Глава XXI

ПИСЬМО

Всю ночь герцог просидел за столом, охватив руками голову. Услышав шаги камердинера, он очнулся от долгого оцепенения и с удивлением обнаружил, что давно рассвело. Он встал и тихо произнес, словно разговаривая с невидимым призраком, что всю ночь стоял рядом с ним:

— Прощай, прощай, Виолетта! Прощайте, мои мечты о любви! Все умерло… Пусть погаснут, словно свечи на ветру, грезы о сияющем счастье. В моей душе останется только честолюбие… Больше никаких пустых, хотя и сладких фантазий — одно лишь стремление к власти, к славе, к величию!..

Герцог Гиз, влюбленный в цыганочку-певичку… надо же такое придумать!.. Нет, теперь есть только один Генрих де Гиз — завоеватель, повелитель, король! За дело!.. Раз надо переступить через труп, чтобы дотянуться до короны Франции, я готов! Генрих де Валуа умрет!

Герцог распахнул двери кабинета и приказал свите войти.

— Господа! — торжественно обратился Гиз к своим приближенным. — Его Величество король созывает Генеральные Штаты. Духовенство, дворянство и третье сословие уже отправили в Блуа депутатов, они готовятся к торжественной церемонии открытия. Думаю, и нам следует покинуть столицу и направиться в Блуа — там назревают великие события. Итак, в путь, господа! Через час мы выезжаем…

Придворные с поклоном удалились. Каждому следовало поспешить — ведь герцог дал им только час! А Гиз, оставшись в одиночестве, сел за стол и быстро написал следующее письмо:

«Сударыня!

Ваши аргументы так убедительны, что нельзя терять ни минуты. Я приступаю к выполнению Вашего грандиозного плана. Я не собираюсь ждать неделю, я не могу ждать ни одного дня — я со своей свитой выезжаю в Блуа сегодня, сейчас же! Я надеюсь, что буду иметь честь встретиться с Вами в этом славном городке.

Мы должны сделать все, чтобы ускорить наступление великих событий, столь желаемых как мной, так и Вами, — смерти известной нам особы и заключения нашего союза.

Генрих, герцог де Гиз (пока еще только герцог).»

Гиз запечатал письмо, огляделся и увидел, что он ошибался, думая, будто один в кабинете: неподалеку от двери стоял Моревер.

— А вы что здесь делаете? — раздраженно спросил Гиз.

— Монсеньор, — почтительно произнес Моревер, — вы приказали, чтобы я постоянно находился при вашей особе… разумеется, в то время, когда я не занят выполнением ваших конфиденциальных поручений…

Гиз задумался. Он понимал, что в его неприязни к Мореверу немалую роль играла ревность.

— Я отменяю свое распоряжение. У меня были основания дать вам подобный приказ, но теперь… Вы свободны, сударь… И знаете, почему?

— Жду, что ваша светлость разъяснит мне…

— Я отослал вас в Блуа… Догадываетесь, по какой причине?

— Догадываюсь, монсеньор… Чтобы держать меня подальше от бенедиктинского монастыря на Монмартре… Не так ли, ваша светлость?

— Ты прав! — побледнев, ответил Гиз. — Но теперь у меня нет оснований для подозрений. Ее… ее больше нет… И вы можете отправляться, куда вам заблагорассудится!

Герцог пристально взглянул на Моревера, но прочел в его глазах лишь удивление. Похоже, Виолетта действительно была ему совершенно безразлична. Во всяком случае, ни малейшего намека на скорбь Меченый не увидел.

— Ее больше нет?.. — повторил Моревер. — Ах, да! Ваша светлость изволит говорить о цыганочке!

— Ее убили… она мертва!

— Ах, вот как! — с сомнением, но совершенно равнодушно проговорил Моревер.

Гиз положил руку на плечо собеседнику и произнес:

— Так что признаю, Моревер, я, пожалуй, был к тебе несправедлив. Но теперь давай забудем прошлое!

— Счастлив услужить вам, монсеньор. Стало быть, эта цыганка умерла?

— Да, друг мой, — тяжело вздохнув, ответил герцог, — умерла… ее убил Пардальян, это чудовище!

— Да неужели?! — воскликнул изумленный Моревер.

— К счастью, негодяй получил по заслугам и сейчас кормит рыб на дне Сены… Но я-то мечтал собственноручно разделаться с ним!.. Он умер слишком легкой смертью…

Моревер неопределенно хмыкнул.

— Ты что, сомневаешься в моих словах? — удивился Гиз.

— Монсеньор, как я понял, несмотря на долгие поиски, тело шевалье де Пардальяна так и не нашли. Пока я своими глазами не увижу его мертвым, пока я своими руками не зарою его труп, я всегда буду настороже. Поверьте, этот мерзавец может в любую минуту появиться невесть откуда.

— Хорошо бы ты ошибся… Господи, я готов пожертвовать сотней тысяч ливров, лишь бы проклятый Пардальян не воскрес из мертвых!

— Я бы за это и двести тысяч отдал… если бы имел такую сумму… хотя когда-то вы, монсеньор, обещали мне…

— Скоро ты получишь обещанное!

— Так вот, я бы и двести тысяч отдал, лишь бы быть уверенным, что ошибаюсь и Пардальяна нет больше в живых.

— Как же ты боишься его, мой бедный приятель. Теряешь остатки здравого смысла… Впрочем, хватит о шевалье де Пардальяне… Возьми письмо, там, на столе!

Моревер взял запечатанное послание.

— Отвезешь его во дворец принцессы Фаусты, что на Ситэ, да побыстрее! — приказал герцог. — Письмо важное, поэтому ни на миг не выпускай его из рук.

— Монсеньор, я отправляюсь немедленно. Через четверть часа депеша будет у госпожи Фаусты, — ответил Моревер.

Герцог кивнул головой, и Моревер бегом покинул кабинет. Через несколько минут он был уже в седле, и Гиз увидел в окно, как он пустил коня во весь опор.

— Alea jacta est! — повторил герцог де Гиз слова Юлия Цезаря [10].

Отъехав подальше от дворца, Моревер перешел с галопа на спокойный шаг.

— Ишь ты! — процедил он с нескрываемой ненавистью. — Скажите пожалуйста: монсеньор изволил возвратить мне свое доверие!.. Осчастливил, называется… Забыл, как всячески унижал меня… А теперь я, видите ли, должен прыгать от счастья — монсеньор мне все простил! Да если бы я был уверен, что Пардальян действительно умер, Гиз меня больше бы не увидел!.. Нет, не так! Я бы отомстил ему… хотя не очень-то просто мстить такому противнику, как герцог де Гиз…

Ладно, не будем торопить события!

Моревер направился отнюдь не в Ситэ, во дворец Фаусты, а на свою собственную квартиру. Оставив лошадь в конюшне, он поднялся к себе в комнату, запер дверь на два оборота ключа, аккуратно опустил шторы, зажег свечу и, схватив адресованное Фаусте письмо, начал крутить его в руках.

Потом он взял булавку и очень острый нож и, ловко орудуя этими инструментами, вскрыл послание. Похоже, для Моревера подобная работа была делом привычным. Он не торопился, однако же уже через пять минут письмо Гиза оказалось вскрытым, причем печать Моревер не повредил.

Он раз двадцать перечел попавшую к нему бумагу. Он не сразу понял, о чем шла речь, но, поразмыслив, верно угадал, на что именно намекал герцог. И глаза Моревера загорелись зловещей радостью.

Затем посланец герцога де Гиза занялся другим: он принялся переписывать письмо, подражая почерку своего господина. Раз десять начинал он с самого начала, пока наконец не добился того, что его почерк совершенно точно повторял почерк Гиза. Моревер сжег неудачные варианты и высыпал пепел в камин. Потом он очень аккуратно снял с письма герцога печать и ловко прикрепил ее к собственному творению. Он так старался, что на лбу у него выступили крупные капли пота.

— Вот это для Фаусты! — улыбнулся Моревер, любуясь поддельным письмом, на котором красовалась печать Меченого.

— А вот это… — и он с ухмылкой взглянул на настоящее письмо. — Вот это попадет в руки короля Франции, не себе же мне его оставлять! Зачем мне сдался такой важный документ? Я человек маленький…

Он сунул послание Гиза в потайной карман камзола и, держа в руке фальшивку, спустился вниз и прошел на конюшню. Там он сел на коня и направился прямиком в Ситэ. Через несколько минут «письмо Гиза» было уже в руках Фаусты.

Потом Моревер вернулся во дворец Гизов и узнал, что герцог и его свита выехали два часа назад. Моревер помчался во весь опор, часа через три нагнал кавалькаду и поехал в последних рядах. На привале он подошел к герцогу и поклонился; тот вопросительно взглянул на Моревера.

— Все сделано, монсеньор! — произнес негодяй.

Глава XXII

ДОРОГА НА ДЮНКЕРК

Гиз и Фауста ушли, а Пардальян еще долго стоял в коридоре за портьерой. То, что он услышал, потрясло шевалье до глубины души.

«Клянусь Богом, — думал Жан, — как же щедро одарена от природы эта женщина — ум, отвага, честолюбие, великие замыслы и неземная красота… но сколько в ней при этом злобы! Великая воительница!.. Однако о благодарности у госпожи Фаусты более чем странное представление… Не успел я вырвать ее из лап Сикста V, как она натравила на меня Генриха Меченого с его сворой ищеек… Похоже, принцессу Фаусту не переделаешь…»

Пардальян как раз пришел к такому заключению, когда в зале вновь появилась хозяйка дворца.

— Может, стоит обнаружить себя? — колебался шевалье. — Уж очень хочется сказать этой даме все, что я о ней думаю… Но что это с ней? Плачет? Никогда бы не поверил, будто Фауста знает, что такое слезы…

Действительно, Фауста без сил рухнула в кресло, закрыла лицо руками и зарыдала. Охваченный непонятным волнением шевалье уже собирался покинуть свое убежище и подойти к плачущей женщине, когда Фауста подавила рыдания, встала, встряхнула головой, словно отгоняя от себя мрачные мысли, и ударила молоточком в серебряный гонг.

Появился безмолвный лакей и замер в почтительном ожидании. Фауста подошла к столу и принялась за письмо. Видимо, ей нелегко далось это послание: она часто останавливалась и задумывалась, прежде чем написать очередную фразу.

Письмо оказалось длинным. Фауста писала его целый час. Потом она обернулась к лакею и спросила:

— Где граф?

— Ожидает у базилики Сен-Дени, как договорились.

— Отправьте ему это письмо. Он должен его получить завтра в восемь утра. Пусть едет прямо в Дюнкерк. И пусть вручит послание Александру Фарнезе.

Лакей бережно взял переданный ему запечатанный пакет.

— Сообщите графу, — добавила Фауста, — что, когда он вернется, я, возможно, уже покину Париж. Пусть едет в Блуа.

Лакей с поклоном удалился.

«Все ясно! — подумал шевалье. — В письме приказ Александру Фарнезе вступить с армией во Францию, для того чтобы герцог де Гиз поскорей стал нашим королем, а там и императором Европы и властителем Африки и всех прочих частей света… Но мы еще посмотрим, что из всего этого осуществится!»

Тем временем Фауста вышла из тронного зала. Явился другой лакей и погасил светильники. Потом шаги стихли, дворец погрузился в полную темноту, и шевалье решил, что, видимо, его обитатели наконец-то уснули.

Тогда Пардальян с кинжалом наготове выбрался из-за портьеры и двинулся в путь. Он шагал по огромному зданию наугад, блуждал в каких-то закоулках, ступал осторожно, бесшумно, на цыпочках. Лишь через полчаса он оказался в просторном помещении, освещенном слабым светом свечей. Пардальян вгляделся и узнал коридор, выходивший к парадной двери дворца.

То ли Фауста не очень беспокоилась о своей безопасности, то ли привратники оказались предателями и сбежали вместе со слугами, изменившими хозяйке, но в коридоре не было ни одной живой души.

Конечно, снаружи такую дверь взломать было нелегко, но изнутри открыть ее не составляло никакого труда. Огромные засовы не скрипели и отпирались на удивление просто; через несколько минут шевалье оказался на улице.

Как раз в это мгновение на колокольне Собора Парижской Богоматери пробило полпервого. Пардальян аккуратно прикрыл за собой дверь, рассчитывая на то, что отодвинутые засовы изнутри заметят не сразу и, следовательно, не сразу поднимут тревогу. С облегчением вздохнув, Пардальян направился в сторону улицы Сен-Дени; как, конечно же, догадался читатель, путь его лежал к гостинице «У ворожеи», куда наш герой и прибыл без всяких приключений.

Гостиница была уже закрыта; постояльцы и прислуга спали. Но шевалье постучал условным стуком, и минут через десять ему открыла заспанная служанка.

— Ради Бога, ужинать! — воскликнул Пардальян, умиравший от голода.

— Ах, сударь, — взмолилась служанка, — я засыпаю на ходу, какой уж тут ужин!

— Ну. хорошо, иди спи! — улыбнулся шевалье. — Но мне-то хоть постель приготовили?

— Все готово, господин шевалье, вам остается только откинуть одеяло и лечь.

— Прекрасно. Да, не забудь разбудить меня в шесть утра? Разбудишь?

— Конечно, сударь, я ведь встаю в пять.

— Умница! А теперь иди, спи! Но если забудешь, скажу госпоже Югетте, и она тебя выгонит. А я остригу тебе волосы покороче, так что твой суженый больше и не посмотрит в твою сторону. У тебя суженый-то есть?

— Как не быть! — рассмеялась служаночка. — Но не волнуйтесь, сударь, все в этом доме знают — любое ваше желание надо выполнять. У нас, конечно, есть хозяйка, да только настоящий хозяин тут вы!

С этими словами хитрая девица поспешила спастись бегством, а раздосадованный Пардальян проворчал:

— А я-то пожалел эту вертихвостку! Решил, пусть выспится… Бедная Югетта!.. Кажется, ее репутация погибла!.. Что ж, ничего не поделаешь! Но я все-таки умираю от голода и жажды!

Шевалье отправился на кухню, зажег свечи, отстегнул шпагу и снял кожаную куртку. Поскольку гостиницу он знал прекрасно, ему не составило никакого труда отыскать в погребе пару бутылок получше. Потом он принес дров и зажег огонь в очаге. Потрескивали поленья, и, глядя на них, шевалье чувствовал, что его охватывают умиротворение и спокойствие.

— Видели бы меня сейчас герцог де Гиз, Фауста, Бюсси-Леклерк и Менвиль… — иронически усмехнулся шевалье. — Как они гонялись за мной! Все пошло в ход — и шпаги, и аркебузы, и кинжалы… нагнали в Ситэ целую армию, чтобы взять меня живым или мертвым… А вот он я — на кухне, у очага, и собираюсь зажарить омлет… Вот сейчас выберем сковородку побольше, нальем туда масла… А неплохой из меня повар получается! Ох, и посмеялись бы мои высокопоставленные враги!

И тут он действительно услышал за спиной смех.

— Это еще что такое? — воскликнул Пардальян и обернулся.

Он намеревался схватить шпагу, но совсем забыл, что руки у него заняты тяжелой сковородкой. Впрочем, шевалье тут же успокоился — на пороге кухни стояла Югетта и от души смеялась, глядя на шевалье, вооруженного ее кухонной утварью.

Милая хозяюшка забрала у Пардальяна сковородку и с напускной строгостью произнесла:

— Безобразие! Я выгоню эту лентяйку Жильетту!

— Дорогая Югетта, выгонять надо меня, а не ее! Я силой отправил бедную девочку спать — она так клевала носом, что я испугался, подумав: наверняка сожжет мой омлет! Позвольте, я его сам сделаю, прекрасно получится, вот увидите…

— Ну уж нет! — возразила Югетта. — Пока еще я здесь хозяйка.

В мгновение ока Югетта накрыла маленький столик у очага. Через несколько минут Пардальян уже с волчьим аппетитом набросился на омлет, зажаренный Югеттой, с удовольствием запивая его прекрасным вином. А Югетта все подливала и подливала ему…

Поужинал шевалье на славу; редко, к сожалению, выпадали на его долю такие вот спокойные, счастливые часы. Омлет был вкуснейший, вино — выше всяких похвал. Вокруг порхала улыбающаяся Югетта… Шевалье чувствовал себя на верху блаженства…

А милая хозяйка смотрела на него ласково и нежно, смотрела как сестра, как подруга, а не как любящая женщина. Действительно, чего желала Югетта? Видеть шевалье каждый день, заботиться о нем как мать о ребенке, знать, что он счастлив, спокоен, здоров… А о большем она и не мечтала… Впрочем, нет, иногда Югетта позволяла себе грезить о невозможном, несбыточном…

Кто знает, может, со временем шевалье излечится от скорби, справится со своим горем, и тогда… Югетта с искренним уважением относилась к памяти Лоизы, в ее душе не было ревности (ведь бедная Лоиза умерла), но Югетта так надеялась, что когда-нибудь шевалье попытается еще раз обрести семейное счастье!

Что же касается преград, разделявших в глазах общественного мнения Югетту, хозяйку гостиницы, и Пардальяна, дворянина старинного рода, то Югетта о них забывала: ведь шевалье всегда держал себя с ней так дружески-почтительно, в его словах и поступках было столько уважения и внимания!

— А знаете, дорогая Югетта, — сказал шевалье, — ваша гостиница — настоящий рай земной. Тут я отдыхаю душой, становлюсь лентяем… мне хочется здесь задержаться, я начинаю чувствовать, что скитальческая жизнь мне надоела…

— Ах, господин шевалье, — вздохнула хозяйка, — если бы так было на самом деле.

— Так оно и есть, клянусь вам! Что-то устал я носиться верхом по горам и долам — под дождем и под снегом, в жару и в холод. Порой отправляешься утром в путь и даже не знаешь, где доведется пообедать, а тем более — переночевать. И так годами… это становится несколько утомительным, дорогая моя Югетта… Устал я, устал…

— Так что же вы не отдохнете? — с надеждой в голосе воскликнула Югетта. — Гостиница у нас прекрасная, хозяйка, смею надеяться, неплохая, кормят хорошо — так оставайтесь же! Для вас, сударь, здесь всегда найдется лучшая комната, самая вкусная ветчина и доброе вино. Оставайтесь!.. Знаете, как хорошо посидеть зимой вечером у камелька! Снаружи завывает ветер, метет снег, а здесь тихо и тепло… Вы мне расскажете о ваших приключениях… вы начнете так: «Ехал я однажды по дороге, и вот что со мной случилось… « А я буду слушать вас, и мне будет казаться, что и я объехала с вами всю Францию… И, рассказывая, вы словно заново проживете эти бурные годы…

— Ах, Югетта! Прекрасную картину вы нарисовали!.. Так бы и остался у вас навсегда!

— Как я была бы счастлива! — воскликнула хозяйка. — Господи, да вы и сами все прекрасно понимаете!

И Югетта вздохнула и покраснела.

— Понимаю, — улыбнулся шевалье. — Вы не просто прекрасная хозяйка, у вас, к тому же, золотое сердечко. Вы воистину очаровательны, милая Югетта. А кстати, знаете, ведь у вас поэтическая душа!

— У меня?

— Конечно! Вы так поэтично описали картину зимнего вечера! Даже я, старый волк, и то растрогался! Ах, Югетта, поверьте, вы тронули мою душу, так что, боюсь, я теперь не засну. К тому же мне будет очень тяжело покинуть вас и завтра утром вновь оседлать коня!..

— Завтра утром, — упавшим голосом повторила Югетта, опустив глаза и бледнея.

— Да, в семь утра я должен быть в Сен-Дени… Мне взбрело в голову посетить усыпальницу королей Франции.

— Господин шевалье, вы меня обманули! — обиженно воскликнула Югетта, и глаза ее наполнились слезами. — А я уж и вправду поверила… я так надеялась… а вы опять собираетесь в дорогу!

— Правда, дитя мое, правда… — вздохнул шевалье, — но, поверьте, я должен ехать. На карту поставлена моя честь… и, кроме того, я должен рассчитаться с долгами… это очень давние долги… Но я надеюсь, что надолго не задержусь. А потом… если я вернусь… если ничего со мной не случится… и если мне захочется отдохнуть, заверяю вас, я поеду прямиком в гостиницу «У ворожеи» и, не стану искать другого пристанища. Вы прекрасно знаете, Югетта, что теперь у меня никого в мире не осталось, кроме вас. И я люблю эту гостиницу… Здесь я провел молодые годы, здесь все напоминает мне о прошлом… Здесь жил мой отец, и здесь я встретил… Впрочем, что-то я становлюсь сентиментален. Нарисованная вами картина совсем очаровала меня, но тем не менее завтра в шесть утра я должен встать…

— Спокойной ночи, господин шевалье! — грустно произнесла Югетта.

— Спокойной ночи, хозяюшка! — стараясь казаться веселым, ответил шевалье.

Через несколько минут Пардальян уже спокойно спал. Перед тем как сомкнуть глаза, он с удовольствием подумал о заботливой Югетте — его разбудят ровно в шесть, накормят завтраком, конь его будет уже вычищен, дорожная одежда приготовлена. Останется только прицепить к поясу шпагу — и в путь!..

В шесть утра явилась служанка и разбудила Пардальяна. Он сходил на конюшню, оседлал лошадь, потом позавтракал паштетом и вином. После этого шевалье распрощался с Югеттой, пытаясь убедить безутешную хозяйку, что, когда состарится, обязательно вернется в гостиницу «У ворожеи» греться у камелька.

…Пардальян вскочил в седло и умчался, а Югетта еще долго стояла на пороге и смотрела ему вслед.

— Увижу ли я его еще когда-нибудь? — вздохнула прекрасная вдовушка, возвращаясь в зал гостиницы.

В восьмом часу шевалье прибыл к базилике Сен-Дени, оставил лошадь у коновязи и, чтобы его не приметили, зашел в первый попавшийся кабачок. Он расположился за столом у окна и принялся внимательно следить за дорогой.

В полвосьмого появился всадник, скакавший со стороны Парижа. Это был высокий мужчина, хорошо вооруженный, по виду — дворянин. Пардальян тотчас же узнал в нем того самого слугу, которому Фауста передала письмо, адресованное Александру Фарнезе. Всадник спешился и зашел в соседний с трактиром дом. Пробыл он там не более получаса, потом вышел, сел на коня и помчался по парижской дороге.

«Отлично, — подумал шевалье, — письмо в руках у посланца Фаусты. А теперь подождем, пока появится сам этот посланец собственной персоной».

Через десять минут ворота соседнего дома распахнулись, и на улицу выехал какой-то человек. Он двинулся по дороге на Даммартен и миновал тот трактир, у окна которого сидел Пардальян. Шевалье тотчас же выбежал из кабачка, отвязал коня, взлетел в седло и последовал за всадником, не приближаясь, однако, к нему.

«Посланец, конечно, направляется в Дюнкерк, — думал шевалье, — Фауста назвала его графом. Что это еще за граф?.. Хотел бы я знать, как его зовут… Впрочем, к чему? Обойдусь и без имени!»

Всадник пустил коня рысью, и шевалье последовал его примеру, по-прежнему держась в некотором отдалении. Похоже, посланец Фаусты не очень-то торопился. На разбитой дороге, среди рытвин и ухабов, он и вовсе перешел на шаг. Вот тут-то он, видимо, и заметил, что за ним следят, однако не стал погонять коня, а, наоборот, остановился. Остановился и Пардальян. Всадник помчался галопом, потом попридержал лошадь и заставил ее идти рысью. То же проделал и шевалье. Таким образом, посланец Фаусты окончательно убедился в том, что его преследуют.

Он не стал останавливаться в Даммартене, а поехал прямиком в Санлис. В Санлисе неизвестный граф зашел в старинный трактир «Бочка Вакха». Пардальян оказался там минуты через две. Посланец пообедал в большом зале — шевалье утолял голод за соседним столом. Потом посланец удалился к себе, громко приказав слуге разбудить его в восемь утра.

«Прекрасно! — подумал шевалье. — Голову даю на отсечение, что этот хитрец вскочит в пять!»

Отправляясь в свою комнату, шевалье велел приготовить коня к пяти утра. Перед сном Пардальян долго размышлял о происходящем, пытаясь понять, зачем, в сущности, он едет за графом?

— Чтобы забрать письмо, адресованное Фарнезе… Зачем же еще? — ответил Пардальян самому себе.

Да, но как же это сделать?.. Самое простое — это вызвать графа на дуэль и убить его… Нет, слишком просто… К тому же шевалье не хотел ни за что ни про что убивать или ранить совершенно незнакомого человека, который не причинил ему никакого зла. Но письмо, как же забрать письмо?

— Придумаю что-нибудь! — решил в конце концов шевалье. — Например, подойду к этому дворянину, раскланяюсь, сниму шляпу и скажу: «Сударь, будьте так любезны, вручите мне письмо, адресованное лично генералу Фарнезе. Клянусь, мне оно очень нужно. Век буду вам благодарен за оказанную услугу!» Главное при этом — приятно улыбаться… И посмотрим, сможет ли он мне отказать!..

Пардальян заснул и проспал до пяти утра. Разбудил его гостиничный слуга. Шевалье встал и первым делом выглянул на улицу. Одеваясь, он ни на минуту не терял из виду тот кусок дороги, что был виден из окна.

Но посланец Фаусты так и не появился.

— Неужели я ошибся, и он собирается проспать до восьми? — удивился шевалье.

В семь часов Пардальян позвал хозяина.

— Надеюсь, вы не забудете разбудить в восемь того достойного дворянина? — спросил шевалье.

— Какого дворянина?

— Да того, что приехал вчера чуть раньше меня. Нам ехать в одну сторону, и я бы с удовольствием отправился вместе с ним. а то одному скучно… А он, кажется, милый человек и приятный собеседник.

— В таком случае, сударь, мне, право, очень жаль…

— Что значит «жаль»?

— Думаю, и тот дворянин очень бы огорчился… он, наверное, не знал, что вы хотите ехать с ним, и передумал в последнюю минуту.

— Передумал?

— Ну да! Он уехал еще в три утра!

Пардальян едва сдержал проклятие, готовое слететь с его губ, бросился на конюшню и во весь опор помчался в сторону Амьена.

— Вот и доверяй после этого лицемерам! — ворчал он, подгоняя лошадь. — А я-то ломал голову, как бы его не обидеть, забирая письмо… Вот как он отплатил мне за мою вежливость! Пожалуй, мы с вами поссоримся, господин граф!

Он гнал коня так, что ветер свистел в ушах. Но вскоре Пардальян заметил, что его скакун начал уставать. Так он может потерять коня, а денег на покупку другого у него не было. К тому же он очень дорожил своим верным другом, ибо справедливо полагал, что второго такого коня не найдешь.

Поразмыслив, шевалье решил прекратить бессмысленную погоню. Разумнее проехать полями и попытаться сократить путь, двинувшись наперерез посланцу Фаусты. Шевалье доехал до Мондидье и решил часок передохнуть. Он зашел в кабачок, порасспросил хозяина и узнал, что человек, по всем приметам весьма и весьма напоминавший загадочного графа, заходил в это заведение выпить стакан местного вина. Более того, он проехал через Мондидье всего лишь полчаса назад.

— Пора его догнать и отплатить ему за ту шутку, что он сыграл со мной в «Бочке Вакха»! — решил Пардальян.

Через десять минут шевалье уже был в седле; рискуя загубить коня, он опять пустил его вскачь.

«Одно из двух, — думал Пардальян, — или этот человек, которого называют графом, приедет в Амьен раньше меня, или я успею перехватить его до въезда в город. Если он успеет въехать в Амьен, в городе мне его не найти. Тогда придется ловить посланца Фаусты на выезде из Амьена… В любом случае, от меня он не уйдет!»

Пардальян поднялся на вершину холма и увидел впереди крестьянскую телегу, что медленно ползла по ухабистой дороге. Он поравнялся с телегой, и возчик сообщил, что минут пятнадцать назад его обогнал какой-то всадник. Пардальян, прося в душе прощения у коня, опять пришпорил его. Но через десять минут он увидел вдалеке городские стены и башни Амьена и понял, что всадника ему нагнать не удалось.

— Все! Он уже в Амьене! — вздохнул шевалье.

Вечерело. У самых ворот наш герой остановился и задумался. После недолгих размышлений он принял решение и заставил измученного коня шагом идти вдоль городской стены. В Амьен Пардальян въезжать не стал. Он резонно рассудил, что неизвестный граф наверняка остановился на ближайшем к воротам постоялом дворе и теперь следит из-за занавески через окно, не появился ли на улицах города его преследователь.

«Пусть наблюдает! — усмехнулся про себя шевалье. — Пусть рассматривает каждого, кто въезжает в Амьен! А я ему сюрприз приготовлю…»

Объехав Амьен кругом, шевалье выбрался на северную дорогу, ту, что шла на Дуллан и Сен-Поль. Он доехал по-прежнему неторопливо до первого городка на этой дороге — Виллье. Там он оказался уже ночью.

Северная дорога проходила как раз через Виллье. Единственный постоялый двор также размещался при дороге. Так что любой путешественник, следовавший из Амьена на север, неминуемо должен был проехать мимо этого постоялого двора.

Пардальян спешился, отвел коня в конюшню и убедился, что о благородном животном позаботились: вытерли, почистили, поставили в хорошее стойло и насыпали вдоволь овса. Лишь после этого шевалье, буквально падавший с ног от голода и усталости, подумал о себе.