I. …И правила этикета

Несколько дней спустя к Нострадамусу явился посланник из Лувра, который принес письмо с сообщением о том, что Генрих II назначает его королевским лекарем. Нострадамус отправился во дворец, чтобы поблагодарить короля за оказанную ему милость, был принят монархом дружески, а охранникам было приказано воздавать колдуну такие же почести, какие полагаются коннетаблю.

Король подтвердил свое намерение завтра, в среду, уехать к Флоризе. А больше Нострадамусу ничего и не хотелось узнать. Он вернулся в свой замок и со свойственным ему удивительным спокойствием стал ожидать наступления дня, который должен был полностью изменить его судьбу, дня, когда суждено было осуществиться его мести. Завтра от его искры вспыхнет огонь! Завтра он натравит Руаяля де Боревера на Генриха II! Боревер тоже ожидал среды со все возрастающим нетерпением: ведь только во вторник вечером Нострадамус пообещал ему сказать, где же находится Флориза. А до этого момента оставалось еще несколько часов…

Что до короля, то он, в свою очередь, просто сгорал от нетерпения: завтра он отправится в Пьерфон! О, какое любовное приключение его ожидает! Он уже не получал никакого удовольствия от игры: страсть все росла и росла в нем.

И, наконец, Екатерина Медичи не меньше всех перечисленных выше ждала среды. Только — с холодным бешенством. Лувр кишмя кишел ее шпионками. Ей, разумеется, было отлично известно, почему и как Роншероль попал в Шатле, было известно и о том, что завтра король уезжает в Пьерфон, чтобы встретиться там с Флоризой.

Она испытывала страшные муки. Если бы королева могла, она сама заколола бы Генриха кинжалом еще до среды!

Если бы вы увидели Екатерину во вторник к вечеру, вы бы сочли ее за призрак. Она удалилась в молельню и даже не стала зажигать свечи. Становилось все темнее, по стенам бродили гигантские тени. Екатерина была с головы до ног в черном, и во мраке было видно только странно бледное пятно ее лица, похожего на трагическую маску.

«Мне нужно увидеться с колдуном!» — подумала королева.

Она прошла коридором и оказалась рядом с помещением, отведенным для ее новых четырех телохранителей. Екатерина могла постоянно наблюдать за ними, следить за их поведением, слушать их разговоры, укрывшись в маленьком кабинете, примыкавшем к этому помещению, а они даже и не подозревали о его существовании. Королева вошла в этот кабинет.

Официально они состояли на службе в охране Ее Величества. Однако капитан охраны знал их только по именам, упомянутым в контрольном регистре. Им не давали никаких заданий, им не приходилось брать в руки оружия, они не присутствовали ни на каких церемониях. Екатерина приберегала их для личных нужд. Четыре прекрасно выдрессированных пса, спящие у ее ног, готовые по ее знаку броситься, ощерившись, на любого, на кого она только укажет, — такими она хотела видеть своих новых телохранителей.

Как мы уже говорили, у них было собственное помещение, отделенное от женской половины узким коридором. Но Екатерина, знавшая толк в дисциплине, ничуть не боялась нежелательных встреч: она отлично знала, что для всех, кому не положено бывать здесь, коридор шириной в три шага — препятствие непреодолимое. К телохранителям был приставлен специальный лакей. Его звали Губертом. Но они прозвали слугу Капономnote 46 — тогда это прозвище еще не приобрело того уничижительного смысла, какой ему, в конце концов, присвоили.

У них вроде бы и не было никаких прямых обязанностей, но вся жизнь их проходила по военному распорядку. Вот какому. В шесть утра — подъем, молитва, завтрак. В семь — месса в молельне королевы. В восемь — военные занятия, часто — в присутствии королевы. Сначала им дали для этих занятий рапиры с предохранительными наконечниками, затем — нормальные шпаги. В девять — второй завтрак, после него — отдых. В полдень — обед, который обычно продолжался до двух часов. С двух до трех им разрешалось погулять за стенами Лувра, но строго по одному, — вот почему они ни разу не воспользовались этим своим правом. В четыре — полдник (печенья, варенье, испанские вина). С пяти до семи — военные занятия. В семь — ужин (похлебка, кабанье или оленье мясо, объедки с королевского стола). В восемь вечера под руководством четырех придворных дам из Летучего эскадрона — обучение правилам светской жизни. Ровно в десять — отбой: они укладывались в постели, гасили свет и начинали дружно храпеть в четыре глотки.

Время от времени по ночам устраивалась учебная тревога. Внезапно начинал трезвонить соединенный шнурком со спальней королевы колокольчик. За пять минут им следовало встать, одеться, вооружиться и выстроиться, пряча запухшие глаза, в оружейном зале, куда приходила произвести им смотр сама Екатерина. Отпущенные на сборы пять минут уходили, кроме того, на проклятия, ругань, брань. Их утешали после этих насильственных побудок только несколько золотых монет, полученных из рук властительницы, если все оказывалось в порядке.

Они стали совершенно неузнаваемы: они стали жирными! Да, это уже не были голодные волки, тощие звери со сверкающим взглядом, бросавшиеся, что ни вечер, на охоту за добычей, какую только можно было найти в том лесу, что звался Парижем. Теперь это были сторожевые псы. А сторожевые псы — всегда жирные…

А их наряды! Их шляпы с перьями! Да-да, с настоящими страусовыми перьями — кудрявыми, свежими и пушистыми! Их переливающиеся яркими красками бархатные камзолы! Их высокие сапоги из мягкой кожи, сапоги без единой прорехи! У Буракана появился плащ вишневого шелка! Тринкмаль смог бы занять достойное место на одной из картин Веласкеса! Корподьябля одели в лазурный бархат! Страпафар носил кружева! Они были роскошны, они были разодеты с иголочки!

В тот вечер они только-только закончили ужинать. Корподьябль вылил последние капли вина из кувшина в свой кубок и одним глотком опустошил его. Этот кубок, как и три остальных, уже стоявших на белоснежной скатерти, был из чистого серебра. Корподьябль с минуту молча изучал пустой кубок, потом огляделся по сторонам и, видя, что никто не смотрит в его сторону, быстро припрятал его. А как же! Это ведь чистое серебро! Что поделаешь — привычка, инстинкт… Он широко улыбнулся. Его усы при этом протянулись за уши. В ту же минуту, взглянув на стол, он заметил, что и три остальных кубка исчезли: его сотоварищи, действительно не посмотрев в его сторону, все-таки поняли, что он сделал, и — последовали его примеру. Что поделаешь — инстинкт, привычка…

Четыре телохранителя пристально посмотрели друг другу в глаза. Минута прошла в безмолвном восхищении, в наслаждении собственной предприимчивостью и сноровистостью: это же надо — так ловко стибрить кубки! И вдруг произошло нечто странное. Буракан испустил вздох, от которого задрожали пустые бутылки на столе, и медленно вытащил из-под своего прекрасного вишневого плаща только что похищенный им серебряный кубок. Поставил его на стол.

— Зачем, Святой Иисусе, зачем это теперь?

Тут же и остальные три кубка вернулись на свои места. Да. Зачем это теперь? Зачем теперь трудиться и воровать? Зачем? Четыре тяжелых вздоха бурей пронеслись по комнате — так могла бы вздохнуть потерпевшая бедствие порядочность… Этакий ностальгический квартет…

Только друзья размечтались о былых временах, в комнату, как легкий ветерок, впорхнули, шурша шелками и благоухая нежными ароматами, четыре телохранительницы из Летучего эскадрона, четыре продувных бабенки, приставленные Екатериной к нашим храбрецам в целях воспитания, — служанки из «Белой свиньи», если еще помните их.

— Святая Мадонна, — воскликнула шатенка, — вы все еще за столом?

— Ну-ка, быстрее! — скомандовала блондинка. — За работу, благородные сеньоры!

Бывшие разбойники вскочили как ошпаренные, бросая исподтишка на красоток пламенные взгляды… Какие взгляды! В них можно было прочесть все, что угодно: гнев, бешенство, тоску, жажду бунта, все, кроме любви!

А ведь сколько им было обещано! И теперь — ничего, никакого, пусть даже мимолетного, поцелуя! Страпафар, говоря об этом, ругался на чем свет стоит и щелкал ногтем по своим острым зубам. Да, они больше не любили этих девиц, те перестали быть для них прелестными девушками, которых надо завоевать, превратились в проклятых мучительниц, обучающих правилам этикета.

Ах, эти правила этикета! Ай-яй-яй! Господи Иисусе! Теперь им надо учиться ходить, как ходят при дворе, поворачиваться на каблуках, какого черта!

Екатерина прекрасно понимала, насколько полезны ей могут оказаться эти четыре бульдога громадных размеров и без всякой морали. Она хотела, чтобы они повсюду сопровождали ее, предвидя, к каким тяжелым последствиям могут привести происходящие сегодня события. Следовательно, нужно поскорее сделать их презентабельными. Выдрессировать свору диких псов и превратить их в группу элегантных сеньоров, не применяя никаких угроз. И она их воспитывала! Воспитывала кнутом и пряником. Сейчас была очередь кнута.

В мгновение ока четыре телохранителя выстроились в шеренгу, при полном параде — в шляпах, плащах, с перевязями и рапирами на боку. Девушки приступили к весьма серьезному осмотру. Они на самом деле усердствовали. Каждая намеревалась сделать из своего бродяги великолепного дворянина. Они придирались к любой мелочи: к нарушениям осанки, к проявлениям дурного вкуса, к остаткам варварства в костюмах.

Бывшие разбойники внимательно слушали и послушно выполняли все, что им говорилось, но при этом вытаращивали глаза, и «эти чертовы болтуньи» часто слышали, как из глоток их воспитанников вырываются глухие проклятия. Но они не сердились: всякая работа имеет свои издержки.

— Ну, хорошо, — сказала наконец брюнетка и захлопала в ладоши (ручки у нее были на удивление маленькие и белые). — Теперь перейдем к настоящей работе. Чья сегодня вечером очередь брать урок?

— Господина Буракана, — напомнила рыженькая. Буракан жалобно вздохнул, и перья на шляпах его соседей по строю затрепетали. Но это не помешало рыженькой мгновенно выстроить декорацию для занятий. Стол затащили в угол комнаты, кресла поместили в другом углу. И она начала:

— Господин де Буракан, предположим, что вас удостоили чести приветствовать Его Величество (да хранит нас Господь от этого!)… Итак, вы впервые идете на аудиенцию. Вы, господин де Страпафар, сядьте вот в это кресло и не двигайтесь: вы будете королем. — Страпафар подкрутил усы и приосанился, принимая правильную, как ему казалось, позу для монарха. — Вы, господин де Тринкмаль, садитесь здесь, вы будете исполнять роль монсеньора дофина. Вы, господин де Корподьябль, идите туда, сядьте слева от короля. Вы теперь — монсеньор герцог Савойский. Девушки, займите свои места: вы станете изображать Ее Величество королеву, госпожу Диану де Валентинуа и госпожу Маргариту Французскую. А я возьму на себя роль глашатая. Выйдите за дверь, господин де Буракан. Внимание, я объявляю!

Буракан опустил голову так, словно ему должны были зачитать смертный приговор. Рыженькая, стараясь подражать пронзительному голосу герольда, прокричала:

— Господин шевалье де Буракан!

Никто даже не улыбнулся, все понимали: не до смеха — дело серьезное. Бедняга Буракан знал это лучше всех. Он двинулся вперед, шагая, как носорог, который смертельно боится раздавить яичную скорлупку.

— Послушайте! — завопила разгневанная воспитательница. — Как вы ходите?! Голову выше, черт побери! Грудь вперед, к дьяволу! Смотрите прямо перед вами — на подножие трона! Правую руку — в кулак и на бедро! Почему согнуты колени? А ну, подтянитесь! А теперь вы слишком напряжены! Ладно, подошли… Остановитесь в трех шагах от трона и — приветствие!

Буракан остановился. Впрочем, он бы и не смог идти дальше: рыженькая схватила его за руку. Он поклонился и пробасил:

— Здравствуйте, сир!

— Идиот несчастный! Вы можете подождать, пока король соизволит сам обратиться к вам? Когда Его Величество скажет вам, к примеру: «Господин де Буракан, как я счастлив видеть вас…» — только тогда вы заговорите. Ну, давайте! Приветствуйте короля! Найдите для него приятные слова, отвечающие правилам хорошего тона! Например, вы можете сказать: «Сир, вы видите перед собой самого счастливого из дворян вашего королевства, поскольку мне оказана высокая честь предстать перед Вашим Величеством!» А теперь, прежде чем удалиться, предложите что-нибудь Его Величеству. Обычно предлагают отдать королю свою кровь, свое имущество… Говорят, к примеру, так…

— Королева! — воскликнула блондинка, вскакивая с места.

Вошла улыбающаяся королева, всем своим видом показывая, что наступило время пряника. Телохранители вытянулись в струнку, как солдаты перед главнокомандующим. Барышни из Летучего эскадрона приветствовали свою хозяйку изящным глубоким реверансом. Королева улыбнулась Тринкмалю, подергала за длинный ус Корподьябля, замерла в притворном восхищении перед Страпафаром, похлопала по щеке Буракана. Они затрепетали от нахлынувших чувств.

Искушать и поощрять «воспитанников», превращая их таким образом в преданных сторожевых псов, готовых отдать за нее жизнь, — это, конечно, была игра. И королева весьма в ней преуспела. Они страстно ею восхищались, они трепетали перед ней, прежде всего, потому, что это была королева, но в немалой степени и потому, что это была Екатерина как таковая. Они просто не могли видеть ее, не почувствовав священного трепета. По знаку королевы девушки из Летучего эскадрона вышли.

— Дети мои, — сказала тогда Екатерина, — я доверяю только вам одним. Только что я видела, как вы учитесь. Скоро вы будете достойны представления ко двору. По мужеству, силе и ловкости вы стоите двадцати охраняющих меня гвардейцев. По преданности и верности своему слову — всей моей гвардии, если не больше. Сегодня вечером мне нужны в качестве эскорта надежные и решительные люди. Тот, кто меня сопровождает, всегда должен быть готов нанести упреждающий удар кинжалом шпиону. Если кто-то осмелится приблизиться ко мне, нужно сделать все, чтобы этот любопытный отлетел на десять шагов. Если он после этого не сможет подняться на ноги, тем хуже для него. Могу ли я рассчитывать на вас?

— Госпожа королева, — сказал Страпафар, — наши руки и наши сердца — в вашем распоряжении, делайте с нами все, что угодно Вашему Величеству.

— Отлично, — обрадовалась Екатерина. — Я положусь на вас. Сегодня же вечером я вверяю вам мою судьбу. Пойдемте, мои храбрецы!

И храбрецы последовали за Екатериной, размышляя о том, на каком особом положении они нынче находятся во дворце, где живут в двух шагах от короля, которого совсем еще недавно держали пленником на улице Каландр! Тогда они были тюремщиками короля! А теперь они — телохранители королевы!

Через несколько минут они уже выходили из Лувра…

II. Жизнь и смерть

Мы приглашаем читателя проследовать за нами в рабочий кабинет Нострадамуса. В тот самый момент, когда королева вошла в столовую, где только что отужинали господа Страпафар, Тринкмаль, Буракан и Корподьябль.

Нострадамус, сидя в глубоком кресле, с сумрачной жалостью рассматривал стоявшего перед ним Руаяля де Боревера. Жалость эта была вполне реальной, совершенно искренней, очень глубокой. У Нострадамуса не было никакой ненависти к сыну Мари и Генриха. Если бы он мог спасти юношу, тот был бы спасен… Но Бореверу уже был вынесен приговор. Кем? Самой Судьбой!

«У судьбы есть своя логика, — думал Нострадамус. — Сын Генриха — простое орудие мести, посланное мне судьбой. Было бы нелепо и несправедливо, если бы Роншероль, Сент-Андре и Генрих Французский не понесли заслуженного наказания. Франсуа убили в Турноне. Это я его убил. Яд Монтекукули оказался всего лишь орудием в моих руках. И эти трое должны быть убиты… В таверне под Меленом вместе со мной находились сын Генриха, дочь Роншероля и сын Сент-Андре. Вот мои орудия…» И сказал вслух:

— Молодой человек, когда вы узнаете, где сейчас Флориза, когда накажете похитителя, когда у вас не останется никаких забот, кроме мести за этого старого бродягу, которого я смертельно ранил…

— Брабана! — вздрогнув, прошептал Руаяль.

— Да, Брабана. Так вот, когда у вас останется только эта забота, сдержите ли вы слово, которое дали умирающему? Ударите ли вы меня этим кинжалом, как я тогда ударил своим Брабана?

Он отдал бы все за то, чтобы Боревер ответил ему: «Да!»

Но Руаяль промолчал. Он закрыл глаза, скрипнул зубами. Его лицо покраснело, потом побледнело.

— Не подстрекайте меня! Я и сам не знаю, больше не знаю, что хочу сделать с вами! То, что произойдет между вами и мной, тогда, когда потребуется, касается меня одного. Поэтому, Христом Богом прошу, не говорите со мной об этом! Вы обещали, что во вторник вечером я узнаю, где она находится. Вот в чем вопрос. И заклинаю вас: не испытывайте моего терпения!

Он испугал бы любого, только не Нострадамуса. Этого человека, стоявшего, вполне возможно, над жизнью и над смертью, ничто не могло испугать.

— Сейчас я исполню свое обещание. Но вы, со своей стороны, должны пообещать мне не выходить из дома до завтрашнего утра.

Руаяль ничего не ответил.

— Хорошо, пусть будет так, — снова заговорил Нострадамус. — Слушайте. В нескольких лье от Вилле-Котре находится укрепленный замок, который вы легко узнаете по прочным стенам и благородным пропорциям. Название замка — Пьерфон. Вот там, если вам удастся туда проникнуть, вы ее найдете…

Нострадамус внезапно умолк. Руаяля де Боревера больше не было в комнате. Когда молодой человек выбежал во двор, подъемный мост как раз опускался, а Джино вышел навстречу Екатерине Медичи. Одним прыжком Руаяль оказался на другой стороне рва, на улице. Вскоре он исчез, рванувшись в направлении к Ла Аль.

В момент, когда Боревер пролетал по мосту, его на секунду осветили факелы — их держали два лакея, которые, по приказу Джино, явились оказать почести знатной гостье… В то же время на улице кто-то свистнул в свисток. И тогда из темных углов показались тени, которые устремились вслед юноше.

Это был Лагард! Это были головорезы из Железного эскадрона!

Лагард уже в течение трех дней рыскал вокруг замка Нострадамуса. Это был неисправимый упрямец. Ему позарез нужна была шкура Руаяля де Боревера. Лагард действовал по поручению королевы — важная причина заниматься этим делом с истинным остервенением. Но куда больше для него значило собственное желание мести, и потому на этот раз ему были свойственны особые добросовестность и скрупулезность.

Руаяль де Боревер один, ночью, в полной темноте! Можно ли было пожелать более благоприятных обстоятельств? И вместо того, чтобы удивиться появлению королевы и призадуматься над этим (впрочем, о чем тут было беспокоиться: Екатерину сопровождали четыре дюжих телохранителя), барон бросился за своими людьми. За углом улицы он настиг Руаяля и вздохнул с облегчением. Вытащил из ножен шпагу, вытер ее полой плаща и сказал:

— Внимание!

Восемь наемников тоже обнажили шпаги. Их охватила радостная дрожь. Во-первых, пришло время охоты, убийства, а это всегда было удовольствием для них. А во-вторых, тому, кто в один прекрасный день сможет сказать королеве: «Дело сделано! Вот его голова!» — в тот же день пообещали выдать две тысячи экю.

Руаяль шел быстро. Он был в ярости. Он отдал бы сейчас полжизни за то, чтобы немедленно очутиться лицом к лицу с похитителем. Но кто он? Придется подождать до завтра! Ворота Парижа уже закрыты, их откроют только завтра утром. И только утром он сможет помчаться в Пьерфон.

— Эй, мсье! — раздался за его спиной хриплый голос. — Да-да, вы, сударь! Куда вы бежите так быстро? И, черт побери, вы заняли всю улицу: мешаете мне пройти!

Руаяль обернулся: в темноте сверкнули девять шпаг.

— Ничего себе! — пробормотал он. — Что, дело идет к рукопашной? Черт, черт! Мне давно пора было поразмяться!

В тот же момент девять человек напали на него. Руаяль отпрыгнул, встал спиной в угол, лезвие его шпаги молнией блеснуло в темноте.

— Смерть ему! Он наш, в наших руках! — в один голос воскликнули головорезы Железного эскадрона.

— Это мы еще посмотрим! — буркнул Боревер, бешено вращая шпагой.

А что же наши четыре телохранителя, превращенные Летучим эскадроном королевы в придворных наемных убийц? Они остановились перед подъемным мостом. И тоже увидели человека, который стремглав пробегал по нему и, казалось, был вне себя от бешенства. Он, не глядя по сторонам, проскочил между ними и даже задел их мимоходом. Они остолбенели. Но Руаяль уже скрылся во тьме за поворотом.

— Проклятие! — проворчал Буракан. — Сдается мне, это его кулак!

— Точно! — радостно откликнулся Страпафар. — Это наш голубчик, наш волчонок, ребята!

— Он, он, верное дело, он! — прошептал Тринкмаль, утирая выступившие на глаза слезы.

— Andiamo! — воскликнул Корподьябль. — К чертям всех баб, к чертям Лувр вместе со всеми королями и королевами! У меня один король — Боревер!

Они хотели было броситься вслед за своим божеством, о котором не переставали говорить все время своего заточения в роскоши. Но, к несчастью, в этот момент приблизился Джино и с глубоким поклоном сказал:

— Такие достойные господа не могут ждать на улице. Заходите, господа, заходите. Для вас приготовлен ужин на скорую руку. Впрочем, и королева хочет, чтобы вы вошли…

Правда, они согласились не сразу. Немножко поколебались. Но Руаяль был уже далеко, а королева скомандовала… Повесив носы, они прошли по мосту, который сразу же после этого был поднят.

Екатерина Медичи вошла в кабинет Нострадамуса. Маг встал с кресла и, не двигаясь с места, ожидал, пока она подойдет, сохраняя истинно королевскую осанку. В нем не было ни чванства, ни рисовки: к нему пришла не королева, — просто человеческое существо, просто женщина. Не более и не менее, чем несчастная женщина, явившаяся с мольбой. А разве Екатерина и правда не для этого явилась?

— Мэтр, — сказала она, усаживаясь в предложенное ей кресло, — я больше не живу. Ничего из того, что вы пообещали, не случилось. И все-таки я должна верить в ваше могущество, потому что вы показали мне саму смерть, вызвали из небытия Франсуа, заставили его прийти из тьмы Неизведанного и Недоступного…

— А что я обещал вам, мадам?

— Все! — глухо сказала Екатерина.

— Нет, ничего! — возразил Нострадамус. — Я был всего лишь истолкователем. Я говорил вам, что случится. Но ничего не обещал. Я обещаю только в тех случаях, когда могу сам исполнить обещанное. И будьте уверены: всегда держу слово! Вы спросили меня, будет ли царствовать ваш сын Анри. И получили ответ: да, однажды вы увидите его на троне. Так что же — подождите, мадам!

— Но как же король? — невнятно промолвила Екатерина.

— Вам было сказано: король умрет насильственной смертью. И он умрет.

— Когда? — еле слышно прошептала королева.

— До конца месяца это наверняка случится, — с мрачной торжественностью сообщил Нострадамус.

Екатерина не стеснялась обнажить свою душу перед этим человеком.

— Послушайте, мэтр, — быстро проговорила она. — Но если то, что вы говорите, правда, то почему же Лагарду не удалась попытка? Почему у этого негодяя Боревера оказалось достаточно времени, чтобы спастись, у него — приговоренного?

— Вы так ненавидите Боревера, мадам?

— Да. Не только потому, что он спас короля, но еще и потому, что ему стало известно кое-что, что знали только я и Монтгомери. Вас я не считаю. Кто снабдил этого молодого человека сведениями? Кто наставлял его? Кто ему сказал, что мой сын Анри — не сын короля?

Нострадамус ничего не ответил.

— Хотя это не важно, — продолжала королева. — Важно, что он знает. Этого достаточно. Такие секреты убивают, мэтр!

Она угрожающе взглянула на Нострадамуса, он в ответ слабо улыбнулся.

— Вы бессильны против меня. Давайте лучше вернемся к вашим мыслям. Вам никто и не говорил, что король будет убит Лагардом. Вам было объявлено, что король падет от оружия Монтгомери. Именно так и случится. Повторю еще раз, мадам: в невидимом мире, который руководит всем, что происходит в мире видимом, абсолютно все логично. Нет ничего сверхъестественного. Будет совершенно естественно, если королю Франции нанесет смертельный удар оружие Монтгомери…

— Габриэля! — прошептала королева, проводя рукой по влажному лбу. — Я его знаю. Он никогда не согласится. То, что вы говорите, невозможно. Монтгомери не убьет короля!

— Никто не говорил вам, что Монтгомери убьет короля, мадам. Вам было сказано только, что король падет, сраженный его оружием. И это случится до конца месяца, — со странной убежденностью добавил Нострадамус. — А хотите, я вам скажу еще кое-что?

— Говорите, говорите! — задыхаясь, шептала королева.

— Помните, вы прислали мне шпагу, которая принадлежит Монтгомери? Помните?

— Вы попросили об этом. А что?

— А то, что сейчас эта шпага находится в руках человека, которому суждено убить короля.

Королева страшно задрожала. К ее лицу прилила кровь, оно мгновенно стало багровым.

«Да, это так, — думал между тем Нострадамус. — Я позволил себе слабость помочь судьбе. Я подменил шпагу Боревера, и при нем теперь оружие Монтгомери. Зачем я это сделал? Что это было? Безумие? Но кто знает, может быть, эта подмена была предвидена и желанна? Да, это так, и так и должно было быть. В ином случае я не смог бы объяснить себе внешних противоречий в событиях, которых никакая сила не способна изменить. Генриха не могут убить одновременно и Монтгомери, и Боревер. Только Боревер — орудие…»

— Вам больше нечего попросить у меня, мадам?

Екатерина, казалось, пробудилась от какого-то страшного сна. Она медленно подняла глаза на мага.

— Попросить у вас? Нет… Стоит только вашему предсказанию исполниться, и вы увидите, что такое признательность Екатерины, каково ее могущество. Вы можете изготавливать золото, вы сами мне это сказали. Но вам неизвестны радости деспотизма. Благодаря мне вы познакомитесь с ними… Нет, мне нечего больше попросить у вас. Но с тех пор, как мы впервые с вами говорили, у меня в голове вертится один вопрос. Довольно мрачный. Вы мне однажды сказали, что можно воскрешать мертвых. Я не о том, чтобы только вызвать их тени! Это я знаю. Я видела! — уточнила она, содрогнувшись. — До моего лба дотронулся призрак! И Генрих сказал, что от меня пахнет смертью… Я — о том, можно ли их воскресить во плоти? Не пробовали ли вы когда-нибудь проделать такую операцию, ведь она приравняла бы вас к Богу!

— Нет, мадам.

— Но если бы надо было, вы бы смогли?

— Да, но лишь в том случае, если бы речь шла об очень дорогом мне существе, потому что есть обстоятельство, которое меня отталкивает от этого дела. Тут проявляется моя человеческая слабость. Стоит только подумать об использовании одного из самых необходимых элементов — и все мое существо начинает сопротивляться этому, душу пронизывает ужас.