Глава XXVI

ПАРДАЛЬЯН В МОНАСТЫРЕ

Расстанемся с Екатериной Медичи, погруженной в глубокие размышления. Оставим и Моревера — о последствиях его предательства мы расскажем позже. Перенесемся же, дорогой читатель, из Блуа в Париж.

Прошло уже несколько дней с тех пор, как герцог де Гиз со свитой отбыл в Блуа. В столице было неспокойно.

Во дворце Фаусты недели через полторы после отъезда Лотарингцев также начали собираться в путь. Фауста получила письмо, переданное Моревером, и решила отправиться в Блуа. Во-первых, она хотела находиться рядом с Гизом, чтобы поторопить его, если потребуется, и поддержать в минуту колебаний… С этого человека, отличавшегося неуравновешенным характером, вообще следовало бы не спускать глаз, полагала принцесса. Во-вторых, в Блуа ей будет легче скрыть от своих приверженцев последствия предательства Ровенни.

Все было готово к путешествию. Карета уже ожидала у ворот. Двенадцать недавно принятых на службу охранников должны были составить эскорт Фаусты. Двое надежных слуг еще четыре дня назад отбыли в Блуа, чтобы подготовить дом для своей повелительницы.

Итак, Фауста, сопровождаемая верными служанками Мирти и Леа, села в карету. Обе были рады покинуть мрачный дворец на острове Ситэ. В последнюю минуту перед отъездом Фауста бросила долгий взгляд на этот дом, где она провела столько дней, где радовалась и страдала, где размышляла над великими планами и обдумывала грандиозные замыслы. Перед ее мысленным взором возник образ Пардальяна… Но Фауста решительно встряхнула головой: шевалье мертв, и нечего больше о нем вспоминать… Теперь ее сердце свободно!

Наконец Фауста подала знак к отъезду и опустила шторки кареты. Через час экипаж и охрана были уже за городскими воротами и направлялись в Блуа.

Перед тем как выехать через ворота Нотр-Дам-де-Шан, карета Фаусты ненадолго остановилась у якобинского монастыря, расположенного в двух шагах от городской стены. И как раз в это время в Париж через ворота Сен-Дени въехал шевалье де Пардальян. Он не торопился возвращаться в столицу. В Амьене он, например, отдыхал целых два дня. Он ощущал огромную усталость, но вовсе не потому, что последнее время много скитался по дорогам, нет. Шевалье устал не телом, а душой, устал от одиночества… Он чувствовал себя несчастным и всеми забытым…

Лишь две вещи интересовали в этой жизни шевалье де Пардальяна: во-первых, он хотел по заслугам наказать Моревера (шевалье никогда не простил бы себе, если бы эта ядовитая гадина ускользнула от возмездия); во-вторых, он должен был отомстить Гизу за те оскорбления, что герцог нанес шевалье.

Два дня в Амьене Пардальян провел в полной нерешительности. Он провалялся в постели, в бедной комнатке на постоялом дворе. Шевалье не мог ничего делать, он лишь не отрываясь смотрел в потолок и размышлял.

«Предположим, я уничтожу и Гиза, и Фаусту, и Моревера? А что потом?»

Что еще он должен делать в жизни? Для чего вообще живет шевалье де Пардальян?

Пардальян тосковал, потому что его давняя душевная рана все еще не затянулась. Он думал о том времени, когда наконец рассчитается со всеми своими врагами. Куда ему тогда деться? Что предпринять?

— И идти мне некуда… — вздохнул шевалье. — Кто меня ждет? И дома у меня нет…

Может, попросить приюта у молодого герцога Ангулемского и спокойно стареть, обучая фехтованию сыновей Виолетты? А может, лучше провести свою старость у камелька в гостинице «У ворожеи», в обществе госпожи Югетты?

Шевалье чувствовал, что надо бы выбрать последнее. Он всегда с улыбкой умиления вспоминал о Югетте.

— В конце концов, — сказал себе шевалье, — во Франции еще есть дороги, да и в других странах их хватает… есть много мест, где я еще не бывал… И деревья вдоль дорог, и солнце в небе, и облака…

Пардальян подумал о дальних краях, о путешествиях, о приключениях… один, сам себе хозяин, сам себе господин… Он всегда сумеет поставить на место наглеца, помочь несчастному, защитить слабого… И шевалье де Пардальян улыбнулся…

Подъезжая к Парижу, Жан решил, что прежде всего он займется герцогом де Гизом. Следовало выяснить, каковы планы и намерения этого блистательного вельможи.

Прибыв в столицу как раз в то время, когда Фауста выехала в Блуа, Пардальян у первого же встречного узнал, что Гиза в городе нет.

— Ну что же! Поеду в Блуа! — сказал себе шевалье.

Но, похоже, перед отъездом шевалье задумал нанести кое-кому визит. Правда, на улицу Сен-Дени он не поехал. Он не хотел появляться в гостинице, опасаясь, что, встретившись с Югеттой, застрянет в Париже.

Итак, шевалье пересек Сену по мосту Нотр-Дам, проехал по улице Жюиври, а затем через Малый мост выехал на улицу Сен-Жак. В конце ее, недалеко от городской стены, Пардальян остановил коня. У монастыря якобинцев он привязал лошадь к столбу и постучал в ворота.

Открылось маленькое окошечко, и брат привратник спросил, что желает гость, подчеркнув, однако, что монастырь паломников не принимает. Пардальян ответил, что вовсе не просит приюта в святой обители, а хочет повидать одного знакомого. Услышав имя Жака Клемана, привратник вдруг засуетился, тут же распахнул ворота и предложил войти.

— А коня куда поставить? — спросил шевалье.

— Не волнуйтесь Отведем в конюшню к отцу настоятелю, там его покормят.

— Превосходно! — улыбнулся шевалье.

— Будьте любезны, подождите в приемной, а я предупрежу нашего доброго брата Клемана.

Привратник оставил посетителя под присмотром послушника и поспешно удалился. Но направился он не в келью Жака Клемана, а в апартаменты настоятеля Бургиня и доложил, что какой-то дворянин желает видеть брата Клемана.

Бургинь тут же решил, что посетитель послан кем-то из сильных мира сего для обсуждения с Жаком Клеманом великого замысла — убийства Генриха III. Настоятель распорядился немедленно препроводить визитера в келью монаха, хотя обычно монахи принимали гостей в приемной. Достойный отец настоятель рассчитывал выяснить, кто же явился к Жаку Клеману и о чем пойдет речь.

Следует отметить, что! Пардальян не обратил внимания на то, что его появление вызвало переполох в святой обители.

Брат привратник проводил шевалье по узким извилистым монастырским коридорам в келью Жака Клемана.

— Сюда проходите, пожалуйста, — и привратник указал шевалье на полуоткрытую дверь в келью.

Жак Клеман сидел за маленьким столиком и что-то писал. Как наши читатели знают, сын Алисы де Люс пользовался в монастыре неограниченной свободой, которой завидовали остальные монахи. Ему было дозволено держать в келье бумагу и чернила, а также читать.

Когда шевалье вошел, монах обернулся на звук шагов, увидел гостя и очень обрадовался. Он бросился навстречу Пардальяну, раскрыв объятия.

— Хвала Господу! — воскликнул Жак Клеман.

Голос его звучал возбужденно: так часто говорят люди, страдающие нервной болезнью, не знающие душевного спокойствия.

— А до вас нелегко добраться! — улыбнулся шевалье и пожал руку молодому монаху. — Позвольте, я сяду.

Пардальян отстегнул шпагу, присел на краешек кровати и огляделся:

— Как вы здесь можете жить! Похоже на склеп… ведь вы же относитесь к числу чувствительных натур… Посмотрите на вашего доброго брата привратника! Судя по его физиономии, он не из тех, кто заживо хоронит себя в обители, отказываясь от мирских радостей.

Клеман горько улыбнулся:

— Ах, дорогой друг, вы — словно луч солнца, проникнувший в мою темницу. Едва вы вошли в келью, как в ней все ожило. Не скрою, монастырь — место печальное.

— Зачем же вы остаетесь здесь?

— Это не моя воля. Я вырос в обители и всегда жил в монастырях. Я никуда не могу уйти, так решила судьба. Так плющ, выросший у подножия дерева, обвивает именно это дерево. Куда ему еще деться?

Они помолчали, потом шевалье спросил:

— А чем вы занимались, когда я вошел? Я прервал вашу работу?

Жак Клеман густо покраснел и ничего не ответил.

— Хорошо, хорошо, — успокоил его шевалье. — Не хотите говорить — не надо. Я не интересуюсь вашими секретами.

Но шевалье все же бросил быстрый взгляд на разбросанные по столу листы и не смог скрыть своего удивления:

— Простите мою нескромность, но ведь это стихи! Вы никогда не говорили, что любите поэзию…

Действительно, молодой монах писал стихи.

Шевалье довольно бесцеремонно взял один лист и пробежал его глазами.

Монах заметно смутился.

— Однако! — воскликнул шевалье. — Какой пыл… разумеется, религиозный пыл! Я думаю, речь идет о любви к Господу? И к Марии?.. Это к какой же Марии… неужели к Богоматери, богохульник вы этакий?

Монах смертельно побледнел.

— Я иногда развлекаюсь, сочиняя светскую поэзию, — пролепетал он.

Шевалье еще раз прочитал стихи, и тут его осенило.

«Конечно же, это Мария де Монпансье! — подумал он. — Эти страстные признания адресованы герцогине Марии де Монпансье, сестре Гиза!»

И Пардальян сразу все понял:

«Так вот откуда у него такая ненависть к Генриху III! Его попросту толкают на преступление… И я знаю, кто убедил этого несчастного убить короля Франции!»

— Ну что же, — спокойно заметил шевалье, возвращая стихи, — я не любитель поэзии, но, по-моему, написано превосходно. Думаю, особа, которой они адресованы, разделит мое мнение.

Монах взял лист бумаги и спрятал в складках рясы.

— Скажите, — спросил шевалье, — вы наконец оставили те мрачные замыслы, о которых мы говорили когда-то в Шартре?

И Пардальян сделал рукой быстрое движение, словно нанося удар кинжалом.

Жак Клеман ответил тихо, но твердо:

— Вы имеете в виду мой план убить Валуа?

— Да, — сказал Пардальян.

Более всего шевалье удивляло то, что о таких страшных вещах молодой монах говорит спокойно и как бы равнодушно.

— Почему я должен оставить эти замыслы? Валуа обречен, и Валуа умрет… Ради вас, ради уважения, что я питаю к вам, я согласился отсрочить день смерти Генриха III. Но этот день придет, обязательно придет!

Пардальян вздрогнул. В голосе монаха слышалась такая безоглядная решимость, что шевалье понял — Жак Клеман не отступится никогда. Его толкала на убийство не только ненависть. Говоря о смерти короля, Жак Клеман словно впадал в экстаз. Пардальян решил, что отговаривать его не стоит — все равно бесполезно. Да и с какой стати он, шевалье де Пардальян, должен заботиться о короле Франции? Что ему до династии Валуа?

— Пардальян, — продолжал Жак Клеман, — вы попросили меня обождать. Вы сказали, что не хотите, чтобы Гиз, воспользовавшись смертью Генриха, возложил на себя корону Франции… Я не знаю, что вами движет, да и не хочу знать… Пока жизнь Валуа будет нужна вам — я буду слепо повиноваться каждому вашему слову. Но когда Гиз перестанет рваться к престолу и ваши планы исполнятся, я попрошу вас позволить мне выполнить то, что предназначено судьбой… Екатерина Медичи убила мою мать… Теперь сын Алисы де Люс убьет сына Екатерины. И ничто, слышите, ничто и никто не сможет спасти Генриха Валуа после того, как вы придете ко мне и скажете: «Путь свободен! Жизнь Генриха мне больше не нужна!» Может, вы уже сегодня явились в монастырь, чтобы произнести именно эти слова?

— Нет, — ответил Пардальян. — Пока нет. Время еще не наступило!

Именно в эту минуту в коридор, куда выходили всегда приоткрытые двери келий, на цыпочках прокрался почтенный отец настоятель. Он подошел к самым дверям кельи Жака Клемана и стал подслушивать.

— Я подожду, — сказал монах, — я подожду. Но когда вы произнесете эти слова, я пойму, что для Валуа пробил последний час!

«Так я и полагал! — подумал настоятель. — Этот дворянин — один из участников заговора. Именно он должен подать сигнал Жаку Клеману.»

— Нет, я прибыл сюда не за этим, — продолжал шевалье. — Я хочу сделать вам одно предложение и очень надеюсь, что вы согласитесь.

— Какое же это предложение? — с улыбкой спросил монах.

— Давайте вместе съездим в Блуа, у меня там дела.

«Прекрасно. Все идет так, как я и думал» — обрадовался настоятель.

— Поехать в Блуа? — с удивлением спросил Жак Клеман.

— Ну да, в Блуа! Друг мой, с некоторых пор я что-то стал скучать, вот и решил предпринять путешествие, чтобы развлечься. Я уже съездил в Дюнкерк, потом вернулся в Париж. Но в дороге я понял, что одному путешествовать тоскливо. И тут мне пришла в голову мысль: вдвоем нам будет веселее!

— В Блуа! — задумчиво повторил Жак Клеман.

— Понимаю, — веселым тоном заявил Пардальян, — вам непонятно, почему я выбрал именно Блуа. Сейчас там очень интересно… Все королевство съезжается в Блуа… Там король…

«Замечательно!» — воскликнул про себя отец настоятель.

Он окончательно убедился, что визитер подослан Гизами для того, чтобы подтолкнуть монаха к исполнению задуманного.

— Кроме того, — продолжал шевалье, — в Блуа собираются Генеральные Штаты, то есть вся аристократия, представители духовенства и третьего сословия. И наконец, приедет сам герцог де Гиз, — блистательный, могучий, знаменитый герцог!

«Какой достойный дворянин!» — подумал отец настоятель, с одобрением внимая словам Пардальяна.

— А вместе с герцогом, — насмешливо говорил шевалье, — прибудет и его свита. Все сплошь блистательные, любезные и остроумные господа — Бюсси-Леклерк, Менвиль, Моревер и, конечно, братья его светлости — господин кардинал, господин де Майенн… Само собой разумеется, там появится и сестра герцога — герцогиня Мария де Монпансье.

Шевалье расхохотался, но Жаку Клеману было не до смеха. Он схватил Пардальяна за руку и возбужденно спросил:

— Вы говорите… Вы уверены, что эта особа?..

— Что она будет в Блуа? Конечно! Где ж ей быть? Поехали со мной, не пожалеете. Вдвоем гораздо веселей, уверяю вас… Но, я забыл спросить, может, вы не смеете без особого разрешения покидать монастырь?

В этот момент настоятель счел нужным появиться на пороге кельи. Его лицо расплылось в широкой, благожелательной улыбке.

— Ну как, брат мой, вы довольны? Я уверен, что вы с этим господином прекрасно побеседовали. Думается, его советы будут вам полезны… Следуйте им, дитя мое! Прислушивайтесь к мнению достойных людей!

— Но, преподобный отец… — растерялся Жак Клеман.

— Никаких «но»! — прервал его настоятель. — Я уверен, что наш гость плохого не посоветует…

Пардальян был несколько удивлен столь лестным отзывом о своей персоне.

— Я всего лишь посоветовал брату Клеману отправиться в небольшое путешествие.

— В путешествие? Прекрасный совет! — воскликнул Бургинь. — А в каком направлении?

— Я предложил съездить в Блуа.

— Великолепное предложение! Воздух в Блуа просто целебный, меня в этом многие уверяли, а наш дорогой брат Клеман еще болен и слаб, чистый воздух ему просто необходим.

— Вот и я ему говорил то же самое, — заверил Пардальян.

— А я ему приказываю слушаться вас! Поняли, брат мой? Вы последуете совету достойного дворянина. Немедленно собирайтесь в дорогу. Я прикажу, чтобы вам дали мою лучшую лошадь. Примите мое благословение, брат Клеман! Благословляю вас, сударь!

Настоятель удалился, пробормотав:

— Великий день близок…

Пардальян удивленно посмотрел ему вслед и расхохотался:

— Клянусь, никогда не встречал более любезного монаха! Он, стало быть, ваш настоятель? Поздравляю! Итак, едем?

— Да! — взволнованно ответил Жак Клеман.

— Вы меня сопровождаете в Блуа?

Жак Клеман побледнел и молча кивнул головой.

Через полчаса монах явился в приемную в дорожном дворянском костюме. Пардальян уже ожидал его там. У ворот монастыря били копытами две лошади. Пардальян и Жак Клеман вскочили в седла и двинулись в путь.

Глава XXVII

УБИТЬ ИЛИ УМЕРЕТЬ?

Вполне возможно, что Пардальян преследовал какие-то собственные цели, увлекая в Блуа Жака Клемана. Так или иначе, но Париж они покинули вместе и выехали на Шартрскую дорогу, чтобы потом свернуть на Блуа.

Через час после отъезда Жака Клемана и Пардальяна еще один человек выехал из ворот монастыря. Это был уже известный нашим читателям брат привратник. По приказу настоятеля Бургиня привратник (а звали его брат Тимоте) отправился в Блуа, оседлав крепкого мула. Монах вез спрятанное под рясой письмо, адресованное герцогине де Монпансье.

Осторожный настоятель посоветовал монаху ни в коем случае не обгонять двух всадников, скакавших впереди в том же направлении. Совет, впрочем, бесполезный — маловероятно, чтобы монах на муле мог нагнать всадников, ехавших на быстрых конях.

Но оставим пока Жака Клемана, Пардальяна и брата Тимоте — пускай себе спокойно едут к своей цели, а мы тем временем вернемся в Блуа, в покои короля.

Прошла уже неделя с тех пор как Моревер вручил Екатерине Медичи письмо и получил взамен вексель на пятьсот тысяч ливров с выплатой на известных нашим читателям условиях.

Всю эту неделю старая королева думала, колебалась, внимательно следила за Гизами и их сторонниками, надеясь по их лицам прочитать тайные мысли.

Наступило воскресенье, двенадцатое ноября. От Луары к холмам поднимался туман и расползался по улицам Блуа. Город был пустынен, а в замке кипела жизнь, и короля осаждали толпы придворных.

К великому удивлению всей свиты — как сторонников короля, так и приверженцев Гиза — из Ля Рошели прибыл гонец. Ненависть к гугенотам объединяла оба враждующих лагеря, и те и другие недоумевали, зачем сюда явился посланник короля Наваррского?

В знак доверия к Лотарингцам и своего расположения к ним король при всех вскрыл письмо Генриха Беарнского.

Выяснилось, что король Наваррский от имени всех протестантов, собравшихся в Ля Рошели, просил, во-первых, вернуть гугенотам конфискованное у них имущество и, во-вторых, предоставить им свободу вероисповедания.

Король прочел послание кузена вслух. Придворные возроптали, раздались неодобрительные возгласы, смешки и даже угрозы в адрес посланца. Тот стоял спокойно, ожидая ответа,

— Что же я должен передать моему повелителю королю Наваррскому? — осведомился гонец, когда шум утих.

— Передайте королю, — ответил Генрих III, — что мы обдумаем выдвигаемые им требования. Когда будет принято решение, мы поручим герцогу де Гизу, главнокомандующему нашими войсками, доставить ответ.

Эти слова были встречены приветственными криками — король, по сути дела, объявлял открытую войну гугенотам. А поведет войска Генрих де Гиз — опора святой церкви!

(Такой ответ повлек за собой непредвиденные последствия. Узнав о словах короля Франции, Генрих Наваррский выступил со своей армией в поход, рассчитывая завоевать силой то, в чем ему отказали.)

Посланник гугенотов холодно поклонился Генриху III и молча и решительно проследовал через ряды придворных. Даже самые нахальные и насмешливые расступались перед суровым протестантом. Звали посланца короля Агриппа д'Обинье.

Вот что произошло в этот ноябрьский вечер.

Король находился в прекрасном настроении: ему очень понравилось, что придворные встретили его слова одобрительными возгласами. Он пробыл в гостиной часов до десяти, беседуя в основном со сторонниками Лиги и оказывая всякие знаки внимания герцогу де Гизу.

Наконец Генрих III пожелал окончить прием. Королевские апартаменты опустели, Его Величество отправился к себе в покои.

Личный лакей подготовил постель для Генриха. Король разделся, накинул просторный халат и отослал слугу, сказав, что кликнет его, когда понадобится погасить светильники.

В этот момент к сыну вошла Екатерина Медичи. Генрих III всегда с тревогой и раздражением ожидал любой беседы с матушкой. Вот и сейчас на его лице появилась недовольная гримаса. Король даже и не попытался скрыть свое недовольство.

— Ах, мадам, — сердито проговорил он. — Я собирался посмотреть бумаги с требованиями, что выдвинули парижане, а потом лечь спать. Право, матушка, чего они только не просят! Совсем обнаглели! Вот соберу армию посильней, нагряну в столицу и наведу там порядок!

Екатерина молча села. Королева-мать, в черном платье, бледная, со светлыми, неподвижными глазами напоминала призрак. Увидев, что матушка расположилась в кресле, Генрих понял, что им предстоит долгая беседа. Он раздасадованно плюхнулся на стул и подумал: «Что ж поделать! Придется мне испить эту чашу до дна!»

Королева поняла, какие чувства обуревали ее ненаглядного сына. Она заговорила печально и взволнованно:

— Генрих, скоро меня не будет. Я избавлю вас от своего присутствия, моя смерть не за горами. Тогда, может, вы будете оплакивать меня. Тогда, наконец, вы воздадите должное матери, которая всю жизнь оберегала и защищала вас. Я любила вас, сын мой, несмотря ни на что, несмотря на вашу черную неблагодарность…

— Знаю, дорогая матушка, знаю, вы любите меня, — почти ласково сказал Генрих III.

— «Дорогая матушка!.. « — вздохнула Екатерина. — Как редко вы называете меня так, Генрих! Ваши ласковые слова — бальзам для моего бедного сердца… Да, я люблю вас, и люблю преданно. Но вы, Анрио, я знаю, равнодушны к собственной матери. Вы только терпите меня. И Карл, и Франциск были привязаны ко мне сильней, хотя их я не любила… И однако, — глухо добавила Екатерина, — я… я знала, что они умирают, но не стала спасать их… Я хотела возвести на престол вас, Генрих!

Екатерина опустила голову и продолжала чуть слышно, как бы беседуя сама с собой:

— Это мне кара, ниспосланная Богом!.. Шестнадцать лет я страдаю, каждый день, каждый час… Я страдаю, видя, что вы не любите, более того, вы боитесь меня… Генрих, знаете, что сказал мне ваш отец в первый день после свадьбы?

— Нет, мадам, но догадываюсь, что вряд ли он клялся вам в любви, — равнодушно произнес король и громко зевнул.

— Я была молода… почти ребенок… Я приехала из Италии радостная и счастливая. Я так мечтала увидеть Париж, я знала, что стану королевой в великой стране. Говорят, я была тогда хороша собой… Про моего супруга мне все твердили, что он истинный король, любезный и приятный человек. Я была готова полюбить его всем сердцем. Одно нежное слово, одна-единственная улыбка — и я стала бы счастливейшей из женщин!..

Итак, нас обвенчали, мы оказались одни в роскошной спальне, и я смотрела на своего супруга с трепетом и нежным волнением. Я вижу его, как сейчас… Генрих II, одетый в белый атлас, подошел ко мне поближе, склонился надо мной и минут пять пристально глядел мне в лицо. Я едва не потеряла сознание… А он брезгливо произнес: «Мадам, от вас же пахнет смертью!»

Генрих III побледнел, а Екатерина Медичи подняла голову и зловеще улыбнулась: