I. Телохранители

Если читатель, может быть, уже и подзабыл, что Руаяль де Боревер назначил свидание у Мирты Буракану, Страпафару, Корподьяблю и Тринкмалю, то они этого вовсе не забыли. Во-первых, потому, что приказ Боревера был приказом, каким подчиняются беспрекословно. А во-вторых, потому, что свидание в кабачке у Мирты наверняка означало хорошую пирушку.

Однако на подходах к улице Лавандьер, где, как известно, находилась таверна «Угорь под камнем», они увидели толпы народа. Тринкмаль встал на цыпочки: ножки у него были коротенькими. Страпафар приложил козырьком ладонь к глазам. Корподьябль побежал быстрее… Добравшись до места, они остолбенели, замерли, глядя и не веря собственным глазам. Но приходилось смириться с очевидным: кабачка не было! А значит, с сегодняшнего дня — никаких пирушек, никаких кутежей!

Они повернулись спиной к пепелищу, к развалинам, растерянные, не понимающие, что теперь делать. Если идти, то куда? Они не знали… Куда глаза глядят? Пока они раздумывали, переминаясь с ноги на ногу, кто-то схватил Тринкмаля за плащ. Он обернулся:

— Мирта!

— Тихо! И идите за мной — все четверо…

Разбойники последовали за девушкой, сердца их отчаянно бились. Потому что Мирта в этот момент олицетворяла для них внезапно блеснувшую надежду. Она провела их в дом Дамы без имени, где Марготт, вероятно, заранее проинструктированная Миртой, сразу же наполнила до краев кубки. Вино — это уже была не призрачная надежда, это было кое-что посущественнее. Они боготворили вино. А тут еще Мирта сказала:

— Он не умер!

Ну, и как вы думаете, что они ответили и что сделали? Закричали от радости? Повскакали со стульев в энтузиазме? Нет. Поначалу они просто согнулись пополам, будто им дали под дых, потом вытаращили глаза. Не умер! А что — он должен был умереть? Новость их ошарашила. Но почти сразу же они осознали, насколько приятно полученное ими известие, и принялись подталкивать друг друга локтями. При этом они то и дело пожимали плечами и широко улыбались, хотя охрипшие голоса выдавали еще не оставившую их тревогу:

— Я же говорил, а? Еще бы он умер! Такие не умирают почем зря! Это же наш волчонок! А? А?

— Нет, черт побери, это я говорил тем дворянам, что святой Панкратий не может так поступить с ним! Это не кто-нибудь, это Руаяль де Боревер!

— Это я говорил! Он не умер. Помилуйте! Чтобы он умер — самая быстрая шпага всего мира и окрестностей!

— Каждый мог так сказать. Это невозможно. Он сильнее смерти.

Они одним глотком опустошили вместительные кубки. Теперь они казались вполне спокойными. Вот только по-прежнему иногда как-то странно перемигивались, подталкивали один другого локтем в бок, что-то ворчали. Мирта хорошо знала этих людей, можно сказать, читала в их душах и потому ясно понимала, как они рады ее словам.

— Ну, хватит, — сказала она властно. — Надо поговорить. Руаяль не умер, но он ранен. Его перенесли в дом на улице Тиссерандери. Полчаса назад он ушел оттуда. Жиль проследил за ним. Он видел, как Руаяль входил в один замок на улице Фруамантель. Там есть подъемный мост, его легко узнать. Кроме того, на улице Фруамантель находится кабачок под названием «Белая свинья». Этой «Свинье» далеко до моего бедного «Угря», — добавила Мирта со вздохом, — но вам лучшего не надо. — Они состроили жуткие рожи. — Ладно, слушайте без обид: Руаяля загоняют в угол, его преследуют люди Сент-Андре, его преследуют ночные патрули, его преследуют люди великого прево и королевские слуги. Все палачи Парижа и их подручные охотятся за ним. Нужно присмотреть за ним, а если понадобится — защитить его или умереть за него или вместе с ним. Согласны? Я найму вас на работу. Вы обоснуетесь в «Белой свинье». Я оплачу все ваши расходы и к тому же буду давать каждому по два экю в день. Кроме того, вы получите по сто экю, когда дело закончится. Идет?

Они заорали от восторга, они стали восхищенно ругаться, они стучали ногами, они размахивали руками… Еще бы они не согласились!

— Телохранители Руаяля де Боревера! Это нам подходит, черт побери!

— Это нам подходит! И денежки тоже пригодятся! — заметил Тринкмаль, который редко терял голову.

— Сейчас же пошли в «Свинью»! — заторопил остальных Корподьябль.

— Forvertz! — подытожил разговор Буракан, сделав широкий жест, заставивший новоявленных телохранителей посторониться.

II. Невидимый советчик

Прошла неделя. Ничего не произошло. Казалось, все участники битвы взяли время на передышку. Король Генрих, Екатерина Медичи, Монтгомери, Сент-Андре, его сын Ролан, Лагард, Мари де Круамар, Руаяль де Боревер, Флориза — действующие лица драмы затаились, но в голове каждого и каждой крутилась одна мысль: приближается час, когда в жизни произойдет что-то ужасающее, что-то неожиданное и очень тяжелое…

И за всеми этими тайными тревогами, за всеми этими затянувшимися ожиданиями, которые судьбе было угодно навязать нашим героям, проглядывало бледное, неподвижное, неумолимое и безжалостное лицо Нострадамуса.

Итак, прошла неделя с того дня, как назначенные Миртой телохранителями Руаяля разбойники поселились в таверне «Белая свинья». Они ели, пили, играли, но одновременно бдительно следили за тем, что происходит на улице, проявляя недюжинные способности к разведке и удивительную ловкость. Впрочем, чему тут удивляться: таким людям всегда свойствен охотничий инстинкт.

Кончался май, вот-вот должен был наступить июнь. Париж жил спокойно. С некоторого времени религиозные проповеди, направленные против гугенотов, немного поутихли. Злобное преследование реформ Генрихом II вроде бы на время приостановилось. Вот и получалось, что Париж живет спокойно. Все складывалось как нельзя лучше: время не поджимало, условия превосходные… И все затихло в ожидании бури!

Вечером 30 мая Генрих II созвал у себя чрезвычайный тайный совет. К королю явились маршал Франции Жак д'Альбон де Сент-Андре, сын вышеупомянутого маршала Ролан, великий королевский прево города Парижа Гаэтан де Роншероль, преподобнейший отец Игнатий Лойола, капитан шотландской гвардии, охранявшей Лувр, Габриэль де Монтгомери.

Речь шла о Нострадамусе.

Все было сказано. Между собравшимися не было никаких разногласий. Теперь все зависело от короля. Ему оставалось только открыто подтвердить то, что он шепнул когда-то на ухо Роншеролю и Сент-Андре: свое желание избавиться от колдуна. Ему оставалось только отдать приказ.

Монах, истощенный болезнью, горящий в лихорадке, монах, которого удерживала на ногах только его неисчерпаемая, чудодейственная энергия, с устрашающей мрачной холодностью заявил, что не уедет из Парижа, пока здесь наносится такое чудовищное оскорбление Господу Богу и религии: пока в самом сердце христианского королевства проявляют подобную терпимость к магии и колдовству. Ролан заверил, что готов убить сразу двух зайцев и что, судя по донесениям барона Лагарда, Руаяль де Боревер скрывается в особняке колдуна.

Арестовать Нострадамуса означало поймать Боревера, виновного в оскорблении величества. К этим нескольким словам можно свести все, о чем говорилось на тайном совете.

Бледный и мрачный Генрих II выслушивал каждого и выносил вердикт кивком.

Когда все мнения были высказаны, все советы даны, король, наклонившись вперед, устремив глаза в одну точку, с взволнованным лицом, долго молчал, казалось, прислушиваясь к суждению еще одного, последнего, невидимого советчика. Видеть это было невыносимо, страх пробирал до костей. Игнатий Лойола погрузился в молитву. Другие стучали зубами. Только Роншероль и Сент-Андре, которым было не впервой наблюдать подобное зрелище и которых вряд ли что могло удивить, с огромным любопытством глядели на короля, дожидаясь, пока жуткая сцена закончится. Наконец Генрих пришел в себя. Он испустил тяжелый вздох, стукнул кулаком по столу и проревел:

— Ну, хорошо, я согласен! Пусть будет так! Клянусь Богоматерью, мы еще посмотрим! Господа, я желаю, чтобы этот человек был арестован. Мне угодно, чтобы сразу же начался судебный процесс. И пусть его сожгут на Гревской площади.

— Слава богу! — с жаром воскликнул Игнатий Лойола.

Произнеся приговор, король сразу же удалился в свои апартаменты. Монах, успокоенный своей победой над магией, тоже ушел, вернее, его пришлось унести на носилках. Оставшись одни, военные разработали и обсудили план действий. Они решили, что необходимо привлечь к его исполнению Лагарда, который не раз проявлял в сложных условиях незаурядную дерзость и отвагу. Они договорились о том, что для ареста Нострадамуса и укрывшегося в его замке Боревера достаточно будет и сотни лучников Роншероля. Наконец они назначили операцию на завтра, на самый глухой час ночи.

III. Строиться!

Когда все, кто еще оставался в Зале Совета, вышли из него, тяжелая золототканая драпировка на одном из окон зашевелилась, и из-за нее появился барон Лагард собственной персоной. Он, в свою очередь, вышел из зала, насвистывая сквозь зубы какой-то мотивчик, и направился к апартаментам королевы, которая приняла его сразу же, как ей доложили о приходе начальника Железного эскадрона.

— Мадам, — доложил Лагард королеве, — принято решение арестовать колдуна, мессира Нострадамуса.

Екатерина вздрогнула и еле слышно прошептала, говоря как бы себе самой:

— Нет, мне он еще пригодится… А этот бунтовщик? Этот Боревер? — громко спросила она у барона.

— Боревер у меня на крючке, мадам… Я не терял его из виду ни на минуту. Он будет арестован завтра. Арестован или заколот кинжалом, как вам будет угодно. Потому что он прячется у Нострадамуса, а я вроде бы должен участвовать в операции по захвату колдуна.

Екатерина глубоко задумалась. О чем? Это можно было бы понять, прислушавшись к тому, что она все так же чуть слышно бормотала, но Лагард не прислушивался и не слышал.

— Боревер у Нострадамуса? Господи, что может быть общего у этих двух людей? Лагард, — обратилась она к верному слуге, говоря медленно и спокойно. — Хочешь знать мое мнение о завтрашней операции? Так вот. Нострадамус не будет арестован. Боревер не будет схвачен.

— Почему же, мадам? — удивился наемный убийца. — Что же, этот колдун и в самом деле — посланец дьявола?

— Может быть! — отвечала королева с убийственной иронией. — Если только он не посланец Бога!

И продолжила:

— Как бы там ни было, он мне нужен, этот Боревер. Он кое-что знает, Лагард. Теперь я понимаю, каким образом он это узнал. Мне нужен этот человек, и как можно скорее. Ты уже пополнил свой эскадрон после понесенных им потерь?

— Не совсем. Не хватает еще четырех человек, мадам. Из двенадцати человек — именно столько положено, чтобы было в эскадроне, — у нас есть восемь. Это восемь храбрецов, восемь верных сердец, восемь острых и надежных кинжалов… Но только восемь. Нужны еще четверо. Может быть, скоро я их добуду, если… Я уже присматриваюсь к ним несколько дней, и — кто знает? Нет! Это невозможно!

— Кто они такие? — спросила Екатерина, бросив на Лагарда взгляд, от которого тот поежился.

— Мадам, вы слышали, как умер барон де Жерфо, сеньор де Круамар? Это произошло при покойном короле… При очень странных и ужасных обстоятельствах… Господин де Круамар был главным превотальным судьей. Однажды утром, в то время как происходила публичная казнь, его в самом центре Гревской площади, при свете дня, при громадном скоплении народа, несмотря на то, что он был окружен своими лучниками, схватили и убили. Причем не как-нибудь, а разорвав на куски, просто в клочья… Так вот, мадам, его схватили и уничтожили те самые четверо, о которых я вам только что рассказал. Вы когда-нибудь слышали о некоем Брабане-Брабантце? Может быть, вы его и знали… Его называли кинжалом герцога Орлеанского… И в те времена, о которых я говорю, он для вашего прославленного супруга на самом деле делал то же, что я сегодня имею честь делать для вас. После случившегося на Гревской площади вся четверка исчезла. Брабан-Брабантец тоже исчез, и мне так никогда и не удалось узнать, ни куда он скрылся, ни почему. Но что я знаю точно: на севере и на юге, во Фландрии и в Италии, как и в самой Франции, Брабана-Брабантца считали истинным дьяволом. Он сеял вокруг себя ужас. Его появления опасались не меньше, чем появления целого отряда имперских рейтар. И вот та четверка, о которой я вам толкую, служила этому Брабану-Бра-бантцу, этих четверых называли его шпагами. Если говорить о менее давних временах, мадам, — продолжал Лагард, понизив голос, — то эта самая четверка, но уже под водительством Боревера, напала на нас у стен дома великого прево, и именно ей Железный эскадрон обязан своими потерями. И эта самая четверка охраняла короля, когда он был пленником на улице Каландр. Вот этих людей я и хочу предложить вам. К несчастью, они душой и телом преданы тому, кого надо уничтожить: Бореверу. Если они не перестроятся, я буду вынужден уничтожить их самих.

Екатерина облокотилась на стол, за которым сидела, подперла лицо ладонями и, уставившись в одну точку, глубоко задумалась. После долгого молчания она спросила:

— А где они теперь, эти четверо?

— Живут в одной таверне на улице Фруамантель. Находясь там, они охраняют своего главаря, готовые умереть за него.

— Что они за люди?

— Беззаботные, бессовестные, не знающие иного бога, кроме Боревера, нищие горемыки, постоянно думающие, где бы им выпить и как бы вдоволь поесть, вполне подходящие для того, чтобы взять их или повесить.

Екатерина снова погрузилась в размышления. Иногда по ее бледным губам скользила улыбка. Иногда она морщила лоб, явно что-то не без усилий подсчитывая. Наконец она подняла голову и сказала:

— Лагард, ты не станешь трогать этих людей. Через два дня ты отправишься к ним и предложишь то, что собирался предложить. Они согласятся. А теперь — иди…

Лагард поклонился и вышел. Екатерина спрятала лицо в ладонях.

— Пусть только мои девушки как следует возьмутся за это дело, — и этому Бореверу конец! А после него — конец Нострадамусу! Потом — Монтгомери! Конец всем, кто знает! А после них — конец королю! И тогда — больше никаких унижений, никакого смирения… Я буду царствовать! И я подготовлю для своего сына достойный его трон…

Она взяла в руки колокольчик и позвонила. Появилась служанка.

— Пришлите ко мне мадемуазель де Л…. мадемуазель де Б…. мадемуазель де М… и мадемуазель д'О…

IV. Летучий эскадрон в действии

В тот день, около пяти часов вечера, они все вчетвером, подобно мирным добропорядочным горожанам, соскучившимся по свежему воздуху и после конца работы не придумавшим ничего лучшего, чем предаться сентиментальным рассуждениям, гуляли по улице Фруамантель. Однако по их плащам, надетым на всякий случай, по угадывавшимся под ними бесконечно длинным боевым шпагам, по починенным на скорую руку сапогам, по лихо закрученным усам, да и по другим, сам не знаю каким признакам, по которым за две версты узнаешь вооруженного телохранителя, всякий сразу бы понял, кто они такие. До чего же им нравилось их нынешнее существование! Они молились лишь об одном: чтобы так продолжалось всегда. Мирта отлично все уладила, и гостеприимство хозяйки «Белой свиньи» в чем-то даже превосходило полученные ею указания.

Они подошли к кабачку, намереваясь предаться обычному в этот час приятнейшему занятию, тому, которое они всегда поджидали с особенным нетерпением: приближался час ужина.

Сейчас, оставив дверь кабачка широко распахнутой, они усядутся за столик около нее. Так можно насыщаться, не прерывая наблюдений за улицей и за домом, правда, для этого приходится чуть-чуть наклониться, зато совесть спокойна. А после ужина, пока трое будут спать, один станет караулить, строго по очереди. За несколько дней схема была хорошо разработана. Примерно с такими мыслями они вошли в низкий зал таверны.

— Эй! — удивился Тринкмаль. — Смотрите-ка: служанки!

Обычно им подавала еду и напитки сама хозяйка, ей помогала девчонка, прислуживавшая на кухне. Они замерли на пороге, изумленные неожиданно выпавшей на их долю удачей.

— Их ровно четыре! — подсчитал Тринкмаль.

— И нас тоже четверо, — проницательно заметил Буракан.

— До чего ж красивые, Святая Мадонна! — восхитился Корподьябль.

— Вот это да! — присвистнул Страпафар.

Они уселись за столик и — не без волнения — напали на еду. Четыре служанки суетились вокруг них, бросая на клиентов ласковые взгляды и приветливо им улыбаясь.

Девушки и впрямь были очень хороши собой. Очаровательно юные, шаловливые и лукавые прелестницы. И сразу было видно: они готовы на все. Они казались пылкими и резвыми, они были похожи на стройных кобылок, в нетерпении пританцовывающих перед военным парадом. Наши четверо телохранителей разинули рты и выпучили глаза, у них потекли слюнки, они пожирали девушек взглядами.

Самое главное: служанки вроде бы уже распределили их между собой. И за каждым ухаживала своя: окружала его тысячью мелких забот, разрезала на кусочки мясо, подливала вино в едва пригубленный кубок, бегала туда-сюда легкими, неслышными шагами, делая все, чтобы ее избраннику было хорошо, и бросая на него нежные и задорные взгляды.

Девушки были не похожи одна на другую: блондинка, брюнетка, шатенка и рыженькая. Блондинка досталась Тринкмалю, брюнетка выбрала Страпафара, рыженькая — Буракана, а шатенка — Корподьябля. После каплуна с молоденькими куропаточками, сопровождавшегося добрым бургундским в изрядных количествах, служанки без всяких церемоний уселись рядом с нашими разбойниками. Когда дело дошло до испанского вина, они позволили приобнять себя за талию. Но едва Буракан попытался поцеловать свою рыженькую, она влепила ему затрещину такой твердой, хотя и очень изящной рукой, что он заплакал от умиления. Тринкмаль призывал на помощь святого Панкратия со всеми его древними добродетелями. Корподьябль напевал сладчайшую серенаду своей родной страны. Страпафар бешено вращал глазами.

Этому вечеру суждено было навечно остаться в памяти четырех висельников, подобно одному из тех снов, по сравнению с которыми действительность кажется лишь бледным отражением потерянного рая.

Но — странное дело! — довольно скоро этих славных парней стали мучить угрызения совести. И Буракан, самый чувствительный из четверки, испустил тяжелый, похожий на рыдание вздох — так мог бы вздохнуть бык, которого ведут на бойню.

— Какой ужас! — неожиданно серьезно сказал он. — Мы — презренные трусы, не достойные этих дам! Мы совсем забыли про свое дело. Теперь монсеньор де Боревер совсем пропал!

Разбойники повесили носы. Они чувствовали себя виноватыми. Забыть, что их поселили здесь только для того, чтобы они приглядывали за Руаялем — их хозяином! их божеством! — так не поступают порядочные дворяне. Об этом сообщил товарищам Тринкмаль, проявляя твердость высокой пробы. В ответ они попытались встать с табуретов, прилагая неимоверные усилия, чтобы преодолеть сопротивление битком набитого брюха и отягощенного вином и раскаянием сознания. Им это не удалось, и они мешками свалились обратно на сиденья: груз оказался слишком велик.

— Ну все, теперь мы обесчещены! — пожаловался Страпафар.

Трое остальных молчаливо подтвердили его вывод, искренне, с глубоким горем кивнув головами. Потом они опустошили свои кубки, которые хорошенькие служанки в ту же секунду поторопились наполнить снова. И одна из них — брюнетка, — облокотившись на стол, улыбнулась так, что они сразу бы почувствовали себя окаянными предателями, если бы уже этого не ощущали.

— Нет, вы не обесчещены, — сказала она. — Руаяля де Боревера уже нет в том замке с подъемным мостом, за которым вы приглядываете. Его уже нет в доме колдуна Нострадамуса. Руаяль де Боревер больше не нуждается в ваших преданных шпагах. И мы оказались здесь именно потому, что он послал нас поговорить с вами.

Как они изумились! Какие раздались радостные вопли — совесть перестала мучить их!

В этот момент настенные часы в таверне пробили полночь. И сразу же на улице послышался приближающийся топот множества людей, бряцание оружия. Но наши храбрецы этого не заметили. Уличные шумы заглушил для них звон собственных кубков, которые они с радостью сдвинули.

По знаку одной из подружек, который можно было бы расшифровать как сигнал: «Время пришло!» — рыженькая заговорила:

— Руаяль де Боревер уехал из Парижа.

— Без нас! — горестно вздохнули телохранители.

— Теперь он хочет быть один, — объяснила брюнетка.

Она совершенно случайно воспользовалась этим доводом, но он легко увязывался с тем, что Руаяль де Боревер уже не раз повторял им, и разбойники все так же печально покачали головами — у них не возникло и тени подозрения.

— Что теперь будет с вами? — продолжала между тем рыженькая. — Что вам делать? Послушайте, а не хотите ли вы, чтобы каждый божий день в ваших кошельках звенели новенькие монетки? — Они развесили уши.

— Хотите, — спросила, в свою очередь, брюнетка, — чтобы у вас появилась новая одежда и каждый вечер было столько же выпивки, как сегодня? — Они облизнулись.

— Хотите, — вмешалась шатенка, — не думая о завтрашнем дне, что ни день участвовать в пирушках и кутежах? — Их рты растянулись в улыбках от уха до уха при мысли о лакомствах, которые сулят им такие пирушки.

— Хотите завоевать наши сердца? — задала последний вопрос блондинка.

На этот раз телохранители Боревера задрожали от предвкушаемого удовольствия и в один голос рявкнули:

— Что нужно сделать?

— Завтра узнаете!

Девушки, жизнерадостные и легкие, вскочили со своих табуретов и убежали, жемчугом рассыпая по таверне смех, убивший все надежды четырех висельников, в чьих сердцах уже вспыхнула новая страсть.