«Да-а-а... – подумал Пардальян. – Надо полагать, у меня, как и у того малого, что сейчас осторожно помалкивает, тоже мозги набекрень, потому что, черт подери, я бы тоже сказал, что это убийство».

Однако аргумент Фаусты возымел свое действие. Было совершенно очевидно – люди, к которым она обращается, принимают ее точку зрения.

– Я пойду еще дальше, – вновь заговорила Фауста со все возрастающей страстностью, – я подхватываю это слово, я принимаю его, но обращаю его к тому, чьей горькой участью нас пытались разжалобить; я говорю вам: король Филипп, который мог отдать приказ схватить, судить, приговорить к смерти и казнить сына дона Карлоса, то есть своего внука (а ведь это не что иное, как узаконенное убийство) – король Филипп завлек своего внука в ловушку и послезавтра, в понедельник, на корриде сын дона Карлоса будет по приказу короля предательски убит, и у меня есть доказательства этому. А теперь я спрашиваю вас: неужели вы позволите подло погубить того, кого вы выбрали своим главой, кого вы хотите сделать своим королем?

За этими внезапными словами последовал настоящий взрыв.

В течение какого-то времени слышались лишь ругательства, проклятия и страшные угрозы в адрес короля Испании. Наконец Фауста простерла руку, желая восстановить тишину. Шум сразу же стих.

– Теперь вы видите, что нам надо нанести удар первыми, чтобы самим не пасть под ударами. Мы защищаемся, и это, думается мне, справедливо и законно.

– Да, – прервал ее герцог Кастрана. – Довольно сентиментов. Или мы женщины, только на то и годные, чтобы сидеть за прялкой?.. Ох! Говоря о женщинах, я совершил сейчас непростительную оплошность и прошу прощения у нашей любезной властительницы. Я был весьма непоследователен и на какое-то мгновение совсем забыл: та, кто освещает нам путь своей гордой мыслью, та, кто старается пробудить нашу мужественность, заражая нас своей неукротимой энергией, есть женщина. Да обрушится позор на головы тех, кто допустит, чтобы женщина первой бросилась в схватку! События развиваются стремительно, сеньоры, теперь не время спорить и колебаться. Пробил час действия. Неужели вы упустите его?

– Нет! Нет! Мы готовы! Смерть тирану! Да славится вовеки наша возрожденная Испания! Долой инквизицию! Спасем прежде всего нашего будущего короля! Умрем за него! Приказывайте!

Все эти возгласы, казалось, сталкивались, смешивались, отскакивали друг от друга и метались в воздухе дикие, яростные, полные исступленной решимости. На сей раз присутствующие в зале по-настоящему разбушевались – Фауста чувствовала, что они готовы на все. Один только знак – и они устремятся по тому пути, какой она им укажет.

– Я принимаю это как вашу торжественную клятву] – сурово сказала она, когда вновь воцарилась тишина. – Итак, перед нами два факта первостепенной важности. Во-первых, предполагаемое убийство вашего главы. Если, ради величия этой страны, мы желаем, чтобы он взошел на трон, то ему нужно непременно сохранить жизнь. Значит, он будет жить. Мы спасем его, ибо – запомните это хорошенько – только он может законно наследовать нынешнему королю; и хотя бы нам пришлось погибнуть всем до последнего, он будет спасен. Как? Вот это мы сейчас с вами и обсудим.

Во-вторых – исчезновение Филиппа. Здесь вступает в действие разработанный мною план (я представлю его вам в надлежащее время); я ручаюсь за успех этого плана; к тому же, его выполнение потребует участия очень небольшого количества людей. Если вы, как я полагаю, люди доблестные и мужественные, то десятерых из вас будет вполне достаточно, чтобы, похитить короля. Пусть только он окажется в нашей власти, а остальное уж касается только меня.

Ее прервали многочисленные заверения в преданности и крики добровольцев, в порыве энтузиазма решившихся взять на себя эту задачу.

Фауста поблагодарила их улыбкой и продолжала:

– Теперь, когда два этих наиважнейших дела названы, остается лишь облегчить восхождение на трон избранному вами королю. И прежде всего, во избежание всяческих недоразумений, я клянусь здесь от его и от моего собственного имени точно и ревностно выполнять условия, которые вы выдвинете. Изложите ваши требования письменно, сеньоры, изложите их, как полагается, ради всеобщего блага. Но затем от всеобщего, не стесняясь, переходите к частному. Не бойтесь просить слишком много для вас самих и для ваших друзей. Мы заранее согласны с вашими просьбами.

Слова эти, естественно, вызвали у присутствующих прилив радости и неистовое «ура».

Когда вы бросаете кость собаке, она ворчит от радости, но если вы попытаетесь эту кость у нее отнять, то она может зарычать и ощериться.

Фауста разумно ограничилась одними только обещаниями. Она понимала, что собака, которая есть всего лишь животное, ждет, пока ей дадут кость, и только тогда выражает свою радость. Человек же, который является высшим существом, довольствуется обещаниями, а его радость не делается от этого менее шумной.

Итак, слова Фаусты были встречены радостным и дружным «Да здравствует королева! Да здравствует король!»

Хотя Фауста и не сулила своим сторонникам ничего определенного, она тем не менее знала, что существует один коренной вопрос, при обсуждении которого все будут непреклонны до свирепости: вопрос этот – уничтожение инквизиции. Избежать разговоров о сем предмете было бы просто опасным. Такой могучий ум, как ум Фаусты, не мог не понимать все значение этого вопроса.

Посему принцесса высказалась крайне решительно.

– Мы даем клятву, – сказала она, – что с этого мгновения первым долгом вашего короля будет уничтожение трибуналов инквизиции.

Теперь, подготовив почву и посеяв радость среди собравшихся в зале, она могла вернуться к тому, что ее непосредственно интересовало, к осуществлению ее личных планов, причем будучи твердо уверенной, что ее ждет всеобщее одобрение и поддержка.

Поэтому она уверенно сказала:

– Вы искали главу, который бы разделил ваши убеждения, и вы нашли его. Я непременно желаю доказать вам, что только тот, кого вы избрали, может стать королем и быть признанным и знатью, и духовенством, и народом. Его признают без споров, без обсуждений, без борьбы, признают с радостью, все станут приветствовать его. И это, господа, имеет первостепенную важность. Не думайте, что борьба пугает меня. Да и похожа ли я на женщину, которая отступает? Нет! Но навязывать короля силой – это всегда рискованная затея. Не говоря уж о том, что в подобных случаях не всегда торжествует правый.

Она передохнула секунду и продолжала еще более убежденно, с какой-то мистической экзальтацией, пророческим тоном, произведшим глубокое впечатление на уже покоренных слушателей:

– В сделанном вами выборе я вижу руку Господа. Я свято верю: наше дело победит; ведь речь идет не о том, чтобы свергнуть династию, и не о том, чтобы поддерживать и укреплять власть узурпатора. Нет, и еще раз нет! Мы с вами говорим об обычном наследовании, о наследовании по всем правилам и, как я уже отмечала, наследовании законном. Законность его безусловна и оспариваться ни кем не будет, за это я ручаюсь.

Чувство, владевшее теперь всеми, было любопытство, достигшее высшей точки.

Даже Пардальян говорил себе: «Занятная штука. С какой же стороны эта гениальная интриганка подойдет к делу, чтобы оправдать и, как она говорит, узаконить то, что в глазах любого разумного и непредубежденного человека предстанет как узурпация в ее самом чистом виде?»

Фауста меж тем продолжала посреди благоговейной тишины:

– Итак, наш будущий король спасен. Нынешний же король – с вашей помощью, разумеется, – схвачен. Схваченный король исчезает – это я беру на себя... Но, господа, давайте наберемся мужества и назовем вещи своими именами: нынешний король умрет, король уже умер. Встает вопрос о королевском наследнике. Кто же наследует корону Филиппа? Кто наследует ее по праву?

– Инфант Филипп! – выкрикнул кто-то.

– Нет! – торжествующе воскликнула Фауста. – Вот в чем заключается ваша ошибка: вы путаете человека, имя и монархический принцип. Наследник по праву, законный наследник – это старший сын покойного короля. Но старший сын короля – это не тот ребенок, которого священники уже давно мнут, словно глину, в своих руках, чтобы превратить его в свой послушный инструмент. Истинный инфант – это тот, кого вы избрали своим повелителем, кто был взращен в школе несчастий и бед, тот, кто думает так же, как вы, потому что он страдал не менее, а, может быть, даже более вас, тот, кто станет для вас идеальным королем. Это тот, кого вы называете сыном покойного инфанта Карлоса, а я называю старшим сыном и прямым наследником его отца Филиппа II. Вот он-то, под именем Карла VI, и будет по праву королем всей Испании, королем Португалии, правителем Нидерландов, императором Индии.

«Уф, – усмехнулся Пардальян, – сколько титулов! Теперь я понимаю, почему госпожа Фауста вдруг воспылала любовью к человеку настолько удачливому или несчастливому, это как посмотреть, что он соединил в своем лице столько пышных титулов! Принцесса, правительница, королева, императрица... Черт побери! Правда, недостает папской тиары, но все-таки букет вполне приличный. Однако если я и понимаю, почему она отказалась от своих прежних непримиримых взглядом и заделалась такой поборницей свободомыслия – ведь эта перемена приносит ей столько корон сразу! – то я совсем не могу взять в толк, как это ей удастся превратить дедушку в отца. Хотя, в сущности, речь идет всего-то об изменении одного слова.»

Именно этот вопрос занимал и умы всех заговорщиков.

Уверенность, с какой говорила эта таинственная женщина, странным образом волновала и смущала их. Они не сомневались, что итальянская принцесса с помощью своих удивительно логичных доводов сможет предоставить нужные доказательства, и не терпелось увидеть, как она возьмется за это, не терпелось узнать, окажутся ли эти доводы настолько весомыми, что убедят недоверчивых и строптивых.

Вот почему многие поспешили задать этот вопрос вслух.

Фауста, очень уверенная в себе, отвечала без колебаний:

– Среди вас есть дворяне, занимавшие при дворе важные должности. Именно к ним я обращаюсь прежде всего и спрашиваю их: слышали ли вы, чтобы королева Изабелла, умершая более двадцати лет назад, была с позором изгнана своим супругом-королем? Ничего подобного, не так ли? Знакомы ли вы хоть с каким-нибудь документом, объявляющим ее недостойной быть королевой? Нет, и еще раз нет! Было ли против нее выдвинуто когда-нибудь обвинение в супружеской измене? Нет, опять-таки нет! Елизавета Валуа, супруга Филиппа, королева Испании, под именем донны Изабеллы жила и умерла испанской королевой и была похоронена с королевскими почестями. Никогда король Филипп не порицал ее. Напротив, он всегда публично воздавал должное добродетели той, кого он называл верной и преданной супругой. Это известно всем. Множество людей, чье прямодушие не может быть поставлено под сомнение, засвидетельствуют это, если в том возникнет надобность. Король никогда не посмеет опровергнуть то, что он сам же утверждал в течение многих лет, при самых разных обстоятельствах, перед всем двором – я имею в виду верность ему его супруги. Правильно ли все сказанное мною?

– Правильно, и мы подтверждаем это! – произнесли, не сговариваясь, несколько сеньоров.

Фауста одобрительно кивнула и продолжала:

– Итак, прямодушие, супружеская верность и честь покойной королевы безупречны. Это общеизвестно, и, поверьте мне, никто не посмеет это оспаривать. А теперь я вас спрашиваю: чей сын тот, кого мы хотим провозгласить королем под именем Карла?

– Инфанта Карлоса и королевы Изабеллы, – выкрикнул чей-то голос из толпы.

– Гнусная, святотатственная ложь! Оскорбление величества! – возмущенно заявила Фауста.

Она приподнялась; руки ее судорожно сжимали подлокотники кресла, взор сверкал, и с неистовством, от которого у многих по спине пробежал смертельный холод, она бросила в зал:

– Богохульник, который под действием какой-то сатанинской силы посмел бы осквернить таким гнусным и низким оскорблением светлую память покойной королевы, заслуживал бы, чтобы ему вырвали язык, отсекли руки и ноги, содрали кожу, а его тело, недостойное погребения, было брошено на съедение свиньям!

Пардальян улыбнулся.

– Ну вот, – пробурчал он, – я опять вижу тигрицу. Мягкость, терпимость, доброта – эти чувства не могли долго уживаться с ее природной кровожадностью.

Ошеломленные заговорщики переглядывались. Что это означало? Было ли это предательство? Говорила ли она серьезно, и к чему, наконец, она клонит?

Фауста, словно не замечая, какое впечатление производит ее неистовство, продолжала:

– Мы располагаем документами, чья подлинность неоспорима. На этих документах – подписи и печати многих и многих придворных сановников. Я перечислю лишь часть из этих документов: свидетельство врачей и первой придворной дамы королевы, что Ее Величество была беременна в 1568 году, то есть в год ее смерти; во-вторых, свидетельство вышеуказанных врачей и вышеуказанной дамы, помогавших разрешению королевы от бремени; в-третьих, свидетельство о рождении инфанта; в-четвертых, свидетельство некоего князя церкви, каковой окрестил указанного младенца при его рождении. Я называю только самые важные документы. Все они, равно как и многие другие, неопровержимо доказывают, что тот, кого мы выбрали, является законным сыном королевы Изабеллы, законной супруги Его Величества Филиппа, короля Испании. Отец ребенка не назван. Но совершенно очевидно, что отцом ребенка может быть только супруг его матери, каковой супруг всегда публично выражал свое уважение к покойной супруге. Стало быть, ребенок, о котором идет речь, является именно старшим сыном короля и в этом своем качестве – единственным наследником его земель и его корон. Всякий, кто осмелится утверждать обратное, будет казнен за оскорбление королевского величества. Вот, господа, ясная, ослепительная истина, неопровержимые доказательства которой мы сможем открыто представить народу. Именно эту истину вам, господа, и надо, начиная с сегодняшнего же дня, распространять в толпе: «Ребенок, брошенный или украденный – сын короля и королевы Изабеллы.»

– Но король будет отрицать свое отцовство.

– Слишком поздно! – произнесла Фауста жестким тоном. – Доказательств более чем достаточно, и они убедят самых недоверчивых. Толпа мыслит упрощенно. Она не поймет, она просто не примет того, что король ждал двадцать лет, чтобы обвинить в неверности (а его отказ от отцовства будет означать именно это) супругу, чью добродетель он всегда восхвалял.

– Он может заупрямиться вопреки всякой очевидности.

– Мы не оставим ему на это времени, – заявила Фауста, сопровождая свои слова красноречивым жестом. – Да и вообще: ученые юристы, изощреннейшие казуисты, призвав на помощь тексты законов, докажут кому угодно, всю силу и значение этой первоосновы римского права: «Is pater est quern nuptiae demonstrant», что в переводе означает: «Ребенок, зачатый в браке, может иметь отцом только супруга».

«О, дьявол! – подумал Пардальян. – Мне бы никогда до такого не додуматься. Умна и сильна! Решительно, очень сильна!»

Таково же было и общее мнение заговорщиков – они наконец поняли, куда клонит их предводительница и приветствовали ее слова криками безумной радости.

Фауста невозмутимо и настойчиво говорила все о том же:

– Отныне вам надлежит всеми силами бороться с легендой о сыне дона Карлоса и королевы Изабеллы и в конце концов разрушить эту легенду. Речь может идти только об одном – о сыне короля Филиппа, каковой сын, по праву старшинства, наследует своему отцу. И если эта истина будет всеми осознана и принята, то в тот день, когда будущий наследник поднимется на престол, оставшийся свободным после отца, не будет ни возражений, ни сопротивления.

Надо отдать должное слушателям Фаусты: никто из них не протестовал, никто не возмущался. Все без колебаний согласились с этими указаниями и сделались, таким образом, соучастниками государственного заговора.

План будущей королевы Испании был принят с трогательным единодушием. Каждый обязывался распространять в народе мысли, только что изложенные ею.

Было условлено, что если король станет вдруг протестовать – что было маловероятно, так как ему не оставили бы для этого времени, – то заговорщики объявят, будто нынешний инфант вследствие некоего помрачения рассудка у короля был еще ранее отстранен отцом от наследования – подобно тому, как однажды точно так же он отстранил первого инфанта, дона Карлоса, которого он в конце концов приказал арестовать и осудить на смерть.

Ловко обыгрывая эти два факта, настолько же необъяснимые, насколько и неопределенные, можно уже было говорить о безумии короля.

Если же Филиппа потихоньку отправят к праотцам прежде, чем он сможет высказаться, то будет объявлено, что будущий король Карл VI был еще в колыбели похищен преступниками (в случае надобности их даже можно отыскать). Король, конечно же, никогда не прекращал поисков украденного ребенка. Наконец чудесным образом престолонаследник нашелся, но волнение и радость оказались роковыми для монарха, чье здоровье, как всем известно, было подорвано болезнью и многочисленными увечьями.

Когда эти разнообразные вопросы были обговорены, Фауста сказала:

– Господа, подготовить восшествие на престол того, кого в память о его деде, прославленном императоре, мы называем Карлом, очень важно. Но при этом необходимо обеспечить его безопасность. Нам надо предотвратить его возможную гибель. Я, кажется, уже сообщила вам, что убийство должно совершиться во время корриды, которая состоится в понедельник, а ведь сегодня уже воскресенье. Это преступление готовилось умело и исподволь. Король прибыл в Севилью только для того, чтобы присутствовать при его осуществлении. Таким образом, вы все должны быть на корриде, Чтобы защитить своими телами человека, на которого я вам укажу и которого все вы знаете и любите, хотя и не догадываетесь о его монаршем происхождении. Вам придется без всяких колебаний поставить на карту свои жизни, дабы спасти его. Приведите с собой самых надежных и решительны сподвижников. Я созываю вас на настоящую битву; необходимо, чтобы вокруг принца находилась отборная гвардия, всецело посвятившая себя его охране. Кроме того, нужно, чтобы на площади святого Франциска, на прилегающих к ней улицах, на местах, отведенных для простонародья, и на самой арене находилось как можно больше наших сторонников. Окончательные приказания вы получите прямо в день нашего решающего, не побоюсь этого слова, боя. От быстрого и умного исполнения этих приказаний будет зависеть спасение принца и, следовательно, судьба задуманного нами.

Эти приготовления сильно удивили заговорщиков. Им стало ясно, что речь идет не о пустяковой стычке, не о безобидной драке, но, как и сказала принцесса, о самом настоящем бое.

Такая перспектива уже не казалась им особо притягательной. С другой стороны, разве можно чего-нибудь добиться, вовсе не рискуя и не подвергаясь опасности?

К этому надо добавить, что если большинство собравшихся и были честолюбцами без совести, то все-таки они были людьми действия, людьми безусловно храбрыми.

Теперь, когда первое удивление прошло, их воинственные инстинкты пробудились. Шпаги будто сами собой вырвались из ножен, словно в атаку предстояло идти немедленно. Двадцать голосов пылко закричали:

– В бой! В бой!

Фауста поняла: если она позволит им действовать, то в своем воинственном порыве они совершенно позабудут, что должны достичь вполне определенной цели. Потому она поспешила остудить их пыл:

– Речь идет не о том, чтобы бездумно обмениваться ударами. Сейчас мы должны думать лишь о том, чтобы спасти принца, только об этом, вы слышите?

И добавила торжественно:

– Поклянитесь, что, если понадобится, вы умрете все до единого, но любой ценой спасете наследника престола. Поклянитесь!

Заговорщики поняли, что слишком увлеклись.

– Клянемся! – дружно воскликнули они, воздев шпаги.

– Хорошо! – строго сказала Фауста. – Итак, до понедельника, до королевской корриды.

Она чувствовала, что сомневаться в их искренности и честности не приходится: если понадобится, они все храбро пойдут на смерть. Но Фауста не пренебрегала никакими предосторожностями. Кроме того, она знала, что как бы ни велика была преданность, малая толика вовремя подсыпанного золота не только не уменьшит ее, а, напротив, увеличит.

С равнодушным видом она объявила о решении, которое должно было привлечь к ней колеблющихся, если таковые имелись среди присутствующих, и удвоить рвение и пыл тех, кто был уже всецело ей предан.

– В таком деле, как наше, – сказала она, – золото – необходимое вспомогательное средство. Среди подчиненных вам людей наверняка найдется некоторое количество тех, чьи храбрость и отвага неизмеримо вырастут, когда они обнаружат, что их кошельки пополнились несколькими дублонами. Разбрасывайте золото пригоршнями. Не бойтесь показаться слишком щедрыми. Вам ведь было только что объявлено – я сказочно богата. Пусть каждый из вас сообщит герцогу Кастрана, в какой сумме он нуждается. Эта сумма будет принесена ему завтра утром на дом. Та раздача денег, которую вы сейчас произведете, относится исключительно к завтрашней битве. Впоследствии мы подумаем и о других щедрых дарах. Необходимые суммы будут вам вручаться по мере того, как в них возникнет нужда. А теперь, господа, ступайте, и да хранит вас Господь.

Фауста сознательно избегала говорить с этими людьми о них самих. Она отлично знала, что себя они не забудут – пословица, гласящая, что любое благодеяние разумно начинать с самого себя, была справедлива во все времена. Поступая таким образом, она могла быть уверена, что не заденет ничью пугливую обидчивость. И действительно: она с легкостью прочла на внезапно просиявших лицах, что ее щедрость была оценена по достоинству.

Итак, сказав это, принцесса отпустила всех королевским жестом и подала незаметный знак герцогу Кастрана; тот сразу же встал у проема, через который заговорщики были вынуждены выходить, потому что никакой другой двери – по крайней мере, видимой – не было.

На прощальный жест властной и более чем щедрой и мудрой правительницы заговорщики ответили приветственными возгласами, и каждый, выходя, говорил: – До встречи завтра, на корриде. Расходились медленно, по одному – группы людей, идущие по улицам еще не проснувшегося города, привлекли бы к себе внимание.

Прежде чем удалиться, каждый отдавал герцогу Кастране маленькую дощечку с написанным на ней номером, и тот отмечал его на своих табличках. Герцог обменивался краткими репликами с одним, давал совет другому, пожимал руку третьему, и всякий уходил, восхищенный его учтивостью; никто не сомневался, что при новом правлении Кастрана станет могущественной личностью, и все заранее стремились заручиться его благосклонностью.

Фауста же, которая так и не покинула возвышения и даже не встала со своего кресла, внимательно и изучающе следила за теми, кто только что согласился участвовать в заговоре против законного короля Испании: эта замечательная женщина хитростью и щедростью легко подчинила всех своему влиянию.

Пардальян не сводил с нее глаз; по-видимому, он. научился читать по этому непроницаемому лицу, а может быть, его изумительная интуиция что-то подсказала ему, ибо он прошептал:

– Или я сильно ошибаюсь, или комедия еще не окончена. По-моему, это просто передышка, и я буду сильно удивлен, если вскоре не последует второе действие. Подождем-ка еще.

Приняв это решение, шевалье обратился к Чико, стараясь с толком использовать время, довольно долгое, пока заговорщики один за другим покидали зал.

В течение всей этой сцены карлик терпеливо ждал шевалье, не двигаясь с места. Все происходившее за стеной оставляло его полностью безразличным; он даже спрашивал себя, что интересного нашел для себя его спутник в бессмысленной, как ему казалось, болтовне заговорщиков.

Уж сам-то Чико, будь он не он, а французский сеньор, давным-давно убежал бы подальше от темной и страшной ямы, которая должна была стать его могилой.

Однако Пардальян приобрел над Чико огромную власть, и потому карлик не позволил себе ни малейшего замечания. Если французский сеньор оставался тут, значит, он считал это полезным, и карлик вынужден был ждать того момента, когда Пардальян соблаговолит отсюда уйти.

Так он и делал, и пока шевалье смотрел и слушал, он вновь погрузился в свои любовные мечты, так что Пардальян, решив, что карлик просто-напросто заснул, вынужден был хорошенько встряхнуть его.

Итак, ожидая, пока удалится последний заговорщик, Пардальян беседовал с Чико.

Беседа получилась весьма оживленной. Очевидно, шевалье вздумалось просить карлика о чем-то необычном, ибо тот сначала пришел в совершенное недоумение, а затем стал яростно спорить, как человек, пытающийся помешать совершиться глупости.

Однако, надо думать, Пардальяну удалось убедить его и добиться желаемого: во всяком случае, когда он вновь стал смотреть через отверстие, он выглядел удовлетворенным, а глаза его блестели лукавством.

Теперь Фауста была одна. Последний заговорщик покинул зал, но она по-прежнему спокойно и величество сидела в своем кресле, словно ожидая чего-то или кого-то.

Внезапно откуда ни возьмись перед принцессой появился человек. Молча поклонившись, он остановился в ожидании. Вслед за ним в зале возникли еще пятеро; все они последовали примеру первого и недвижно застыли перед возвышением.

Среди них Пардальян узнал герцога Кастрана, а также человека, которого он вышвырнул с трактирного двора и имя которого ему теперь было известно: Христофор Центурион.

Улыбка Пардальяна стала еще более широкой.

– Черт возьми, – прошептал он, – я же знал, что это еще не конец!

– Господа, – начала Фауста своим низких голосом, – я попросила герцога Кастрана указать мне четверых самых энергичных и самых решительных из наших сторонников. Он всех вас знает. И если он сделал именно этот выбор, значит он счел вас достойными выпавшей вам чести. Мне остается только одобрить его решение.

Четверо избранных отвесили глубокий поклон и стали ждать.

Фауста продолжала, указывая на Центуриона:

– Этот человек был избран непосредственно мной, потому что я его знаю. Он предан мне душой и телом.

Поклон Центуриона весьма походил на коленопреклонение.

– Все вы, присутствующие здесь, станете начальствовать над теми командирами отрядов, кто только что отсюда вышел. Все вы, кроме дона Центуриона – он будет по-прежнему состоять при мне, – будете получать приказы от герцога Кастрана; он же станет и высшим главой.

Герцог почтительно поклонился.

– Вы будете составлять наш совет; каждый из вас получит под свое начало десять командиров с их отрядами. С этого момента вы принадлежите к моему дому, и я буду обеспечивать все ваши нужды. Впрочем, эти второстепенные вопросы мы обсудим потом. Сейчас же я хочу непременно сказать вам следующее: я полагаюсь на вас, господа; ваши люди не должны ни на мгновение забывать, что самое главное – спасти принца, которого мы вскоре сделаем королем. И вот что я хочу вам теперь сообщить: вы знаете этого принца. Он славится по всей Андалузии. Его зовут дон Сезар.

– Тореро! – воскликнули все пятеро.

– Он самый. Как видите, вам знаком этот человек. Вы полагаете, он будет соответствовать той роли, которую мы хотим заставить его играть?

– Да, клянусь Христом! То, что именно он является сыном дона Карлоса – это настоящее благословение небес. Мы даже не могли и мечтать о более благородном, более великодушном, более храбром вожде! – воскликнул герцог Кастрана в порыве воодушевления.

– Хорошо, герцог. Ваши слова успокаивают меня, ибо я привыкла к вашей обычной сдержанности в изъявлении восторгов. Признаюсь, я мало знаю принца. Да, о нем говорят почти как о Сиде, им гордятся. Однако я с тревогой спрашивала себя – будет ли он достаточно умен, чтобы понять меня, достаточно честолюбив, чтобы принять мои идеи и сделать их своими, одним словом – легко ли нам удастся поладить. Что же касается его отваги, то она не может быть подвергнута сомнению.

Будь герцог и пятеро окружавших его людей чуточку более проницательными, они могли бы спросить себя – как же это принцесса столь уверенно говорила о своем браке с человеком, которого она даже толком не знала?

Но они не подумали об этом, А если и подумали, то, очевидно (ибо принцесса не производила впечатление женщины, действующей единственно по наитию) предположили, что она располагает ей одной известными средствами, чтобы вынудить его согласиться на этот союз.

Как бы то ни было, герцог сказал лишь:

– Широко известно, что воззрения Эль Тореро весьма близки к нашим. Если нас что-то и удивляет, то как раз то, почему он еще не пришел к нам. Что до ваших тревог, я думаю, они рассеются, как только вы побеседуете с принцем. Не может быть, чтобы при его характере у него не было честолюбия. У меня нет ни малейшего сомнения – вы прекрасно поймете друг друга.

– С удовольствием принимаю ваше предсказание. Но только, дорогой герцог, не забывайте – нет и не может быть сына дона Карлоса. Может быть лишь законный сын короля! Дон Сезар, поскольку его так называют, и есть этот сын... Главное, чтобы вы все прониклись этой истиной, если вы хотите успешно распространить ее в народе.

Чтобы убеждать неверующих, чтобы говорить с ними с необходимой убедительностью, надо прежде всего самому казаться искренним и убежденным. Вы добьетесь этой искренности, приучив себя рассматривать как совершенную истину то, что вы хотите внушить другим людям.

– Это верно, сударыня. Вы можете не сомневаться – мы не забудем ваших наставлений.

Фауста одобрительно кивнула и продолжала:

– Для осуществления моих обширных замыслов мне понадобятся люди, лучшие из лучших, вот почему я выделила вам. Надо, чтобы эти люди были твердыми военачальниками в отрядах, которыми им предстоит командовать, и отважными и решительными при исполнении полученных ими приказаний.