это ничего?

— Для этого они и предназначались, — любезно ответила Гвен. — Там еще целые залежи печенья.

Фебе и в голову не пришло искать печенье. Мама сладкое не любила.

— А где Мэгги и Элли?

— По-моему, они пошли в ванную, — ответила Гвен. Так они все называли удобства за домом — «ванная». Феба представления не имела почему, но они всегда употребляли это слово.

И действительно, мгновение спустя Мэгги и Элли спустились по дорожке, которая вела к «ванной». Элли побледнела и выглядела огорченной, Мэгги явно дулась и злилась.

Так и есть! Мэгги что-то не понравилось, и она постаралась довести это до сведения всего света.

Придя в восторг от перспективы спать в «ночлежке», четверо малышей теперь вбегали и выбегали из нее, хлопая двумя дверями. Хэл и Йен разгружали багажник. Ярко-розовый рюкзак, без сомнения, принадлежал Эмили. Футбольная сумка с «Могучими утятами» — Скотту. Потом пошли сумки попроще, и когда Йен, по указанию Хэла, поставил одну из них перед ночлежкой, Мэгги повернулась к Джойс и закричала:

— Мама! Ты же сказала…

— Мы сказали, что обсудим это, — перебил Йен.

Он закончил разгружать багажник и подошел к Фебе.

— Мэгги очень расстроилась, узнав, что ей придется спать с малышами в «ночлежке», — тихо сказал он, — поэтому мы подумали, что, если тебе все равно, она могла бы спать на софе в новом доме. Ее вещи будут в нашей комнате, она никому не помешает.

Мэгги не помешает? Мэгги неряха, ее вещи будут валяться повсюду.

Йен удочерил Мэгги, она была ребенком Джойс от ее первого, короткого брака. Будучи очень умной девочкой, — Йен и Джойс ни на миг не позволяли окружающим забыть, как умна Мэгги, — она выросла, как считала Феба, эгоистичной и избалованной. Благодаря потаканиям матери у нес были все привилегии старшего ребенка и не было никаких обязанностей.

— Элл и не останется одна в «ночлежке» с четырьмя малышами, — твердо произнесла Феба. — Это несправедливо, слишком много ответственности. Я не против, чтобы она в какой-то мере отвечала за Алекса и Клер. — Феба сама так делала в свое время. — Но не за всех четверых. Если Мэгги будет спать в новом доме, тогда или ты, или Джойс должны спать в «ночлежке» с вашими двумя детьми.

Джойс услышала только половину.

— Знаешь, мне кажется несправедливым ожидать, что Мэгги будет присматривать за детьми. Младшие дети — не ее ответственность.

— И не ответственность Элли, Или все мы… — Феба на миг остановилась и посчитала про себя: — …все мы, одиннадцать человек, спим в новом доме, или придерживаемся плана папы и Гвен.

— Не понимаю, почему мы не можем сделать, как делали всегда! — В голосе Джойс зазвучали истерические нотки. — Почему там не могут спать дети Гвен?

Дома Джойс носила длинные, свободные юбки коричневых тонов с узорами разных племен, дополняемые либо грубо расшитыми крестьянскими блузами, либо хлопчатобумажными блузонами в сочетании с жилетами ручной вязки. Эта одежда шла ей, смягчала резкие черты лица и скрывала чрезмерную худобу. Но на озере все ходили в джинсах, и теперь Джойс выглядела изможденной, недостатки ее осанки бросались в глаза.

— Дети Гвен — не дети, они взрослые, как и мы, — парировала Феба. Ничто не могло с такой легкостью превратить ее в союзницу Гвен, как противостояние Джойс. — Я не хочу там спать, ты не хочешь там спать. Почему мы должны заставлять их спать там?

Она круто развернулась и пошла прочь, не дожидаясь ответа.

В прошлом году Йен и Джойс настояли, чтобы на Рождество все собрались в их доме. Это было ужасно, и в один из редких моментов, когда они остались наедине, Феба пожаловалась Джайлсу.

— Запомни, — сказал он, — если бы мы жили в патриархальной семье, все карты были, бы теперь в руках у Джойс.

Она тогда непонимающе уставилась на него:

— О чем ты говоришь?

— Что происходит при настоящем патриархате, когда умирает королева? Кто правит замком? Кто составляет меню? Кто получает лучшие драгоценности? Жена старшего сына, а не дочери короля.

— У нас не патриархат.

А вот пункт о драгоценностях в мамином завещании был, их следовало поделить между Фебой и Эми. Это показалось Джойс оскорбительным — она рассчитывала на треть. Она обожала Элеонору, даже трепетала перед ней и настаивала при каждом удобном случае, чтобы ее считали дочерью Элеоноры в той же мере, как Фебу или Эми, — или скорее в той же мере, как Фебу, и в гораздо большей, чем Эми.

Разумеется, дело было не в драгоценностях, хотя после того как Эми сказала, что они ей не нужны, Феба получила их все, — дело было в том, кто в семье главный, кто принимает решения, а Джойс явно хотела и этого.

— Исходя из политической ориентации Джойс, кажется очень странным, что она рассчитывает на патриархальные законы собственности.

Джойс провозглашала себя социалисткой.

— Знаю, — согласился Джайлс. — Вот почему все это выглядело так интересно.

Но со времени той беседы Король нашел себе новую Королеву. Как бы странно ни было видеть на месте мамы Гвен, наверное, это было гораздо лучше, чем увидеть на этом месте Джойс.

Феба направилась к главному дому. Гвен была на кухне.

— Чем я могу помочь?

— Сегодня вечером ничем, — ответила Гвен. — Я думала о том, что завтра утром мы наладим дежурства. Мы не можем все сразу — вы, я, Холл и, Джойс и Эми — пытаться помочь одновременно, не говоря уже об Элли и Мэгги.

Насчет помощи Мэгги уж точно не стоило беспокоиться — эта девочка помогать не станет. Да и Эми тоже, если уж на то пошло.

— Но вы можете остаться и поговорить со мной, — приветливо сказала Гвен. — Йену и Джойс я уже сообщила об этом. По пути сюда мы забрали почту, и оказалось, что мой племянник — на самом деле мой внучатый племянник — едет сюда вместе с Холли и Джеком. Ему шестнадцать лет. Он может спать на мужской половине в «ночлежке» и поможет Элли и Мэгги с остальными детьми.

Моя Эми не против помочь. Это не Элли возражает против «ночлежки». Но Феба промолчала. Гвен умная женщина, она скоро увидит разницу между двумя девочками.

Как всегда делала мама, когда они собирались вместе, Гвен расставила блюда на узком сосновом сервировочном столике, но когда все начали к нему подходить, она попросила Фебу помочь ей отодвинуть столик от стены:

— Чтобы мы смогли подходить сразу с двух сторон.

— Вот так я с ней и познакомился, — засмеялся Хэл. — Она заставила обслуживающий персонал отодвинуть столик от стены.

Гвен улыбнулась ему:

— По крайней мере здесь нет удлинителя, на котором мне придется стоять.

Это была явно понятная только им шутка, но Джойс настояла, чтобы они объяснили, после чего она показалась не такой уж интересной, но так всегда бывает с подобными вещами. Феба не винила отца или Гвен за то, что их история была такой обычной; Джойс не следовало спрашивать.

Подать ужин оказалось удивительно легко. Секунд тридцать Феба пыталась сделать вид, что это из-за того, что дети с прошлого года повзрослели, лучше могли обслужить себя. Но дело было не в этом. В этом году все было лучше организовано. Ничего не забыли подать на сервировочный столик или поставить на столы. В каждом блюде были две ложки, Хлеб и масло, соль и перец, напитки и салфетки — все было под рукой. Гвен проделала отличную работу.

Феба наполнила свою тарелку, села рядом с высоким стульчиком и принялась измельчать еду для Томаса. Она почувствовала, что сидевший напротив Джайлс толкает ее под столом, и взглянула на него. Его улыбка спрашивала: «С тобой все в порядке»? Она кивнула. Сейчас — да.

На каминной полке тоже стояли цветы. Это был золотарник, его нежные, с тяжелыми головками стебли склонялись над краями высокого керамического кувшина. Дубовая доска светилась мягким медово-золотистым светом. В прошлом году доска была почти коричневой — старый лак стал липким и покрылся налетом пыли, отчего дерево потускнело. Гвен, должно быть, соскоблила старый слой и заново покрыла дуб лаком. Сама работа, вероятно, не заняла много времени, но реставрация дерева — непростая работа, и вся эта грязь… Феба подумала, что вряд ли когда-нибудь взяла бы на себя труд это сделать, но каминная полка и в самом деле выглядела чудесно.

Она посмотрела через плечо. Отец и Гвен накладывали еду. Гвен шла последней, словно была хозяйкой, но ведь она, собственно, ею и была.

Гвен поставила свою тарелку на край сервировочного столика и накрыла все кастрюли крышками, чтобы сохранить еду теплой. Она снова взяла тарелку и повернулась, чтобы сесть, но за взрослым столом мест больше не было.

Место за взрослым столом заняла Мэгги.

Перед ужином Гвен сказала, что дети будут есть на веранде. Она совершенно ясно дала это понять, Мэгги не могла ее не слышать. Но девочка все равно явилась и села за стол со взрослыми.

Феба пришла в ярость.

Йен моментально подвинул свой стул.

— Сюда, Гвен, здесь много места! Мы принесем еще один стул.

Но Джайлс уже был на ногах, беря свою тарелку.

— Нет, я пойду помогу Элли. Ей трудно одной со всеми малышами. Сюда, Гвен, садитесь, пожалуйста.

Это был не Джайлс на отдыхе, это был Джайлс — генеральный советник Айовского университета, моментально принимающий решения, действующий быстро и настолько решительно, что никто не дерзал с ним спорить. Он уже забрал у Гвен ее тарелку и вел ее к освободившемуся стулу.

— Я ни к чему здесь не прикасался. Все — стакан, салфетка, вилка, все чистое.

Но в отпуске Джайлс совсем не хотел быть генеральным советником.

Йен вспыхнул от унижения. Он знал, что должен был заставить Мэгги уйти. Феба видела, что Джойс начинает ощетиниваться, готовая защитить Мэгги. Девочка так любит взрослые разговоры! Она просто слишком умна для других подростков.

Для кого это Мэгги чересчур умна? Здесь был только один подросток — Элли. Милая, готовая помочь, ответственная Элли.

Феба снова повернулась к высокому стульчику и принялась разминать лазанью Томаса. Теперь она превратилась в кашу, и ему было трудно ее есть.

Ничего бы этого не случилось, будь мама жива.

Глава 6

Они сидели вчетвером на сиденье, рассчитанном на троих. Эми чувствовала, что Джеку не нравится, что его пассажиры так теснятся, но самой ей было вполне удобно. Ни она, ни Холли, казалось, не возражали против того, что они так плотно прижаты друг к другу и пристегнуты одним ремнем (Генри сходил с ума, когда его касались), поэтому Эми не приходилось наклоняться вперед и держаться неестественно прямо, как она это делала, когда оказывалась между Генри и Томми.

Ей приятно было общество этих людей. Конечно, мальчик Ник, светлокожий, с темными волосами, казался типичным мрачным подростком, но по сравнению с подростками, которых знала Эми, — маленькими, целеустремленными, едва ли не страдающими от анорексии и рассматривающими Эми как врага, когда-то бывшего кумиром, человека, которого надо свергнуть с трона… по сравнению с ними Ник был просто прекрасен.

Холли — чудо, идеальный для Эми человек, с которым можно с удовольствием разделить долгую поездку в машине, У нее был более сдержанный, более независимый характер, чем у Эми, но, как и у Эми, одежда и обувь занимали в ее жизни то место, которое у других женщин занимают муж и дети. Холли тоже ужасало отсутствие удобств на озере, даже больше, чем Эми.

— Не знаю, как я выживу без фена!

— Приходится говорить своему стилисту, — засмеялась Эми, — что едешь в Европу и в чемодане нет места для адаптера. Только так можно заставить их понять, что у тебя действительно не будет фена.

Холли и ее брат были привлекательными людьми, с яркой внешностью: глаза орехового цвета, веснушки на носу, каштановые волосы с медным проблеском… хотя Холли непринужденно заметила, что у Джека эти блики натуральные, высветленные в его волосах ярким солнцем Кентукки, а ее — продукция салона-парикмахерской.

— Я заставила его пойти со мной, — сказала она, — чтобы они увидели, что именно мне надо.

— У каждой женщины должен быть брат, — заметил он. — Мы очень полезны.

Он вел машину легко, левая рука покоилась на верхней части руля, правая была вытянута вдоль спинки сиденья, чтобы дать Эми и Холли побольше места. Холли свои природные краски подчеркнула — на ней была рубашка табачно-коричневого цвета, изумительно ей шедшая. Рубашка Джека из плотной ткани была цвета морской волны, и самое лучшее, чем могла объяснить Эми такой выбор цвета, это то, что Джек явно не слишком интересовался собственной внешностью. Спутанные волосы падали на лоб — Холли уже спросила, почему он не подстригся, — но Эми нравилось, что они выглядят такими мягкими и взъерошенными.

Его тип казался ей знакомым. Это был парень из числа практичных, надежных мужчин. Она знала несколько таких. В ее мире они были администраторами на гастролях, звуко-инженерами и осветителями.

Это были чудесные ребята. Открытые, с легким характером и сильные, они всегда могли заставить тебя улыбнуться, всегда со всем справлялись. Они могли открыть машину, когда ты забывала ключи внутри, могли снова осветить арену, когда то и дело выбивало пробки, могли заставить работать холодильную установку, когда всего за несколько часов до представления каток был покрыт большими лужами. Они никогда не сдавались и верили, что могут починить все, что угодно. Было просто здорово, что рядом с тобой такие люди.

Правда, их невозможно было узнать поближе. Они прятались за всей этой практической деятельностью. Они никогда не задавались трудными вопросами и были слишком заняты устранением всевозможных препятствий. Они жили данной минутой — прошлое прошло, а будущее еще не наступило. Поэтому хоть и было приятно, что они рядом, они не казались интересными.

Но они могли сделать все. Если кто-то сможет убедить отца и Йена провести в «ночлежку» свет, это будет человек вроде Джека.

В последний раз Эми видела свою семью на Рождество. Устроить это было нелегко — праздники у нее всегда были заняты. Она или ехала на платформе во время парада, или участвовала в шоу, или то и другое вместе. Рождество, наступившее через месяц после смерти ее матери, ничем в этом смысле не отличалось от других. Она лишь выполняла давние обязательства.

Но на следующий год она была полна решимости присоединиться к своей семье хотя бы на часть праздника. О самом рождественском дне, разумеется, и речи быть не могло, но она так составила свое расписание на двадцать шестое декабря, чтобы вылететь из Нью-Йорка в Айову с наименьшими потерями.

Однако после Дня благодарения Феба оставила сообщение, что в этом году их семья соберется в доме Йена в Калифорнии.

Эми тут же перезвонила ей.

— В Калифорнии? Почему?

Они всегда все праздновали дома.

— В прошлом году мы все были такие несчастные, — ответила Феба. — Поэтому Йен предложил в этом году нечто совершенно новое, чтобы сменить обстановку. И папа согласился.

— Когда вы решили?

— Не знаю. Думаю, мы начали обсуждать это летом, но окончательно все решилось вчера.

Летом? Эми не могла в это поверить. Почему они ей не сказали? Если бы она узнала об этом летом, она бы устроила свои выступления в Лос-Анджелесе и провела с ними все праздники.

Года два назад Томми привез всю свою семью на Рождество в Лос-Анджелес, и они тогда здорово повеселились. Он достал билеты на парад матча «Розовой чаши» и организовал тур по Диснейленду, чтобы все его племянницы и племянники смогли попасть на лучшие аттракционы, не выстаивая очередей. Их местный агент обеспечил всех отдельными номерами, и дети пользовались обслуживанием в номере, плавали в бассейне отеля, а женщины ходили к косметологу и на массаж. Это было Рождество, которое надолго останется в их памяти.

Феба сказала, что семья Ледженд нуждалась в чем-то совершенно новом. Как насчет Рождества в роскошном отеле, которое могла устроить Эми? Это было бы нечто совершенно новое.

Но теперь уже поздно. Она обязана была находиться в Нью-Йорке.

Поэтому ей пришлось изменить все планы, а потом она едва не опоздала на самолет. Измученная разговорчивым соседом, путешествовавшим на премию постоянному клиенту, который был в восторге от того, что сидит рядом с Эми Ледженд, она не смогла поспать во время полета. Когда Эми добралась до дома Йена, она измучилась вконец.

Как и все остальные. Дом Йена и Джойс был не слишком просторным, и все ощущали недостаток уединения. Джойс запланировала необыкновенно изысканное угощение, и все остальные планы были подчинены его приготовлению. Йен и Джойс очень трепетно относились к окружающей среде — и Эми понимала, что это правильно, — но накормить тринадцать человек три раза в день, не использовав ни единой бумажной тарелки или стаканчика? Эми казалось, что она, Феба и Джойс прикованы к кухне, а она ненавидела кухонную работу.

«Давайте сходим в ресторан! — хотелось взмолиться Эми. — Закажем по телефону пиццу, китайскую еду, все, что угодно. Я заплачу».

Но тут распоряжалась Джойс. Ее невестка была исполнена решимости быть ответственной за этот праздник, как раньше мама. Поэтому Эми ничего не сказала ни про пиццу, ни про Диснейленд. Она только без конца загружала и разгружала посудомоечную машину.

А на озере не будет даже посудомоечной машины. Внезапно Эми захотелось предупредить Холли и Джека — этих двух милых людей, между которыми она сидела, — о том, что представляет собой ее семья. Объяснить им, что значит для Йена и Фебы озеро, как странно они воспринимают многие вещи. Пожалуйста, будьте осторожны! Пусть они поступают как привыкли.

Но почему Холли и Джеку надо подстраиваться под Йена и Фебу? Почему Йен и Феба не могут быть великодушными, пойти на компромисс?

Потому что они не могут.

Ник слушал свой CD-плейер на такой громкости, что Эми был слышен монотонный скрежет, доносившийся из наушников. Холли и Джек разговаривали о финансовой стороне сделки, которую только что совершил Джек. Они подробно объяснили Эми ее суть, чтобы она не чувствовала себя исключенной из беседы, но едва она начала думать про Йена и Фебу, как сосредоточиться на чем-то другом стало трудно.

В начале поездки они мчались по федеральной автостраде. Вокруг простор, прерия Миннесоты расстилается по обе стороны шоссе. В первые полчаса им попадались щиты, рекламирующие какой-то фирменный магазин, затем — казино в индейских резервациях. Миновав резервации, они съехали с федеральной автострады; здесь уже нечего было рекламировать. Поля сухие, вдоль русел речушек — тонкие деревца.

Тени удлинились, и путники въехали в страну шахт. Дорога петляла между огромных гор земли, вынутой экскаватором при добыче железной руды открытым способом. Это была возвышенность Месаби. Руда, добываемая из этой земли и превращаемая в сталь, выиграла две мировых войны.

— Я хочу остановиться в Нашуолке, — сказал Джек. — Чутье мне подсказывает, что это последнее место, где можно заправиться.

— Похоже, что так, — отозвалась Эми.

Нашуолк оказался очень маленьким городком, прилепившимся к краю шахты. По форме он напоминал букву «Т», дорога округа проходила вдоль шахты, а Главная улица шла перпендикулярно и, встречаясь с дорогой округа, заканчивалась у шахты тупиком. Город имел от этого довольно странный вид. Несмотря на его маленькие размеры, дома строились близко к дороге и друг к другу. Даже церкви теснились к обочине. Никто не хотел тратить на застройку землю, под которой могла оказаться руда.

Заправочная станция находилась на пересечении дороги округа и Главной улицы. Джек подъехал к насосам, а Холли и Эми отправились в туалет. Это была не только последняя бензозаправка, но и последний нормальный туалет, последняя горячая вода из крана, Когда они вышли, Джек как раз расплачивался, — Кто-нибудь хочет содовой? — крикнул он через плечо.

Они покачали головой.

— Ник в туалете? — спросила Холли.

— Да вроде нет.

Холли скривилась:

— Куда он мог уйти?

Напротив заправочной станции расположился бар. Они окинули взглядом Главную улицу и убедились, что баров на ней было чуть ли не больше, чем магазинов. Холли вздохнула:

— По-моему, мы вот-вот превратимся в ищеек.

— Вон там смотровая площадка, — сказала Эми, — с которой можно посмотреть на шахту. Может, он забрался туда?

В конце Главной улицы, перед высоким забором, огораживающим шахту, стояла маленькая деревянная башня. Наверху кто-то был. Ник! Эми и Холли подошли к башне.

— Потрясный видок, — сказал он, когда они взобрались по ступенькам. — Что это?

Он в первый раз завязал разговор, — Это шахта по добыче железной руды. — Эми достигла верха площадки. — А, нет, думаю, теперь это озеро.

В последний раз она карабкалась на эту башню в детстве. Тогда шахту закрыли всего год или около того назад, и можно было увидеть ее внутренность — яркую оранжево-красную землю. Это был рукотворный каньон, по стенам которого спиралью спускались на дно дороги.

Но за долгие годы он наполнился водой, темной, неподвижной, которая казалась ледяной и глубокой. Все, что можно было увидеть, — крутой, ржавого цвета берег, увенчанный забором, чтобы не подпускать к бывшей шахте людей. Вода не использовалась ни для катания на лодках, ни для плавания, ни для рыбалки.

Холли начала задавать вопросы о шахтах, на большинство из которых Эми ответить не могла.

— Это знает папа.

Джек поднялся к ним на площадку, и та внезапно словно сделалась меньше. Он поглядел на воду и передернулся:

— У меня от нее мурашки бегут по коже.

— Да? — удивилась Эми. — Почему? Она такая спокойная.

— Похоже, да. Кажется, что здесь утонула тысяча людей и она такая спокойная, потому что превратилась в кладбище.

— Нет, — сказала она. — По крайней мере я об этом не знаю. Она наполнилась водой постепенно. Через много лет после того, как шахту закрыли.

— Знаю. — Он пожал плечами. — Наверное, мне просто не нравится глубокая вода.

Эми посмотрела на него. Неужели она ошиблась на его счет, решив, что он похож на знакомых ей звукоинженеров и осветителей? Эти мужчины никому, даже самим себе, не признаются, что им не нравится глубокая вода.

Сделка, о которой говорили Джек и Холли — та, что помешала ему подстричь волосы, — была его сделкой. Тот тип мужчин, о которых она подумала, не имели своего дела — они становились руководителями в чужом бизнесе.

— Почему ты не любишь глубокую воду? — спросила она. — Ты же наверняка умеешь плавать.

— Да, но как тебе может помочь умение плавать, если ты заперт в подводной лодке?

Эми не поняла. Озадаченная, она вопросительно посмотрела на Холли.

— Наш отец плавал на подводных лодках, — сказала Холли. — Он надолго погружался на гораздо большую глубину, чем здесь. Джек считает, что это занятие не по нем.

— Джек ничего не считает, — отозвался Джек. — Джек уверен.

— Ты никогда не был на подлодке, — заметила Холли.

— Пришлось, — возразил он. — Когда мне было тринадцать. Плавание для родственников. — Он повернулся к Эми и Нику, чтобы объяснить: — Мы были в южной Калифорнии, и у папы была своя подлодка, поэтому он устроил трехдневное плавание для родственников — члены команды могли взять на борт своих сыновей и племянников. Некоторые из молодых взяли своих отцов. А папа взял меня.

— Я и забыла, — проговорила Холли.

— Потому что тебе не пришлось плыть, — сказал ей Джек, — иначе бы ты запомнила.

— Помню, как я разозлилась, — ответила она. — Не могла поверить, что ты плывешь, а я нет — я ведь была старшей.

— Нужно было тебе позволить. Тебе, вероятно, безумно бы там понравилось, и теперь ты носила бы морскую форму с парой звезд на погонах.

— Я никогда не смогла бы служить на флоте, — сказала Холли. — Я жутко выгляжу в синем. Мне нужно бы в армию, оливковый цвет мне к лицу.

Эми это показалось вполне достаточной причиной. В конце концов, она выбрала свою карьеру потому, что мало таких занятий, где людям можно носить шелк «марабу».

— Я так поняла, что подлодка тебе не понравилась, — обратилась она к Джеку, по-прежнему опираясь на перила и повернув к нему голову.

— Я ее возненавидел, — Он запустил пальцы в свою лохматую шевелюру. — Это была пытка, самые длинные три дня в моей жизни. И дело было не в том, что подростки ненавидят все, что связано с их отцами, хотя я, конечно, сполна вкусил и этого. Я действительно чувствовал, будто мне нечем там дышать. Я тогда только начал расти и с трудом управлялся со своим телом на твердой земле, а тут меня сунули в узкую металлическую трубу на ядерном реакторе. Когда все наконец кончилось, думаю, я не входил в дом с неделю — так рад был снова видеть солнечный свет и звезды.

— Папа, должно быть, был разочарован, — сказала Холли.

— Это действительно не улучшило наших отношений, — признал Джек.

Он разочаровал своего отца! Эми посмотрела на свои руки. Все это было ей знакомо. Ее родители с трудом понимали, что делать с ребенком, который не любит читать, не может обобщить свои мысли хотя бы в одном маленьком параграфе и отказывается изучать первобытные, культуры, потому что одежда того периода недостаточно красива..

— Наверное, ты и сам был собой недоволен, — заметила Эми.

. — Конечно, — согласился он. — Могло показаться, что я хотел позлить его при каждом удобном случае, но это неверно. Просто так получилось. — Он оттолкнулся от перил. — Все эти люди, которые пишут о ритуалах посвящения в мужчины, они, похоже, никогда не говорят о тех детях, которые провалились. Что происходит с нами? Куда идти, если вы подвели не только своего отца, но и всю свою культуру?

Он преувеличивал, превращая все в шутку. Но Эми понимала, что это все еще волновало его.

Она поняла и кое-что еще. Хотя Ник забился в самый дальний угол площадки, хотя простоял, повернувшись к ним спиной и не проронив ни слова, он слушал, и слушал внимательно.

Они возвращались к грузовику, когда Эми вспомнила про молоко.

— А нам надо купить молока?

— Убей меня, я не помню, — сказал Джек.

— Я тоже, — поддакнула Холли.

— Дело в том, что в холодильниках на озере мало места, — объяснила Эми, — поэтому мы всегда останавливаемся и покупаем молоко по дороге туда.

— Ничего не имею против, но если бы мама этого хотела, она бы мне сказала, — очень уверенно заметила Холли.

— Не знаю… моя сестра все время покупает по дороге молоко.

— Мы сделаем все, что ты захочешь, — сказал Джек. — Но я не могу представить, чтобы мама пустила что-нибудь на самотек. Все было запланировано, до последнего пакета молока. И если она действительно ожидает, что мы привезем молоко, мы развернемся и вернемся. Я не против. На самом деле я чувствую, что мне придется ездить в город каждый раз, когда моя сестра захочет принять ванну.

— А что, неплохая мысль, — одобрила Холли.

Но у Эми было неспокойно на душе, когда они сели в грузовик.

Тебе двадцать шесть лет, напомнила она себе. Ты выиграла золотую олимпийскую медаль. Какое имеет значение, купишь ты молоко или нет? Это не ритуал посвящения в женщины, не плавание на подводной лодке.

Мама подожмет губы:

— Эми, ты должна была сообразить…

Но мамы там не будет.

Что ж, тогда ее с превеликим удовольствием упрекнет Феба. По правде говоря, Феба даже больше маминого печется о мелочах. Мама посчитала бы забывчивость Эми неудобством, Феба увидит в этом еще одно доказательство того, что Эми идиотка.

Они поехали. Ник прислонил голову к окошку и закрыл глаза, но Эми показалось, что он не спит. Интересно, кто он такой и почему находится здесь?

Вначале прерия уступила место шахтам, теперь шахты сменились лесами. Высокие деревья росли близко друг к другу. Кленов и бузины больше не было, зимы на этой северной широте для них слишком холодны. За исключением березы и тополя, деревья здесь были вечнозелеными: виргинская сосна, бальзамическая пихта, лиственница, белая сосна и европейская ель. Света сквозь их кроны пробивалось мало, и по обочинам дороги росли только полевые цветы. Линия электропередач дотянулась до последнего дома и оборвалась. За этим домом не было ни электричества, ни телефонов. Дорога превратилась в тонкую ленту, вьющуюся между стеной деревьев.

Знак Службы охраны лесов штата, коричневый с желтыми буквами внутри, направлял путешественников к общественной стоянке. Джек свернул с асфальтированной дороги, и из-под колес брызнула щебенка. Еще через милю, после другого знака, они снова свернули.

Это была дорога, ведущая к озеру. Узкая песчаная дорожка, по которой могла проехать только одна машина. Когда-то растительность по краям дороги была вырублена, но это было так давно, что подлесок — тополя, сосны и березы — стал почти взрослыми деревьями. На песчаных почвах здесь и там росли мох, гаультерия и покрытая серебристым налетом черника.

— Здесь действительно красиво, — сказал Джек.

— Да, — согласилась Эми. Она всегда забывала, как красиво на озере.

Все здесь казалось знакомым: просвет среди деревьев, через который б первый раз видно озеро, небольшой подъем дороги, названия на табличках перед каждым домиком. Знакомые фамилии: Хенсон, Пиньянски, Наттинг… Кто-то местный, кто-то приезжает на лето.

Эми очень не любила сюда приезжать, просто ненавидела. Раньше они оставались на озере все лето, и ей приходилось на два с половиной месяца лишаться катания. Ни одна из девочек, с которыми она тренировалась, не верила, что семья Эми заставляет ее это делать.

Но ни одна из этих девочек, чьи семьи, казалось, понимали всю важность тренировок, чьи семьи дорожили усилиями своих дочерей и доводили себя чуть ли не до разорения… ни одна из этих девочек уже больше не выступала на соревнованиях.

А она выступала.

Во время очередного перерыва прошлым летом она вызвалась принять участие в медицинском обследовании женщин-спортсменок. Годы напряженных тренировок вызывали у большого числа спортсменок задержки менструаций, что часто сказывалось на прочности костей.

Но менструальный цикл Эми и прочность ее костей оказались нормальными для двадцати шести лет. Кроме того, у нее никогда не было серьезных травм. Да, она тщательно разогревалась, но ее кости, мышцы и связки обладали эластичностью, какая бывает далеко не у всех спортсменов.

Специалисты были поражены. Когда она начала заниматься фигурным катанием? Как много она тренировалась в детстве? Какое у нее было расписание? Диета? Они расспрашивали о семье, о прочности костей ее матери и сестры.

Она как смогла ответила на все их вопросы, а потом добавила:

— Пока я не перешла в старшую группу, родители не позволяли мне кататься летом. Каждый год два или три месяца я отдыхала.

И внезапно в комнате наступила тишина. То, что она сообщила, оказалось очень важным.

Подходя к самой протяженной стороне озера, дорога выровнялась, и наконец появилась табличка ее семьи — «ЛЕДЖЕНДЫ: ХЭЛ И ЭЛЕОНОРА, ФЕБА И ЙЕН И ЭМИ».

Табличка была сделана до ее рождения, поэтому «и Эми» было втиснуто в угол, нарушая симметрию надписи.

За двадцать шесть лет никто не позаботился сделать новую табличку.

Теперь наверняка сделают новую, включающую Гвен, Холли и Джека.

Полоска земли между дорогой и озером густо поросла лесом. Между деревьями извивались посыпанные песком дорожки.

Сделав плавный поворот, Джек свернул на подъездную дорожку семьи Эми. Посередине росла большая ель. Он обогнул ее, и они увидели домик.

— Чудесно! — воскликнула Холли. — Я и не представляла себе, какая это прелесть, как на картинке в детской книжке.

Это был «главный» дом. Маленький, обшитый медового Цвета сосновыми бревнами, он стоял под зелено-коричневой кровлей. Пространство между дорогой и озером заполняли березы, их белая кора слоилась, похожая на папиросную бумагу, а сам дом затеняли сосны. Он стоял справа от подъездной дорожки, а слева располагалась «ночлежка» и начиналась дорожка, ведущая к двум другим домикам.

Эми вглядывалась сквозь ветровое стекло. Дверь-сетка дома открылась, и оттуда вышел ее отец, а следом за ним, спустя мгновение, — светловолосая женщина. На руках она несла сына Фебы Томаса.

Джек через Эми дотронулся до плеча сестры и указал на их мать и малыша:

— Можно возвращаться — она счастлива.

Холли и Эми пришлось ждать, пока Ник освободит выход. Джек первым выбрался из машины и пошел по усыпанному хвоей песку. Через секунду он уже был рядом с матерью и, положив руку ей на плечо, тихо и быстро что-то говорил ей. Она кивала, словно отвечая: да, да, она уже знает.

Гвен с улыбкой подошла к грузовику.

— Ник, — услышала Эми, — как здорово, что ты тоже приехал.

Ник не стал сопротивляться, когда Гвен одной рукой обняла его — она по-прежнему держала Томаса, — но не обнял ее в ответ.

— Они не дали тебе возможности отказаться, да?

— Им и не нужно было. Они знали, что я не откажусь.

К этому времени Эми выбралась из грузовика и оказалась в объятиях отца.

— Как чудесно, что ты приехала, милая моя, — сказал Хэл.

Было видно, что ему хорошо. На Рождество он был худой и бледный, и Эми тогда в первый раз подумала о том, что он стареет, но сейчас он набрал потерянный вес, и в его руках снова чувствовалась сила.

— Как твоя лодыжка? С тобой будет все в порядке? У тебя ведь раньше никогда не было травм?

Как же иногда перевирают сообщения!

— Это была не я — я здорова. Это у другого.

— Вот и хорошо. На сколько ты приехала?

— Еще не знаю. Это зависит от многого.

— Прекрасно.

Затем он повернулся и представил ее Гвен.

Новая жена отца, несмотря на свой возраст, была очень красивой. Светлые волосы, высокие скулы, как у ее детей, но ни их ярких красок, ни их решительных подбородков. На ней были свободные брюки цвета хаки и белая водолазка. Она выглядела решительной и элегантной. Мама настаивала, чтобы на озере все ходили в темном, тогда не придется слишком часто ездить в город стирать. Но Гвен, очевидно, не возражала против стирки.

Гвен призналась, что просто умирала от желания познакомиться с Эми, и Эми сказала то же самое про себя… а потом, хотя она готова была ущипнуть себя за эти слова; виновато добавила:

— Мы не привезли молоко. Надеюсь, это ничего?

— О Боже, конечно! Если бы привезли, случилась бы катастрофа. В холодильнике нет ни дюйма свободного места.

— А где же все? — спросила Холли. — Я ожидала, что здесь будет целая толпа.

— Мама их всех умертвила, — сказал Джек, — чтобы завладеть младенцем.

Гвен стукнула его по руке.

— Мэгги и Джойс поплыли на каноэ, Джайлс спит. Остальные пошли спускать на воду лодку. А мы сидим с этим маленьким человечком. — Она тихонько похлопала Томаса по животу. В ответ он довольно заурчал..

— Куда нам нести свои вещи? — спросил Джек. — Эми что-то говорила про «ночлежку». Это она? — Он указал на старое сооружение.

— Да, это «ночлежка», и Ник будет спать здесь с остальными детьми, а вы трое размещайтесь в бревенчатом доме.

— Мы будем жить в бревенчатом доме? — удивилась Эми. — А где же тогда спят все остальные?

— Четверо взрослых спят в новом доме, — твердо произнесла Гвен и пошла к задней дверце грузовика. — Ага, вижу, это вещи Холли… — было совершенно ясно, что какие бы то ни было дискуссии по поводу того, кто где спит, отменяются, — …и либо у Джека исправился вкус, либо эти кожаные красавцы принадлежат вам, Эми.

— Да.

Эми было интересно, как реагируют на подобную решительность ее брат и сестра. Вероятно, плохо, решила она.

Для них это должно быть гораздо тяжелее, чем для меня. Я не против изменений, а они — против.

Дом, в котором предстояло спать Эми, Джеку и Холли, был самым старым сооружением на озере, единственным из всех, построенным в стиле первых поселенцев — из бревен. Он был приспособлен к суровым зимам Миннесоты: толстые стены, маленькие окна. Поэтому домик, казавшийся с наступлением вечера воплощением сказочной фантазии, днем был темным, даже мрачным.

Вслед за Холли и Гвен Эми вошла внутрь. Женщины немного помедлили, чтобы глаза привыкли к полумраку. Первая комната была маленькой квадратной кухней, оснащенной столом с выложенной керамической плиткой столешницей, газовой плитой и приземистым маленьким холодильником. Здесь же был старомодный насос, установленный рядом с раковиной, на плите стояли два больших чайника.

За кухней находилась основная комната, обогреваемая обычной старой печкой, сделанной из железной бочки. На этой печке стояли еще два чайника. Вот так здесь получают горячую воду — накачивают с помощью насоса, а потом кипятят. Рядом с кухней поместилась еще и маленькая спальня с двумя односпальными кроватями, а вдоль обращенной к озеру стены тянулась узкая закрытая веранда, где стояла двухъярусная кровать.

— Холли и Эми займут спальню, — сказала Гвен, — а Джек будет спать на веранде.

Он пошел к главному дому за остальными вещами, а Гвен показала Холли и Эми, где лежат кофе и чай и как топить печку. Она сказала им, что делать, если вдруг выключился холодильник. Объяснила, как перед пуском залить водой насос, если он откажет.

Холли внимательно все слушала.

— Мне кажется, я поняла, — сказала она и посмотрела на Эми. — Но ты, наверное, все это знаешь?

Эми вздрогнула:

— Нет, боюсь, что не знаю.

Она даже не слушала. Здесь она была младшей сестрой. Ей не нужно понимать, как что происходит. Остальные все знают, и если им понадобится ее помощь, они скажут, что делать.

Томми сказал, что она ведет себя так потому, что у нее нет выбора, но что ей вовсе не нужно навсегда оставаться младшей сестрой. Все изменится, сказал он, если она постарается, и, возможно, он прав, но это, казалось, того не стоило. Во всяком случае, не сейчас, когда она приехала сюда на такое короткое время, не тогда, когда тут Феба и Йен, которые, конечно, не изменились.

— Я только знаю, что надо спать с открытым окном, чтобы не угореть из-за утечки пропана.

— Так мы и сделаем, — сказала Холли.

Джек принес остальной багаж, поместив ее и Холли вещи в спальню. Холли поставила свой чемодан на кровать, ее мать стояла, готовая помочь разобрать вещи. Джек показался в дверях маленькой спальни.

— Ну и как тут идут дела, мама? — спросил он.

— Чудесно, — ответила Гвен. — Как видишь, это красивое место.

Эми внезапно поняла, что она здесь лишняя: Гвен не может говорить при ней искренне, и самое лучшее, что она может сделать, единственное, что она может сделать, чтобы помочь им, — это уйти и дать детям и матери возможность побыть наедине.

— Если вы не против, — сказала она, — я бы сходила ка озеро.

— Составить тебе компанию? — посторонился, пропуская ее, Джек.

Он предложил это из вежливости. Ему хотелось остаться и поговорить с матерью.

— Нет-нет. Думаю, дама в блузке цвета фуксии уже отказалась от мысли меня найти.

— Это точно. Значит, тебе не придется прятаться здесь в туалете.

— Наверняка.

Она улыбнулась и вышла. От фасада дома несколько ступенек вели к озеру, но мостки были только перед главным домом. Эми пошла туда. Приближаясь, она услышала звонкие голоса детей, а мгновение спустя показались четверо малышей — Алекс и Клер, Скотт и Эмили, — взбиравшихся по берегу. Они торопливо, мимоходом поздоровались с ней и помчались дальше.

Через минуту она увидела сестру. Феба несла, как ей показалось, чуть ли не с полдюжины спасательных оранжевых жилетов. Временами ей приходилось поворачиваться боком, чтобы пройти между деревьями.

Эми бросилась ей навстречу:

— Давай помогу. Что надо сделать?

— Да нет, ничего. Они не тяжелые, мне так удобно.

— Куда ты их несешь? — Эми отступила в сторону.

— Мы сто лет держали их в носовой части лодки, — сказала через плечо Феба. — Не думаю, что они еще когда-нибудь нам понадобятся. Поэтому я подумала, что можно отнести их в гараж.

Если они никому не понадобятся, зачем вообще их хранить? Почему просто не выбросить?

Но Эми ничего не сказала. Она не будет вмешиваться.

— Папа и Гвен обрадовались, что ты приедешь, — сказала Феба. — Сколько ты сможешь здесь пробыть?

— Еще не знаю. Это от многого зависит.

Эми ускорила шаги, чтобы открыть боковую дверь гаража.

Большой, отдельно стоящий гараж располагался между дорогой и новым домом. В этом железорудном районе гаражи иногда строились крупнее семейных домов, и в данном случае так и было. Гараж, сооруженный человеком, который работал на шахте электриком, был больше и, возможно, даже лучше построен, чем новый дом.

Чтобы войти в гараж, Фебе снова пришлось повернуться боком. Предвечерний свет упал ей на лицо; она выглядела бледной, глаза усталые и напряженные.

Что-то было не так, на озере Феба не должна так выглядеть. Она должка быть здесь счастливой.

Жизнь Фебы в Айова-Сити была неимоверно деятельной и состояла из множества событий. Когда бы Эми с ней ни говорила, казалось, что происходит миллион вещей одновременно; она всегда планировала походы девочек-скаутов, вечеринки для класса, равно как и бесконечные дела на работе, беспокоясь о своих студентах-юристах, о юридической помощи, которую она оказывала неимущим. Она много трудилась и на озере, разумеется, — ведь она была Феба, но здесь она делала одно дело за раз и успокаивалась, снова делалась мирной.

Но не в этом году.

Давай я возьму жилеты… давай помассирую тебе плечи. Эми страстно хотелось что-нибудь сделать для сестры. Я привезла кашемировый халат, пожалуйста, возьми его, он такой мягкий, он согреет, успокоит тебя…

Фебе никогда не приходило в голову сделать что-нибудь Для собственного удовольствия. Она никогда не покупала себе ароматическое масло для ванны или толстую, с необрезанными краями писчую бумагу. Она никогда не находила для себя времени. Когда Феба брала чашку чая и садилась погреться на солнышке весенним днем? Хоть раз купила цветы — просто для себя?

Эми вошла за ней в гараж. В конце помещения было нечто вроде антресоли. Феба бросила там жилеты.

Потом именно Феба принесла лестницу — Эми не знала, где она стоит, — и именно Феба поднялась по лестнице, опасно балансируя, пока Эми подавала ей спасательные жилеты.

— Рада, что покончила с этим, . — сказала Феба, убрав лестницу и отряхивая руки. — Я не большая любительница высоты.

Тогда почему ты не попросила меня? — хотела крикнуть Эми. Я совсем не боюсь высоты. Почему не я?

И на одно ужасное, всепоглощающее, засасывающее мгновение Эми пришло в голову: зачем я здесь? Чего ради? Какой в этом смысл?

Ничего себе! Для его вещей под нижнюю кровать засунули целых две бельевые корзины. Это, наверное, удобства по первому классу. Два маленьких «городских» — Ник не надеялся, что когда-нибудь запомнит их имена, — получили только по одной корзине на брата. Но ему тетя Гвен выделила две.

Спасибо, Брайан. От души спасибо! Посмотри, куда я из-за тебя попал.

Ник лежал на кровати, вперив взгляд в матрас второго яруса. Тетя Гвен сказала, что на коктейль можно будет прийти в пять тридцать. Означает ли это, что коктейль найдется и для Кузена Ника?

Было пять сорок пять. За стенами «ночлежки» слышались голоса. Само по себе местечко ничего. Полная изоляция оказалась бы классной штукой, если бы не чертова прорва людей, живущих друг у друга на голове. Он приподнялся, спустил ноги на пол и встал. Что толку откладывать это до бесконечности!

Подъездная дорожка упиралась в небольшую площадку перед главным домом. На козлы положили пару плохо оструганных досок, и дедуля — новый муж тети Гвен — заведовал этим «баром». Сама тетя Гвен разносила крекеры и сыр. Дети играли в какую-то игру, девочки-подростки сидели на садовой скамейке, а остальные взрослые стояли рядом и вели себя преувеличенно вежливо. Это всегда знак того, что можно ждать чего-то недоброго, — когда взрослые ведут себя преувеличенно вежливо.

Ник посмотрел на двух девочек. Они не были похожи на двух закадычных подруг, он сразу это понял. Высокая, темненькая — ее зовут Мэгги — не желала иметь ничего общего со второй, похожей на мышку, Элли.

Мэгги была красоткой. В ней не было слащавой красоты, какая бывает у лидера школьной команды поддержки. Она была очень бледная, с большими, нежно очерченными губами и темными глазами. Брови росли низко над глазами. Одета в мужскую черную рубашку, слишком большую даже для ее роста и свисающую с плеч. Ник подумал, не стыдится ли она своей груди, которая — основываясь на поверхностном с ней знакомстве — выглядела великолепно.

Элли производила менее приятное впечатление. Она казалась довольно неинтересной, даже немного жалкой, но Ник предположил, что так и бывает, если предки дают тебе имя, больше подходящее для коровы.

Он краем глаза наблюдал за обеими. Элли повернулась к Мэгги, пытаясь заговорить с ней, но та смотрела прямо перед собой, явно ее игнорируя.

— Что тебе налить, Ник? — спросил дедуля. — Малышам предлагается растворимый лимонад, иначе мы будем завалены недопитыми банками шипучки. Но вы с Мэгги и Элли, конечно, будете пить шипучку.

Шипучка! Вот как эти люди называют газированную воду. Боже, какое дурацкое слово! Шипучка, шипучка. Неудивительно, что жителей Среднего Запада считают дураками, они то и дело называют газированную воду «шипучкой». Это говорит о не слишком-то большом уме.

Не то что слова «бурбон», «джин», «водка». Эти напитки тоже имелись на столе. Дедуля показал бы свой ум, если бы произнес эти слова, обращаясь к Нику, но это явно не предусматривалось. Он был членом «отряда шипучки», Ник взял спрайт и направился туда, где сидели две девочки. Мэгги тут же подвинулась, тесня Элли и освобождая для него место. Ему, без сомнения, следовало сесть с ней.

Плохо. Ошибка, неверный шаг, слишком очевидно. Извини, дорогуша, но Кузен Ники не станет облегчать тебе задачу.

И он сел рядом с Элли.

Джойс не могла поверить, что Гвен поставила для детей такую дрянь — картофельные чипсы и кусок сыра. Сыр был «Бри», мягкий, жирный, в этом ломте сыра больше жира, чем их семья съедала за неделю. Гвен нарезала яблоки, но подала к ним один из этих готовых карамельно-шоколадных соусов. Маленькие девочки, Эмили и Клер, пользовались кусочками яблок как ложками — они черпали соус, слизывали его с яблока и снова макали яблоки в тарелку с соусом. Не успеет окончиться вечер, а ее дети, Эмили и Скотт, как с цепи сорвутся. Но это будет не ее вина — они не привыкли к такому количеству сахара.

По крайней мерс здесь этот мальчик, Ник, так что Мэгги не придется все время таскаться с Элли.

— Элли такая курица, — сказала ей Мэгги еще в самолете. У них с Джойс были места рядом, а Йен сидел в следующем ряду со Скоттом и Эмили. — Терпеть ее не могу.

Джойс согласилась… и сказала бы это вслух, если бы не опасность того, что их мог услышать Йен.

— Ты же знаешь, что Феба и Джайлс хотят, чтобы вы обе были лучшими подругами, — произнесла она.

— Да ладно! Она же младенец. Она тупая.

— Ты преувеличиваешь, Мэгс. Она не глупая.

Но и не такая, как ты.

То, что ее ребенок был необычайно умным, служило Джойс источником ни с чем не сравнимого удовлетворения. В жилах Мэгги, может, и не течет ни капли крови Леджендов, но она обладает всеми способностями, которые так ценятся в этом семействе.

С самых первых дней своего брака с Йеном Джойс знала, что она соревнуется с Фебой. Кто был первым внуком Лед-жендов? Элли, первый ребенок, родившийся у одного из их детей? Или Мэгги, старше Элли, введенная в семью до рождения Элли, но официально удочеренная Йеном значительно позже?

Феба назвала свою дочь Элеонорой в честь матери. Зачем она это сделала? Джойс знала. Феба пыталась всем доказать, что ее дочь здесь главная.

Но потом Мэгги в три с половиной гола начала читать. В детском саду ее сразу назвали одаренной и талантливой. А Элли? Все, что про нее могли сказать, — это что Элли очень милая, очень приятная, услужливая. Элли, без сомнения, была из числа гех, кого, возможно, и любят, но никто не уважает и не боится…

Джойс посмотрела на дочь. Все три подростка сидели вместе. Элли была посередине, но Ник и Мэгги, наклонившись вперед и не обращая на нее никакого внимания, разговаривали друг с другом.

Кроме одаренности, Мэгги унаследовала потрясающую внешность своего отца.

Сколько людей сказали ей «я же тебе говорил», когда Мэтт, отец Мэгги, позволил героину одолеть себя? Джойс хотела бы собрать этих людей здесь и заставить их посмотреть на Мэгги, послушать Мэгги. Они бы увидели.

Глава 7

Джека поместили на узкой закрытой веранде бревенчатого дома. Там стояла двухъярусная кровать, и он без особой охоты застелил нижний. Джек никогда не любил двухъярусные кровати — такие делают на подводных лодках. Но через пару минут решил, что эта не так уж и плоха. Кровати стояли вдоль узкой стены в конце веранды. В ней виднелось окно, и над изножьем кровати тоже было окно, выходившее на озеро. Темные клетчатые занавески были задернуты, но окно за ними — открыто. Свежий воздух навевал прохладу, и слой покрывал тяжело давил на тело Джека.

Вечер обошелся без недовольного шипения или ворчания. Джек приписал это своей матери — рядом с ней люди невольно вели себя достойно.

Но недовольное, шипение и ворчание неизбежно должны были возникнуть, слишком велико было напряжение.

Муж Фебы, Джайлс, тот, что с хромой ногой, вроде ничего. По правде говоря, он кажется отличным парнем. Насчет Фебы Джек не был так уверен; глядя на нее, можно было сказать, что она двигается как будто в тумане, заставляя себя есть и говорить. Но он уже наслушался про ее жизнь, какая она занятая и активная, и ясно, что она не может все время быть такой.

Йен был нудным, большую часть вечера он провел, разговаривая с Хэлом, чго предпочел бы сделать Джек, но, разумеется, Йен был настоящим сыном, так что Джек вряд ли имел право жаловаться. Жена Йена Джойс… Единственное, что Джек мог сказать о ней хорошего, — то, что она не спала на ходу, как Феба. Но, вероятно, на земле стало бы лучше, если бы она спала. Ее энергия была нервной и раздражающей, все свое внимание она, казалось, направляла на то, чтобы подмечать ошибки других, особенно тс, которые принимала за критику в свой адрес.

Его мать и Хэл, должно быть, все это видели, кроме, может, занудности Йена — Хэл, похоже, ее не замечал, — но предоставили событиям развиваться своим чередом.

Его отец не позволил бы этого, нет, сэр! Отец взял бы на себя ответственность. Он не спустил бы много о себе воображающей мисс Мэгги ее выходку. Подобная грубость была бы сочтена нарушением субординации и соответственным образом наказана.

Но, как видно, Хэл Ледженд не считал себя командиром подводной лодки. Он был просто гостеприимным хозяином.

Джек проснулся от приглушенного звука хлопнувшей двери-сетки. Он приподнялся на локте и мгновение прислушивался. По краям занавесок пробивался утренний свет, но никакого шума больше не раздалось. Может, это Эми или Холли пошли в туалет? Он взбил подушку и лег, прикрыв глаза рукой.

Немного погодя он услышал под окном шорох и приглушенный шепот.

— Я не делала этого сто лет, — услышал он голос Эми.

— Я вообще никогда этого не делала. — Это была Холли. — Как думаешь, нас никто не увидит?

— Ну и пусть видят.

— Тебе легко говорить. У тебя, наверное, роскошное тело.

— Да что ты! — возразила Эми. — У меня нет ни талии, ни бедер.

Джек сел в своей кровати. За двумя всплесками последовал приглушенный вскрик.

Холли и Эми пошли купаться нагишом!

Снова послышались вскрики. Вода, должно быть, была холодной.

Холли не могла подать такую идею, но похоже, ей нравилось.

Джек вскочил и натянул джинсы. В железной печке еще тлели угли, поэтому вода в чайнике была теплой. Он налил воды в ковшик и поставил его на газ, чтобы подогреть для кофе. Потом разжег огонь и развесил перед печкой пару одеял.

Он заливал кипятком кофе, когда услышал, что они возвращаются. Джек посмотрел в кухонное окно — они показались из-за угла домика. Завернувшись в полотенца, девушки шли босиком по сосновым иглам, неся ночные рубашки в руках. Он открыл сетчатую дверь:

— Здравствуйте, дамы!

Перепугавшись, Холли вскрикнула и остановилась так резко, что Эми налетела на нее.

— Я чуть не умерла от страха, Джек, — упрекнула брата Холли.

Он улыбнулся и придержал дверь. Девушки пошли в маленькую кухню. Волосы и обнаженные плечи у них были влажные, У Эми действительно был ровный торс и почти мальчишеские бедра. Длл ее роста руки и ноги у нее были длинные.

— Я замерзаю, — поежилась Холли. — Зачем мы это сделали? И чего бы мне не походить грязной?

Эми хихикнула. Это можно было назвать только так. Она не засмеялась, не усмехнулась — она хихикнула.

— А мне понравилось, — заявила она.

— Но ты, наверное, привыкла промерзать до чертиков, — парировала Холли. — А я — нет!

Эми состроила рожицу.

Вчера за ужином она сидела тихо, не проронив и двух слов, но он слышал, что далеко за полночь они с Холли о чем-то тихо говорили в спальне.

— Девочки, хотите кофе? — спросил он. Холли терпеть не могла, когда ее называли «девочкой».

Но она даже не обратила на это внимания.

— Кофе? О, Джек, ты просто чудо!..

Она уже начала наливать себе, поэтому он пошел в гостиную за одеялами и свернул их, чтобы сохранить тепло. Джек накинул одно на Холли и энергично растер ей плечи. Она замурлыкала от удовольствия. Даже адмиралам иногда нравится, когда за ними ухаживают.

Он повернулся, чтобы передать второе одеяло Эми, Она посмотрела на Джека и улыбнулась.

Свет раннего утра, лившийся в открытую дверь, сиял на гладкой коже ее плеч, Изгибы ее крепких рук были изящны, и вся она была такая… он не мог подобрать подходящего слова… такая ладная. Стройная, даже маленькая, но при этом как литая. Джек шагнул вперед, готовый набросить одеяло на плечи Эми, но в последний момент остановился, вежливо протянул его девушке и отошел, чтобы налить ей кофе.

Она его заинтересовала… нет, не заинтересовала. Это слишком вежливое, рассудочное слово. Его тянуло к ней, притягивало.

Что совсем его не радовало, Это неразумно. Его инстинкты в отношении женщин были так же безошибочны, как и в отношении бизнеса и безопасности. Если женщина доставляла неприятности — не важно, как она выглядела, — его к ней не тянуло. Никогда. Он входил в комнату, и его тянуло к женщине, которая была весела, добросердечна и мудра, задолго до того, как он мог убедиться, что она действительно обладает всеми этими качествами. Его тело было более чутким, чем разум.

В глубине его сознания таились мимолетные впечатления об Эми — ее осанка, походка, ее духи, и теперь вдруг вот это — мощное, непреодолимое влечение.

Она завернута в полотенце. Кого не потянет к красивой женщине, завернутой в полотенце? Не только красивой, но и знаменитой и невероятно ладной. Кто бы ее не захотел?

Он, вот кто. С каких это пор он стал падок на красоту и славу? Хотя ладность, надо признать, имеет свои достоинства.

И все же ничего хорошего это не сулит. Он приехал сюда ради матери и сестры, ему надо убедиться, что с мамой все в порядке, и попытаться заставить Холли хоть немного расслабиться.

Он хотел, чтобы его мать была счастлива, — вот что его заботило. Двое из детей Хэла очень тяжело переживают вторую женитьбу отца. Поэтому попытка Джека соблазнить номер третий не поможет мирному слиянию их семей.

Значит, его инстинкты ошибаются.

Но его инстинкты никогда не ошибались.

Одним ловким движением Эми завернулась в одеяло, а затем вытянула снизу влажное полотенце. Наклонилась вперед и обернула его вокруг головы на манер тюрбана. Выпрямилась. Шея у нее была грациозная, лебединая.

Он вроде бы не должен замечать подобные вещи.

Что в ней так притягивало его? Была ли она весела, добросердечна и мудра? Прошедшей ночью он все время слышал приглушенный смех, им с Холли было весело вместе. Во всех статьях об Эми говорилось о ее благотворительной деятельности, о ее способности успокоить, заставить людей почувствовать, что кто-то о них заботится. Должно быть, у нес доброе сердце.

Но была ли она мудрой? Она казалась немного наивной, немного пассивной. Нам надо купить молока? — спросила она. — Интересно, надо ли купить молоко?

Когда это его влекло к женщине, которая не могла решить, купить или нет галлон молока?

— Дать тебе сухое полотенце? — спросил он.

— Нет. — Она покачала увенчанной тюрбаном головой. — Существует правило — одно полотенце на человека. Если ты забыл развесить свое, тебе не повезло. Слишком трудно со стиркой.

Это, наверное, было правилом ее матери, но не Гвен. Когда вчера вечером он внес чемоданы в маленькую спальню, он увидел на комоде внушительную стопку полотенец. Неужели она их не заметила?

Холли ушла в кухню и села в одно из кресел-качалок. Положила на край плиты ноги и отхлебнула кофе.

— Знаешь, не так уж и плохо.

Джек постарался сосредоточить свое внимание на сестре.

— Вы вчера шептались допоздна, — заметил он.

— Ага! — Эми снова засмеялась. — Было так здорово! Как в лагере.

— Нет, не так, — возразила Холли. — Во всяком случае, не как в тех лагерях, где была я. Воспитатели все были тиранами, они никогда не разрешали разговаривать после отбоя.

— Не хочу этого слышать. — Эми снова состроила рожицу. Джек по-прежнему смотрел на нее, не мог удержаться. — Вы что, надо мной смеетесь? Я никогда не была в лагере. Мне всегда казалось, что это замечательно — подружиться там с кем-то, кому можешь излить душу, или закрутить с кем-нибудь безумный летний роман…

— Безумный летний роман? — перебила ее Холли. — Откуда у тебя такие представления о лагерях? У меня в лагере никогда не было безумного летнего романа. А у тебя, Джек?

Ему пришлось откашляться, прежде чем он смог ответить:

— По счастью, нет. Я ездил в скаутские лагеря для мальчиков.

Эми возразила:

— Но я думала, что через дорогу или на другом берегу озера обязательно находился лагерь девочек, устраивали танцы и набеги на палатки друг друга, так что всегда была возможность закрутить с кем-нибудь безумный летний роман.

— Не в тех лагерях, куда нас посылали родители, — сказал он, а потом заговорил решительнее: — Надеюсь, вы просидите тут, грея спины у печки, до полудня, но мама дала мне список… и… — он снова не смог с собой справиться и кивнул Эми, — …в него входит прокладка трубы в «ночлежку», что, как ты предсказывала, займет пять лет.

Она улыбнулась:

— По-прежнему бьюсь об заклад, что у тебя это займет два года.

Да, ну и улыбка у нее! Надо отсюда выбираться.

Джек распахнул дверь-сетку и вышел на солнце. Еще раз просмотрел мамин список. Он хотел найти себе занятие, при котором есть хоть малейшая возможность остаться на время одному. Такое дело нашлось — наладить старую сауну.

Сразу за бревенчатым домом стояла хибарка с трубой. Джек открыл дверь и оказался в маленьком помещении, в две стены которого были вкручены крючки для одежды. Должно быть, это раздевалка. За ней находилась сама сауна — еще одно маленькое помещение, которое нагревалось старой герметичной печкой, обложенной камнями. Рядом с печкой был старинный ручной насос, такой, как на кухне, с его помощью заполняли тридцатигаллонную цистерну. Вода по трубе поступала в печку и обратно, в полу был слив. Сооружение, без сомнения, строилось как сауна.

В письмах мать сообщила, что когда они только приехали, было холодно. Купание в озере удовольствия явно не доставляло. Если он приведет все это в порядок, то у нее и Холли (и у Эми) будет тридцать галлонов горячей воды и теплое место, чтобы высушить волосы. Наверняка это будет неплохо, не так, конечно, как если бы был генератор, но все равно жить на озере станет гораздо удобнее.

Почему Ледженды никогда не пытались пользоваться этой сауной? Из трех домиков они купили ее позднее всего, но все равно уже десять лет назад. Ладно, прошлое его не касается. Джек принялся разбирать идущую к печке трубу, Он сидел на крыше, счищая сажу с оцинкованной проволочной клетки на верху трубы, когда услышал внизу голос. Это был Йен, сын Хэла, брат Эми.

Йен, высокий, стройный и светловолосый, как Хэл, был коротко подстрижен, хотя Джек видел в главном доме семейные фотографии не более чем пятилетней давности, на которых Йен носил длинные волосы, завязанные в хвост. Интересно, почему он подстригся? По сравнению с фотографиями Йен выглядел более худым. По правде говоря, Джеку показалось, что у него изможденный вид. Может, так и было. Вчера вечером его жена Джойс только и говорила о пище с низким содержанием жиров. Может, этот человек просто недоедает? У Джека от этого точно испортился бы характер.

— Папа говорит, что ты осматриваешь сауну, — сказал Йен.

— Думаю, сегодня днем мы уже сможем ее затопить. — Несколько поломок он обнаружил, но все они были несущественными.

— Ты действительно считаешь, что она безопасна?

Нет. Я считаю, что она пожароопасна. Поэтому я ею и занимаюсь. Я хочу поджарить свою мать, сестру и спалить дотла весь лес, если сумею.

Джек по природе был добродушным человеком. Но этот парень… Можно, конечно, принять во внимание положение голодающих во всем мире, но Джеку он все равно не нравился.

Йен был преподавателем лингвистики, изучал и записывал языки коренных американских индейцев. Некоторые языки насчитывали лишь по нескольку носителей; когда они умрут, умрут и языки. Йен находил таких людей и заставлял их наговаривать тексты на пленку.

Зачем? Это было первое, о чем подумал Джек. Он, конечно, не против науки и все такое, но все равно практической пользы от работы Йена нет. На этих языках не существует ни книг, ни документов. По этой причине они и умирают — они не нужны, на них больше никто не хочет говорить.

Он решил, что может понять это как своего рода любопытство, и объяснял это по-своему: иногда он и сам испытывал некоторое сожаление, когда закрывал потолок. С незакрытым потолком всегда знаешь, где у тебя что, где находятся все провода и трубы, но как только потолок закрыт, все делается наугад. С потолком, разумеется, проще, ты всегда, если уж очень захочется что-то узнать, можешь его разобрать, но к языку не вернешься, когда умрут все старики.

Глядя на дело под таким утлом, Джек почувствовал к Йену некоторую симпатию. Может, вес не так уж плохо, может, то, что он делает, очень даже важно и стоит этим заниматься, но Йену не нужно было говорить об этом так, словно речь шла о спасении души.

А что касается индейцев… Джек не считал себя знатоком, но разве индейская культура не связана тесно с природой без всех этих искусственных законов? Теперь, когда он размышлял на эту тему, он подумал, что, пожалуй, не пропал бы, если бы какое-то племя похитило его из фургона первых переселенцев в возрасте шести лет. Индейская культура была земной, влажной и таинственной, тогда как этот парень Йен был холодным и сухим. Он заморозит все, на что посмотрит.

Джек спустился по лестнице.

— Она вполне в приличном состоянии. Тот, кто ее строил, был немного с приветом, но не вижу причин, почему бы ей не работать.

Теперь они вошли в сауну. Йен оглядывался вокруг с видом человека, который знает, о чем говорит, — может, он и знал.

— Печка, кажется, слишком близко от стены, — заметил Йен.

— По-моему, это не страшно. — Джек считал, что можно не беспокоиться о приезде строительных инспекторов… если только их не вызовет Йен. — Ведь именно для этого здесь и положены кирпичи. — Сколько лет вы служили в пожарной охране, мистер профессор?

— А окна? — продолжал Йен. — Разве они не должны свободно открываться?

На внешней стене сауны было маленькое окошко, и Джек логично полагал, что, разумеется, оно должно открываться. Это быстрый способ остудить помещение, если оно слишком нагреется. Но окошко наглухо замазали краской много лет назад.

— Если люди почувствуют опасность, они смогут разбить стекло.

Джек нашел старый молоток и прислонил его к стене рядом с окном. Оно было слишком мало, чтобы из него мог выбраться взрослый, но впустило бы достаточно воздуха, чтобы не дать человеку свариться.

— Разбивать окна опасно, — сказал Йен. — Не уверен, что все дети знают, как сделать это безопасным способом.

Он говорил так, словно работал в противопожарной инспекции.

— Если их никто не научил, тогда, наверное, не знают.

— А как насчет этой двери? Она должна открываться наружу.

Дверь открывалась внутрь, и Джек замолчал. Моющиеся будут плескать воду на камни, и от влажности дверь разбухнет. Возможно, ее будет трудно открыть, а высадить плечом дверь, открывающуюся внутрь, вы не сможете.

— Полагаю, что теоретически это может создать трудности, — согласился Джек. — Но дверь, кроме того, и очень плохо подогнана. Так что придется закладывать щель под ней полотенцами, чтобы не сквозило.

— Мне кажется, что мы не можем рисковать безопасностью детей. Дверь надо перевесить. — Йен говорил спокойно, словно это было его, и только его решение.

— Ладно. — Нет смысла биться из-за этого. — Я схожу за отверткой. — Джек знал, что его мать захотела бы, чтоб он вел себя с Йеном тактично.

— Нет-нет. Это я считаю, что так нужно сделать, я и сделаю.

— Помощь нужна?

— Перевесить дверь? — Йен подпустил чуточку сарказма. — Не думаю.

— Отлично.

Джек кивнул, повернулся и, пройдя через маленькую раздевалку, вышел на свет.

Господи, ну и задница!

Остаток утра Джек потратил на газовую трубу, которую протянул в «ночлежку», чтобы поставить там несколько ламп. Казалось, там и делать-то было нечего. Лампы и все необходимое Хэл заготовил, а почва была песчаная, копать легче легкого. Но не проработал он и пяти минут, как понял, что Эми права: эта работа может отнять не меньше двух лет.

Четверо малышей захотели помочь.

Джек посмотрел на их полные энтузиазма личики. Что важнее для его матери — чтобы он провел в «ночлежку» газ или посвятил утро детям? Он обдумал это дело со всех сторон и пришел к выводу, что мама вряд ли проголосовала бы за пропан. Поэтому он наметил аэрозольной краской линию и отложил лопату. Через минуту появился Хэл.

— Вы живы? — спросил его Хэл. — Я не хочу, чтобы вас поглотила эта пучина детей.

— Все идет прекрасно.

Это была ложь, но именно та, которую захотела бы услышать от него мать.

Какой стыд! Она действительно беспокоилась о нем, пока он рос, беспокоилась, что он вылетит из школы или врежется на своем автомобиле в дерево, что от него забеременеет девушка, что он убьет своего отца или отец убьет его. Если бы она могла заглянуть в будущее и увидеть, каким ласковым и послушным он будет в это утро, то получила бы лишние десять лет нормального сна по ночам.

Хэл принес еще две лопаты, но это только ухудшило дело. Теперь было три лопаты и четверо детей, но одна оказалась привлекательнее других, поэтому Джек провел все утро, следя, чья очередь копать хорошей лопатой и чья — не копать вовсе. Затем появился Томас, все еще ходивший в подгузниках, и потребовал, чтобы его тоже включили в работу. По счастью, он принес личное орудие труда — ярко-красный пластмассовый совок, — но все время путался у других под ногами, и Джеку пришлось следить и за этим.

В конце концов показались Эми и Холли. Они шли в главный дом, чтобы помочь с приготовлением завтрака.

— Как хорошо подвигается дело, — заметила Эми.

Дело подвигалось ужасно, и Эми это понимала. Глаза у нее смеялись, и Джек был бы совсем не против… радостно продолжать наблюдение за своей дружной командой малолетних рабочих. О да, именно этим он и хотел заниматься в этот момент, ничто другое не могло до такой степени заполнить его мир.

К счастью, после ленча стало достаточно тепло, чтобы пойти купаться, и Джек лишился всех своих помощников. Он работал быстро, стремясь разделаться с этим, пока снова кто-нибудь не вмешается. Убедившись, что все ушли на озеро, он нырнул в отделение для инструментов в своем грузовике, достал работающую на батарейках дрель и установил лампы в мгновение ока. К двум часам он закончил. Отнеся инструменты назад в потайное отделение грузовика, Джек сообразил, что если затопит сауну сейчас, то вода нагреется к тому моменту, когда все вернутся с озера. Поэтому он направился в бревенчатый дом и взял там охапку дров. Подойдя к сауне, он мизинцем скинул крючок наружной двери-сетки, толчком бедра распахнул дверь и вошел в раздевалку.

И с грохотом уронил дрова. Двери в сауну не было. Он подошел к дверному проему — петли были вынуты, но Йен даже не потрудился вырезать для них новые углубления. Он же работал здесь почти все утро! Чем он занимался?

Сама дверь лежала на козлах, а сверху на ней Джек увидел карточку с какими-то нелепыми вычислениями. На одни эти вычисления мог уйти целый час. До одной шестнадцатой дюйма Йен высчитал неровность порога! Зачем? Конечно, есть разные способы поправить скошенный порог, но сложенное полотенце почти так же хорошо заменит любой из них.

Джеку стало ясно, что Йен планировал осуществить эту задачу дня за два. Все остальные будут ждать, пока Йен сделает именно то, что хочет Йен.

Ну и дерьмо! Джек проверил батарейки в дрели и взял в руки стамеску.

Его мать очень рассердилась.

— Не надо было этого делать, Джек! Йен ведь начал.

— Да ладно, мам. Он копался бы целую вечность, а Хол-ли хотела вымыть голову.

— Холли могла вымыть голову и в холодной воде. Что она и сделала сегодня утром.

Они снова собрались перед домом на коктейли. Все женщины явно чувствовали себя чистыми и счастливыми, воспользовавшись огромным — и до этого момента небывалым — количеством горячей воды. Его мать наслаждалась вместе со всеми, пока не услышала, как Йен напряженным тоном выясняет, кто позволил Джеку повесить дверь.

— Неужели ты не понимаешь? — продолжала она. — Для него это было важно. Он хотел сам наладить сауну.

— Но, мама, у него на это было десять лет!

— Джек, остановись и подумай. Мы ведь у них в гостях.

Остановись и подумай. Как будто он снова ребенок. Все велят ему остановиться и подумать, особенно его отец. Его осторожный, педантичный отец. Его отец промерил бы полы. Сложенного полотенца было бы для него недостаточно.

На ядерной подводной лодке нельзя затыкать дыры старыми полотенцами, Джек был готов это признать. Но почему все должно делаться по стандартам подводной лодки? Почему иногда не сделать по-другому?

Глава 8

Гвен рассердилась на сына. Эми это показалось интересным.

Очевидно, Йен запланировал что-то сделать в сауне, но он копался бы до бесконечности, поэтому Джек взял и закончил за него.

Эми понимала, почему Гвен это не понравилось… хотя сама она пришла в восторг. В прошлом году на Рождество Йен все время заставлял остальных себя ждать. Он не был по природе человеком медлительным. Если он делал что-то один или вместе с кем-то, то действовал быстро и решительно, но если семейство целиком пыталось куда-то отправиться, Йен всегда заканчивал какую-то важную работу и всем приходилось его ждать. Его поведение казалось чем-то вроде манипулирования людьми. Эми это раздражало, а Феба, вероятно, переживала еще больше.

Поэтому она была рада, что кто-то не позволил Йену так обращаться с собой.

День был прекрасный, вероятно, лучший с тех пор, как она начала ездить на озеро. На семейных собраниях Эми обычно сидела молча, никогда не зная заранее, чего от нее ждут, какие обязанности она должна будет выполнять.

Эми ужасно не любила этого. Она привыкла, чтобы день был четко спланирован: выступление, полет, время перед выступлением, разминка и все остальное. День без распорядка, без расписания, вероятно, стал бы расслабляющей переменой — она знала, что нормальный человек так и посчитал бы, — но сладить с собой не могла.

Когда они с Холли, направляясь в это утро на завтрак, подошли к главному дому, то увидели прикрепленный к стене большой лист бумаги, на котором значилось расписание на день. Обязанности были поделены, отведено время на развлечения — все четко расписано.

— Всю свою взрослую жизнь мама была женой военно-морского офицера, — объяснила Холли. — Она верит в порядок.

— Не оправдывайся передо мной. — Эми нравилось знать, что она должна делать. — Нет людей, более привычных к строгому расписанию, чем фигуристы. Мы ничего не можем пускать на самотек.

Она искала свое имя в списке обязанностей. Подмести крылечки, вымыть посуду после ленча, накрыть стол к ужину — все это она вполне могла сделать, не задавая миллион вопросов.

Целый день они с Холли не расставались, как две девчонки, первый раз приехавшие в лагерь. Они плавали, играли с детьми в карты, проехались на велосипедах по одной из просек посмотреть, не поспела ли малина. Холли была ее подругой, ее соседкой с верхнего яруса, в чем-то даже, возможно, большим чужаком, чем она, человеком, еще более далеким от обычной жизни.

После ленча Джайлс спустил на воду свою деревянную лодку, которую он так прекрасно отремонтировал, и повез детей кататься. Эми поплыла рядом с лодкой, и, когда ее мышцы разогрелись и расслабились, когда она почувствовала силу в ногах и спине, она вновь обрела себя. Вода была удивительно ласковой. Эми открывала глаза и видела, как веер алмазных брызг летит из-под ее поднимающейся руки. Она слышала ритмичные всплески и повороты весел Джайлса.

Когда Эми жила со своей семьей, ей не удавалось как следует поупражняться. Она все время стояла у посудомоечной машины.

— Ты можешь догрести до того берега? — попросила она Джайлса. — Я хочу посмотреть, сумею ли доплыть.

— Ну конечно, — ответил он. Джайлс был только счастлив побыть в своей лодке.

Озеро в ширину было около полумили, и она с легкостью совершила заплыв туда и обратно. Через некоторое время к мосткам спустился Джек и тихо поманил Гвен, Холли, Фебу и ее.

— Сауна готова. Вы четверо идете первыми, пока дети не добрались до горячей воды.

Эми даже не поняла, о чем он говорит, но оказалось, что маленькое сооружение рядом с бревенчатым домом, которое ее семья использовала как дровяной сарай, когда-то было сауной. Гвен привела его в порядок, а Джек вернул к жизни.

Там было восхитительно тепло, резервуар полон горячей воды. Они лежали на скамьях, пока не порозовела кожа и не выступил пот. Тогда они стали ведрами лить друг на друга воду. Обычно горячая вода на озере была только для мытья посуды, а тепло и чистота были роскошью. Эми вымыла всем головы, с удовольствием чувствуя, как все женщины расслабляются под ее пальцами. Даже ее сестра позволила себе отдохнуть.

— Я думала, что на озере не может быть лучше, чем уже есть, — вздохнула Феба. — Оказывается, может. Не могу поверить, что все это время сауна была рядом, а мы никогда ею не пользовались.

— Я знала, что Джек сойдет с ума, если ему нечего будет делать, — сказала Гвен. Она говорила спокойно, но явно была довольна. — Хотя мы можем придумать и что-нибудь еще. Прошел всего один день, а он уже столько сделал.

Пока они ужинали, за окном сгустились тучи. Эми задержалась за столом с отцом и Гвен. Той не терпелось задать Эми вопросы, которые ей всегда задавали: как она начала кататься, какая у нее жизнь, чем заполнен день, что она будет делать, когда не сможет больше выступать, и последний, на который просто не было ответа, — что такое быть знаменитостью? Обычно она всегда отвечала на эти вопросы одинаково, но сейчас заметила, что подробно рассказывает о роли отца в ее карьере, как он с самого начала вывел ее на правильный путь, как много музыки он до сих пор для нее подбирает. Кое-что он даже передавал Томми и Генри. Это была огромная помощь. Теперь все трое сами ставили свои номера. Они не хотели зависеть от творчества других людей (многие фигуристы ждали, пока у их тренеров и хореографов появятся хорошие идеи), и поиск музыкального сопровождения отнимал много времени, поэтому помощь Хэла была бесценной. Теперь он, как любой профессиональный хореограф, знал, что нужно фигуристу в музыкальном фрагменте. Он отмахнулся, не принимая похвал.

— Я и сам многому научился. Лучше скажи, сколько ты с нами пробудешь? Я так и не понял.

— Не знаю, — ответила Эми. Накануне она не думала, что задержится больше, чем на двое суток, но сейчас было ясно, что поживет здесь еще. — У меня осталось четыре дня. — Она отрезала себе путь — теперь ей придется остаться на все это время. — В какой-то момент нам надо начинать думать над осенней программой и над тем, чем мы будем заниматься весной.

— Кто это — мы? — спросила Гвен.

— Генри Кэррол, Томми Сарджент и наш тренер Оливер Янг. На следующую весну мы запланировали турне, и мы хотим снизить цены на билеты. — Снижение цен было особенно важно для Томми. Билеты на большие весенние турне всегда казались несколько дороговаты. Они обычно распродавались, но те, кому особенно хотелось, пойти не могли. — Но это у нас пока что единственная идея.

— Затея хорошая, — одобрил отец.

— Да, но кататься все равно трудно.

Он рассмеялся:

— Не могу с этим не согласиться.

Ей нравилось, что он смеется. Она не видела его таким с прошлдго Рождества.

— Поэтому я и не знаю. Мне в основном нужны идеи, и не обязательно находиться в Денвере, чтобы они появились.

— Оставайся, сколько захочешь, — сказала Гвен, — а пока не поможешь ли занести в дом полотенца — похоже, ночью будет дождь.

Снять полотенца с веревки — это тоже ей вполне по силам, поэтому она весело последовала за Гвен на улицу.

Полотенца все еще были влажными.

— Пока мы были здесь только с твоим отцом, — сказала Гвен, — я развешивала их на ночь перед печкой, но сейчас их слишком много. А что делала твоя мама?

— Не знаю, — призналась Эми. — Но в любом случае это не очень помогало.

По правде говоря, когда бы Эми ни чувствовала запах сырости, он напоминал ей о полотенцах на озере. Она на минуту задумалась. Стирка была ее хобби, ее единственным из домашних навыков. Готовить она не умела, не могла отличить одно чистящее средство от другого, но каждый раз, когда Эми переезжала, она покупала лучшие приспособления для стирки. У нее было пять разной формы портновских гладильных досок, а утюг — немецкий, со специальным приспособлением, позволявшим пропускать пар через изделие. Она смогла бы справиться с влажными полотенцами, даже если их было бы двадцать.

— Может, развесить их в сауне? Там они должны высохнуть, — предложила Эми.

— Отличная мысль. Можно подбросить еще полено, и к утру они высохнут как миленькие.

Неся полные корзины, они встретили шедшую к главному дому Фебу.

— Мы решили развесить полотенца в сауне, — пояснила Гвен. — За ночь они высохнут.

— Пожалуй, да, — сказала Феба. — Хорошая мысль.

Хорошая мысль? Феба только что сказала, что Эми подала хорошую мысль!

«Это стирка, — напомнила себе Эми. — Всего лишь стирка. Разумеется, ты не настолько глупа, чтобы обрадоваться, что сестре понравилась твоя идея».

И потом, Феба не знала, что эту мысль подала Эми, Она, наверное, решила, что это Гвен.

Втроем они развесили полотенца по скамьям, и пока Феба разжигала огонь, Эми понесла пустые корзины назад в главный дом. Поставив их на место — она видела, где взяла их Гвен, — она вышла из дома, и дверь-сетка захлопнулась за ней.

Эми снова пошла по тропинке и услышала шум за «ночлежкой». Она обошла ее, чтобы посмотреть, кто там.

Это был Джек. Он конопатил окно, стоя на середине приставной лестницы. Работал он быстро, держа пистолет со смесью крепко и уверенно. Потом он спрыгнул с лестницы, присел и, подняв голову, принялся заделывать окно снизу.

Эми наблюдала за его работой. Он был так занят своим делом! Могло показаться, что его наняли работать, пока все другие отдыхают.

Закончив обработку нижней части окна, он пробежал пальцами по шву, а потом потер большой палец об остальные. Должно быть, туда попала смесь.

Тут он увидел Эми.

— Материал вроде бы быстро сохнущий, — сказал он, — но лучше бы дождь подождал до полуночи.

— Полотенца унесли, — весело сказала она. — Так что мы, прачки, готовы, — Рад за вас. А теперь посмотри па эту ветку. — Он показал на росшее рядом дерево. — Может, ее спилить?

Эми подняла голову. Она увидела шатер зеленой листвы. Эми предполагала, что листья растут на ветках, и если бы это были шелковые листья, она, возможно, придумала бы, как их погладить, но поскольку они были настоящими, она ничего не могла о них сказать.

— Если ты считаешь, что ее нужно спилить, спили.

— Мне не следует этого делать, не поговорив с твоим отцом.

— Тогда поговори с ним. Пару минут назад он был в доме.

Джек покачал головой:

— Только не теперь. Они с твоим братом что-то там делают. И вероятно, захотят сделать это самостоятельно. Должно быть, у них свой стиль работы.

— Это верно, — согласилась она.

Он сложил лестницу и взял ее.

— А ты чем собираешься заняться?

— Ничем. — Она замолчала. Нет, так нельзя, она наметит себе планы. Даже если они будут незначительными и бессмысленными, они хотя бы будут ее собственными. — Я собираюсь погулять. Если кто-нибудь спросит, где я, скажи им, что я пошла на Край, — Она хотела это сделать с того самого момента, как приехала вчера.

— На Край? Где это?

— На другом конце озера. Хочешь со мной?

Он колебался всего секунду.

— Конечно. Почему нет? Я только уберу лестницу. Я быстро — две секунды. Найти Холли?

— Прекрасная мысль. — Эми смотрела, как он подхватил лестницу, положил ее на плечо и понес к гаражу. Потом она передумала: — Честно говоря, это не очень-то хорошая мысль. Пока мы ее ищем, мы наткнемся на всех остальных, все захотят пойти, но им надо будет взять свитеры, дети попросятся в туалет, а кому-то нужно будет сначала закончить одно маленькое дело, и тогда кто-то еще тоже вспомнит о каком-нибудь деле, и пока все соберутся — стемнеет, и мы не сможем пойти.

Джек вышел из гаража, отряхивая руки:

— Я люблю свою сестру, но не до такой степени.

Он взял лежавшую на крыльце «ночлежки» шерстяную рубашку, коричневую с золотистым оттенком, и они пошли к подъездной дорожке. Джек в последний раз бросил оценивающий взгляд на дерево, нависшее над «ночлежкой».

— Красивая вещь. Она должна тебе идти, — заметила Эми.

Он нацепил рубашку на палец и перебросил через плечо. Услышав слова Эми, повернул голову и посмотрел на рубашку, будто первый раз ее видел.

— Цвет, — продолжала Эми. — Он должен быть тебе к лицу.

Он покачал головой — для него это было китайской грамотой.

— Тебе виднее. Ее подарила мне Холли.

В конце дорожки они повернули направо, удаляясь от их участка и поворота на главную дорогу. Он шагал легко, расправив плечи, с непринужденной осанкой человека, привычного к физической работе.

Эми с детства окружали мужчины-фигуристы. Они были стройными, часто довольно невысокими. Ее отец и брат, хоть и высокие, тоже были стройными и изящными. Но Джек был скроен солидно и с размахом: широкие плечи, большие руки и крепкая грудная клетка.

Прошлой ночью Холли ей все про него рассказала — о различных его деловых предприятиях, разных романах. Говоря о романах, Холли назвала его «спасателем». Он заводил отношения с женщинами, в судьбе которых происходили важные перемены — они возвращались в школу или начинали свое дело. Джек оказывал им большую практическую поддержку — от чистки водостоков до советов в отношении клиентов. Как только женщина устраивалась в жизни, они с Джеком, по словам Холли, благополучно теряли друг к другу всякий интерес.

Эми подумала, что слово «спасатель» было чересчур сильным. Она достаточно работала с организациями, занимающимися душевным здоровьем, чтобы знать, что настоящие спасатели влюбляются в людей, которые претерпевают жизненные потрясения, — от тех, кто применяет умеренные дозы наркотиков, до тех, кто уже совсем с собой не справляется. Не похоже было, чтобы Джек спасал этих женщин, он просто протягивал им руку помощи. А это большая разница. Может, профессионалы в области душевного здоровья сказали бы, что он избегает интимных отношений, но у какой женщины, начинающей собственное дело, есть время для насыщенной эмоциональной жизни?

Разумеется, Эми сделала вид, что ничего об этом не знает.

— Холли сказала, что ты только что продал свой бизнес. Ты знаешь, что будешь делать дальше?

— Мне кажется, было бы здорово научиться водить вертолет.

— Вертолет? — Сама Эми находила вертолеты шумными и неудобными, но те, кто на них летал, похоже, всегда их любили. — Тебе это зачем-то нужно? Или просто кажется, что это здорово?

— Просто кажется, что это здорово. Но если мое прошлое чего-то стоит, то я найду способ, как превратить это в бизнес, буду заниматься им лет пять, а потом снова захочу перемен и продам кому-нибудь.

Судя по всему, он уже проделывал это дважды. Эми привыкла к своему отцу, у которого была только одна профессия, и к фигуристам — большинству из них нужна была вторая профессия, но это редко получалось.

— И ты считаешь такое положение для себя в порядке вещей?

— Я считаю, что это неизбежно, поэтому пусть оно будет в порядке вещей.

Вероятно, такой подход достаточно разумен.

— И ты не хочешь как-то это изменить? — спросила она.

— Видимо, нет.

Они прошли минуту или две. Затем он заговорил:

— Почему твой брат обрезал волосы?

— Йен? — Эми моргнула. Странный вопрос! У Йена всегда были длинные волосы, он собирал их в хвост, но где-то между мамиными похоронами и прошедшим Рождеством их обрезал. — Не представляю… Может, из сочувствия ко мне? Может, он знает, как я хочу длинные волосы, поэтому и обрезал свои, чтобы мне было не так грустно.

Это, разумеется, было в высшей степени маловероятно. За всю свою жизнь Йен ни на секунду не задумался о ее волосах. Если бы его попросили, закрыв глаза, сказать, какого они цвета, он, вероятно, не смог бы.

— А почему ты не можешь носить длинные волосы? — спросил Джек. — Из-за фигурного катания?

— Нет. Я могла бы закалывать их или использовать лак. Просто я жутко выгляжу с длинными волосами.

— Да? — Он, прищурившись, посмотрел на Эми, словно пытаясь представить ее себе с длинными волосами. — В это трудно поверить… но я ничего в этом не понимаю.

Тут Эми была с ним согласна: любой, кто с его цветом волос ходил в синем, ничего в этом не понимал. Она надеялась, что все его знакомые дамы с кризисным периодом в жизни разбирались в подобных вещах.

Дорожка шла вдоль озера не вкруговую. Дальняя треть берега была топкой и заросла камышом, там не было плотной почвы, чтобы проложить дорогу. Поэтому, не доходя до конца дорожки, Эми свернула от озера на старую просеку. Тяжелые грузовые машины оставили в лесу две песчаные колеи, но теперь, когда грузовики больше не ездили, колеи стали зарастать травой. Просека тянулась под углом к линии берега, и немного спустя они свернули на еще более заросшую дорогу.

Когда Эми в последний раз здесь гуляла, все было просто. Одна старая просека брала свой путь от озера, а другая дорога вела назад к озеру. Но теперь просеки пересекались дорогами для мотосаней и другими дорожками. Она мгновение помедлила.

Джек это заметил:

— Мы заблудились?

— Не знаю. Мне казалось, я помню дорогу, но это потому, что она была только одна.

— Мы сошли с дороги под углом примерно в тридцать градусов, потом сделали довольно крутой поворот, может, градусов восемьдесят или около того, а теперь мы снова возвращаемся к озеру. Я думаю, что оно приблизительно ярдах в ста отсюда.

Она пришла в восхищение.

— Ты хорошо ориентируешься!

Он кивнул:

— Но у меня нет чувства расстояния, какое было у моею отца. Он точно сказал бы, сколько ярдов.

— Мне все равно, какое расстояние, если мы идем в нужном направлении. — Тут она увидела табличку «Не нарушать владения». — О, мы в нужном месте!

— Потому что нарушаем владения? — спросил он, когда они миновали знак. — Так мы узнали, что мы в нужном месте? Я думал, что я один изрекаю подобные высказывания.

Эми взглянула на пего, но не ответила… потому что она ничего не нарушила.

Минуту спустя они снова свернули и оказались перед запертыми на цепь воротами, на которых висела еще одна табличка «Не нарушать владения». Но ворота не были прикреплены к забору. Их поставили, чтобы преградить дорогу автомобилям, а не людям. И в самом деле, сбоку от них шла явственно различимая тропа.

Короткая дорожка выводила на открытое пространство на берегу озера: узкую полоску твердой земли между болотцем с одной стороны и топким участком вокруг впадающей в озеро речки, несшей в него свои воды. Участок походил на луг — открытый, доступный солнцу, поросший полевыми цветами: сиренево-голубыми астрами и примулами, распространяющими запах лимона. Они ярко пестрели на бледно-зеленой траве. На опушке, среди валежника, росли кусты малины.

Берег тут был низким, и у самой воды желтел песчаный пляж, единственный на озере, помимо их участка.

Эми и Джек прошли по лугу. Частное владение находилось на узком конце овального озера, поэтому все оно расстилалось перед ними. Обычно в это время дня солнце уже достигало верхушек деревьев и длинные полосы света мерцали на воде, но этот вечер был пасмурным.

Джек осматривался вокруг. Эми села на единственный большой валун, торчавший из песка.

— Что это за место? — спросил Джек. — Отличное местечко! Почему никто здесь не строится? Подъезд сюда отвратительный, но это можно поправить. Кто этим владеет?

Она пожала плечами, но затем не выдержала:

— Ты умеешь хранить тайны? — Она уже стояла во весь рост, не помня, как поднялась с валуна. — Я. Я владею, это мое.

Он смотрел на озеро, но при этих словах резко повернулся к ней:

— Ты? Ты этим владеешь?

— Да. — Трава и цветы, малина, пляж с мелким песком — все это принадлежало ей. — Когда я была здесь в последний раз, три года назад, этот участок продавался, и какие-то предприниматели, по всей видимости, хотели превратить его в подобие курорта, чтобы сюда можно было прилетать поохотиться и порыбачить. Тогда на озеро стали бы приземляться маленькие самолеты. Провели бы электричество, и все сильно изменилось бы. Моей семье это очень бы не понравилось. Поэтому я поехала в город, сняла трубку и попросила тех, кто ведает моими финансами, купить это место.

Пэм и Дэвид, ее финансовые советники, сказали, что это не лучшее вложение денег, но ее это не волновало. Те, кто приезжал сюда отдыхать на лето, боялись зоны отдыха, а местные жители тоже ее не хотели, потому что потенциальные покупатели вызывали у них ужас, и вот она сама, маленькая Эми, уладила все с помощью одного телефонного звонка.

Джек тряхнул головой.

— Думаю, я открывал свои дела так же, не раздумывая… А сколько здесь земли? Табличка «Не нарушать» была довольно далеко.

— Здесь сто акров.

— Сто… — Он присвистнул. — Это же куча земли! Но почему это тайна? Почему ты не скажешь своим?

— Мне пришлось скрывать свое имя во время переговоров, иначе цена поднялась бы до небес. А потом… Не знаю. Наверное, я не была уверена, как отреагирует моя семья. Моя мама всегда говорила, как далеко этот участок от нашего, как неудобно было бы здесь жить, — Неудобно? В округе нет канализации, электричества, нужно ехать за двадцать миль, чтобы позвонить, и еще полмили кажутся неудобством?

— Ну да, когда ты так говоришь, это действительно выглядит немного странным, но мнение моей мамы всегда так много значило, что было трудно даже помыслить не согласиться с ней. И думаю, я была и сама несколько смущена своим поступком. Мне не хотелось, чтобы подумали, будто я швыряюсь деньгами.

— Ну ладно. — Не похоже было, чтобы он понял до конца. — Как я понимаю, у тебя пока нет никаких планов насчет этого места?

— Нет, никаких.

Но сказав это, она осознала, что, наверное, все же есть, если не планы, то хотя бы надежда, что когда-нибудь она почувствует себя в достаточной мере членом своей семьи, чтобы захотеть построить здесь домик. Это будет главный дом, новый дом, бревенчатый дом, дом Эми. Дом Эми — ей понравилось, как это звучит. Место, где Эми будет решать, что они будут есть и кто где будет сидеть.

Разумеется, сильный ливень размоет дорогу к участку Эми. Так что все это — фантазии.

Джек прошел на другой конец поляны и углубился в лес. Она слышала, как потрескивают и шуршат у него под ногами сучки и листья.

Он крикнул:

— А болото в конце дороги тоже твое?

— Думаю, да.

Он появился.

— Если ты проложишь через болото пешеходный мостик — достаточно двух секций и самое большее двух часов работы, — тогда с дороги до пляжа можно будет дойти за две секунды.

Эми никогда об этом не думала.

— Детям понравится здесь гулять, — сказала она.

— Но тебе придется сказать, что это твой участок.

В его густых волосах застрял листок. Должно быть, он задел ветку, когда пробирался по болоту. Эми захотелось вытащить его.

— Я подумаю, — пообещала она.

Но знала, что не станет этого делать.

Гвен села на ступеньки на крыльце главного дома. В первый раз за весь день она осталась одна. Низко нависло темное небо. Дома она включила бы телевизор, чтобы узнать, когда будет гроза, но здесь телевизора не было.

Она слышала голоса. Младшие дети играли на дороге с Джайлсом и Фебой. Мэгги и Элли вместе с Джойс играли в карты в новом доме. Ник один сидел в «ночлежке». Холли зачем-то ушла в бревенчатый дом. Хэл и Йен осматривали берег, проверяя, насколько он размыт. Все были чем-то заняты. Кроме Джека, но за него она не беспокоилась, он мог сам о себе позаботиться.

Иногда она думала, что ему следовало родиться сто пятьдесят лет назад. Он мог бы уйти на Запад, а разведав дорогу, стал бы хозяином фургона, платным проводником крытых фургонов, в которых двигались через Скалистые горы на земли Орегона. Он так бы нигде и не осел, никогда не нашел бы себе и клочка земли, чтобы попытаться разводить коров или выращивать зерно, а вел бы других к их новым домам.

Инстинкт, материнский инстинкт обратил ее взгляд к дороге — вот он, ее сын, хозяин фургона, в конце подъездной дорожки, разговаривает с Эми. Ах да, Эми! Она упустила из виду Эми. Должно быть, та была на дороге с Джайлсом, Фебой и малышами.

Джек надел шерстяную рубашку, которую подарила ему Холли и которая очень ему шла.

Он все еще разговаривал с Эми.

Руки он держал в карманах. Эми, сцепив пальцы на затылке, подняла локти перед собой. Они продолжали разговаривать.

— Эми! Тетя Эми! — позвал ее один из малышей.

Эми опустила руки и жестом дала понять ребенку, что сейчас подойдет. После чего обернулась к Джеку, чтобы улыбнуться ему на прощание.

Он, все еще держа руки р карманах, двинул локтем и слегка поддел ее руку.

Мимолетнейшее из прикосновений, но Гвен ощутила, как ссутулились ее плечи, как начала неметь шея.

И как это она не догадалась? Джек и Эми. Оба свободные, обоим почти нечего делать. Она смотрела, как ее сын идет по подъездной дорожке. Сложением он был в ее отца — высокий, широкоплечий, но цвет волос у него был от Джона. Как и у Холли. Она окликнула сына:

— Что ты делал?

— Законопатил окно, а потом пошел погулять с Эми.

Значит, в конце дорожки это был больше чем просто разговор.

Гвен подвинулась на ступеньке, освобождая ему место. Он сел, оперся локтями о колени. Она наклонилась, чтобы коснуться его руки. С минуту они сидели молча, потом он спросил:

— Мам, а что, Эми плохо будет с длинными волосами?

Гвен заставила себя никак не отреагировать, не выпрямиться, отодвинувшись от его руки. Она постаралась ответить:

— Не знаю… трудно представить, что она может выглядеть некрасиво, но у нее такие тонкие черты лица. Думаю, длинные волосы подавят их. И у нее такие совершенные подбородок и шея, а из-за длинных волос их не будет видно. — С каких это пор Джека интересует, как будет выглядеть Эми с длинными волосами? — А почему ты спрашиваешь?

Он пожал плечами:

— Мы просто разговаривали. Я спросил, почему Йен обрезал волосы, а она сказала что-то насчет того, что всегда хотела длинные волосы, но что выглядеть с ними будет плохо. Я не понял. Если она хочет длинные волосы, почему не отрастить их? Наверняка она заработала право иметь то, что хочет.

С этим Гвен не могла не согласиться.

— Что ж, хорошо, что ты пошел с ней погулять. Похоже, она чувствует себя здесь не так свободно, как остальные члены семьи.

— Да, это верно, — подтвердил он.

— Но по-моему, ей действительно приятно, что приехали вы с Холли. Она ближе вам по возрасту. У нее словно появились брат и сестра, которые могут с ней поиграть.

Джек по-прежнему сидел, опираясь на колени.

— Они с Холли уже точно стали подружками.

— Это хорошо для них обеих.

Гвен знала, что Джек понимает смысл ее слов. Эми тоже нужен брат. А ты хороший брат, Джек, ты прекрасно относишься к Холли. Ты единственный человек, который может заставить ее оторваться на время от работы. Для нее очень важно, что ты — ее брат.

Это нужно и Эми. Не влюбляйся в нее. Будь ей братом.

Просила ли она своего сына не думать о счастье? Она надеялась, что нет, отчаянно надеялась, что нет. Но этим летом все так сложно, так трудно! Феба, Йен и Джойс с таким трудом привыкают к присутствию здесь Гвен. Феба погружена в неизбывную скорбь, Йен кажется недостижимым, непознаваемым, Джойс настроена все критиковать. Нить, связывающая семью Хэла в одно целое, кажется тонкой и непрочной.

И если к концу лета нить разорвется, Гвен знала, что все будут винить не изношенную часть самой нити, а новый узел на ее конце, узел, связавший ее семью с их семьей.

Поэтому не сейчас, Джек, ожерелье не выдержит нового груза.

Я стараюсь, мам. Я предложил позвать на прогулку и Холли. Я знал, что надо взять Холли. И я не просил ее раскрывать мне этот секрет. Я бы остановил ее, если бы она дала мне такую возможность.

Я не собираюсь этому поддаваться. Не собираюсь.

Глава 9

Годы проживания в гостиницах, годы сна каждую ночь в разных постелях научили Эми быстро засыпать. Она лежала на боку, позволяя телу постепенно расслабляться, пока ей не начинало казаться, будто она плывет и что между ней и матрасом как бы образовалась воздушная подушка.

Тогда ее мозг успокаивался, и она начинала ждать и прислушиваться к себе, и во время этого покоя, этого ожидания ее тело посылало ей сигналы. Она ощущала малейшее напряжение в бедре и понимала, что нужно еще вытянуться; припухание пальцев говорило о том, что она съела слишком много соленого; болезненность грудей напоминала о том, что приближается менструация. Иногда она просто обращала внимание на какую-то часть своего тела — не было никакого особого сигнала, просто ощущение, — и она знала, что это предупреждение о возможной травме, так что в ближайшие несколько дней надо быть поосторожнее.

И только затем она засыпала.

Но этой ночью она лежала на спине и думала о Джеке.

Джек тоже лежал на спине, тоже один в своей односпальной кровати, но думал он не об Эми. Он старательно, изо всех сил не думал об Эми. Он думал о крыше на дровяном сарае — похоже, там надо заменить несколько досок. И ступеньки к мосткам — там тоже не помешало бы приложить руку. И эта ветка над «ночлежкой». Больше всего он пытался думать о ней. Надвигается непогода, может задуть сильный ветер.

Да ладно, это будет не трудно. Ему не надо думать об этой девушке. Это не потребует от него особого труда. Не потребует.

Дождь начался в полночь. Ветер налетел с озера, обрушив ливень на три домика, большой гараж и сауну. Он стучал по островерхой крыше «ночлежки», неистово барабанил по крышам и в окна. Ник не мог спать. Прошлая ночь, его первая ночь здесь, прошла нормально — он периодически проваливался в сон, но этой ночью вой ветра и стук дождя не давали ему уснуть. Дома он никогда не слышал таких звуков природы. Косой дождь рвался в окно. Он слышал, как его струи молотят в маленькие, высоко расположенные окошки в дальнем конце «ночлежки». Звук был довольно пугающим. Он не то чтобы боялся, но это заставляло его думать о Брайане. Через некоторое время ударил гром.

Он перевернулся на другой бок и натянул край спального мешка на плечо. Как только он начинал думать о Брайане, было очень трудно что-то делать, не то что спать. Дома такие грозы начинались вечером и к ночи проходили. Но этот воздушный вихрь пришел со Скалистых гор. О такой погоде он ничего не знал.

Дождь продолжал низвергаться, каждой каплей ломясь в оконное стекло, словно армия японских солдат, жертвующих собой в безнадежном наступлении.

Над головой раздался резкий звук. Что-то затрещало, затем упало с глухим стуком.

Ник сел. О черт! На крышу упала ветка дерева. Он ждал, что надломятся балки, треснут перекрытия, но слышны были только ветер и дождь. Он поискал фонарик.

— Ник? — Это была Элли, та, которая скучная. Ее голос донесся из-за перегородки, делившей «ночлежку» на половину мальчиков и половину девочек. Перегородка была всего восемь футов высотой, так что между ней и крышей оставалось приличное расстояние. Должно быть, она увидела свет его фонарика. — Ты не спишь?

Не спит ли он? А что она подумала? Что он включил фонарик во сне?

— Нет.

— Ты слышал шум?

А зачем, по ее мнению, он включил свет?

— Да.

Он перегнулся со своей нижней кровати и посветил на потолок, ведя белым кружком света по доскам. Они были светлыми, желтоватыми. Он не знал, что это за дерево, никогда в этом не разбирался. Свет двигался дальше, и Ник недоумевал, зачем он это делает, что ищет.

Затем свет остановился — что-то блестело и двигалось, ручеек воды. Отлично, их заливает! Вот так всегда это начинается в кино, с маленького ручейка безобидной на вид воды, которая, как выясняется, заражена ядовитыми радиоактивными отходами.

Вода стекала по доске, пока не добралась до шляпки гвоздя, тогда она закапала. Ник слышал этот стук сквозь шум дождя. Просто это было как раз над верхней кроватью, в которой спал один из этих маленьких «городских». Он и забыл о них.

— Как ты думаешь, это ничего? — Это снова подала голос Элли.

— Конечно.

В этой половине дома были две двухъярусные кровати. Ник спал на нижней, а мальчики — на двух верхних. Ник встал с кровати и подошел к другой, той, что находилась под капелью. Свет выхватил нейлон цвета морской воды — спальный мешок «городского». Как раз посередине расплывался темный круг, сияющий и влажный.

— А с мальчиками все в порядке? — Это опять Элл и. Ник пожалел, что она никак не заткнется.

— Выглядят нормально.

По крайней мере тот, которому не грозило переохлаждение.

Удивительно, как мало места занимал этот ребенок, — больше половины его мешка осталась плоской.

— Мэгги проснулась? — Ник не знал, почему он об этом спросил.

— Ее здесь нет, — ответила Элли. — Она пошла в новый дом почитать и, наверное, там и уснула.

Влажное пятно росло, вид его Нику не нравился. Надо было что-то делать.

Это было на него не похоже, он не из тех, кто что-то делает. Он был Ник, отрицательный Ник, бездельник Ник, Когда живешь с двумя истеричками, самое умное, что можно сделать, — не делать ничего.

И вот он здесь, а вокруг, как в фильме ужасов, завывает ветер, и вместо того чтобы оказаться вампиром, который бродит, кусая людей за шеи, он получил роль как-там-это-называется? Гувернантки. Да, Отрицательный Ник стал гувернанткой, отвечающей за двух крошек.

— Мне кажется, что на одного из мальчиков струится поток воды. — «Струится поток»? Где он этого набрался? Это, должно быть, россказни гувернанток девятнадцатого века. — Он проснется, если я его передвину?

— Он снова уснет. Перетаскивай весь спальник, если сможешь, — посоветовала она. — Но ты уверен, что надо его передвигать? Небольшой поток — ничего страшного.

Это было несправедливо. Почему он жеманничает и нервничает, а она говорит как нормальный человек?

— Нужна моя помощь? — спросила она.

Он не против. Лучше бы вообще кто-нибудь другой занялся этим. В любой ситуации это казалось самым безопасным. Но в перегородке двери не было: чтобы попасть сюда, Элли придется выйти на улицу и промокнуть насквозь.

— Нет, — сказал он. — Пустяки.

Ник положил фонарик, поставил ногу на край нижней кровати и подтянулся на руках. Нелегко будет подхватить ребенка в спальнике, а потом спуститься. Прошлым летом Ник не смог бы этого сделать, но в этом году он занимался борьбой, и его научили паре приемов, как переместить вес другого человека. Ребенок забормотал, когда Ник поднял его, и на мгновение показалось, что он сейчас проснется, но мальчик обмяк в его руках и умолк. Ник спустился вниз и положил малыша на нижнюю кровать. Спальный мешок под ним сбился, Ник расправил его. Мальчик вытянулся и перевернулся на другой бок, но не проснулся. Ник включил фонарик и посветил на спальник. Теперь влажное пятно было как раз на мальчике, но оно хотя бы не увеличивалось. Если им повезет, то этот парень окажется чемпионом по мокрым простыням, привыкшим спать в лужах.

Ник забрался в свой спальный мешок. По крайней мере он больше не думал о Брайане, это уже кое-что. Брайан оценил бы юмор момента.

О черт! Крыша по-прежнему протекает. Надо, наверное, что-то сделать с матрасом. Вероятно. Но что?

Под кроватью лежала пара мешков для мусора емкостью в сорок галлонов. В них раньше хранились спальные мешки.

Он вновь поднялся, включил фонарик, выудил из-под кровати мешки для мусора и опять встал на край нижней кровати. Ему бы сейчас не помешал шлем, какие носят шахтеры, с фонарем. Для того чтобы разостлать мешки, требовались две руки.

«Ну что, Вэл, Барб, — обратился он к матери и бабушке, — вот оно — находчивость, ответственность. Вы этого хотели. Теперь я могу покинуть это место?»

Разумеется, в тот момент, когда он так славно и аккуратно расправил мешки, он вспомнил, что днем Джек провел в дом газ. Он мог его зажечь. Как это он так сглупил?

Ну и ладно. Он снова вернулся на свою кровать.

Трах! Грохот, словно надвигается поезд. «Ночлежка» содрогнулась.

Черт побери! Другое дерево. Что там с ним?

— По-моему, упало дерево. — Это опять была Элли. Голос ее звучал встрсвожснно.

— Видимо, да. — Ник постарался, чтобы его голос прозвучал спокойно. — Но такое, наверное, постоянно здесь происходит, да?

— Нет! — отрезала она. — Деревья ни на одну из построек никогда не падали.

Это потому, что раньше здесь с ними не было Кузена Ники. Приехал Ник, и деревья начали валиться.

Так, надо подумать. Безопаснее внутри или снаружи? Он понятия нс имел. Неужели никто не мог научить его всей этой ерунде?

Может, и учили, но если и так, старина Ник нс слушал.

— Я побегу к родителям, — сказала Элли. Ник услышал, как она зашуршала, выбираясь из кровати, шаря в поисках туфель. — Нет, подожди, кто-то идет.

Ник поднял голову. Сквозь узкие окна он увидел движущийся свет и подумал, что это спешит на выручку один из отцов. Боже, хоть бы это был Джайлс, отец Элли, а не эта задница Йен. Но Джайлс хромал. Пожалуй, это не для него — спотыкаться в темноте.

Он услышал свое имя, затем открылась дверь. Это был не один из отцов, а Джек. На нем была темная непромокаемая накидка, с которой на пол струилась вода.

Отлично! Ник предпочел бы задницу Йена. В аэропорту Джек попытался скрыть от Ника свою реакцию, но все было ясно Маленький милый Ники был не тем, чего ждал от феи Кузен Джек. И вот теперь Джек возник из дождя, чтобы спасти его.

— На крыше дерево, — сказал Джек. — Надо вас отсюда вызволять.

— Крыша протекает. — Ник посветил своим фонариком на это место.

Джек подошел к кровати. У него был фонарь с галогенной лампой, светивший ярко и направленно.

— Я знал, что это случится. — Его голос звучал сердито. — Не знаю, почему я не прислушался к себе? — Он явно злился. — Это ты разложил пластик?

Ник кивнул.

— Значит, ты соображаешь лучше меня. И правильно сделал, что нс зажег лампу. Надо будет утром проверить газовую трубу. Ну и как будем переносить этих малышей?

Почему он спрашивает его? Ник указал на другую часть «ночлежки»:

— Кажется, это Элли — местный эксперт по таким делам.

Они слышали, как она передвигается в другой комнате, тихо разговаривая с девочками. По-видимому, она уже поднимала их.

— Поставьте их на ноги, — тихо посоветовала она. — Они пойдут, но нужно все время их направлять, потому что они будут полусонные и станут на все натыкаться.

Джек принес с собой кипу накидок. Он перебросил пару из них через перегородку. Ник подошел к нижней кровати и вытащил маленького «городского» из его спальника. Сел на кровать, прислонил мальчика к коленям и натянул на него накидку. Джек делал то же самое с другим. Ник тоже надел накидку и начал подталкивать малыша к двери. Накидка была взрослого размера, и ребенок в ней путался. Ник подхватил нижний край накидки. Если его когда-нибудь попросят быть подружкой невесты, у него уже будет опыт.

Снаружи дождь хлестал немилосердно. До двери на девчачью половину было всего два шага, но личики детей намокли, и это их разбудило.

Элли одна одела двух маленьких девочек в накидки. Повалившись на кровать, они снова уснули.

— Обувь, — сказал Джек. — Проклятие, мы забыли про обувь!

Луч его фонаря был направлен вниз, высвечивая край накидки одной из девочек. Из-под пластика торчала маленькая нога в потертой розовой кроссовке. Ник посветил вниз своим фонарем — из-под двух других накидок виднелись блестящие влажные ноги мальчиков, на них уже налипли сосновые иголки и листья.

— Они могут пойти и босиком, — уверенно сказала Элли. — Они все время так делают.

— Мы можем их донести, — предложил Джек. — Ты кажешься крепким парнем, Ник. Повернись-ка!

Ник был крепким парнем. Он стал таким недавно, но это ему нравилось. Приятно было почувствовать собственную силу.

Он присел на корточки, взял мальчика за руку, и секунду спустя ребенок оказался у него на спине. Он достаточно проснулся, чтобы обхватить Ника ногами за талию и руками за шею.

— Отличная работа, — сказал Джек и проделал то же самое.

Элли уже подняла одну из девочек. Джек взял ее на руки и понес, как младенца. Элли повернулась, чтобы взять другую. Она явно собиралась нести ее, ко Ник тут же оказался рядом, подставляя руки. Если Джек несет двоих детей, то и он понесет двоих.

Элли открыла дверь. Дождь резанул Ника по лицу. Ребенок крепче обхватил его за шею, затрудняя дыхание.

Главный дом, где спали Хэл и тетя Гвен, был темным, как и тот, где жили родители Элли и Мэгги; стоявший дальше бревенчатый домик был весь освещен. Элли шла первой, держа два фонаря, и, видимо, она внимательно слушала на занятиях, где обучали, как ходить с фонарем. Один она держала перед собой, чтобы видеть, куда идти, а второй — сзади, для Ника и Джека. Держала она их высоко, чтобы они как можно больше освещали тропку. В опасных местах она останавливалась и, повернувшись, светила на тропинку обоими фонарями. Капли дождя сверкали в их свете.

Холли и фигуристка открыли дверь, в домике было светло и тепло. Фигуристка сразу же взяла из рук Ника девочку. Он присел у дивана, чтобы маленький «городской» спустился сам, а потом растер себе шею. Он надеялся, что рано или поздно она примет прежнюю форму.

— Куда мы их всех поместим? — спросила Холли. — Может, положить детей по двое?

— Не обязательно класть их на кровати, — сказала Элли. — Они могут поспать и на полу, лишь бы не простудились.

Она предложила расстелить один спальник на полу перед огнем, уложить на него всех четверых и укрыть их грудой одеял. Наверное, впервые в жизни трое взрослых выслушали подростка и сделали так, как она сказала. Элли и правда держалась уверенно, ничуть не походя на мышку. Это произвело на Ника впечатление. Может, и скучно знать, как уложить ораву малышей, но это лучше, чем не знать вообще ничего. И прошло немало времени, прежде чем кто-то из взрослых поинтересовался, где Мэгги.

Остаток ночи Ник спал отлично. Неприятно просыпаться утром и чувствовать, что отдохнул всего наполовину.

С минуту он лежал неподвижно. В домике было тихо. Он спал на крытой веранде — на верхней кровати, над Джеком. Веранда была низкой, и потолок находился всего в нескольких футах над ним. Он был плоский и близкий, а у кровати сбоку была перекладина, и внезапно все это напомнило ему гроб.

Он повернулся и спрыгнул на пол.

Постель Джека была пуста и аккуратно заправлена. Джек не походил на парня, который каждое утро заправляет за собой кровать, но, видно, он был таким. Джек, например, никогда не оставлял инструменты валяться где попало. Ник полагал, что это из-за того, что его отец был военным. По всей видимости, военная служба превращает человека в аккуратного чудака. Ник сдернул одеяла со своей кровати, но не смог положить их ровно. Он снова стянул одеяла и начал с простыни. Даже это оказалось трудным делом, потому что он не мог зайти с другой стороны. Ну не глупо ли — он не может заправить даже какую-то дурацкую кровать!

Он вошел в большую комнату дома. Одеяла, на которых спали дети, были свернуты и сложены на диване. В комнате Холли никого не было, и обе постели там тоже были аккуратно накрыты покрывалами, сделанными из маленьких квадратиков ткани — кажется, это называется лоскутное покрывало, вспомнил он. Ник прошел по кухоньке и открыл дверь-сетку.

Ему пришлось сощуриться. Сияло яркое солнце, небо было чистым. Единственное, что напоминало о грозе, — несколько лужиц на земле и обломившиеся с деревьев веточки, их листья еще были зелеными и свежими.

Ник услышал тоненький скрежещущий звук, доносившийся с дороги, он то возникал, то умолкал. Ник предположил, что это бензопила. Должно быть, поперек дороги упало дерево. Он никогда не работал с бензопилой и подумал, что это, наверное, очень классно, если, конечно, знаешь, как с ней обращаться, потому что эти штуки так и норовят во что-нибудь вонзиться, а так как он, разумеется, не знает, как с ней обращаться, то обречен отпилить себе ногу.

Психологи и социологи никогда об этом не говорят, ведь так? О том, что распад традиционной семьи сделал целое поколение американской молодежи неспособным управиться с бензопилой.

К этому времени он почти поравнялся с домом тети Гвен и тут услышал свист, а потом кто-то позвал его по имени. Он поднял глаза — на крыше «ночлежки» сидел Джек.

— Прошлой ночью расшаталась пара досок. Может, поднимешься и поможешь мне?

К стене «ночлежки» была прислонена лестница. Ник поднялся по ней и ступил на крышу. Дерево уже убрали — Джек, без сомнения, знал, как обращаться с бензопилой, — и теперь была видна дыра в крыше размером фута четыре на три. На специальном поясе у Джека висели разные инструменты, а перед собой он держал пару плоских упаковок с новыми досками. Он уже прибил ряд новых досок, они были ярче старых.

— Нам повезло — ни одна из балок не сломалась, а у Хэла оказались новые доски, — сказал Джек. — Так что управимся в два счета.

— Надеюсь, ты не рассчитываешь на меня как на знающего помощника? — поинтересовался Ник. — Я абсолютно ничего в этом не смыслю.

— Это не страшно. Я надеюсь затянуть эту починку как можно дольше — скрываюсь от команды лесопильщиков. Несколько деревьев упало на дорогу, так что все остальные пошли их убирать. Ты слышишь, как пилы то работают, то замолкают? Бьюсь об заклад, они обсуждают, где сделать каждый распил. Они провозятся там целую вечность. Вероятно, соблюдают парламентскую процедуру.

Ник не видел в этом ничего плохого. Здесь больше нечего делать. Почему бы им не жевать до бесконечности свою жвачку, если им так хочется? Пока они не станут привлекать его — пожалуйста.

Но Джека это явно бесило. Ник какое-то время наблюдал, как он работает — в его руках так и мелькали строительный пистолет со скобами и молоток.

— Ты уверен, что тебе нужна моя помощь?

— В этом? Да нет. — Джек сказал это так, словно это было совершенно очевидно, словно Ник мог с первого взгляда определить, что эта работа легкая. — Но пока ты здесь, может, расскажешь мне про эти твои магазинные кражи?

— Магазинные кражи? А кто крал в магазинах? — удивился Ник.

— Я думал, что ты, поэтому твои мать и бабушка и прислали тебя сюда.

— Боже, значит, вот что они тебе сказали? — Ник запустил обе ладони в волосы и сжал голову. — Кражи в магазинах? — На прошлой неделе за этим занятием поймали двух его знакомых, но он не имел к этому никакого отношения.

Джек кивнул:

— По крайней мере твоя мать сказала это Холли.

Ник откинул голову. Как это на них похоже! Свалить свои проблемы на других, ничего при этом не рассказав.

Джек прекратил работу.

— Значит, это не так? Ты не крал?

— Нет… то есть, конечно, я крал. Но никогда не попадался. — Все крадут. Это неотъемлемая составляющая часть подросткового периода. — И вероятно, никогда не попадусь.

— Ну и?..

Первым побуждением Ника было не говорить. Но приравнять Брайана к магазинным воришкам… какое оскорбление! И еще ему не хотелось, чтобы Джек считал его одним из тех идиотов, которых ловят на кражах в магазине. Он пожал плечами и заговорил:

— Пару дней назад один мой друг по собственной воле отбросил коньки.

— Что? — Джек опять прекратил работу. — Ты… ты хочешь сказать, что он совершил самоубийство?

— Похороны должны были быть вчера. Эти суки даже не дали мне пойти.

— Самоубийство? Твой друг совершил самоубийство? — Теперь Джек выглядел по-настоящему встревоженным.

Ник махнул рукой:

— Да ладно. Я не собираюсь убиваться. Брайан был болен. Он это знал, мы тоже об этом знали. У него был рак или что-то в этом роде. Он все время шутил над своей обритой головой, что он, мол, выглядит так, будто ему делают химию…

Боже, он чуть с ума тогда не сошел. Из-за того, что Вэл и Барб думали, будто это что-то вроде простуды, заразы, которую он может подхватить. Но это не так. Никто из них не подозревал, что значит быть Брайаном, когда на тебя все время давит этот груз. Брайан совершил это не под влиянием минуты, это не было нелепой выходкой подростка. Он не сделал это из-за размолвки с девчонкой или из-за плохих оценок. Может, какие-то дети и совершают из-за этого самоубийства, но только не Брайан.

Он был спокоен; он сделал это, лежа в больнице. И при этом сказал:

— Не хочу, чтобы мама нашла тело.

Считается, что в психиатрическом отделении совершить самоубийство невозможно, но Брайан всегда говорил, что у него есть способы. Ник не знал, что именно он сделал. Вэл, если и знала, не сказала ему… словно это могло натолкнуть его на какие-то мысли.

Джек все еще смотрел на него со всей озабоченностью взрослого.

— Я в порядке, — заверил его Ник. — Я приехал сюда не для того, чтобы здесь себя убить. Вэл и Барб просто потеряли голову. Они не смогли с этим справиться, поэтому и послали меня сюда. Послушай, я знаю, ты хочешь, чтобы я оказался сейчас где-нибудь на Марсе. Но я действительно не собираюсь с собой кончать.

Джек качал головой:

— Не могу поверить, что они были с нами неискренни.

— Можешь поверить.

— Тогда, я считаю, тебе следует сказать моей матери и Хэлу.

— Зачем? У них и без того забот хватает, чтобы навешивать еще одну.

— Тайны делу не помогут.

Ник подумал, что он прав. Вэл и Барб обожали секреты, они все время что-то скрывали от него и друг от друга. Уже по одному этому можно было предположить, что ничего хорошего в секретах нет.

Он неохотно согласился. Ладно, он расскажет тете Гвен и Хэлу, он сделает это за ленчем.

Ник подумал, что будет трудно застать этих двоих одних, но все решили есть на улице, и Гвен с Хэлом отнесли свою еду к двум садовым стульям, стоявшим в стороне.

— Джек говорит, что мамочка и бабуля… — начал Ник. Он называл Вэл и Барб так, только когда разговаривал с тетей Гвен, — …сочинили историю про кражи в магазинах, чтобы объяснить, почему они послали меня сюда.

— Нам не важно, почему ты здесь, — сказала тетя Гвен. — Мы просто тебе рады.

В устах любого другого это прозвучало бы неискренне. Но Гвен это казалось почти правдой.

— А какова же настоящая причина? — спросил Хэл.

Ник не мог понять Хэла. Он был слишком обтекаемым — ни трещин, ни щелей, ни выступов, за которые можно ухватиться, ничего, что помогло бы его разгадать. Это нехорошо. Взрослые и так имеют слишком много власти. Единственный шанс ребенка — найти их слабые места.

А может, Хэл просто был отцом, а про отцов Кузен Ник знал не слишком много.

Ему ничего не оставалось, как начать рассказывать свою скорбную историю. Не успел он закончить и первого предложения, как у тети Гвен перехватило дыхание и она попыталась что-то сказать, но Хэл положил ладонь ей на руку. Они сидели тихо, поэтому в конце концов Ник рассказал им гораздо больше, чем собирался.

— Как ужасно, — вздохнула тетя Гвен, — когда себя убивает молодой человек.

— Он не изжил бы этого с годами. Это не имеет никакого отношения к возрасту.

Она склонила голову, словно извиняясь.

Хэл откашлялся.

— Нам придется довериться тебе, Ник. Мы не знаем, действительно ли с тобой все в порядке.

— Все нормально.

— Надеюсь, ты скажешь нам, если что-то изменится. — Судя по всему, Хэл не ожидал, что Ник это сделает… что было очень умно с его стороны. — И на мой взгляд, твои мама и бабушка были не правы, не дав тебе пойти на похороны.

Ник сунул руки в карманы и сжал кулаки.

Все — советники в школе, разные его врачи, — все всегда говорили, что он должен брать на себя ответственность за свою жизнь и не должен винить других. Когда он пытался обрисовать им картину — не для того чтобы найти себе оправдание, а потому что думал, что они должны знать, какими гадкими могут быть Барб и Вэл, какие они бессмысленно суетные, с головой ушедшие в свои мелкие игры в вину и упреки, — реакция всегда была одна и та же: я уверен, они действовали из добрых побуждении… мы здесь говорим о тебе, а не о них.

Это казалось безнадежным. Никто никогда с ним не соглашался. А он всего-то хотел, чтобы его поняли. Но никто не хотел ничего понимать. Даже тетя Гвен, которая должна была знать, которая должна была видеть, никогда не произнесла ни единого критического слова в адрес Барб и Вэл. Все вокруг притворялись, что Барб и Вэл были образцом ответственности и зрелости.

Но этот парень Хэл, который не мог знать и половины всего, просто взял и сказал: они были не правы.

Это было здорово.

Глава 10

Самоубийство! Феба не могла поверить. Отец отозвал ее в сторону, чтобы рассказать о друге Ника.

— Трудно оценить, каково на самом деле состояние Ника, — сказал Хэл, — но он не готов выслушивать критику в адрес своего друга.

Самоубийство. Еще одна смерть.

К ним подошла Гвен. Феба слушала себя словно со стороны — как она произносит подобающие случаю слова про депрессии, сопровождающие неизлечимые болезни, про то, как быстро совершенствуются методы лечения, про стыд и бессмысленность такого поступка, — но думала она не об этом. Внутри ее кричало ужасное, эгоистичное чудовище.

Как кто-то посмел принести подобные проблемы на озеро?

Гадкая мысль. Она ненавидела себя за это.

Из-за этого все погибнет. Мы должны быть счастливы на озере.

Джайлс, который не может жить в одном доме с детьми, а теперь еще и это. Это неправильно. Несправедливо.

Это же умерший ребенок. И его мать… ее боль… А она думает только про озеро. Да что же с ней такое?

— Ник знает, что мы расскажем взрослым, — сказала Гвен, — но он не хотел бы, чтобы об этом стало известно Мэгги и Элли.

— И прекрасно, — пробормотала Феба. — Детям не обязательно все знать.

— Я уже сказала Эми, Джеку и Холли. — Гвен заговорила мягче. — Я скажу Джойс и Йену, как только представится возможность.

Не похоже было, чтобы Гвен с радостью ждала этой минуты.

— Может, я это сделаю? — предложила Феба. Не то чтобы она хотела… Но если она так отреагировала, то одному Богу известно, какова будет реакция Джойс и Йена.

— Не возражаю.

Они стояли вдвоем в конце подъездной дорожки, поджидая, пока все остальные соберутся для пешей прогулки. После ночного дождя было прохладно, и плавать никому не хотелось, поэтому Гвен и предложила вместо этого пойти на прогулку.

Гвен развлечения планировала. Вчера они предприняли путешествие на лодке через озеро, чтобы выпить на том берегу чаю, вечером играли в шарады. За ленчем сегодня у детей было соревнование по поеданию желе. Теперь они шли на прогулку, а вечером должны были устроить костер. Гвен каждое утро составляла расписание.

Всякий раз она говорила, что все это добровольно, что каждый волен делать то, что хочет. И Феба ей верила. Гвен не собиралась никого принуждать.

Кроме своих детей, Гвен явно ожидала участия во всем Холли и Джека. Они должны были придерживаться расписания, они должны были быть хорошими детьми.

Феба не собиралась укрываться за их спинами. Если им приходится быть хорошими детьми, то и она будет. Даже когда ей до смерти хотелось остаться в домике и почитать, она шла со всеми. Она понимала, что стоит ей уклониться хоть раз, Джойс и Йен не примут участия ни в одном мероприятии до конца отдыха.

Все затеи были приятными, Феба с готовностью это признавала, и дети получали огромное удовольствие, но временами, посреди всей этой организованной летней деятельности, она ощущала такую сильную тоску по матери, что не знала, справится ли с ней.

Сегодня была прогулка с цветными карточками. Как только все собрались, две младшие девочки раздали присутствующим карточки с образцами цветов, которые Гвен взяла в скобяной лавке, когда последний раз была в городе. Она выбрала природные цвета: коричневый, желтый, все оттенки зеленого. Каждому дали карточку и велели во время пути найти что-то такого же цвета.

— Это соревнование на скорость? — вежливо спросил Йен, беря свою карточку. — Или на самый точный оттенок?

— О нет! — Гвен засмеялась.

— Мы в детстве так играли, — сказала Холли. — У мамы в бардачке всегда лежали цветные карточки.

Гвен снова засмеялась:

— Конечно. Они бесплатные.

Феба знала про первого мужа Гвен и про его долгие плавания.

— Должно быть, трудно поддерживать всем хорошее настроение, — сказала она Гвен. — Особенно когда денег немного.

— Насчет денег вы правы, — согласилась Гвен.

У мамы были деньги: на уроки, выходы в свет, обеды в ресторане. Им никогда не надо было думать о том, можно ли потратить еще один баллон газа. Может, именно поэтому мама не была так изобретательна, как Гвен, по части игр и всего прочего; ей это не было нужно. Наверняка, если бы пришлось, она поступала бы так же.

— У нас есть какая-то цель? — опять спросил Йен, рассматривая свою карточку.

Гвен покачала головой;

— Нет. Если только вы не считаете целью веселье.

Все пошли по дороге. Удивительно, но лучше всех оттенки различала Эми.

— Неужели вы не видите, что в этом цвете чуть больше синевы, чем в этом листке? — говорила она и выходила на солнце, чтобы лучше видеть цвет, и яркий свет сиял на ее изумительной коже.

Остальные смеялись. Нет, они этого не видели.

— Присмотритесь же, — говорила она… И, присмотревшись, они убеждались, что она права.

Эми шла между Холл и и Джеком, явно наслаждаясь походом. Было непривычно видеть ее веселой, обычно она была такой тихой.

— Ты много занималась искусством? — спросила ее Холли.

— О Господи, нет, — ответила Эми. — Просто я всю жизнь подбирала подходящие блестки к шифону, Феба взглянула на сестру. Как она грациозна! Начав смотреть на нее, порой трудно было оторваться. При самом незначительном жесте ее рука округлялась, а пальцы изгибались.

Ногти у нее были короче, чем на Рождество, верхний край срезан горизонтально, лак бесцветный. Вероятно, здесь это разумно — светлый лак незаметен, когда облезает, а ровный край прочнее. Каждое лето Феба ломала ногти… вероятно, потому, что она уделяла им время только на остановках перед светофорами, а на озере нет светофоров.

Она посмотрела на ногти Холли. У нее был такой же маникюр, как у Эми, бесцветный лак, ровный край. Это не могло быть совпадением. Вероятно, Эми предложила ей так сделать, возможно, и лак ей одолжила. Это напоминало вечерние посиделки подростков — хихикающие девчонки собираются в кружок, чтобы сделать друг другу маникюр.

Неужели тебя не волнует, что мамы здесь нет? У тебя не разрывается сердце при виде всех этих перемен? Прекрасно, что тебе нравятся Холли и Джек — они милые люди, и Гвен тоже. Но вспомни, почему они здесь… потому что нет мамы.

Нарушив течение ее мыслей, к ней подошел Йен.

Должно быть, он тоже скучает по маме, она была уверена в этом.

— Не волнуйся сегодня о лодках, Феба, — сказал он. — Я их привяжу.

Лодки? Было два часа дня. Зачем сейчас говорить о лодках?

За привязывание лодок всегда отвечал ее отец. Джайлс, разумеется, заботился о своей, но отец каждый вечер спускался к озеру, чтобы убедиться, что моторка прочно стоит на якоре подальше от берега, а каноэ вытащены на берег и перевернуты. Было важно сделать это как следует, чтобы внезапный ветер не разбил лодку о мостки или о берег. И разумеется, Феба делала это как следует.

Отец был не против, когда в первый вечер она предложила это сделать.

— Как мило с твоей стороны, — сказал он.

Но дело было не в этом. Ей нужно было за что-то отвечать, о чем-то заботиться. Кухней она не могла заниматься. Прошлым вечером на ужин у них был рис под соусом чили, и когда Гвен внесла из кухни тяжелую мамину кастрюлю и поняла, что подставки нет, к кому она обратилась за помощью? К Фебе, которая всегда была правой рукой, которая знала, где лежат подставки? Нет. Гвен посмотрела на Холли.

— Холли, быстренько, — сказала она. — Найди, на что поставить.

«Но это же моя работа, — захотелось крикнуть Фебе. — Приносить подставки. Я за это отвечаю, я — помощница. Я помогаю маме, а Элли помогает мне. Вот как это происходит».

Но так же это происходило и у Гвен с Холли. Холли была старшей дочерью Гвен, ее правой рукой. Гвен не требовались две старшие дочери. И что тогда оставалось Фебе?

Йену тоже необходимо было за что-то отвечать. Если она чувствовала, что Холли осторожно занимает ее место, то Йен, должно быть, беспокоился, что Джек претендует на его. Проекты, которые отец с Йеном обсуждали годами, — провести газ в «ночлежку», привести в порядок сауну, — Джек воплотил в первый же день своего пребывания здесь. Отца это радовало, ему нравилось, что Джек ускоряет процесс.

Вчера Йен сказал ей, чтобы она не волновалась из-за лодок.

— А я и не волнуюсь, — ответила она и после ужина пошла к озеру, чтобы заняться ими.

Он попытался ее остановить.

— Я же сказал, что сделаю! — крикнул он ей вслед. — Я сейчас подойду.

Но этим летом Йен все делал медленно, его «сейчас» тянулось и тянулось. Она закончила задолго до того, как он спустился на мостки.

Феба видела, что это происходит из вечера в вечер. Они устроили это глупое соревнование — кто первым спустится вниз и привяжет лодки, и разумеется, она всегда выигрывала. Ей было жаль брата.

Поэтому после ужина в тот вечер она заставила себя сидеть спокойно. В доме было слишком тепло, шумели убиравшие со стола дети, а Холли и Джойс пытались сложить тарелки. Феба даже не могла им помочь, потому что была не ее очередь. Помочь значило дать понять Гвен, что она не одобряет ее систему распределения обязанностей, а это было бы неправильно.

У озера сейчас прохладно и спокойно. Прилетят гагары, вечерний рыбак, может, выедет половить рыбу на блесну вдоль ковра кувшинок. У кувшинок блестящие, в форме сердца листья, плавающие на поверхности озера, и желтые цветы — плотные, похожие на чашки. Скоро зелень и желтизна померкнут, когда деревья на западном берегу бросят на воду длинные тени, обрамляя водную гладь темной бахромой. Озеро на закате мирное и красивое.

Но Феба осталась в помещении. Она позволила Йену привязать лодки.

Эми посмотрела на сестру. Это не похоже на Фебу — сидеть без дела.

Это роль Эми.

Но здесь они словно поменялись ролями. Наконец-то Эми наслаждалась пребыванием на озере. Она чувствовала себя здесь как дома, будто здесь она была на своем месте. Она знала, что от нее требуется. А у Фебы все было как раз наоборот.

Давай лучше я буду чувствовать себя так. Я все время так себя чувствовала, мне почти все равно, я привыкла, а ты — нет.

Наслаждаться отдыхом — это прекрасно, но не за счет Фебы, особенно зная, как много значит для Фебы озеро.

Только вот что могла Эми предпринять? Сделать вид, что ей не нравятся Холли и Джек? Притвориться, что она невысокого мнения о Гвен? Ну и как это поможет Фебе?

Феба заметила ее пристальный взгляд и тут же поднялась.

— Пойду посмотрю, не надо ли помочь Джеку с костром.

Вряд ли Джеку нужна помощь, мелькнуло у Эми.

— Пойди лучше почитай минут десять — пятнадцать, — посоветовала она.

Ее сестра справлялась с жизнью именно так. Единственное, что позволяла себе Феба, — это чтение. Это был единственный известный ей способ отказать другим людям или остаться одной — воздвигнув книгу между собой и остальным миром.

— Кроме того, надо одеть детей. — Феба словно не услышала ее.

Может, она еще не готова начать справляться с жизнью.

Эми молча вышла за ней на улицу. Дети играли на дороге, кучка курток лежала на ступеньках «ночлежки». Элли, должно быть, уже их принесла. Ей не нужно напоминать. Ей четырнадцать, и она знает, что надо делать. Феба тоже была такой в четырнадцать лет.

Неужели Клер вырастет похожей на меня? В течи своей совершенной старшей сестры, которая всегда знает, что надо делать ?

Эми смотрела, как Феба дотронулась до руки Элли, молча благодаря за принесенные куртки, потом подошла к Клер, подхватила ее и перевернула вниз головой. Клер завизжала и засмеялась, обхватив маленькими ручонками бедра Фебы.

Эми не помнила, чтобы ее мать когда-нибудь так с ней возилась. Может, Элли такая же помощница, как Феба, но Клер всегда будет знать, что ее любят.

Эми рошла по дорожке к бревенчатому дому, где было место для костра. Ее семья не слишком часто им пользовалась. Вечерами они всегда читали. Если кто-то хотел посидеть у огня, то разжигали печку в помещении.

Дети по просьбе Гвен вымели из круга листья и прутики. Джек и Ник оттащили сгнившие бревна и нарубили новые, разложив их вместо сидений Дети постарше сделают на огне поп-корн, младшие поджарят сладкое суфле.

Джек сидел на корточках в середине расчищенного пространства, занимаясь костром. Он поднял на нее глаза:

— Привет!

— Надо принести веток или чего-нибудь еще? — спросила она. — Я не отличу хворост для растопки от бревна, но слова по крайней мере помню.

Он улыбнулся:

— Я отлично справляюсь.

— Я так и думала.

Эми присела на одно из бревен, обхватила колени руками и стала следить за его действиями. Маленькие язычки пламени уже лизали щепочки, и он постепенно добавлял все большие куски дерева.

Через какое-то время Джек сел в сторонке, глядя на огонь. Первые щепки уже сгорели, их оранжево-красные угли осели на темную золу прежних костров.

— Холли сказала, что ты был пожарным.

Он кивнул:

— Сразу после школы.

— А почему ты ушел?

— Бюрократия. Я лучше окажусь в горящем здании, чем буду иметь дело с государственной бюрократией.

— А ты когда-нибудь работал на ликвидации последствий стихийных бедствий? — спросила она.

— Ликвидация последствий стихийных бедствий? — Он взглянул на нее. В сумерках не было видно выражения его лица, только очертания почти квадратного подбородка. — Это что такое?

— Я кое-что делала для американского Красного Креста. Если бывает наводнение, ураган или землетрясение, меня иногда приглашают, чтобы я объявляла по радио, какие службы работают, где нужны средства и…

— Ты в этом разбираешься?

— Мне дают список. — Ей не хотелось говорить о себе. — На месте катастроф всегда действуют люди, которые знают, как восстановить электричество или протянуть трубопровод для питьевой воды через разлом Сан-Андреас. Эта работа требует скорости. Здесь не беспокоятся о разрешениях и о том, как это отразится на окружающей среде.

— Не надо беспокоиться о разрешениях? Для меня это звучит как райская музыка.

Эми знала, что это ему понравится.

— Мне кажется, что люди, которые этим занимаются, любят свое дело. Они никогда не говорят об этом, потому что всякие бедствия — это ужасно, но они всегда с удовольствием берутся налаживать разные системы.

— И ты думаешь, я мог бы этим заниматься?

— Не знаю. — Эми почти не сомневалась, что ему такое дело пришлось бы по душе. — Когда ты говорил, что можно проложить настил через болото, мне подумалось, что тебе это понравилось бы. — И если то, что его сестра говорила о его любовных делах, было хотя бы наполовину правдой, он наверняка умеет помогать другим.

— Вероятно, я был бы там на своем месте, — согласился он, — особенно если бы мне позволили пользоваться скотчем.

— Там никого не волнует, чем ты пользуешься. Там важны только результаты.

Джек сидел на корточках, поставив, как игрок в бейсбол, локти на колени.

— Вот что действительно должно волновать людей, но чем старше я становлюсь, тем больше мне кажется, что результат очень многих людей не волнует. Им кажется, что волнует, но это не так. Они или хотят контролировать твои действия, или хотят быть уверены, что ты пользовался разрешенными материалами. Ты можешь завалить дело, но пока ты пользуешься разрешенными материалами, тебе все прощается.

— Мы сентиментальные люди, — проговорила Эми.

— Пожалуй, — согласился он. — Но я… я хочу, чтобы обо мне судили не по тому, что я говорю или чувствую, а по тому, что делаю. Болтовня ничего не стоит, действие — вот что имеет значение.

Что касается болтовни, Эми была с ним согласна.

— Но чувства… они чего-то стоят, они все же имеют значение.

— Но они не могут бить оправданием.

— Это верно, — снова согласилась она.

— На самом деле они… — Он замолчал. — Я что, так и буду без умолку говорить только о себе? Давай поговорим о тебе.

На этот раз Эми с ним не согласилась. Ей бы хотелось продолжать говорить о нем.

— Я профессиональная фигуристка.

Он посмотрел на нее:

— Между прочим, я это уже знаю. Ты живешь в Денвере, тренируешься с двумя парнями, о которых я слышал, и много выступаешь по телевидению.

— Тогда что еще ты хочешь знать?

Он подложил в огонь бревно. Эми подумала, что оно слишком велико и огонь погаснет, но языки пламени принялись облизывать его бока.

— Ты могла бы начать с того, почему ты рассказала мне об этой своей собственности.

Эми выпрямилась. Это прозвучало как гром среди ясного неба.

— По-твоему, я поступила неправильно? — осторожно поинтересовалась она.

— Не люблю тайны. Мне кажется, у членов семьи не должно быть секретов друг от друга.

Но секреты — это так увлекательно. Мир фигурного катания был полон секретов — с какой музыкой ты работаешь, какие контракты собираешься подписать. Большая часть тайн таковыми вовсе не являлась, но официально они были секретами и твердой валютой дружбы — таким образом ты давал понять другому, что он твой приятель.

Джек продолжал:

— Я начинаю волноваться, когда люди поверяют мне тайны. Обычно им от меня что-то нужно.

— Вероятно, часто это так, — сказала Эми.

— И что же тебе от меня нужно?

Что ей было от него нужно? Она вздохнула. Она не думала об этом. Да, она хочет хорошо провести время на озере. Ей нравилось чувствовать, что здесь у нее есть друг, союзник.

Но эту роль взяла на себя его сестра. Тогда почему она сказала о своей собственности ему, а не Холли? Она не знала.

Он снова заговорил:

— Я не хочу быть парнем из лагеря через дорогу. Если тебе нужен безумный летний роман, поищи кого-нибудь другого.

Глаза у Эми расширились. Она быстро справилась с выражением лица… хотя было слишком темно, чтобы он мог ее видеть.

Безумный летний роман? Так вот чего она хотела? Она об этом не думала.

Конечно, физически Джек ее привлекал, двух мнений быть не могло. Даже когда он надевал синее, от него исходил какой-то естественный магнетизм. Он был интересным, великодушным, надежным. Возможно, он был идеальным кандидатом для безумного летнего романа… хотя, если тут и крылась причина того, что она рассказала ему о том участке, уж этого она точно не сознавала.

— Во-первых, — продолжал он, — я не мальчик, а во-вторых, тут не летний лагерь.

— Согласна. — Что еще она могла сказать?

— Я не говорю, что мне бы не польстило или в другой ситуации я бы не… о черт! — Он замолчал. — Пожалуйста, скажи что-нибудь. Я слишком много говорю.

Но было поздно — он уже выдал себя, но не тем, что сказал, а тем, о чем умолчал. Было совершенно ясно, что безумный летний роман нужен ему не меньше, чем ей.

Люди не часто удивляли Эми. У нее была достаточно сильная интуиция, чтобы хотя бы наполовину предвидеть грядущие события. Однако то, что происходило, было удивительно — Джека, сына новой жены ее отца, брата ее новой подруги, влекло к ней.

Эми решила, что он похож на нее — движим инстинктами и интуицией, гораздо больше полагается на первое впечатление, чем на здравое размышление. Но в данном случае Джек явно подумал. Она его привлекала, однако он был полон решимости сопротивляться этому чувству.

— Я вообще на этот счет не волновался, потому что думал, что подобная мысль вызовет у тебя отвращение.

Да нет, эта мысль ей очень понравилась… Следовало признаться себе, что ей приходило что-то подобное в голову.

Она не понимала его нежелания. Уединиться тут, конечно, невозможно, но они могли бы просто поближе познакомиться.

— Я, наверное, уеду на пару дней, — сказал Джек.

— Уедешь? — Неужели это такая проблема, что нужно убегать? — Зачем? Я не собираюсь тебя преследовать.

— Ты меня не преследуешь… ну, может, самую чуточку, но мне кажется, я смогу убить сразу двух зайцев. Мама сказала тебе о друге Ника? Не понимаю, как парень держится, когда вокруг столько народу. Поэтому я решил, что надо его на время увезти. Мама возражать не будет. Она позволит мне сделать все, что пойдет Нику на пользу.

Эми подумала, что он прав.

— А куда вы поедете?

— Не знаю… Выбор невелик, но ближе к канадской границе есть федеральные земли, национальные парки и тому подобное. Правда, добраться туда можно только на каноэ. Может, нам это удастся.

— Тебе нравится каноэ? — Эми не видела его ни в одной из здешних лодок. Он старался избегать воды.

— Я не сидел в каноэ со времен бойскаутского лагеря, но на пару дней меня, вероятно, хватит. Мы с ним можем углубиться в чащу, разрисовать лица синей краской и, завывая, ходить кругами вокруг костра, пока ему не станет лучше.

Эми через силу улыбнулась. Насчет разрисованных лиц и завывания он, конечно, пошутил, но остальное было вполне в его духе. В то время как все пытались разговорить Ника, Джек предпочел действовать. Они могут за все время ни слова не сказать о Брайане, но Ник, вполне возможно, вернется домой в гораздо лучшем состоянии.

— Когда вы едете? И на сколько?

— Не знаю. Эта мысль пришла мне в голову пять секунд назад.

И это тоже было на него похоже.

— То есть с Ником ты еще об этом не разговаривал?

Он покачал головой:

— Не было подходящего момента.

Захлопали сетчатые двери, стали приближаться голоса. Через несколько мгновений к Джеку и Эми присоединились остальные, дети несли коробки с суфле и кувшин лимонада. За ними следовала Гвен с металлической лоханкой для мытья посуды, в которой лежало все необходимое для приготовления поп-корна. Феба несла фонарь. Джек взял у матери лоханку, отдал ее Холли, а сам отвел Хэла и Гвен в сторонку и что-то сказал им. Гвен посмотрела на Хэла, Хэл кивнул, а Гвен погладила Джека по щеке.

С Ником он говорил не намного дольше. Паренек вздрогнул от удивления, а потом потупился, краем башмака чертя в песке тонкую линию. Эми подозревала, что предложение ему понравилось, но он не захотел этого показать.

Джек еще раз бросил взгляд на мать, и та снова кивнула. Как быстро они принимают решения! Это было поразительно. Ее семья говорила бы об этом неделю как минимум.

Разумеется, ее отец тоже в этом участвовал. Он смог прийти к решению так же быстро, как Гвен. Он менялся. Как странно думать, что твой отец может меняться.

Гвен подождала, пока Феба закончит встряхивать проволочную сетку с длинной ручкой для поджаривания поп-корна, а дети поджарят по первой порции суфле. Затем проговорила:

— Ник с Джеком на пару дней отправятся в путешествие на каноэ.

Сразу же посыпались вопросы.

— В путешествие на каноэ? О, Ник, — вздохнула Элл и, — тебе везет.

— А мне можно поехать? — прощебетал семилетний Скотт.

— А мне? — тоненьким голоском спросил Алекс. — Я тоже хочу.

— А когда ты составил этот план? — спросил Йен.

— Джек не составляет планов, — ответила Холли. — Он делает.

— Но это нужно спланировать, — сказал Йен. — Надо взять разрешение.

— Разрешение? — Джек поднял голову. Это ему не понравилось. — У правительства штата?

— Думаю, он прав, — сказал отец Эми. — Не уверен, что можно прыгнуть в каноэ и поплыть куда душе угодно. Власти стараются ограничить въезд. Тебе надо будет поехать в город и взять разрешение.

— В лесах бродит слишком много народа, — пояснил Йен. — Это главная проблема в управлении системой наших национальных парков. Поэтому им пришлось ввести ограничения. Но очень многие могут поехать на день.

— А, на день. — Джек явно был готов отправиться ночью, лишь бы не проходить через процедуру обращения за разрешением.

Эми видела, что ее отец с трудом сдерживает смех, но Иен не понял намека.

— И, как мне кажется, разрешения раскупаются очень быстро. Ты, может, и не достанешь на этот год.

— Возможно, это и верно, если речь идет об уик-энде, — сказал Джайлс. — Но в середине недели — дело другое.

Эми подумала, что он прав.

— И все равно, — не отступал Йен, — по-моему, тебе лучше подождать до следующего года.

Эми посмотрела на брата. Он когда-нибудь слышит себя? Он что, не понимает, насколько напыщенно звучат его слова? Разве тебе не все равно, что подумают о нас Гвен, Холли и Джек?

Похоже, он и не остригал свои волосы и его хвостик просто отвалился, не желая быть частью этой напыщенности.

— Очевидно, что мы не владеем всей информацией. — Отец Эми вошел в привычную роль. Он обожал собирать информацию. — Завтра я поеду в город и сделаю несколько звонков.

— Почему бы не поехать мне? — вызвался Йен.

Эми могла назвать тысячу причин, по которым Йену не следовало звонить. Уж он постарается, чтобы путешествие в этом году не состоялось.

— Пусть это сделает Холли, — непринужденно предложила Гвен. — Она очень хорошо умеет выяснять все по телефону.

— Я? — Холли была поражена. — Я же не собираюсь в путешествие.

— Я тебя и не прошу, — отозвалась Гвен. — Я просто хочу, чтобы ты все подготовила.

— Подготовить я могу. Я сделаю все, что угодно, если вы не заставите меня ночевать в палатке.

— Но разве вы поедете без нас? — удивилась Джойс.

— Просто Ник с Джеком решили сделать это вдвоем, — спокойно произнесла Гвен.

— Есть какая-то причина, по которой мы не можем поехать? — настаивала Джойс. — Это несправедливо.

При чем здесь справедливость? Наверняка Джойс понимает, что…

Эми вдруг осенило. Она посмотрела через костер на Гвен. Та стояла у складного стола и солила поп-корн, свет от фонаря падал ей на лицо. Лицо было напряженным.

Она еще не сказала Джойс и Йену про Брайана! Наверняка даже они не стали бы упрямиться, если бы знали.

Конечно, Гвен ошиблась, не сказав им сразу… но Эми не винила ее за это. С Джойс и Йеном могли возникнуть трудности. Эми тоже отложила бы разговор с ними.

— Если есть какая-то причина, скажите мне! — Сдаваться Джойс не собиралась.

Остальные взрослые переглянулись. Невозможно пускаться в объяснения прямо сейчас. Ник не хотел, чтобы об этом знали Мэгги и Элли.

Джойс заметила их взгляды и почувствовала, что ее исключают из этого круга. Такого она перенести никак не могла. Это продолжалось со дня их с Йеном свадьбы. Джойс хотела быть для Элеоноры тем же, чем была Феба. Она постоянно была настороже, готовая почуять обиду.

— А мы очень хотим поехать, — жалобно проговорила маленькая Эмили.

— Может, пусть они поедут? — предложил Ник.

Малыши бросились к нему — кто-то оказался на их стороне.

— Можно мы поедем? Можно мы поедем? — загомонили они.

— С моей стороны возражений нет, — сказал Ник. — Чем больше народу, тем веселее.

Эми заметила, как Джек почесал в затылке. Веселье он как раз и не планировал.

Дети Йена вопили от восторга. Они танцевали вокруг костра, возбужденные мыслью о возможной поездке.

— Можно мы поедем, мам? — Алекс навалился на колени Фебы, заглядывая ей в лицо. — Ну пожалуйста!

— Посмотрим, — ответила Феба.

— Нет, мам, не говори так, пожалуйста. Просто скажи «да». Ты же можешь сказать «да»!

— Сначала я должна поговорить с папой.

Забавно — дети Йена и Джойс как должное принимали то, что они смогут поехать. Дети Фебы знали, что им понадобится разрешение.

— Но если Скотт поедет, тогда я…

— Алекс! — Голос Джайлса прозвучал твердо, и Алекс замолчал.

— Сделаем так, — вмешалась Гвен. — Все, кто хочет ехать, должны сказать об этом Холли к восьми утра завтрашнего дня. — Дети Йена немедленно опять завопили. Гвен подняла руку, требуя внимания. — Но думаю, что никто из малышей не поедет, если не поедут их родители.

— О! — произнесла Джойс, что действительно этого хочет. — А это необходимо?

— Да, — ответила Гвен.

Эми ждала, что кто-то начнет возражать против властности Гвен, но никто не подал голоса. Разве не к этому они все привыкли? Последнее слово всегда оставалось за ее матерью. Возможно, в первый раз все присутствующие почувствовали себя комфортно рядом с Гвен… потому что она наконец делала что-то, как Элеонора.

Час спустя пора было расходиться спать. Джайлс обжигал сахарную грязь с концов палочек, на которых жарили суфле, Холли и Феба собирали бумажные стаканчики и посуду для приготовления поп-корна. Эми бросила свой стаканчик в огонь, воск зашипел, затрещали оставшиеся капли лимонада.

— Если я еду со всей этой оравой, тогда ты тоже едешь. Это был Джек. Он стоял рядом и говорил тихо.

— Но я думала… — начала Эми.

— Я знаю, что ты думала, — перебил он, — об этом сначала подумал и я, но мама не едет, Холли тоже, поэтому тебе придется поехать и защитить меня.

— От чего тебя защищать? — Эми невольно улыбнулась. — Я считала, что это я — самая серьезная опасность в твоей жизни.

— Может, недавно так и было, но не обольщайся. Ты и вполовину не так страшна, как все эти планы и организация. Меня надо защитить от них.

Эми засмеялась. Если бы это был кто-то другой, она дотронулась бы до него, положила руку ему на плечо.

— Мне кажется, для защиты тебе нужен кто-то гораздо больше и сильнее, чем я.

Гвен вглядывалась в темноту. В сторонке от всех, укрытые тенью деревьев, разговаривали Эми и Джек. Ее голова была откинута назад, он смотрел на нее сверху вниз. Было темно, чтобы различить выражение их лиц, но ей показалось, что они смеются.

Прошлой ночью, когда Гвен с Хэлом лежали в постели, ожидая дождя, они впервые с тех пор, как приехали все остальные, занимались любовью. А потом, возможно, потому, что приехавшие дети напомнили им об их позднем супружестве, они поведали друг другу интимные подробности своих первых браков.

Ее история была проста. Выходя за Джона, она владела только теоретической информацией, он знал немногим больше, но за несколько лет оба всему научились и достигали удовольствия просто, откровенно, даже технично — иногда, пожалуй, слишком технично, но это была одна из реальностей брака.

Брак Хэла был другим. Когда он встретил Элеонору, она уже имела немалый опыт.

— Я был деревенским парнем со Среднего Запада, — сказал он. — Она меня покорила.

Элеонора воспринимала секс как развлечение, но и только. Он не был ни священным, ни романтичным — просто забава.

— Ей никогда не приходило в голову, что после рождения детей мы должны хранить друг другу верность.

— И она не хранила? — Гвен постаралась не показать, насколько она шокирована.

— Да нет, хранила, но только потому, что понимала, насколько это важно для меня.

Затем родилась Эми.

— Мы ее не планировали, это была ошибка, — продолжал Хэл, — и после этого Элеонора почувствовала, что игра не стоит свеч. Когда-то это было развлечением, но больше рисковать не стоило.

Отношения у них продолжались, но изредка и без воодушевления.

— Иногда я смотрю на Эми, мне кажется, что ее красота — это компенсация за конец сексуальной жизни ее родителей.

Это было не похоже на Хэла — столь нерешительно выражать свои мысли, но, вероятно, он никогда не говорил об этом раньше даже с Элеонорой.

— И тем не менее, — продолжал он, — ее выступления напрочь лишены ощущения пола. Я говорю это не потому, что я ее отец. Она может быть теплой, забавной, печальной, элегантной, но никогда — сексуальной.

Гвсн с ним согласилась. Когда они познакомились прошлой зимой, она обшарила все углы в местном магазине видеопродукции и нашла записи выступлений фигуристов. Ей удалось посмотреть несколько номеров Эми, и сексуального огня в ее исполнении она не увидела, по крайней мере на видео.

Вчера вечером она опять принялась расспрашивать Эми, и та поведала ей о том, до какой степени ее жизнь заполняют мужчины-геи. Учитывая профессию Эми, это было неудивительно. В художественном и финансовом отношении эти мужчины хорошо ей служили, давая великолепные советы и оказывая надежную поддержку.

Но наверняка их роль в ее жизни оказалась более серьезной, раз она оставалась одинокой. Была ли она Спящей красавицей, а они — ее дворцовой стражей, уничтожающей всех, кто мог прийти с другим сексуальным оружием?

Гвен снова посмотрела на своего сына и эту утонченную молодую женщину. Они, очевидно, желали друг другу спокойной ночи. Руки Джек держал в карманах, так же как когда разговаривал с ней накануне. Он очень редко держит руки в карманах, возможно, для него это единственная возможность не коснуться Эми. А ее тело льнуло к нему, она сцепила руки под подбородком, словно удерживая их, ее плечи были выгнуты вперед, как будто их тоже притягивало к этому мужчине.

У Эми не было длинных волос Спящей красавицы. Ей нужен был Джек, чтобы прорубиться через густые колючие заросли, выросшие вокруг дворцовых стен, ей нужно было, чтобы он обнажил свой меч при виде вооруженной стражи, ее надо было спасти, разбудить.

А Джеку нужно, чтобы в нем нуждались. Эти двое так хорошо и так во многом подходили друг другу… но только не здесь, не сейчас.

Глава 11

Элли предложила уложить Алекса и Клер.

— Я знаю, что вам с папой надо поговорить о путешествии на каноэ.

Феба поблагодарила ее.

— Но поговорить нам надо только об Алексе и Клер. Ты, если хочешь, конечно, можешь поехать.

— Я надеялась, что ты так скажешь!

Элли взяла за руки брата и сестру и, приплясывая, направилась к «ночлежке».

Джайлс дождался, пока дети не могли их услышать.

— Элли влюбилась в Ника, да? — спросил он.

Феба кивнула. Дома тринадцатилетняя Элли и ее подруги общались с мальчиками только в компании. Если дочь и испытывала какие-то чувства к одному из них, то это был, по предположению Фебы, сын одного из преподавателей физики, интеллектуально одаренный паренек, который был настолько застенчив, что вполне мог так и не закрутить ни с кем романа до самого колледжа. Уверенная независимость Ника, без сомнения, вызвала у Элли совсем другие мысли. Краснея и задыхаясь, она следила за ним, когда он не смотрел на нее, и нервно отводила взгляд, когда смотрел.

Джайлс состроил гримасу.

— По всей видимости, он неплохой парень, но, вероятно, очень несчастный. Да и со стороны Мэгги ее ждет нешуточное соперничество.

— Это уж точно, — вздохнула Феба.

Когда Мэгги исполнилось пятнадцать, Джойс отвела ее к гинекологу за противозачаточными таблетками.

— Я хочу, чтобы она могла принимать решения относительно физических удовольствий, обладая полной информацией, — заявила тогда Джойс.

Феба посчитала это безумием. Джойс таким образом не помогала Мэгги принимать решения, она поощряла импульсивные поступки.

Феба поднялась и подошла к Гвен, чтобы взять у нее Томаса. Полусонный, он обмяк и потяжелел. Джайлс открыл дверь в новый дом, и они вошли в спальню. Джойс с Йеном еще были на улице, так что можно было поговорить.

— Так что насчет Алекса и Клер? — спросила Феба. Она положила Томаса на кровать и принялась стаскивать с него комбинезон. Он был весь перепачканный, коленки пропитались грязью. — Они до смерти хотят поехать.

— И мы будем чудовищами, если им этого не позволим. Вопрос только в том, кто поедет с ними, а кто останется дома с этим маленьким чудовищем.

Джайлс пощекотал Томаса под подбородком. Обычно малышу это нравилось, но сегодня он был слишком сонным. Он поднял маленький пухлый кулачок, словно отмахиваясь от руки отца, но даже это усилие оказалось для него чрезмерным.

Феба посмотрела на Джайлса. Что тут обсуждать? Да, по полдня придется сидеть в каноэ, но предстоит еще и переносить груз и лодки через волоки, по неровным каменистым тропам, а места для стоянок часто располагаются на крутых берегах. Ему все это будет трудно.

Он продолжил:

— Я знаю — ты решила, что я останусь дома… и я, разумеется, останусь, если ты захочешь поехать.

— Но ты тоже хочешь.

— Что бы там изначально ни планировали Джек с Ником, теперь, когда едут деги, им придется выбрать легкий маршрут. Да, я хочу поехать.

Джайлс редко вот так высказывался. У него были сложившиеся мнения, и иногда он навязывал их всем остальным, но он всегда думал о том, что будет хорошо для всех: его никогда не заботили только собственные желания. Феба понимала — ребенком он очень многого не мог и поэтому научился ограничиваться малым, чтобы не разочароваться.

— Я знаю, с моей стороны это несправедливо, — продолжал он, — потому что в ту самую секунду, как я сказал, что хочу в поход, ты уже приняла решение и даже не думаешь о том, чтобы отправиться самой.

Он был прав. Если он хочет поехать — вопросов нет, она останется дома с Томасом.

Она положила малыша в кроватку.

— Ты хочешь уехать с озера? — спросила она.

Они никогда об этом не говорили — о том, что Джайлс не любил озеро так же сильно, как она.

— И это тоже, — признался он. — Этот год у нас выдался нелегким, но, кроме того, мне просто хочется поехать. — Его голос повеселел. — Мне кажется, я наконец-то понял, кем хочу быть, когда вырасту.

— И кем же? — с улыбкой посмотрела через плечо Феба. Он был самым что ни на есть взрослым человеком на этой земле.

— Я хочу быть Джеком.

— Что? — уставилась на него Феба.

— Ты не ослышалась. Я хочу быть Джеком. У него здорово получаются все мужские дела — инструменты, работы на улице. Я хочу быть таким.

— Джайлс! — Феба принужденно рассмеялась. — Ты хочешь быть Джеком?

Джек ей понравился. Он действительно умел делать грубую и тонкую работу, великолепно справлялся с любыми проблемами, но…

— Да. Я хочу быть таким, но в своей жизни.

Феба начала раздеваться.

— Я полагаю, нет надобности напоминать тебе, что у Джека нет ни семьи, ни дома, ни, похоже, работы, и вероятно, это не случайно. Ты можешь представить себе его выполняющим твою работу?

— Без сомнения. У себя под столом он будет держать бензопилу и, как только кто-нибудь начнет испытывать его терпение, запустит этот агрегат и начнет крошить мебель. Люди научатся вести себя.

— Если у Джека будет твоя работа, он, возможно, применит бензопилу к себе.

Феба действительно любила этого мужчину. Она знала, как их брак выглядит со стороны: старшая дочь выходит замуж за калеку, чтобы у нее по-прежнему было о ком заботиться. Но из всех ее знакомых Джайлс меньше других нуждался в помощи. Она обошла кровать и села рядом с ним, вложила свою руку в его ладонь и прислонилась щекой к его плечу.

— Я рада, что ты хочешь поехать.

Когда они приехали сюда в первый раз, Джайлсу пришлось трудно — для него было очень мало работы. На следующее лето он спросил, можно ли ему починить старую деревянную лодку, которая принадлежала предыдущим владельцам бревенчатого дома. Ремонт лодки занял у него годы, а лодка с тех пор стала принадлежать ему, это была единственная вещь, которая его волновала.

И вот теперь он захотел отправиться в путешествие на каноэ. Феба была рада.

На самом деле, остаться здесь будет не так уж плохо. Гвен, отец и Холли уже сказали, что не поедут, вероятно, Эми тоже. Поэтому одиночество ей не грозит. Возможно, странно будет находиться здесь в такой небольшой компании — совсем не похоже на жизнь на озере, — но она не станет придавать этому значения.

Джек задержался, чтобы загасить костер, пока остальные члены семейства укладываются спать. Хлопали сетчатые двери, перекликались люди, сквозь деревья ему было видно, как пляшет свет фонариков на дорожках, ведущих в туалеты. В лунном свете он увидел Эми на большой площадке, где была натянута веревка для сушки белья. Дети все время вешали свои полотенца как попало, и те никогда бы не высохли. Поэтому каждый вечер Эми проверяла веревку, складывая сухие полотенца и как следует развешивая те, что еще оставались влажными. Как видно, ей нравилось все, что касалось стирки. Ему это казалось странным, но было приятно за ней наблюдать — смутной фигурой, движущейся в лунном свете.

Какого же он свалял дурака в этом разговоре с Эми! Почему попытался прикинуться хитрым, он — самый бесхитростный на земле человек? Нужно было просто взять и сказать все напрямую.

Если бы ты была другой девушкой и я встретил бы тебя в другое время, я пришел бы к тебе сам, но ты — дочь Хэла, а я — сын Гвен, и я не приду.

Он разбрызгал еще одну жестянку воды на огонь. Делал он это как полагается, по всем правилам бойскаутов. Обычно он выплескивал в огонь пару ведер воды и давал поленьям пропитаться, но сегодня заняться ему было нечем, поэтому он делал все должным образом. Если налить слишком много воды, будет трудно разжечь огонь на следующее утро. Позади него по сосновым иглам зашуршали чьи-то шаги. Он оглянулся — это была Холли. Она держала целую стопку аккуратно сложенных полотенец, должно быть, их дала ей Эми.

— У тебя все хорошо? — спросил он. Они мало виделись.

— Да… хотя я бы умерла без сауны. Думаю, я бы не выдержала ежеутренних купаний нагишом в озере.

— Тебя раздражает невозможность уединиться? — спросил он.

— На удивление — нет. То время, которое дома я провела бы одна, я провожу с Эми, а мне нравится ее компания.

— Да, она хороший товарищ, — согласился Джек и снова погрузил жестянку из-под сока в ведро с водой. Он был рад, что сестре на озере нравится.

— Я видела, что ты разговаривал с Эми у костра.

Жестянка внезапно нырнула в ведро. Надо что-то с этим делать, он ведет себя глупо. А сейчас придется закатать рукав и выудить жестянку.

Он расстегнул манжету.

— Я хотел заверить ее, что мы будем рады ее обществу в этом путешествии на каноэ. — Вода в ведре была холодной. — Иногда создается такое впечатление, что ее родные и не думают включать ее в свои мероприятия.

— Тебе она нравится, да?

— Конечно. Я же сказал — она хороший товарищ.

Не надо говорить таким оправдывающимся тоном. Наверное, он уже выдал себя с головой. О Боже, что она скажет?

Когда они были детьми, Холли иногда превращалась в маленькую маму и читала ему нотации с настойчивостью, какой никогда не было у их матери. Он ждал, что сейчас она разразится подобной речью. Непрочность смешанной семьи, Джек… Феба и Йен не в восторге от такого количества перемен, Джек… так что еще один стресс, Джек…

Он не был расположен выслушивать это. Джек встал, рывком поднял ведро и вылил воду на угли. Они зашипели, в золе образовались грязные лужицы, именно такие, какие не по нраву бойскаутам.

Ладно, забудем о бойскаутах. Может, они и научили его пользоваться компасом и ставить палатку, но ни один из этих навыков не поможет ему разобраться с тем, что сейчас происходит.

Холли вновь заговорила:

— Мне, конечно, здесь очень нравится, но я начинаю тревожиться о том, как там на работе. Когда ты возвратишься из путешествия, думаю, мне стоит вернуться домой, в Нью-Йорк.

Джек поднял глаза. Что это с ней? Не то чтобы это было полной неожиданностью; она с самого начала ясно дала понять, что если ей здесь не понравится, она уедет. Но ей, кажется, нравилось.

— Мама будет очень разочарована, — сказал он.

— Она поймет.

Джек взял палку и перевернул одно из поленьев. Не надо было выплескивать столько воды.

— Я могу как-то убедить тебя остаться?

— Учитывая нехватку телефонной связи, вряд ли… но я еще не решила. Я узнаю, как там дела в конторе, когда поеду завтра в город.

Дело было не в конторе. Джек это знал. И это, вероятно, не имело отношения к отсутствию водопровода и невозможности высушить волосы феном.

Это из-за него и Эми?

Холли не была дурой и спала в одном доме с Эми и с ним. Если кто и знал, что он испытывает к Эми, так это она. Ее наблюдений, возможно, оказалось недостаточно, чтобы прочитать ему лекцию, как он ожидал. Вероятно, пока она ощущает лишь смутное беспокойство.

Но этого оказалось достаточно, чтобы она решила уехать отсюда.

Эми была ее приятельницей, ее подружкой из летнего лагеря, человеком, с которым она проводила больше всего времени. Они вместе вставали, вместе ходили гулять, вместе планировали свой день. Что, если он начнет ухаживать за Эми? Холли захочет дать им возможность побыть наедине; она станет каждый вечер задерживаться на улице, пораньше вставать утром. Она будет держаться в стороне, не желая строить планы с Эми, пока не убедится, что брат и Эми обо всем договорились. Она почувствует себя неловко, не в своей тарелке, как третий лишний при любом ухаживании… и уедет с озера.

Так не пойдет. Он все время переживал за Фебу и Йена, думая, что они не смогут справиться с новыми переменами в семье, но вышло так, что Холли, его сестра, тоже не смогла справиться.

Если до этого у него и были сомнения в том, стоит ли держать Эми на расстоянии, то теперь их не осталось. Он не хотел, чтобы Холли уехала. Он хотел, чтобы ей здесь понравилось, чтобы ее потянуло снова приехать сюда. Пусть озеро станет тем местом, где мама, она и он смогут видеться друг с другом.

Потому что оно начинало ему нравиться.

За завтраком все только и говорили что о путешествии на каноэ. Феба объявила, что не едет.

— Мы с Гвен обсудили это вчера вечером, — сказал ее отец. — Она предложила, чтобы Томас остался с нами. Мы присмотрим за ним, чтобы вы оба с Джайлсом могли поехать.

Томас останется здесь? Фебе это никогда не приходило в голову — малыш останется дома с бабушкой и дедушкой. Множество семей именно так и поступало.

Но не ее семья.

Дело не в том, что мама не любила детей, — она была чудесной бабушкой, просто у нее был другой характер. И все ее промахи в качестве бабушки происходили не по ее вине — это была вина Джойс.

Мэгги еще не было года, когда Йен после молниеносного ухаживания женился на Джойс. Они приехали в Айову, когда Феба ждала Элли.

Мэгги была трудным, не очень здоровым ребенком, и даже когда со здоровьем все наладилось, она осталась чувствительной и раздражительной.

— Ей не нравится чувствовать себя такой беспомощной, — говорила Джойс. Фебе это казалось абсурдом. Как может младенец знать, беспомощен он или нет?

Джойс никому не позволяла ничего делать для Мэгги. Феба предполагала, что такая ревность естественна для родителя-одиночки, но ее лозунг — «Мне не нужна ваша помощь, я справлюсь сама» — послужил примером для Хэла и Элеоноры. Они не хотели вмешиваться, не хотели обидеть, слишком настойчиво предлагая помощь.

По крайней мере так все время говорила себе Феба.

Но в это лето Томас сделался любимцем Гвен. У этой неразлучной пары выработался собственный распорядок. У них было пластиковое ведерко, которое они каждое утро наполняли сосновыми шишками. У них была особая палочка, которой они рисовали замысловатые узоры на песчаной дорожке. Они вместе вытирали в доме пыль, раскладывали столовые приборы. Он был ее маленькой тенью.

И это облегчало жизнь Фебы.

— Не знаю, — сказала теперь Феба, — можно ли оставить его здесь. Я просто не уверена. — Она и правда не была уверена. — Может, он и перенесет это нормально, но он никогда до этого с нами не разлучался, а вы не сможете с нами связаться, если возникнут какие-то трудности. — Она вздохнула. Как здорово было бы поехать вместе с Джайлсом и старшими детьми! — Не знаю, что из этого выйдет.

Ее отец внезапно улыбнулся:

— Гвен уже и это продумала, моя дорогая.

— Что вы хотите сказать? — спросил Джайлс.

— Мне пришло в голову, что нужно устроить небольшое испытание, — ответила Гвен, — и посмотреть, как он будет вести себя без вас. Вы вдвоем можете поехать в город и остаться там на ночь. Вас не будет всего одну ночь, и если Томасу это придется не по душе, рядом окажутся хотя бы Элли и другие дети. Он не почувствует себя совершенно брошенным.

Поехать в город… остаться на ночь… какая странная идея!

— Это верно, — заговорил Джайлс. — Элли очень скрасит ему наше отсутствие.

— И даже если мы поймем, что путешествие на каноэ не самая удачная идея, — продолжала Гвен, — вы хотя бы проведете ночь в городе.

О чем она говорит? Город был местом, которого следовало избегать. Когда бы вы ни ехали в город, вы всегда торопились разделаться с поручениями, чтобы как можно скорее вернуться на озеро.

— Наверное, для вас это будет не самой захватывающей поездкой, — ответила Гвен. — Но зато будет время друг для друга.

— По правде говоря, это самая захватывающая поездка за последние тринадцать лет, — сказал Джайлс. — Очень великодушно с вашей стороны, мы согласны.

Феба уставилась на него. Они согласны? Вот так сразу? Она еще даже не допила первую чашку кофе.

Он продолжал:

— Мои родители пару раз брали Элли, когда она была младенцем, но у моего отца уже не то здоровье. Так что ваше предложение нас вполне устраивает.

— Тогда почему бы вам не поехать сегодня? — предложила Гвен. — Если вы выедете хотя бы через час, то успеете к ленчу в город.

— Поехать прямо сейчас? — Теперь Феба растерянно смотрела на нее. — Сегодня?

— Я знаю, что своей стремительностью напоминаю вам Джека, — Гвен улыбнулась, — но какой смысл ждать?

Феба чувствовала, как в ней волной поднимаются возражения.

— Но нам сейчас не нужны продукты. Может, мы подождем до того, как они понадобятся?

— Нет, нет, нет! — Гвен взяла Фебу за руку и повернула ее лицом к дорожке, ведущей к новому дому. — Идите собираться. Вам не нужно выполнять никаких поручений — ни в бакалее, ни в прачечной, ни в хозяйственном. Вообще никаких поручений.

— Может, мы хотя бы позвоним насчет разрешения, чтобы Холли не ездила в город?

— Она вам этого никогда не простит. — Гвен влекла их по дорожке. — Холли просто умирает от желания добраться до телефона и начать звонить во все концы.

Феба покачала головой. Все случилось так быстро! Как только они с Джайлсом оказались в доме, она сказала:

— Интересно, что заставило ее предложить это?

— Джек с Холли скажут, что она хочет заполучить Томаса для себя и что она подложит бомбу в зажигание нашего фургона, чтобы мы никогда не вернулись, но мне кажется, правда состоит в том, что ты ей нравишься и она хочет тебе помочь.

Феба замерла.

— Мне? Помочь мне?

— Она помнит, что такое растить детей, и хочет что-нибудь сделать, чтобы тебе было полегче. Но тебе не так-то легко помочь, моя любовь.

— Ты поэтому так быстро согласился, потому что думал, что я откажусь?

— Скажем так — я сразу понял, что очень этого хочу.

— И чем же именно, по-твоему, мы будем заниматься в Хиббинге? — Хиббинг был городом с населением пятнадцать тысяч человек, меньше чем даже Айова-Сити.

— Чем мы будем заниматься? — переспросил Джайлс. — Мы будем заниматься любовью.

И они действительно занимались именно этим. Да, они сходили поужинать, да, они отправились посмотреть большую шахту и посетили среднюю школу с хрустальными люстрами и мраморными лестницами, оплаченными компанией, владеющей шахтами. Но в основном они занимались сексом.

Им не нужно было ничего делать — ни готовить еду, ни обзванивать по телефону родителей неуспевающих учеников. Феба даже не беспокоилась о Томасе.

И когда они сели в машину, чтобы возвращаться на озеро, она села на среднее сиденье, чтобы быть рядом с Джайлсом. Она не помнила, когда последний раз это делала. Во всяком случае, не в этом автомобиле — ни разу.

— Со мной было не очень-то весело последний год, да? — спросила она.

Джайлс проверил зеркальце заднего обзора, а потом обнял ее за плечи.

— Феба, любимая моя, веселье всегда было твоим слабым местом.

— Но с тех пор как умерла мама, стало еще хуже, верно?

— Да, — просто ответил он. Джайлс никогда ей не лгал. — Ты погрузилась в скорбь.

Ее друзья евреи говорили, что их религия даст им один год на скорбь по умершему. После этого человек обязан вернуться к полнокровной жизни, снова обрести ее радости. Феба всегда считала это разумным и здоровым.

Но мама умерла уже более полутора лет назад.

— Я зациклилась, — сказала она. — Я так хочу перестать думать о маме, но не могу.

Джайлс кивнул. Он понимал.

— Ты тревожился за меня? — спросила она. Она не любила, когда из-за нее тревожились люди.

— Да, — снова ответил он. — И мне было немного обидно, — честно добавил он. — Иногда кажется, что для тебя важнее быть дочерью своей матери, чем моей женой или матерью наших детей.

Феба почувствовала, как покалывающая волна жара пробежала по спине, достигла лица, потекла по рукам. Она почувствовала стыд.

— О, Джайлс…

Его рука крепче обняла ее за плечи.

— Не кори себя так сильно. Мы только что провели вместе восхитительные сутки. Пусть это будет новым началом.

Они были уже близко от дома. Джайлс вел машину медленно, явно не спеша возвращаться. Поднявшись на пригорок, они увидели идущую им навстречу маленькую группу. Это были Элли, две младшие девочки и Эми. Клер и Эмили запрыгали, увидев автомобиль, закричали, прося Джайлса остановиться и довезти их до дома на заднем откидном борту.

Только на озере детям позволялось сидеть свесив ноги на откидном борту фургона. Джайлс остановил машину, вышел и откинул его для них. Дети бросились на обочину, чтобы набрать веток, которыми собирались во время движения выводить на песке разные узоры. Эми сказала, что проедется сзади вместе со всеми. Элли села на переднее сиденье рядом с Фебой. Феба обняла ее.

— Томас вел себя отлично, — доложила девочка. — Гвен велела нам с Ником и Мэгги есть вместе с ней в новом доме, чтобы он поменьше меня видел.

— Надеюсь, было весело, — сказала Феба.

Элли наклонила голову, но Феба заметила, что она покраснела.

— Да.

Значит, Ник не отдал открыто предпочтение кому-то из девочек.

Феба была ему благодарна.

Теперь Джайлс ехал еще медленнее из-за откинутого заднего борта, но скоро они все равно уже были у домиков. Холли и Гвен вышли на улицу поздороваться с ними.

— Томас только что уснул, — сообщила Гвен.

— Тогда не будем его будить, — сказала Феба. Ей ужасно хотелось увидеть сына, но можно было и потерпеть. — Что насчет путешествия на каноэ? — спросила она у Холли. — Вы получили разрешение?

Да, получила. Для такой большой группы им нужно было два разрешения, но на поездку среди недели она смогла их достать.

— Так что вы едете в среду, — сказала Холли.

Было воскресенье.

— Думаю, следует начинать продумывать меню, — сказала Феба. Необходимо столько всего сделать: запланировать, купить, уложить. — Нам, наверное, надо поехать в город…

— Вам ни о чем не нужно беспокоиться, — перебила Холли. — Всю провизию и снаряжение упакует поставщик, надо будет только забрать.

— Поставщик? — Феба знала, что поставщики предоставляют подобные услуги, но ей никогда не приходило в голову этим воспользоваться. — Это дорого?

— Безумно! — весело ответила Холли. — Но мы заплатили по кредитной карте Эми.

По карте Эми? Почему?

Потому что у Эми денег больше, чем у остальных. Феба все время об этом забывала.

— Тогда чем же заняться мне, — спросила Феба, и в вопросе содержалась лишь доля шутки, — если мне не надо следующие полтора дня паковать вещи и продукты?

— Можете повеселиться, — предложила Гвен.

Феба позволила себе состроить рожицу.

— Мой муж только что сказал мне, что это не самая сильная моя сторона, — заметила она.

— Тогда вам надо начать практиковаться.

Ник считал, что если ты что-то по глупости испортил, надо признаться в этом самому себе. Ты можешь лгать всему миру, но с собой ты должен быть откровенен — для него это было вопросом чести. Посмотрись в зеркало в ванной комнате и признайся себе, что ты напортачил.

Здесь не было зеркала в ванной комнате — поскольку не было и ванных комнат, — но он все равно мог сознаться себе, что изгадил это путешествие на каноэ до последней степени, настолько, что даже подумывал извиниться, а это явно не входило в его кодекс чести.

Он не хотел отправляться в леса вдвоем с Джеком. Ясно, что это благотворительная миссия: пусть бедный сиротка Ник погорюет. Его это раздражало. Он прекрасно сам справится со своим дерьмом. А путешествие на каноэ? Какая нескладная это будет пара: Джек умеет разводить костер, Джек умеет колоть дрова, Джек, вероятно, может расплавить каноэ и отлить из него бомбардировщик Б-52. А что умеет добрый старый Ник? Ничего, полный ноль.

Поэтому, будучи таким вот идиотом, каким он и был, он предложил, чтобы поехали все… просто чтобы защититься и не чувствовать себя невеждой. И вот теперь путешествие превратилось в громоздкое, дорогостоящее предприятие, а он, разумеется, по-прежнему чувствовал себя невеждой.

Они взяли напрокат четыре каноэ — три семнадцати футов в длину и одно пятнадцатифутовое. По поводу того, кто поедет в каждом, состоялось множество дискуссий. Он был уверен, что они будут и дальше все подолгу обсуждать; эти люди ничего не делали без длительных дискуссий. Просто эта тема оказалась первой.

Мэгги хотела ехать в одном каноэ с ним, ему хватило двух секунд, чтобы понять это. Она действовала умно, ни разу не высказавшись прямо, она просто отвергала все другие варианты. Но эта мысль была нелепой — ни он, ни она ничего не знали о каноэ. Им придется ехать порознь.

В конце концов Ник оказался с Джеком, но им пришлось взять с собой двух младших мальчиков, которые должны были сидеть в середине. Родители Элли взяли двух младших девочек и рюкзак, набитый куклами Барби. В последнем большом каноэ оказалась Мэгги со своими родителями, а Элли и эта фигуристка получили маленькое.

У каноэ — как узнал Ник — был перед и зад, нос и корма. И в том, кто где сидел, имелся большой смысл. Человек на корме был главным, он управлял лодкой. Нику пришлось бы сделать над собой большое усилие, чтобы сказать, что ему интересен любой маневр каноэ, однако тот, кто сидел на носу, имел в своем распоряжении только два движения — вперед и назад, или «полный вперед» и «задний ход» на местном жаргоне, — тогда как человек на корме вел полную драматизма жизнь, вооруженный арсеналом по меньшей мере из четырех или пяти маневров.

Место на корме было то что надо. Место на носу — менее интересное. И уж совсем скучно было сидеть в центре, приходилось тесниться среди больших рюкзаков. Поэтому все папаши: Джайлс, Йен и Джек — заняли места на корме.

Элли автоматически заняла место впереди. В конце концов, она была ребенком, ехавшим со своими родителями, а взрослые всегда приберегают важную работу для себя.

— Что ты делаешь? — в ужасе воскликнула фигуристка. Она пошла к меньшему каноэ… и Ник вынужден был признать, что смотреть на нее одно удовольствие. Точно так же, как на тренеров, которые когда-то были хорошими борцами. Это видно по одной их походке, а ее походка еще лучше: торс практически не двигался, от ключиц до ягодиц ее тело оставалось чистой, прямой линией. — Уж не думаешь ли ты, что я буду управлять этой штуковиной, а?

Элли повернулась к ней:

— А ты не хочешь? На руле сидеть интереснее.

— Только не для меня. Я никогда в жизни не сидела на руле. На самом деле мне следовало бы играть в куклы вместе с Клер и Эмили. С куклами у меня, наверное, получится лучше.

Ника совершенно не интересовало фигурное катание, но он помнил, что Эми выиграла золотую олимпийскую медаль. Может, поэтому она и не боится признать во всеуслышание, что не умеет управлять каноэ, не выглядя при этом нулем, — потому что знает, что умеет отлично делать что-то другое.

Надо это запомнить.

— И потом, — продолжала она, жестом предлагая Элли вылезти из каноэ, — чтобы сидеть у руля, надо быть одержимой жаждой власти, а я боюсь власти и ответственности.

— Да я вовсе не одержима жаждой власти, — смеясь, запротестовала Элли.

— Я понимаю, что тебе так не кажется, — парировала Эми, — но ты старшая сестра и должна жаждать власти. А теперь отправляйся на корму этой дурацкой лодки, а то мы обе утонем.

В результате этой перестановки Элли оказалась у руля, а Мэгги не только не на носу, как Ник, а в центральной части каноэ, между родителями. Мэгги, по всей видимости, была не в восторге от этого.

Итак, они отправились. Первое озеро было вытянутым и узким. Они отплыли с его конца: там, рядом со станцией, располагалась небольшая кучка домиков, но через пятнадцать минут на берегах не стало видно ничего, кроме деревьев. Ни линий электропередач, ни дорог, только вода и деревья — лишь это отделяло их от Канады.

В конце первого озера им пришлось преодолеть волок — разгрузиться и перенести каноэ и тюки по тропе вокруг камней и водоворотов. Джек спросил, сможет ли Ник перенести каноэ.

— Джайлс сильный, — пояснил Джек, — но он не слишком твердо стоит на ногах. Так что, может, попробуешь?

— Только покажи мне как, — ответил Ник.

Это оказалось удивительно просто. К центральной крестовине каждого каноэ — Джек назвал их «поперечинами» — были прикреплены набитые чем-то мягким наплечники, так что можно было нести каноэ на голове, как гигантскую шляпу, его вес приходился на плечи. Оно было не слишком тяжелым — фунтов шестьдесят или около того, но ужасно неудобным. Если вы смотрели вниз, то видели свои ноги, но если смотрели вперед, то все, что вы видели, — это внутренность каноэ.

Потом они снова погрузились, и Ник не удивился, заметив, что на этот раз Мэгги села на носу, а ее мамаша разместилась посередине на тюках.

На следующем волоке они поели, проплыли еще часа два и стали искать место для ночлега. Было еще довольно рано, середина дня, но дети уже начали беспокойно ерзать.

Он не знал, что их ждет дальше. Карты указывали на «установленные стоянки», но по сравнению с этими стоянками их «ночлежка» казалась «Ритцем». Они выбрали одну на острове — там была пара почти ровных площадок для палаток и кострище, но ни столов, ни укрытий.

— А куда ходить писать? — бодро осведомилась фигуристка. — В лес?

— Где-нибудь подальше от воды должен быть туалет. — Мать Элли указала в центр острова. — Может, он там, в конце дорожки.

Дети кинулись по дорожке и вернулись, чтобы сообщить, что там есть ящик с дыркой и надо садиться на эту дырку, но если заглянуть туда, то…

Мать Элли остановила их:

— Суть мы ухватили.

Видимо, это и был туалет — ящик над выгребной ямой. Даже не кабинка. Леса начинали нравиться Нику.

— В такие моменты, — внезапно рядом с ним тихо произнес Джек, — радуешься, что ты мужчина.

Это точно.

Ник наконец понял кое-что про Джека — тот был неравнодушен к фигуристке. Ник и сам до конца не знал, как он это понял; Джек не крутился вокруг нее, не клеился к ней, даже не очень-то и смотрел в ее сторону, но Ник все равно понял. Он слишком часто наблюдал за взрослыми, пытаясь предсказать их поведение, чтобы быть наготове, и не мог ошибиться в подобных вещах.

И хотя было классно наконец-то узнать что-то про Джека, Ник обнаружил, что это ничего ему не дало… потому что Джек ничего не делал. Ник решил, что это замечательно. Непонятно, но замечательно.

Ясное дело, его отец поступал совсем не так.

Да, его дорогой старикан, его отец никогда не сопротивлялся. Нику и в голову не приходило обвинять его в изнасиловании — Вэл наверняка сама с готовностью приняла в этом участие. Она может говорить все, что угодно, но в конце концов всегда делает то, что хочет.

Он ничего не знал о своем отце.

— Это был просто парень, — только и говорили ему Вэл и Барб. Вэл даже не называла его по имени. Ника это просто бесило. Как, черт возьми, ты можешь вырасти мужчиной, если твой отец был «просто парнем»?

Тот парень мог быть последним негодяем, Ник вполне осознавал такую возможность. Но мог быть и вполне достойным человеком, которому так и не сказали, что Вэл передумала и не отдала младенца на усыновление. Может, он похож на Джайлса или Хэла, или…

Ник остановился. Он не собирается превращать это в мыльную оперу для подростков — полтора часа трогательных недоразумений, за которыми следует горькая радость счастливого конца. Отцы в наши дни не очень-то много решают. Насколько он мог судить, отцы и отчимы почти ничего не давали его друзьям. Мужчины делали три вещи: ездили на работу, работали и сердились. Они ходили на футбол или на соревнования борцов и кричали: на своих сыновей, на тренеров, на судей. Ник с Брайаном всегда говорили, что лучше вообще не иметь отцов — как они.

Брайан… Интересно, что значит быть мертвым?

Внезапно ему захотелось побыть одному. Он подошел к Джайлсу.

— Ничего, если я немного пройдусь? Мы на острове. Я не заблужусь.

— Иди. Заодно присматривай дрова для костра.

Остров представлял собой усеянный камнями, выступающий из озера холм, и Ник начал подниматься на его вершину. Единственной тропинкой была та, что вела к туалету, но можно было спокойно обойтись и без нее. Некоторые деревья росли низко, он подныривал под них. Каменные пластины были покрыты серебристым, серо-зеленым лишайником, а там, где камней не было, из песчаной почвы торчали корни. Под ногами похрустывали сосновые шишки.

Он понял, что достиг вершины острова, но ничего не увидел, кроме толстой, изборожденной морщинами коры. Он не знал названий этих деревьев — все они были вечнозелеными, лохматыми, с редкими ветками, а не густыми и стройными, как рождественские елки. Одна из веток нависала совсем низко, и, опробовав ее, он подтянулся и начал карабкаться вверх.

Ник уже сто лет не лазал по деревьям. По правде говоря, он не помнил, лазал ли когда-нибудь вообще. Там, где они жили, никогда не было хороших деревьев.

Он подтянулся на последнюю из толстых веток. Забираться выше не имело смысла, ветки его не выдержат. Вокруг были другие деревья. У одних иглы сине-зеленые и мягкие на вид, а у других — посветлее и изогнутые. Он видел озеро, и отсюда оно казалось почти черным, но вода в нем была такой чистой, что ее можно было пить, черпая чашками прямо из озера. Невероятно, что еще осталось что-то настолько чистое. Осенью здесь, наверное, удивительно красиво — березы одеваются золотом, а разные птицы и гуси клином проплывают над головой.

И внезапно то, что он здесь, а Брайан умер, показалось ему чудовищно несправедливым.

Брайан все время раздумывал, не подождать ли ему. Ему обещали, что, может, скоро изобретут лекарство, которое ему поможет, лекарство, благодаря которому каждый день перестанет быть пыткой.

Эти страдания невозможно было себе представить, и Брайану нравилось в Нике, именно то, что он никогда не притворялся, что понимает.

— Ты никогда не говоришь, что знаешь, что я чувствую, — говорил ему Брайан. — Это много значит.

Как мог Ник судить, что правильно, а что нет? Откуда ему было знать, какие мысли были в голове у Брайана? Но здесь, наверху, видик что надо. Жаль, что Брайана с ним нет.

Громкий шорох ворвался в его мысли. Кто-то еще поднимался к вершине острова. Он услышал потрескивание сучков, перестук камушков.

— Ник! Ник!

Он посмотрел вниз сквозь сучья сосны. Это была Мэгги. Она старалась не повышать голоса.

— Ник!

— Я здесь.

Она вскинула голову.

— На дереве?

— Да.

— О… — Она немного растерялась. — Ты можешь спуститься?

Он не ответил. Вместо того чтобы спуститься, он продвинулся вперед по ветке и, как только она начала сгибаться, спрыгнул, приземлившись точно, как гимнаст. Он оказался ближе к ней, чем рассчитывал.

— Я тебя искала, — сказала она.

— И нашла.

— Я слышала, что твой друг покончил с собой. — В ее голосе слышалась нотка восторга.

Отлично. Он не хотел, чтобы они с Элли об этом знали. Он просил тетю Гвен не говорить им.

И тетя Гвен не сказала бы.

— Как ты узнала? Подслушивала?

— Мне сказала мама. Она считает, что от меня не должно быть секретов. Как он это сделал?

Как он это сделал? Ник пнул сосновую шишку. Ну и вопросик! Она действительно хочет услышать ответ? Мозги, разлетевшиеся по дивану в гостиной?

— Можешь не верить, но я не знаю. — Он сел на плоский камень. — Он был в психиатрической больнице, а они не очень-то распространяются о подробностях. Думаю, рано или поздно это станет известно.

— А почему он это сделал?

Мэгги села рядом. Ее бедро касалось его ноги. Он чувствовал его тепло. Он думал, что она отодвинется, но она этого не сделала. И через мгновение придвинула ногу еще ближе.

Он знал, что это означает.

Ты предполагал такое, Брайан? Что твоя смерть придаст мне сексуальности ? Брайану бы это понравилось. Он посмеялся бы.

В первый раз Ник переспал с девчонкой в четырнадцать лет. Он читал все эти старые книги — Филип Рот, «Над пропастью во ржи», все про сексуальную неудовлетворенность молодых мужчин. Что ж, теперь дела обстоят по-другому, дамы и господа средней Америки. Девушки нынче напористы, они начинают и ожидают, что ты закончишь.

Конечно, он встречался не с самыми добронравными молодыми леди, и обычно за этим стояло нечто иное, чем девчоночье влечение к его крепкому белому телу. Но в данном случае был совсем другой расчет; Мэгги хотела отомстить своей матери, своему отчиму, а может, даже своему постоянному парню.

Больше всего на свете Ник не любил быть пешкой в чьей-то игре. Это не для него. Лучше сразу с этим покончить.

Но разумеется, надо подумать и о своей репутации. Он не должен создавать у людей такое впечатление, будто хранит себя для брака. Поэтому он выберет другой путь — перепугает эту девчонку насмерть, и все сохранят лицо. Это ей придется сказать «нет», а он прикинется неудовлетворенным.

Поэтому Ник позволил Мэгги придвинуться ближе и стал отвечать на ее вопросы — о том, что у Брайана была депрессия, серьезная, хроническая, клиническая депрессия, что некоторые лекарства ненадолго помогали, но потом ему становилось хуже.

— И когда ты разговаривал с ним в последний раз? — Она была заворожена, ей даже не приходило в голову выразить сочувствие. — Его родители чувствуют, что это они виноваты?

Ник понимал, куда она клонит: обычные подростковые дела, убить себя, чтобы всем было плохо. Но тут было совсем другое. Брайану было нестерпимо думать, что станет из-за этого с его матерью. Возможно, эта мысль заставила его продержаться лишний год.

Теперь Мэгги сидела уже по-настоящему близко, и вместо ответа он положил руку ей на колено. Она потянулась к нему и поцеловала. Она знала, что делает, и внезапно это показалось прекрасным выходом. Она этого хотела, и он, конечно, тоже, и будет достаточно легко…

Но разве можно выжить в джунглях, поддаваясь искушению? Надо строго придерживаться своих правил. У Ника были свои правила, и единственная разница между ним и другими ребятами, которые, как и он, обретались в джунглях, состояла в том, что он твердо придерживался этих правил.

Сейчас было самое время напугать девчонку. Он крепко прижал Мэгги к себе. Она была крупной девочкой, зато он был сильным. Повалил на спину и коленом раздвинул ей ноги. Камень, на котором она лежала, должен был казаться ей холодным и жестким. Он сунул язык ей в рот и навалился на нее, давая ей минуту или две сполна все прочувствовать, вроде как с угрозой и злостью. Только он злился по-настоящему. Брайан — это не эстрадный номер. Он страдал не для развлечения этой девчонки.

Все уже должно было закончиться. Она должна была протестовать, должна была испугаться. Нет, Ник, нет, пожалуйста, не надо. И он тут же превратится в паренька с плаката про изнасилования на свиданиях. «Ты же сама сказала — не надо», — заявит он ей, когда девушка примет вид обиженный и отвергнутый.

Но Мэгги действовала по-другому сценарию. Ник чувствовал, как она вытягивается поудобнее, раздвигает согнутые в коленях ноги, давая ему возможность быстрее добраться до ее промежности. Она ерзала. Ей это нравилось. Ее это возбуждало.

Ника затошнило. Он сел, придавив ногами ее бедра.

— Так значит, тебя это заводит — парни, друзья которых совершили самоубийство?

Она была поражена, напугана. Она набрала воздуха, чтобы ответить, но он не хотел слышать. Он вскочил на ноги и бросился вниз с горы. Он бежал, и сосновые иглы хлестали его по лицу. Он чуть было не упал, когда под ноги ему закатилась сосновая шишка. У подножия горы он остановился и вытер ладонью лицо.

Дерьмо! Все пошло не по плану. Он ее по-настоящему разозлил.

И впереди ждали еще большие неприятности. Когда повздоришь с девчонкой в школе, то она и ее подруги некоторое время держатся холодно, дуются, но кому какое дело? Здесь же в эту историю окажутся вовлеченными все взрослые, и для тети Гвен начнется ад.

Даже Вэл и Барб не могли бы причинить таких неприятностей.

Ник уже дошел до воды, и ему ничего не оставалось, как обойти по берегу остров и вернуться к стоянке. Он взобрался на камень и чуть не натолкнулся на Элли, которая укладывала в каноэ два спасательных жилета. На ней были ярко-желтая футболка, шорты цвета хаки и тяжелые туристические ботинки с торчащими из них толстыми носками. Синяя поясная сумка собрала ее футболку на талии в жесткие складки. Это выглядело не слишком модно и красиво, но если бы у него были туристические ботинки или поясная сумка, он, вероятно, тоже надел бы их.

Она посмотрела на него.

— Ой, привет! Здесь мало дров. Я собиралась плыть на тот берег. Там есть валежник.

Джайлс попросил его присматривать дрова, а он этого не сделал.

— А кто едет с тобой? — Он указал на второй жилет.

— Мама. Она сейчас придет.

Но на вершине скалы появился отец Элли. Он услышал ее слова.

— Нет, дорогая, вместо нее придет твой милый старый папа. Во всяком случае, когда спустится с этой скалы.

Джайлсу было нелегко подниматься и спускаться с гор.

— Я могу поехать с ней, — неожиданно для себя предложил Ник.

— Я был бы тебе благодарен, — сказал Джайлс. — Ты не возражаешь, Элли?

— Нисколько, — пробормотала девочка потупившись и направилась к носу каноэ.

— Э, нет, — окликнул ее Ник. — Я по-прежнему в любительской лиге. Тяжелую работу будешь делать ты.

Она откинула волосы с лица.

— Ладно… если ты так хочешь.

— Хочу.

До берега было недалеко. Элли молчала, и он был рад этому. Она подвела каноэ к берегу, и они смогли набрать валежника из первой кучи, не вылезая из лодки.

Но вторая лежала не так удобно.

— Я вылезу, — сказала Элли.

\

Она была ближе к твердой земле. Именно ей имело смысл выйти на берег, но Ника внезапно пробрала дрожь. С этой кучей было что-то не так.

У него никогда не появлялось раньше таких мыслей — наверное, это называют инстинктом, — но он не мог избавиться от дурного предчувствия. Что-то не так, нельзя позволить ей идти туда.

— Нет, Элли, это сделаю я.

Он старался двигаться не слишком быстро, но не хотел и затягивать, иначе она начнет с ним спорить, а он не знал, что ответить, чтобы не показалось, что он выпендривается.

Ник не следил за тем, как загружались каноэ, но когда они оказались на воде, увидел, что их с Джеком лодка осела глубже всех. Джек взял самые тяжелые тюки себе. Именно так поступают такие парни, как Джек, — берут самый тяжелый груз, первыми идут по опасной тропе.

Первый шаг Ника — из каноэ — удался ему на славу. И второй тоже. Поэтому он предпринял третий шаг. Гора веток и сучьев казалась надежной, но как раз в тот момент, когда он поднял ногу, он услышал треск дерева, и валежник подался. Ник поскользнулся и затем почувствовал острую боль. Что-то теплое потекло по ноге. Боль была нестерпимой.

— Ник, Ник!.. Что случилось?

— Не знаю.

Он чувствовал себя как-то странно. Слабость. Головокружение.

Элли покопалась в поясной сумке, достала оттуда что-то блестящее и поднесла ко рту. Три резких звука разнеслись над водой. Должно быть, это свисток.

Он видел ее как в тумане. Казалось, она отдаляется, хотя он знал, что она движется к нему. От боли потемнело в глазах. Так вот на что это похоже, Брайан? Значит, вот что чувствуешь в таких случаях?

Глава 12

Свисток был резким. За ним тут же последовали еще два, затем пауза и потом еще три свистка. Пауза не давала ошибиться: это был международный сигнал бедствия, доносившийся откуда-то с берега. Мгновение спустя Джек уже сидел в каноэ и что есть сил гнал его по воде. Он знал, как грести в одиночку — садишься на носу, лицом к корме. Его научил этому отец.

Снова раздался свист. Джек слышал крики на стоянке, но он уже греб на звук, который доносился из-за кучи валежника на берегу. Он подплыл ближе, увидел каноэ. Позвал:

— Эй, кто здесь?

— Папа? — Это была Элли.

— Нет, это Джек.

Он обогнул кучу валежника. Ник упал у берега, запутавшись в ветках, Элли стояла по колено в воде.

— Куча разъехалась. Он на что-то напоролся, — торопливо проговорила она.

Джек подвел свое каноэ к ее и спрыгнул в воду. Ощупал ногу Ника. Все ясно: какой-то идиот уронил раскрытый нож. Он застрял в валежнике, и Ник на него упал. Его нога была липкой от крови.

Джек стащил с себя рубашку.

— Когда я его подниму, подложи это. Наложи на рану и держи там. Прижми как следует. — Элли кивнула. Она поняла. — Сознание не потеряешь?

Она помотала головой. Джек просунул одну руку под колени Ника, а другую под спину. Поднял его, и Элли прижала руки снизу.

— Есть!

Приближалось еще одно каноэ, Джек слышал плеск весел.

— Что случилось? — Это была Феба и с ней Эми. — Чем помочь?

— Уберите это каноэ с дороги. — Он кивнул в сторону лодки Элли, она была полна топлива для костра. — А потом можете забраться в другое и удерживать его в неподвижности. — Джек уже повернулся с Ником на руках. Элли низко согнулась, не отрывая рук.

Феба перепрыгнула в пустое каноэ. Перекладина не позволила Джеку положить Ника плашмя, поэтому он опустил его Фебе на колени. Она придавила своей рукой ладонь Элли, нажим на рану ни на минуту не ослабел. Когда Элли убрала руку, Феба перевела дыхание.

— Надо отвезти сю в больницу, да? — спросил Джек.

Феба кивнула.

Перед отъездом Йен потратил несколько часов, обсуждая с поставщиком, что делать в экстренных случаях. Джек посчитал это типичным для Йена желанием показать свою власть. Но надо отдать Йену должное: было неплохо знать, что есть лесничество, оборудованное радиосвязью, откуда они смогут вызвать маленький самолет, способный приводняться.

Элли уже сидела в каноэ, на руке у нее остался размытый водой красный след. Рану зажимала Феба.

— Чем я могу помочь? — спросила Эми. Она все еще была в маленьком каноэ.

— Возвращайся, — ответила Феба, — и скажи Джайлсу, чтобы нарезал палочек для повязки — длиной в полтора дюйма.

— И передай остальным, чтобы сняли походную палатку и приготовили рюкзак, — добавил Джек, забираясь в каноэ Ника. — Мы поедем в лесничество.

Эми кивнула и быстро перебралась на свое место, чтобы сидеть лицом к корме. Джек подтолкнул каноэ, помогая движению.

Через плечо Фебы он посмотрел на Ника. Парень был пепельно-серым, и если Феба отнимет руку, может снова начаться кровотечение. Джек велел Элли грести.

— Ты знаешь, как далеко от нас до лесничества? — спросила Феба. — Ближе, чем до станции, с которой мы отправлялись?

— На час меньше, и не забудь, на станции может никого не оказаться. Нам, возможно, придется ехать еще минут двадцать, чтобы выяснить, кому звонить.

— Надо будет переносить каноэ?

— Да.

— Тогда Джайлс не поедет. Придется ехать вам с Йеном.

Джек застонал. Он понимал, что это разумно, но предпочел бы поехать с Джайлсом. Им надо будет двигаться быстро, а Йен станет сверяться с картой, думать, размышлять. Он будет приказывать Джеку, что делать.

На стоянке для них все было готово. Расстелен плащ, и на нем выложено в ряд все необходимое для оказания первой помощи. Джойс и Мэгги хлопотали над кухонным тюком, видимо, делая сандвичи и готовя рюкзак для похода. Йен разбирал маленькую походную палатку. Эми быстро добралась до острова.

Ну разумеется! Если сравнивать, то кто здесь самый сильный? Не кто-то из мужчин, а Эми — красивая, утонченная на вид Эми. У нее явно больше физических сил, чем у всех других, за исключением Джека. А в выносливости ей уступит, пожалуй, и он. Как он мог даже подумать о том, чтобы плыть с Йсном?

Повязку накладывал Джайлс, пока Феба держала края раны сведенными вместе. Оба надели резиновые перчатки из аптечки для оказания первой помощи, и от их рук шел запах алкоголя. Они обеззаразили их перед тем, как надеть перчатки. Джойс и Мэгги все еще были заняты, малыши сидели притихшие, в сторонке. Что бы там Джек ни думал об этой семье, действовать в экстренных случаях они умели.

— Я возьму Эми, — сказал Фебе Джек. — В лесничество поплывем мы с ней.

— Эми? — Феба удивленно подняла на него глаза. — Но почему? Какой от нее прок?

— Мышцы. Она сильнее Йена. А по выносливости она, возможно, превосходит и меня. Мы уже гребли сегодня шесть часов, а до лесничества еще пять часов ходу. Только она способна это выдержать.

— Тут ты прав. — Феба глянула через плечо. — Элли, по-моему, Эми в палатке Джека, ищет ему сухие носки. Пойди спроси, согласна ли она плыть с ним в лесничество.

Это услышал Йен.

— Постой-постой! — Он положил скатанную палатку на землю. — Наверное, я чего-то не понимаю. Как можно посылать Эми?

Джеку захотелось его ударить.

Ответила Феба:

— Нет, Йен, мы не можем ждать — ни пока ты все выяснишь, ни чего-то еще. Подумай сам, Эми сильнее и в лучшей форме, чем все остальные.

— Эми? Но у нее же пет походных навыков.

— Навыков Джека хватит на двоих. Нам нужны мышцы, а это у нее есть. Мы все время считаем, что у нее не хватает мозгов, но она профессиональная спортсменка.

«Возрази на это», — хотелось сказать Джеку.

Йен не стал возражать. Он поджал губы, не одобряя всего происходящего. Затем заговорил:

— У тебя промокли ботинки, Джек. У меня есть пара отличных шерстяных носков.

Джек подумал, что ослышался. Йен проявил благородство. Предполагалось, что Джек должен выразить в ответ благодарность.

— Это было бы неплохо.

Мне не нужны твои дурацкие носки, даже если они шерстяные.

Но шерстяные носки были весьма кстати. У Джека таких не имелось, потому что он никогда не мог заставить себя потратить лишние деньги на комфорт.

Йен пошел за носками, а Джек встал на колени рядом с Ником. Ник кусал губу, стараясь не закричать. Джек дотронулся до его руки.

— Держись, парень. Бее будет хорошо.

Джек в это верил. Если повязка соскользнет, Феба и Джайлс будут держать рану всю ночь, если понадобится, такие они люди. Кровотечение Нику не грозило, но зашить рану и проверить сухожилия — тут врач не помешает.

Йен подал Джеку носки: они оказались толстыми, легкими и мягкими, как раз то, что нужно, когда у тебя промокли ботинки.

— Спасибо, — сказал Джек.

— В нашей семье лучше всех подбирает одежду моя младшая сестра. Кажется, мы с ней поменялись ролями.

Когда доходило до серьезных дел, видимо, даже Йен мог быть настоящим парнем. А вот из-за пустяков он становился невыносимым.

Эми уже спустилась к каноэ. Они выбрали маленькое. У них было два рюкзака: пухлый, но легкий — с их свитерами и спальными мешками, и поменьше — с палаткой, провизией и кое-каким снаряжением. Пока Эми ходила за вторым веслом, Джек сменил носки.

Было пять тридцать, светло будет до девяти. Джек посмотрел на карту. Они смогут заночевать примерно в часе пути от лесничества и доберутся до него па рассвете завтра утром. Бросок предстоит значительный, но он был уверен, что они справятся.

— Готова? — спросил оч Эми.

— Готова, — ответила она.

Скорость зависела от сидящего на носу, и Эми задала хороший темп. Будь это кто-нибудь другой, Джек сказал бы, что надо экономить силы, но Эми умела их рассчитывать. Должно быть, она знала о своем теле больше любого его знакомого. Поэтому он промолчал. Они летели по озеру, их весла с поразительной слаженностью глубоко погружались в воду, затем поднимались и описывали в воздухе круг. На веслах дрожали капли воды, с обеих сторон от каноэ расходились полукруги водной глади. Они молчали, а их мышцы разогревались, становясь эластичнее.

Эми стянула свитер. На ней был черный купальник, на удивление закрытый — почти до ключиц — спереди и низко вырезанный сзади.

Спина у Эми была удивительной, Джек никогда не видел ничего подобного. Он заметил это в первый же раз, когда увидел Эми в купальнике. Ее мышцы были обозначены слегка, даже, пожалуй, едва заметно, на они были так хорошо развиты, что казалось, будто у нее совсем нет лопаток.

Волоки они преодолели быстро. Эми несла сразу оба рюкзака, большой на спине, меньший спереди, а Джек — каноэ. После каждого перехода он подходил к берегу, снимал каноэ с плеч и бросал на воду. Эми аккуратно сгружала рюкзаки в каноэ, брала свое весло и была готова плыть.

Они гребли, вполне укладываясь в график. Ритм движений Эми был почти совершенен — ни разу не замедлился и не ускорился. Джек чувствовал полную с ней согласованность, тела двигались синхронно. Прошли часы. Их тени на воде удлинялись, по мере того как садилось солнце, Они приблизились к тому месту, где Джек планировал заночевать, и поплыли дальше.

Казалось, будто время исчезло. Не было ни прошлого, ни будущего, только то, что происходит сейчас, — напряжение мышц, движение рук и спины. Имели значение лишь эта задача, этот момент, а не цель, не причина, только само дело. Вот для таких моментов Джек и жил. Орудие в твоих руках — молоток, дрель или каноэ и весло — становится частью тебя, твоим продолжением, и каждое движение поет в гармонии с тобой, твоей задачей и твоими орудиями.

И находиться здесь, вдали от телефонов, пейджеров и клиентов, не отвечать ни перед кем, кроме себя и своего напарника, это было…

То же самое, что чувствовал его отец? Он командовал подлодкой, и большая часть его миссий была секретной. Джек часто выпытывал у него подробности, но отец давал туманные ответы. Теперь Джек предполагал, что он по заданиям проникал в советские порты и фотографировал их флот; о таких вещах не говорят ребенку, чтобы он потом не болтал лишнего на спортплощадке.

Когда лодка уходила на задание, она плыла одна, на много дней лишенная даже радиосвязи. Ее командир не отвечал ни перед кем и ни за что, кроме безопасности людей и результатов задания.

Может, именно это отец и любил в своей работе — не канцелярщину, не чины и почести, а находиться в субмарине, глубоко под водой, там, где ни один адмирал не будет постоянно дышать тебе в затылок. И вся его осторожность, эта настойчивость, стремление, чтобы все было выполнено должным образом, — может, это было одним из способов держать адмиралов от себя подальше?

Ты так же, как я, ненавидел начальство, папа?

Внезапно Джек со всей отчетливостью понял, что его отец действительно ненавидел начальство, может, даже сильнее, чем Джек.

Мама как-то упомянула, что когда отец учился в Военно-морской академии, таких, как он, было немного — сын шахтера, уже отслуживший несколько лет. Остальные курсанты были мальчики из пригородных колледжей.

Это было нелегко.

Но на военной службе ты не продвинешься, бунтуя. Всю свою карьеру Джон Т. Уэллс-старший придерживался правил игры.

И чем это кончилось? Его сделали адмиралом, посадили за стол, чтобы он дышал в затылок тем ребятам, что вовсю наслаждались своим делом.

Я бы этого долго не выдержал. Джек знал это по себе.

Но он не был шахтерским сыном, он был сыном адмирала. Вероятно, гораздо легче рисковать и менять что-то, когда ты опираешься на некоторые привилегии.

Джек поерзал на холодном алюминиевом сиденье. Ему было не по душе думать о себе как о привилегированном человеке, но так оно и было. С другой стороны, было бы несправедливо притворяться другим по отношению к отцу.

Небо потемнело, и они плыли при луне; ее бледно-золотистый свет прокладывал дорогу по черной воде. Им оставалось всего пятнадцать минут хода до лесничества, но впереди ждал еще один волок, скалистый и крутой.

— Жаль, что приходится останавливаться так близко от цели, — сказал Джек, — но в темноте слишком трудно нести каноэ.

— У нас есть фонарик. — Сказав это, Эми оглянулось на него через плечо. Прежде чем он успел возразить, она продолжила: — У меня хорошее чувство равновесия, и я привычна к падениям. Я знаю, как держаться. Позволь мне перенести каноэ.

Джек молчал. Позволить ей нести каноэ? Он всегда брал самую тяжелую работу на себя, всегда нес самую тяжелую поклажу, даже среди мужчин, а Эми была женщиной.

Ну и что, папа, как бы ты поступил? На твоих лодках девушек не было.

Его отец поступил бы так, как лучше всего для команды и лодки. Чувство равновесия у Эми должно быть развито сильнее, чем у Джека, и она достаточно сильная. Пол не имеет значения. Каноэ следует нести ей.

Они двигались медленно. Оставив рюкзаки, Джек шел рядом, направляя свет фонарика ей под ноги и вытянув другую руку, чтобы удержать каноэ, если она поскользнется. Но она даже не покачнулась.

В конце волока он помог ей опустить задний конец каноэ на землю, затем приподнял передний, чтобы она смогла выбраться из-под лодки. Столкнул каноэ в воду, и они пошли назад за рюкзаками.

— Ты очень сильная, — заметил он.

— Ну конечно, — ответила она. — Не понимаю, почему это всех так удивляет?

— Наверное, потому, что ты красивая.

Сейчас это казалось таким не относящимся к делу — как она выглядит. Эми была похожа на него — вся инстинкт и движение. Только это имело значение, а не ее красота.

На прошлой неделе он постарался скомкать свой разговор с ней у костра, но, вероятно, лучше обо всем говорить откровенно. Он всегда предпочитает честность гордости.

Когда они снова спустились на воду, то увидели впереди на озере свет. Это было лесничество.

— Мы показали хорошее время, — сказала она.

— Мы показали очень хорошее время, — отозвался он.

Лесничество представляло собой маленькую хибарку с большой антенной. Она стояла на возвышении, заметная с любой точки озера. Джек повернул каноэ к берегу. У кромки воды была узкая полоска песка. Эми выпрыгнула из каноэ, и хотя вес Джека удерживал корму в воде, она с легкостью вытащила каноэ на берег за носовой фалинь.

— Мне надо пописать, — объявила она, как только он вылез из каноэ. — Отвлекай лесничего, пока я проберусь в его туалет.

Джек направился к хибарке, а Эми пошла к маленькой постройке на опушке леса. Он увидел небольшую стоянку, устроенную подальше от воды, свистнул, привлекая внимание Эми, и указал ей на нее.

Лесничий был открытый и приветливый человек, он сразу же связался по радио насчет самолета.

— Очень хорошо, что вы приплыли сейчас, — сказал он. — Они сегодня смогут подготовиться и вылетят, едва рассветет. Самолет прилетит к вашим с восходом солнца.

Джек поблагодарил его, взял лампу и котелок с горячей водой, предложенный лесничим, и пошел к маленькой стоянкс у воды. Эми развернула палатку и развела костер. Щепки ярко горели, занимались и куски топлива покрупнее.

Джек повесил лампу на дерево.

— А твой брат сказал, что у тебя нет никаких походных навыков.

— Это так. Но у меня хорошая зрительная память. Я представила, как выглядит костер перед тем, как чиркают спичкой, и постаралась это воспроизвести.

У нее отлично получилось. Джек начал собирать каркас палатки, а Эми принялась доставать еду. Он наблюдал за ней. Она надела свитер, и его грубая вязка скрыла четкие, тугие мышцы ее рук и спины.

Ее костер горел прекрасно. Это было сочетание А-карка-са с маленьким вигвамом на крестовине. Ее брат сооружал костер в виде вигвама, ее сестра — классический костер А-каркаса, сам он соединял оба вида, как это сделала и Эми. Все они горели прекрасно, но когда она разжигала костер, то выбрала его вариант.

— Ты ведь понимала, что ехать надо тебе, а не твоему брату? Если бы никто до этого не додумался, ты бы что-нибудь сказала или просто позволила бы Йену ехать?

Она ответила моментально:

— Я бы позволила ехать Йену.

— Но почему? Если ты была уверена, что права, ., почему не постоять за себя?

— Перед Фебой и Йеном? Ты, наверное, шутишь.

— Но почему нет? Если ты знаешь, что права.

— Но они же не были совсем не правы. — Она налила горячей воды из котелка лесничего в их маленький чайник, поставила его на решетку подогреться и высыпала по пакетику растворимого супа в чашки. — Йен бы все правильно сделал.

Он принялся разворачивать сандвичи и сушеные фрукты.

— Ты во всем так поступаешь? — спросил Джек.

Возможно, она даже не поняла его вопроса. Очевидно, она была настолько пассивной, предоставляя агентам, менеджерам и всем остальным принимать за себя множество решений, что даже не подозревала об этом.

— Ты не удержался бы там, где я, если бы был чьей-то марионеткой.

Значит, она поняла.

— Расскажи, — попросил он.

Вода нагрелась. Натянув рукава свитера на руки, она сняла чайник с огня, налила воду в чашки и протянула одну из них ему. Взяла свою и села, привалившись к большому камню. Она рассказала ему, как она и двое других фигуристов постепенно взяли на себя почти всю ответственность за свою карьеру, самостоятельно ставя танцы, чтобы не зависеть от идей других людей, и теперь даже сами планировали свои турне.

— Любителю для успеха не обязательно заниматься творчеством, достаточно уметь выразить себя. Но чтобы продержаться хоть какое-то время, надо обладать воображением. И к счастью, у нас троих это есть.

Напиток получился водянистым и соленым, но порошковые продукты всегда такие.

— Продолжай, — сказал Джек.

Эми допила бульон, — Все говорят, что фигурное катание — единственный вид спорта, где тебе становится легче, когда ты переходишь в профессионалы. С точки зрения атлетической подготовки это верно. Тренировки фигуристов-олимпийцев технически сложнее, чем у нас, Но от нас требуется гораздо больше, чем просто катание. Если ты хочешь, чтобы билеты раскупалась, надо быть знаменитостью. Публика должна тебя любить.

Обычно не понимаешь, что такое слава, сказала она. Когда это происходит впервые, ты слишком занят, чтобы это понять. В тс недели, что предшествовали Олимпийским играм, Эми не осознавала, что ее лицо можно было увидеть повсюду. Это привело бы ее в восторг, в этом ис было никаких сомнений, это было ее мечтом, кроме прочих, — войти в магазин и увидеть свое лицо, снова и снова повторяющееся на обложках разных журналов. Но в эти недели она никуда не ходила — или тренировалась, или давала в маленьких конференц-залах интервью, публиковавшиеся под этими обложками. И даже после Олимпийских игр, идя по аэропорту, чтобы лететь домой, она была окружена другими людьми и слишком рассеянна, чтобы обращать внимание на газетные киоски. Конечно, позднее она видела у кого-то экземпляры этих журналов, но это было не то что наблюдать, как их покупают и читают.

Затем все это паблисити стало источником беспокойства: правильно ли освещены события? хорошие ли использовали фотографии? насколько двусмысленными оказались процитированные высказывания? Известность не приносила радости. Самым приятным чувством было облегчение.

— Что же хорошего в том, чтобы быть знаменитостью? — не понял Джек.

— Ты можешь заставить людей что-то сделать, — сказала она. Когда ты знаменитость, на твои звонки отвечают. «С вами говорит Эми Ледженд». Люди придают этому значение. Они открывают свои чековые книжки, свои сердца. Больного ребенка самолетом доставляют в центральную больницу, а гостиница предоставляет его семье номер. В холле банка крови, отчаянно нуждающегося в пополнении, внезапно вьется лентой очередь из сотни доноров. В затопленную водой школьную библиотеку присылают книги, коробку за коробкой, а добровольцы приводят их в порядок, заносят в каталог и расставляют по полкам. — Генри все еще стремится выиграть соревнования профессионалов, а мы с Томми уже не можем на это рассчитывать. Но мы испытываем большее удовлетворение, чем Генри, потому что делаем больше добра.

— Вот почему ты решила, что мне следует работать в Красном Кресте?

Она пожала плечами:

— Может быть. Этим ты и мне помог бы.

Джек прикончил сандвич. Эми открыла пакетик сушеных абрикосов, взяла несколько сама и передала ему остальные. Маленький огонь приплясывал и мерцал. В соснах шуршал ветер. Джек подался вперед, поставил локти на колени, свесив руки. Вдруг тыльной стороной ладони он почувствовал прохладную каплю — начинался дождь.

Эми посмотрела на небо. Должно быть, она тоже почувствовала влагу.

— Неужели дождь? — По-прежнему ярко светила луна. — Не может быть, небо весь день было ясным. Откуда он взялся?

Эми хотелось бы вот так сидеть и сидеть у костра, но ее желания не имели никакого значения для Природы. Определенно пошел дождь. Джек запихал остатки абрикосов в рот, поднялся, и принялся разбрасывать ногой костер — так его было легче погасить.

— Можешь спрашивать откуда хоть всю ночь, но беседовать будешь сама с собой, потому что я собираюсь остаться сухим.

Эми вскочила на нога, засуетилась, собирая мусор, складывая грязные тарелки.

— Сполосни только как следует чашки, и будем считать их чистыми, идет? — предложил он.

Разумеется, она была согласна.

— Иди в палатку. Я сам все сделаю. Зачем мокнуть обоим?

— Не глупи, я помогу.

Дождь усиливался. Порывистый ветер укрыл луну облаками, свет померк. Эми окунула чашки в остатки горячей воды. Джек запихал оставшееся снаряжение в рюкзак, отнес его на берег и засунул под перевернутое каноэ, а котелок, чашки и тарелки разложил сверху.

Эми ему помогала.

— А зачем мы это делаем? — спросила она, пристраивая тарелку на выпуклом днище. — Если мы хотим высушить тарелки, это, наверное, не самое лучшее место.

Дождевые капли разбивались об алюминиевое дно лодки с легким металлическим звуком. В тарелках уже начала собираться вода.

— Это на случай прихода медведей. — Здесь медведей, конечно, не так уж много, не то что в Йеллоустонском парке, где они настолько привыкли к людям, что научились открывать мусорные контейнеры и багажники автомобилей. — Если медведь попытается добраться до рюкзака, тарелки загремят и напугают его. Хорошо, что ваша семья все еще пользуется металлическими тарелками и чашками. От пластика такого шума не будет.

— Две жестяные тарелки и этот чайничек смогут напугать медведя?

Вопрос резонный.

— Во всяком случае, они разбудят и напугают нас.

— Буду ждать с нетерпением, — отозвалась она.

Джек почувствовал, что от дождя у него начинают намокать волосы, но, кажется, все уже было убрано. Он подтолкнул Эми, заставляя ее поторопиться в укрытие, а сам вернулся к костру, чтобы взять фонарь.

Когда он подбежал к палатке, Эми уже была внутри. Он поднял полог, осторожно просунул фонарь внутрь и не отпускал, пока не почувствовал, что она крепко его взяла. Затем забрался сам.

Сидеть пришлось по-турецки. Это была старомодная походная палатка, с треугольными боковинами и крутыми стенками. В длину она составляла не больше семи, а в ширину — не больше четырех с половиной футов. Высота центральной стойки не превышала четырех футов.

Эми держала фонарь в вытянутой руке. Его зеленый металлический абажур был усеян капельками дождя, и он весь шипел.

— Почему он издает такой жуткий звук?

— Не знаю. Не волнуйся, он не взорвется.

Он оглядел палатку, ища, куда бы его пристроить. Сверкающий металлический крючок на крепкой ленте был вшит в центральный шов. Джек взял фонарь и, повесив его там, потихоньку отпустил, надеясь, что палатка не рухнет под его весом.

— Ты будешь биться о него головой, — заметила Эми.

Фонарь находился как раз в центре их временного жилья, его основание оказалось на расстоянии трех футов от пола палатки.

— Ты тоже, — возразил он, — Я не буду.

Эми начала раскатывать спальные мешки. Она знала, что он наблюдает за ней — ждет, что она ударится о фонарь. Тогда она решила устроить из этого небольшое шоу, взмахивая рукой, поднимая плечо, встряхивая головой, двигаясь на расстоянии полудюйма от фонаря, но ни разу его не задев. И делала она это, даже ни разу в сторону фонаря не взглянув, она просто знала, где он. Каким же чувством пространства она обладала!

— Как у тебя это получается?

— Не знаю. Просто получается… Хотя это легко, потому что существует изменение звука и температуры.

— Но ты, наверное, могла бы сделать это и без изменения звука и температуры?

— Вероятно.

Что означало «конечно». Джек тряхнул головой. Он-то думал, что у него хорошие рефлексы, но по сравнению с ней у него была реакция, как у неповоротливого, впавшего в спячку животного.

Эми попросила его сесть на разостланный спальник, чтобы она могла раскатать другой. Для этого ей пришлось развернуть его перед собой, переместиться на другой конец и расправить. Ее нежная кожа светилась в резком свете фонаря, а от свитера шел слабый запах шерсти.

Самое время для небольшого разговора. Разумеется, оба они находились здесь с общей целью, оба поглощены своей ролью благородных спасателей, быстроногих гонцов, но возможно, именно это и подтолкнуло его к выяснению их отношений. Ты так мила, детка, но я не собираюсь к тебе клеиться.

Хотя Эми вряд ли была «милой». Казалось, она совершенно не сознает своей сексуальности.

Он набрал в грудь воздуха. Это нелегко, но он должен это сделать.

— Когда я в последний раз попытался кое о чем с тобой поговорить… — он имел в виду злополучный разговор у костра на озере, — я все здорово скомкал.

Она улыбнулась:

— На самом деле ты сказал больше, чем хотел.

— В детстве у меня была книга про короля Артура и его парней. Когда какой-нибудь рыцарь спасал даму и они путешествовали вместе, он всегда говорил, что когда они будут спать, между ними будет лежать меч. Тогда я этого не понимал. Сейчас-то, конечно, понимаю, и поскольку меча у меня с собой нет, думаю, мы можем использовать весло, хотя весла еще более сырые, чем мы, и…

Он умолк. Это не спасало дела.

— Ты понимаешь, что я имею в виду.

Так, вот это уже лучше. Ты понимаешь, что я имею е виду. Ему достаточно сказать это.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — парировала она. — Но мне кажется, что тебе понравился сегодняшний день.

При чем тут это?

— Я наслаждался каждой секундой. Ты это знаешь. Мне кажется, я никогда и ни с кем не чувствовал большей близости… не только с женщиной, ни с кем. — О Боже, он снова за свое, начинает слишком много говорить. Он никогда не говорил о себе. Тогда почему он так разболтался? — Но наверное, это потому, что в детстве у меня никогда не было собаки. Может, у меня выработались бы более высокие критерии товарищества, если б у меня была собака.

— Конечно, было бы лучше, будь я собакой — на тот случай, если придет медведь, но тебе не кажется, что есть некоторые преимущества в том, что я женщина?

— Нет! — резко ответил он. Это прозвучало хорошо. Нет. Нельзя было выразиться проще и яснее. — Это кажется мне невероятным неудобством, потому что я думаю только о том, что вон там лежит твой красивый сухой тренировочный костюм и ты не только захочешь надеть его, но и станешь настаивать на том, чтобы снять с себя сырую одежду первой, не так ли?

— Разумеется, и это даже хуже, чем ты думаешь. — Она задрала свитер. Ее живот был затянут черной тканью. — На мне еще и купальник. Мне придется снять с себя все.

— Боже… какая неприятная новость. — Джек покачал головой. — Но я сильный. Ты делай свое дело, я — свое, и не будем обращать внимания друг на друга.

Он рывком стащил с себя свитер и точнсхонько ударился головой о фонарь, который стал раскачиваться.

Эми засмеялась.

— Не смейся! — попросил он. — Больно.

— Бедняжка. — Она наклонилась и потерла его голову в том месте, где он ударился. Ее свитер скользнул по его лицу. Она продолжала смеяться. — Ты меня отвергаешь?

— Нет, — возразил он. — Конечно, нет.

— Тогда что ты делаешь? — Она передразнила его: — «Не будем обращать внимания друг на друга». Если это не называется отвергнуть, то как это назвать?

Ее голос по-прежнему звучал весело и беспечно. Он смутился.

— Почему ты так себя ведешь? — спросил он.

— Видимо, потому, что это я делаю тебе непристойное предложение, поскольку ты, кажется, его не делаешь. Или это называется совращением? Какая разница между непристойным предложением и совращением?

Джек понятия не имел.

— Эми, ты сошла с ума?

Она положила обе ладони ему на лицо, потом повела пальцами вниз, по горлу.

— Все, что я знаю, это то, что у меня был чудесный день, роскошный день, и сегодняшняя ночь — это та возможность, которая выпадает не так уж часто.

— А как же семья? Как же все то, о чем мы говорили у костра?

— Я не помню, чтобы я что-то говорила, — возразила она. — Джек, моя семья никогда не знает, где я и что делаю. Зачем им знать об этом?

Это звучало разумно. Или нет? Джек не знал…

— Никому не надо ничего сообщать. Нам не нужно, вернувшись на озеро, кричать об этом со всех деревьев, а в конце лета мы сможем спокойно разбежаться.

Ну что ж, если никто не узнает…

— Ты сказал, что я не отстаиваю свои интересы. — Ее пальцы остановились на вырезе его футболки. — Вот сейчас я это делаю. Я мало встречаю людей, которым могу доверять, Джек, а тебе я доверяю.

Это была правда. Ему она могла доверять. Она так ему нравилась! Да, она была красивой и непохожей на других, но главное — она просто ему нравилась.

Так что если они друг другу доверяют… если никто не узнает…

Он обнял ее и, нагнувшись, поцеловал. Вся она была нежной и восхитительной… Почти вся. Ее свитер был влажным. Это было одно из тех исландских изделий, которое благодаря высокому содержанию ланолина в шерсти не пропускает внутрь воду, заставляя ее оставаться на поверхности. Эми-то, может, и не промокла, но вот он намокал.

— Обнимать тебя в этом свитере — все равно что обнимать стог сена. Сними его, а потом отвернись.

— Отвернуться? Зачем? — Она сняла свитер и отвернулась, но голову повернула, чтобы видеть его через плечо. — Зачем тебе надо, чтобы я отвернулась? Ты стесняешься?

— Нет. Я хочу посмотреть на твою спину.

Упругие линии мышц струились по ее спине, обрамленные глубоким V-образным вырезом купальника. Он не выносил вида женщин-культуристок, накачанных, с буг-рящимися мышцами, но ее спина была женственной, почти хрупкой.

Он подул на руки, чтобы согреть их, и затем коснулся ее, поглаживая вверх и вниз. Наклонился и прислонился к ее спине щекой. Положил ладони ей на талию. Она сказала его сестре, что у нее нет ни бедер, ни талии, и действительно, ниже грудной клетки ее тело было ровным, без тех боковых впадинок, что есть у большинства женщин.

Она откинулась назад, прижалась к нему головой. Его руки скользнули вверх. Вот ее груди, прижатые лайкрой купальника, их мягкость крылась за плотной тканью. Соски затвердели, но их не было видно, ее купальник не давал им подняться. Он спустил с ее плеч лямки купальника, и вновь его ладони ощутили нежный вес ее грудей, тугие бутоны сосков. Она прислонилась к нему, положив голову ему на плечо.

Ей это нравилось. Ему тоже.

Но что дальше?

Джек считал себя достаточно опытным любовником, ни в коем случае не донжуаном, но мужчиной, способным провести романтическое свидание так, чтобы женщина не тревожилась из-за технической стороны вопроса.

Но в настоящий момент техническая сторона вопроса представляла проблему. Он сидел в тесной палатке, его спина повторяла наклон стенки, ноги он подобрал, потому что их некуда было вытянуть. Эми сидела между его ног, спиной к нему.

В обычном случае делу помогло бы грациозное вращение, но здесь не было места ни для какого вращения, а еще сверху свисал этот дурацкий фонарь, до сих пор покачивавшийся после того, как он треснулся о него головой.

И как скоро она начнет замерзать? Надо всегда прикинуть, в какой момент может начать замерзать полураздетая женщина… хотя она фигуристка; фигуристы, должно быть, привычны к прохладе.

Спасибо Богу хотя бы за это.

Эми снова повернула голову, пытаясь заглянуть ему в лицо.

— Почему ты смеешься?

— Ты не заметила, что мы застряли на этой позе?

— Нет, — ответила она и снова прижалась к нему, закрывая глаза. — Продолжай. Я скажу, когда замечу.

Он продел указательные пальцы в шлевки ее джинсов, приподнял ее и переместил в угол палатки. Затем встал на колени и потянул ее за ноги, укладывая во весь рост и только дважды ударившись о фонарь.

Ее черный купальник торчал над поясом джинсов. Он расстегнул ее джинсы и сильно дернул за них. Мгновение спустя она лежала перед ним обнаженная.

Ее тело было стройным и ладным, бедра у нее были уже плеч. Темно-золотистых волос на лобке оказалось на удивление мало, только узенький треугольник. Он никогда ни у кого не видел так мало волос на лобке.

— Ты что-нибудь с ними делаешь? — спросил он.

— Конечно. Костюмы фигуристок не слишком-то прикрывают тело.

— Бреешь?

Она покачала головой:

— Снимаю воском. — Должно быть, он выглядел озадаченным, потому что она продолжила: — Намазываешь горячим воском кожу, а когда он остывает, отрываешь вместе с волосами.

Ох! Горячим воском на лобковые волосы? Джек содрогнулся от этой мысли.

Эми провела ладонями по лобку.

— Я уже какое-то время это не делала. Немножко колюсь. Хочешь потрогать? — Она с готовностью распласталась на спальном мешке и приподняла таз. — Очень короткие лобковые волосы как кинжалы, они могут даже проткнуть колготки.

— Моя сестра сказала, что ты совершенно не смущаешься своего тела.

Она болтала, лежа совершенно обнаженной, тогда как он был полностью одет. Большинство женщин вело бы себя иначе.

— Видимо, да. Мое тело — это мой инструмент. Обычно я не думаю о его сексуальности.

— Это не создает никаких трудностей?

— Ни малейших. Учитывая, что у меня нет сексуальной жизни, это, вероятно, преимущество.

— Но ведь кто-то у тебя был, разве нет?

— Иногда, но получалось как-то нескладно. Ты же можешь себе представить — спишь с кем-то, а он думает, что это дает ему право контролировать твое паблисити или быть продюсером твоих шоу.

— Думаю, я могу пообещать, что со мной этого не произойдет.

— Знаю. Это одно из твоих достоинств.

Они разговаривали уже долго. Джек был не против, ему нравилось с ней болтать. С большинством людей это казалось пустой тратой времени, но не с ней.

Но не избегают ли они чего-нибудь с помощью всех этих разговоров?

— Расскажи мне про себя — когда ты все-таки ведешь сексуальную жизнь, что ты любишь?

— На самом деле я очень отзывчивая. Немножко здесь, — она показала на свои груди, — немножко тут, — она махнула рукой в сторону лобка, — и я готова.

Это его удивило. Он ожидал, что с ней ему придется трудно. Как с большинством женщин.

— Почему ты удивляешься? — спросила она, хотя он ничего не сказал. — Я могу сосредоточиться, вся отдаться какому-то моменту, у меня великолепная мышечная память. Это же всего лишь физиология, не так ли? А у меня все в порядке с физиологией.

Всего лишь физиология! Какое суровое определение секса. Но может быть, ее опыт и был таким суровым: женский оргазм, проникновение, мужской оргазм, а дальше — приятные вопросы, связанные с продюсерством ее шоу. Неудивительно, что они сейчас так болтают, — это ее способ продлить то, что она считает очень кратким.

Внезапно он почувствовал себя… Неужели это так? Она была похожа на Спящую красавицу, одну из тех сказочных дев, запертых в замке. Ее профессия сделала ее очень прозаичной в отношении своего тела и окружила мужчинами, которых не интересовала ее сексуальность.

Это казалось неправильным. Секс не должен быть техничным. Он должен длиться, он должен быть процессом, частью того пути, по которому идешь. Он должен стать тем, что соединяет твое тело с твоей душой. Несмотря на всю внешнюю красоту ее жизни, великолепную одежду, блеск и телекамеры, она была такой же, как он, — физическим существом, человеком, выражающим себя с помощью своего тела, познающим мир через ощущения и действия.

Она не должна быть техничной в постели.

Нежность… вот что он ощущал. Желание и нежность — он не знал, что они могут сочетаться, но они соединялись в единое целое. Он хотел помочь ей выбраться из замка, ., не потому, что это был вызов, достойный мужчины, — высоченные стены, красивая девушка, — а потому, что она не должна там оставаться, особенно если ее тело так живо во всех других своих проявлениях.

Он жалел, что не может обставить это красиво. У него не было возможности: ни музыки, ни приглушенного света, ни даже матрасов под спальниками. Палатка была настолько маленькой, что в конце концов ему придется быть сверху, в самой старомодной позиции, а поскольку ни один из них к этому не готовился, все окажется не совсем таким, как бы ему хотелось.

Да, до красоты далеко. Но может, это будет чуть лучше того, что у нее уже было.

Глава 13

Эми перевернулась на бок и подложила под щеку руку. Слышно было, как шумят от ветра деревья. Тяжелые ветки сосен шуршали глухо и мягко, тонкие ветви берез с легким шелестом касались друг друга. Сквозь серо-зеленые стенки палатки пробивался утренний свет.

Прошедшая ночь была чудесной. Она была такой простой, такой естественной. Она не любила, когда мужчина пытался создать некую атмосферу с помощью тихой музыки и приглушенного света. От этого она всегда чувствовала себя неуютно: музыка и свет — это то, о чем беспокоишься во время представления. Но с Джеком она не чувствовала себя так, будто выступает. Это было больше похоже на греблю, на что-то, что они делали вместе. Может, это и не самое романтическое сравнение — любовь и гребля, — но там ей действительно было хорошо.

Джек зашевелился. Она наклонилась к нему, чтобы поцеловать.

Он дернулся назад, отворачивая голову.

— У меня жуткий запах изо рта.

Она засмеялась. Как хорошо, что он это сказал! По утрам у людей изо рта, конечно, пахнет — не очень-то приятная мысль, но это правда. И Джек воспринимал это как должное. Более романтические типы постарались бы сделать вид, что ничего подобного не происходит… но у них это бы не вышло.

— Мне все равно, — сказала она.

— Вот и неправда.

Он сел, порылся в рюкзаке с одеждой и с триумфом извлек оттуда зубную щетку.

Они начали одеваться. Джеку было трудно двигаться в такой тесноте, а она то и дело оказывалась у него на пути, и он ударялся об нее локтем или бедром.

— Ты ведь делаешь это нарочно, — сказал он наконец. — Я, конечно, не образец грации, но не настолько же неуклюж.

Они выбрались из палатки, Джек пошел в хижину лесничего, чтобы вернуть фонарь и узнать, не дадут ли им снова горячей воды, а Эми отправилась на берег, чтобы принести пакет с едой. Тарелки и чашки так и стояли на днище каноэ. Они блестели от дождевой воды, и Эми пришлось смахнуть с них сосновые иголки.

Джек вернулся из домика лесничего с кофе. Их меню было таким же, как и прошлым вечером, — сандвичи с тунцом и сушеные фрукты. Лесничий предлагал им горячий завтрак.

— Но он уж очень разговорчив, — сказал Джек. — Мы просидим там целую вечность.

— Ничего, все нормально.

Эми села на камень, чтобы съесть свой завтрак, и тут же подумала, что лучше бы камень оказался сухим. Джек присел рядом на корточки, опершись коленом о бревно. Джинсы на колене будут влажные и грязные, но лучше влажное колено, чем влажная задница, как у нее.

Он взял сандвич.

— Ты думаешь, мы и в самом деле сможем скрыть это от остальных?

— Не понимаю, почему ты считаешь, что это будет трудно?

— Все было бы по-другому, если бы не все эти семейные сложности. Я не из тех, кто снимает себе девушек на одну ночь.

— Я знаю.

Она ответила не задумываясь, и он с некоторым подозрением поднял на нее глаза.

— Знаешь? Откуда?

— Я неплохо разбираюсь в людях и, кроме того, сплю в одной комнате с твоей сестрой. Ты думаешь, я ничего не знаю про твою личную жизнь?

Он застонал.

— Значит, тебе уже рассказали про Джека-спасателя?

Она улыбнулась. Разумеется, рассказали. Холли сказала, что у Джека никогда не было настоящей привязанности. Это женщины в нем нуждались, они же, вероятно, нужны ему не были.

— Ну, все это не так, как говорит Холли. Просто я не слишком силен по части выражения своих чувств, поэтому лучше чувствую себя с женщинами, для которых могу что-то сделать. Ставишь кому-то новую печку в машину, и уже понятно, что женщина тебе нравится. Чего болтать об этом без нужды?

— Мне кажется, ты очень хорошо себя выражаешь.

— Тогда ты единственная, кто так думает. — Он допил кофе. — Поэтому все получится как нельзя лучше, если ты составишь мне список поручений. Например, водосточный желоб… тебе не надо прочистить водосточный желоб? Я люблю чистить водостоки.

— У меня нет водостоков. Я живу в многоэтажном доме, и там обслуживающий персонал.

Он скорчил гримасу.

— Обслуживающий персонал? Женщине, у которой есть обслуживающий персонал, нет причин заводить со мной какие-то отношения.

— Думаю, я смогу подыскать что-нибудь и для тебя. — Эми сложила пакет, в который были завернуты сандвичи, и поднялась. — Но у нас уйма времени, чтобы это продумать, — до конца лета еще далеко.

— Пожалуй, — согласился он.

Они быстро уложили вещи, и когда Джек уже сталкивал каноэ на воду, Эми повернулась на своем сиденье.

— Давай посмотрим, как быстро мы можем грести, — предложила она.

Нелепая идея. Спешить необходимости не было, и вчерашний день был нелегким.

— Звучит заманчиво, — сказал он.

Как бы быстро они вчера ни плыли, им приходилось соблюдать осторожность. Они не знали, какие трудности ждут их на пути, не раз останавливались и сверялись с картой. Но в это утро они уже знали маршрут, и ничто не могло их остановить.

Ветер дул в спину, и они неслись по воде, движимые ветром и своими собственными усилиями. Они превратили это в игру, прикидывая, где высадиться на отмель на каждом волоке, чтобы сэкономить несколько шагов, несколько секунд. Хотя солнце еще не поднялось высоко, их рубашки уже промокли от пота. Все это было бессмысленным, но удивительно возбуждающим.

— Было бы здорово, — сказала через плечо Эми, — приезжать сюда время от времени и как следует выкладываться, чтобы посмотреть, как далеко мы можем уплыть.

— С твоей силой и моей уступчивостью мы, вероятно, за неделю доберемся до Полярного круга.

Вот кто ей нужен — товарищ по играм, приятель. Эми нравится испытывать что-то новое физически. Ей всегда хотелось кататься на роликах, ездить по горам на велосипеде, пересекать страну на лыжах, ездить верхом, но она никогда этого не делала. Ей хотелось поехать на ярмарку штата, прокатиться на «русских горках», и чтобы кто-то выиграл для нее большую мягкую игрушку. Ей хотелось веселиться.

У них мог бы быть собственный лагерь, принадлежащий только им двоим, «Лагерь Эми и Джека». Это был бы передвижной лагерь. Они встречались бы по выходным в Монтане, в Нью-Йорке, в Мэне, везде, где можно было бы повеселиться.

Это совсем не трудно. Как только лето закончится и все разъедутся по домам, они смогут наметить несколько встреч. Помощница Эми, Гретхен, возьмет на себя устройство таких путешествий. Это будет безумно дорого, но очень легко.

Она знала, что это получится. Поначалу у нее всегда бывали сомнения, от которых сдавливало горло. Когда она в чем-то сомневалась, было трудно глотать, трудно выдыхать. Когда она сомневалась в себе на льду, ей казалось, что она не может до конца выдохнуть воздух из легких. Старый воздух как будто бы застаивался у нее в желудке и в ногах, притягивая к земле.

Уверенность, которую она ощущала в руках — покалывающая, пощипывающая, пузырящаяся уверенность, — делала их гибкими и изящными. Из этой уверенности рождалась красота, и она знала, что какое бы движение она ни сделала, как бы ни держала пальцы, линия будет прекрасной.

Время от времени она находила какую-то музыку, и все считали, что из этого ничего не выйдет, и она сама не знала, что получится. Проходили дни и недели, и все спрашивали ее, подшучивая, угораривая отступиться, и вдруг все получалось. Тогда все вокруг делали кислые лица, извинялись, признавали, что она была права.

— Все дело в руках, — говорила она.

Многие страшились окончания лета. Эми же не могла его дождаться.

…На воде стали появляться другие каноэ, другие группы. Те, что шли вверх по течению, боролись с ветром. По поверхности большого озера катились волны, с пеной разбиваясь о серебристые каноэ. Тянулась извилистая линия берега, темная зелень деревьев отражалась в сине-коричневой воде.

Еще один волок, и они окажутся в пределах видимости их островной стоянки. Не было еще и девяти часов утра. Они отсутствовали всего восемнадцать часов.

Четверо малышей собрались на камнях, чтобы встретить их, они кричали и что-то наперебой рассказывали. И только когда на берегу появилась Элли, Эми и Джек смогли воссоздать всю картину. Самолет прилетел в пять утра. Он легко нашел стоянку. Им даже не пришлось выгребать на середину озера и махать оранжевыми плащами, чтобы привлечь внимание. А детям очень этого хотелось.

— С Ником все в порядке? — спросил Джек.

Элли кивнула.

Подошли и взрослые.

— Я поражен, — признался Джайлс. — Вы выехали всего двадцать минут назад, да?

— Вы добрались до лесника еще вчера вечером? — с восхищением спросила Феба. — Мы не поверили, когда пилот сказал, что сообщение поступило именно тогда.

— Но вы же не сами проделали весь путь туда? — спросила Джойс. — Я так и сказала. Вы, должно быть, нашли кого-то с моторкой или с сотовым телефоном.

В стране каноэ моторные лодки были запрещены, а сотовые телефоны не работали, и Джойс это прекрасно знала. Эми в толк не могла взять, зачем она это говорит.

— Нет, мы доехали туда сами, — спокойно ответила она.

Элли с малышами разгружали каноэ, явно намереваясь тащить рюкзаки. Мальчики уже ссорились из-за того, кто что понесет. Эми с Джеком пошли вверх по берегу вслед за Фебой и Джайлсом.

Феба и Джайлс подтвердили, что все прошло хорошо. Повязка удержалась, хотя рана и кровоточила всю ночь. Ника пришлось отправить одного, иначе не осталось бы достаточно взрослых, чтобы пригнать назад четыре каноэ.

— С ним все будет нормально, — сказал Джек.

Все согласились. Ничего страшного Нику не грозило.

— Если он улетел один, — спохватилась Эми, — то где тогда Мэгги?

Феба и Джайлс переглянулись. Затем Феба осторожно произнесла:

— Она в своей палатке. Она немного не в духе.

А когда Мэгги была в духе?

— И что же случилось? — спросила Эми.

— Мы так и не поняли, — Феба понизила голос, — по Элли говорит, что, видимо, между Мэгги и Ником что-то произошло. Вчера днем он пошел погулять, и младшие дети сказали, что она пошла вслед за ним.

— Ну и?.. — спросил Джек.

— Мы, конечно, не уверены, но ведь они — всего лишь подростки. А через полчаса он уже собирал топливо для костра вместе с Элли…

— Причем вызвался это сделать сам, — вставил Джайлс. — С ней собирался плыть я, — Поэтому нет никаких сомнений, — продолжала Феба, — что Мэгги считает, что он ее отверг.

— Ты думаешь, они занимались сексом? — спросила Эми. И у Мэгги, и у Ника было обостренное, животное самоощущение и ощущение своих тел, своей сексуальности.

Феба пожала плечами:

— Кто знает? Вероятно, она хотела этого.

Джек покачал головой:

— Если Ник кого и уважает, то мою мать. Он должен был бы понимать, к каким разрушительным последствиям это может привести, насколько это осложнило бы ей жизнь.

— И поэтому не стал бы заниматься сексом с желающей этого девочкой… из уважения к тетке? — с сомнением произнес Джайлс.

Джек скорчил гримасу.

— Это действительно звучит не слишком убедительно.

Сейчас они находились на самом трудном участке подъема, и Джайлс жестом показал Эми и Джеку, чтобы они шли дальше одни. Мгновение спустя Эми тихо спросила Джека:

— Когда ты говорил о вещах, разрушительных для твоей матери, ты ведь говорил не о Нике?

— Предполагалось, что я стану для него примером для подражания, но пока я сумел научить его только как соблазнять родственников.

Эми взяла бы его под руку, если бы позади них по тропе не шли Джайлс с Фебой.

— Еще неизвестно, кто кого соблазнял. Это касается не только Ника, но и тебя.

Джек закатил глаза. Она его не убедила.

Эми хотелось, чтобы он поверил, что «Лагерь Эми и Джека» никого не обидит, что это самый лучший способ для них быть вместе.

После благополучного возвращения путешественников присутствующие решили, не сворачивая палаток, предпринять поездку к маленькому водопаду. Феба убедила Эми и Джека остаться в лагере и позволить себе передышку.

— Вы так много гребли, отдохните этот день.

Звучало это чудесно. Эми до конца лета не ожидала остаться с Джеком наедине.

Но разумеется, как только Мэгги услышала, что эти двое остаются, она тут же объявила, что тоже не поедет. Народу для двух каноэ получилось много, а для трех недостаточно, и Джойс сказала, что тоже останется.

Поэтому, вместо того чтобы провести день вдвоем, Эми и Джек решили отправиться на прогулку.

Было очевидно, что для обратного путешествия разумнее пересадить Мэгги из каноэ ее родителей в каноэ Джека, на место Ника. Но там, где дело касалось Мэгги, очевидные вещи не срабатывали. Начались сложные переговоры, в которых Эми не собиралась участвовать. Она направилась к скале. Через минуту к ней присоединилась Элли.

— Ты тоже держишься от этого подальше? — спросила Эми.

Элли кивнула.

У Элли не было сексуальной привлекательности Мэгги, чего не было — того не было.

Эми потрепала девочку по волосам.

— Тебя не выводит из себя, что Мэгги все время получает то, чего хочет?

Элли, вздрогнув, подняла голову. Она не ожидала услышать таких слов.

— Да, наверное. По-моему, это несправедливо, что она такая умная и красивая.

— У Мэгги несколько театральный вид, а сейчас это в моде. В пятидесятых годах ее считали бы уродливой.

— Правда? — На мгновение в глазах Элли как будто вспыхнула надежда, но только на мгновение. — Все равно это ничего не меняет.

— Верно, — пришлось согласиться Эми. — Но ее эффектная внешность и ум никак не меняют того факта, что Ник мог бы истечь кровью и умереть, если бы ты действовала не так быстро.

— Но я всего лишь засвистела.

— У тебя был свисток, и ты знала сигнал бедствия. — Сама Эми не знала, что означают эти три свистка. Ей объяснила Феба, когда они плыли в каноэ в поисках источника звука.

Элли пожала плечами:

— Это благодаря герлскаутам, они все время учат нас таким вещам.

— Но ты же это применила.

Когда к их большому весеннему турне присоединялись новые девушки, некоторые совсем молоденькие — пятнадцать, шестнадцать лет, — то они зачастую катались великолепно, но совершенно не представляли, что значит быть профессионалом, как ладить с остальными, как не размениваться на пустяки. И с каждым годом Эми находила все новых и новых, которые прислушивались к ней, она роняла намек здесь, совет там, одних ободряла, другим высказывала сомнения.

Она продолжила:

— Осенью у меня запланировано посещение больницы или оздоровительного центра. — Она понятия не имела, правда ли это, но как только она вернется в Денвер, то все устроит. — Ты хотела бы поехать со мной?

— Я? — удивилась Элли. — Почему я?

— Если там будут дети, ты сможешь рассказать им, что свисток и способность не впадать в панику могут спасти жизнь. — Или просто посмотришь, чем я занимаюсь.

— Я с удовольствием, — сказала Элли. — Если мама с папой разрешат мне пропустить занятия в школе.

— Уверена, разрешат. — Джайлс по крайней мере возражать не станет.

Внезапно от группы совещавшихся донесся вопль, и два мальчика с криками понеслись к воде.

— Первым буду я! — кричал один.

— Нет, я, я, я, я! — визжал другой.

— Как ты думаешь, из-за чего этот крик? — спросила у Элли Эми.

— Похоже, кто-то сказал им, что они по очереди могут сидеть на носу, — ответила Элли, — но это неразумно. Они слишком маленькие, и у них не хватит сил. Не представляю, кто мог это предложить.

Зато Эми представляла. Мальчики уже сидели в каноэ Джека.

— Готова держать пари, что Джеку надоели все эти дискуссии и он просто сказал, что едет с Алексом и Скоттом, — предположила она.

— Неужели он сделает такую глупость? — спросила Элли.

— Конечно.

Джек подошел к девушкам. Вид у него был удрученный, и он качал головой, словно понимал, что совершил ошибку.

— Полагаю, что двое восьмилеток вполне заменят одного шестнадцатилетнего, и мы тем самым возместим Ника и его накачанные мышцы.

Элли хихикнула:

— Но им только семь.

— Семь, восемь… какая разница? — Джек махнул рукой. — Мы мужчины.

— Возьмите маленькое каноэ, — предложила Элли. — А мы с тетей Эми прекрасно справимся с большим.

— О нет! Только не надо делать нам никаких уступок. Мы мужчины. И отлично справимся.

Они не справились. Гребки Джека были настолько сильнее, чем у мальчиков, что они практически не могли управлять каноэ и далеко отстали от других.

На первом волоке всем остальным пришлось ждать «полностью мужское» каноэ. Йен, как заметила Эми, был очень подавлен. Должно быть, он понял, что этого не случилось бы, если бы Джойс или Мэгги оказались сговорчивее.

Когда они наконец подгребли, Джек направился к Элли.

— Ты здесь одна обладаешь здравым смыслом. Спасибо тебе, и мы принимаем твое предложение насчет меньшего каноэ, и мне все равно, если вам с тетей Эми будет плохо, потому что во всем виноват твой отец.

— Папа виноват? — Элли хихикнула. — Это еще почему?

— Да, — вставил Джайлс, — почему?

— Потому что ты просто стоял, — Джек глянул через плечо, чтобы убедиться, что ни члены семьи Йена, ни мальчики этого не слышат, — и не сказал ни слова, чтобы меня выручить.

— Ты прав, — согласился Джайлс. — За это я возьму один из твоих рюкзаков.

— Идет.

Эми и Элли взяли еще пару. На маленьком каноэ и всего с одним рюкзаком Джеку с его командой вполне удавалось держаться наравне со всеми.

Они добрались до Или в середине дня. Ник оставил сообщение и у поставщика, и в больнице. Он просил их не звонить его матери и бабушке. Рану ему зашили, и он переночевал дома у одной из медсестер. По-видимому, Джайлс Дал ему кредитную карту на тот случай, если бы понадобился номер в мотеле, но Ник умудрился устроиться бесплатно.

— Не благодарите меня, — сказала медсестра. — Его сам Бог послал. Он весь день играл в карты с моими детьми, а я смогла поспать днем. С тех пор как от меня ушел муж, у меня не было такой возможности.

— Понятно, — вздохнул Джайлс. — Ник, теперь ты представляешь угрозу для всего человечества. Ты узнал, чего взрослые женщины хотят больше всего — поспать. Это настолько могущественное знание, что его не стоило бы доверять парню твоих лет. Пользуйся им с умом, мой мальчик.

— Да, сэр! — Ник ухмыльнулся.

Сестра снабдила их всей необходимой информацией: как менять повязки, когда нужно будет снимать швы. Нику очень повезло, заметила она. Не было порезано ни одно сухожилие, не пострадала ни одна мышца. Рана еще будет болеть, но ходить он может.

Мэгги даже не вышла из машины.

Хотя Томас совершенно спокойно перенес отсутствие родителей, едва завидев их фургон на дорожке, он расплакался и минут пять отказывался идти к матери на руки.

— Ах ты, маленький зануда! — сказала ему Феба. — Я же все равно тебя люблю.

Эми обняла отца, Гвен и Холли.

— И как ты можешь, проведя на природе целых три дня, — потребовала ответа Холли, — так хорошо выглядеть?

— Подожди… — «Подожди, пока мы останемся вдвоем, и я все тебе расскажу» — вот что хотела сказать Эми.

Ей не терпелось рассказать Холли, что произошло между нею и Джеком. Они ночи напролет говорили о своих одинаково лишенных любви жизнях, и Эми была бы только рада, если б этой осенью раздался легкомысленный, веселый звонок от Холли и она сказала бы, что у нее появился Кто-то. Эми захочет все о нем узнать: как Холли с ним познакомилась, какой он… Они с Холли были подругами, они были сестрами.

Но как она могла сейчас рассказать Холли о Джеке? Это должно было быть секретом от семьи, а Холли была членом семьи.

Может, это окажется сложнее, чем ей представлялось?

Поразмыслив, она ответила иначе:

— Я думаю, это все благодаря физическим нагрузкам.

Малыши наперебой рассказывали Гвен, Хэлу и Холли про самолет, который прилетал за Ником. Феба, Джайлс и Элли сгрудились около ревущего Томаса. Мэгги, дуясь на всех, прислонилась к гаражу.

За ужином Мэгги взяла свою тарелку и ела в одиночестве на переднем крыльце. Гвен сделала вид, что ничего не заметила, но Эми поняла, что это не так.

После ужина была очередь Мэгги мыть посуду. Она не стала.

Когда на кухне почти прибрались, Йен пришел извиниться за дочь.

— Должно быть, она забыла посмотреть на расписание. Извините. — Он говорил искренне и был явно огорчен. — Могу ли я чем-нибудь помочь?

Гвен покачала головой:

— Мы уже почти закончили. — Она отложила кухонное полотенце. — Надеюсь, вы помните, что мы с Хэлом вызвались присмотреть за вашими детьми, чтобы вы с Джойс смогли провести ночь в городе, как Феба и Джайлс. Почему бы вам не поехать завтра?

— Завтра? — В голосе Йена прозвучало удивление.

— Почему нет? Должно быть, в походе на каноэ все сполна насладились компанией. Скотт и Эмили вполне проживут здесь без вас.

— Я знаю. — Йен помолчал. — Это действительно очень заманчивое предложение. Пойду посоветуюсь с Джойс.

Он ушел. Когда они услышали, как хлопнула дверь, Холли спросила:

— Думаешь, они поедут?

— Надеюсь, — ответила Гвек, — хотя всем нам тут придется нелегко. Интересно будет посмотреть, как справится Мэгги, когда рядом не будет ее матери!

Но Гвен не суждено было удовлетворить свое любопытство. На следующее утро они узнали, что Мэгги выразила желание ехать в город вместе с родителями.

— Но я думал, смысл как раз в том, чтобы у каждой пары было какое-то время для себя, — сказал Джек.

— Так оно и есть. — Было ясно, что Гвен не одобряет происходящего. ~ Они позволяют этому ребенку все решать за себя. Поэтому Скотт и Эмили такие требовательные. Они знают, что они — номер два.

Иной раз очень легко было собрать всех младших детей в одну маленькую визжащую кучу или разделить их по полу — два мальчика, две девочки, но Эми знала, что есть и другое деление — дети Фебы и Джайлса вели себя лучше детей Йена и Джойс. Первыми всегда хотели быть все четверо, но обычно именно Скотт или Эмили перекрикивали остальных. Их голоса были более возбужденными, их требования получить что-то — более настойчивыми.

И Эми видела: они понимают, что не так важны, как Мэгги.

— Почему Мэгги хочет ехать? — спросил Джайлс. — Что ей там делать?

— Вы с Фебой очень хорошо провели там время, — заметил Джек.

— Да, но это было не совсем семейное мероприятие.

— О, — ухмыльнулся Джек, — понимаю!

— По крайней мере, — продолжал Джайлс, — надеюсь, это не выльется в новое прибавление семейства.

Йен чувствовал всеобщее неодобрение, и когда он пришел в главный дом за ключами от машины Хэла, чтобы ехать в город, выражение его лица было напряженным и замкнутым. Он хотел, чтобы все считали, будто он поступает правильно, и знал, что никто так не считает. Было неясно, полагает ли он, что поступает верно, но, по всей видимости, его загнали в угол. Мэгги была слишком настойчива, а Джойс слишком решительна.

Эми никогда особо не задумывалась над жизнью брата, но сейчас, наблюдая, как автомобиль огибает большую ель на середине дороги, ей захотелось быть уверенной, что с ним все в порядке, что он радуется жизни, удовлетворен ею.

В тот вечер у костра она села рядом с отцом.

— Пап, это стыдно спрашивать, потому что мне следовало уже давно это знать, но как у Йена дела в профессиональной сфере? — Она привыкла, что ее семья, казалось, не обращает никакого внимания на ее карьеру, и иногда ее это обижало, но было ли ей дело до их работы? — Я знаю, чем он занимается — изучает исчезающие индейские языки. Успешны ли его занятия?

Гвен и Холли прекратили свой разговор и прислушались — им стало интересно. Эми предположила, что они тоже хотят убедиться, что у него все в порядке.

— Он справляется прекрасно, — ответил Хэл. — Йен отменный специалист в своем деле. Он может выучить язык, понять его грамматику быстрее всех. Все лингвистическое сообщество знает это с тех пор, как он пришел на первый курс магистратуры.

— Значит, ему будет легко получить постоянную должность? — Холли, очевидно, знала о тонкостях академической карьеры.

— Совсем нет. — Хэл покачал головой. — Ему все всегда дается трудно. Йен практический лингвист, а когда он учился в магистратуре, никто практической лингвистикой не занимался. Все они были теоретиками. Его факультет ничем не мог помочь ему с диссертацией. Получалось, что он в лучшем случае будет теоретиком среднего уровня, в то время как он по-настоящему одарен. Они хотели, чтобы он изменил тему, но он стоял на своем.

— Тогда как ему удается так хорошо справляться? — спросила Холли.

— Средства. Он единственный лингвист, который может привлечь какие-то средства. Правительство не заинтересовано в теоретической части, а его уже реально поддерживает пара калифорнийских конгрессменов, и деньги у них хорошие. Из года в год он помогает на свои гранты трем-четырем студентам, а в наши дни и в его возрасте это невероятно.

Эми имела самое смутное представление о разнице между практической и теоретической лингвистикой, но она услышала нечто большее. Все предлагали Йену изменить тему, перестать делать то, в чем он был специалистом, начать заниматься тем, что делают все.

— Это как у меня с неспособностью прыгать, — сказала она. — Было бы легче, если б он занялся теорией, но он остался верен себе.

Отец повернулся к ней. Он явно не задумывался об этом раньше.

— Да, наверное, это то же самое, — согласился он.

Как странно думать, что их с Йеном карьеры имеют между собой что-то общее!

Хэл обнял ее за плечи.

— Полагаю, в вас говорит ваша мать — она всегда устанавливала собственные правила. У нее не могли родиться дети, которые поступали бы как все.

Глава 14

Йен, Джойс и Мэгги вернулись на озеро намного раньше, чем их ждали. По тому, как Мэгги хлопнула дверцей машины, Феба поняла, что произошло. Джойс превратила поездку в увеселительную прогулку для Мэгги. Где Мэгги хочет поесть? Какой фильм Мэгги хочет посмотреть? А с угрюмыми подростками так обращаться нельзя. Они только больше дуются, пытаясь выяснить, сколько еще они могут получить.

— Трудно с подростками, — только и сказала Гвен.

— Я такой не была, — заметила Холли.

— Нет. — Гвен похлопала ее по руке. — Не была.

И Феба такой не была.

— А в чем тут дело? — спросила Холли. — Почему Джойс спускает все Мэгги с рук?

На крыльце главного дома, которое выходило на озеро, они сидели вчетвером: отец, Гвен, Холли и сама Феба. Где были Джек и Эми, она понятия не имела.

Ответил отец:

— Мать Джойс вторично вышла замуж, когда та была девочкой. У ее отчима уже была пара детей, а потом они с ее матерью завели еще. Джойс чувствовала, что никто не обращает на нее внимания, что ее никогда не слышат. Йен это понимает и поэтому держится в тени, позволяя Мэгги иметь больше прав, чем у большинства детей. Но совершенно ясно, что он позволил ситуации зайти слишком далеко.

Феба удивилась. Она никогда не слышала, чтобы ее отец за глаза критиковал кого-то из семьи.

Он продолжал:

— Вероятно, Йен потратил всю свою женатую жизнь на то, чтобы доказать, что он любит Мэгги. Он и любит ее, но подозреваю, что Джойс этому не верит. И видимо, нет способа ей это доказать.

Это звучало разумно. Феба никогда не смотрела на дело с такой стороны.

Удивительно! Она знала, что ее отец — спокойный, наблюдательный человек, но она никогда по-настоящему не понимала, как много он на самом деле замечает. Как хорошо он понял Йена и Джойс. Внезапно она почувствовала себя неуютно: а что отец замечает за ней?

— Ты собираешься с ним поговорить? — спросила Гвен.

— Я никогда не вмешивался во взрослую жизнь своих детей, и, кажется, сейчас не время начинать.

Если кто-то и собирался что-то сказать Йену — только не Феба, — то надо было убедить его не перегибать палку. Он был в ярости от поведения Мэгги, и после стольких лет снисходительности с ним внезапно стало трудно иметь дело.

Вечером у костра он постоянно ее дергал, заставляя помогать столько же, сколько помогала Элли. Он делал это спокойно, стараясь не унижать ее при всех, но было ясно, что он не принимает отказ за ответ. Ей пришлось помочь малышам нанизать куски суфле на палочки. Она должна была как следует встряхнуть поп-корн. Он пытался превратить ее в Элли.

Это было чересчур и слишком стремительно. «Ты не можешь за один вечер превратить ее в Элли», хотела предостеречь его Феба. Подростки так чувствительны, так вспыльчивы. Мэгги не станет покорно мириться с новыми правилами. Она станет рваться с этого поводка, начнет бороться, проиграет, не обращая внимания, какой и кому нанесла ущерб.

Феба только надеялась, что это произойдет не на озере.

Небо было темным, россыпь звезд укрылась за густыми облаками. Поднялся ветер, и они пораньше загасили костер. У Джайлса болела нога, он перетрудился во время путешествия на каноэ. Спал он беспокойно, и Феба тоже просыпалась — всю ночь ее тревожили резкие порывы ветра за окном и треск громовых раскатов над головой.

Но дождя не было, а сильный ветер унес с собой облака. Когда на следующее утро Феба проснулась, в их маленькое окошко лился яркий свет. Она слышала, что Джайлс готовит на кухне кофе, разговаривая с Томасом. Она сунула ноги в тапочки и уже возвращалась из туалета, когда услышала крики детей, бегущих по дорожке.

— Папа, папа… твоя лодка! — Их голоса звучали испуганно, настойчиво.

— Дядя Джайлс, лодка, лодка!..

Джайлс услышал и вышел из дома, лицо его было напряженным и озадаченным, брови сдвинуты.

— Сходи посмотри, — кивнул он ей. Он еще не надел свой ортопедический башмак.

Она схватила Томаса и побежала по тропинке, скользя на бревнах-ступеньках; дети суетились вокруг.

На мостках уже собралась толпа: отец и Гвен, Йен и Джойс, Эми. Джек по икры стоял в воде, изучая лодку.

Прекрасная деревянная лодка Джайлса была разбита. Сильный ветер сначала швырнул ее о берег, а потом бил о металлические опоры мостков, в щепки разнося борта. В нее набралось много воды, она накренилась, корма правого борта лежала на песке на дне озера.

— Наверное, развязалась веревка! — крикнул Скотт.

— Помолчи! — приказал Йен.

Джайлс всегда привязывал лодку под углом к берегу, крепя один конец к мосткам, а другой — к дереву на берегу. Он не натягивал веревку чересчур туго, чтобы не испытывать ее прочность, но в то же время не настолько свободно, чтобы лодка билась о берег или мостки. Сейчас она была привязана только к мосткам.

Феба увидела, как ее отец шагнул по мосткам к берегу. Она подняла голову. По ступенькам спускался Джайлс.

Он всегда с трудом преодолевал эти ступеньки. Они были высоковаты для его шага, и перил не было.

Почему мы не поставили перила? Джайлс приезжал сюда все эти годы, а мы так и не удосужились поставить перила.

Джайлс спускался медленно, не глядя под ноги. Он не отрываясь смотрел на лодку. Все застыли, не сводя с него глаз.

Это была его лодка. Единственная вещь, которая ему здесь принадлежала.

— Я мало что смыслю в лодках. — Это из воды подал голос Джек. — Но эта выглядит неважно.

Томас извивался, толкая Фебу в грудь маленькими кулачками, — она слишком крепко его прижала. Остальные дети молчали, напуганные тем, что взрослые расстроены.

— Веревка разорвалась? — спросил Джайлс.

Все посмотрели в сторону дерева. Нет. Там обрывок веревки не болтался. Значит, развязался узел.

Непонятно. Джайлс хорошо завязывал узлы. Веревка могла лопнуть, но узлы Джайлса остались бы целыми. Он вязал хорошие, чистые, крепкие узлы.

Ему никто не ответил.

— Это был я!

Голос Ника донесся со ступенек. Он выглядел взъерошенным, на нем все еще был тренировочный костюм, в котором он спал. На несколько ступенек позади него спускалась Мэгги. Видимо, голоса разбудили их обоих.

— Вчера вечером Джайлс попросил меня ее привязать, — сказал Ник.

— У меня болела нога, — объяснил Джайлс.

— Ты забыл спуститься, Ник? — осторожно спросила Гвен.

— Нет-нет, я спустился. Я привязал. Я подумал, что это просто классно, что он меня попросил. — Ник немного помялся, глядя под ноги, потом поднял голову и посмотрел прямо на Джайлса. Он действительно спустился по ступенькам, несмотря на швы на ноге. — Я знаю, что эта лодка значит для вас. И я подумал, что это здорово, что вы мне доверяете. Но я. должно быть, все испортил. Это моя вина.

Все, что Феба слышала о жизни Ника дома, предполагало его постоянное стремление уйти от ответственности, обвинить других. Но здесь Ник вышел вперед и признал свою вину.

Это хорошо с его стороны… но, Боже, что же он сделал с Джайлсом! Он даже представить себе не может.

— Он ничего не испортил. — Джек уже вышел из воды. Прежде чем зайти в воду, чтобы проверить лодку, он скинул ботинки, но не закатал джинсы. Нижняя часть штанин была темной и мокрой. — Прости, Ник. Знаю, что это оскорбительно, но когда я услышал, как Джайлс просит тебя, я потом спустился вниз и проверил твои узлы. Может, Джайлс тебе и доверяет, но я, видимо, нет. А следовало бы. Я всегда терпеть не мог, когда мой отец все за мной проверял. Узлы оказались надежными, я тянул как следует. Они не могли ослабнуть Веревки лопнули до того, как развязались узлы. Ник наклонил голову. У него отлегло от сердца.

— Тогда как это случилось? — спросила Элли. — Ты ведь спускалась, Мэгги? Узлы были…

— Я не спускалась сюда вчера вечером! — отрезала Мэгги.

— Нет, спускалась. Ты уходила, когда мы жгли костер. Я подумала, чго ты пошла в туалет, но когда минуту спустя мы ушли, ты поднималась… — Элли замолчала.

Она повернулась к Фебе с полными отчаяния, глазами. Феба поняла свою дочь: Элли не знала, что делать. Она была смущена, встревожена. Элли никогда никого ни в чем не обвиняла.

— Не знаю… — Голос Элли затих. — Может быть, я ошибаюсь.

Не успела заговорить Феба, не успела она подбодрить свою ответственную, наблюдательную дочь, как заговорил Йен:

— Нет! Ты не ошиблась. — Его голос стал резким. — Мэгги, ты спускалась вчера вечером к мосткам? Ты отвязала лодку?

Мэгги злобно на него посмотрела.

— Вы все думаете, что это место такое уж распрекрасное. Все тут такое расчудесное…

— Мэгги, ты отвязала лодку Джайлса?

— Нет. То есть я немного навалилась на опору и, может, могла немного ослабить узел, не знаю. Какое мне до этого дело?

Мэгги отвязала лодку Джайлса. Это было сделано намеренно. У костра все говорили о том, что поднимается ветер. Она поняла, что может случиться.

— Но это же просто лодка! — запротестовала она. — Так чего…

— Заткнись! — осадил ее Йен.

— Хорошо, я заткнусь. — Мэгги круто развернулась и зашагала вверх по ступенькам.

— Она бы этого не сделала, — Джойс, поняла Феба, станет защищать Мэгги в любой ситуации, — если бы не была здесь так несчастна. Она не виновата. Вы не можете ее винить! — И она побежала в горку вслед за дочерью.

Йен смотрел, как она уходит.

— Мэгги пятнадцать лет. Она достаточно взрослая, чтобы отвечать за свои поступки, — сказал он. Медленно повернулся к Джайлсу: — Я понимаю, что деньгами этого не исправишь, но…

Джайлс поднял руку.

— Не надо.

Обычно Джайлс не признавался, когда ему было больно. Он так много настрадался в детстве, а потом на работе, что просто не мог принимать все близко к сердцу.

Но от этого ему стало больно.

Он с трудом выговорил:

— Джек, я больше не хочу ее видеть. Ты позаботишься о ней? Утопи, сожги, мне все равно.

Джек кивнул:

— Разумеется.

Джайлс повернулся и стал карабкаться наверх. Феба сделала шаг следом. К ней подошла Гвен и взяла у нее из рук Томаса.

— Спасибо, — прошептала Феба.

Элли догнала ее наверху лестницы.

— Мама, мама! С папой все хорошо?

— С ним все будет хорошо. Но сейчас он очень расстроен.

— Я ненавижу Мэгги! — Элли побледнела, у нее проступили веснушки. — Она ужасная.

— Сейчас она кажется именно такой.

За плечом Элли появился Ник.

— Хотите, чтобы мы увели малышей? Мы можем отвести их в песчаный карьер или куда-нибудь еще.

— Вы нам этим очень поможете, — сказала Феба. — Они, кажется, не завтракали. Возьмите коробку хлопьев и одноразовые миски. — Джойс так охаяла одноразовые миски, которые купила Гвен, что никто ими не пользовался, но сейчас Фебе было наплевать, что подумает Джойс. — Устройте пикник. Гвен забрала Томаса. Я уверена, что она справится, но все равно спросите ее.

Ник кивнул.

— Феба… скажите Джайлсу, что я очень сочувствую ему из-за лодки, правда, — сказал он.

Феба коснулась его щеки.

— Мы знаем.

Она обняла Элли и пошла по дорожке, ведущей к новому дому, но через открытую дверь-сетку услышала голоса Джойс и Мэгги. Джайлса там быть не могло, он не пошел бы туда, где эти двое. Не пошел бы и в бревенчатый дом, потому что сейчас они там не живут. Она заглянула в гараж, где он всегда чинил лодку, но, конечно, его и там не было. Гараж был слишком полон воспоминаниями о лодке.

Вот как все обернулось — он страдает, и у него здесь даже нет своего угла, куда можно было бы уйти.

Она обогнула дровяной сарай. Джайлс сидел здесь, на пне, свесив руки между колен. Пень использовали в качестве колоды при рубке дров, вокруг лежал толстый слой щепок, они были светлые и пахучие. Подойдя, Феба обняла мужа за плечи.

Как она была благодарна Гвен за то, что та взяла Томаса, что ей не нужно сейчас держать на руках ребенка, что в этот момент она может быть только женой Джайлса, а не чьей-то матерью.

— О, Джайлс, мне так жаль! Я понимаю, что это будет совсем другое, но давай купим новую лодку. Давай сегодня же поедем в город.

Как быстро она восприняла все изменения, привнесенные Джеком и Гвен! Разговоры, планирование, годы, уходящие на то, чтобы что-то сделать… это было частью пребывания на озере. Джайлс быстро уяснил этот свод законов. Именно поэтому он отремонтировал лодку, а не купил новую, именно поэтому он два года удил рыбу с каноэ, пока чинил ее, потому что был готов делать все так, как делают Ледженды.

Но все изменилось, настало время это признать.

Джайлс покачал головой:

— Я понимаю, что всем стало бы лучше, если б мы так и поступили. Но я не хочу, чтобы инцидент казался исчерпанным, когда это не так.

Она запустила пальцы в его волосы. Он, как всегда, был абсолютно прав. Она много раз проявляла слишком большую готовность согласиться с решениями, которые казались правильными.

— Я понимаю, что ты расплачиваешься за ошибку Йена. Вчера вечером он слишком цеплялся к Мэгги. Она хотела бы испортить что-то из его вещей, но побоялась его огорчить и поэтому причинила боль тебе.

— Вообще-то мне все равно…

Феба услышала звук лодочного мотора. Интересно, кто это решил прокатиться на водных лыжах? Потом она вспомнила. Должно быть, это Джек готовится отбуксировать куда-то лодку Джайлса.

Джайлс тоже услышал это и встал. На поверхности пня были видны глубокие V-образные зарубки — Ник учился колоть дрова, он иногда прикладывал слишком много сил, и его колун всем весом впечатывался в пень.

— Лодка была единственным, что я здесь любил. Поэтому, с моей точки зрения, нет причин сюда возвращаться. В других озерах рыба лучше. Видит Бог, в любом другом месте можно найти больше комфорта и уединения.

— Что ты такое говоришь? — Феба прислонилась к дереву.

Он засунул руки в карманы. Он не часто это делал. Так он мог потерять равновесие.

— Я приезжал сюда в течение шестнадцати лет ради тебя и детей. Я знаю, что им здесь хорошо, здесь их двоюродные братья и сестры, и я знаю, как много озеро значит для тебя, но теперь моя очередь, Феба. Я взрослый человек. У меня тяжелая работа, я хорошо зарабатываю. Но в отпуске мне приходится играть роль зятя. Сначала я делал это ради тебя, сейчас делаю ради детей. Но что здесь было для меня? Лодка. И ее больше нет.

Феба понимала, что все это правда, и со страхом ждала продолжения.

— Нам пора отдыхать своей семьей, — сказал Джайлс.

— Где-то в другом месте? — выдохнула она.

— Да. Мне все равно где. Если хочешь, это может быть здесь же, в Миннесоте. Здесь полно озер. Давай найдем другое и построим свой дом, достаточно просторный для нас шестерых.

— И не приезжать сюда?

— Не так, как сейчас, не на месяц. Может, на неделю. Так делает большинство, Феба. Они не проводят целый месяц со своими родственниками.

— Но дети…

— Ничего страшного с ними не случится. Двоюродные братья и сестры, бабушки и дедушки важны, но дети должны понять, что на первом месте их родители и родные братья и сестры.

На первом месте… Феба почувствовала, что у нее кружится голова. Она согласна с Джайлсом. Но неужели она так жила? Неужели ее мать всегда была слишком важна для нее? Не только после смерти, но и при жизни? Неужели она мешала им с Джайлсом положить начало собственным семейным традициям?

Она не могла возражать. Она могла лишь сидеть, привалясь к березе и опершись ладонями о мох. Ей хотелось кричать, извиняться. Я была не права, кругом не права. В глазах встали слезы. Ее грызли вина и страх. Это должно было когда-то случиться.

Она должна была потерять озеро.

Она любила Джайлса, любила всем сердцем. Она уважала его, как никого другого на свете. И ради него она собиралась отказаться от озера.

За все время сцены у мостков Хэл не произнес ни слова. Гвен пыталась представить себе, что случилось бы, если бы на его месте оказался Джон, ее первый муж. Он взял бы все в свои руки. Рявкнул бы на Мэгги, отправил ее в свою комнату. Отмахнулся бы от Джойс, отказываясь слушать ее оправдания. Обе они забыли бы о своей вине, позволив ей отступить перед злостью на Джона, а все остальные чувствовали бы себя бесполезными, неспособными действовать.

Гвен также подозревала, что если бы Элеонора, первая жена Хэла, оказалась здесь, она бы тоже взяла все в свои руки, верша правосудие, как считала нужным.

Иногда лучше, чтобы ситуация рассосалась сама собой.

Она принесла Томаса в главный дом и уложила спать — было время предобеденного сна. Вымыла посуду, оставшуюся после завтрака, а потом пришел Хэл и сказал, что посидит со спящим мальчиком. Она направилась в новый дом. Негромко постучала и вошла.

Гвен не заходила в этот дом с тех пор, как все приехали. Она забыла, какой он светлый, какой прекрасный вид открывается из окон. Берег перед этим домом был скалистый, деревьев тут было немного, поэтому прямо из окон виднелось озеро. Из главного дома, где жили они с Хэлом, вид открывался на лес, да и окна были меньше. Из них можно было увидеть только ветки и сосновые лапы.

Домами распорядились неразумно. Есть и готовить надо было в этом доме.

Йен, Мэгги и Джойс — все были здесь, и все они читали. Йен, сидя у стола, просматривал каталог. У Мэгги и Джойс было по детективу. Они казались алкоголиками, отчаянно нуждающимися в выпивке перед лицом стресса.

На что окажется похожей эта семья, если отобрать у них книги? Это может заставить их взглянуть в лицо реальности, вынудит проводить время вместе. Теперь Гвен поняла, почему для них было так важно приезжать туда, где нет ни телефонов, ни телевизора, ни газет. Они не верили, что могут быть семьей при наличии внешних отвлекающих факторов, что обратят внимание друг на друга, если надо будет прочитать утреннюю газету или перезвонить в ответ на чей-то звонок.

Йен поднял на нее глаза, и Гвен показалось, что в них она прочла мольбу.

Мы в тупике. Мы не знаем, что сказать друг другу. Мы не знаем, с чего начать. Помогите нам.

Она заговорила:

— Мэгги, тебе нужно извиниться, и я жду, что ты сделаешь это до обеда.

Мэгги начала было протестовать, но Гвен не обратила на это никакого внимания.

— Сначала ты должна извиниться перед Джайлсом. Ты, возможно, не понимаешь, какой удар ты ему нанесла, но все равно ты должна извиниться. И затем ты должна извиниться перед всеми за свое дурное поведение и за то, что испортила всем утро.

— А передо мной никто не собирается извиняться? — запальчиво спросила Мэгги.

Гвен подумала, что не стоит этому удивляться. Как пагубно позволять ребенку быть таким эгоцентричным.

— Нет, — твердо сказала она, — перед тобой никто извиняться не собирается.

— Это вас не касается, Гвен, — заявила Джойс.

— То, как вы предпочитаете воспитывать своих детей, меня не касается. Но покой за семейным столом — это моя забота, и мы не можем делать вид, что ничего не произошло.

— Я не собираюсь извиняться. — Мэгги швырнула книгу на пол. — Да я в гробу видала ваш чертов семейный стол! И если кому-то есть дело до вашего дерьмового семейного стола…

— Мэгги… — Йен, казалось, был потрясен.

— Да ради Бога, папа! Не будь таким лицемером. Вы с мамой только и делаете, что жалуетесь на Гвен. Как только она поворачивается к вам спиной, вы ноете и жалуетесь. А сейчас вдруг…

— Мэгги! Теперь ты должна извиниться и перед Гвен.

Ну и семейка! Мэгги разбила лодку Джайлса, а все сидят и читают. Но когда она сказала правду, они наконец-то заставляют девочку извиняться.

— К чему все это дерьмо с извинениями? — взорвалась Мэгги. — Это же ничего не изменит! Кстати, что уж такого особенного в этой чертовой лодке Джайлса? Пусть купит новую. Вы же все время говорите, что они не пользуются деньгами бабули, как мы. Пусть начнут.

Гвен не представляла, как бы она поступила, если бы вот так заговорил кто-то из ее детей. Может, с Мэгги уже ничего нельзя сделать? Она и вправду не знала.

Но она выполнила свой долг, уртановила свои правила. Остальное в руках Йена и Джойс.

— Я все сказала, — мягко, но твердо произнесла Гвен. — Ты не сядешь за стол со всей семьей, пока не извинишься.

— Можно подумать, меня это волнует! Я не смогу поесть вместе с отважным рыцарем и мисс Добродетелью. Мое сердце разбито!

Гвен повернулась и вышла, хлопнув дверью. Вернулась в главный дом, собрала перекусить и поехала на велосипеде в песчаный карьер. Ник играл с детьми. Коробка хлопьев, пакет молока и использованные миски были аккуратно сложены на обочине.

— А где Элли и Эмили? — спросила Гвен.

— Полагаю, в дамской комнате. — Ник скорчил рожицу.

Видимо, они не просто отошли по маленькому в кустики.

— А туалетная бумага у вас есть?

— Элли взяла с собой евою поясную сумку, и я не удивлюсь, если у нее там запрятан по меньшей мере биотуалет.

Было непривычно и приятно слышать, что Ник положительно о ком-то отзывается.

— Она хорошая девочка, да?

— Она не прячется за других и делает свою часть работы. — Он посмотрел под ноги, а затем снова поднял глаза на Гвен. — Как получилось, что Вэл и Барб все время все сваливают на тебя?

— Потому что я им это позволяю, — ответила Гвен. — Вероятно, не стоит этого делать, но привычки трудно изменить. Барбара — моя младшая сестра, Вэлери — ее дочь. Не вини себя за то, что и тебя, как ты выражаешься, «свалили». Этим летом ты нас порадовал.

Ник опустил голову.

— Не знал. — Затем посмотрел в сторону леса. — Мэгги правда сделала редкую гадость, да?

Гвен кивнула:

— Да.

— Мне кажется, что в этом виноват я.

Феба рассказала ей, что, по-видимому, произошло во время путешествия на каноэ. Гвен покачала головой:

— Нет, Ник, что бы ты ни сделал, ты не можешь считать это своей виной. Мэгги всю жизнь получала все, что хотела. Это не из-за тебя. И… — Гвен не знала, как это сказать, — говорят, что ты ничего не сделал.

Это было мнение Джека, он был убежден, что Ник с Мэгги не занимались сексом, хотя у него, похоже, не было никаких оснований так думать.

Ник ухмыльнулся, и на мгновение Гвен вспомнила Джека, каким несносным и высокомерным он всегда был в этом возрасте.

— В этом-то все и дело. Не могу отделаться от мысли, что ничего бы этого не случилось, если б у нас с ней что-то было.

Гвен не собиралась соглашаться с этим мнением.

— Сомневаюсь, но давай не будем оглядываться назад.

Появились Элли и Эмили. У Эмили «заболел животик», сообщила Элли, и она хочет вернуться в дом.

— Это ничего? — спросила она у Гвен.

— Ну конечно.

Пятилетняя Эмили со своими обычными жалобами на желудок имела столько же прав на внимание родителей, как и Мэгги. Но оказалось, что она его не получит.

Гвен поехала на велосипеде к домикам и попросила Хэла съездить за Эмили на машине. Томас уже проснулся. Она взяла его и пошла по дорожке, ведущей к другим домам. Навстречу ей вышел Йен.

— Мэгги и Джойс укладывают вещи, — сказал он. — Они уезжают домой.

— О, Йен, — вздохнула она. — Это так необходимо?

— Джойс, видимо, считает, что да. Мэгги все утро говорила, как ей ненавистен отдых здесь. Но это неправда, она в ужасе от происшедшего. Она загнала себя в угол, и мне кажется, что мы должны любой ценой помочь ей выбраться из этого угла, но Джойс так не кажется. Я считаю, что вы были правы, когда велели ей извиниться, но Джойс этого не понимает.

— Вы все уезжаете или только они обе?

— Джойс считает, что мы все должны уехать, но я не хочу, чтобы Мэгги лишила отдыха Скотта и Эмили. Надеюсь, вы не возражаете, если мы трое останемся?

— Ну конечно. — Тут Гвен вспомнила, зачем она приехала. — Эмили неважно себя чувствует. Я думаю, что это обычный понос, но здесь не самое лучшее место для такого случая. Может, Джойс захочет остаться, по крайней мере пока она не поправится.

— Я ей скажу, — ответил Йен. — Но думаю, это ничего не изменит.

Так и оказалось. Хотя ей было всего пять, Эмили знала свои обязанности, знала свое место в семье.

— Не волнуйся, мамочка. Если вам с Мэгги надо куда-то поехать, поезжайте. Здесь Элли.

От ее тихого голоска у Гвен разрывалось сердце. Дети не должны быть такими хорошими.

Глава 15

Эми предложила Джеку помощь, чтобы отбуксировать лодку Джайлса, и вместе они отвели ее на Край, после чего вытащили на пляж. Здесь она может высохнуть, а потом они ее сожгут. Джек взял с собой кувалду и теперь разбил лодку на мелкие куски, чтобы она сохла быстрее. Он не захотел пользоваться бензопилой — звуки хорошо разносятся по воде, сказал он, и Джайлс может услышать.

Эми разложила куски на песке, отделив их друг от друга, чтобы они сохли побыстрее. Даже по этим разбитым и расщепленным кускам было видно, что раньше они были лодкой. Многие из них по-прежнему изгибались с грацией лодочных бортов, и лак на округлых поверхностях сверкал на солнце.

Джайлс меньше всех заслужил это. Эми горела желанием что-то сделать, но что? Не было ни богатых филантропов, которым она могла позвонить, ни дружественных журналистов, ни щедрых менеджеров. Ее известность ничем не могла ей здесь помочь.

Джайлс не спросил, что они сделали с лодкой. Об этом спросил Хэл.

— Край? — Он не ожидал такого ответа. — Разве вы не знаете, что это частное владение?

Джек посмотрел на Эми. Она поняла его немой вопрос. Он спрашивал, надо ли говорить отцу. Край мой, папа. Я купила его пару лет назад, чтобы там не построили курорт.

Но прежде чем она успела решить, говорить или нет, отец махнул рукой.

— Думаю, это не имеет никакого значения, — сказал он. — Кто там хозяин — не знаю, мы никогда его не видели. Так что будем считать, что он поймет.

— А через пару дней мы все уберем, — добавил Джек.

Остаток дня прошел спокойно. Вернувшись из аэропорта, Йен сказал, что переселится вместе со Скоттом и Эмили в «ночлежку».

— А вы возьмите к себе в новый дом своих детей, — предложил он Фебе и Джайлсу.

— Мы тебе очень признательны, — тихо отозвался Джайлс.

Но этого было слишком мало и слишком поздно. Ближе к вечеру Эми сидела на крыльце главного дома вместе с Хэлом и Гвен. Подошла Феба и, прислонившись к деревянной раме двери-сетки, сказала им, что они с Джайлсом будут подыскивать себе собственный дом.

— На другом озере? — не смогла удержаться Эми. Феба на другом озере?

Сестра кивнула.

Феба покидала озеро. Феба сюда не вернется. Эми услышала, как вздохнул ее отец.

— О, Феба… — Эми шагнула вперед, но Феба подняла руку, останавливая ее. Она не хотела сочувствия, не хотела расплакаться.

Феба любит озеро, оно ей необходимо. Как она может думать о переезде в другое место?

— Мы будем приезжать в гости. — Феба старалась говорить бодро. — Вы от нас так просто не отделаетесь.

В гости. Это то, что все эти годы делала Эми, — приезжала в гости. Останавливалась на пару дней, занимала постель, какая осталась, не имела права голоса ни в планах, ни в переустройстве. Так всегда бывает, когда приезжаешь в гости.

И Эми к этому привыкла. Никто не ждал, что она будет вести себя по-иному. Но Феба… Феба этого не вынесет. Она привыкла, что ее голос слышен. Она это заработала, заслужила. Она так много работала, была такой ответственной, что получила право на то, чтобы с ней советовались.

А теперь она будет приезжать в гости.

Поплачь! Это печально. Может, ты поступаешь правильно, но это все равно трудно. Поплачь. Почему я позволила тебе остановить меня? Почему я не подошла и не обняла тебя? Ты моя сестра. Ты нуждаешься в утешении. Почему я этого не сделала?

Поднявшись, Хэл подошел к Фебе и обнял ее. Она немного отстранилась, но не могла оттолкнуть Хэла, — ведь он был ее отцом.

Хэл погладил ее по голове, словно она была ребенком. Через мгновение Феба прижалась к нему. Шея согнулась, плечи сгорбились.

— Я никогда не думала, что я… — ее голос звучал приглушенно, потому что она уткнулась ему в плечо, — стану первой, кто не будет сюда приезжать, что именно я положу конец нашему совместному летнему отдыху.

Первая, кто не будет сюда приезжать. Как это похоже на Фебу — осуждать себя, волноваться, как ее поступки скажутся на остальных.

Эми почувствовала, что кто-то коснулся ее руки. Это была Гвен, которая сделала ей знак уйти с крыльца и оставить Фебу с Хэлом наедине.

— Это действительно грустно, — сказала Эми, как только они обогнули дом. — Не представляю себе Фебу без озера. И потом, она считает, что разбивает семью… — Эми покачала головой.

— Вероятно, она скорее станет винить себя в этих переменах, чем того, кто действительно является причиной происходящего.

Эми не поняла. Вряд ли Гвен говорит о Джойс и Мэгги — их Феба обвинила бы с радостью.

— Она не хочет винить свою мать, — объяснила Гвен. — Кажется несправедливым обвинять умерших, поскольку никто из них не умер по собственному желанию, но если бы твоя мать не умерла, ваша семья не изменилась бы.

Возможно, это было правдой. Решения принимала ее мать, другим делать было нечего. Если бы мама была жива, Джойс и Мэгги не уехали бы. Если бы мама была жива, Джайлс и Феба не стали бы подыскивать себе место. Если бы мама была жива, Эми никогда не встретила бы Джека.

Она вздрогнула от сознания своей вины.

Гвен продолжала говорить:

— А Феба не хочет сердиться на вашу мать.

— Да, конечно, не хочет.

Закинув голову, Гвен посмотрела на верхушки деревьев.

— Когда Джон, мой муж, умер, я осознавала его смерть постепенно. Сначала я отметила, что он умер в обычный день, и я могла с этим смириться, потому что втайне надеялась, что он вернется на День благодарения или на Рождество. Мне понадобилось некоторое время, чтобы осознать непоправимость случившегося — то, что он действительно ушел. Подозреваю, что озеро оставалось последним местом, где Феба все еще пыталась сохранить вашу мать живой. И теперь ей приходится смириться с тем, что она действительно умерла, что она никогда не вернется.

Значит, Феба теряла и озеро, и маму.

Эми подготовилась к проигрышу на Олимпиаде. Она точно знала, что делать, когда она начнет проигрывать… поэтому и выиграла. Но как могла Феба подготовиться к тому, что на нее обрушилось?

— Новый дом может оказаться для Фебы единственным способом преодолеть свое состояние. Пока она приезжает сюда, она чувствует себя маминой дочерью, — продолжала Гвен. — Плохо только, что им придется уезжать так далеко. Жаль, что на озере не осталось мест.

Несмотря на то что противоположный берег озера был болотистым, там все было застроено. Дома почти не выставлялись на продажу. Когда их владельцы состаривались, кто-нибудь из родственников, друг или сосед обычно претендовали на это место.

Правда, оставался еще один участок.

Эми осторожно произнесла:

— Но я думала, что Джайлс хочет, чтобы они поселились отдельно.

— Да, но если бы они жили на той стороне озера, они получили бы уединенность, которой он ищет. Им не придется бегать сюда, чтобы поесть вместе со всеми, в то же время Феба не будет думать, что это она развалила семейный летний отдых. — Гвен покачала головой. — Да, очень жаль, что на озере нет свободных мест.

Но место было! Самое чудесное местечко на всем озере. С пляжем, так что Джайлсу не придется карабкаться по ступенькам. С сотней акров, чтобы они построили что только душа пожелает.

Да, дорога уходила в сторону, через лес, чтобы обогнуть болото, и расстояние увеличивалось в три раза, но у Джайлса будет чувство, что это их собственное место, их собственный дом. И если Джек прав, они могут сделать настил через болото, чтобы дети свободно бегали туда и обратно.

Великолепно! Край — это именно то, что нужно Фебе и Джайлсу, и он принадлежит Эми. Он принадлежал ей, чтобы она могла отдать его им. Ее захлестнула волна радости.

Ей хотелось кинуться назад, на крыльцо. Феба, Феба! Я решила вашу проблему. Я, Эми, собираюсь все устроить, Дети Фебы и Джайлса переносили свои вещи из «ночлежки», носясь по дорожке с одеждой, мягкими игрушками и спальными мешками. Они кричали, смеялись, утренние страдания были позабыты. Они действительно любили озеро.

И Эми сделает все, чтобы они его не потеряли. Это вам не полотенца в сауне развесить, это кое-что поважнее. Надо кому-то об этом сказать. Но не Фебе — пока. Она по-прежнему с отцом на крыльце, возможно, все еще плачет, скорбит об утрате матери и озера.

Я не могу вернуть маму. Но могу помочь тебе сохранить озеро.

Она скажет Джеку, вот что она сделает. До того как сказать Фебе, она скажет Джеку.

С ним можно не только развлекаться. Это человек, с которым она может поделиться своими мыслями. Это было внове, это было чудесно. Она больше никогда не будет одинокой в своей семье, пока он будет ее частью.

Она нашла его в большом гараже. На трех козлах лежала длинная жердь, Джек шкурил ее, наждачная бумага змеилась в руках. Чтобы поймать как можно больше вечернего света, он поднял широкую двойную дверь.

Он посмотрел в ее сторону.

— Ты поговорила с сестрой?

— Да. — Она подняла руку, не давая ему высказать слова сочувствия и сожаления. В них нет нужды. Эми все устроит. — У меня появилась восхитительная идея. А что, если Феба и Джайлс построят свой дом на Краю?

Новые идеи — это как раз по части Джека. Ему не понадобится время на раздумья. Он бросит наждачную бумагу, потянется и улыбнется. Он согласится с ней и скажет, что, по его мнению, это именно то, что надо.

— Ну разве это не идеальное решение? — продолжала она. — Там так красиво! У них будет свой пляж, поэтому Джайлсу не придется преодолевать ступеньки. Они будут жить сами по себе, но достаточно близко от нас. Здорово, правда? Ну разве это не прекрасно?

Джек медленно переспросил:

— Ты хочешь отдать им Край?

— Отдать, продать… не важно. Разве это не решение проблемы?

— Но я думал, ты купила его, чтобы когда-нибудь построить там дом для себя.

Эми махнула рукой.

— Это не главная причина, — У нее есть он. Зачем ей свой дом, пока у нее есть он? — На самом деле я купила его, чтобы помешать строительству. И Фебе он нужен гораздо больше, чем когда-нибудь пригодится мне.

— Вероятно, это правда, — согласился Джек. — Но как ты собираешься это предложить? Они даже не знают, что ты его владелица.

Да что с ним такое? Почему он не радуется вместе с ней? Разве он не понимает, что это идеальное решение?

— Тебе кажется, что это не слишком хорошая мысль, да?

Он кивнул:

— Что-то во всем этом мне не нравится.

— Да что тут не так? Я не вижу никаких проблем.

— Думаю, мне было бы сложно принять такой щедрый подарок от сестры.

— Но это же совсем другое! Это — озеро.

Он пожал плечами:

— Ты отдашь им весь участок или только часть у озера?

— Не знаю. — Ей было все равно. — Я могу поговорить с Пэм и Дэвидом — они занимаются моими деньгами, — если тебе от этого станет легче.

— Мои чувства тут ни при чем, но мне кажется, тебе стоит сбавить скорость и немножко подумать, прежде чем действовать. — Он казался серьезным, затем внезапно его лицо прояснилось, и, как она и предвидела, он бросил наждачную бумагу и улыбнулся. — Ты слышала, что я сказал? Это я-то советую сбавить скорость и подумать. Обычно это мне говорят.

— И ты прислушиваешься к таким словам?

— Редко, — признался он.

— Тогда я докажу, что я лучше тебя, потому что я к твоим словам прислушаюсь. Я сбавлю скорость и поговорю с Дэвидом и Пэм, — пообещала она. — Но в конце концов я все равно сделаю то, что задумала.

— Это великодушный поступок. — Он снял кожаную рабочую перчатку и протянул руку, чтобы отвести у нее со лба прядь волос. — Сумасшедший, но великодушный.

— Не более сумасшедший, чем твои. — Как хорошо стоять так близко к нему.

— Верно, — признал он. — Но запомни, даже если ты сумасшедшая, а я еще больший сумасшедший, Джайлс и Феба — нет. — Его ладонь легла ей на плечо.

Она обвила его руками.

— Может, им иногда надо быть чуточку сумасшедшими.

Он согласится с ней, она знала, что согласится, но тут он принялся ее целовать, она почувствовала его теплые губы на своих губах, его язык…

Дальше все произошло очень быстро — шаги, тени в проеме открытой двери, все случилось так стремительно, что они не успели даже двинуться. Потом они услышали голоса Гвен и Холли, выкрикивающие его имя, и голос Фебы, зовущий по имени ее.

Глава 16

Дверь гаража была широкой, рассчитанной на две машины, и на фоне гаснущего света виднелись силуэты трех женщин: его матери и обеих сестер — его и ее.

Надежды на то, что они ничего не поняли, не было. То, как он обнимал ее, как она подняла к нему голову, — не могло быть никаких сомнений, что это был за поцелуй.

Эми не могла видеть выражения их лиц, потому что женщины стояли спиной к свету, но услышала вздохи, а теперь всей кожей почувствовала и тишину. Она посмотрела вниз. У ее ног лежали перчатки Джека, кожаные, поношенные. Узкий прямоугольник древесных опилок покрывал пол под жердью, которую он шкурил.

Чьи-то шаги неуверенно прошуршали по иголкам лиственницы. Это, круто развернувшись, уходила Феба.

Эми кинула взгляд на Джека. Что мне делать?

Я не могу сделать это за тебя.

Разумеется, нет. Ему надо объясняться со своей семьей.

Пробормотав что-то Гвен и Холли, она метнулась мимо них, стремясь найти сестру. Они разделялись на две семьи — Леджендов и Уэллсов.

Как же все нескладно! Они с Джеком должны бы были предстать перед всеми вместе, посмотреть в лицо единой семье.

Все шло не так, как она планировала.

Эми увидела Фебу, направлявшуюся к озеру.

— Феба! Феба, подожди.

Та остановилась на ступеньках, вкопанных в песок. Ее спина была напряжена. Она медленно повернулась. Она стояла лицом к Эми, не глядя па нее. Я не хочу с тобой разговаривать.

Феба злилась, и очень сильно. Эми знала, что и прежде разочаровывала Фебу, раздражала ее, выводила из себя, но разве когда-нибудь она ее злила?

«Скажи что-нибудь, — мысленно приказала себе Эми. — Ты должна заговорить первой. Объясняться должна ты. Тебе не нужно извиняться. Ты ничего плохого не сделала. Но надо все объяснить».

Что объяснить? И как? Про «Лагерь Эми и Джека»? Да как она сумеет это объяснить? Мне нужен был человек, с которым я могла бы веселиться. Мы хотели вместе кататься на роликовых коньках. Это прозвучит смешно.

— Феба, я… — Эми почувствовала, что начинает извиняться.

Та перебила:

— У тебя с ним связь, да?

Это не должно было происходить таким образом. Эми не представляла, что получится, когда ее семья все узнает, но это не должно было быть вот так.

— Это случилось, когда вы ездили в лесничество, да? — Голос Фебы звучал настойчиво. Что Эми могла сказать? Феба поджала губы и посмотрела в небо.

— А ведь я тогда согласилась с Джеком, мне показалось, что это стоящая мысль, чтобы ехали вы. — Она опустила голову и посмотрела на Эми. — О чем вы думали? Вам что, на всех наплевать?

— Конечно, нет. — Эми постаралась, чтобы ее голос прозвучал спокойно. Феба расстроена из-за всего остального, она думает, что теряет озеро. На самом деле она сердится не на меня. — Но мои отношения с Джеком никак ни на ком не могут отразиться.

— Неужели? Мы все здесь пытаемся наладить отношения, создать какую-то семью, а вы тайком предаетесь разгулу!

— Это не разгул, — возразила Эми.

— Тогда что это? Ради Бога, Эми! — Феба начала читать ей нотацию, словно она была маленьким ребенком. — Неужели тебе мало, что здесь и так все очень сложно? Я понимаю, что в тебе говорит чувство обиды. Я знаю, что ты считаешь, будто мать с отцом тебя не понимали, что они плохо с тобой обращались, что десятков тысяч долларов, которые каждый год тратились на твое катание, было недостаточно, но разве это оправдывает твое отношение к семье?

— Мое отношение к семье? — Эми понятия не имела, о чем говорит Феба.

— Да, твое отношение к семье, то, как ты ненадолго появляешься на всех наших праздниках… зачем тогда вообще приезжать? Если тебе не важно провести с нами весь день, зачем вообще приезжать?

— Я же работаю. Именно в праздники я и работаю. Ты этого не понимаешь?

— Не важно, что я понимаю. Я только знаю, что перед тобой стоит выбор. Может, ты поступаешь правильно… вероятно, участвовать где-то в каком-то дурацком параде для тебя важнее, чем все остальное, но не притворяйся, что это не выбор.

«Дурацкий парад»… Неужели это все, что знает Феба о ее работе, обо всех добрых делах, которые она делает? Библиотеки, банки крови, Параолимпийские игры для инвалидов? Теперь разозлилась Эми.

— Никто из фигуристов моего уровня не мчится домой после каждого праздника. Конечно, иногда они уезжают, но иногда родные приезжают к ним.

— И что? — Феба, по всей видимости, нз понимала, какое это имеет отношение к теме разговора.

— Вы никогда ко мне не приезжали, не так ли?

— Ты никогда нас не приглашала.

— А вы бы приехали?

— Откуда я знаю? Такого вопроса никогда не возникало.

Феба, казалось, не сомневалась, что Эми никогда не приглашала их. Но это и не важно. Приглашала не приглашала, какая разница? Они бы не приехали. Эми это точно знала.

— Ты появилась здесь этим летом и даже не сказала, на сколько останешься, — продолжала Феба. — И как мы должны были составлять наши планы? И что это значит? Если мы все будем вести себя хорошо и обращаться с тобой, как с принцессой, ты останешься еще на денек?

— Нет, это значит совсем не то. Я не хочу, чтобы со мной обращались как с принцессой. Это имеет отношение к творчеству, придет мне в голову новая идея или нет, пока я здесь…

Феба махнула рукой, отметая это объяснение.

Разумеется, она его не приняла. Для Фебы карьера Эми состояла из блесток и макияжа, ну может, еще из тренажеров и техники. Но творчество, вдохновение… Нет-нет, для описания того, чем занимается Эми, нельзя использовать эти слова. Эми была красивой, а красивые не могут сделать ничего значительного, ничего трудного… потому что им не дадут умные.

— Ты не знаешь, о чем говоришь.

Фебе это не понравилось.

— А когда умерла мама? Почему ты не приехала, когда умирала мама? Об этом говорить тоже не надо?

Эми знала, что все полтора года Феба держит этот меч над ее головой. Тебя не было рядом с мамой, когда она умирала. Феба этого не говорила, но Эми знала, что она думает. Это была проверка — мамина смерть, и вот — Феба прошла испытание, а Эми провалила. Эми здорово провалилась… потому что экзамен проводила Феба.

— Мне не сказали. Ты же знаешь. — Эми повторяла это без конца.

— И они до сих пор у тебя работают? Ты их не уволила?

Нет, нет, не уволила. Они приняли одно неверное решение, это правда. Но разве Феба имеет хоть малейшее представление о том, как трудно найти людей, которым можно доверять? Два-три плохих совета — и твоя карьера общественного деятеля закончена. Жизнь на глазах всего света настолько уязвима.

И поэтому-то Эми не чувствовала своей вины из-за отношений с Джеком. Фебе повезло — она встретила Джайлса на первом курсе колледжа. Вероятно, она думала, что это легко, что такие мужчины, как Джайлс, встречаются на каждом шагу. А это далеко не так. Они так же редки, как хорошие советники. Может, даже еще более редки.

Но наконец-то Эми нашла своего мужчину. И она не собирается с ним расставаться, так что обсуждать тут нечего.

Надо дать это ясно понять. Они с Джеком — свершившийся факт. Семье придется принять это и жить дальше.

Она быстро заговорила:

— Я слышала, что вы с Джайлсом будете искать другое место. Почему бы не построить дом на Краю? Место там идеальное, не нужно спускаться к озеру по ступенькам, и…

— На Краю? — уставилась на нее Феба. — О чем это ты?

— Частное владение на том конце озера, с пляжем…

Феба перебила:

— Я знаю, что такое Край. Красивое место. И что ты предлагаешь — чтобы мы попытались там обосноваться, выстроили дом и надеялись, что хозяевам будет все равно?

— Нет, конечно, нет. Хозяйка — я. Край — мой.

— Что? — вытаращила глаза Феба. — Ты хозяйка Края?

Эми кивнула.

— Помнишь, когда все так беспокоились насчет того, что строители купят это место…

— Строители? О чем ты говоришь?

— Три года назад я была здесь, и все вокруг только и говорили о том, что кто-то собирается купить этот участок, чтобы устроить курорт для отдыха с охотой…

— Курорт? Зачем кому-то строить здесь курорт? Это место такое удаленное. Существует уже множество подобных. Зачем кому-то строить еще одно там, где нет никаких удобств?

— Но разве ты не помнишь — в тот день мы были на пикнике по случаю Дня независимости, и все только об этом и говорили, что никто не хочет курорта на озере.

Озадаченная Феба потрясла головой.

— Пикник четвертого июля? — Теперь она вспомнила. — Эми, в тот день все пили, особенно та компания из Чизхол-ма, Только не говори, что ты купила эту собственность из-за разговоров пьяной компании!

Эми потеряла дар речи. Пьяная компания?

Она попыталась припомнить пикник. Может, речь идет о той группе, которая заставляла всех об этом говорить. Конечно, никто не хотел, чтобы на озере появился курорт, и это не означает, что никто, кроме напившихся, не волновался по данному поводу.

Эми пила так мало — никто из фигуристов много не пьет, — что не всегда хорошо разбиралась в степени опьянения других людей и в том, что когда те что-то говорят и делают, они находятся под воздействием алкоголя. Поэтому — да, вполне вероятно, она слишком внимательно прислушивалась к людям, которые чересчур много выпили.

— Может, этот поступок и был непродуманным, — признала она. — Но теперь все обернулось к лучшему, потому что вы с Джайлсом…

— Ты хочешь отдать нам с Джайлсом Край? — Феба отпрянула. — О Боже, Эми, только не начинай сейчас!

— Что не начинать?

— Я хочу сказать только одно — не швыряйся своими деньгами, доказывая, что обладаешь большим влиянием, потому что у тебя много денег…

Доказывать? Эми снова разъярилась. Да она может владеть Тадж-Махалом, «Джокондой» и всем Липтон-коллед-жем и все равно не иметь никакого влияния на свою семью.

— …Конечно, твои подарки детям несколько дороговаты, но это понятно. Мы можем это пережить. Только не думай, что с помощью денег ты можешь уладить все на свете.

Феба резко повернулась и начала взбираться по ступенькам. Она разговор закончила.

Эми сердито посмотрела ей вслед. Я больше не ребенок. Меня уже нельзя потащить на те дурацкие научные конференции, где побеждали вы с Йеном. У меня есть право на счастье, я его заслужила.

Возможно, Феба права насчет Края, Эми заставила себя быть объективной. Никто на озере не переживал бы из-за курорта больше ее. И если она говорит, что никакой угрозы не было, значит, это так.

Эми вспомнила, как она распорядилась о покупке Края. Разговор происходил украдкой, из автомата рядом с прачечной самообслуживания, где ее мать и Феба стирали белье. Дэвид хотел провести расследование, она велела не делать этого, сказала, что хочет, чтобы все было оформлено немедленно. Если бы он провел расследование, поняла она теперь, то обнаружил бы, что угроза существует только в воображении пьяной компании из Чизхолма.

Зачем она так поспешила? Зачем ей понадобилось покупать этот участок так скоропалительно? Потому что ей хотелось сделать что-то важное. Она не хотела больше чувствовать себя Эми — младшей сестрой.

Ладно, ей не нужно было его покупать. Это была ошибка, неудачное вложение средств, но она никого этим не обидела. И не собирается чувствовать себя виноватой.

Она услышала за спиной шаги и, не глядя, поняла, что это Джек. Она повернула голову.

— Ты поговорил с матерью и сестрой?

Он кивнул:

— Они не очень-то удивились. Обе уже догадывались о моих чувствах к тебе. А как твоя сестра?

— Она ничего не подозревала. — Как это характерно — его родные понимают его достаточно хорошо, чтобы многое предвидеть, а ее семья даже не представляет, о чем она думает, что чувствует.

— Вы не поссорились?

Эми махнула рукой.

— Все обойдется. Но оказалось, что я ошиблась, купив Край. — Она покачала головой. — Как выяснилось, эта история насчет строительства курорта оказалась всего лишь пьяными разговорами.

— Мне это казалось странным, — сказал он. — В Миннесоте сотни озер, где развернуть строительство гораздо проще. Но как это всплыло? Я думал, что ты не будешь говорить с ней о Крае.

Эми пожала плечами:

— Ситуация вышла из-под контроля.

— Похоже, что произошло еще что-то.

Эми не ответила.

— Она на тебя рассердилась? — настаивал Джек.

— Можно и так сказать.

Он поджал губы.

— Я не хочу, чтобы вы с сестрой ссорились из-за меня.

— Она должна прекратить меня осуждать. Она ничего не знает о моей жизни, о том, что значит быть такой, как я.

— Она не может не осуждать. Себя она судит строже всех.

Тут он прав.

— Эми, мне кажется, нам надо пойти ко всем и сказать, что мы просим прощения, что все это было ошибкой. Мы не можем притворяться, что этого не было, но мы можем…

— Ошибкой? — Ей показалось, что она ослышалась. — Ты считаешь, что та ночь была ошибкой?

— Да. — Он смотрел ей прямо в глаза. — И ты знаешь, что это не из-за тебя. Если бы мы встретились где-то еще, если бы…

— Но это было так чудесно! Как же это может быть ошибкой?

— Из-за того, что происходит между тобой и сестрой.

— Мне дела нет до сестры? — Это было неправдой. — Мне есть дело только до тебя.

Она говорила как ребенок, эгоистичный ребенок. Важнее всего только я.

Она не была такой. Она была милой. Вот что все говорили про Эми Ледженд — что она милая. Она не была высокомерной звездой или примадонной — она была милой.

Вот только когда она оказывалась вместе со своей семьей, все так путалось.

Она вздохнула. По берегам озера сгущались тени. Вода казалась почти черной.

Непривычно было не видеть у мостков лодки Джайлса. Она всегда находилась здесь, или привязанная к мосткам, или вытащенная из воды, а теперь валяется на песке на узком пляже Края, разбитая в куски.

Джек считает, что они должны расстаться. Она не может с этим согласиться и не согласится. Значит, она эгоистка? Рассуждает, как ребенок?

Но она признает, что наступил трудный момент в жизни ее брата и сестры, что, возможно, это не самое лучшее время, чтобы они с Джеком вели себя как обычные влюбленные. По первоначальному плану они должны были держать все в секрете до конца лета, а затем, осенью, собирались узнать друг друга получше.

Насколько она понимала, этот план по-прежнему оставался в силе. Она снова вздохнула:

— Я согласна, что нужно все оставить до конца лета. Но я хочу снова увидеться с тобой осенью.

— К тому времени ничего не изменится. Мы по-прежнему будем той же семьей.

Но осенью он увидит, насколько ее семья отличается от его, что никто из них никогда не знает, чем она занимается. Он увидит, что все получится.

Он засунул руки в карманы.

— Надеюсь, ты понимаешь, — медленно проговорил он, — как мне все это не нравится, как сильно я хочу…

Она коснулась его щеки.

— Я знаю…

Она позволила себе ввести его в заблуждение — пусть он думает, что она с ним соглашается. Не было смысла спорить с ним. Он так и не поймет, как сильно ошибается, пока не кончится лето.

— Я собираюсь поговорить с матерью, — заявил он. — Но ты, видимо, не готова сказать своей сестре? Нет, не готова.

— Я пока пойду в бревенчатый дом, — ответила Эми.

— Там, наверное, Холли.

— Ничего. Я же на свою сестру рассердилась, а не на твою.

Сквозь дверь-сетку она увидела, что Холли сидит за круглым столом в комнате. Как только дверь, отворяясь, заскрипела, Холли вскочила и пошла ей навстречу.

— Эми, я так за тебя счастлива! Мне кажется, вам вдвоем будет хорошо. Но ты должна мне пообещать, что когда бы он ни довел тебя до белого каления, ты позвонишь мне. Он доводит меня до белого каления с тех пор, как у него начали резаться зубы.

Холли очень старалась, но ее голос звучал чересчур весело. Она это отрепетировала. Она вовсе не была рада за них с Джеком.

Эми никогда не думала, как отреагирует Холли. Ей казалось, что Холли будет счастлива за нее, и Холли, очевидно, чувствовала, что должна быть счастлива, но это было не так.

Ну почему все так нескладно? Ну почему никто не воспринимает это нормально?

— Очень мило с твоей стороны. — Эми решила сделать вид, что поверила. — Но к сожалению, ничего из этого не выйдет. Ситуация в семье слишком сложная.

— О, Эми… — Теперь голос Холли звучал искренне. Может, ей было и не по себе из-за отношений Эми и Джека, но все же она желала им добра. — Мне очень жаль. Ты ужасно несчастна?

— Да уж, хорошего мало, — согласилась Эми. — Но ничего. Мы же не любим друг друга.

Она не собиралась этого говорить. Она не знала, зачем произнесла эти слова.

Но ведь это правда, не так ли? До разговоров о любви им еще далеко. Джек вообще считает, что они расстались.

Она села к столу. На нем лежал какой-то юридический документ, а сверху — ручка. Как видно, Холли работала.

— Мне действительно очень жаль, — повторила Холли. — Я считаю, что ты для него — чудесный выбор.

— Нет, все наоборот. Это вы были бы для меня чудесными.

Все будет чудесно. Будет. Это еще может случиться. Она должна в это верить.

— Иногда мне кажется, что Джек не понимает, насколько одинок, — продолжала, Холли.

— Джек? Одинок?

— Он всегда всем нравится. Я это знаю, но начинаю задумываться, знает ли кто-нибудь из нас, как распознать одиночество. Люди жалуются, что родители не разрешали им проявлять гнев или сексуальность. А мне интересно, разрешала ли нам мама скучать по папе? Она всегда нас отвлекала, устраивала всяческие развлечения, только бы мы не ощутили тоску по нему.

— А я думала, вам нравилось, что вы не слонялись, без дела, как многие другие, — сказала Эми. Холли и Джек рассказывали ей, как было весело, когда отец уходил в море.

— Да, конечно. Но может, мы зашли слишком далеко и теперь превратились во взрослых, которые не знают, одиноки они или нет.

— И ты считаешь, что это справедливо в отношении вас обоих?

— Похоже на то. — Холли заправила волосы за уши. — Эми, мне ужасно неприятно в этом признаваться, но моей первой мыслью, когда я увидела вас вдвоем, было, что меня предали.

— Предали? — Эми пришла в ужас. — Да я никогда… Холли подняла руку, прося подругу замолчать.

— Я знаю, что ты этого не хотела. Все дело во мне. Думаю, я решила, что мы с тобой всегда будем занимать в семье одинаковое положение — девушек, сосредоточенных на своей карьере, теток — старых дев. — Холли посмотрела в окно, но там ничего не было видно. Ели подступали с этой стороны к самой стене и их мягкие иголки заслоняли стекло. — Я всегда думала, что когда-нибудь Джек женится, и будем мы с мамой и Джек с женой и детьми, и все казалось прекрасным. Но когда мама вышла за твоего отца, а у твоих брата и сестры, как оказалось, есть семьи, дети, все изменилось. Это стала уже другая семья. У всех есть мужья или жены и дети… кроме меня, и мне было бы совсем тяжело, если бы ты не находилась в таком же положении.

А потом у Эми внезапно появился Джек.

— Не знаю, что и сказать.

— Ничего и не говори. Я себя знаю, мне нравится жить одной. Я не хочу замуж, не хочу иметь детей, но ты не должна допускать, чтобы мои решения влияли па твои. Я удивилась, и только. Я привыкну.

— Но тут не к чему привыкать, — тихо произнесла Эми. — Это было только один раз и больше не повторится.

— Ты веришь, что мне действительно жаль? — спросила Холли. — Что на самом деле я не такая эгоистка, как кажется?

— Да. Ты же знаешь, что да.

Холли она верила, а вот себе… Это было только один раз и больше не повторится. Это тоже должно было прозвучать искренне.

Что происходит? Может, Джек прав? Может, конец лета ничего не изменит?

Гвен взяла для ужина бумажные тарелки. Элеонора никогда этого не делала. Бумажные тарелки сойдут для обеда, но ужин подавался на нормальной посуде, это было правилом Элеоноры.

Ну что ж, Элеоноры больше здесь нет, и в этот вечер Гвен воспользовалась бумажными тарелками. Ей нужно было поговорить с Хэлом, а это важнее, чем то, как накрыт стол.

Она нашла его там же — на крыльце главного дома, выходящего на озеро, он стоял, опираясь о перила, и сквозь деревья смотрел на воду. Подойдя, она взяла его за руку. Он все еще думал об отъезде жены Йена, о том, что муж Фебы хочет подыскать собственное место для отдыха. Он еще понятия не имел о последней проблеме — об Эми и Джеке.

Она не знала, надо ли ему рассказать. Гвен часто скрывала поступки Джека от мужа. Джон излишне бурно реагировал на все, что делал Джек. Но Хэл другой — он наблюдает, он ждет, думает.

Внезапно она почувствовала, что почти его не знает.

Это лето должно было дать им возможность лучше узнать друг друга, прежде чем они вернутся в Айову и окунутся в его мир, встретятся с его друзьями. Но этой возможности у них так и не оказалось. С того момента, как фургон Фебы и Джайлса свернул на дорожку, не было ничего, кроме чужих проблем. В конце концов ей пришлось стоять на всех электрошнурах, чтобы никто не споткнулся. Она направила все свое терпение, энергию и интуицию на окружающих, за исключением того, кто значил для нее больше всех, — Хэла.

Гвен любила Хэла — она была в этом уверена и ни на один миг не усомнилась в прочности их брака, не сомневалась в том, правильно ли они поступили, — но все еще не знала его, не так, как Джона, которого знала лучше, чем даже он сам.

Когда же наступит очередь ее поколения?

— Мы не о тех беспокоились, Хэл. — Она решила говорить напрямик. — Во время путешествия на каноэ сексом занимались не Ник и Мэгги, а Эми и Джек.

Повернув голову, Хэл посмотрел на нее.

— Когда они поехали к леснику за помощью, они спали в одной палатке. Он говорит, что оба они поняли, что это была ошибка, что слишком много всего происходит с остальными членами семьи. Он ужасно переживает, правда. Он бы не стал…

Хэл прижал ладонь к ее губам.

— Тебе не надо защищать Джека передо мной. Я ничего не говорю, потому что очень удивлен, и все. Не знаю, что я Думаю, но на Джека я не сержусь.

Гвен почувствовала, что у нее отлегло от сердца.

— Я тоже удивилась. Я подозревала, что она ему нравится, но верила, что он ничего подобного не допустит.

— Они действительно считают происшедшее ошибкой или просто из благородства решили отказаться от этого ради нас?

— Не знаю. — Ей это в голову не приходило… хотя Джек мог бы так поступить. — Это было бы печально, не так ли?

— Да.

— Так что нам делать?

— Ты знаешь мой ответ: ничего. Мы должны доверить им самостоятельно принять правильное решение.

— Но что будет правильным?

— Откуда мы знаем?

Ее первый муж никогда бы так не сказал. Он посчитал бы, что, разумеется, знает, что правильно.

И вероятно, первая жена Хэла — тоже.

На верхней ступеньке крыльца стояло пластмассовое ведерко Томаса, полное сосновых шишек. Оно стояло здесь со вчерашнего дня. Когда Гвен приехала на озеро, она ничего не знала про шишки. Теперь ей было известно, что легкие, по форме напоминающие яйцо принадлежали европейской ели, розовато-коричневые — американской лиственнице, узкие, плотные, изогнутые — сосне Банкса. Красивая белая сосна с мягкими сине-зелеными иглами роняла самые уродливые шишки — узкие желто-коричневые цилиндры.

Хэл обнял ее.

— Когда я с тобой познакомился, у меня настолько закружилась голова, я был так счастлив, что даже не подумал о том, как это может отразиться на детях.

— Но они больше не дети, — сказала она.

— Иногда они ведут себя именно так.

Она кивнула, соглашаясь.

— Почему мы всегда должны за них волноваться? Почему они не могут поволноваться за нас?

Даже Холли, какой бы внимательной и заботливой она ни была, привыкла думать, что Гвен может вынести все, что угодно.

— Потому что мы этого не хотим. Мы по-прежнему хотим оставаться мамой и папой, способными решить все проблемы.

Он был прав. Холли считала, что Гвен вынесет все, что угодно, потому что Гвен хотела, чтобы она так считала.

Почему все они не могут снова стать младенцами? Почему они не могут вернуться к таким проблемам, которые в состоянии решить их родители?

Глава 17

В течение нескольких дней все ходили подавленные. Дети Йена, Эмили и Скотт, жались к нему, поэтому Клер и Алекс тоже вели себя поспокойнее, по большей части сидя с отцом в новом доме. Гвен запланировав меньше активных развлечений, а Ник проявлял больше инициативы, беря детей на прогулки, уча их бросать подковы.

Феба почти сразу же извинилась перед Эми. Она испытывала сильный стыд, не в состоянии простить себя за то, что так разговаривала с сестрой.

«Ты всегда так строга по отношению к себе?» — подумала Эми, слушая ее. Отвгт пришел немедленно. Да, всегда. Феба никогда не научится прощать себя.

Феба всю жизнь была исполнена решимости не делать ошибок. Поэтому она так много работала, никогда не расслаблялась и не мечтала, она боялась сделать ошибку. А поскольку она никогда не ошибалась, то не умела и прощать себя.

Эми выиграла Олимпийские игры, потому что преодолела свою ошибку. Фебе никогда не приходилось так поступать.

Как мне научить тебя этому? Как мне научить тебя единственному, что я знаю?

Но Феба замкнулась в собственном несчастье, скорбя по потере озера, считая себя виноватой в том, что покидает его первой. Эми не могла ей помочь. Ей нечего было сказать сестре.

Она уже давно должна была вернуться в Денвер. Прошло несколько недель, как Эми жила на озере. Генри и Томми уже вовсю работали, составляя новые программы для осенних профессиональных соревнований и для их весеннего турне. Она их ничем не обрадует, но ее это не волновало. Холли оставалась до конца недели, Эми пробудет здесь столько же.

Джек предложил отвезти их в Миннеаполис, но они отказались. Они полетят на маленьком самолете из Хиббинга.

— Тогда я отвезу вас туда, — сказал он.

— Это сделаю я, — вызвалась Феба. — У нас накопилось много грязного белья.

— Нет, — сказал Джек. — Их отвезу я.

Его голос звучал тише и спокойнее, чем обычно, и Феба поняла его чувства. Она кивнула. Да, Джек может отвезти их в аэропорт. Стирка подождет.

Ввиду отъезда Холли и Эми были внесены новые изменения в то, кто где спит. Джек переезжал в «ночлежку» к Нику, Йен с детьми занимали бревенчатый дом. Поэтому, когда Эми прощалась, дети снова бегали по дорожке между домиками и роняли футболки и туфли.

Эми обняла отца, Гвен, Фебу, Джайлса и Ника, да, она обняла даже Ника.

— Когда я снова тебя увижу? — спросила она.

Ей понравился этот мальчик. Его бледная кожа посмуглела за время, проведенное на озере, короткая стрижка отросла, и его узкий лоб, раньше походивший на бульдожий, теперь производил впечатление мужественности, а не агрессии.

— Дядя Хэл что-то говорил насчет поступления в колледж, где он преподает, так что года через два ты, возможно, будешь видеть меня каждый день.

Эми не стала госорить, что почти не бывает в Айове.

— В ноябре у меня в Бостоне будут соревнования. Прислать тебе билеты? А потом поужинаешь со мной…

— Вечером? Во время учебного года мне не разрешают выходить на улицу после отбоя.

— И тебя это останавливает? — спросила она.

Ник ухмыльнулся.

Она еще раз всех обняла и забралась в грузовик Джека. На этот раз их было только трое, и она сидела, не касаясь его.

Здание аэропорта Хиббинга представляло собой одно маленькое помещение. Здесь не было ни сувенирных киосков, ни газетных, только автоматы по продаже разной снеди и электрическая кофеварка. За кофе платили по «системе доверия», и вместо кассы стояли белые пластиковые стаканчики. Эми и Холли сдали багаж, взяли посадочные талоны и уселись в ожидании рейса.

— Я слышал, ты собираешься встретиться с Ником, — сказал Джек.

Эми кивнула.

— Ты молодец.

— Он мне нравится.

Они посмотрели друг на друга. Она собирается увидеться с Ником, в ежедневнике Холли уже записаны все ее нью-йоркские координаты, а вот они даже не пытаются наметить встречу. Эми вздохнула.

Но сказать было нечего.

У пластмассовых стульев в аэропорту не было подлокотников, ножки представляли собой пару хромированных труб, образовывавших длинные, узкие треугольники. Под сиденьями проходил хромированный стержень, соединявший стулья между собой. Это были самые обычные стулья, такие можно увидеть повсюду.

Как получилось, что ей нечего сказать ему? До этого она ни с кем не была настолько откровенна, открыта для общения. Они могли говорить о славе, страхах, неприятном запахе изо рта, обо всем. Она не считала себя остроумной, но-»г ним становилась забавной.

А теперь сказать было нечего.

Холли поднялась:

— Пойду схожу в дамскую комнату.

Эми поняла — подруга пытается оставить их с Джеком наедине, дать возможность попрощаться с глазу на глаз.

Но какой в этом смысл?

— Я пойду с тобой, — сказала Эми.

В женском туалете было только две кабинки, а перед ними вошли женщины с маленькими детьми. Пришлось ждать, и когда они вышли, самолет уже подали. Пассажиры начали проходить через детектор перед единственным выходом на посадку.

Эми не могла произнести ни слова. В легких должен быть воздух, она чувствовала, как поднимается ее грудь, но не могла выдохнуть.

Сказать было нечего.

Она хотела таких с ним отношений, чтобы это никак не сказалось на ее семье. Ей не нравилось, что она такая пассивная. Поэтому Эми и хотелось отделить свои отношения с ним от отношений с остальной семьей, чтобы в его обществе она могла быть самой собой.

Но это оказалось невозможно. Он не хотел отделяться от своей семьи, а его семья была ее семьей.

Девушки подошли к контролю безопасности. Холли положила сумочку на ленту транспортера. Джек обнял сестру.

— Я позвоню, как только смогу, — сказал он.

Холли кивнула. Она в этом не сомневалась.

Эми положила свою сумочку для просветки. Холли проходила через детектор. Эми посмотрела на Джека — он стоял, держа руки в карманах.

Сказать было нечего.

Глава 18

На следующее утро она уже была на катке, зашнуровывала ботинки.

Каток был светлым и полным воздуха, он занимал спортивную площадку под стеклянной крышей в середине большого офисного комплекса. Владели им они с Генри и Томми. Уже несколько лет другие тренеры арендовали здесь ледовое время, чтобы проводить занятия, но в августе и в первые две недели сентября здесь не было никого, кроме них.

Генри и Томми уже приступили к работе. Оливер, тренер, стоял на льду, сложив руки и наблюдая за ними. Эми сняла с коньков чехлы и ступила на лед. Все трое подъехали к ней.

— Ну, как там Миннесота? — Генри подкатил первым.

— Очень мило.

Каким маленьким он показался! Он был дюймов на пять ниже Джека. Однако Генри был одним из самых высоких фигуристов-мужчин.

— Гретхен сказала, что ты сегодня придешь. — Томми слегка запыхался, он уже тренировался в полную силу. — Мы по тебе соскучились.

Томми был по-настоящему маленьким, всего на два дюйма выше Эми.

Жаль, она не может им ничего рассказать. Они были ее ближайшими друзьями. Послушайте, ребята, я кое с кем познакомилась и спала с ним. Это было здорово, это было волшебно! Слишком сложно объяснить… Но он еще к тому же сын новой жены моего отца, поэтому в некотором роде мой сводный брат, хотя совсем не кажется братом, а вот его сестра — она очень похожа на сестру.

Эми и сама была не уверена, что понимает.

Оливер осмотрел ее руки и плечи. Он всегда беспокоился о силе ее торса.

— Ты здорово ослабла, как думаешь?

— Не очень. Я качала воду и гребла на каноэ.

— Ладно. — Вот и все приветствие, на которое могла рассчитывать Эми. — Вы двое, — он указал на Генри и Томми, — снова займитесь тем же. А ты, Эми, полагаю, знаешь, что делать.

— Разогреваться.

Во время перерыва на обед они обменивались идеями новых программ. По крайней мере Оливер, Генри и Томми. Эми просматривала почту и слушала. За весь отпуск ее не посетило ни единой мысли. Она заметила, что Генри поглядывает на нее с подозрением. Он был самым честолюбивым из них, наиболее настроенным соревноваться.

«О, я могу возбудить в тебе по-настоящему серьезные подозрения, — подумала Эми. — Вам всегда не нравилось, когда я в кого-то влюблялась. Если вам не нравились те мужчины, то что вы скажете о Джеке?»

Он бы им очень даже пришелся по душе. Джек не захотел бы вмешиваться в ее карьеру. Он не захотел бы стать продюсером ее шоу, заниматься связями с общественностью или управлять ее деньгами. Он был бы идеальным.

Был бы.

— Твой отец подобрал для тебя какую-нибудь музыку? — спросил Томми.

Эми покачала головой:

— Он только что женился, ему было не до этого. Но у меня есть двадцать — двадцать пять кассет, которые я никогда не использовала. Я могу прослушать их сегодня вечером.

Она поработала еще с час, а потом направилась в салон красоты, где ей сделали стрижку, маникюр, покрасили волосы, занялись лицом и проделали давно просроченную процедуру с воском. Затем она вернулась на каток, чтобы еще поработать; поэтому им и нужен был собственный каток, чтобы они могли выходить на лед, когда захотят. В восемь вечера она вернулась домой.

Дом-кондоминиум, в котором она жила, стоял через дорогу от катка. Она занимала квартиру с тремя спальнями на верхнем этаже. Квартира была отделана в тонах слоновой кости и блестела полированными медными колоннами. Интерьером, разумеется, занимались профессиональные дизайнеры. Обо всем в жизни Эми заботились профессионально. Квартиру убирала прислуга, швейцар и консьерж получали для нее посылки и почту, ела она в кафе на первом этаже. Гретхен, заведовавшая ее офисом в том здании, где находился каток, занималась поездками, назначала визиты к врачу, оплачивала счета.

Эми хранила кассеты, которые присылал ей отец, в старинном сейфе из шведской сосны. Эти записи не были законченными музыкальными фрагментами. Иногда Хэл делал черновую обработку, но обычно музыка была записана без вступления или завершения. Бывало, что он просто наигрывал мелодию на пианино, а иногда говорил поверх музыки: «Если здесь ты добавишь ударных, Эми…»

Большую часть кассет, которые она сейчас прослушивала, она знала, помнила, почему решила не использовать тот или иной фрагмент, и в целом сейчас чувствовала то же самое. Но иногда музыка начиналась, а она не могла ее вспомнить. Не помнила, что слушала ее раньше и почему отвергла. Таких кассет было пять или шесть, эта музыка как бы прошла мимо ее сознания.

Она снова прокрутила их все. Что общего в этих музыкальных фрагментах? Почему она их не помнит?

Это касалось темпа: в одних фрагментах он был быстрый, в других медленный, но все объединяло что-то общее — то, что она не могла выразить словами. Эми закрыла глаза, пытаясь вместо слов увидеть образ.

Это оказался не образ, а цвет — красный. Один фрагмент был густо-бордового цвета с дымчатым оттенком. Другой — огненный. Третий был светлым и прозрачным, как фильтр из пергамина. Но все они были красными — цвета жизни, силы и напора.

И секса. Красные фонари, алые женщины, пылающие лица. Вот о чем было все это — о сексе. Искушение. Томление. Поэтому она не могла кататься под эту музыку, даже не помнила ее. Несмотря на свои предыдущие связи, она мало что знала о сексе.

А теперь знает.

Сможет ли она кататься под эту музыку? Сможет ли она, милая маленькая Эми Ледженд, сексуально себя выразить?

Почему нет? Ну и что, если это не будет похоже на то, что она делала раньше? Джек тоже был чем-то совершенно новым в ее жизни. Может, у нее так ничего с ним и не выйдет, может, ничего не получится с этой музыкой, но почему бы не попробовать? Она не может бесконечно быть маленькой и милой.

На следующее утро Эми пришла на каток первой. Она зарядила все пять кассет и запрограммировала на бесконечное проигрывание. У нее не было никакого плана. Она просто будет слушать эту музыку и кататься.

Именно поэтому однажды утром, много лет назад, она пришла на каток, сопротивляясь жгучему ветру, и выкатилась на лед в разгар хоккейной тренировки. Именно поэтому сплошь и рядом маленькие девочки умоляют своих родителей встать до рассвета и отвезти их за многие мили на каток. Именно поэтому люди забывают о своих друзьях, родных, детях, а иногда и о своем здоровье… потому что, когда ты на льду, скорость, изящество и красота пленяют тебя и околдовывают.

Это настоящее волшебство.

Эми чувствовала, что катается по-иному, делая другие жесты. Она не была уверена, что создаваемые ею линии красивы, но поняла, что эта музыка подойдет.

Ей редко нравились у других программы, в которых присутствовал секс. Обычно они казались натянутыми и неискренними. «Соревнования становятся слишком молодыми», — сетовали судьи и руководство фигурного катания, и поэтому тренеры пытались заставить фигуристок казаться старше. Гибких и послушных школьниц затягивали в облегающие костюмы и учили кататься как искусительниц, их руки должны были поглаживать тело. Они делали, как им велели, ничего в этом не понимая.

Если ты просто выполняешь то, что тебе говорят, тогда секс — это не секс. Это стремление к власти.

Секс на самом деле является еще одним способом отношений с человеком, возможностью узнать его поближе.

Музыка звучала и звучала, с небольшими паузами, когда кассета возвращалась к началу. Эми сознательно избегала общепринятых сексуальных движений: взгляд через плечо, пальцы проводят по ключицам.

Секс — это не показ своего тела. Секс — когда ты отдаешь свое тело другому.

Музыка начала вливаться в ее кровь. Она знала, что в конце концов ее тело воспримет все эти музыкальные фрагменты, пропустит их через органы слуха, нервную систему, пока она не почувствует, что музыка идет не из динамиков, а из нее самой. В свои лучшие минуты она уже не могла отличить внешнее от внутреннего, стимул от реакции — все было единым.

Эми продолжала кататься, соединив несколько черновых композиций. Внезапно она услышала хлопки и повернулась на звук. У бортика стояли Томми, Генри и Оливер. Они наблюдали за ней.

— Ну и кто же он? — протянул Оливер.

— Да так, никто, — небрежно ответила она.

Она не это имела в виду, но ей не хотелось останавливаться и объяснять. «Он никто для вас, — вот что она хотела сказать. — Он ничего не изменит в отношениях между нами тремя».

Но для нее он изменил все.

— Если бы я из-за кого-то вот так катался, — произнес Томми, — я бы не называл его «никем».

Он прав. Даже если она никогда не увидит Джека снова, он всегда будет для нее кем-то важным.

— Тогда мне следовало бы сказать «никто из тех, кого вы знаете».

День за днем Эми просыпалась рано, чистила зубы и сразу же шла на каток, сама отпирала двери, включала свет и работала. Программы начали обретать контуры. Четыре по крайней мере должны были получиться, может, и все пять. Это было необыкновенно, такого с ней никогда не бывало — так много новых творческих идей. Генри, чьи стандарты всегда были неимоверно высоки, тихо одобрял ее. Томми открыто, весело и добродушно завидовал.

Теперь она поняла, почему ей всегда хотелось иметь длинные волосы. Ей хотелось чувствовать себя более сексуальной. Длинные волосы были естественны и романтичны, свободны и роскошны. Короткие волосы были практичны, аккуратны и профессиональны. Разумеется, волосы — всего лишь символ. Вероятно, дня того чтобы наилучшим способом ощутить сексуальность, нужно вести половую жизнь… одно краткое, сияющее мгновение которой уже принадлежало Эми.

Тем не менее предстояло еще очень многое сделать. Она долгие часы проводила перед зеркалом в балетном классе, отрабатывая движения рук: каждый поворот кисти нужно было изучить со всех сторон. Каждый день она разговаривала с Джеффри, который занимался аранжировкой музыки. Это было трудно — аранжировать музыку, потому что существовало множество вариантов, как оформить мелодию. Нужно было думать о каждой ноте, каждом такте.

Часто она посылала отцу копии аранжировок, с которыми работала, но пока он находился на озере, это было бессмысленным. Посылка дойдет туда только дня за два — «Федерал экспресс» не обслуживает такие места, — а затем потребуется еще три дня, чтобы она вернулась. За это время они с Джеффри двадцать раз все переделают.

Ей пришлось еще делать наброски костюмов и одобрять окончательные эскизы, вести переговоры с компаниями, с которыми у нее были заключены договоры, чтобы узнать, чего они хотят от нее осенью. Она должна была позировать для новых представительских снимков и подписать кучу фотографий. Ей приходилось работать со штангой. Нужно было опробовать новые коньки, отвечать на письма, перезванивать в ответ. Всегда находились какие-то дела.

А вот Джеку нечего было делать. Он покрасил перекладины забора, шедшего вдоль дороги, и заменил две подгнившие опоры. Заново настелил крышу на туалете в главном доме. Сколотил хорошие лавки для сауны, выкопал яму в три фута шириной и восемь глубиной и смастерил по ее размеру круглую подъемную полку. В конце лета Хэл сможет убрать в эту яму банки с краской и тубы клея, и тогда, возможно, они не замерзнут за зиму, как обычно в гараже.

Когда становилось слишком темно для работы на улице, он трудился в бревенчатом доме. Перевесил наружную дверь так, чтобы дверь-сетка не задевала за спину стоящей у раковины женщины. Выдолбил небольшие углубления во внутренней стене между спальней и гостиной и укрепил там полки, чтобы женщины могли сложить на них свои туалетные принадлежности. Перевесил газовую лампу, которая помещалась на стене за кроватями.

После чего — так как не мог придумать, что бы еще сделать, и потому, что самым большим недостатком этого дома была царившая в нем темнота, — он, получив на это разрешение Хэла, прорубил четыре прямоугольных отверстия в крыше и установил световые люки.

— Световые люки! — выпалила Гвен. Она поехала в город постирать и позвонила Эми. — Ты не поверишь, как они все изменили. Бревенчатый дом теперь такой светлый! Тебе очень понравится.

— Но я думала, что папа и Йен боялись, что такие люки зимой будут протекать.

— Джек говорит, что теперь их делают хорошо. Они установлены во многих других домах на озере, и ничего плохого про них не говорят. Если он приедет на будущий год, мы попросим его сделать такие же и в нашем доме.

— А зачем ждать до следующего года? Это как-то не похоже на Джека — откладывать что-то на целый год.

Гвен засмеялась:

— Это верно! Тут виновата я. Мы с Хэлом сами возиться не будем, а Джек тринадцатого уезжает. Мы останемся до двадцатого, но он уезжает раньше. Он хочет, чтобы мы немного побыли вдвоем.

Джек уезжает с озера тринадцатого августа? Эми порылась в своей спортивной сумке в поисках ежедневника и перелистала страницы. Пятнадцатого августа ей надо быть в Сан-Антонио на примерке костюмов. Это невозможно. А что, если Джек приедет?

Она позвонила в Техас Джоэлле и спросила, нельзя ли ей приехать на примерку двенадцатого. Портниха минуту помолчала, а потом протянула:

— Хорошо… думаю, я подготовлю их к этому времени.

Эми стало неловко. Джоэлле придется каждый день засиживаться допоздна, чтобы костюмы Эми были готовы на три дня раньше срока. Но пятнадцатого ей надо быть в городе — может приехать Джек.

Она вернулась из Техаса утром тринадцатого. Тринадцатого он не приехал. Конечно, он не смог бы, даже если бы покрыл весь путь за один дань. Не объявился он и четырнадцатого. И пятнадцатого.

Она спросила у служащего, который занимался льдом на катке, сколько нужно времени, чтобы на машине доехать из Миннеаполиса до Денвера.

— Это около девятисот миль, — прикинул он. — И маршрут неплохой, с тридцать пятой — на семьдесят шестую, а потом на восьмидесятую, все это федеральные автострады, и города по пути не попадаются. Так что, думаю, часов шестнадцать-семнадцать чистого времени, не считая остановок.

Чтобы добраться от озера до Миннеаполиса, надо еще четыре часа. Джек уже должен быть здесь.

Семнадцатого августа она позвонила Холли и прямо спросила:

— Где Джек?

— В Кентукки. Он звонил мне пару дней назад.

— В Кентукки? — Почему он позвонил тебе? Почему не мне ? — А что он там делает?

— Он там живет, — ответила Холли. — Хотя на самом деле я не знаю, что он там делает. Он продал свой бизнес в начале лета и на два года подписал условие о неконкуренции, которое здорово ограничивает его возможности в Кентукки, Теннесси и Виргинии.

Денвер находится не в Кентукки, не в Теннесси и не в Виргинии. Джек мог бы чем угодно заниматься в Колорадо. Почему он не приехал?

— Он собирается учиться водить вертолет? — спросила Эми. — Как-то об этом шла речь.

— Откуда я знаю? — ответила Холли.

Эми задвинула телефонную антенну. Джек не приедет.

Девятнадцатого августа она попросила Гретхен отправить копию музыкальной аранжировки в Айову ночной почтой. Двадцатого ей пришлось сократить утреннюю тренировку, чтобы поехать на собрание совета директоров благотворительной организации. Но днем она вернулась на каток. Эми пробовала разные боковые движения в одном из фрагментов, а это означало, что надо менять и многое другое. Ей нравилось, как получается это движение, но во всем остальном она не была уверена. Ничего не оставалось, как снова и снова повторять этот отрывок, внося незначительные поправки, работая над тем, чтобы получить нужное ощущение. Она часто делала перерывы и выполняла целиком одну из других своих программ, просто для того, чтобы отдохнуть.

На середине одной из этих программ Эми почувствовала, что не одна на катке. Она остановилась. Горел верхний свет, и ей пришлось прикрыть рукой глаза, чтобы разглядеть трибуны. В третьем ряду сидел человек.

Это был Джек.

Она не поверила своим глазам.

— Джек! — воскликнула она и, глубоко вонзив в лед носок конька, устремилась к нему. Он встал и начал спускаться вниз.

— Ты здесь! Я думала, ты в Кентукки. Я была уверена, что ты не приедешь.

Их разделял доходивший до пояса бортик, но она протянула к нему руки, и он взял их в свои ладони, теплые и сильные.

Выглядел он потрясающе. Даже несмотря на то что был в синем, что рукава его рубашки помялись оттого, что были закатаны, что на джинсах остались глубокие складки от долгого сидения за рулем, что он два дня не брился, он выглядел просто великолепно.

— Давай пойдем куда-нибудь, где можно посидеть. Моя квартира как раз напротив. Мне придется выйти через раздевалку, потому что там все мои вещи, поэтому нам лучше встретиться на улице, я только все быстренько заберу. А душ я приму дома. Ты сможешь выйти?

Эми болтала без умолку. Она не говорила, а именно болтала. Она столько не наговаривала и за неделю. Как хорошо увидеть его!

В раздевалке она стащила коньки, сунула ноги в уличные туфли и натянула большую хлопчатобумажную спортивную фуфайку прямо поверх платья фигуристки. Она чуть не задохнулась, когда выскочила в вестибюль.

Она не остыла, не сделала растяжки. Глупо, так можно и травму заработать.

Ну и ладно. Ну и что, если у нее будет одна травма? Какая разница? Главное — Джек здесь!

Он ждал ее, прислонившись к стене рядом со стойкой службы безопасности и переговариваясь с охранником. При виде ее он выпрямился и протянул руку за ее спортивной сумкой.

— Холли сказала, что ты сначала поехал в Кентукки. Не разумнее ли было с географической точки зрения сначала приехать сюда? — спросила она.

— Возможно.

Она недоумевала, почему он здесь. Может, это и не важно. Так чудесно видеть его! Пока они ждали лифт, она взяла его за руку.

Не снимая своей сумки с его плеча, она достала из бокового кармашка ключи и открыла дверь квартиры. Джек вошел следом.

— Мне надо принять душ, — сказала она. — Я быстро. Но сначала я приготовлю что-нибудь для тебя. Поесть? Пиза? У меня, правда, ничего нет, но я могу позвонить в кафе, и они принесут. — Она не могла остановиться. Она была так счастлива видеть его!

— Я принесу все сам, — ответил Джек. — Лучше я сам все сделаю, чем буду ждать, пока доставят. Ты что-нибудь хочешь?

Эми покачала головой, тут зазвонил телефон.

— Эми? Милая, это мы.

Звонили ее отец и Гвен. Странно, они никогда не ездили в город по вечерам.

Но это же двадцатое августа, день, когда они возвращаются в Айову! У Эми все вылетело из головы.

— Вы дома? Вы, должно быть, только что вошли.

В другом конце комнаты Джек замотал головой и скрестил перед лицом руки — его здесь нет.

Эми внезапно опомнилась. Джек не сказал им, что едет в Денвер.

— Мы уехали с озера сегодня утром, — говорила Гвен. — И потратили на весь путь чуть больше десяти часов. Путешествие было легким.

— Джек убрал мостки и закрыл два других дома, — вмешался Хэл. — Поэтому нам было так просто уезжать.

— Это хорошо. — Эми не знала, что еще сказать.

— Гвен рассказала тебе о световых люках? — продолжал он. — Тебе они наверняка понравятся.

— Она тоже так считает. — Какой ужас! Она не может сказать им, что он здесь, — Твои записи были уже здесь, когда мы приехали, — продолжил ее отец. — Я сгораю от нетерпения. Постараюсь прослушать их завтра.

Он не постарается прослушать их завтра, он это сделает. По тому, что она отправила посылку ночной почтой, точно рассчитав время их приезда, он догадался, что она все еще работает над аранжировкой и ей нужен быстрый ответ.

Какая же она эгоистка! Взяла и послала кассеты, требуя его немедленного внимания, когда завтра ему надо будет заниматься миллионом всяких дел, распаковать все вещи, просмотреть тонны скопившейся в кабинете почты…

Не об этом ли говорила Феба?

— Как продвигается твое катание? — спросила Гвеи.

— Отлично, — ответила Эми. Она отвечала слишком отрывисто. Но как она могла говорить о том, что делает, о новых элементах своей программы, когда рядом стоял Джек, притворяясь, что его нет?

— Над чем ты работаешь? — продолжала Гвен — Составляешь новые программы?

Гвен хотелось поболтать, это было понятно — последние две недели она общалась только с Хэлом и Джеком. Теперь она приехала домой, но дом был незнакомым, это все еще был дом Элеоноры. Разумеется, ей хотелось бы подольше поговорить с наиболее близким для нее членом семьи Хэла.

А Эми отвечала кратко и отстраненно, как будто ее совсем не волнует семья, когда она работает.

Феба говорила и об этом тоже.

Гвен сменила тему: дом показался ей очаровательным, и она предвкушает, как обоснуется здесь. Но Эми только невнятно бормотала что-то в ответ, и минуту спустя разговор окончился.

Она отключила телефон.

— Как же это мерзко, — сказала она.

Джек стоял, засунув руки в карманы и слегка ссутулившись.

— Мне очень неприятно, что я поставил тебя в такое положение.

— Почему ты не хочешь, чтобы они знали, что ты здесь? — спросила она. Ведь он всегда считал, что секретов быть не должно.

— Не хочу объясняться со всеми и каждым.

— А мне ты объяснишь?

Он вынул было руки из карманов, но снова сунул их назад, — То, что ты делаешь на льду, просто потрясающе.

— Тебя удивила скорость?

Он наморщил лоб.

— Не особенно… а что, должна была?

— Нет. Но обычно люди говорят именно это, когда видят нас живьем, — как быстро мы катаемся. Когда смотришь по телевизору, скорость не заметна. Но кажется, тот кусок, над которым я работала, помедленнее.

— Понятия не имею. Я был потрясен, насколько ты сексуальна.

— А, это!.. — Она улыбнулась. — Поражены все, включая меня. Это нечто абсолютно новое. — Это ты меня изменил. Это ты открыл мне столько нового во мне и в моем теле. Если бы не ты, я бы никогда так не каталась.

Но он не поэтому пришел. Она знаком предложила ему сесть на диван, села напротив и в одной из медных колонн увидела свое искаженное отражение.

Он сложил руки на коленях.

— Я уже говорил, что не умею выражать свои чувства.

Эми кивнула.

— И ты должна попять, — продолжал он, — что мне ничего от тебя не надо, что я не думаю, будто то, что я собираюсь сказать, изменит что-то в наших отношениях, потому что все, что касается семьи, пока остается в силе.

Она не понимала смысла его слов.

— Что ты хочешь сказать?

— Что я тебя люблю.

Эми замерла. Каждый ее нерв, каждая мышца, каждая жилочка застыли.

Джек поднялся с дивана и, нервничая, подошел к окну, его движения были непривычно резкими и неловкими.

— Я никогда не говорил этих слов. Думаю, что я никогда даже не задумывался над этим, не задавался вопросом, люблю ли я кого-то, но когда ты уехала с озера, я только об этом и думал. Люблю ли я тебя? Тогда зачем я ставил эти световые люки в бревенчатом доме и сколотил новые-лавки для сауны? Я хотел, чтобы тебе там было приятнее. Я хотел, чтобы ты поняла, что я тебя люблю. Я подумал, что, может, ты приедешь туда в следующий раз, увидишь световые люки и поймешь, что я тебя люблю. Но потом все это показалось мне жуткой глупостью. Во-первых, ты могла приехать только через четыре года, а во-вторых, увидев световые люки, ты могла подумать, что они просто сделали светлее темный дом. И поэтому, хотя я обычно так не делаю, я решил приехать сюда и все тебе сказать.

— О, Джек…

Она сидела, схватившись рукой за горло. И не знала, что сказать. Мы же не любим друг друга. Так она заявила его сестре.

— Может, мне не стоило говорить, раз это ничего не меняет в наших с тобой отношениях, но я не знаю… твоя карьера… то, как тебя любят зрители… Я подумал, что, может, тебе приятно будет узнать, что вдобавок к ним есть еще простой парень, который тоже тебя любит. Не знаю, где я буду, что я буду делать, но ты всегда можешь быть уверена, что любима.

Он любит ее. Эми показалось, будто внезапно под ней исчез пол и она валится вниз так быстро, что ничего не видит и не слышит.

Он любит ее.

Джек поднялся.

— Я хотел, чтобы ты это знала. А теперь мне надо идти.

— Идти? Ты уезжаешь?

— Я не могу здесь оставаться.

— Ты приехал из Кентукки в Колорадо, — Эми даже не представляла, сколько ему потребовалось на это времени, — и уже уезжаешь? Так нельзя.

— Можно. И я сказал тебе, что это ничего не меняет. Это ничего не решает.

О чем он говорит? Это должно все изменить.

— Пожалуйста, переночуй здесь! — взмолилась она. — Опасно снова садиться за руль.

— Я далеко не поеду. Остановлюсь за городом.

— Тогда останься здесь. — Может, утром она найдет слова. — Тебе не нужно быть со мной, здесь есть комната для гостей.

Он покачал головой:

— Я знаю, что произойдет, если я останусь, и скажу честно, что, увидев, как ты катаешься, я ни о чем другом не думал. Но этот мамин звонок все расставил по своим местам. У меня не может быть секретов от семьи.

Он был прав. Эми понимала, что в этот самым момент Гвен там, в Айове, составляет список покупок или сортирует белье, и у нее остался неприятный осадок от того, как немногословна была с ней Эми.

— Эми, я много об этом думал. В твоей жизни для меня нет никакой роли, кроме как любить тебя, а это я могу делать, находясь где угодно.

— Куда ты едешь? Чем собираешься заняться?

Он уже стоял у двери.

— Вернусь в Кентукки, наверное, хотя что буду делать, понятия не имею. Вероятно, думать о тебе.

— О, Джек…

Он уже взялся за дверную ручку.

— Только помни… каждый раз, когда ты наденешь коньки, каждый раз, когда откроешь дверь и защелкает сотня камер, — помни, что ты любима.

Входная дверь уже была открыта, и мгновение спустя Эми тупо смотрела, как закрывается дверь лифта. Она бросилась в гостиную, к окнам, и, отведя рукой легкую занавеску, стала ждать, когда он выйдет из-под навеса, прикрывающего тротуар от дверей до проезжей части дороги. Но она его не увидела. Должно быть, Джек вышел через черный ход.

Все эти недели, пока она каталась как одержимая, он был на озере, мучительно раздумывая, любит он ее или нет.

Он был прав. Его любовь к ней ничего не решала. Если и могло быть какое-то решение, оно должно идти от нее. Ей надо перестать чувствовать себя Эми — младшей сестрой, она не должна больше быть такой пассивной, когда она со своей семьей. Ей нужно взять на себя больше ответственности. Нужно повзрослеть.

И что же она сделала, чтобы этого достичь? Ничего. Она была слишком занята фигурным катанием.

Когда же она наконец повзрослеет? Перестанет ли она когда-нибудь в первую очередь думать о фигурном катании?

Гвен вежливо улыбнулась.

— Если вы начнете прямо сейчас, — говорила жена одного из преподавателей музыки, — вы сможете присоединиться к нам в сентябре.

— Все получится, — добавила другая, — две с половиной недели вполне достаточно, чтобы прочитать «Анну Каренину».

Гвен не согласилась. Две с половиной недели казались ей недостаточным сроком, даже если бы она и хотела, а она не хотела.

Она не вписывалась в этот круг. Такого с ней раньше никогда не случалось, но сейчас в этом не было никаких сомнений. Она отличалась от друзей Хэла. Это были супружеские пары, знавшие друг друга более тридцати лет. Они вместе начинали преподавать, их дети выросли вместе. Эти женщины были подругами Элеоноры, и хотя все они казались очень приятными, Гвен видела, что у нее с ними мало общего. Она была единственной среди них женщиной с ухоженными ногтями, она одна из всех надела темные чулки. На ней была льняная юбка и шелковая блузка, остальные женщины предпочли не требующий сложного ухода трикотаж.

Они больше ее интересовались политикой и больше путешествовали, могли открыто обсуждать здоровье своих мужей, затрагивая вопросы, которые Гвен всегда считала личными. Они говорили об администрации колледжа в таком тоне, какого в отношении военного руководства и в мыслях не могла себе позволить жена моряка.

А теперь они приглашали ее присоединиться к факультетскому книжному клубу жен. В Вашингтоне Гвен посещала книжный клуб, и там ей нравилось. Они говорили о современной художественной литературе (кое-что из этого оказалось довольно сложным), и Гвен нравилось читать то же, что и в книжных клубах по всей стране. Но эти люди с презрением отвергали современную литературу. Для сентябрьской встречи они читали «Анну Каренину».

На военно-морской базе никогда ничего подобного не было.

Новости из Калифорнии поступали плохие. Гвен каждый раз ужасно переживала за Хэла, когда он разговаривал с Йеном по телефону.

Джойс забрала Мэгги и уехала, исчезнув из жизни Йена и младших детей. «Это очень трудное время для Мэгги, — сказала она Йену. — Я нужна ей. Со Скоттом и Эмили ничего не случится. Она полностью отождествляла себя с Мэгги. Значение имела только Мэгги. Как будто последних четырнадцати лет вообще не было и Джойс снова была брошенной матерью беспомощного младенца, неспособная видеть дальше себя и своего ребенка. Даже Скогг и Эмили стали частью внешнего мира.

Йен и Джойс выбирали свой дом из-за его близости к ее работе, поэтому теперь, если кого-то из детей необходимо было свозить к стоматологу, кто-то участвовал в школьной постановке или заболевал, Йену приходилось ехать больше часа, чтобы добраться до них. Это увеличивало и время пребывания детей в группе продленного дня.

Его работа также страдала. Но как он мог отказаться от нее? Его объекты, эти единственные пока живые носители языков индейских племен, умирали, унося с собой свои лингвистические особенности. Никому другому не выделяли средств для этих исследований. С другой стороны, дети были в отчаянии, запутавшиеся и недоумевающие, чувствуя себя отвергнутыми, потому что их мать уехала, забрав старшую сестру, а их оставила.

Наконец Йен принял решение — он должен сам возделывать свой сад — и взял отпуск до конца семестра.

Но даже этого оказалось недостаточно. Он чувствовал, что ничего не успевает, а только ходит в магазин за продуктами и старается держать чистую одежду отдельно от грязной. Они с Джойс были сторонниками государственного образования, но теперь, когда Йен посещал школьные мероприятия, он увидел, насколько школы переполнены и стеснены в средствах.

В школе царил хаос, дома — полный разгром, дети были сбиты с толку, сам он измучен.

Он с неохотой снял трубку.

— Папа, Гвен, можно я привезу к вам детей?

Эми была вне себя.

— Да как он мог так поступить с Гвен? — обрушилась она на Холли, когда та позвонила ей, чтобы сказать, что Йен едет к отцу. — Это же нечестно! С чего это она должна собирать для его детей завтраки в школу?

У Йена были деньги, его доля из трастового фонда матери. Эми отдала свою в счет затрат на обучение фигурному катанию. Он мог бы нанять экономку и отдать детей в частную школу.

— Мама не против, — ответила Холли. — Она любит помогать людям.

Но через два часа Холли перезвонила, и ее голос звучал совсем по-другому.

— Что случилось? — тут же спросила Эми.

— Не знаю точно. Джек попросил меня позвонить тебе. Мы двадцать минут препирались по поводу того, почему он не может позвонить тебе сам, но кажется, он считает, что не может.

Эми вздохнула. Как все запуталось! Он любит ее, но не может ей позвонить.

— Что он хотел сказать?

— Он беспокоится за маму.

— Это понятно, — сказала Эми. — На нее вот-вот обрушится Йен.

— Дело не в этом. Она сможет с этим справиться. Она же вырастила Джека, не так ли?

Возразить было нечего. Джек, по всей видимости, был несносным мальчишкой.

— Тогда почему Джек попросил тебя позвонить мне?

Холли вздохнула:

— Эми, мне все это не нравится. Мне не хочется давить на тебя, но он был очень настойчив. У меня такое чувство, что мне приходится выбирать между вами двумя. Я не должна бы просить тебя об этом, но он мой брат, и…

Эми перебила:

— О чем он просит?

— Чтобы ты на неделю съездила в Айову. Я знаю, что это невозможно, — тут же добавила Холли. — Знаю, что в это время вы готовитесь к предстоящему году. Я ему об этом сказала, но он все равно говорит, что надо тебя попросить.

Поехать в Айову? В сентябре? Сезон у профессионалов становится с каждым годом длиннее, и ее первое большое соревнование должно состояться в начале октября. Новые программы обещают быть такими хорошими! Эми хотела, чтобы ее катание им соответствовало. Она не могла поехать в Айову.

— У меня свободна целая неделя перед Днем благодарения, Я поеду к ним тогда, а сейчас не могу.

— Я это знала. Перезвоню Джеку и все объясню.

— Нет, погоди. — Эми и сама не поняла, почему произнесла эти слова. — Не звони ему — пока. Дай мне подумать. Почему он считает, что я должна поехать? Какой от меня прок? На кухне от меня помощи мало.

— Я не уверена, что он и сам понимает. Все, что он сказал, — это что ты была на ее стороне. С ним это бывает — полная уверенность, которую он не может ни объяснить, ни доказать.

Это заставило Эми призадуматься.

— И он обычно прав, когда так себя ведет?

— Ну да.

Тогда, наверное, ей надо ехать.

В прошлое Рождество, незадолго до того как ее отец познакомился с Гвен, Эми видела, что с ним что-то не так. Он был худым и бледным. Ее это встревожило.

И что она сделала? Ничего. Она даже ни на минуту не задумалась о том, что можно сделать. Ей никогда и в голову не приходило, что она может что-то сделать.

Но это было не так. Поедем с нами в турне на неделю. Она могла предложить это. Он так много понимает в музыке, ему могло быть интересно и все остальное. У меня будет пять свободных дней в Европе. Приезжай ко мне в Англию. Покажи мне Оксфорд. Покажи, где ты познакомился с мамой.

Она сказала что-нибудь подобное? Сделана хоть малейший жест, означающий хотя бы какую-то ответственность? Нет. Если об отце надо позаботиться, если надо что-то сделать, этим, естественно, займется Феба.

Как она могла помочь Гвен? Она никогда ничего не делала для семьи. Она всегда отступала в тень и предоставляла все делать Фебе.

Но если бы Джек считал, что Феба может помочь, он позвонил бы Фебе. Вместо этого он заставил Холли позвонить ей. Разумеется, на самом деле он ничего не знал, ничего не понимал, все это только ощущения, впечатления, интуиция. Как она может нарушить расписание тренировок из-за чего-то настолько неопределенного?

Но это были ощущения, впечатления и интуиция Джека.

Глава 19

Вряд ли она могла сказать отцу и Гвен правду: «Я еду, потому что Джек считает, что я вам нужна». Гвен терпеть не может, когда кто-то за нее волнуется. Не могла она сказать и что едет помочь с детьми Йена. Кто этому поверит? Поэтому пришлось придумать причину:

— Я так удачно изменила содержание своих программ, что подумала: можно немного нарушить мое обычное расписание.

Как эгоистично это прозвучало! Я, мисс Эми Ледженд, вмешиваюсь в вашу жизнь, если это хотя бы чуть-чуть поможет моим тренировкам.

Но когда на следующее утро, перед уходом на каток, она позвонила Гвен, та, казалось, была так рада приезду Эми, что не обратила внимания на причину, а папа… что ж, он, вероятно, давно привык к эгоизму Эми.

Я не этого хотела. Я не знала, что я такая.

— Это чудесно! — воскликнула Гвен. — Когда ты будешь у нас? На сколько останешься?

— Сегодня днем я буду знать точнее, — пообещала Эми. — Сначала мне нужно отработать время на льду.

Когда она пришла на каток, остальные были уже там. Она сообщила им о своем решении во время первого перерыва.

— Расстроился брак моего брата, и он везет своих младших детей в Айову, — сказала Эми. — Мне тоже надо ехать. Я не знаю, на сколько уеду, но больше чем на неделю. Я буду тренироваться самостоятельно.

У Оливера отвисла челюсть, Томми вытаращил глаза от изумления, а Генри почти с угрозой шагнул вперед.

Она подняла руку:

— Можете говорить что хотите, но я еду. Я нужна своей семье.

— Ты кто? — спросил Генри. — Золушка?

— Полагаешь, что это разумно? — спросил Оливер. — Ты никогда не тренировалась одна.

— Знаю, но это необходимо. — Она повернулась к Генри: — Я еду не в качестве Золушки. Может, моя семья меня и не понимает, но они не дураки. Оки знают, что на кухне от меня толку мало.

— Тогда зачем ты едешь? — потребовал ответа Генри. Потом замолчал и махнул рукой. Он не сможет ее отговорить, зачем пытаться понять? — Но ты по-прежнему участвуешь в программе?

Все поняли, о какой программе он говорит, — они катались втроем, втроем ездили в турне с тех пор, как их имена стали приносить прибыль, а их тела как бы соединились в одно. Со временем они станут делать все больше для других фигуристов, выступая в роли продюсеров, хореографов, разрабатывая планы. Фигурное катание будет их жизнью, они никогда не найдут себе другого занятия.

Она посмотрела на Генри. Его всегда больше других заботило, что их ждет в будущем, не только потому, что он был наиболее настойчивым во всем, но и потому, что перемены, вероятно, первыми наступят для него. Его стиль катания требовал больше физических затрат, чем ее или Томми. Они с Томми будут выступать перед зрителями лет на десять дольше его. Их тренировки останутся такими же трудными, как и сейчас, но они найдут другие способы привлечь зрителей.

Да, она по-прежнему этого хотела, по-прежнему «участвовала в программе», но только если в ее жизни будет что-то еще, кроме этого.

Во время обеда Эми пошла в офис, и вместе с Гретхен они занялись подготовкой. Она вполне серьезно говорила о продолжении тренировок, поэтому ей требовался каток с размерами, отвечающими олимпийскому стандарту, где можно арендовать ледовое время.

Новый каток был в колледже. И хотя Эми вложила в его строительство солидную сумму и выступала на его открытии, она никогда не смогла бы на него попасть. Он нужен был колледжу, поэтому его и построили.

Но года за два до того, как был построен новый каток в колледже, кто-то построил частный каток на окраине города. И снова Эми позвонила по знакомому номеру своих родителей, и ей не показалось странным, что ответила Гвен.

— Открыт ли еще каток на Пятой улице?

— Я не знаю точно, где находится Пятая улица, — отозвалась Гвен, — не говоря уж о катке. Ты хочешь, чтобы я попросила твоего отца перезвонить тебе? Хотя… подожди, я посмотрю в телефонной книге.

Гретхен была занята разговором по другой линии, поэтому Эми позвонила на каток сама.

В течение учебного года, сказал управляющий, каток закрыт до часу дня. Да, конечно, они сдают его в аренду частным лицам (Эми пока не назвала себя), кроме вторников и четвергов, когда в десять часов здесь проходят занятия для малышей.

Пять дней в неделю, только по утрам, и лишь час по вторникам и четвергам, — многие фигуристы были бы вполне довольны таким количеством личного времени. Но Эми привыкла заниматься гораздо больше.

Она очень надеялась, что поступает правильно, хотя это могло обернуться катастрофой — она никогда раньше не тренировалась самостоятельно.

Но Джек попросил ее это сделать. Она вздохнула, назвала себя и зарезервировала лед.

Если она поедет завтра, то прибудет раньше Йена. Звучит неплохо. Она попросила Гретхен позвонить в авиакомпанию.

— И возьми в аренду машину, — попросила она. — Мне она понадобится.

Что бы там ни было с Гвен, ситуация не улучшится, если ей придется делить машину с Эми, В начале лета Томми подал идею, чтобы Эми взяла напрокат автомобиль и поехала на озеро сама, а она отмела ее, как не слишком удачную. И вот теперь, всего два месяца спустя, она берет напрокат машину.

Она позвонила Холли, застав ее за ленчем на рабочем месте.

— Завтра я еду в Айову, — заявила Эми.

Холли была в шоке:

— Ты шутишь? У вас же сейчас самые тренировки. Как ты можешь уехать? Эми, Джек ненормальный, не слушай его! С мамой все будет хорошо. Если Джек так волнуется, то мог бы поехать сам. Он-то как раз ничем не занят.

Джек хотел ехать сам, в этом Эми была уверена. Наверное, ему пришлось проколоть себе шины, чтобы удержаться от поездки. Но он должен понимать, что их с Йеном пребывание под одной крышей не поможет решению проблемы.

— Если есть хоть малейшая возможность помочь твоей маме, — сказала Эми, — я еду. Я хочу сделать для нее все, что в моих силах. Я ее люблю.

Холли помолчала.

— На это мне ответить нечего.

В тот вечер, когда Эми собирала вещи, позвонил Джек:

— Я прошу больше, чем можно, да?

Как приятно слышать его голос!

— Возможно, но ничего страшного.

— Тогда почему ты едешь?

— Потому что это ты меня попросил.

— О! — Было ясно, что он не мог придумать никакого ответа.

— Джек, чем гы занимаешься? — вдруг спросила она. — Что ты делаешь?

— Ничего.

— Что значит — ничего? — Невозможно представить себе его ничего не делающим. — Как это ты можешь ничего не делать?

— Потому что мне нечего делать. Я думал, может, Питу — это тот парень, которому я продал свое дело, — нужна помощь. Оказалось, не нужна.

— А как насчет полетов на вертолете? Я думала, ты займешься этим.

— Нет, этим я не занимаюсь.

— Но тогда что ты делаешь? Как проходит твой день?

— Как у всех, за исключением того, что я ничего не делаю.

— Поконкретнее, пожалуйста, — попросила она. Вполне возможно, что понятие Джека о ничегонеделании включает в себя копку нового русла для реки Огайо.

— Я встаю в семь. Принимаю душ. Потом решаю — пойти выпить кофе в кафетерий или приготовить его дома? Читаю газету. На самом деле я прочитываю несколько газет, хотя это странно, потому что мне нет никакого дела до мировых событий. Потом играю на бильярде или иду на бейсбол. Вот так протекает мой день.

— И ты волнуешься о матери! — Похоже, это у него проблемы.

— Я делаю еще кое-что. Думаю о тебе. По правде говоря, большую часть времени я занимаюсь именно этим — думаю о тебе.

Несмотря на то что она взяла напрокат машину, отец собирался встретить ее в аэропорту. Он хотел помочь ей получить багаж, взять арендованную машину, но у него в это время были занятия.

— Все нормально, папа. Я сама справлюсь, — сказала Эми.

И действительно, ей все прекрасно удалось. Она получила свой багаж, подписала договор о найме машины и на скорости тридцать миль в час приехала в Липтон, аккуратно припарковавшись у обочины перед большим квадратным домом из красного кирпича. Гвен, должно быть, прислушивалась, не едет ли машина, потому что ждала на крыльце с белыми колоннами, и было так естественно увидеть ее, тепло обнять и войти с ней в дом. Вместе они внесли багаж Эми наверх.

— Ничего, если ты будешь спать в комнате Фебы? — спросила Гвен. — Эмили согласилась приехать только на том условии, что будет спать в твоей комнате.

Дочь Йена только что пошла в первый класс.

— В моей комнате? Почему ей хочется спать там?

Комната Эми была далеко не самой большой.

Гвен пожала плечами:

— Ей это кажется важным, но это было решено до того, как мы узнали, что ты приезжаешь.

— Если это для нее важно, тогда пожалуйста. Я могу поселиться у Фебы… хотя я ни на миг там не засну, потому что буду бояться, что кто-нибудь войдет и застукает меня за игрой с ее косметикой.

Гвен улыбнулась:

— Думаю, скорее ты застукаешь Эмили за игрой с твоей косметикой.

— Ничуть не возражаю.

— Еще как возразишь! Она воспользуется кисточкой для румян, чтобы наложить тени, и в результате у тебя на скулах появятся большие коричневые полосы.

— Пожалуй, с этим я не соглашусь.

В тот же день вечером они должны были поехать в Айова-Сити, чтобы поужинать с Фебой и Джайлсом. Эми не была в доме сестры с тех пор, как умерла их мать. Как и дом родителей, он был кирпичный, построенный в начале века, с четырьмя квадратными помещениями на первом этаже. Лестница находилась в другом месте, переднее крыльцо было другим, кухню модернизировали, но в целом ок очень походил на дом мамы и папы. Даже мебель была расставлена примерно так же.

Раньше Эми этого не замечала. Неужели ты себе не доверяешь, Феба? Неужели не веришь, что можешь создать для своей семьи совсем другой дом?

— Как приятно, — сказал Джайлс, обнимая Эми, и его шелковистая борода коснулась ее щеки. — Ты надолго приехала?

Эми молча обняла зятя, пряча улыбку на его груди. Она снова не знала, как долго здесь пробудет. Именно на такое поведение жаловалась Феба. Наверное, из-за этого Эми и казалась примадонной.

А она даже не могла дать честный ответ.

— Мне трудно ответить, потому что я не знаю, как пойдут мои тренировки в одиночку.

— Ты никогда раньше не приезжала домой, — сказала Феба.

Ты никогда не приезжала, когда мама была жива. Вот что хотела сказать Феба.

Эми перевела дыхание. Ты права. Вероятно, я не приехала бы домой, если бы мама была жива. Я больше чувствую себя дочерью Гвен, чем собственной матери.

Фебу, наверное, постоянно грызло это осознание неверности сестры.

По твоим меркам я нелояльна, но я не могу жить по твоим меркам.

На следующее утро Эми отправилась на каток и добросовестно принялась за программу тренировок, составленную для нее Оливером. На тот час, что катком завладели дошкольники и их мамы, она поехала в колледж и позанималась в тренажерном зале. Затем вернулась на каток и продолжила тренировку. В двенадцать пятьдесят пришел управляющий обновить лед перед публичными сеансами, и Эми поехала домой.

Гвен меняла постельное белье, готовясь к приезду Йена с детьми.

— Я надеялась управиться с этим до твоего возвращения, — посетовала она, — Не хочу, чтобы ты думала, будто мне нужна помощь.

— Я не против помочь. — Эми подошла к кровати с другой стороны. — Ведь вы бы ждали помощи от Холл и, верно? Думайте обо мне как о Холли.

Йен должен был приехать в субботу. Хэл одолжил фургон и вместе с Гвен и Эми поехал в аэропорт. Скотт и Эмили были измучены перелетом. Йен выглядел похудевшим и усталым, точно как Хэл на прошлое Рождество. Он обнял Эми.

— Эмили в восторге, что ты будешь здесь с нами.

Эми посмотрела на девочку. Она вынуждена была признать, что никогда не обращала особого внимания на эту свою племянницу. На семейных сборищах Эмили и Клер все время держались вместе, и с ними обращались как с единым существом. Единственный раз Эми подумала о ней отдельно, когда заметила, что Клер, дочка Фебы, лучше воспитана и не такая требовательная.

И когда она вспомнила об этом, то поняла, что и Эмили раньше не обращала на нее внимания. Но сейчас она хватала Эми за руку и спрашивала, сядет ли та с ней рядом в фургоне.

— С удовольствием, — сказала Эми. И внезапно коричневые тени на кисточке для румян показались ей не такой уж большой неприятностью.

Самолет прибывал прямо в Айова-Сити, поэтому на обед они поехали к Фебе. Эми думала, что Эмили напрочь забудет о ней, как только увидит Клер, но Эмили не хотела иметь ничего общего с двоюродной сестрой. Она не пойдет смотреть новый велосипед Клер, не станет играть в ее комнате, она даже не сядет рядом с ней за обедом.

— Что происходит? — шепотом спросила у Фебы и Гвен Эми, когда они убирали тарелки.

— Эмили обижена на Клер, — объяснила Феба, — потому что у Клер есть мать, а у нее нет. На самом деле Эмили, конечно, злится па Джойс, но в этом она не признается, Почти теми же словами Гвен сказала летом про Фебу — что Феба сердита на сбою мать, по не может этого признать.

— Надеюсь, ты не против, что она прилипла к тебе? — спросила у Эми Гвен.

— Наоборот, я польщена.

Наконец Элли удалось убедить всех четверых детей пойти погулять в парк, чтобы взрослые смогли посидеть и поговорить.

— Дела действительно обстоят так плохо? — спросила Гвен.

— Да, — ответил Йен, но он не жаловался и не казался отчаявшимся. — Конечно, мы трос в растерянности, но постараемся справиться.

— Ты предполагаешь, что вы с Джойс снова сойдетесь? — спросил Хэл.

— В ближайшем будущем — вряд ли. Сейчас я сосредоточен на Скотте и Эмили и значительно меньше на себе. Я хожу к психологу и надеюсь что-то понять. Да, Джойс требовательна и критична, но такая уж она есть. Что я пытаюсь понять — это почему меня привлек такой человек, почему я захотел жениться на трудной женщине?

— Ты уже нашел какие-нибудь ответы? — спросила Эми.

— Ни одного, — почти радостно ответил он. — Но я найду.

Как большинству фигуристов, Эми требовался распорядок, а поскольку Гвен, жена военно-морского офицера, была к такому привычна, домашнее хозяйство наладилось очень быстро. Скотт и Эмили все еще оставались тихими и пугливыми, но предсказуемость составленного Гвен расписания действовала успокаивающе.

— Наверное, с нами не очень-то весело, — прошептала, обращаясь к Эми, Гвен, когда как-то вечером они ждали детей, чтобы накрыть на стол. — Но может, это именно то, что им нужно.

Единственное, о чем Гвен попросила Хэла, — чтобы Йен не слонялся целый день по дому.

— Эми — это нормально, — сказала она. — Эми женщина. Но я не хочу, чтобы в доме постоянно находился мужчина, до того как ты выйдешь на пенсию.

Поэтому Хэл нашел для Йена кабинет в колледже, и, пока дети были в школе, Йен отправлялся и работал с записями, которые присылали ему студенты. Эми убедилась, что для брата это так же хорошо, как и для Гвен.

Эми не слишком прельщали тренировки в одиночку, но катание продвигалось достаточно хорошо. Каждое утро из колледжа приходил студент и записывал ее тренировки на видео. Она просматривала их, а затем отсылала Оливеру с экспресс-почтой. Он смотрел их и звонил, высказывая свои замечания.

Она прожила в Айове почти неделю, но так и не заметила ничего, что оправдывало бы тревогу Джека. Гвен справлялась отлично.

Наконец она как-то с катка позвонила Холли.

— Скажи Джеку, что я в тупике. У твоей мамы, похоже, все в порядке.

— Я не сомневаюсь. А почему ты не позвонишь Джеку сама? Я не нужна тебе в качестве посредницы.

— Позвони лучше ты, ладно?

— Хорошо, но только чтобы сказать ему, что он ошибся.

Через два часа студент, открывавший каток, позвал ее к телефону.

Это была Холли:

— Он хочет знать, она чувствует себя сама собой или просто ведет себя как образцовая жена и мать?

— Что он имеет в виду?

— Для жены военного из маминого поколения потеря мужа, еще состоявшего на службе, может оказаться по-настоящему тяжелой. Она теряет не только его, но и свою работу. Нам это может показаться странным, но жена командира, а потом адмирала — это действительно было маминой профессией. Однако после его смерти она справлялась нормально. Она создала для себя новый распорядок, знакомилась с новыми людьми, ходила в музеи.

Эми подумала, прежде чем ответить:

— Ничего такого она сейчас не делает. — Теперь ее работой стала забота о Хэле, Йене, Скотте и Эмили. И об Эми. Она заботилась и об Эми.

— Но ведь есть же другие дела? — спросила Холли. — Например, связанные с колледжем? А как насчет дома? В начале сентября мама говорила, что работы там невпроворот. Она сказала, что комнаты надо покрасить, кухню модернизировать, что на всех окнах плиссированные шторы, но уже несколько недель она об этом не вспоминает.

— Я вообще не слышала, чтобы она об этом говорила.

К этому времени Эми уже полностью остыла, поэтому, сделав минимальный комплекс растяжек, она поехала домой. Гвен не было, дом стоял притихший.

Прежде чем принять душ, она прошлась по всем комнатам. Стены на самом деле нуждались в покраске, а на всех окнах, кроме кухонного, действительно висели плиссированные занавески, бархатные на первом этаже и ситцевые на втором. Отделка интерьера интересовала ее мать в последнюю очередь.

А вот Гвен все лето ставила на каминную полку и стол полевые цветы, в керамических вазах изгибались изумрудные листья лапоротника, веселые охапки золотарника, мягкие, бледные стебли недотрог. Гвен любила красоту в своем доме.

Она услышала шум подъехавшего автомобиля и выглянула из кухонного окна. Багажник был открыт, Гвен разгружала продукты. Эми поспешила на помощь.

— Я сегодня говорила с Холли, — сказала она, когда они внесли покупки в дом.

— Я рада. Мне очень приятно, что у вас сложились хорошие отношения. — Гвен подала Эми коробку с хлопьями.

— Она сказала, что вы хотели сделать косметический ремонт и по-другому отделать дом.

Гвен принялась складывать пакеты из-под покупок.

— Это просто рефлекс. Мы с Джоном обычно покупали дом, когда переезжали, но никогда не могли позволить себе то, что хотели. Поэтому первый год я всегда проводила в тяжких трудах, чтобы сделать дом хоть мало-мальски приемлемым.

— Вам это нравилось?

— Да, очень.

Эми не пришлось принимать никакого участия в отделке ее квартиры в Денвере, у нее на это не было времени. Но она могла себе представить, как было бы приятно заниматься его устройством.

— А давайте что-нибудь сделаем вместе, а?

Гвен покачала головой:

— Я уже столько всего выкрасила, что можешь мне поверить — это не самое интересное занятие.

— Сами мы красить не будем, — твердо произнесла Эми. — Мы наймем людей и заплатим им как следует, чтобы они все сделали быстро. Себе оставим только приятную часть. Когда начнем?

— Первым делом я обычно оклеивала обоями ванную комнату. Это дешево, быстро, и там ты бываешь каждый день.

— Тогда отложим приготовление ужина, — Эми по-прежнему не любила готовить, — и оклеим вашу ванную комнату.

Она никогда в жизни не просматривала каталог обоев. Дизайнер всегда заказывал образцы и прикреплял их к стене, чтобы она выбрала, но теперь, после десяти минут пребывания в магазине стройматериалов, она уже была готова оклеить все помещения в своем кондоминиуме. Вокруг было так много приятных узоров!

— Надо привезти сюда Эмили, — сказала Эми. — Когда я была ребенком, мне это нравилось. Может, понравится и ей.

— Если ты не против, мы могли бы позволить ей выбрать бордюр для твоей комнаты, Тогда даже не придется перекрашивать. Просто наклеим, и все. И всегда сможем убрать, когда она уедет.

Это звучало весьма заманчиво. Эми никогда ничего не выбирала для своей комнаты.

— А вы разрешали Холли самой выбирать отделку?

— Я Джеку разрешала выбирать для его комнаты, что он пожелает.

Эми заложила кусочком бумаги страницу каталога, отмечая понравившийся ей узор.

— Это было очень великодушно с вашей стороны.

Эми понятия не имела, что ожидало в будущем ее и Джека, но одно она знала точно — никогда, ни под каким видом она не позволит Джеку выбирать краски.

Теперь днем Эми помогала Гвен с обустройством дома. Гвен была гораздо опытнее, зато чутье цвета оказалось лучше у Эми, и если сообщения оставляла она, маляры и подрядчики обязательно перезванивали.

Гвен уже давно познакомилась со всеми друзьями Хэла и Элеоноры по колледжу, но когда они с Эми бывали в городе, подыскивая ткани и ковры, они иногда наталкивались на женщин, которых Эми знала, а Гвен нет. Эти женщины принадлежали к профессиональному сообществу — жены врачей, юристов и банкиров. Эми знала их, потому что имела отношение к местным благотворительным организациям, а они оценили пользу от ее растущей славы задолго до того, как это понял кто-нибудь из друзей ее родителей. Свою первую публичную речь она произнесла перед Липтонской лигой женщин, организацией, в которую никогда не вступила бы ее мать.

Это были аккуратные, элегантные женщины, привыкшие к тому, что их аккуратность и элегантность являются существенной частью карьеры их мужей.

Когда Эми и Гвен сравнивали свой выбор с выбором миссис Сслфридж, жены адвоката, Эми заметила, что у Гвен, пожалуй, больше общего с этими дамами, чем с подругами Элеоноры. Но у нее никогда не будет возможности с ними познакомиться. Им не придет в голову пригласить в гости новую жену преподавателя музыки — деловые люди и община колледжа почти не соприкасались между собой, и через Хэла Гвен никогда с ними не познакомится. Ее подругами поневоле станут подруги Элеоноры.

Если только ей не поможет Эми. Она решила познакомить этих дам с Гвен. Она устроит ленч и всех их пригласит! Это будет необычно, ее гости будут весьма удивлены этим приглашением, но придут.

Эми задумалась о деталях. Если устраивать прием дома, кончится тем, что все хлопоты придутся на долю Гвен. Можно пригласить их к Стонтону, в самый приятный ресторан города, но она подозревала, что люди, которых она хотела пригласить, постоянно туда ходят.

И ничуть это не ребячество — позвонить Гретхен и попросить ее совета, сказала она себе. Специально для этого она и наняла Гретхен. Действительно, та быстро нашла компанию, которая самолетом доставила из Новой Англии обед из съедобных моллюсков и омаров прямо в посуде для их приготовления. Эми оставалось только накрыть на стол и добавить кипяток. Это могла сделать даже она.

— Моя мачеха — с востока, — говорила она, приглашая гостей, — и скучает по дарам моря. Не присоединитесь ли вы к нам?

Она пригласила и Фебу, сделав это только из вежливости. Эми не ждала, что Феба уйдет с работы, чтобы поесть моллюсков в компании женщин, которые ее мало интересовали. Но Феба приехала. Сестры накрывали на стол, а потом убирали посуду, предоставив Гвен развлекать гостей.

К концу вечера Гвен вызвалась разрезать и заново подрубить старые шторы из спальни, чтобы их можно было повесить в местном приюте. Оказалось, что она с удовольствием прослушает лекцию о восточных коврах во время следующей встречи Лиги женщин. Она дала понять, что им с Хэлом будет приятно получить приглашение на ежегодное собрание добровольного общества по сбору средств.

— Я сначала не поняла, зачем ты это делаешь, — сказала Феба, когда сестры остались одни на кухне. — Подумала, что ты хвастаешься. Но я ошиблась, прости, пожалуйста.

На следующий день ей нужно было возвращаться в Денвер. На этом настаивал Оливер:

— Я должен посмотреть тебя живьем.

— У тебя будет два дня, — сказала она ему. — Я приеду на два дня, не больше.

Тесный мир профессионалов пребывал в возбуждении по поводу того, что Эми тренируется не в Колорадо, и тренеры начали выведывать, не собирается ли она уйти от Оливера. Но она не намеревалась уходить от него, разрывать свою тесную связь с Генри и Томми. Просто она хотела еще побыть в Айове.

Профессиональный сезон начинался в октябре. Соревнования профессионалов на самом деле не были настоящими соревнованиями. Они представляли собой телевизионные программы, созданные в противовес футбольным матчам. О победе волновались только самые честолюбивые фигуристы, такие, как Генри. Но плата за участие была значительной, а реклама огромной.

Прыжок, который должен был стать тройным сальховом, не получался. Эми знала, что технически катается не самым лучшим образом, и поделилась своей бедой с Томми.

— Плохо, — заметил Томми. — Даже в своей самой лучшей форме ты здесь одна из худших фигуристок.

Но профессионалы соревновались не в технике. Они соревновались в артистизме, а в этом Эми по-прежнему была одной из лучших. Ее новый материал был таким неожиданным, что она начала выигрывать сразу с большим отрывом.

Поскольку соревнования записывались для будущих показов, у них оставалось свободное время в течение недели. Как-то днем в пятницу, когда Эми была дома в Липтоне, ей позвонила Элли.

— О, тетя Эми, сделайте мне большое, большое одолжение! Пожалуйста, посидите с Алексом и Клер вечером в субботу.

История оказалась запутанной, тут было замешано свидание с молодым человеком, который нравился Элли.

— Я сама его пригласила. Вы можете себе представить? Никто из нас еще не ходил на свидание с мальчиком. И Чарлз никогда не приглашает на свидания. Я думала, эго потому, что он очень умный, но Ник сказал, что, может, из-за того, что он застенчивый и нервный…

— Ник? Ты перезваниваешься с Ником?

— Ну да. Ну, не совсем перезваниваюсь. Мы почти каждый день шлем друг другу сообщения по электронной почте, и он сказал мне, что я должна взять инициативу в свои руки и пригласить парня сама. Я, так и сделала и так перенервничала, что забыла, что еще сто лет назад пообещала маме, что посижу завтра вечером с детьми, и никто из моих подружек не может, и если я скажу маме, что хочу пойти на свидание, тогда сидеть придется им с папой, и я буду чувствовать себя последней…

— Элли, ты так тараторишь, что я почти ничего не понимаю, но я очень за тебя рада. Когда мне подъехать?

Когда Феба узнала об их плане, она пришла в ужас и позвонила Эми.

— Я не могу этого позволить, — заявила она.

— Папы и Гвен не будет. — Их пригласили на ужин к одной из новых подруг Гвен. — Йен ведет своих детей в кино, а я собираюсь взять напрокат видео. Ведь в Айова-Сити есть видео?

— Джайлс может поехать в гости один. — Феба не давала сбить себя с толку. — Все поймут.

— Но дело-то не в этом, — возразила Эми. — Послушай, Феба, тогда на озере ты сказала, что я никогда ничего не делаю для семьи, и…

— Мне не следовало этого говорить, — перебила Феба. Она снова испытывала унижение. Она терпеть не могла, когда ей об этом напоминали.

— Может, тебе не следовало говорить это тогда. Но когда-нибудь это надо было сказать, потому что ты права. В первый раз за всю свою жизнь у меня появилась возможность что-то для тебя сделать, и ты будешь занудой, если не позволишь. Более того, если ты отменишь свои планы, Элли придет в отчаяние, а это свидание, кстати говоря, очень много для нее значит.

— Ты права, — согласилась Феба.

— Значит, я приезжаю к семи.

Когда Эми приехала, Феба с Джайлсом уже отбыли. Элли начала объяснять, сколько времени детям позволено сидеть у телевизора и когда их надо укладывать спать, когда раздался звонок в дверь. Элли побледнела. Эми пошла открывать, и теперь настал черед Чарлза побелеть. Он явно не ожидал увидеть перед собой знаменитую тетку Элли. Он опустил глаза, отдернул руку, как будто обжегся, и поздоровался с Элли так, словно она была сенбернаром, спасающим его из-под снежной лавины. Но для капитана шахматной команды он выглядел на удивление симпатичным.

Эми никогда в жизни не сидела с детьми, но оказалось, что она прекрасно сумела нажарить пакет поп-корна с помощью микроволновой печки и почитать сказки. К счастью, дети не дрались и пошли спать почти добровольно. Затем Эми сидела и смотрела по видео отчеты благотворительных организаций, пока не вернулись Феба и Джайлс.

— Элли ушла благополучно? — спросил Джайлс. — Они оба, наверное, ужасно нервничали.

— Он так испугался меня, — ответила Эми, — что Элли показалась ему островком суши посреди разлившейся реки.

Джайлс обнял ее и поцеловал в щеку.

— И ты на что-то годишься, дорогая свояченица.

Феба проводила ее до машины.

— Знаю, что похожа на испорченную пластинку, но я до сих пор не могу понять, как это я тебе наговорила такое у озера. Я была просто сама не своя.

— О, Феба… не терзай себя так.

— Ты знаешь миф о Деметре и Персефоне?

— Нет.

— Это греческий миф. Демстра — богиня земледелия. Персефона — ее дочь. Аид, бог подземного царства, похищает Персефону, и Деметра настолько убита горем, что забывает о своих обязанностях. На земле царит постоянная зима. Она как жена Лота — женщина, которая оглянулась и превратилась в соляной столп. Они обе — символ слишком сильной скорби.

— Значит, ты считаешь, что слишком сильно горевала?

Феба кивнула:

— После маминой смерти я иногда чувствовала себя таким соляным столпом, меня переполняло неизбывное горе. Но Деметра и жена Лота скорбели по потерянным детям, я же — по своей матери. Конечно, мама умерла слишком рано, это безусловно, но большинство людей теряют своих матерей. Разумеется, надо оплакивать свою мать, но я ужаснулась при мысли, что Элли или Клер будут так же парализованы моей смертью… Ведь прошло уже почти два года.

Феба училась — училась прощать свои ошибки.

На ней был эффектный кулон — кусок малахита на цепи из тяжелого серебра. Эми дотронулась до него.

— Это мамино, да?

Феба кивнула.

— А ляпис-лазурь? Ты часто ее надеваешь?

— Наверное, чаще чем все остальное.

Эми не удивилась. Ожерелье и браслет из ляпис-лазури были самыми простыми из маминых украшений.

— А гранаты? В детстве я их очень любила.

Феба улыбнулась:

— Клер тоже их любит.

В свои пять лет Клер признавала только розовый цвет.

— Они просто кошмарны. — Гранаты были единственными викторианскими драгоценностями Элеоноры: необычайно вычурные, перегруженные деталями, в некрасивой оправе из потускневшего золота.

— Никак не могу подобрать, с чем их надеть, — заметила Феба. Потом отвела глаза и заговорила, не глядя на Эми: — А почему, ты не захотела ничего взять из маминых драгоценностей?

— Я не то что не хотела… — Произнеся это, Эми заторопилась объяснить, почему тогда ничего не взяла из украшений. — Нет-нет, это не так. Я имею в виду опалы и топазы… Но мне показалось, что все это должно остаться у тебя, что для тебя это значит больше, чем для меня.

Только теперь она поняла, как Феба истолковала то, что она сделала из великодушия.

— Значит, ты решила, что мне безразлична мамина смерть? Да нет же, конечно, я была потрясена, но я понимала, насколько это ужасно для тебя, и получилось так, что тогда я больше волновалась за тебя, чем скорбела по маме.

— Ты волновалась за меня? — Фебе не нравилось, когда за нее переживали.

Эми продолжала, задыхаясь:

— Я не хочу сказать, что не горевала по ней, но я как бы уже отгоревала раньше — не по ней, а по тому месту, которое она занимала в моей жизни. — Она надеялась, что не усугубит положение этими словами. — Я уже давно смирилась с тем, что мама никогда меня не поймет и никогда по-настоящему не оценит то, чем я занимаюсь.

Феба вздохнула и покачала головой:

— У меня с мамой были такие прочные и хорошие отношения, что мне трудно представить себе, что у вас могло быть по-другому.

— Мы с тобой разные, — сказала Эми. — И по иронии судьбы мама могла бы стать для меня самой лучшей матерью. Столько девочек каталось для того, чтобы порадовать своих матерей, и я всегда завидовала, что у них такие внимательные мамы, но теперь я вижу, что это было очень вредно. Мне с самого начала пришлось кататься для себя. Без участия мамы ничего бы не делалось — мама подписывала все чеки, — но результаты были ей не слишком интересны. Мне не нужно было добиваться успеха ради нее.

Феба была матерью. И она поняла это даже лучше, чем Эми.

— Я знаю, что твои вкусы и интересы очень отличались от ее, — заметила Феба, — ко в каком-то смысле ты больше похожа на маму, чем я. Я всегда следую раз и навсегда установленным правилам, а она никогда но подчинялась никаким. Я знаю, что мама была разочарована, что ты проявляешь так мало интереса к книгам, но я втайне переживала, что тоже разочаровываю ее, потому что во мне нет авантюрной жилки. Я думала, что мне следует быть такой, как она, но я такой не была.

— И поэтому ты так упорно работаешь?

Феба улыбнулась, немного напряженно, чуть изогнув губы.

— Так сказал бы Джайлс.

— Скажи, — Эми должна была задать этот вопрос, — вы с Джайлсом уже нашли новое озеро? Феба покачала головой:

— Нет. Мы ищем, но я понимаю, что стараюсь найти точно такое же озеро, как наше. Джайлс направил заявки, кажется, на семнадцать тысяч планов по обустройству участка, он получает от этого такое удовольствие… Знаешь, Джек предложил ему, что будущим летом он может помочь со строительством.

— Да? — Эми удивилась. Казалось странным, что Джек в курсе дел ее родственников, а она — нет.

— Джайлсу очень понравилась эта идея, — сказала Феба, — хотя я считаю, что для основного строительства весной мы должны нанять рабочих, а потом уже они вдвоем могут провести электричество и все закончить… если, конечно, мы найдем место.

Но есть же место, идеальное место! Надо попробовать еще раз.

— Я понимаю, что летом я совсем некстати заговоричз. о Крае, но мое предложение остается в силе. Если вы с Джайлсом захотите, он — ваш.

Феба опять покачала головой:

— Я до сих пор прийти в себя не могу. Трудно поверить, что ты владелица Края. Зачем ты его купила?

— Потому что я дура, которая верит пьяным компаниям, потому что я хотела быть спасительницей вселенной.

— Но почему ты никому не сказала?

— Потому что это казалось таким очевидным и все бы поняли, что я хочу быть спасительницей вселенной… но сейчас это не важно. Какая бы ни была причина, я хозяйка Края. Ты говорила о нем с Джайлсом? Он знает?

— Нет. Ему может показаться, что я опять собираюсь сделать по-своему, что я не хочу уезжать с озера, — резонно возразила Феба.

— Но теперь, когда вы уже искали другое место, может, все это будет выглядеть по-иному? Хотя бы скажи ему об этом. Ему как минимум следует знать, что его свояченица дурочка, которая верит пьяным компаниям.

— Нет, — ответила Феба. — Я сказала, что перееду на другое озеро, и я перееду.

— Ну может, все же подумаешь?

— Нет.

Настаивать не имело смысла, Феба ее не слушала. Поэтому когда Эми приехала домой, она села рядом с отцом и Гвен и все им рассказала.

Хэл был поражен не меньше Фебы. Он так же покачал головой:

— Иногда мне кажется, что мы с твоей матерью ничего о тебе не знали.

— Может, и так, зато вы никогда не пытались меня изменить, — ответила Эми. — А это очень важно.

Раньше она не могла со всей полнотой оценить их отношение к ней. Родители никогда не пытались превратить ее и Фебу или Йена. Это было правильно, потому что оказалось бы безнадежным делом. Феба из нее получилась бы никудышная, а вот с ролью Эми она справлялась прекрасно.

— Почему ты говоришь нам об этой собственности сейчас? — спросила Гвен. — Ты надеешься продать ее Фебе и Джайлсу?

Эми догадывалась, что Гвен. как и она, считает это хорошей идеей.

— Продать, отдать… мне все равно. Но Феба ему даже не скажет. А я не собираюсь разговаривать с ним за ее спиной.

— Это очень мудро, — одобрила Гвен.

Хэл барабанил пальцами по подлокотнику.

— А ведь это действительно хорошее решение, не так ли?

Женщины не ответил и Хэлу было ясно, что они именно так и думают.

— У нас с Элеонорой были огромные сомнения относительно Джойс. — По-видимому, он считал, что это имеет какое-то отношение к тому, о чем они только что говорили. — Мы с ней это не раз обсуждали, но само собой разумеется, ничего Йену не говорили. Однако Элеонора всегда и обо всем высказывала свое мнение. И она ему что-то сказала, что точно — не знаю, но, по-моему, в результате он стал еще больше защищать Джойс и это только ускорило его женитьбу.

— Поэтому ты всегда стараешься не вмешиваться в нашу жизнь? — спросила Эми.

— Но в данном случае, — он поднялся, — по-моему, самое время вмешаться. Я поговорю с Фебой.

Должно быть, он связался с ней, как только проснулся, потому что телефон зазвонил, когда Эми наливала себе первую чашку кофе и даже еще не решила, что надеть в церковь. Гвен передела ей трубку. Джайлс начал, даже не поздоровавшись:

— Если я выпишу тебе солидный чек за это частное владение, ты его разорвешь?

Это было бы первым побуждением Эми.

— Нет, если ты по-другому не можешь, — ответила она.

— Да, я абсолютно не способен принять такой щедрый подарок. По крайней мере надеюсь, что нет. Я настолько жажду заполучить этот участок, что наскребу на него деньги, даже если придется просить милостыню.

Эми прижала трубку к уху. Она так радовалась происходящему! Если кто на свете и заслуживал ее сестры, то только этот чудесный человек.

Он признался, что в июле может и подрастерять свой энтузиазм.

— В Миннесоте, говорят, десять тысяч озер, и надеюсь, Феба и я не испытаем разочарования, осмотрев только девять тысяч из них, но мы уже слегка утомились.

Он настоял, чтобы этим вечером все они приехали в Айова-Сити поужинать и поговорить о деле.

На обеденном столе в доме Фебы были разложены планы домов и чертежи проектов. Джайлс так и сыпал вопросами о возможных размерах дома и о дренаже, на которые Эми была бессильна ответить.

— Не знаю. Я могу оценить расстояние, только когда стою на коньках. А что такое дренаж, я вообще понятия не имею. Спросите лучше Джека — он был там со мной и наверняка все знает.

Джайлс тут же исчез и через несколько минут вернулся. Джек имел некоторое представление о размерах участка.

— Но он говорит, что даже он не стал бы выбирать план, исходя из этих оценок.

— Обратите внимание — «даже он», — сказала Гвен. — Никто не может обвинить Джека в необоснованно высоких требованиях. Если он говорит, что это недостаточно хорошо, значит, так оно и есть.

— О, кос в чем у Джека очень высокие требования, — заметил Джайлс и пристально посмотрел на Эми.

Это было в воскресенье, а в понедельник утром, когда Эми наливала себе кофе, опять зазвонил телефон. Гвен принимала душ, поэтому ответить пришлось ей.

В трубке трещало.

— Я в грузовике, — донесся голос, — в часе езды к югу от Индианаполиса. Ты меня слышишь?

Это был Джек. Знакомая волна радости затопила Эми.

— Да, я тебя слышу. Это я, Эми.

— Я ничего не слышу, — продолжал кричать он, — но скажи Джайлсу, что я еду в Миннесоту, чтобы произвести для него замеры.

На слове «Миннесота» треск прекратился, и Эми пришлось отодвинуть трубку от уха, чтобы его гогос не пробил ей барабанные перепонки. Она произнесла обычным голосом:

— Линия чистая. Можешь не кричать.

— Эми? — Он думал, что говорит с матерью.

— Это я, и я тебя слышу. Ты едешь в Миннесоту, чтобы обмерить для Джайлса участок. Ты едешь из Кентукки в Миннесоту, чтобы выбрать место для строительства.

— Это ненамного больше тысячи миль. Конечно, пришлось пожертвовать бейсболом, ну да ладно. Надеюсь, твой отец не станет возражать, если я переночую в одном из домиков. Он показал мне, куда прячет ключи.

— Я уверена, что… — Но тут треск возобновился, и через мгновение связь прервалась.

В среду Джек позвонил и сообщил Джайлсу необходимые размеры. Какое-то количество деревьев придется срубить, причем Джек заметил, что сейчас им удастся сделать это дешевле, чем весной, когда всем потребуются подобные работы. Он был готов остаться и все организовать, если ему скажут, чего они хотят. Поэтому Джайлс с Фебой улетели туда на выходные, а Эми и Гвен остались с детьми.

Эми была поражена. Ее семье понадобилось пять лет, чтобы провести газ. А теперь Джайлс с Фебой прыгают в самолет с надеждой, что к июлю следующего года их дом будет в основном готов.

— Как же там хорошо! — восторгалась Феба, когда они вернулись. Никто из них никогда не бывал на озере осенью. — Листья тополей и берез самых удивительных оттенков золотого и желтого. И такая тишина! Мне даже не хотелось возвращаться.

Как видно, и Джеку тоже. Перед приездом Фебы и Джайлса он прошелся по магазинам подержанных вещей, которые люди устраивают у себя в гаражах, откопал там пару работающих на пропане холодильников в приличном состоянии и позвонил Хэлу. Как насчет того, чтобы установить их в большом гараже? И поскольку он все равно тянет туда газ, почему не поставить заодно несколько ламп?

А потом, когда Феба и Джайлс уже вернулись, Джек, ожидая, когда начнется вырубка деревьев, нашел дровяную плиту с резервуаром на пятнадцать галлонов воды.

— Для домов она слишком велика, но если мы…

Хэл, смеясь, перебил его:

— Джек, прекрати беспокоить меня по пустякам. Перестань ездить в город каждый раз, когда тебе в голову придет какая-нибудь идея. Делай что хочешь. Пришлешь счет.

Гвен всплеснула руками:

— Мой мальчик на правильном пути!

Глава 20

Эми нравился ее распорядок дня. Каждое утро они с Гвен — единственным, кроме Эми, человеком в доме, который просыпался к тому времени, — спокойно пили кофе и разговаривали о том, как отделать интерьеры, о новых людях, с которыми встречалась Гвен, о тренировках Эми. Гвен не понимала и половины того, что рассказывала о фигурном катании падчерица, зато та ничего не смыслила в подводных лодках.

По дороге на каток Эми обычно останавливалась и покупала пирожные для персонала; после тренировки она подкреплялась сандвичами, чтобы Гвен не приходилось готовить обед. Ее расписание было всем известно, и раза два в неделю посмотреть ее тренировки приходили несколько пенсионеров. По вторникам и четвергам она оставалась на катке на тот час, что приходился на занятие дошкольников, помогала малышам надеть коньки, болтала с их матерями. Эмили так хвасталась своей знаменитой теткой, что учительница организовала всему классу экскурсию на каток. Эми было непонятно, что могли для себя почерпнуть первоклассники, наблюдая, как она без конца повторяет одно и то же движение, но Гретхен позаботилась о брелоках с именем Эми Ледженд, и все дети смогли прицепить их к молниям своих рюкзачков и поэтому оценили Эми почти так же высоко, как экскурсию в пожарное депо.

Переезд из Айовы был более трудным, чем из Денвера, но даже это обернулось преимуществом. Она поняла, что участвует в работе ряда благотворительных организаций, часть которых в ней вовсе не нуждается. Они уже настолько хорошо отработали механизм получения пожертвований, что присутствие знаменитости мало влияло на размер получаемых сумм. Появление Эми Ледженд на их ежегодном банкете было приятной наградой за хорошо проделанную работу, но это произошло бы и без нее. Долгие ожидания транзитного рейса из Чикаго заставили Эми по-другому относиться к каждой поездке — она перестала прыгать в самолет, едва кто-то произносил ее имя.

Психотерапевт Йена не слишком благосклонно отнеслась к его жизни с Хэлом и Гвен.

— Конечно, важно иметь убежища и страховочные сетки, — заявила она, — но какой пример вы подаете детям?

— Я никогда толком не понимаю, что она имеет в виду, — признался Йен, передав этот разговор Хэлу, Гвен и Эми, — но на этот раз я догадался. Мне надо взять ответственность за детей на себя.

Поэтому до конца учебного года он снял дом. Два раза в неделю по утрам из ближайшей общины меннонитов приходила приятная дама — прибрать и постирать, но Йен все равно каждый день в три тридцать ждал Скотта и Эмили на школьном дворе, чтобы отвести домой. Малыши по-прежнему выглядели неуверенными, сильно переживали от каждого разочарования, но Скотт был звездой футбольной команды третьеклассников, а Эмили горела желанием выбрать очередной бордюр для своей комнаты.

Эми почувствована, что ей тоже пора уезжать. Вероятно, самое лучшее, что она сейчас могла сделать для Гвен, — это оставить ее наедине с Хэлом.

— Но ты же не хочешь возвращаться в Денвер, — сказала Гвен.

Эми действительно больше кс хотела жить в Денвере. Она рада была бы продолжать работать с Оливером и сохранить все деловые связи с Томми и Генри. Но она хотела жить со своей семьей.

— Но я не могу всегда жить у вас с папой.

— Пожалуй, — согласилась Гвен. — Но ты часто уезжаешь, и мне было бы легче, если б ты жила здесь, чтобы не приходилось ездить через весь город за твоей почтой.

Гвен права. Если Эми поселится отдельно, придется решать, кто станет приглядывать за домом, когда она будет уезжать. Она не сможет воссоздать свою денверскую жизнь, не сможет купить кондоминиум в многоэтажном доме со швейцаром и консьержем. Самое высокое здание в Липтоне было пятиэтажное, а швейцара лишь отдаленно напоминал бодрый умственно отсталый субъект, который помогал разгружать товары в супермаркете «Сэйфуэй».

С другой стороны, если у нее будет собственный дом, то могут появиться и водостоки, которые потребуют прочистки.

Приближался День благодарения. Йен пытался договориться с Джойс, чтобы дети могли с ней повидаться, собирались приехать и Холли с Джеком, а Эми отказалась от участия в праздничных шоу, поэтому их должно было быть одиннадцать. Гвен вызвалась все приготовить и охотно соглашалась устроить праздник у Фебы. Феба говорила, что согласна и на тот, и на другой дом.

— И как же мы решим? — спросила Феба.

— Эми, ну а ты чего хочешь? — спросила Гвен.

Эми захлопала глазами.

— Чего я хочу? — Она не ожидала такого вопроса. — Я еще не думала… Кажется, легче всего позволить решать вам, но, с другой стороны, вы обе можете ошибиться.

— Эми, если бы я так тебя не любила, — произнесла Гвен, — то сказала бы, что ты очень похожа на мою сестру и ее дочь, у которых всегда виноваты другие.

Сестра Гвен Барбара и ее племянница Вэлери были бабушкой и матерью Ника.

— Помалкивать намного безопасней, — отозвалась Эми. — Ваша сестра гораздо умнее, чем вы думаете. Но может, нам стоит придумать что-нибудь совсем новое?

Прошлогодняя идея пожить всем вместе в отеле больше не казалась привлекательной. Она предпочитала что-то более домашнее… хотя, по правде говоря, с Джеком отправилась бы и на Нептун. Он все еще был на озере, а значит…

— Знаю! — Внезапно ей в голову пришла одна мысль. — Какая погода будет на озере? Мы замерзнем до смерти, если поедем туда?

— День благодарения на озере? — удивленно спросила Феба.

— Джек заканчивает оборудовать в гараже общую столовую, — начала размышлять вслух Гвен. — Что ж, если погода будет не слишком ужасной… Как там обычно на День благодарения?

Феба не знала, их семья ездила туда только летом.

— Думаю, что холодно.

— Но насколько холодно? — спросила Эми. — Терпимо или моментальная смерть от переохлаждения? Как мы это узнаем? Если подождем до утра, я позвоню Гретхен. — Она уже решила, что если ей предстоит купить дом в Айове, то надо будет нанять домоправительницу-помощницу, похожую на Гретхен. Такая женщина смогла бы выполнять поручения, брать почту и готовить… однако она не должна была бы чистить водостоки. Это следует оговорить сразу же. Водостоки Эми будут слишком хрупкими, чтобы до них мог дотрагиваться кто-нибудь, кроме Джека. — Она может выяснить все, что угодно.

— Я тоже, — сказана Гвен. — Мы позвоним на местную радиостанцию прямо сейчас.

Через пять минут она получила ответ.

— Там, как и везде. Погода на День благодарения бывает разной, наверняка сказать нельзя. Может быть около нуля и без снега, а может быть ниже нуля и три фута снега. Но осень будет сухой.

— Что ничего не означает, — сказала Феба.

Все затихли, никто не хотел брать на себя принятие решения. Сильный снегопад может запереть их на озере на несколько дней. Дороги расчистят, но не сразу. А если будет по-настоящему холодно, то походы в туалет превратятся в проблему. Но с другой стороны, оказаться там, когда последние золотые листочки еще цепляются за ветки, а ветви европейской ели такие мягкие и, может быть, припорошены снегом, и из труб. поднимается, завиваясь, в осеннее небо дымок…

Феба воздела руки.

— Почему бы и нет? — воскликнула она. — Самое худшее, что может случиться, — это остаться там в снегах на всю зиму, но тогда Эми окажется виноватой, и эта мысль нас согреет.

Идея понравилась всем. Йен сказал Джойс, что либо она проводит День благодарения с младшими детьми, либо он увозит их на озеро.

— Не понимаю, почему нельзя подождать, пока выяснится, пойдет ли Мэгги в лыжный поход? — спросила она.

— Потому что планы Скотта и Эмили не менее важны, чем ее, — ответил Йен, — и они не в том состоянии, чтобы справиться с неуверенностью.

Но она все еще не могла ни на что решиться.

— Джойс пытается понять, как далеко она может зайти, — сказал Йен остальным. — Поэтому мы едем на озеро. Мои дети проведут этот день с людьми, для которых они важны, и я не собираюсь всю оставшуюся жизнь слушать, как вы там повеселились, замерзая до смерти.

Телевизионные сети и студии кабельного телевидения поняли, что единственными программами, способными противостоять праздничным и воскресным футбольным матчам, оказались репортажи о фигурном катании. Поэтому весь ноябрь Эми уезжала каждую неделю, выступая на соревнованиях, которые должны были показать в День благодарения. Каждый раз, когда она возвращалась, Феба с Гвен сообщали ей о новых планах подготовки к поездке.

Гвен решила лететь в пятницу перед праздником.

— Мы ведь не знаем, что там у Джека готово. Он говорит, что все в порядке, и я склонна ему верить. Но он мужчина — что-нибудь да забудет.

Феба хотела ехать с ней.

— Но я ответственная за праздник Дня благодарения в классе Алекса в среду. Мне надо быть там.

Они втроем сидели у Фебы, делали шляпы и воротники пилигримов из белой и черной бумаги. Гвен с Эми наслаждались работой, Феба была благодарна за помощь.

— Я могу поехать, — сказала Эми. — Я улетаю из Детройта в пятницу днем и встречу вас в Миннеаполисе. На кухне от меня проку мало, но я буду вырабатывать тепло тела.

— Нам это понадобится, — согласилась Гвен.

Она снова увидит Джека.

Летом День благодарения казался чем-то туманным и далеким, он вырисовывался как некая проблема. Они с Джеком не могли предаваться любви в День благодарения и на Рождество, потому что в эти праздники их семья собирается вместе.

Но вот наконец День благодарения наступает, и на этот раз Эми не придется приезжать повидать своих родных. Она и так с ними. Ну и какая разница?

В Детройте она откатала безобразно, ей удался только один тройной прыжок, остальные были двойными. Но лучше откатать не удалось никому, поэтому оценки у нее были прекрасные. Рядом с гостиницей, где жили фигуристы, находился магазин деликатесов. Когда багаж Эми перегрузили в маленький самолет, выполняющий местные рейсы, он включал в себя большую картонную коробку, полную бельгийского шоколада, испанских апельсинов и французского шампанского.

— Никогда раньше не путешествовала с продуктами, , — сказала она Гвен, когда они встретились в аэропорту Миннеаполиса. — Я привезла с собой всю Европу. Кажется, я превращаюсь в свою сестру.

Джек встречал их в аэропорту Хиббинга, слишком маленьком, поэтому трапы подвозили к боку самолета — пассажиры спускались и шли через взлетно-посадочную полосу. Эми часто делала это летом, но ни разу в ноябре. Резкий холодный воздух наполнил ее легкие, в носу защипало от мороза.

У Гвен от холода перехватило дыхание.

— Ну и чья это была идея? — спросила она.

Эми не ответила. Их ждал Джек.

Они с Гвен торопливо шли по бетонированной площадке перед ангаром. Стеклянные стены аэропорта были затенены от солнца, поэтому Эми не видела, что происходит внутри. Но в аэропорту оказалось тепло, и там стоял Джек, прислонившись к стене; вот он выпрямился при виде их и шагнул вперед.

Гвен окликнула сына. Эми чуть помедлила, чтобы он мог сначала поздороваться с матерью. Они обнялись, Гвен похлопала его по плечу. Потом Гвен отступила, и Джек повернулся к Эми. Он не решался заговорить, она молчала, но все равно видеть его — это такое чудо! Хотелось до него дотронуться. Она двинулась вперед, его руки сомкнулись на ее ладонях. Она почувствовала, как его рубашка скользнула по ее лицу, а губы прикоснулись к ее волосам.

Он сделал шаг назад.

— Ты дрожишь! Я думал, ты привычна к холоду.

Она дрожала, но не от холода.

Выглядел он великолепно. Его густые каштановые волосы снова нуждались в стрижке, но он надел спортивную майку мягкого зеленого оттенка, а сверху клетчатую шерстяную рубашку. Клетки были разных оттенков зеленого — оливковые и цвета мха, разделяли их линии цвета ржавчины.

— Мне нравится твоя рубашка! — воскликнула Гвен. — Как тебе идут эти цвета. Ты здесь ее купил?

Эми догадалась, что рубашку подарила Холли. Сам Джек никогда бы не выбрал такую, он бы купил цвета морской волны.

— Ее прислала Холли, — ответил он. — Я рассказал, как здесь холодно, и она прислала мне пару рубашек. Она говорит, что ей наплевать, замерзну я или нет, но она не сможет появиться со мной на людях, потому что я очень плохо одеваюсь.

— Ты одеваешься не плохо, — возразила Гвен. — Просто у тебя нет чувства цвета.

— Нет, Гвен, — вставила Эми, — он одевается плохо.

— Видимо, да. — Гвен вздохнула, затем оживленно за-говорила: — У нас тонна багажа. Хэл пошел в хозяйственный магазин и принес оттуда роскошнейшие картонные коробки, а я заполнила их все до единой.

В аэропорту Хиббинга не было автоматизированной службы подачи багажа. Его выгружали из самолета вручную, перевозили в здание аэровокзала, а там переправляли туда, где его выдавали те же люди, которые продавали билеты. Чемоданы Гвен и Эми прибыли довольно быстро, но коробки Гвен выгрузили из самолета последними.

Пока они ждали, к Джеку подошли несколько человек поговорить. Он познакомил их с Гвен и Эми.

— Это моя мама, а это ее падчерица Эми.

— Ты многих знаешь, — заметила Эми, когда они выносили багаж на улицу.

— Не так уж многих. Я по-настоящему подружился с лесорубами и работниками аэропорта.

— Почему? — спросила она. Насколько ей было известно, никто к Джеку в гости не прилетал.

— Беру уроки летного мастерства.

Он быстро пошел на парковку, чтобы подогнать свой грузовик. Эми убеждала Гвен остаться внутри аэровокзала, но та отказалась. Если Эми может ждать с багажом на улице, то и она может. Минуту спустя грузовик Джека подкатил к бордюру. Он вылез из кабины и откинул задний борт, чтобы грузить вещи.

Эми передала ему первую коробку.

— Ты учишься летать на вертолете?

— Пока нет. Оказалось, что водить вертолеты трудно, лучше начать с винтовых самолетов. Поэтому я приезжаю сюда пару раз в неделю, иногда чаще.

Гвен прислушивалась. Она тоже казалась довольной.

— Значит, через пять лет ты будешь владельцем службы, перевозящей пассажиров на Луну?

— Нет, думаю, с бизнесом я пока завязал. Я веду переговоры с Красным Крестом. Как только я научусь водить вертолет, они, вероятно, смогут использовать меня в местах катастроф.

— Джек! — Гвен в изумлении посмотрела на сына. — Красный Крест? Я понятия не имела, что ты думаешь о чем-то таком!

— Я и не думал. Это все Эми. Как видно, она не может появляться со мной на людях, потому что я не представляю никакую общественную службу.

— Это верно, — согласилась Эми, — Но еще мне не нравится, как ты одеваешься.

Гвен все качала головой, но не потому, что не одобряла, а потому, что никак не могла прийти в себя от изумления.

— Я знаю, папа хотел, чтобы я пошел на флот, — сказал Джек, — но мне эта идея казалась не слишком привлекательной.

— Знаю, — пробормотала Гвен. — Я всегда это знала.

— Но мне кажется, что тут все будет в порядке. Поскольку какое-то время мне не нужно беспокоиться о деньгах, я могу работать на добровольных началах и, держась на приличном расстоянии от бюрократии, спокойно заниматься добрым делом.

— Это может тебе подойти, — неторопливо проговорила Гвен и с благодарностью сжала ладонь Эми.

Обе они поняли, что случилось. Работая здесь, в безмолвных лесах, Джек нашел свое призвание. Я буду делать что-то настоящее, папа. Ты бы мной гордился. Я тебя не подвел.

Время в пути пролетело быстро. Несмотря на то что Джек всю дорогу подробно описывал, чем он занимался, несмотря на то что он сказал, что ему помогали двое мужчин, Эми все равко поразилась, когда они добрались до озера. Большой гараж, в котором хранилась лодка Джайлса и десятилетней давности банки с непригодной краской, Джек превратил в приятное и удобное обитаемое помещение. Он утеплил стены и обил их сосной. Увеличил окна, выложил пол кафельной плиткой и поставил две печки — одну элегантную и дающую много тепла, другую старую, массивную, обитую железом громаду с конфорками и резервуаром для воды сбоку.

У одной из стен были установлены плита для готовки, раковина и рабочий стол.

— Все поставила женщина с лесоразработок, — объяснил Джек, — с таким расчетом, чтобы работать могли сразу два или три человека.

План был такой. Когда приедут Хэл и Гвен или любая другая небольшая компания, они смогут готовить и есть в своем доме. Но когда приедут все, придется открывать гараж. Дома останутся в личном пользовании, гараж перейдет в общее.

Хэл попросил Джека не останавливаться на этом и раздобыть новую мебель, что Джек и сделал, наведавшись в комиссионные магазины. Он заказал два комплекта для гостиных, один состоял из дивана, двух больших кресел и нескольких столиков, другой из дивана, еще одного диванчика, рассчитанного на двоих, и разных столиков. У первого обивка была серая, у второго — из твида цвета овсянки, поэтому обе обивочные ткани очень хорошо сочетались друг с другом. Гвен и Эми посчитали это удачным совпадением. Обивка могла оказаться жемчужно-серой и желтовато-коричневой, и Джек все равно купил бы эту мебель.

— Вы не знаете, может, он дальтоник? — шепотом спросила у Гвен Эми.

— Нет. Мы проверяли его, когда он был маленьким. Ему это просто безразлично.

Какая ирония, что ее угораздило полюбить того, кто не…

Она оборвала себя. Полюбить ? Почему она так подумала?

Потому что это было правдой. Каждый раз, когда она видела его или разговаривала с ним, ее захлестывала волна радости… если бы это был только секс, она ощутила бы что-то там, внизу. А это ощущение зарождалось у нее в груди, быстро растекалось по рукам, поднималось по шее. Каждый час, проведенный с ним, все яснее давал это понять. Он всегда будет для нее самым важным человеком, тем, к кому первому она обратится. Ей не нужно быть рядом с ним, чтобы любить его. Надо только, чтобы она была самой собой и он тоже был самим собой.

И что же это означает? Она не знала. Но праздничные дни разъяснят им это. Они проведут День благодарения с семьей и тогда увидят. В воскресенье, когда праздник закончится, они поговорят.

Их нынешняя семья была двумя нитками бус, соединенными браком Хэла и Гвен. И как самые младшие, они с Джеком были последними бусинками в каждой нитке; опасность состояла в том, что оба они могли соскользнуть с нитки и закатиться в какой-то дальний пыльный угол. В этом случае другие бусинки ее семьи тоже соскользнули бы: Йен жил бы в Калифорнии, все еще пытаясь скрепить расползающийся брак, а Феба вынудила бы себя примириться с другим озером.

Но ожерелье — это окружность, и их семья станет замкнутым кругом, только когда сомкнутся и закрепятся свободные концы. И этими двумя концами были Эми и Джек.

Эми не умела думать аналитически, она постигала правду через метафоры. Эта метафора несла совсем другой смысл по сравнению с тем, что все говорили на озере летом. Они с Джеком на самом деле не представляют угрозы для семьи, семья станет крепче, она гораздо больше выдержит, если будет окружностью, а не линией.

Джек превратил гараж в помещение, подходящее именно для этой новой семьи, даже несмотря на то что сейчас оно выглядело безжизненным и чуточку негостеприимным. Не было никаких украшений, и Джек, совершенно неопытный дизайнер по интерьерам, расставил мебель точно так, как она стояла в комиссионном магазине, — серая по одну сторону, коричневатая по другую.

Поэтому Гвен и Эми принялись за работу. Они переставили мебель, перемешав два комплекта. Из чуланов в домиках, из коробок, стоящих под кроватями, они достали покрывала и подушки. С книжных полок сняли часть милых деревянных безделушек, сверкающих камушков и причудливых раковин, которые собирались двумя поколениями детей, отобрали лучшее и украсили столики.

Они продумали, что и как будет делаться, где будут мыть руки, где повесят пальто. Вместо того чтобы протопить другие строения, они спали в гараже. Оба дивана раскладывались, превращаясь в постели королевского размера, и Эми и Гвен спали вместе на одной, а Джек на другой.

Эми еще не сказала Джеку, что любит его, но он и так понял. Он понял это в пятницу, в первую же ночь, как они приехали.

Гвен уже легла, а Эми свернулась калачиком на диванчике перед плитой. У плиты не было романтического открытого огня, но она дарила успокаивающее тепло, а сквозь жаропрочную стеклянную дверцу Эми наблюдала за пляшущими языками пламени.

Джек чистил у раковины зубы. Эми слышала, как он полощет рот, сплевывает, потом убирает туалетные принадлежности.

Затем он подошел к печке и, подцепив ногой ножку диванчика, на котором лежала Эми, передвинул его поближе к огню. Опустился на пол и сел перед огнем, подобрав ноги, локтями упершись в колени и привалившись к основанию дивана.

Его густые, взлохмаченные, кудрявые и такие сексуальные каштановые волосы оказались на уровне талии Эми. Она высунула руку из-под пледа и коснулась этих волос.

Джек замер. У него перехватило дыхание. Он понял.

Он не двигался, не дышал. Пол уходил из-под него, он терчл опору, ему не хватало воздуха и света. Эми чувствовала это так же ясно, как если бы это происходило с ней.

Он опустил голову и закрыл лицо ладонями. Может, он молился?..

Я этого не заслуживаю. Эми читала его мысли так же ясно, как если бы он говорил. Она меня любит, а я этого не заслуживаю.

«Заслуживаешь, — мысленно возразила она. — Заслуживаешь».

Он откинулся назад, взял ее руку и притянул к себе, раскрыл ее ладонь и поцеловал.

— Почему ты на меня не смотришь? — прошептала она.

— Я боюсь, что это окажется неправдой.

— Но это правда.

И сейчас им было этого достаточно. Оба знали, оба верили.

Они никого не ждали до вечера среды, однако днем во вторник услышали на дороге шум автомобиля. Они решили, что это кто-то из соседей, но машина замедлила ход и свернула на их подъездную дорожку. Эми и Гвен переглянулись. Кто бы это мог быть?

Это оказались Хэл и маленькая Клер.

— Я больше не мог ждать, — сказал Хэл, обнимая Гвен и Эми, потом пожал Джеку руку. — Поэтому я провел восьмичасовое занятие, похитил свою спутницу и отправился в путь.

— Мы привезли молоко, — с гордостью объявила Клер. — Я не забыла.

— Чудесно, — улыбнулась Гвен. — Нам пришлось бы туго, если бы ты забыла.

На самом деле проблема состояла не в том, где хранить молоко, а в том, чтобы оно не замерзло.

Семья Фебы должна была уехать из Айова-Сити в среду днем, как только у второклассников закончится праздник в честь Дня благодарения. Они прибыли вечером, в таком па-битом фургоне, что было только хорошо, что Клер появилась раньше, с дедом, — там могло не оказаться места даже для ее худенького тельца.

Никто не успел даже повосхищаться гаражом, не говоря уже о том, чтобы разгрузить вещи, как подъехал третий автомобиль. Это был Йен. Он заехал в аэропорт Хиббинга, чтобы встретить Холли.

Свет фар скользнул по окнам гаража, и все высыпали на улицу. Только у Гвен хватило предусмотрительности накинуть пальто, а остальные приплясывали, потирая руки и плечи, пока машина проезжала между двумя елями. На улице было темно, поэтому разглядеть внутренности машины было нельзя, но Эми передвинулась поближе к двери для пассажиров, чтобы первой приветствовать Холли.

И вдруг она воскликнула:

— Ник!

Действительно, из машины выбирались три взрослых фигуры: Йен, Холли и — совершенно неожиданно — Ник. За ними показались дети.

Все утихомирились только минут через пятнадцать. Алекс хотел показать Скотту резервуар для горячей воды. Гиен пришлось подтирать образовавшуюся в результате лужу. Йен был поражен видом гаража, он даже не знал, на что смотреть в первую очередь. Феба и Джайлс умирали от желания осмотреть свой участок, чтобы прикинуть, где ставить дом. Холли рассказывала, что ей до ужаса понравились новые косметические кисточки, которые она купила по настоянию Эми. Элли хотела, чтобы все знали, что великолепными отношениями со своим мальчиком она полностью обязана Нику. Томас разгуливал повсюду, подыскивая новые интересные способы пораниться, а Клер всем твердила, что именно она напомнила дедушке про молоко.

Наконец те, кто хотел узнать, почему приехал Ник, получили такую возможность.

— Не пойми нас неправильно, — начала Гвен. — Мы взволнованы, но это от удивления. Не могу поверить, что мама и бабушка тебя отпустили.

— Ну не то чтобы отпустили… — протянул Ник. — Но они знают, где я, — быстро добавил он. — Я не сбежал.

— Может, расскажешь сначала? — предложил Хэл.

— Все началось, когда я был здесь летом. Я решил, что хочу выяснить, кто же был моим отцом. Просто до смерти захотел.

— Тебе не известно, кто твой отец? — На лице Джека появилась гримаса. — Я никогда не знал, что делает мой отец, куда ушли корабли, с какой миссией, и меня это просто бесило. Но по крайней мере я знал, кто он.

— И какое это имеет отношение к твоему нынешнему появлению здесь? — спросил Джайлс.

— Меня это изводило все больше, ну, то, что я не знаю. Наконец я решил что-нибудь предпринять. Я бойкотирую семейные праздники, пока они мне не скажут или хотя бы пока не скажут юристу, который сообщит мне, когда мне исполнится восемнадцать. Сначала я думал, что просто буду сидеть у себя в комнате, но я и так вес время там сижу. Тогда я позвонил Холли, чтобы узнать, нельзя ли мне добраться до Нью-Йорка автостопом, чтобы повидаться с ней. Она сказала, что вы все едете сюда, и прислала мне билет. Так что если вы рады меня видеть, то благодарите ее. Это ее заслуга.

Холли отмахнулась:

— Да пустяки, что там!..

— Ну и как скоро ты рассчитываешь добиться результата? — поинтересовался Джайлс. — Когда они тебе скажут?

— Достаточно будет одного Рождества, — уверенно изрек Ник. — Они устраивают из Рождества нечто невообразимое, сами делают разные украшения. Они обожают это делать, но притворяются, что все это ради меня.

Эми не могла себе представить, чтобы Ник любовался позолоченными сосновыми шишками и отделанными кружевом летами.

— И что ты сделаешь, когда узнаешь его имя? — спросила она.

— Не знаю. Не думаю, что заявиться к нему на порог — такая уж славная идея. Я не могу добиться от Вэл и Барб, знал ли он, что она вообще беременна. И еще я не хочу, чтобы кто-нибудь думал, будто мне нужны деньги. Может, лучше сначала с ним поговорит кто-нибудь другой, адвокат, например.

— Это мысль, — сказал Джайлс. — А учитывая, что среди твоих родственников три юриста…

Джек перебил его:

— Мне почему-то кажется, что «кто-нибудь другой» — это я, — Это мог бы сделать и я, — вставил Йен. — Но я не юрист.

— А как насчет меня? — Эми стремилась во что бы то ни стало перестать быть младшей сестрой. — Я тоже не юрист, но если я позвоню отцу Ника, он наверняка перезвонит мне.

— Вот это верно, — сказала Гвен. — Поверьте мне, кому-кому, а Эми перезванивают. Знаете, я хочу поставить на это деньги. Вы все трое звоните примерно в одно время, и, держу пари, Эми он перезвонит первой.

— Мы тут о моей жизни говорим, а не о скачках, — заметил Ник, но он явно был доволен проявленным к нему вниманием.

— Не могу сказать, что я рекомендовал бы лошадиный подход, — произнес Джайлс, — но мы, конечно, все сделаем, чтобы ты поступил правильно.

— И если он захочет с тобой познакомиться, — добавил Хэл, — помни, что мы всегда тебе поможем. Всегда найдется место за семейным столом.

— Может, у него семеро детей, — сказал Ник.

Хэл хлопнул его по плечу и улыбнулся.

— В этом-то и состоит вся прелесть быть мужчиной, — заметил он. — Ты говоришь вещи типа «всегда найдется место за семейным столом», а потом женщинам приходится делать всю работу.

Ник ухмыльнулся:

— Должно быть, у меня было неправильное представление о семейной жизни.

Становилось поздно. И хотя никому не хотелось выходить на холод, Гвен ясно дала понять, что ни один чемодан не будет распакован в гараже. Все должны были ночевать в домах.

Ни «ночлежку», ни крытую веранду бревенчатого дома нельзя было прогреть настолько, чтобы там можно было спать, поэтому Эми и Джек перетащили двухъярусную кровать в главную комнату бревенчатого дома. Феба и Джайлс должны были занять одну из спален в новом доме, Йен располагался в другой. Детей укладывали на полу в этом же доме. Эми и Холли получили спальню в бревенчатом доме, Элли легла там на диване, а Ник с Джеком заняли двухъярусную кровать.

— Мы в последний раз так теснимся, — сказала Феба, собирая множество вещей, которые ее семья уже успела разбросать по гаражу. — Наш дом будет готов следующим летом. Тогда Йен с семьей сможет селиться в новом доме, а Эми, Холли и Джек — в бревенчатом.

— Мне не обязательно жить в новом доме каждый год, — тут же отозвался Йен.

— Мы можем по-прежнему меняться.

— Вы еще не знаете, как световые люки Джека преобразили бревенчатый дом. — Феба видела их, когда была здесь в октябре. — Новый дом теперь кажется не столь уж заманчивым.

Утро Дня благодарения выдалось холодным и ясным. Еще не встав с постели, Холли и Элли оценили прелесть световых люков. Джек поставил их четыре — один в спальне, один на кухне и два в гостиной. Яркие полосы света проникали сверху, растекались по полу и играли на бревенчатых стенах. Этот дом был спланирован хуже нового, но он, вне всякого сомнения, был намного красивее.

— Кажется, я могла бы лежать здесь вечно! — ог полноты души вздохнула Холли.

— А я нет, — заявила Эми, хотя ей нравилось лежать в лучах света, зная, почему Джек прорубил эти окна. Он надеялся, что они скажут ей, что он ее любит. — Мне нужно пописать.

— Зачем вы только сказали, тетя Эми, — простонала Элли с дивана в гостиной. — Я так старалась об этом не думать!

Они выбрались из-под одеял и с визгом бросились в туалет. Волна холодного воздуха, встретившая их, когда они выскочили из дома, только усилила их нетерпение. Но Гвен и Джек встали уже больше часа назад, поэтому в гараже было тепло, а на одной из печек, в кастрюле с горячей водой, красовался белый эмалированный кофейник на двадцать чашек, какие обычно показывают в вестернах.

Хотя от холода на улице стыли мозги, вес остальное оказалось на удивление просто. Гвен поставила на маленький боковой столик кружки, сливки, сахар, положила ложки, чтобы любители кофе не сновали по кухне и не оттирали поваров от плиты. Столами служили столы для пикника, принесли сюда и лавки, чтобы не собирать стулья для каждой трапезы. На плите стояли емкости для посуды, полные мыльной воды, и все складывали грязные тарелки прямо в воду. Потом дети мыли посуду на столе для пикников, а в раковине взрослые мыли сковородки и кастрюли.

Женщины провели день за готовкой, и Эми не скрывала своего удовольствия от того, что именно она знает, где что лежит.

— Конечно, долго это не продлится, — сказала она Фебе. — К завтрашнему дню ты уже будешь все знать лучше меня, но сегодня торжествовать буду я.

— Можешь торжествовать сколько хочешь, — отозвалась Феба. — Но в ответ ты должна пообещать мне не смеяться, потому что пока ты превращаешься в меня, мне кажется, я превращаюсь в тебя.

Элл и оторвалась от резки сельдерея и выразительно посмотрела на мать.

— Нет, мам, не превращаешься. Даже издали.

— Элли! — Смеясь, Феба шлепнула ее по руке. — Что ты такое говоришь?

— Правду, — ответила Элли.

— Она слишком много времени проводит с Ником, — пояснила Холли. — Он оказывает на нее дурное влияние. — Потом посмотрела на Фебу. — У меня все же еще есть надежда на ягодицы Эми. А что перенимаете от нее вы?

— Одежду. Знаете, мы решили не наряжаться на День благодарения. — Обычно все они надевали вечерние платья, но трудно было представить себе поход в туалет в атласных туфлях на шпильках, поэтому поступил приказ вечернюю одежду не брать. — Во вторник днем я поняла, что мне будет очень этого не хватать.

— Жаль, что вы мне не сказали, — заметила Холли, — я бы что-нибудь привезла.

— Я подумывала позвонить вам, но тогда без нарядов остались бы Гвен и Эми.

— Мы бы не расстроились, — сказала Гвен.

— А я бы расстроилась, — возразила Эми. Может, она и стремилась изменить свою роль в семье, но никакие радужные перспективы не заставят ее отказаться от титула «Самой нарядной». Надо соблюдать приоритеты.

— Да знаю, — произнесла Феба. — Поэтому у меня появилась одна мысль… понимаю, что это глупо, но Джайлс одобрил, — такая нерешительность была не в характере Фебы, — и в комиссионном магазине мне дали уйму вещей, от которых они не могли избавиться, а у нас в машине нашлось местечко.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — сказала Холли.

— Зато я понимаю. — Эми всплеснула руками. — Мы нарядимся!

Так и вышло. Феба съездила в местный комиссионный магазин и набила четыре больших пластиковых пакета роскошной ерундой. На нее это действительно было не похоже.

Получилось весело. Поначалу Холли и Йен просто помогали, но не прошло и нескольких минут, как и ими овладела легкомысленная игривость. Только два младших мальчика не испытывали желания переодеваться.

Джайлса предупредили, чтобы он привез смокинг, а за смокингом Хэла Фебе пришлось съездить в Липтон. Поэтому эти двое были одеты подобающим случаю образом, за исключением сорочек. У Джайлса она была в желто-красных разводах, а Хэлу досталось чудовище семидесятых — бледно-голубая, с окаймленными черным кантом рюшами. Узкие углы воротника были такими длинными, что Хэл намеревался дырявить ими индейку. Джек остался в джинсах, надел одну из подаренных Холли рубашек, в коричневых тонах, но дополнил свой наряд гофрированным красным кушаком, в складках которого прыгали маленькие пластмассовые Санта-Клаусы и олени. Был еще такой же галстук-бабочка, но Джек, добрая душа, отдал его двухлетнему Томасу. Себе он выбрал шелковый галстук-бабочку в виде бутылки шотландского виски «Гленфиддик». Йен щеголял в черном на красной подкладке плаще Дракулы, а Ник облачился в серебристый костюм в форме конфеты «Херши-киссиз», какой надевают на Хэллоуин.

Младших девочек нарядили в бальные платьица пастельных тонов. Элли и Гвен надели ансамбли для коктейлей в стиле пятидесятых, высокий разрез спереди на их желтых юбках позволял увидеть короткие черные лосины. Платье Холли было отделано ядовито-зеленым бисером; никто точно не знал, какого цвета мышьяк, но сообща решили, что ей следует держаться подальше от мест приготовления пищи. Феба выбрала себе белое с зеленовато-серым оттенком атласное платье с драпировкой и косым вырезом, в котором Хэл моментально узнал — или притворился, что узнал, — самодельную копию платья Элеоноры Рузвельт, выставленного в Зале первых леди в Смитсоновском институте. Эми остановила свой выбор на кринолине с верхней юбкой из гофрированной пурпурной тафты, на подоле которой осталось большое пятно от воды. Она разорвала надвое алую шаль и обернула одну половину вокруг торса, умудрившись сложить ткань так, чтобы спереди образовался интригующий V-образный вырез. Вторую половину она повязала на шею в виде шарфа. Все тут же принялись говорить ей, что она выглядит чересчур хорошо, что ее наряд слишком похож на обычную одежду. И поскольку Эми сразу же замерзла, она стянула шаль, стащила у Джека шерстяную рубашку коричневато-табачных тонов и перехватила ее в талии серебряным эластичным поясом с блестками. Все согласились, что теперь ее наряд больше отвечает духу этого вечера.

Затем Феба принесла потертый бархатный футляр для украшений и позвала к себе младших девочек. Эми тоже подошла. Ей захотелось увидеть, что принесла Феба. Булавка, украшенная цветами американского флага, стала бы отличным завершающим штрихом ее наряда.

Но украшения оказались не из магазина подержанных вещей. На атласной подкладке цвета слоновой кости приглушенно мерцапи гранаты Элеоноры — перегруженный отделкой гарнитур в некрасивой оправе, которой так восторгалась в детстве Эми.

Она на самом деле была безвкусной.

Клер и Эмили взвизгнули.

— Ой, можно поносить? Можно? Пожалуйста, пожалуйста!

— Только осторожно, — сказала Феба.

Гарнитур оказался достаточно большим, и каждой из девочек досталось по браслету и огромной броши. Уши у них проколоты не были, и Феба прикрепила серьги к заколкам для волос и украсила ими головки девочек. Ожерелье было только одно, и Феба разрешила им носить его по очереди.

— А есть ли какая-то возможность и мне встать в очередь на ожерелье? — спросила Эми. — Я всегда хотела его поносить.

— Оно им наскучит еще до конца ужина, — отозвалась Феба, — и ты сможешь делать с ним все, что твоей душе угодно. А пока… нам надо, чтобы ты села и закрыла глаза.

— Я? Зачем? — Эми заметила, что к ним, держа руки за спиной, подошла Элли. — Ладно. — Она села на одну из лавок. Ее пурпурная юбка из тафты заняла место, которого хватило бы на трех человек.

Она почувствовала что-то холодное на горле, а потом теплые пальцы на шее сзади.

— Теперь можешь открыть глаза, — сказала Элли.

Элли держала перед ней ручное зеркальце. Эми посмотрела на себя. В распахнутом вороте рубашки Джека, как раз под ключицами, матово поблескивали пять прямоугольной формы опалов, разделенных крохотными бриллиантиками, — ожерелье ее матери. Простое и элегантное, оно было подарено матери Элеоноры, Эминой бабушке, в год ее первого выхода в свет в Лондоне. Феба держала в руках такие же серьги.

— Я привезла для тебя и топазы, — сказала она, — но они не очень подходят к этой рубашке.

— Феба… — Эми не находила слов. — Не надо было этого делать.

— Я так решила. Она была и твоей матерью.

Эми почувствовала, как защипало глаза и в горле застрял комок. Ей захотелось плакать. Последние два года Феба присвоила себе память об Элеоноре, словно та была только ее матерью. Теперь она облегчала свое горе.

Подошел Хэл и обнял дочерей за плечи. Видимо, Феба сказала ему, что отдает Эми драгоценности.

— Может, я покажусь вам старым дураком, но ваше сближение — это огромная радость для меня. Я всегда считал нас сплоченной семьей из-за озера, думал, что мы близки, потому что у нас есть это чудесное место, где все мы проводили так много времени. Потом я познакомился с Гвен и ее детьми. У них не было такого особого места, как это, но они ближе друг к другу, чем когда-либо были мы. Место, каким бы оно ни было особым не может сплотить людей. Вместе их должны удерживать взаимные чувства. Жаль, что моя речь получилась в духе открыток «Холлмарк», но кажется, я по-другому не умею.

— Однако «Холлмарк» продает каждый год миллионы открыток, и это что-то значит, — возразила Эми, которой нравились эти открытки. — Во многих из них просто приятные слова, а в других написано то, что на самом деле важно.

— Мне нужна помощь! — позвала из кухни Гвен. — Кто-то еще, кроме Ника.

Она пыталась вытащить из духовки индейку, а ее помощник совершенно беспомощно стоял рядом, смущенный своим полным невежеством в этом вопросе и опасаясь, как бы его костюм не загорелся.

Как обычно, мужчины подоспели на помощь, когда все уже было почти сделано. Пока не подошло время переодеваться, пользы от них не было никакой, они целый день изучали чертежи Джайлеа и совершали пешие прогулки до подготовленного на Краю места.

После ужина они снова вернулись к этим планам — по-видимому, строительные чертежи приносили им столько же удовлетворения, что и футбол, — и Эми тоже пошла взглянуть на них. Она ничего не понимала в строительстве, но это не имело никакого значения. Планы было только предлогом, чтобы посидеть рядом с Джеком.

Джайлс объяснил ей устройство дома. Он будет небольшим, с совмещенной кухней и гостиной и двумя маленькими спальнями позади этого помещения, а в мансарде будут еще две спальни. Стена, обращенная к озеру, почти сплошь будет состоять из окон. В сторону пляжа шел широкий настил.

Планы были начерчены рукой профессионала, но стол усеивали листки желтой бумаги, на которых мужчины делали пометки. Она узнала на одном из них почерк Джека. Это был черновой чертеж целого комплекса. Она смогла определить три сооружения: сам дом, дровяной сарай и туалет, но там был еще один квадратик, гораздо меньше дома, но больше, чем остальные, нарисованный в пустом углу участка.

— Что это? — спросила она и, не дожидаясь ответа, взяла еще один листок, лежавший рядом.

На нем был нарисован совсем небольшой домик, на одну спальню. Теперь Эми уже разобралась в архитектурных обозначениях. В доме должна была быть дверь, окна на три стороны, небольшая печка и три газовые лампы.

— Что это? — повторила она свой вопрос.

Джек посмотрел поверх ее плеча.

— Мама и Холли об этом еще не знают, только Хэл, но я бы хотел построить этот домик для своей сестры. Она привыкла к уединению, к покою. Джайлс сказал, что не почувствует себя уютно, пока не начнет строить лодку. Мне кажется, если у Холли будет здесь свой коттеджик, она полюбит это место так же, как уже полюбили мы с мамой.

Эми обернулась на Холли, которая сидела за карточным столиком и играла с Ником в двойной солитер. Мягкий газовый свет приглушал ядовитый блеск бисера на ее платье.

Эми дотронулась до опалов. С начала лета все изменились. Феба стала мягче. Джайлс не боится отстаивать свои права. Иен снял шоры. Элли стала более уверенной. Ник готов признать, что есть вещи, которые ему небезразличны. Эми научилась жить в лоне семьи. И главное — они с Джеком полюбили друг друга.

Изменились все, кроме Холли — спокойной, организованной, сдержанной Холли. Она может так никогда и не измениться, она может навсегда остаться элегантной горожанкой, чей теплый цвет волос не имеет никакого отношения к ее сути. Но если изменится, поняла Эми, это начнется на озере.

— Разумеется, — медленно произнес Джайлс, — бревенчатый дом становится теперь не домом Эми, Холли и Джека, а только Эми и Джека.

Эми метнула взгляд на Джека. Он в это время складывал бумаги и вдруг принялся делать это очень тщательно, как следует выравнивая края стопки.

— Вам, кажется, нужно разрешение? — продолжал Джайлс. — От Хэла и Гвен вы его не получите. Они в такие вещи не вмешиваются. Романа у вас быть не может, вы это знаете. На самом деле у вас и ухаживаний долгих не будет. Вы не можете жить как нормальные люди. Вы не можете плескаться на мелководье год или сколько там еще, вы нас всех забрызгаете. Вам обоим надо сразу прыгать на глубину. Но если вы хотите пожениться и если вам нужно разрешение, то я вам его даю. — Он поднялся. — Ну а теперь, думаю, вам есть о чем поговорить. — Он повернулся в сторону комнаты и возвысил голос, чтобы все его услышали: — Давайте играть в шарады. — И в качестве прощального жеста вылил свое красное вино в пиво Джека. Рубиновая жидкость опустилась вниз, а потом перемешалась с янтарным напитком.

— Он считает, что нам надо пожениться, — прошептала Эми.

Джек кивнул:

— Я знаю.

— Наверное, это все время было нашим единственным выбором — брак или ничего.

Джек кивнул:

— Я знаю.

— Но этим летом… я говорила не о браке.

Джек кивнул:

— Я знаю.

На другой половине комнаты кричали дети. Им понравилось предложение играть в шарады. Эмили вскочила так быстро, что случайно толкнула игровой столик, и все стоявшие на нем фишки посыпались на пол.

— Может, ты перестанешь повторять, что все знаешь? — негромко произнесла Эми. — И скажешь мне, что ты думаешь?

Алекс выигрывал эту партию, и шарады казались ему не такой уж заманчивой идеей. Он считал, что надо вспомнить, где стояли фишки, и закончить игру.

— Я знаю, где стояли мои фишки! — доказывал он.

— Они стояли не здесь! — Не успевал он поставить их на столик, как его сестра Клер тут же сбрасывала их оттуда. — Ты продвинулся не так далеко.

— Нет, продвинулся!

— Нет!.. — Брат и сестра уже дрались.

Джек посмотрел на них через плечо, затем склонился к Эми.

— Я всегда считал, что если когда-нибудь женюсь, то сделаю это через три дня после первой встречи. Поэтому, по моим стандартам, наше ухаживание длится почти вечность.

Если бы они были не из одной семьи, все было бы по-другому. Но если бы они были из разных семей, они никогда бы не встретились.

К детям обратился Джайлс:

— Эмили не хотела толкать столик, Алекс. Я понимаю, что тебе не нравится то, что случилось, но надо с этим смириться. Ты хочешь играть в шарады или нет?

— Хочу, — ответил Алекс, — но сначала я хочу закончить эту партию.

Неужели и другие пары вот так решали свое будущее? Да, здесь было шампанское, но оказалось, что возлюбленный Эми не любит его и пьет пиво, которое сейчас смешано с красным вином. Горели свечи, и полыхал огонь, но это была естественная необходимость, без них все замерзли бы и натыкались на мебель. Дети препирались на полу. Гвен с Хэлом сидели на диванчике для двоих, край желтой атласной юбки отогнулся и лег на колено Хэла. Джайлс отрывал полоски бумаги для шарад, Феба собирала карандаши, платье Элеоноры Рузвельт, к несчастью, было с небольшим шлейфом, и все так и норовили на него наступить. Йен показывал Элли, как пользоваться таймером в его часах. Холли и Ник закончили игру и домывали несколько оставшихся тарелок.

— Я не брошу фигурное катание, пока не буду к этому готова, — сказала Эми, — а это означает, что я буду в разъездах.

— А я не могу обещать, что продержусь на одном месте или на одной работе дольше нескольких лет.

Это ее не волновало.

— У наших детей наверняка будут плохие оценки за посещаемость.

Но они будут путешествовать, они увидят Европу, будут разъезжать в лимузинах, жить в местах катастроф.

Эми протянула руку. Джек накрыл ее ладонь своей. И что с того, если они не знают точно, где станут жить, что делать каждую минуту в следующие пятьдесят лет? Они пустятся в это приключение вместе.

делать каждую минуту в следующие пятьдесят лет? Они пустятся в это приключение вместе.

— Я бы тебя поцеловал, — сказал Джек. — Но если кто-нибудь увидит, Джайлсу уже не удастся организовать шарады.

— Мне кажется, всем будет очень приятно, — отозвалась Эми.

— Не могу сказать обо всех, но маме и твоему отцу — да… Холли, Фебе и Йену тоже… честно говоря, не думаю, чтобы это как-то заинтересовало Скотта и Алекса, и если у нас будет свадьба, их заставят надевать парадные костюмы и они только разозлятся.

Это была истинная правда, но оставались Эмили и Клер, которые будут в восторге от роли младших подружек невесты.

— А как же ты? — спросила Эми. — Ты не разозлишься, если мы заставим тебя нарядиться для свадьбы?

— Я буду в этом. — Джек дернул свой кушак, отчего пластмассовые Санта-Клаусы пустились в пляс.

Усилия Джайлса наконец увенчались успехом. Дети укладывали фишки в коробку, готовясь разыгрывать шарады. Алекс и Скотт верещали, что хотят быть капитанами и хотят сами набирать команды.

— Нет-нет! Для Джека и Эми будет слишком унизительно, если их выберут в последнюю очередь, — сказал Джайлс. — Мы разделимся так — мужчины против женщин.

Все поднялись, и мужчины стали собираться рядом с Ником, а женщины около Элли.

— Я не очень-то силен в шарадах, — сказан Джек, обращаясь к Эми, — но боюсь, у нас нет выбора. — Он поднялся, допид последний глоток пива и поморщился — он забыл о красном вине, которое Джайлс вылил в его стакан. — Послушай, лед на озере очень толстый, все ходили там целый день. Если я завтра расчищу площадку, ты покатаешься для меня?

Так как она приехала прямо с соревнований, коньки у нее были с собой.

— С удовольствием.

Холли знаками призывала их занять места. Эми прикоснулась к руке Джека и направилась к женской команде. Ее пурпурная юбка зацепилась за лавку. Джеку пришлось наклониться, чтобы освободить се.

Завтра они скажут всем. Она будет кататься на озере, и потом они скажут семье, что собираются пожениться.

Она не сможет покататься как следует. Лед будет неровным, пространство маленьким. Но это не важно. Она будет кататься на озере. После того как она столько лет боялась этого места, потому что не могла здесь кататься, теперь она сможет.

Она села со своей командой. Холли и Фебу переполняли идеи, Элли торопливо их записывала. Гвен помогала младшим девочкам вытаскивать из волос заколки и одновременно комментировала предложения Холли и Фебы. Эми добавить было нечего. Рубашка Джека согревала ее руки, прохладные опалы матери напоминали о себе, едва касаясь ее шеи, а юбка из тафты шуршала при каждом движении.

Завтра она будет кататься на озере.