Роскошно обставленная гостиная, куда провели молодых людей, выдавала иностранное происхождение хозяев дома. Изысканная мебель, украшенная инкрустациями из слоновой кости, тонкие кружевные покрывала, низкие мягкие кресла странной формы -во всем этом чувствовалось свободное сочетание арабского, испанского и французского стиля, что производило чрезвычайно приятное для глаза впечатление.

Бертиль и Жеан были приняты в этом доме, будто принцы крови. Надо полагать, что рекомендация Пардальяна имела для герцога важнейшее значение. Возможно, шевалье удалось оказать ему величайшую услугу, ибо нельзя было бы даже представить более сердечную встречу. Герцог и герцогиня прямо-таки лучились радостью, наперебой стараясь угодить своим гостям. Можно было подумать, что это им сделали одолжение.

Жеан был бесконечно тронут, ибо не рассчитывал на подобный теплый прием. Он сразу же почувствовал себя как дома благодаря простым обходительным манерам этого знатного вельможи и не испытывал никакого стеснения, никакой робости. Казалось, он и сам рожден в этом аристократическом кругу, а эти важные господа — ровня ему. Юноша держался с непринужденным тактом, и на устах Пардальяна, украдкой следившего за ним, появилась удовлетворенная улыбка. Но никто не смог бы сказать, о чем при этом подумал шевалье.

Герцогиня, со своей стороны, уделяла особое внимание Бертиль. Когда девушка, изящно поклонившись, залепетала слова благодарности, молодая женщина поспешно подняла ее, привлекла к себе и пылко расцеловала, а затем, взяв гостью за руку, повела в предназначенную ей спальню, оставив дверь гостиной открытой.

Через эту дверь Жеан, который незаметно провожал взглядом каждое движение Бертиль, мог видеть свою возлюбленную и хозяйку дома, уже щебетавших, словно две подруги. На маленьком столике возле кровати было приготовлено легкое угощение.

Здесь и произошел обмен репликами, о котором мы должны рассказать во всех подробностях.

Герцогиня настояла, чтобы девушка немного поела, прежде чем ложиться спать. Бертиль, чувствуя необоримое влечение к этой изящной молодой женщине, из опасения обидеть ее, согласилась выпить стакан молока. Герцогиня, радуясь, как ребенок, собственноручно наполнила хрустальный бокал и протянула его гостье со словами:

— Я хочу быть сегодня вашей горничной. Я сама вас раздену и уложу в эту белоснежную постель.

Бертиль, покраснев и смутившись, попыталась было возразить, но герцогиня с живостью произнесла:

— Нет, нет, позвольте мне! Это самое малое, что я могу сделать для человека, который привел вас сюда… И для вас тоже. Я могла бы быть вашей матерью… Я буду представлять себе, что вы то дитя, в котором мне отказало небо.

Бертиль, задыхаясь от волнения, взяла нежную душистую руку этой молодой женщины, утверждавшей, что по возрасту могла бы быть ей матерью, почтительно поднесла к губам и поцеловала.

— Смогу ли я отблагодарить вас? — прошептала она. — И каким образом? Это просто невозможно!

— Милое дитя, благодарить должна я, — вскричала герцогиня с необыкновенной серьезностью. — Вы не знаете, какой величайшей радостью мы вам обязаны! Вы не знаете, что этой радости мы ждали долгих двадцать лет, и вот, наконец, наш изумительны друг доставил ее нам!

Бертиль вопросительно подняла на герцогиню свои ясные глаза.

— О, я объясню вам… позднее вы все узнаете. А сейчас, если вы хотите меня отблагодарить, то любите меня… как я вас полюбила.

Жеан не упустил ни единого слова из этого разговора. Сверх того, он успел заметить, что глубокая привязанность герцога и герцогини к шевалье де Пардальяну сочеталась с очевидным почтением. Это было тем более поразительно, что господин д'Андильи, несомненно, принадлежал по праву рождения к высшей знати и обладал громадным состоянием, о чем можно было судить хотя бы по этому роскошному дворцу и по многочисленной прислуге.

Тогда как Пардальян в своем несколько потертом костюме и со своим скромным титулом шевалье проживал на постоялом дворе, не имея ни лакеев, ни экипажа, ни, конечно же, состояния.

Чем дольше смотрел и слушал Жеан, тем больше росло в нем благоговение, уже проявившееся по отношению к этому пока загадочному для него человеку. А поскольку, в силу понятий того времени, было немыслимо, чтобы с подобным почтительным восхищением относились к обыкновенному авантюристу типа его самого, он вернулся к первой своей догадке, а именно: шевалье был, по меньшей мере, переодетым принцем.

Ведь когда Жеан обратился с выражением признательности к хозяину дома, герцог ответил с необыкновенным волнением и почти в тех же словах, что его жена:

— Вы ничего мне не должны. Напротив, это я ваш должник.

Жеан попытался было возразить, но герцог продолжил очень серьезно:

— Сударь, я обязан жизнью господину шевалье… согласитесь, это кое-что. Но и этого мало: я обязан ему жизнью [16] и честью любимой женщины, которая стала моей супругой. Но и это не все: титулом моим и состоянием я также обязан ему. Двадцать лет безоблачного счастья — вот творение его рук.

Однако вы даже представить себе не можете, какой ценой он оплатил эти наши двадцать лет счастья, через какие невообразимые муки прошел и какие ужасающие пытки перенес! Когда-нибудь я расскажу вам об этой титанической борьбе человека, не имевшего других средств, кроме верной шпаги, неукротимой энергии, светлого ума, безупречной честности и великодушного сердца, который в одиночку, без всякой помощи и поддержки, выступил против коварства, ненависти, подлости, измены и жестокости, воплощенных в принцессе Фаусте, короле Испании и Инквизиции. Вы узнаете, каким образом удалось ему выйти победителем из этой неравной схватки, где любой другой был бы смят и уничтожен, и вам покажется, что речь идет, о подвигах легендарного рыцаря, героя вымышленной эпопеи.

Герцог на мгновение умолк, словно потрясенный ужасными воспоминаниями, которые и теперь, спустя двадцать лет, вызвали у него дрожь.

Жеан воспользовался этой паузой, чтобы бросить взгляд, полный пылкого восхищения, на шевалье, а тот, казалось, дремал, не обращая никакого внимания на восторженные похвалы, звучавшие в его адрес.

Герцог, между тем, заговорил вновь:

— За эти двадцать лет не было дня, чтобы я не просил Господа даровать мне великую радость хоть чем-то отблагодарить великодушного друга, которому мы обязаны всем… Но ни разу шевалье не обратился к нам даже с самой незначительной просьбой.

Пардальян, приоткрыв один глаз, флегматично заметил:

— Просто случая не представилось. Однако, как вы могли убедиться, дон Сезар, едва в этом возникла необходимость, я сразу подумал о вас.

— Разве это просьба, разве это услуга? — недовольно пробормотал герцог, или дон Сезар, как назвал его Пардальян.

И, повернувшись к Жеану, добавил:

— Конечно, и эта малость делает нас счастливыми, а обязаны мы ею вам. Вот почему я сказал, что мы перед вами в долгу. И если друг наш интересуется вами настолько, что просит за вас, хотя никогда не сделал бы это ради себя самого, то и я готов сделать для вас все, что угодно. Говорю это к тому, что отныне вы можете рассчитывать на меня, как на преданного, верного друга.

— Я же прошу, — подхватила герцогиня, вновь войдя в гостиную, — считать наш дом своим домом и помнить, что здесь вас всегда примут, как любимого родственника.

И прелестная молодая женщина добавила с лукавой улыбкой:

— Не страшитесь быть назойливым и приходите к нам каждый день. Мы будем счастливы видеть вас.

Жеан Храбрый испытывал волнение, какого еще никогда в жизни не ощущал. Особенно поражала его мысль, что этот странный человек, с которым они познакомились только накануне, без колебаний сделал для него то, что, по словам дона Сезара, не стал бы делать для себя.

С трудом сдерживая подступающие слезы, он поклонился в присущим ему высокомерным изяществом, несколько напоминавшим манеру Пардальяна, с благоговейной пылкостью поцеловал тонкую белую руку герцогини и сказал дрожащим от волнения голосом:

— Я благословляю минуту, когда мне будет позволено пролить кровь за вас и ваших близких, сударыня!

Обернувшись к Пардальяну, он продолжил:

— Что до вас, сударь, то не знаю…

Однако Пардальяна уже начинала утомлять эта чрезмерная чувствительность, и он с самым серьезным видом промолвил, прервав на полуслове излияния юноши:

— Что до меня, то я знаю забывчивость герцогини. У нее напрочь вылетело из головы, что завтра они с герцогом отправляются в свое поместье Андильи. Впрочем, это не должно вас беспокоить: юная девушка, которую вы поручили их покровительству, будет здесь в полной безопасности. Во-первых, ее станут надежно охранять; во-вторых, о месте ее убежища никому не известно. Как видите, — тут он насмешливо улыбнулся, — это небольшое путешествие, задуманное до нашего визита, ровным счетом ничего не меняет… разве что в отсутствие герцогини вам не удастся засвидетельствовать свое почтение молодой особе, что находится в соседней комнате. Поэтому настоятельно советую вам сделать это немедленно, поскольку в ближайшие два дня случая не представится… а два для — это очень много для влюбленного, непомерно много.

Чтобы помочь юноше справиться со смущением, герцогиня воскликнула:

— Почему бы вам не поехать в Андильи вместе с нами, шевалье? Вы могли бы заодно наведаться в свое имение.

— О каком имении вы говорите, герцогиня? — изумленно промолвил Пардальян:

— Но как же… о вашем имении Маржанси!

— Дорогая моя Жиральда, вы забываете, что Маржанси больше не принадлежит мне… поскольку я его отдал.

— Отдали! — вмешался дон Сезар. — Скажите лучше, что предоставили это великолепное имение на разграбление всем неимущим округи, а те и рады стараться. Обосновались у вас и жируют в свое удовольствие.

Пардальян улыбнулся своей загадочной улыбкой.

— Очень хорошо, — сказал он, — раз они живут на этих землях, значит, обрабатывают их… а это вовсе не грабеж, как вы говорите. Что касается замка, я уверен, они отнеслись к нему с должным почтением, и никто на него не покусился.

Он говорил, чувствуя, как странное волнение овладевает его душой, сердце же его беззвучно рыдало:

«Там умерла моя Лоиза! Та, которую я оплакиваю спустя сорок лет! Нет, никто не осквернит эти обширные залы с паркетными полами, некогда блестящими, а ныне покрытыми толстым слоем пыли… по этим полам ступала ее нога! О нет, я не вернусь в этот дом, где все будет напоминать мне, что нет больше той, кого я так любил… а я хочу, чтобы она вечно жила в моем сердце!»

Не заметив этого волнения, проявившегося, как обычно, в холодном выражении внезапно застывшего лица, дон Сезар воскликнул:

— Только этого не хватало! И подумать только, сударь, — он обращался к Жеану, — что я купил Андильи лишь потому, что оно граничит с Маржанси! Я мечтал, что мы удалимся на наши земли и будем жить бок о бок, как братья, здоровой и святой жизнью сельских дворян. А наш друг обрел бы дом и семью, которая окружила бы его вниманием и заботой, так необходимыми в старости… Ибо, хоть вы и выкованы из стали, но возраст раньше или позже наложит на вас свою тяжкую длань… Но нет! Мне так и не удалось уговорить этого странного человека поехать вместе с нами… Впрочем, вы сами видите, что он живет на постоялом дворе, прекрасно зная, что все здесь принадлежит ему и находится в полном его распоряжении… живет, как…

— Дорогой друг, — спокойно прервал его Пардальян, — если бы вы известили меня о своих намерениях до того, как купили Андильи, я бы отсоветовал вам это делать. И не моя вина, что вы признались мне в этом, когда все уже совершилось. Что до постоялого двора, где я живу, как старый бродяга, каковым и являюсь (полагаю, вы именно это хотели сказать), и где останусь, если ничто мне не помешает, до последнего вздоха, то не надо слишком бранить это место… У постоялого двора есть свои хорошие стороны, дон Сезар, особенно когда заходишь туда после долгого пути под проливным дождем или после слишком горячих поцелуев солнца… А если хозяйка отличается любезностью, кухня — изысканностью, а погреб — изобилием, то, клянусь Богом живым, это просто рай! Особенно когда сравнишь его с постоялым двором, что встречался мне чаще всего… и что носит название «Под звездным небом».

Жеан слушал с возрастающим удивлением, вновь и вновь задаваясь вопросом: что же это за человек, который претерпел жесточайшие пытки, бросил вызов, а затем одолел принцессу Фаусту (о ней ему кое-что рассказывал Саэтта), короля Испании и Инквизицию (это чудовище, вечно жаждущее крови), ради того, чтобы завоевать титул и состояние для друга? Человек, который беззаботно поставил на карту жизнь, открыто выступив на стороне мятежника и дерзнув оспаривать приказы короля, ради того, чтобы помочь незнакомцу? Наконец, человек, который, обладая имением, где мог бы жить, как вельможа, предоставил его в распоряжение неимущих, а сам поселился на постоялом дворе и при этом не на шутку чванился наименованием бродяги? Значит, в этой широкой груди билось сердце полубога? А под насмешливой маской таилась сверхчеловеческая доброта? Быть может, это и впрямь посланник неба?

Из раздумий юношу вывел ворчливый голос Пардальяна, говорившего ему с грубоватой нежностью:

— Как, вы все еще здесь торчите? Разве герцогиня не сказала вам, что в спальне кое-кто желает поблагодарить вас? Ах, сказала! Так чего же вы ждете, дьявольщина?! Хорош рыцарь, что заставляет ждать даму! Фу, как не стыдно! — произнес он с наигранным негодованием. — Клянусь Пилатом! Все уходит… даже вежливость. Вот в мое время… Господи Боже мой, да он сейчас в обморок упадет! Хо-хо! Значит, эта кроткая нежная девочка пострашнее будет, чем лучники господина де Неви? Когда вы с ними бились, я не заметил, чтобы вы дрожали, а теперь… Ну же, черт возьми! Вас там не съедят!

И Пардальян, продолжая полунасмешливо-полулюбовно понукать юношу, проводил его до спальни, закрыв за ним дверь. Обратившись затем к герцогу и герцогине, с улыбкой наблюдавшим за этой сценой, он, смеясь, произнес:

— Так и не посмел бы войти, если бы я не вмешался! Ах, влюбленные, влюбленные! Вот этот, что едва не лишился чувств, будто девица… видели бы вы его всего несколько часов назад, когда он встал перед королем, как лев, вырвавшийся из клетки! Ей-богу, он едва не уложил того на месте!

— Едва не убил короля? Как это может быть?

— Сделав великолепный выпад… уж я-то в этом разбираюсь! Нанес удар, который мог бы перевернуть судьбу королевства, если бы я не подставил вовремя свою шпагу.

Дон Сезар и его супруга понимающе переглянулись, услышав, с какой небрежностью упомянул шевалье о своем вмешательстве. Не сделав попытки выяснить роль Пардальяна до конца, герцог спросил с большим интересом:

— Но почему? Полагаю, он не знал, на кого нападает?

— Прекрасно знал. Почему? Да потому, что король пожелал проникнуть ночью к девушке, которой вы предоставили временное пристанище. У Беарнца репутация волокиты, и наш влюбленный, заподозрив намерения, на самом деле не существующие, ринулся в бой, закусив удила. Поставьте себя на его место, дорогой мой, разве не поступили бы вы точно так же?

— Ба! — продолжал Пардальян, беззаботно пожав плечами. — Помню, как однажды ночью [17] я, подобно ему, преградил со шпагой в руке вход в дом своей любимой… Правда, я имел дело всего лишь с братом короля… Но брат сей впоследствии стал королем… Все это было тридцать семь лет тому назад. Генрих III давно мертв… а я все еще крепко держусь на ногах, не так ли?

Дон Сезар озабоченно покачал головой.

— Оставим это, — произнес Пардальян с рассеянным видом, — и поговорим о вещах серьезных. Вы понимаете, я хорошо знаю, какими несуразными и смешными бывают влюбленные! Видите ли, наши молодые люди признались друг другу в любви только два часа назад. И заметьте, оба не скажут об этом ни человечку… хотя только это их и интересует! Они слишком наивны… Не правда ли, восхитительная пара?

— Изумительная!

— Они просто созданы друг для друга.

— Мне приятно, что вы разделяете мое мнение, дорогая Жиральда… но не могу сказать, почему… даже под страхом смертной казни! И вот еще что, нам незачем терять время в ожидании, пока они… так ничего и не скажут друг другу. О нет, клянусь Пилатом! Я безумно хочу спать, а в моем возрасте бодрствовать всю ночь невозможно. В моем возрасте уже тяжело строить глазки хорошеньким девушкам… Мне нужна постель… и я немедленно возвращаюсь к себе. Уже рассветает… давно пора.

— Но почему вы не хотите остаться у нас? — робко спросила та, кого Пардальян запросто называл Жиральдой.

Пардальян, взглянув на нее с нежностью, ответил с ворчливой иронией:

— Не хочу понапрасну стеснять вас, моя маленькая Жиральда. Вы же знаете, я старый чудак и очень дорожу своими привычками. Лучше скажите мне, во время вашего короткого отсутствия эта девочка будет здесь в полной безопасности? У меня есть основания опасаться, что ее станут разыскивать.

— Кто может заподозрить, что она скрывается у нас в доме? Все наши люди получили строжайшие указания не спускать с нее глаз, — пояснил дон Сезар. — Разве что она захочет выйти по собственной воле…

— Если вы беспокоитесь, то мы могли бы отложить путешествие, — предложила Жиральда.

Пардальян на мгновение заколебался. Но, внезапно, решившись, отрицательно покачал головой.

— Нет! — сказал он. — Возможно, вы правы, и никто не станет искать ее здесь… К тому же, пока вас нет, я сам буду заглядывать сюда, чтобы удостовериться в ее добром здравии.

— Кстати, — воскликнула вдруг герцогиня, — вы знаете, что она спрашивала у меня, как ваше имя?

— И что же?

— Я ответила, что вас зовут граф де Маржанси.

— Странная мысль! — промолвил Пардальян, поднимая брови. — Я вовсе не собирался скрывать свое имя от этой девочки.

— Поскольку вы сами не назвались ей, я решила, что мне не следует опережать события… По возвращении из Андильи я исправлю свою оплошность.

— Ба! Не тревожьтесь из-за пустяков. Это не имеет никакого значения.

Тут Пардальян распрощался с друзьями и отправился прямиком на свой постоялый двор «Паспарту».

Оказавшись у себя, Пардальян, который безумно хотел спать и который был уже не в том возрасте, чтобы бодрствовать всю ночь — если читатель помнит, он сам это заявил, — так вот, Пардальян, подтащив кресло поближе к окну и поставив рядом на столик полную бутылку с пустым стаканом, впал в долгое раздумье, прихлебывая время от времени маленькими глоточками вино.

Только когда бутылка почти сравнялась пустотой со стаканом, шевалье очнулся, увидев, что уже совсем светло и что на улице царит привычное утреннее оживление.

С кряхтением поднявшись, он с сожалением посмотрел на разобранную постель и решительно двинулся к лохани с холодной водой. Умывался он машинально, ибо мысли его явно блуждали где-то далеко. Затем он вдруг встряхнулся, словно желая отогнать навязчивое видение, и подумал вслух:

— Эка важность, в конце концов! Я интересуюсь этим юношей, потому что он мне и в самом деле интересен. Вот и все!

Освободившись, таким образом, от мысли, терзавшей его так долго и так упорно, он, освеженный своими холодными обливаниями, вышел на улицу и неторопливо, как праздный прохожий, направился на улицу Фур, дабы посмотреть, что творится вокруг Бычьего дворца.

Не обнаружив ничего, что могло бы внушать тревогу, он двинулся обратно, насвистывая песенку времен Карла IX.